Помоги проекту - поделись книгой:
Через пять минут прилетел ответ:
Потом значит потом.
Четверг
Я:
Ёжик:
Я:
Ёжик:
Я:
Ёжик:
Пятница
Я приехал, сел на скамейку. Отбил:
Она вылетела через секунду с выпученными глазами. Схватила меня за руку и потащила. Мы забежали за дом, в густой зелёный палисадник, и на этот раз её тонкая ручка была из металла, а не стекла.
Здесь, в глубине, среди кустов, было чьё-то секретное место. Каких-то маленьких и серьёзных людей, таких, как Ёжкин Даня. Я сел на пенёк, Ёжик на цветастую пластиковую табуретку напротив меня. Между нами стоял самосвал с отломанным кузовом, на нём восседала голая лысая кукла советского периода и классическим жестом поднимала бойцов в атаку.
– Ёжик, ты чего? Боишься? Он просто застал меня врасплох.
Ну, я храбрился, да. Нет ничего приятного в том, что при любимой женщине тебя заставляют жрать землю, а ты не можешь даже пошевелиться. Я сказал любимой? Случайно вырвалось, наверное. Я смог оценить его силу, и не питал иллюзий об исходе нашей следующей встречи, и что теперь, прятаться по кустам? Забыть о ней и не приезжать сюда? Как-то незаметно район на окраине Москвы у мусорного полигона стал для меня самым дорогим местом столицы.
Если не врать себе, в моём сердце поселился колючий Ёж, и достать его оттуда нельзя: проткнёт иголками тонкие стенки, и я истеку кровью. А с Ежом – ежонок, маленький и серьёзный, с вечно надутой нижней губой, и нет для меня дела на свете важнее, чем сделать так, чтобы он ещё раз улыбнулся.
Спрятаться, уйти в закат, не оборачиваясь, как я умею? Я скорее буду жрать землю каждый вечер, пока этому Вите не надоест однообразное развлечение, или пока я его не уработаю. По закону больших чисел когда-то это должно случиться.
Наверное, у глупых мужчин все их мысли проносятся бегущей строкой по лбу, и, наверное, это видят только умные женщины. Ёжик потрясла головой с выпученными глазами:
– Вы, парни, когда-нибудь взрослеете? Ты правда думаешь, что твоя героическая смерть под моими окнами сделает меня счастливой?
– Ё-ож… Перестань, какая смерть? Кто это вообще такой?
– Отец Дани.
Приехали. Хотя мог бы догадаться. Видимо, у меня отвисла челюсть. И, видимо это её обидело. Она заговорила, как бы оправдываясь, и не глядя мне в глаза:
– Витя… Мы росли вместе, с самого детства, и он всегда меня защищал, и всегда был рядом, как старший брат. Когда мне было 16, он вернулся из армии. Такой красивый, сильный, повзрослевший. Совсем не такой, как я его знала. Я захотела его написать…
– Что, прости?
– Я рисую… Пишу картины, не знал?
Конечно, не знал. Из Ежа слово не вытянешь, а домой к себе она меня так ни разу и не пустила.
– Он позировал мне, я писала, маслом. У меня получилось. Художник всегда знает, получилось или нет. Препод в художке сказала, что у неё наворачиваются слёзы, когда она смотрит на эту картину. Наверное, это была самая крутая похвала в её жизни.
Я и правда писала его таким, какой он есть, и сквозь него проступал тот, каким он был. Когда-нибудь увидишь сам. Взрослый ребёнок в военной форме: дерзкий, наивный, бесстрашный, бессмертный. Пока писала, я влюбилась. Художник должен любить свою модель, иначе картина не получится. А та картина получилась. Ну вот… Потом появился Даня.
– Влюбилась… И любишь до сих пор?
