Вокзал для лисенка

Яна Тарьянова

Вокзал для лисенка

Пролог

Когда-то – две сотни лет назад – лисы позволили людям проложить дорогу к морю. Понятно, что одним трактом дело не ограничилось. Человеческий монарх и глава Совета Кланов лис-оборотней заключили договор. Люди взяли в аренду кусок побережья, да еще и право пользования морем выторговали, чтобы рыбацкие лодки их кораблям не мешали. Глава Совета польстился на полновесное золото: договор являлся «бессрочным» и мог быть расторгнут «только по обоюдному согласию сторон». Шли годы, на берегу моря вырос город-крепость Антанамо. Верфь, порт, военно-морская база. Люди исправно платили золото, через сто лет подняли арендную плату на треть – за право проложить к Антанамо железную дорогу.

Тогда и случились первые столкновения. Лесные оборотни и трактом-то были недовольны, а уж вонючие шпалы и рельсы им поперек горла встали. Рыжие отряды нападали на рабочих, поджигали палаточные городки и технику. Встречали отпор, как не встретить: люди и из пушек в них стреляли, и танками пытались давить. Чаще всего зря снаряды и горючее тратили – мелькнет хвост где-то в кустах, поди найди.

Воевать хотели не все. Чернобурки и платина – изящные аристократы – сблизились с людьми, пустили их в поселения, которые быстро превратились в города. Их дети учились вместе с детьми людей, говорили на двух языках, осваивали письменность, подступались к плодам технического прогресса. Молитвы богам сплетались – каждый хотел благоденствия своему дому. Лисы ставили свечки в человеческих церквях, люди охотно славили Хлебодарного – никто не желал навлечь голод.

Лесных оборотней это злило. Многие сменили веру, начали приносить дары на алтари волка Камула – желтоглазый родич любил войну и охоту, покровительствовал безрассудным. Среди кланов случился раскол. Корсаки, Крестовки и Сиводушки понемногу перебирались в города. Огневки, Алые и Светлые Кресты отступали в гущу лесов, огрызаясь партизанскими вылазками.

Кланы Черного Серебра, Северной Зари и Арктического Мрамора постепенно лишили Красных права голоса на Совете. Подкупали, иногда и запугивали красно-серых и серых, и, в конце концов, добились своего – оборотней начали казнить и сажать в тюрьму за нападение на людей и порчу их имущества.

Глава 1

Брант родился в век торжества научно-технического прогресса. В деревеньке, где жили его родители, прогресс был не особо-то заметен: ни тебе электричества, ни газа, ни водопроводной воды. Клан Зари балансировал между открытым мятежом и повиновением аристократии. Сыновья Зари – крепкие красно-коричневые лисы – служили как в войсках Объединенного Королевства, так и пополняли отряды бунтовщиков. Огневки продолжали терроризировать город-порт, и железнодорожникам скучать не давали. Верили ли лидеры Огненного сопротивления, что смогут изгнать людей со своей земли, заставят их разорвать договор? Конечно, верили. Альфы шли под ружье, омеги оберегали очаги, а беты трудились и торговали с людьми, зарабатывая на запас провианта и оружие для огненной армии. Находились и щедрые дарители из городов, не вступавшие в отряды, успокаивающие совесть финансированием.

Лет до четырнадцати Брант не знал, на какую сторону баррикад забросит судьба. Кое-как учился, молился и Камулу, и Хлебодарному, работал, помогал одиноким старикам, бегал в райцентр за почтой. В пятнадцать, когда он вытянулся настолько, что его можно было назвать возмужавшим, отец-по-семени объявил:

– Завтра сосед тебя и сына отвезет к огненным братьям. Смотри, семью не опозорь.

Так Брант оказался в тренировочном лагере для молодых альф и познал, наконец, плоды прогресса: модернизированное автоматическое оружие, осколочные гранаты, десантные ножи и бронежилеты с издевательским названием «Комфорт». К восемнадцати годам он имел за плечами две успешно проведенные операции в составе боевой группы: подрыв товарного поезда и нападение на блок-пост на железнодорожном мосту. Никто не догадывался – или не говорил вслух – что в нападении Брант стрелял поверх голов. Он не хотел никого убивать. Даже людей. Напугать, чтобы ушли прочь – это правильно, это надо. А убивать – нет.

Вот товарняки под откос пускать Бранту нравилось. Вагоны сходили с рельсов с жутким грохотом, и в них можно было найти всякие полезные или вкусные вещи. Он притаскивал домой то крупу, то твердые желтые макароны, а однажды набил рюкзак шоколадными конфетами в огромных красных коробках. Находка случилась зимой, в канун Изгнания Демона Снопа, и Брант раздал конфеты соседям, не дожидаясь Дня Подарков. Только трое выкинули, решили, что отравленные. Остальным понравилось.

Между вылазками он по-прежнему жил в деревне, вкалывал на огороде и общинном поле, подрабатывал на лесозаготовках, в сезон собирал грибы. Автомат хранился в погребе, за кадушками с огурцами и капустой, ждал своего часа. Не сказать, чтоб Брант этим сильно выделялся – двое соседей были такие же. То есть, жил как все. Отца-по-семени побаивался, никогда ему не перечил, отца-по-чреву любил и уважал. Родители относились к нему, как к равному. Нет, не так. Отец-альфа разговаривал, как с ровесниками-соседями, хотя Брант еще первый гон не прошел, а отец-омега вздыхал, норовил погладить по остриженной голове. Брант однажды не выдержал, спросил:

– Что не так? Я что-то делаю неправильно?

И услышал странный ответ:

– Нет, сынок, это я поступил неправильно. Надо было настоять, к двоюродному деду тебя отправить. Погубишь ты себя здесь.

Брант нахмурился, но спорить не осмелился. Двоюродного деда он никогда в глаза не видел, только по рассказам знал, что тот живет в большом городе, там, где лисы и волки теснятся вперемешку с людьми. И работал дед – вот стыдобища! – на железной дороге. В депо. За зарплату работал, не вредительствовал, и поперек людей идти не помышлял. Что это за жизнь, спрашивается? Нет уж. Лучше – как здесь.

Простота мира потрескалась, когда Брант встретил своего омегу. Бывал на смотринах и у рыжих, и у красно-серых, и у коричневых, и у песочных. Ни к кому сердце не лежало, даже намека на гон не случилось. Накрыло внезапно, в штабе – как гром с неба грянул. Брант увидел заезжего городского франта, доставившего кипы листовок, сначала ощетинился, потом неумело заигрывать начал. Ждал, что получит от ворот поворот, но пришлый неожиданно снизошел – потянуло их друг к другу, как подкову к магниту.

Илдвайн оказался аристократом. Чистокровным кремовым красавцем, с угольно-черным ремнем по хребту. Брант на такое сокровище надышаться не мог, под лапы стелился, угождал. Илдвайн и на двух ногах на сельчан был не похож: голубоглазый, светловолосый, с тонкой костью, без привычной кряжистости. Брант сам себе на его фоне казался слишком темным, неповоротливым, неуклюжим. Как будто медведь, а не лис, честное слово.

Когда первая горячка схлынула, рассеялось марево гона, Брант осмелился заговорить, строя планы.

– Где ты хочешь жить? У моих родителей или вернемся в твой город?

– В город мне хода нет. Я в розыске.

– Тогда у моих?

– Наверное. Ты же там живешь в дни безделья? Я тоже вступил в отряд. Я – снайпер. Буду вашей огневой поддержкой.

Пришлось освободить еще одну полку в погребе – для снайперской винтовки. Бранта такое соседство смущало. Война – дело альф. Альф всегда рождается больше. Природа знает, что смерть заберет избыток. Выживших хватит, чтобы зачать новых детей. Омега может выносить и родить ребенка. Щедрый дар богов надо хранить и оберегать, а не подставлять под пули.

Робкие возражения Илдвайн не слушал. Осек Бранта напоминанием: «Нет у нас еще никаких детей. Может, и не будет. Зачем заранее трястись?» Так и зажили. Вместе воевали, вместе пропалывали огород, в дни течки прятались на сеновале, потом, вытряхивая солому из шкур, охотились в лесу на кроликов и относили дары на алтарь Камула. Славить Хлебодарного Илдвайн категорически запретил. Фыркал, когда отец-омега ставил тесто перед Сретением, а День Преломления Хлеба ценил только за возможность безнаказанно совершать теракты среди толпы. Илдвайн никогда не пек, и вообще готовил скверно, и Брант, как и в детстве и в отрочестве, ел отцовский хлеб. Он любой хлеб ел, не тревожась о том, что кусок встанет поперек горла. Было бы побольше! Прожуем!

На второй год Брант обеспокоился. Страсть цвела пышным цветом, а плодов все не было и не было. Он, стесняясь, позвал отца-омегу на разговор. Спросил, можно ли собрать каких-нибудь травок или грибов, и сотворить настой, способствующий зачатию ребенка. Отец-омега вздохнул, погладил его по плечу, посоветовал чаще молиться Хлебодарному. Носить подношения к двум алтарям, просить о милости и об изгнании нечисти из дома. Брант так и поступил. К Хлебодарному ходил тайком, относил часть добычи из вагонов, но и Камула не забывал – как-то раз поделил пакет сухих макарон пополам, потому что больше ничего не было.

Илдвайн затяжелел только на третий год. Молитвы ли помогли, природа ли взяла свое – неважно. Бранта затопила волна счастья, проснулось желание сберегать и охранять. Илдвайн его окоротил, от строительства отдельного дома отказался наотрез. Прямо сказал, что просиживать штаны в деревне больше не будет.

– Отдадим ребенка твоим родителям, пусть нянькаются. Я хочу переехать к морю, на базу Огненных. Мне надоело подкладывать взрывчатку под шпалы и воровать крупу. Возле Антанамо мы принесем больше пользы.

– Зачем родителям? – ошеломленно пробормотал Брант. – Это же наш ребенок.

– И что, ты предлагаешь его по базам таскать? – удивился Илдвайн. – Мне не нужна такая обуза.

Сына, родившегося в положенный срок, назвали Айкен. От Бранта он получил стать – крупным родился, такие в сильных альф вырастают, а от Илдвайна – роскошную кремовую шкуру. Родители наперебой восхищались внуком: «Красавец, маленький аристократ!» Брант их восторги разделял, но впервые задумался, какая жизнь ждет сына в умирающей деревне. Два десятка дворов, одни и те же оборотни каждый день. Бесконечные соседские свары, травля оступившихся или выделявшихся в общем строю. Во времена детства Бранта четверо подрастающих лисят подстерегали мелкого соседа – хромого чернобурку – и не отпускали его без трепки. Черно-бурого хромушу любили и родители, и деды, только сверстники проходу не давали. Он уехал из деревни, едва повзрослев. Поступил учиться, да так и растворился на городских улицах. Брант не испытывал особого стыда за детские шалости – не до смерти били. Его пугала мысль, что Айкен может оказаться на месте хромуши. Слишком видный, приметный. Сверстники красавцем назовут, когда в возраст войдут. А в детстве запросто отлупцуют за кремовую шкуру.

Илдвайн от его сомнений отмахнулся:

– Ты как-то справился, я как-то справился, и он свою дорогу найдет. А если такой слабак, что от соседей отбиться не сможет, пусть подыхает. Слабаки никому не нужны.

В словах Илдвайна была звериная правда. Только Бранту она не нравилась. Он, вроде бы, принимал законы Камула – но для себя, не для сына. За Айкена был готов биться со всем миром, в надежде победить и выиграть исключение. И, таясь, бегал к алтарю Хлебодарного, оставляя мелкие подношения.

Илдвайн, едва оправившись после родов, уехал на базу Огненного Сопротивления. Брант после пары месяцев заминки последовал за ним. Его тянул болезненный аркан: не хватало запаха омеги, тела в постели – не ради случки, для тепла и сонных утренних объятий. Он понимал, что связь однобока. Брант был привязан к Илдвайну, а тот не чувствовал ни обязательств, ни пут. К счастью, он чтил верность и не одобрял измены, но официальный брак все равно заключать не захотел. И сына Бранту велел записать на себя, в свидетельстве о рождении в графе «омега» поставили прочерк.

По базам и лесам они с Илдвайном мыкались пять лет. Люди объединились с лисьей и волчьей армией, прочесывали равнины и горы, бомбили участки с подозрительной активностью. Мир готовился к Первой Зимней Олимпиаде-80. Хозяева-люди выбрали талисманом олимпиады медведя, зазывали на соревнования оборотней, предлагая обратить вражду в спортивные состязания ради мира. Огневки, Алые и Светлые Кресты подписали мирный договор в шаге от осени, в день трапезы, которую Камул разделил с Хлебодарным. Договор Сретения объявлял амнистию для Огненной армии. Люди и волки обещали не преследовать тех, кто добровольно сложит оружие. Брант воспрянул духом – для него, Илдвайна и Айкена открывался путь в мирную жизнь.

Илдвайн, услышав предложение сдаться и переехать в какой-нибудь город, расхохотался Бранту в лицо.

– Ради сына? Чтобы он ходил в школу? А я тут при чем? Ты думаешь, я начну готовить завтраки и ранец через дорогу носить? Нет уж, милый. Ты еще мне предложи герань в уютной квартирке на подоконник поставить. Вязаные салфеточки под хлебницей и сахарницей, фигурка Хлебодарного на стеллаже… Тьфу, мерзость!

– Леса бомбят, – терпеливо напомнил Брант. – Люди будут уничтожать охвостья рыжих кланов, отвергшие волю старейшин. Деревню еще не зацепило, только один снаряд на околице разорвался. Мои родители не хотят переезжать. Они – взрослые оборотни, это их выбор. Айкен рожден не для смерти от осколков. Я хочу, чтобы он жил, учился, дружил со сверстниками.

Худшие опасения Бранта оправдались – трое лисят постарше преследовали сына на улице и в лесу. Синяки и шишки, убежище в амбаре… не такую он хотел для Айкена жизнь.

– То есть, выбор родителей ты уважаешь, а мой – нет? – прищурился Илдвайн.

– Мы с тобой – пара. Мы должны объединиться ради будущего нашего сына.

– Я никому ничего не должен, – холодно ответил Илдвайн. – Я не собираюсь с тобой объединяться ради салфеток с геранями. Записал щенка на себя? Делай с ним, что хочешь.

Наверное, Бранта бы долго пополам разрывало: и от омеги уйти не мог, и тревога за сына росла с каждым днем. Все решила судьба, прихотливый случай. Две штурмовые группы напали на поезд, рассчитывая ограбить инкассаторский вагон – люди перевозили в порт партию золота для транспортировки на другой континент. Илдвайна не зацепило – снайперы засели на огневых позициях вдали от путей. А вот Брант и другие штурмовики-альфы угодили в ловушку. Вагон был заминирован. Огненной армии подсунули умело состряпанную фальшивку. Брант остался жив по чистой случайности: отбросило взрывной волной в овраг, оглушило, контузило, посекло обсидиановыми осколками, и, все же, он каким-то чудом сумел превратиться. Красно-коричневый лис, истекавший кровью, кое-как дополз до опушки. Отлежался полчаса, залечивая раны, и, шатаясь, ушел прочь – от места взрыва, от базы и своего омеги. Омеги, который не удосужился взять красно-коричневого лиса на руки и отнести в машину. Илдвайн методично отстреливал высыпавших из поезда людей и оборотней. О Бранте он не беспокоился. Если не слабак – выберется. А если не выберется… слабаки никому не нужны.

Брант вернулся в родительский дом. Еле добрался: шел по лесам, прячась под лисьей шкурой, кормился дарами ранней осени – падалицей яблони-дички, боярышником, облепихой, грибами. Как-то раз придушил слабенького крольчонка, впервые наелся, сожрал вместе с мелкими костями. Дома забился на знакомый сеновал, лежал, думал, с благодарностью принимал еду из рук отца-по-чреву. Не превращался – говорить не хотелось. Отец заговорил с ним первым. Дождался, пока лис вылижет миску – куриная лапша сегодня была особенно хороша – и спросил:

– Что делать собираешься? К Илдвайну вернешься? Или о сыне подумаешь? Если хочешь что-то изменить, уезжай в город. Мой двоюродный дед прислал письмо. Старик при смерти, одинок. Зовет нас приехать, обещает завещать дом. Мы с твоим отцом никуда не двинемся – приросли, обзавелись хозяйством, которое не бросишь. А ты можешь воспользоваться шансом. Ты даже в розыск не объявлен. Ничего не мешает уехать и начать жизнь с чистого листа.

Брант терзался целую неделю. Вспоминал, как раньше шерсть на загривке дыбом вставала, когда думал, что дед на людей работает. Свои слова Илдвайну перебирал: как просил переступить через себя ради семейного счастья, как мечтал увезти сына туда, где не надо ждать бомбы на голову. Почему теперь опаска берет, и лапы к сеновалу прилипают? Ответ был прост: Илдвайн, заноза-Илдвайн. Здесь, в деревне, можно тешить себя надеждой, что он вернется. Отъезд в город упования перечеркнет.

Пришлось резать по живому. Брант серьезно поговорил с сыном, расспросил сопливого шестилетку, как равного: хочет ли перебраться в город? Будет ли учиться в школе или ему даже на уроки к деревенскому старосте ходить не интересно? Пугает переезд или кажется захватывающим приключением?

Айкен выбрал дорогу. Как ни удивительно, загорелся он после слов о школе. Другая кровь. Бранта на уроки к старосте ремнем загоняли, без угрозы порки ни одно домашнее задание не делал. Так и выучился под ремнем: кое-как читал-писал, круглые цифры в уме складывал – не всегда с одинаковым результатом, и таблицу умножения на восемь заучил наизусть. Остальные не зубрил, потому что не задавали.

Сын пошел в Илдвайна не только цветом шерсти и внешностью, умом тоже. Уже освоил грамоту, читал книжки из общинной избы, редко попадавшие в деревню газеты. Читать-то читал, да мало что понимал. Тут учителя другие нужны были.

Ушли налегке, с армейским рюкзаком и термосом-нержавейкой для обедов, полным гречневой каши с крольчатиной. Пока собирались, пока добирались до станции, Брант ждал вопроса об Илдвайне. Айкен так и не спросил, приедет ли к ним отец. Почему дедушки не хотят переезжать, он сразу понял, согласился, что бросать курочек и свинью жалко.

Глава 2

Станция – одноэтажное здание с куполом и шпилем – потрясла Айкена до глубины души. Пока дожидались электрички, сын все колонны перетрогал, трижды подбегал к питьевому фонтанчику. Смотрел широко открытыми глазами, но попить так и не осмелился. Брант вытянулся в жестком кресле, в ряду за колоннами, и хвалил себя за то, что решился на отъезд. Сейчас, на перроне, ему стало ясно – ясно до боли – каким дичком рос сын. Сам-то Брант был попроще, ему и деревенских забав хватало. А Айкену прямая дорога в городскую жизнь. Расспросы обрушились в электричке. Сын проводил здание вокзала взглядом и затараторил:

– Пап, а почему там на крыше железка торчит? А ты видел, какие фонари? А как в них керосин заливают? А зачем эти белые круглые столбы? Чтоб крыша не падала?

Брант не знал, что отвечать, а если и знал, слов подобрать не мог. Не умел объяснять, и совсем не разбирался в архитектуре. Только сказал, что фонари не от керосина горят, а от электричества, которое не дымит и не пахнет. После этого беспомощно смолк. Выручил его сосед с сиденья напротив. Пожилой неопасный бета начал рассказывать Айкену о железной дороге и станциях, да так интересно, что Брант сам едва не открыл рот.

– Станции от Лисогорска до Ключевых Вод составляют архитектурный ансамбль. Их проектировали и строили оборотни и люди, старались придать каждой станции индивидуальность и сохранить связь и единство. Вы сели на станции Лесная. Видели мозаику внутри?

Айкен кивнул.

– На трех мозаиках изображены люди и оборотни. На первой – сборщики грибов с корзинами. На второй – засолка, горы грибов, которые надо перебрать. А на третьей – укладка в бочки. В Лесной самый большой засолочный завод. Грибы ценятся не только здесь, их экспортируют за пределы края.

– Дедушки отвозили туда короба с маслятами, а привозили керосин, – вспомнил Айкен.

Бета улыбнулся, продолжил рассказ:

– А сейчас мы подъедем к станции Скачки. Ты увидишь маленькое здание с колоннадой. Внутри станцию украшают мозаики, на которых люди и оборотни укрощают коней. Мы остановимся возле главного ипподрома края. Сюда съезжаются, чтобы посмотреть бега и другие конные состязания.

Брант мог бы добавить, что на ипподроме дважды закладывали взрывные устройства, и каждый раз акцию возмездия срывали бдительные полицейские. Но, конечно, не добавил. Смолчал.

Ипподром Айкена заворожил. Брант усадил его на колени, позволяя любоваться с комфортом, и сам впервые взглянул на здание, не оценивая, легко ли его начинить толовыми шашками. Красиво. И мозаики на станциях, наверное, красивые. Брант на них никогда не смотрел.

Сосед рассказывал Айкену обо всех станциях – как у него столько мозаик в голове уместилось? Брант и подремал, и перекусил, а мелкий все дергал соседа, выспрашивал. Потом утих, сморило. Брант уложил сына к себе под бок, укрыл курткой, чтоб не просквозило. Соседу вежливо сказал «спасибо». Оставшиеся четыре часа пути до Ключевых Вод мирно проспали. Уже неподалеку от станции, когда разминались и собирались, бета посоветовал Айкену осмотреть вокзальное здание и площадь.

– Ключевые Воды – главный вокзал Южно-Морского направления. Рядом автовокзал и гостиница. Все три здания выполнены в едином стиле. Рекомендую полюбоваться мозаиками. Они превосходны.

Айкен, взбодрившийся после сна, выполнил совет основательно. Останавливался у каждого мозаичного полотна – а их только на первом этаже было двадцать пять! – читал надписи, спрашивал:

– Пап, а что такое праздник урожая? А металлургический завод – это где металл делают?

Брант отвечал, как умел. Когда к ним подошел полицейский, ощетинился и тут же взял себя в руки: подавил и внезапный приступ страха – документы в порядке; и злость на сына, который застрял и его задержал в охраняемом здании. Удивительным было то, что страж порядка не потребовал предъявить удостоверение личности. Наоборот – вручил Айкену яркий цветной буклет с фотографиями вокзала и описанием мозаик, сообщил, что на тупиковых путях стоят два памятника-паровоза, и пожалел, что западное крыло с алтарями Камула и Хлебодарного сейчас закрыто на реставрацию. Брант воспользовался случаем, спросил, как им проще добраться до дедова дома. Оказалось – пешком. По пешеходному мосту над железнодорожными путями, потом вниз, к реке – пару кварталов – а уже на улице можно будет по цифрам на домах разобраться. Пешеходный мост Айкена заинтересовал больше мозаик, и он помчался к выходу, крепко прижимая к себе буклет. Брант подхватил рюкзак и пошел за ним. Не забыв поблагодарить полицейского. Через несколько шагов стало ясно, что мир не перевернулся. А ведь Брант впервые сказал искреннее «спасибо» человеку.

Их новый дом оказался ветхим и неказистым. Дед, когда-то крепкий, но иссохший старик, появлению дальней родни ворчливо обрадовался. Показал сад с вишнями, абрикосом и виноградной беседкой – большой, заросший сорняками участок, на котором можно размяться, превратившись. Выделил комнату, маленькую и холодную, с кроватью-сеткой и пуховой периной. Быстро научил Бранта пользоваться водонагревателем, Айкена – душем, а сам собрал небогатый, но сытный ужин. Айкен даже картошку с ломтем курятины не одолел, заснул прямо за столом. Брант отнес его в комнату, укрыл покрывалом и вернулся. Дед учинил ему настоящий допрос. Чуточку успокоился после третьего заверения, что искать Бранта никто не будет – ни полиция, ни братья по оружию. Спросил, есть ли какая-то специальность. Прочел ответ в пожатии плеч, хмыкнул, пообещал пристроить в вагонное депо:

– Там грузчики почти всегда нужны. Ты сильный, справишься. Платят не так, чтоб за глаза хватало, но заработаешь и на хлеб, и на кусочек масла.

На такую удачу Брант и не рассчитывал – и жилье получили, и работа какая-никакая, а наклевывалась. Он осторожно поинтересовался, можно ли будет устроить Айкена в детский сад, и получил заверение, что после месяца работы сможет пользоваться всеми благами: сына возьмут и в детский сад, и в школу. И в бесплатные кружки и секции при Доме культуры железнодорожников.

Дед, кашлявший до судорог, словно цеплялся за жизнь, дожидаясь, пока судьбу родичей устроит. Отвел Бранта в депо, поговорил с бригадиром, помог заполнить анкету в отделе кадров. Познакомил с соседями – лисами и волками – показал магазины и сберегательную кассу, сходил вместе с Брантом к нотариусу, оформил завещание, а наутро не проснулся. Умер.

С похоронами соседи помогли – деньги-то у деда отложены были, только Брант не знал даже как добраться до кладбища. Научили, показали. И в часовню Хлебодарного отвели, чтобы отпевание заказать. И гроб вынесли, и стол во дворе накрыли, и, после поминальной трапезы, превратились, долго и хором выли, оплакивая покойного.

На работу Бранта вызвали на следующий день после похорон. Боязно было Айкена в пустом доме оставлять, но не потащишь же с собой? И не откажешься выходить – взяли с испытательным сроком, вольностей себе позволять нельзя. Полдня грузил контейнеры, нервничая, едва сдерживаясь, чтобы не огрызнуться. В обед хотел домой сорваться – идти ведь два шага – и тут Айкен сам пришел. Принес еду в знакомом термосе, порцию вчерашней лапши и три лепешки. Перездоровался с рабочими, важно ответил на рукопожатие человека-бригадира. Заверил Бранта, что переходил дорогу на зеленый свет, и выпалил просьбу:

– Пап, а можно я к памятникам-паровозам схожу? Мне очень интересно!

Брант и слова вымолвить не успел, как бригадир посоветовал:

– Ты вещи в раздевалке сложи, да превратись. Тут вся лисья малышня на лапах бегает.

На немой вопрос Бранта он ответил:

– Ни одного лисенка еще поезд не задавил, они же юркие. А с людьми-подростками пара случаев была. Пусть превращается, всем спокойней будет.

Лисы кремовую шерсть Айкена оценили, присвистнули: «Аристократ!» С вопросами не полезли. И на том спасибо. А когда лисенок вечером вернулся, перепачканный от кончика хвоста и до ушей, посочувствовали: «Его же отмывать заколебаешься!» и сразу загнали в душевую. Брант мелкого оттер жесткой мочалкой, завернул в полотенце. Сам наскоро ополоснулся, и, провожаемый беззлобными подначками, повел сына домой, чуть не оставив в бытовке термос. Бригадир крикнул, напомнил. И опять Брант искренне поблагодарил человека.

По дороге зашли в магазин. Айкен сразу прилип к витрине с шоколадками. Шоколадки были маленькие и дорогие, возможно – невкусные. Ценность их заключалась в том, что на обертках красовались все мозаичные панно со станций железной дороги. Серия «Коллекционная». Брант посчитал в уме наличность – два раза и с одним и тем же итогом – пообещал:

– Как аванс получу – начнем по одной брать. Две недели потерпишь?

– Потерплю, – прошелестел Айкен.

И хотелось сына побаловать, но надо было покупать вещи. Парадное у мелкого было убогим, деревенским, в таком в городе ходить – задразнят. Сам Брант обходился военной формой, и зимнюю, и летнюю привез, на все случаи жизни хватит.

– Что на ужин? Пирожки с мясом или пельмени? Пельмени ждать придется, пока сварю.

Айкен выбрал пирожки. Брант взял еще пачку творога, сметану, хлеб и кусок колбасы – на завтраки и себе на обед. Когда расплачивался, рыженькая продавщица сказала:

– Если совсем денег хватать не будет, в долг отпущу. После аванса рассчитаешься. У нас для депо отдельная тетрадка, ваши часто под запись берут.

Брант еще раз взвесил финансовые возможности, вспомнил, что продавщица была на поминках, обнимала пожилую воющую лису, плакала. Спросил:

– А шоколадки мелкому можешь пока в долг записывать? Ему две недели сейчас как вечность. Вижу, что печет.

Рыженькая девушка рассмеялась, кивнула. Вытащила тетрадь в зеленом клеенчатом переплете. Вывела круглым почерком: «Брант – 1 шоколадка». Аккуратно цену дописала. Пообещала:

– Буду отмечать, сколько штук возьмете. Потом перемножим, заплатишь.

Айкен взял первую мозаику со станции «Лесная». Грибников с коробами. Брант потрепал его по вихрам, забрал пакет с продуктами и попрощался с продавщицей. Пирожки они с Айкеном съели по дороге к дому, за два квартала управились, не дали остыть горячему. А когда заварили чаю, сделали еще бутерброды с колбасой.

Как намылось русло в первый день, так и потекло. Айкен прибегал в обед, приносил заранее приготовленную еду или коряво нарезанные бутерброды. Получал порцию похвалы от бригады: «Папин помощник растет!» Убирал одежду в шкафчик Бранта, перекидывался и шнырял по огромной территории депо. Иногда возвращался с добычей – притаскивал оставленные пассажирами газеты и мятые книжки. Потом начал носить буклеты. О мозаичных панно, о скульптурах в закрытом на реставрацию алтарном зале. Об архитектурном ансамбле привокзальной площади, о гостинице, о здании автовокзала. К авансу их семейство изрядно обросло печатной продукцией, и Брант, никогда добровольно не бравший в руки книгу, предложил:

– Я сегодня деньги получу. Хочешь, пойдем, тебе каких-нибудь журналов купим?

– Если перейти через площадь, можно попасть в книжный магазин, – тут же сообщил Айкен. – У них ух, какая огромная витрина! А еще там глобусы, и красивые карты. И много всяких ручек и карандашей.

– Много не купим, нам надо будет отдать долг за шоколадки, – усмехнулся Брант. – Ограничимся самым необходимым. Выбирать будешь ты, я в этом ничего не понимаю.

В книжный пошли по всем правилам. Поднялись на мост над путями, полюбовались сверху на составы и переключающиеся сине-красные семафоры. Брант заставлял Айкена держаться подальше от перил – хоть они и огорожены сетчатыми щитами с табличками «Осторожно! Рядом линии высокого напряжения!», а все равно на душе тревожно. Чуть позже стало понятно – тревога одолела не из-за перил и табличек. Кто-то сверлил Бранта взглядом, и он впервые подумал, что надо было искать работу подальше от вокзала, не ходить мимо платформ. Мало ли кто сейчас вышел из поезда? Брант никогда не говорил ни Илдвайну, ни братьям по оружию, что у него есть родня в Ключевых Водах. Отцы обещали никому не выдавать, куда он уехал. Только это не избавит от случайной встречи.

Чужой взгляд исчез, когда они спускались по ступеням. Вернулся, когда пересекали площадь. Брант ждал, не войдет ли наблюдатель в книжный магазин. Нет, так и не вошел. И не ждал, когда выйдут – Брант, нагруженный книжками с распродажи и канцтоварами, больше не чувствовал взгляда.