– Люблю, как родного человека, как глупого и злого брата, от которого не знаешь, чего ожидать. Я тогда влюбилась в образ в моей голове, а Витя сильно от него отличается. Мы расстались через полгода после рождения Дани. Два года назад к Дане начал ходить логопед, молодой парень, только после института. Витя решил, что я с ним замутила и избил его так, что тот попал в больницу. Вите дали два года. А за неделю до того, как ты забрал у меня коробку, его выпустили. Вот и вся история.
Я сел перед ней на корточки, заглянул в глаза:
– Ёжик, для меня всё это слишком серьёзно…
Она отвернулась, может закрыла бы уши, но я держал её за руки.
– Я не могу выкинуть тебя из головы. И Даню не могу. Значит, надо эту проблему решать. Прятаться по кустам я не собираюсь. И отталкивать меня не надо, хорошо?
Она осторожно вытянула свои ручки из моих, провела прохладными пальцами по щеке:
– Мне не надо доказывать, что ты мужчина.
– Дело не в доказывании. Эту проблему нужно решить, чтобы мы могли спокойно жить.
– Мы?
И я в первый раз открыто и честно сказал себе: “Мы”. И вслух сказал это тоже.
Понедельник вечер
Я пошёл к нему домой. Угрюмая мать молча ткнула пальцем в направлении ближайшего ГСК и с треском захлопнула дверь. Я бродил между гаражей, пока не увидел один, открытый и ярко освещённый. А в нём он, трёт какую-то железку тряпкой. Я вошёл и сказал:
“Привет”
Больше не успел сказать ни слова. С двумя треснувшими рёбрами и свернутой челюстью меня привезли в больницу. Синяки и ушибы я не считаю. Я честно пытался защищаться, но безоружный человек вряд ли победит в схватке один на один обезумевшего носорога. Меня подлатали, и я подписал отказ от госпитализации.
Я вернулся и под её подъездом скинул:
Она выскочила из подъезда и охнула. Лицо моё раздуло, синяки начали наливаться синим. Предложи я сейчас поднести коробку любой приличной девушке, скорей всего ей бы и получил по башке.
– Поехали, – сказал я Ёжику не очень разборчиво: челюсть ещё болела.
– Куда?
– В ОВД Ново-Переделкино. Витя там.
Она коснулась меня пальцем и отдёрнула:
– Это он тебя так?
– Поехали! Паспорт возьми.
Мы вбежали по синей лестнице в здание Полиции, стукнули в окно дежурному. Ёжик распластала по стеклу свой паспорт.
– Хрусталёва Виктора Геннадьевича к вам привезли? – Спросила она.
Хрусталёва… Девочка с хрустальными косточками носит фамилию Хрусталёва. Логично. Как же мало я о ней знаю.
Дежурный, прищурясь, глянул в документ, угрюмо оглядел мою разбитую рожу.
– Потерпевший, что ли? – спросил он, кивнув в мою сторону.
– Потерпевший, – отмахнулась она. – Нам надо с ним поговорить.
– Девушка, он задержан, какие разговоры?
– Товарищ лейтенант, Хрусталёв – отец моего ребёнка, и он уже сидел. Вы же понимаете, что это значит?.. Ну, пожалуйста.
Он посмотрел на неё, на меня, снова на неё. Потом позвонил кому-то по телефону. Дежурный говорил так невнятно, что я ничего не понял, но потом он повернулся к своему коллеге и попросил:
– Серёг, проводи к задержанному и побудь рядом.
Обернулся к нам и сказал строго:
– У вас 10 минут!
Вторник, ночь
– Посиди тут, – шепнул я Ёжику около ряда стульев, а сам пошёл дальше один. Сопровождавший нас полицейский бросил недовольный взгляд, но промолчал.
– Вот, – махнул он рукой в сторону решётчатой стенки, – Десять минут, время пошло.
Я подошёл к решётке и взялся за прутья. Витя сидел один, не поднимая головы.
– Что тебе нужно? – пробурчал он под нос.
– Поговорить. Посмотри на меня, Вить.
Он поднял глаза.
– Посмотрел, и чё? Хорошо я тебя отделал, красивый. Ты эт, как на свиданку соберёшься в следующий раз, обращайся, подновлю макияж.
Я усмехнулся разбитыми губами, и зря. Опять лопнуло, пошла кровь, я промокнул её платком. Мне было больно, и это хорошо. Боль порождала злость, злость – решимость закончить всё сегодня, сейчас.
– Обязательно обращусь, далеко не отходи только. – согласился я, не отрывая платка от кровоточащей губы. Я и так говорил невнятно, платок мешал ещё больше. Поэтому я тщательно выговаривал слова и делал между ними паузы. Наверное, это звучало очень странно. – Завтра подойду, послезавтра, через два дня. Я каждый день приходить буду. И в один день или ты убьёшь меня и сядешь надолго, или я убью тебя, и это будет самообороной. Так себе перспектива.
– Мне посрать на твои перспективы. – равнодушно сказал он, подходя вплотную к решётке. Я не отодвинулся, и не снял разбитых рук с прутьев, хоть это было и непросто. Инстинкт самосохранения обычно сильнее разума, так задумано природой.
Он стоял, играя желваками, с кривой ухмылкой на губах. Я спокойно выдержал его взгляд. Спокойно внешне. Весь этот разговор требовал от меня максимального напряжения жизненных сил. Наверное, самого большого с того момента, как латексные пальцы ухватили мою мокрую головку и вытащили на свет.
– Это перспективы не только мои. Скажи, ты веришь, что когда-нибудь Ёжик примет тебя обратно?
– Кто??
– Зина. – Я не обратил внимание на презрение в его голосе. – Ёжик намного лучше, чем твоё заплесневелое "крошка". Мне не отвечай, себе ответь. У тебя сейчас сложный выбор. Побои я зафиксировал, свидетели есть. На вторую ходку ты поедешь надолго. В суде не любят рецидивистов. А мы выиграем некоторое время. Лет так до восьми, если не врёт гугл. Восемь лет счастливой и спокойной жизни – это не так и мало. Когда ты выйдешь, Дане будет 13, у него начнутся прыщи и подростковые заморочки. Будет ли ему дело до "откинувшегося с зоны папки"?.. Чего молчишь? Вряд ли, правда? Да и стоит ли ребёнку расти с мыслью, что его отец сидит в тюрьме? Нет, лучше соврать что-нибудь красивое и благородное. Погиб в горячей точке. А я за эти годы заберу Ёжика и Даню и вывезу так далеко, что ты нас не найдёшь. Вот тебе твоя перспектива.
Он долго сверлил меня взглядом, потом сплюнул мне под ноги.
– Ну, такое… Значит, есть альтернатива?
– Есть. И она мне больше нравится. Я не буду писать на тебя заявление. Дружба мне твоя не нужна. Достаточно, чтобы при встрече ты перестал превращаться в перегревшегося на солнце орангутанга. Ты остаёшься отцом Дани, мне хватит звания "дядя Тим". Сможешь встречаться с сыном, но перестанешь лезть в нашу личную жизнь. И, дополнительным бонусом, на свадьбу я тебя не приглашу. А третьего варианта, прости, у меня для тебя нет.
– Уверен?
– Абсолютно. Думать, извини, некогда. Мне писать заяву или нет?
Он отвернулся, совсем как Ёжик, годы вместе не прошли даром, и сказал левой стенке:
– А то сам не знаешь.
– Хотел услышать от тебя.
Он пожевал губы и буркнул:
– Если их обидишь, я тебя урою.
Я кивнул, не споря:
– Ритуальную фразу произнёс, нигде не ошибся, молодец. Принято и запротоколировано.
Он врезал рукой по прутьям так сильно, что мог их выломать, но мне было уже всё равно. Шамиль сказал: "Не мужчина тот, кто думает о последствиях". Справедливо, пока не обрисуешь мужчине эти самые последствия во всей красе так, чтобы он уже не мог о них не думать.
Поделиться книгой: