Кирилловцы vs николаевцы. Борьба за власть под стягом национального единства

Составленная нами схема пытается также продемонстрировать, как политические группы меняли свое местоположение относительно формы правления. В данной схеме мы попытались отразить, пусть на данный момент и достаточно неполно, схему идеологической эволюции. На настоящий момент эту схему нельзя считать до конца доработанной, но суть идеологической трансформации российской политической элиты на протяжении последних предреволюционных лет, Гражданской войны и годов изгнания она отражает.

Именно в годы Гражданской войны и эмиграции в среде интеллектуалов начинают зарождаться планы будущего переустройства страны[63]. Наиболее острые дискуссии, как отмечается во всех исследованиях, происходили именно тогда, когда решался вопрос о политическом будущем России после победы над большевиками. Именно тогда в правом лагере русской эмиграции возникает целый ряд течений, которые нуждаются в их детализации.

В декабре 1920 года российский политик-эмигрант В. Д. Набоков написал вполне характерную статью, опубликованную в берлинской газете «Руль». Статья получила название «Мы и они (история русской эмиграции)». В ней публицист выступил как историк революционных дней 1917 года, отметив, что после февральских событий никаких беженских волн с территории России не возникает, а возникают они лишь с 1918 года, когда разразилась и набирала мощь Гражданская война. Отразив некоторые тенденции разрастания волн эмиграции после поражения белых сил на всех фронтах в 1919 году и «Крымской катастрофы», В. Д. Набоков отметил весьма характерную деталь: «в… потоках беженцев уже нет возможности найти единство политических взглядов или какую-либо определенную классовую принадлежность. И вместе с тем нет ни возможности, ни логического, ни морального основания проводить какую-либо грань, принципиально разделяющую ушедших от оставшихся»[64]. Данная позиция будет отвечать идеям русской эмиграции. Знаменитое изречение Н. Н. Берберовой «Мы не в изгнании, мы — в послании» схоже с утверждением, данным в 1920 году Набоковым. В другой своей статье В. Д. Набоков рассмотрел положение русских правых. Он, в частности, писал, что монархическое объединение, которое собиралось в Берлине, пыталось показать на основе своих партийных лозунгов, что возврата к старым дореволюционным порядкам нет, звучит лишь «единение царя с народом». «…в этой фразеологии мы ясно слышим те старые-престарелые мотивы, которым первые славянофилы подыскивали идейную основу, а впоследствии деятели Союза русского народа использовали их для борьбы против стремления к правовому строю»[65]. Но в то же время русский политик замечает, что данная формулировка имела своей целью совершенно другую идею — объединить монархистов-абсолютистов и монархистов-конституционалистов. Интересную характеристику социальному составу русской эмиграции в Берлине дает дипломат Випер фон Блюхер: «Русская эмиграция в Берлине представляла собой пирамиду, от которой сохранилась только ее верхушка»[66]

Вопрос, однако, оставляет за собой множество проблем. Когда 29 марта 1922 года во время собрания по случаю лекции П. Н. Милюкова в Берлине был убит В. Д. Набоков, разные представители русской эмиграции отнеслись к этому события неоднозначно. Большую часть эмигрантской общественности охватила некоторая ненависть к ультраправым. Н. В. Савич зафиксировал в дневнике: «…это убийство, сделанное руками оголтелых правых, на руку левым и антирусски настроенным сферам. Практически это покушение сделает невозможным изъятие из обращения большевистских главарей, проживающих за границей, и даст повод для новых гонений на весь эмигрантский лагерь, особенно на монархическое в нем течение. Услужливый дурак опаснее врага»[67]. Интересно, что на это событие отреагировали и большевистские органы печати. Так, берлинский «Новый мир» за 31 марта 1922 года открылся передовицей «Черносотенные „террористы“». В статье отмечалось: «Убитый В. Д. Набоков был вождем того крыла кадетской партии, которое, по существу, ничем не отличается от монархистов. Это крыло поддерживает Врангеля и его армию…». И далее давалась трактовка событий в Берлине: «Настоящие монархисты убивают почти монархистов и конституционных монархистов. Эмигрантская белогвардейщина дошла до последней черты своего морального и политического падения»[68]. В данном случае не совсем ясно определение «настоящих» монархистов. Скорее всего, авторы просто вложили стереотипное понимание образа монархиста как человека реакционных взглядов, готового пойти даже на крайние меры, чтобы избавиться от тех сторонников монархической идеи, которые еще не совсем до нее «созрели». Однако верно была передана суть — грань между конституционными и «настоящими» монархистами заметно стиралась.

Здесь стоит сделать некоторое отступление. Конституционно-демократическая партия (кадеты, Партия народной свободы) к этому времени уже значительно трансформировалась с момента революции 1917 года. Появление кадетов в эмиграции, в частности в Берлине, приходится еще на июнь 1920 года с прибытием группы партийных деятелей в составе примерно 30 человек во главе с И. В. Гессеном[69]. Как отмечает Шелохаев, на изменения в сферах внутри партии (идеология, организация и т. д.) влияло несколько проблем. Во-первых, вынужденная разобщенность по странам эмиграции; во-вторых, иллюзии о падении власти большевиков, которые питали некоторые члены кадетской партии; и, в-третьих, неопределенность в своем будущем[70]. По мнению Н. И. Канищевой, период с мая 1920 года (т. е. с появления Пражской и Парижской группы партии) до июля 1921 года следует считать периодом «интенсивного организационного устроения» кадетов. Уже позднее, в 1921–1924 гг., в рядах кадетской партии начнутся процессы, которые будут еще больше разделять партию: выделение новых политических групп (в частности, Республиканско-Демократической группы или объединения под руководством П. Н. Милюкова). Своей идеологической эволюцией в сторону правых кадеты показывали, что они разрушали русский либерализм[71]. Наиболее активными, после появления Парижской группы партии, стали члены Берлинской. Однако политический активизм здесь более всего основывался на действиях И. В. Гессена, А. И. Каминки, но особенно В. Д. Набокова, убийство которого повлекло за собой резкое падение активности действий группы в Германии. Кроме того, близость с правыми делала кадетов ближе к конституционным монархистам. По сути, они и составили крыло конституционалистов. О некотором характере их идеологии писал Б. А. Евреинов. Он отмечал, что как «группировка партийная», конституционалисты «не многочисленны и не влиятельны. Их оттесняют, с одной стороны, более определенные и темпераментные правые соседи, с которыми роднит их общность социального лица, а с другой, большие группы монархических по своему существу, но не говорящих открыто и прямо о своем монархизме»[72]. Вокруг П. Н. Милюкова формировались левые силы кадетов. Они продолжали стоять на позициях республиканизма с федеральным устройством. Главным положением «новой тактики» П. Н. Милюкова, которая была рассмотрена на парижском совещании в мае-июне 1921 года, являлся отказ от реставраторских тенденций. Это утверждение значительно отдаляло левых кадетов даже от своих однопартийцев. В результате на совещании произошел раскол. Появились внурипартийные группы: старотактики, центристы и новотактики[73]. Последние оказались в явном меньшинстве по отношению к остальным. Причем интересно, что основной раскол произошел между членами Парижской группы, где были образованы комитеты старотактиков во главе с Н. В. Тесленко и новотактиков во главе с П. Н. Милюковым. Большая часть групп в Белграде, Берлине, Варшаве, Константинополе и Софии придерживалась старой тактики, а в Праге и Гельсингфорсе были лишь отдельные сторонники старотактиков, не оформивших создание партийных «ячеек». Таким образом, старотактики придерживались позиции сохранения партийных рядов. Следует отметить также, что во время Гражданской войны кадетская партия прошла некоторые этапы эволюции: от попытки восстановления организационного и идеологического единства на основе неприятия большевизма и поддержки союзников в 1918 году; всецелой поддержки курса Белого движения в 1918–1919 гг. до перехода всех партийных структур за рубеж в 1920–1921 гг. При этом большую часть времени члены партии в годы войны тратили на внутренние идеологические и организационные споры между однопартийцами, при отдельных малозначимых попытках участвовать в политической деятельности. Согласованности позиций и выступлений во время боевых действий между кадетами также не было. «Единство партии исчезло», — отмечают отечественные специалисты. Разительные противоречия внутри партии по ключевым политическим вопросам стали дополнительными факторами, обусловившими изменение позиций кадетов. Все это в целом привело к расколу партии в 1921–1922 гг.[74]

1921 год — монархисты собирают силы!

Попытки объединения русской правой эмиграции предпринимались в это время достаточно активно. Наиболее удачной следует признать создание Монархического Объединения в Германии. Об обстоятельствах его создания вспоминал А. С. Гершельман. Он рассказывает, что получил приглашение на Учредительное собрание Российского Монархического Объединения в середине февраля 1921 года. Заседание состоялось 26 февраля 1921 года близ Большого Тиргартена (центрального парка города Берлина, к западной части которого примыкает здание Рейхстага с Площадью Республики[75]) на Бельвюштрассе (Bellevuestraße) 19–22. Само здание зала Вейн Гаусс Рейнгольд до нашего времени не сохранилось, на его месте расположен торговый центр и здания транснациональных корпораций. В пригласительном письме, которое А. С. Гершельман включил в свои воспоминания, от членов объединения, в частности, было сказано следующее: «Если Вы признаете своевременным создание… идейного монархического фронта, который бы объединил всех разделяющих принцип легитимного монархизма независимо от того, являются ли они сторонниками монархии парламентарной, конституционной или самодержавной, — не откажите почтить Вашим присутствием учредительное собрание Российского Монархического Объединения»[76]. По сообщениям «Последних новостей», присутствовало более 200 человек, среди которых были князь В. М. Волконский, А. А. Римский-Корсаков, В. П. Баранский, А. М. Масленников, генерал В. В. Бискупский, М. А. Таубе, князь О. О. Ливен, Н. А. Ордовский-Танаевский, Н. Н. Воронцов-Вельяминов, Е. А. Ефимовский и др.[77] На статью В. Д. Набокова отреагировали и из русской Праги. В еженедельнике (орган эсеров) «Воля России» на слова русского политика и публициста анонимный автор откликнулся статьей «Прозрение слепых», в которой отметил, что «как далеки эти… строки от статей кадетского органа, издававшегося при Деникине в Ростове кадетом Мануйловым, в которых заявлялось о необходимости для России… царя». Монархистов в этой статье ее автор характеризовал не иначе как «недавних спутников „Руля“ по интервенции», а также писал об их «презрительном отношении к демократии»[78]. «Последние Новости» дополняли следующим: «Вообще гг. монархисты зашевелились. Прежде они конспиративно разъезжали по Европе под прикрытием неподходящих учреждений», а на новом этапе они «шумно служат молебны, шумно встречают и провожают претендентов на российский престол», ведут активную политическую работу, создавая ячейки своих организаций. Единственное, что отличало монархические организации — их однородный состав, среди коих «бывшие министры и генералы Врангеля (Пильц, Слащов, Денисов и т. д.) встречаются здесь с деятелями тайной полиции и разведки (Климович, Глобачев, Самохвалов)»[79]. В свою очередь «Руль» сам так отреагировал на собрания монархистов в столице Веймарской республики: «В недрах совета монархического объединения [совет был управляющей структурой монархического объединения. — В. Ч.] идет глухая борьба между представителями крайне правого абсолютистского течения и левого конституционного крыла этого объединения. После целого ряда совещаний, происходивших в течение последних недель, представители крайне правого фланга сделали ряд уступок левому крылу»[80]. Здесь следует обратить внимание на то, что между абсолютистами и конституционалистами появилась достаточно острая дискуссия о том, каких позиций должен придерживаться центральный орган периодической печати русской правой общественности, если он будет создан. Как известно, к 1921 году начал свою публикацию правый журнал «Двуглавый Орел», который контролировался сторонниками абсолютистов — Н. Е. Марковым 2-м и его соратниками. В то же время о том, какой орган нужен единой правой общественности, пока лишь ходили различные слухи, которые на тот момент еще не получили своей реализации в издательской работе. В «Руле» сообщали именно об этой дискуссии уже в рамках подготовки к съезду в Рейхенгалле (т. н. «Хозяйственного восстановления России»)[81].

Весьма примечательно, что официальное название съезда русских общественных деятелей на курорте Бад-Рейхенгалль в гостинице «Пост» в Баварии не отвечало тем целям, которые преследовались в действительности. Официальное название съезда — «Съезд хозяйственного восстановления России». Примечателен состав участников: председатель Главного совета Союза Русского Народа и черносотенец Н. Е. Марков 2-й; член Союза русского народа и депутат Государственной думы Г. Г. Замысловский; бывший тверской губернатор, обер-прокурор Святейшего Синода, член Государственного Совета и сенатор А. А. Ширинский-Шахматов; сенатор и член Государственного Совета А. А. Римский-Корсаков; гофмейстер Высочайшего двора А. Н. Крупенский; депутат Государственной Думы 4-го созыва А. М. Масленников; член Русского Собрания Н. Д. Тальберг; председатель Главного совета Всероссийского Национального Союза и депутат Государственной думы П. Н. Балашов; епископ (митрополит с 1922 года) Евлогий (Георгиевский), капитан 1-го ранга Г. Е. Чаплин, а также бывший посол в Сербии С. Н. Палеолог. Н. В. Савич справедливо заметил, что «среди рейхенгалльцев пестрят старые имена»[82].

Основным источником по истории проведения съезда 16 (29) — 24 мая (6 июня) года в Бад-Рейхенгалле является журнал «Двуглавый Орел». Остановимся лишь на господствующих настроениях на съезде.

А. Н. Крупенский писал: «Съезд имел следующее устройство: из состава съехавшихся членов были образованы семь отделов. … 1) по вопросам Государственного восстановления России, 2) по религиозно-нравственным вопросам, 3) по военным делам, 4) по иностранным делам, 5) по финансово-экономическим вопросам, 6) по пропаганде, 7) по организации монархической работы [Выделено мной. — В. Ч.]»[83]. Последний отдел весьма показателен. Стоит сказать, что на протяжении всей работы съезда в Бад-Рейхенгалле его участниками проводилась идея — хозяйственное восстановление страны возможно лишь в случае восстановления монархии. Об этом говорилось в «Обращении Съезда Хозяйственного Восстановления России ко всем русским»: «Хозяйственное Восстановление России немыслимо [Выделено мной. — В. Ч.] без возвращения к коренным заветам ее прошлого и восстановления Монархии»[84]. Епископ Евлогий (Георгиевский) в своем выступлении в первый день работы съезда сказал: «Православие есть одна из великих основ, на которой зиждилась Российская Монархия. Съезду следует громко провозгласить своим лозунгом великие слова „За Веру, Царя и Отечество“»[85]. Для того, чтобы показать неразрывную связь православной церкви и русских монархистов, почетным председателем съезда был избран Митрополит Киевский и Галицкий Антоний (Храповицкий). Сам он не имел возможности с открытия присутствовать на съезде. Митрополит Антоний пользовался поддержкой большей части русской эмиграции и был широко известен своими монархическими взглядами. Кроме того, 3 июня 1921 года на очередном заседании съезда был представлен доклад Церковного отдела по вопросам отношений Церкви и государства, который представляется важной вехой в работе съезда. В докладе подчеркивалось, как монархисты предполагали строить взаимоотношения со старообрядцами. Ведь говорить о том, что в черносотенном движении было уважительное отношение к старообрядцам, было бы неправильно. В целом же представители духовенства поддерживали логику реставрации монархии как залога восстановления хозяйства в России.

Какими путями делегаты съезда в Рейхенгалле хотели идти к возрождению монархии в России? На этот вопрос ответ дает доклад Е. А. Ефимовского «Децентрализация власти и отношение к окраинным образованиям». В докладе автор обозначил позицию, что монархистам «желательно войти в переговоры и соглашение с политическими группами населения и, по возможности, и с властями создающихся и имеющих создаться на территории России окраинных государственных новообразований»[86]. Иными словами, монархисты Рейхенгалля хотели действовать немедля, даже несмотря на то что крупные очаги антибольшевистского сопротивления, как их обозначил специалист по истории Гражданской войны на востоке России д.и.н. В. Г. Хандорин, к маю-июню 1921 года фактически прекратили свое существование. Интересно, что естественным следствием взаимодействия с «окраинными образованиями» могло стать предоставление права автономии таким образованиям в воссозданной Российской Империи. Это заявление тем более странно, учитывая, что участники съезда не хотели предрешать тех изменений, которые стали бы естественным следствием их победы в борьбе с большевиками. Но делегаты отметили, что постановления подобного рода давали возможность «государственно мыслящим кругам… новообразований найти пути сближения с ними»[87].

Для организации деятельности российских монархистов требовалось создать единую организацию, которая являлась бы «полноправным и неограниченным руководителем русского монархического дела». Таковой организацией стал Высший Монархический Совет, образованный и избранный 4 июня 1921 года в ходе очередного заседания съезда. Во главе организации встали: Н. Е. Марков 2-й, князь А. А. Ширинский-Шахматов и А. М. Масленников[88]. «Отныне, — отмечалось в передовой статье „Двуглавого Орла“, — должны прекратиться отдельные выступления организаций и лиц, именующих себя монархистами, и для монархической семьи единственно законным и обязательным будет признаваться лишь то, что станет исходить от Высшего Совета»[89]. Фактически Высший Монархический Совет (далее — ВМС) и стал оплотом абсолютистов в эмиграции.

А. М. Масленниковым на съезде 30 мая 1921 года был зачитан доклад «Идеология Российской Императорской Власти». Оратор отметил: «для спасения России недостаточно только уничтожить большевиков», а требуется «внимательное изучение исторического процесса создания государственной власти в России и тех источников, из которых она черпала силы для того, чтобы быть авторитетной в умах и сердцах подавляющего большинства населения»[90]. Авторитетом носителя государственной власти «не может быть аноним — учредительное собрание, которое неведомо когда, неведомо из кого состоится и неведомо что постановит»[91]. Единственным, кто может быть носителем этой идеи, является «законный Царь», который «должен быть из дома Романовых на основании законов о престолонаследии»[92]. Это станет одной из причин, почему монархисты разделились на легитимистов «кирилловцев» и непредрешенцев «николаевцев», особенно учитывая, что на съезде в Рейхенгалле никаких имен не было произнесено. Но подчеркнем принципиальный момент — монархисты поддержали нерушимость Основных законов. Хотя на этот вопрос с учетом архивных материалов ответил О. К. Антропов, говоря, что «в сущности „предрешенцы“ были скрытыми „непредрешенцами“», потому что монархисты избегали говорить о том, какие действия они будут предпринимать после падения советской власти[93]. Позиция историка в отношении отсутствия вопроса престолонаследия на съезде оказывается ошибочной. При отсутствии конкретных имен вопрос о наследовании престола был поставлен на повестку дня.

Одной из резолюций, принятых по докладу В. П. Соколова-Баранского по основам тактики и организации монархического движения, помимо создания ВМС, стало создание единого авторитетного органа периодической печати, о дискуссиях вокруг которого мы уже говорили. После съезда ВМС учредил Еженедельник. По данным В. Б. Кудрявцева, за 1921–1926 гг. было издано 143 номера Еженедельника, выпускало его издательство «Двуглавый Орел» в Берлине. Этим же издательством выпускался и одноименный журнал «Двуглавый Орел». Известно имя ответственного редактора газеты (с № 99). Им был Н. Д. Тальберг, участник съезда в Рейхенгалле, будущий церковный историк и богослов, а редактором Еженедельника и журнала ВМС, вероятно, был Н. Е. Марков 2-й, хотя это достоверно не установлено[94].

Немцы хотели помочь монархистам бороться за власть?

Весьма показательно и то, что на съезде присутствовал представитель мюнхенского общества «Ауфбау» («Возрождение») М. Е. Шейбнер-Рихтер, который обратился к участникам съезда 29 мая со словами: «Только при совместной работе России и Германии и мирном сожительстве этих стран с другими народами возможно их возрождение»[95]. Столь яркий сюжет не остался незамеченным у противников монархического съезда в Рейхенгалле. После этого мало кто в эмиграции сомневался в германофильских настроениях в среде монархической эмиграции.

Не стоит забывать, что большую роль во взаимоотношениях между монархистами играли и немецкие правые, которые имели реальные шансы вернуться во власть в этот время. Только вот насколько эта роль была большая? Поэтому было важно присутствие на съезде и представителей общества «Ауфбау», а также соответствующая реакция со стороны немецких периодических органов. Остаются совершенно непонятными отношения между консерваторами двух стран. Данные ОГПУ за 1921 год сообщают, что между немецкими и русскими правыми в Германии устанавливаются прочные связи. В частности, в сводке Иностранного отдела ОГПУ значатся граф Эрнст фон Ревентлов[96], граф Куно фон Вейстарп[97], генерал Э. фон Людендорф[98], генерал М. Гофман[99], граф Р. фон дер Гольц[100] и другие[101].

Но было ли так сильно влияние немецких правых на русских монархистов? Было ли у них что-то общее?

Чтобы ответить на этот вопрос, важно понимать один крайне важный момент. Следует разделить русскую эмиграцию на тех, кто воевал во время Гражданской войны в составе Добровольческой Армии и ВСЮР, а также на тех, кто составлял другие очаги сопротивления большевикам. Русские люди в годы братоубийственной войны не столь большую роль уделяли вопросам сотрудничества с кем-то ради достижения успеха. В данном случае вопрос не о тех, кто возглавлял, а тех, кто подчинялся. Для обычного человека или члена вооруженных формирований было важно достижение главной цели — прекращение гражданской войны и переход к мирной жизни. Для политиков мир выглядел несколько сложнее. С самого момента создания Алексеевской организации (в будущем Добровольческой армии) ее руководство в лице генерала М. В. Алексеева, А. И. Деникина и Л. Г. Корнилова разработало определенную политическую программу. Ее основой стала идея о том, что будущая Добровольческая армия отстаивает идеи Единой Великой Неделимой России, а в соответствии с этим положением считает себя Русской Армией, которая борется как против узурпаторов власти в Петрограде, так и против тех, кого направляет на территорию России руководство Тройственного Союза — а именно немцев, австро-венгров, турок-османов, болгар и других. К тому же именно белогвардейцы последовательно отстаивали позицию верности международных договоренностям, которые имели место до 25 октября 1917 года, и не отказывались от своих обязательств перед странами Антанты. Казалось бы, как может отдельная армия, которая в силу объективных обстоятельств не способна отстаивать за всю Россию данную позицию, стараться следовать букве письменных договоров? А именно это и старалось делать руководство Добровольческой армии, а впоследствии и Верховное правительство под руководством А. В. Колчака, который пришел к власти в ноябре 1918 года в ходе государственного переворота в Омске. Доходило до того, что после этого переворота у русской контрреволюционной белогвардейской оппозиции появились аргументы в пользу дипломатического признания власти А. В. Колчака. По сути, если бы это правительство было признано хоть одной западной державой, это давало бы право представителям российского правительства отправлять своих представителей на Версальскую мирную конференцию с целью подвести итоги Первой мировой войны. Для этой цели и вовсе был предпринят ряд дипломатических шагов. Назначенный в качестве министра иностранных дел глава российской дипломатии в годы правления Николая II, С. Д. Сазонов и вовсе хотел найти наибольшее количество точек соприкосновения со странами Запада. В январе 1919 года правительством А. В. Колчака создается Русская политическая делегация во главе с бывшим председателем Временного правительства князем Г. Е. Львовым, чтобы представлять интересы России на конференции. Несмотря как на моральное одобрение действий своих солдат-интервентов, так и общее удовлетворение от действий заговорщиков, приведших А. В. Колчака на его место, ни одна западная держава не торопилась с дипломатическим признанием[102]. Уехавший в конце 1918 года с берегов Крыма, Великий Князь Александр Михайлович, внук Николая I, прибыл в Париж с той же целью — предпринять всевозможные усилия с целью представлять интересы России на мирной конференции. Он написал позднее в своих воспоминаниях: «Я отправился в Версаль с докладом по положению в России… Я хотел переговорить с Клемансо до открытия мирной конференции, хотя представители союзных держав, которых я встретил в Константинополе и Риме, проявили весьма ограниченный интерес к действиям… носителей „трудных русских имен“»[103]. И вот таким образом, лишь слушая представителей русских дипломатических миссий во Франции, западные державы решили оставить Россию без права подойти к плодам своей победы[104].

Но одержав победу над немцами в мировом масштабе, антибольшевистское сопротивление одержало победу и на своих собственных пространствах. Контролировавшие Украину, западную Белоруссию, страны Прибалтики, Финляндию и др. регионы после Брест-Литовского мира 1918 года, немцы в ноябре 1918 года вывели свои войска из этих регионов, пусть даже и не все. Созданный как раз после этих событий союз ВСЮР фактически получил полный контроль над регионами Юга России и совершил реванш на освобожденных территориях. Однако, в более раннее время, немцы и в гражданское противостояние в России внесли свою негативную лепту. Для достижения победы над большевиками, фактически на немецкие деньги и под влиянием немецких вооруженных сил, на Юге России были созданы две армии, которые по своей политической принадлежности относились к монархическому лагерю. Были созданы Южная и Астраханская армия. Несмотря на то, что они не внесли никакого существенного вклада в противостояние, сам факт их появления, монархические лозунги и иные внешние атрибуты заставляли как-то «по-особому» относиться к этим образованиям. Мало того, что это накладывало на антибольшевистский лагерь определенные идеологические штампы, так еще и посредничество немецких войск сыграло свою роль. Таким образом, получается следующее любопытное явление: Германия как оказывала негативное влияние на добровольческие формирования, не давая им выполнять возложенные ими самими на себя политические и военные задачи, так и вбивала клин между русскими военачальниками, которые возглавляли Добровольческую армию и армию фактически независимого Всевеликого Войска Донского под руководством П. Н. Краснова.

Уход немцев с Юга России изменил соотношение сил в регионе в пользу вновь созданных Вооруженных сил Юга России во главе с А. И. Деникиным, но породил множество слухов о степени влияния немцев на русских людей.

В этом смысле события уже эмиграции принимают совершенно иной окрас. Ведь на территории Германии в 1921 году проводился первый после революции «правый съезд», а участие немецких политиков здесь трактовалось неоднозначно.

Следует обратить внимание, что немецкие правые находились в этот период в достаточно двойственном положении. Среди наиболее влиятельных правых сил выделялись консервативные клубы и партии. Среди них следует выделить Германскую (Немецкую) народную партию (ГНП или ННП), которая «объединяла в своих рядах правое крыло национал-либералов,… которое не желало отказываться от своего анннексионистсского военного национализма и решительно отвергало Веймарскую конституцию», однако участвовало и в правительстве К. Ференбаха в 1920 году. Другой наиболее влиятельной партией являлась Немецкая национальная народная партия (НННП), «которая с 1919 года объединила консервативных противников демократического национального государства разнообразных направлений. Наряду с монархизмом базисом этой партии был позднеимпериалистический национализм», резко противопоставляющая себя социал-демократам[105]. Именно ее лидером являлся граф К. фон Рейстарп в середине 1920-х гг. Идеологические особенности русских и немецких правых в определенной степени совпадают. Для германских правых, в общем и целом, было характерно непринятие парламентарной модели власти, которая была установлена в конституции 1919 года. Кроме того, в то время правые в Германии находились в ситуации идеологического тупика, некоторые партии из которого выходили на основе модели «консервативной революции». Среди немецких партий наиболее демократичной являлась католическая Партия Центра, созданная еще в декабре 1870 года. По оценкам специалистов, ее нельзя считать однозначно национально-демократической, она стояла на позициях великогерманской государственной модели, однако являлась до второй половины 1920-х гг. носительницей «конституционного компромисса». Периодически она вступала в коалиции с Баварской народной партией[106], а также с СПГ и другими[107].

Нужно с определенной долей скепсиса подходить к данным о связях между русскими и немецкими правыми. Главными источниками по этому вопросу остаются лишь сводки Иностранного отдела ОГПУ. Стоит предполагать, что с одной стороны поиск союзников и униженная национальная гордость заставляли правых искать союзников в том числе и в стане бывших врагов. С другой же стороны, вероятно, не стоит переоценивать эффект данных взаимоотношений как исключительно антисоветский. Во всяком случае, пока не выявлены даже общие направления данных взаимоотношений, об отдельных особенностях говорить даже не приходится.

Столицей же русских правых в Германии стоит считать Мюнхен (Бавария). В 1921 году «Мюнхен был средоточием русской эмигрантской аристократии и офицеров гвардии… там устроилось до 350 русских. Сейчас же были организованы церковь и монархическое объединение. Временно там был Высший монархический совет, возглавляемый А. П. Крупенским и Марковым 2-м», — так вспоминал о политической окраске Баварии будущий начальник канцелярии Главы Дома Романовых, капитан 2-го ранга Г. К. Граф, который проживал в Мюнхене в пансионе «Модерн»[108].

Реакция на решения съезда в Бад-Рейхенгалле была неоднозначной. Н. В. Савич, который в это же самое время являлся участником Съезда Русского Национального объединения в Париже[109], считал, что «в Рейхенгалле монархисты пересолили … они сделали величайшее преступление пред идеей монархизма, которой они якобы служат. Они встали столь ярко на германофильскую точку зрения, столь определенно связали судьбу своих идеалов с национальным германским стремлением освободиться от пут Версальского договора»[110]. Н. Д. Тальберга, который особенно жестко критиковал съезд в Париже, Н. В. Антоненко относит к представителям того политического потока, который поддерживал режим гетмана П. П. Скоропадского. Автор считает, что сторонники этого потока, а также потоков из Эстонии (Северо-Западная Армия генерала Н. Н. Юденича) и центральной России (в центре фигура Н. Е. Маркова 2-го) сформировали сторонников исконного исторического пути России[111]. Собравшиеся в Рейхенгалле были неправы, обвиняя членов Парижского съезда в их революционных настроениях. Возможно, монархисты не хотели понимать реалии прошедших лет. Достаточно странно выглядят заявления рейхенгалльцев, которые, по мнению Савича, занимали позицию при крайне правой ориентации, враждебной даже к октябристам, что после революции и гражданской войны делегаты съезда в Париже готовы были восстановить революционные порядки 1917 года. Среди делегатов были бывшие члены Особого Совещания при Главнокомандующем ВСЮР, деятельность которых не могла даже напоминать революционное управление Временного правительства. Однако в чем-то делегаты и гости съезда в Баварии были правы. Одним из положений парижского съезда начала июня 1921 года стало непредрешение политического строя России после освобождения страны от власти большевиков. Главным средством, с помощью которого должен быть учрежден государственный строй, должно было стать Учредительное Собрание. То, что монархисты в Бад-Рейхенгалле обвиняли делегатов парижского съезда в их стремлении присвоить только себе «право любить Родину» попыткой объединения эмиграции на основе Русского Национального Союза и Русского Национального Комитета, которые были учреждены на основании постановления № 4 Съезда[112], также не лишено оснований. Однако стоит сказать, что и делегаты в Бад-Рейхенгалле, и делегаты в Париже принадлежали к близким политическим и идеологическим группировкам. Их попытки объединить эмиграцию на основе своих политических программ были лишь проявлением политической борьбы за влияние, но никак не объединения эмиграции. Парадоксально, но два непримиримых друг к другу съезда станут двумя платформами, синтез которых впоследствии приведет к попытке объединения в 1926 году.

Не обошлось и без взаимных упреков участников съездов и наблюдателей со стороны. Пока эсеровское «Общее дело» проводило освещение деятельности съезда РНК ежедневно, упрекал деятельность съезда в Рейхенгалле кадетский «Руль». В частности, некоторые статьи носили весьма язвительный характер. Так «Руль» 10 июня 1921 года вышел с передовицей «Напрасные надежды», в котором декларировал: «Монархический съезд в Рейхенгалле закончился провозглашением монархии как едино спасающего средства восстановления России. Конечно, ничего другого и ожидать нельзя было, потому что они и называют себя монархистами, что только на монархию возлагают свои надежды. Но с другой стороны, именно поэтому не стоило (вульгализируя слова известной трагедии) вставать из гроба, чтобы провозглашать то, что само собой в их устах подразумевалось»[113]. На съезд в Баварии отреагировала и немецкая пресса. Ведущая немецкая газета Франкфурта-на-Майне «Frankfurter Zeitung» отозвалась на съезд монархистов следующими словами: «Эти люди, все еще не понимающие, как круто повернулось колесо истории, не обладают ни материальными, ни духовными средствами, чтобы осуществить восстановление России. Пребывание в Рейхенгалле, может быть, очень приятно. Но эти съезды бесталанных эмигрантов, ничему не способных поучиться, вряд ли опасны для советской диктатуры в Москве»[114].

А. В. Серегин в отношении платформы ВМС пишет, что данное объединение предприняло некоторые шаги «в направлении создания парламентской партии: региональные представительства в виде „Монархических Объединений“ с формально выборным руководством, агитационная работа с избирателями в период подготовки Зарубежного Съезда, принцип консолидированного голосования и жесткий партийный контроль над членами объединения». Единственное, что отличало ВМС от парламентской партии, — ротация руководства, отчетность руководства перед региональными организациями[115].

На наш взгляд, в данном случае неправомерно уподоблять ВМС организации парламентского типа (партии). Следует обратить внимание, что основными чертами парламентской партии являются: борьба за власть и ее обретение в результате выборов, активная общественная и политическая деятельность, вступление в дискуссии, высказывание своей позиции перед своими политическими оппонентами на актуальные общественные и политические вопросы. Как правило, формат политической партии предполагает принцип представительства партии на какой-либо политической площадке. В отношении политического Русского Зарубежья такой формат так и не был организован и даже предусмотрен. Политическая партия парламентского образца, помимо того, чтобы занять власть, стремится набрать популярность за счет голосов и поддержки избирателей. В данном случае популярность монархических настроений совершенно четко использовалась как «ностальгический» фактор о прошлом времени. Для эмигрантов «возвращение», пусть и в мыслях, к дореволюционным временам позволяло им вспоминать о временах, в которых прошли их мирные годы на территории родной страны, а не в незнакомых регионах и странах, где они нашли убежище. Фактор идеологического соперничества с победившими в Гражданской войне большевиками тоже стоит учитывать при определении мышления русского беженца. Отсюда понятно, что количество сторонников монархической идеи достаточно быстро росло. Помимо прочего, такие политические структуры эмиграции, как Русский Совет, Политическое совещание и пр. не предполагали участие здесь представителей от разных политических партий. Некоторые эмигранты уже к середине 1920-х гг. возлагали большие надежды на создание органа народного представительства. Можно даже сказать, что созыв Российского Зарубежного Съезда 1926 года был именно такой попыткой. Оказалось, что на съезде присутствовали представители почти всех политических сил зарубежья, кроме РДО П. Н. Милюкова и ультралевых. Однако даже попытка создать такой представительный орган не увенчалась успехом. Одним из важных признаков парламента является долговременность или периодичность его работы (т. н. сессий). В Зарубежье такой проект также не был реализован на практике. Для Зарубежья были характерны выделение программ различных политических сил и формирований, попытки создать единый фронт демократических, монархических, торгово-промышленных сил, однако по отдельности. Нельзя также сказать, что Русское Зарубежье боролось за власть. Для него была характерна борьба за влияние над эмиграцией, точнее, за господствующие настроения в эмиграции, а никак не политическая борьба. Иными словами, попытки воскресить парламентаризм в стиле «третьиюньской системы» здесь не достигли своего завершения, потому что нельзя говорить о попытках его воскрешения как таковых. Дебаты из-за трибуны Таврического дворца перешла в дискуссии в периодической печати. Можно также обратить внимание на то, что политически активные представители русской эмиграции выделялись из старых политических партий, которые прекратили свое существование в результате Революции 1917 года в России. В этом контексте интересно, что создание таких политических структур, как Партии народной свободы, Русского Собрания и пр. в эмиграции можно считать попыткой восстановить деятельность этих организаций в привычном русле их работы. Однако невозможность бороться за ключевые посты в государственных органах за отсутствием таковых лишала такие организации возможности продолжать активную политическую работу. Представляется, что для политических эмигрантов все же создание партий и структур было чем-то вроде «отдушины», компенсацией за потерянные возможности, с одной стороны, а с другой, — символом продолжающейся политической борьбы за Россию, которую они к тому же представляли за рубежом. В этом смысле и выбор «главы русской эмиграции» — вполне логичный шаг.

«Глава» эмиграции: Романовы после 1917 года. Род и династия

Выбирая достойного претендента на императорскую «корону», монархисты разделились на несколько лагерей. Н. В. Антоненко, Е. А. Широкова и другие отмечают, что деление по принципу отношения к конкретному члену Императорского Дома раздробило русскую правую эмиграцию на несколько течений.

Первое из них — «бонапартистское» — настаивало на том, что во главе монархической России может встать любой выдающийся человек, и на первом месте был барон П. Н. Врангель. Вероятно, к этому же направлению стоит отнести и сторонников Великого Князя Дмитрия Павловича, хотя изученность феномена его популярности в эмиграции до сих не обращала на себя внимание эмигрантоведов.

Другое направление «личной предрасположенности» эмигрантов стоит в целом вслед за эмигрантами и историками называть «Романовское». В нем уже выделялись некоторые особые течения: «кирилловцы» (сторонники Великого Князя Кирилла Владимировича, получившие название легитимистов) и «николаевцы» (сторонники Великого Князя Николая Николаевича)[116]. Однако данная классификация характерна для выбора личности на основе их заявлений и степени известности в эмиграции, а также и роли и их места в годы революции. Для другого направления (бонапартистского) характерно деление, как мы уже указали, по полноте политических полномочий, которые должны быть у русского монарха после восстановления монархии в России. Первое направление олицетворял Н. Е. Марков 2-й, а второе Е. А. Ефимовский, который встал во главе Русского Народно-Монархического Союза Конституционных монархистов (создан в 1922 году). «Ефимовский и Ольденбург являлись монархистами-конституционалистами и поддерживали Врангеля, в отличие от… Маркова, который был монархистом-абсолютистом», показывал на допросах В. В. Шульгин[117]. Однако такое разделение еще в большей степени будет характерно в дальнейшем, хотя уже тогда название направлений «абсолютисты» и «конституционалисты» исчезнет из политического лексикона русских эмигрантов.

Однако за этими заявлениями монархистов следует обращать внимание на то, что Романовы по отдельности являлись членами одной фамилии (династии). И, как и для любой династии, для Романовых действовала определенная система наследования власти (или же положения главы династии). Эта система наследования получила название полусалическая (австрийская) система наследования и была подтверждена в соответствии с измененными Основными Законами Всероссийской Империи редакции 1906 года. Положение Дома Романовых регламентировалось Учреждением об Императорской Фамилии. Наследование же престола регламентировалось ст. 58 Основных Законов. Традиция престолонаследия в Доме Романовых сохраняла австрийскую систему наследования престола и титула, в соответствии с которой старший в роду мужчина должен стать главой династии. На 2017 год в мире среди официально существующих монархий данная система наследования более не применяется. Последним государством, отошедшим от данной системы, стал Люксембург, когда в 2011 году палата депутатов Великого Герцогства приняла соответствующий закон, устанавливающий систему престолонаследия по первородству.

Однако важно понимать, что между официальной правящей и официальной неправящей монархией есть значительное отличие. Для того, чтобы в дальнейшем повествовании не было путаницы, на данном этапы мы вводим термин «корона без трона». Данная формулировка впервые была нами апробирована на примере бразильской императорской династии Орлеан-Браганса[118], однако в целом данный феномен универсален.

Что же такое «корона без трона»? В своей известной работе Э. Канторович говорил о том, что в силу существования у монарха двух тел, политического и живого, монарх и его корона сливаются воедино, в то время как сам монарх умирает как человек. Феномен «корона без трона», хоть и не позиционируется как поддержка концепции американского исследователя, но по своей сути ее дополняет. «Корона без трона» — это и есть династия в изгнании. По своему внешнему виду представители династии, находятся они на троне или нет, — это обычные люди, которые обладают собственными желаниями и потребностями. Однако жизнь обычного человека — это не что иное, как обычный образец поведения вне жестких рамок какой-либо структуры, за исключением семейных и дружеских отношений, там, где человек может быть самим собой. Но абсолютно любой человек связан с какой-либо внешней структурой, которая накладывает на него какие-то профессиональные обязанности, требования и т. д. Для абсолютно любой монаршей династии действуют абсолютно те же правила поведения. За одним, правда, исключением — их частная жизнь и жизнь профессиональная настолько неотделимы друг от друга, что часто личная жизнь находится в плену у профессии. Во всяком случае, если бы не папа, который находится на троне, они были бы обычными людьми. Именно это и включает в себя «корону» — внешний атрибут, без которого данный человек немыслим. «Троном» в данном случае является конкретная привязка к нахождению у фактической власти, обладанием и распоряжением ею. При этом не все члены династии являются такими «коронами». «Корона» возглавляет династию, а другие члены семьи просто принимают на себя определенные образцы поведения, которые и должны быть ей присущи. Как некогда рождение принца Джорджа у Принца Уильяма и Кэтрин сразу сделало его принцем. Так вот, принц — это профессия, а Джордж — это человек. Именно так это и устроено.

Феномен «корона без трона» объединяет под собой абсолютно все династии Европы, которые существовали после официального своего лишения власти. Будь то французские Бурбоны и Орлеаны во Франции в XIX веке, будь то бывшие правящие династии на территории Италии до Рисорджименто, будь то многочисленные династии на территории Германии, и т. д. и т. п., — всё это объединено в это понятие. При этом каждая «корона» существует сама по себе. Интересно только то, что без взаимного признания от лица других династий «корона» существовать не может. Такие короны и следует считать легитимными. На сегодняшний день фактически мы можем говорить о легитимности даже династии Бонапартов, члены которой породнились с несколькими европейскими монаршими семьями[119].

При этом мы сразу оговоримся, что в этот феномен в силу неизученности данной темы полностью нами пока не включаются представители многочисленных туземных династий Африки, а также Индии и Ближнего Востока (за исключением Ирака и Турции). И здесь проблема заключается в том, что, находятся они на троне или же нет, династии данного региона в гораздо большей степени сохраняют свое влияние на народности, здесь проживающие, вне зависимости от текущей политической ситуации. Однако к этому феномену мы совершенно обоснованно относим представителей бывших династий Китая, Кореи, Бирмы, Вьетнама, Лаоса и других восточных стран. В силу специфики островных династий на территории Гаити в XIX веке мы также пока не включаем их в данный феномен.

Для всех «корон без трона» характерны:

преемственность власти по династическому законодательству;

признание главы династии всеми ее членами;

сохранение и дополнение исторических династических актов;

использование официальных титулов;

использование традиционных геральдических символов;

сохранение под своим патронажем исторических прерогатив жаловать и учреждать династические награды;

присутствие на междинастических встречах и празднествах;

признание легитимности глав других исторических династий;

право отвергать требования самозванцев на какие-либо прерогативы участвовать в общественной жизни от имени династий;

общение с представителями государственной и религиозной власти любой из стран;

совершение официальных или неофициальных визитов в различные регионы, в том числе государства, где династия ранее была правящей;

использование своих исторических резиденций в соответствии с действующим законодательством страны;

проведение официальных общественных мероприятий, направленных на привлечение внимание общественности к определенным социальным проблемам;

создание и патронирование фондов и общественных организаций, которые занимаются общественно значимой работой в разных сферах.

Перечисленными характеристиками в большинстве своем бывшие правящие династии обладали с момента своего лишения власти. Однако некоторыми из них не обладали изначально, особенно теми, что направлены на общественно значимую работу.

Романовы после 2 марта 1917 года тоже стали одной из «корон без трона». Однако первые несколько лет после революции они оставались в достаточно неоднозначном положении, фактически не имея главы, если не считать морального авторитета Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны и старшего в роду Великого Князя Николая Николаевича-мл. При всем этом их положение полностью подходит для того, чтобы считаться «короной», но в полной мере это уже определится начиная с первых лет изгнания.

Когда в декабре 1918 года HMS «Форсайт» (HMS Foresight), а в апреле 1919 года дредноут HMS «Мальборо» (HMS Marlborough) увез южную группу Романовых в Европу[120], в Финляндии уже оставался на тот момент Великий Князь Кирилл Владимирович со своей семьей, а иными путями через Петроград и Румынию Россию покинул ряд других представителей династии. Всего в изгнании оказалось около 40 потомков династии. Из них лишь две части рода до сих пор спорят за главенство в семье и династии.

Отвечая на вопросы оппонентов, которые сразу появляются при постановке данного вопроса, сразу приводим наиболее логичный аргумент — следует разделять понятия «род» и «династия». Дом Романовых как обычный род имел те же проблемы, которые имеют место в других монарших домах мира. Всегда есть те, кто отстаивает право на свое главенство, но вопрос в том, на какие юридические и фактические основания делают упор соперники.

В фамилии Романовых в ХХ веке фактически произошло разделение по признаку законности их претензий. На самом деле, если искать истоки данного конфликта в 1920-х гг., то этот вопрос будет не совсем корректно поставлен. Проблема в том, что возглавление династии в 1920-е гг. исходило не из династического принципа, а из вопроса предрешения государственного строя России после ее освобождения от большевизма. И уже после того, как данный вопрос был поставлен как Кириллом Владимировичем (предполагавшим восстановить в России монархию), так и Николаем Николаевичем (сторонником непредрешенческой идеи), начался кризис и династический. Так, принявший на себя титул Императора Всероссийского Кирилл Владимирович фактически своим шагом обозначил свою позицию по отношению к форме правления, но также и главенства в династии.

На самом деле, появление «монарха» в изгнании в Русском Зарубежье оформило продолжение цепочки умершего государства при сохранившейся его «короне», о чем мы уже говорили. Русское Зарубежье фактически есть и квази-государственность, при наличии здесь определенных символов власти и определенных его институтах. Но появление «короны» отнюдь не возвращало идею государственности, оно лишь констатировало то, что идея исторической преемственности Русского Зарубежья и дореволюционной России не может исчезнуть. Эта преемственность (культурная, историческая, отчасти даже и идеологическая), казалось бы, накладывала на главу квази-государственности определенные обязанности и задачи. Но, что важно, обязанности Кирилл Владимирович принял на себя сам, сам же пытался их реализовать на практике, в то время как его политические оппоненты фактически саму эмиграцию и возглавили. Иными словами, идея монарха и идея «народности» эмиграции резко не совпадали. Это произошло отчасти из-за того, что «народ» русской эмиграции был более занят своим бытом, нежели политикой, но также повлияло на его мировоззрение участие в Февральской революции Кирилла Владимировича. Его оппонент в те дни оказался на стороне проигравших, поэтому к нему и доверия было больше.

Несмотря на резкое различие в целях и задачах «народа» и «короны», эти две части единого целого все же появились. Кристаллизация идеи монархии происходила постепенно, впрочем, как и кристаллизация эмигрантской народности. Фактически обе эти институции окончательно оформились к 1925 году, т. е. к моменту, когда эмиграция созрела для своего политического выбора. Разве что момент оказался упущенным.

Именно в это время появляется дилемма между диктатурой и монархией. Еще Аристотель в IV в. до н. э. разделил формы правления на правильные и неправильные. Только в то время отклонением от монархии он назвал тиранию. В отношении русской эмиграции это близкое определение. Только здесь происходило по принципу передачи и полноте полномочий, а не от «заигрывания властью». Выбирая непредрешенство как наиболее выгодный для себя политический вектор, сторонники Николая Николаевича и он сам пытались в какой-то степени усидеть на двух стульях — не претендовать на корону, но возглавить эмиграцию и сплотить ее, а не разделять. А коль уже «корона» есть, ничего другого сторонникам Великого Князя не оставалось, как сформировать образ Вождя эмиграции, который способен сплотить эмигрантское сообщество, собственно, что и попытались сделать его сторонники во второй половине 1920-х гг. Эта дилемма, которая носила и династический окрас, фактически поставила вопрос о преемнике Романовых до сегодняшнего дня в противоречивое положение, когда, казалось бы, даже сами Романовы не могут понять, кто из них может представлять исторический институт российской монархии.

И в этом вопросе встает вопросе о соотношении понятий «род» и «династия». Согласно принятому определению, род — это группа кровных родственников, ведущих свое происхождение от одного общего предка и носящих родовую фамилию. В свою очередь, из рода выделяются семьи. Эти семьи, в переводе на монархический язык, и есть династии. Династии, в свою очередь, — это группа кровных родственников, которые объединены наличием общего предка, но обладают положением, позволяющим им передавать свои полномочия по наследству. В нашем случае мы говорим о роде и династии Романовых. Разделив данные понятия, мы, прежде всего, усматриваем первую проблему, с которой очень нехотя сталкиваются исследователи и публицисты последний век. Чаще всего в отношении Дома Романовых усматривают лишь положение династии, но в то же время, и до революции, и после нее, данные термины различались. До революции не менялся по положению глава рода и династии. В силу сложившейся традиции передачи власти им являлся лишь правящий монарх. Уже после революции о различии положения главы рода и главы династии вспомнили. Однако вспомнили далеко не все.

Выдвижение Николая Николаевича-мл. в качестве потенциального объединяющего знамени эмиграции происходило при минимальной (а то и вовсе отсутствующей) отсылке к династическим законам времен империи. В силу ряда обстоятельств русские эмигранты прекрасно видели разницу в его положении. Николай Николаевич-мл. действительно являлся самым авторитетным среди членов династии Романовых. Его возраст действительно был солидным. Однако возраст не может претендовать на изменение положения в порядке престолонаследия. Таким образом, Николай Николаевич являлся, безусловно, старшим в роду, но отнюдь не главой династии и рода. Важно отметить, что на протяжении всей своей жизни в эмиграции он никогда и не пытался объявлять себя главой Династии, наследником Престола или же «Императором в изгнании». Максимум, что ему могло достаться, это «пост» регента при сыне Великого Князя Кирилла Владимировича. Претензии же его родственника Кирилла Владимировича следует признать в силу закона совершенно соответствующими его положению как первого преемника власти после Николая II, Цесаревича Алексея и Великого Князя Михаила Александровича.

Для более четкого осмысления проблемы законного престолонаследия в России (легитимизма) мы обращаем внимание на работы А. Н. Закатова, С. В. Думина и других[121]. Мы же здесь попытаемся обратить внимание на родовое главенство, а не династическое.

Фактически именно главами рода Романовых являлись оппоненты Великого Князя Кирилла Владимировича. Первоначально главой рода фактически являлся старший в роду Великий Князь Николай Николаевич. Он был представителем николаевской ветви Дома Романовых, которые вели свое происхождения от императора Николая I. Наряду с Великим Князем потенциальными главами рода на тот момент являлись его младший брат Великий Князь Петр Николаевич (1864–1931), фактически и бывший главной поддержкой и опорой бывшему Верховному Главнокомандующему. Поскольку у Николая Николаевича детей в браке с черногорской принцессой не осталось, дети Петра Николаевича не только стали потенциальными наследниками в роду Романовых, но и сохранили за собой право первыми выступать против любых заявлений о главенстве со стороны младшей ветви Александровичей. В браке с Милицей Николаевной (урожденной принцессой Черногорской) у Петра Николаевича родилось четверо детей: Марина (р. 1892), Роман (р. 1896), Надежда (р. 1898) и Софья (р. 1898). Брак Петра и Милицы был признан законным в силу равнородности брака и в силу православной веры избранницы русского князя. Именно поэтому потомки мужского пола от этого брака имели право на престол. Единственным сыном Великого князя стал князь императорской крови Роман Петрович. Во время Первой мировой войны он оказался на Кавказском фронте и участвовал в наиболее известных операциях против турок-османов за взятие Эрзурума (февраль 1916 года) и Трапезунд (февраль-апрель 1916). Фактически активного участия в войне он так и не принял, хоть и получил именную наградную ленту на саблю, но этот «акт героизма» ставили под сомнение даже члены семьи. После событий февральского переворота он со всеми Николаевичами отправился в Крым, где продолжал пребывать в имении своего отца Дюльбере вплоть до апреля 1919 г.

Одной из самых противоречивых страниц в истории этой ветви династии в 1940-е гг. стала потенциальная для них возможность занять престол Черногории. И здесь мы упираемся в проблему коллаборационизма и Дома Романовых. Интересно, что обе ветви династии обвинялись в сотрудничестве с немцами в годы Второй мировой войны[122].

В апреле-мае 1941 г. Черногория оказалась оккупирована итальянскими войсками. Следуя геополитическому проекту Большой Италии, Б. Муссолини попытался и планировал сделать Черногорию частью Италию, чему воспротивился король Виктор-Эммануил III, который поддержал идею создания независимого государства на адриатическом побережье. Как отмечают многие историки, данное решение итальянского монарха было продиктовано давлением со стороны его супруги Елены, которая являлась дочерью последнего черногорского короля Николая I (1910–1921).

После оккупации Черногории и создания здесь Временного административного комитета Черногории, а после его роспуска в мае 1941 года Черногорского Совета во главе с Крсто Поповичем. Интересно, что сам К. Попович являлся лидером движения зеленашей, которые поддерживали идею восстановления монархии в стране. На роль монарха было последовательно выбрано правительством и губернаторами[123] несколько претендентов. Первый претендент, внук Николая I Михаил I, еще в 1921–1929 гг. носивший формальный титул черногорского монарха, отказался занять престол. В силу близости к бывшей династии Петровичей-Негошей через браки с российскими князьями корона Черногории была последовательно предложена российским князьям Роману Петровичу и его старшему сыну Николаю. Оба потенциальных претендента от этой роли также отказались. Фактически после этого власть над территорией «королевства» оставалась в руках итальянской администрации.

Этот факт имеет чрезвычайно противоречивый характер. Наряду с ним не менее противоречивым является факт заявления Великого Князя Владимира Кирилловича о начале войны Германии против СССР 28 июня 1941, в котором он произнес фразу: «В этот грозный час, когда Германией и почти всеми народами Европы объявлен крестовый поход против коммунизма-большевизма, который поработил и угнетает народ России в течение двадцати четырех лет, я обращаюсь ко всем верным и преданным сынам нашей Родины с призывом: способствовать по мере сил и возможностей свержению большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма»[124].

Оба данных факта вносят еще одну неразрешимую проблему в вопрос о роли членов Дома Романовых и их ответственности за судьбу родной страны в изгнании. До настоящего момента в СМИ, вульгаризированных изданиях, политологических изысканиях встречаются именно данные взаимные упреки в отношении ветвей рода Романовых. Этот факт естественно нельзя замалчивать, что делается подчас тенденциозно.

Не вдаваясь в дополнительные подробности, отсылаем читателя к составленной нами портретной таблице, где мы четко разделяем понятия «род» и «дом». В отношении династии следует сказать, что до настоящего момента действительно в силу междинастического признания другими семьями монархов признанными главами династии Романовых остаются потомки Великого Князя Кирилла Владимировича. На чем мы и заканчиваем данный раздел, не выходя за рамки нашего хронологического периода.

Течения же среди династии («кирилловцы» и «николаевцы») в 1920-е гг. олицетворялись следующими персоналиями.

Первое течение олицетворял Великий Князь Кирилл Владимирович (р. 12 октября 1876 года), двоюродный брат Николая II и Великого Князя Михаила Александровича, второй сын Великого Князя Владимира Александровича, сына Александра II и Великой Княгини Марии Павловны. В годы Первой мировой войны командовал Гвардейским экипажем со званием адмирал. Участник революционных событий в Петрограде в феврале 1917 года. В данном случае следует несколько раскрыть суть проблемы. В эмиграции, причем достаточно рано, Кириллу Владимировичу стали вменять в вину то, что он привел Гвардейский экипаж к месту заседаний Государственной Думы 1 марта 1917 года, т. е. в разгар революционных событий в столице, привел его и себя к присяге на верность России и объявил о поддержке революции. А. Н. Закатов в своей работе «Император Кирилл I в феврале 1917 года» попытался привести объективные доказательства того, что на Великом Князе не было надето т. н. «красного банта», под каким он якобы привел чинов Гвардейского экипажа к Таврическому дворцу. По поводу этих событий в своих воспоминаниях он немногословен и не упоминает «красного банта»: «Гвардейцы сами хотели идти к Думе… В Думе царило „вавилонское столпотворение“… Творилось что-то невообразимое. Клубы табачного дыма наполняли воздух, пол усеян рваной бумагой — всюду была ужасная грязь. Прикладами винтовок солдаты с руганью загоняли офицеров на лестницы… И все это происходило в резиденции либерального правительства»[125]. После его присяги он ушел с поста командира экипажа. Давая интервью газете «Новое время», Великий Князь в частности по этому поводу сказал: «Я вчера (8 марта) был у морского министра А. И. Гучкова и доложил ему буквально следующее: я нахожу, что мне как члену бывшего царствующего дома неудобно при современных условиях стоять во главе такой важной воинской части, как гвардейский экипаж… Ввиду этого я в полном сознании моего долга решаюсь на такой крупный шаг, как отказ от должности командира гвардейского экипажа… Вечером я явился в гвардейский экипаж, собрал офицеров и команду, чтобы проститься с ними, и сообщил о своем уходе. Наше расставание было сердечное. Сейчас я являюсь рядовым адмиралом славного русского флота»[126]. Несмотря на разные оценки, попытку сослаться на то, что у Великого Князя не было возможностей отказаться от похода вместе с экипажем к Таврическому дворцу, позицию петербургского историка А. А. Иванова следует признать более правильной. Он, в частности, говорит: «Конечно, было бы неверно считать Великого князя Кирилла Владимировича сознательным „могильщиком Русского царства“ и видеть в нем революционного деятеля. Таковым он, конечно, не был. Но его поступок 1 марта 1917 года, когда долг присяги требовал от него защиты рушившегося на глазах самодержавия, несомненно поспособствовал торжеству революции. Поведи себя Великий князь иначе, попытайся он противодействовать охватившим столицу Империи беспорядкам, наверное, вряд ли бы что-то изменилось, ‒ остановить революцию было не в его силах»[127]. На протяжении нескольких лет в 1917–1920-е гг. Великий Князь находился последовательно на территории Финляндии, где у него родился сын князь Владимир (1917–1992), затем переехал в Швейцарию, Германию, а позже и во Францию. После переезда из Финляндии члены Августейшей четы поселились в Цюрихе, а уже после переезда в Германию — в Кобурге на вилле «Эдинбург», которая «вошла в приданое Виктории Федоровны. Это был подарок ее матери герцогини Марии Александровны Саксен-Кобург-Готской», дочери Александра II, вышедшей замуж за герцога Альфреда Эдинбургского, правящего герцога Саксен-Кобург-Готского в 1893–1900 гг.[128] После его смерти на престол Саксен-Кобург-Гота взошел его племянник герцог Олбани Карл Эдуард I, который первые 5 лет в силу несовершеннолетия правил при помощи регента. Во время Ноябрьской революции 14 ноября 1918 года отрекся от престола, а в 1919 году лишен всех британских титулов, которые носил при рождении. Он же продолжал оставаться на территории Германии и после падения монархии.

«Николаевское» направление олицетворял Великий Князь Николай Николаевич-младший (р. 18 ноября 1856). Старший сын в семье Великого Князя Николая Николаевича-ст. и его супруги Великой Княгини Александры Петровны (урожденной принцессы Ольденбургской). В годы Первой мировой войны в 1914–1915 гг. Верховный Главнокомандующий вооруженных сил. Сторонник предоставления независимости Привислинскому краю (Польше). С августа 1915 по февраль 1917 гг. — наместник на Кавказе. Крайне популярный в войсках и среди офицерства, Великий Князь, как писали уже в эмиграции, был неотделим от образа «Главнокомандующего», который фактически закрепился за ним на протяжении всего оставшегося периода его жизни. В феврале 1917 года в течение нескольких дней являлся Верховным Главнокомандующим в соответствии с приказом его племянника Николая II, который подписал отречение от престола. В соответствии с требованиями Временного Правительства и, в частности, военного министра А. И. Гучкова вышел в отставку и передал пост Верхглавкома наштаверху генералу от инфантерии М. В. Алексееву. В 1917–1919 гг. проживал на территории Крыма вместе со своим младшим братом Великим Князем Петром Николаевичем и их супругами, черногорскими принцессами по рождению, и другими представителями династии во главе с Вдовствующей Императрицей Марией Федоровной в имении Дюльбер. После этого в апреле 1919 года Романовы покинули Крым. Великий Князь Николай Николаевич отправился на территорию Италии, где проживал в качестве гостя у короля Виктора Иммануила III (1900–1946). В 1923 году он перебрался во Францию, где вместе с братом проживал в поместье Шуаньи, недалеко от Парижа. Эта резиденция станет главным центром притяжения всей военной эмиграции. В отличие от своего двоюродного племянника Кирилла Владимировича Николай Николаевич-мл. являлся старшим в роду по возрасту. Соответственно линия «Николаевичей», которая началась с его отца, была младшей по отношению к ветви «Владимировичей», и права на императорский престол у Великого Князя были достаточно далеки по династическим законам. Наверное, в связи с этим лишь отдельные знатоки юридического права и тонкостей наследования пытались писать о более вероятных правах Николая Николаевича. Сам он неоднократно подчеркивал позицию, что власть должна быть создана на территории России, а не в эмиграции, что можно считать позицией, близкой к непредрешенчеству. При этом имя Великого князя продолжало оставаться популярным именно в среде русских военных эмигрантов, генералитета, а также в среде русских правых, которые, как видится, просто старались использовать его популярность в своих собственных целях.

Продолжая выбирать других претендентов в наследники Николаю II, эмигранты выдвигают и молодого представителя династии. На наш взгляд, справедливо назвать данное направление «дмитровское», хотя в отличие от первых двух оно не имело преемственности. Это направление олицетворял Великий Князь Дмитрий Павлович (р. 18 сентября 1891), сын Великого Князя Павла Александровича, сына Александра II, также известный тем, что он являлся участником убийства Г. Е. Распутина в ноябре 1916 года[129].

По поводу выдвижения кандидатуры Дмитрия Павловича секретарь Кирилла Владимировича оставил следующие замечания: «Генерал Бискупский… первоначально вошел в связь с русской группой монархистов-конституционалистов в Берлине, которые хотели выдвинуть великого князя Дмитрия Павловича главой династии, но… убедился, что легитимным главой династии может быть только Кирилл Владимирович»[130]. В марте 1921 года Дмитрий Павлович был выбран почетным членом русского общественного собрания в Берлине[131]. Позже он в беседе с корреспондентом «Последних Новостей» сказал, «что он лично монархист по традиции, но не позволит никому говорить о его кандидатуре на трон, не только потому, что считает великого князя Михаила Александровича живым, но еще и по той причине, что теперь не время для подобных разговоров… Я, повторил Дмитрий Павлович, монархист, но если народ пожелает ввести республику, то я подчинюсь». Фактически можно было говорить о еще одной политической и династической фигуре на главенство над русской эмиграцией[132]. «Воля России» из Праги декларировала, что «Руль», который в целом старался обходить вопросы престолонаследия, «безнадежно увяз в реакционной атмосфере, создаваемой в Берлине, Константинополе и Будапеште монархических планов». На интервью Дмитрия Павловича была реакция со стороны одного из авторов «Руля». Simplex заявил, что редакция «Последних новостей» пыталась лишь найти возможность для того, чтобы опубликовать сенсацию, ожидая, что «молодой „претендент“ что-нибудь „сморозит“ бестактное и неловкое и даст новую пищу для нападок на монархистов и на разоблачение их преступных замыслов». Парадокс состоит в том, что «Руль» сам не понимал, кто требует восстановления монархии и зачем, если даже такой претендент, как Дмитрий Павлович, назвал себя монархистом «по атавизму». «Воля России» не забыла язвительно посмеяться над редакцией «Руля», говоря, что он «не может даже понять, как люди могут протестовать против молебнов о восстановлении монархии… В добрый час. Сбрасывайте, господа, вашу личину. Чем скорее вы, по примеру до сих пор признаваемого вами великим князем Дмитрия Романова, объявите себя монархистами, тем скорее, следуя вашему собственному выражению, „воздух очистится“»[133]. С юридической точки зрения Дмитрий Павлович безусловно был потенциальным наследником, однако не первой очереди, а только после прекращения ветви «Владимировичей». Заявление Дмитрия Павловича оказалось фактически последним его политическим заявлением, он быстро дистанцировался от интриг монархистов и более не занимался политикой в эмиграции. Фактически существовавшее всего несколько месяцев «дмитровское» направление в эмиграции исчезает. Вопрос: откуда оно взялось?

Здесь следует упомянуть немаловажное обстоятельство. Выбирая из Романовых наиболее удобную фигуру, эмигранты фактически исходили из того, насколько на нее можно влиять. С другой же стороны, эмигранты были вынуждены признать, что чем нескандальнее фигура, тем монархическое знамя может оказаться крепче. Именно поэтому Дмитрий Павлович оказался в эмиграции весьма кстати. С одной стороны, он был участником убийства Григория Распутина, что, собственно говоря, и придавало ему популярности. С другой же — он член Дома Романовых, а значит, он будет в силу своей природы поддерживать настроения правой эмиграции. Расчет в этом смысле именно на Дмитрия Павловича делался не абсолютистами, а именно конституционалистами. Основная же идея данной политической группы исходила из того, что в случае возвращения монархии в России она будет конституционной. Дмитрий Павлович всегда сторонился политики, участвовать в политических играх эмигрантов он не хотел. Однако именно он оказался такой удобной фигурой для части русской эмиграции. Сконструировать этот «символ» у эмигрантов не получилось.

В то же время следует поднять вопрос о юридической стороне дискуссии о преемстве власти. Данные прения, без прекращения, фактически длятся весь прошедший с марта 1917 года век. По этому поводу написано большое количество статей и книг, которые по-разному, по большей части в зависимости от политических предпочтений, трактуют Основные Законы Всероссийской Империи (которые в династическом смысле сохраняют актуальность вне зависимости от изменений политической и государственной конъюнктуры последнего столетия). В данном вопросе, нам кажется, вполне правомерно обратить внимание на нескольких авторитетов — современников событий отречения. Один из непосредственных участников февральских событий в Петрограде, человек, который на основе определенного черновика (вместе с В. В. Шульгиным) составлял акт об отречении Великого Князя Михаила Александровича, В. Д. Набоков в своих воспоминаниях сохранил такое видение юридической стороны этого вопроса. Владимир Дмитриевич говорил, что уже в акте 2 марта «был неустранимый внутренний порок. Наши основные законы не предусматривали возможности отречения царствующего императора и не устанавливали никаких правил, касающихся престолонаследия в этом случае. Но, разумеется, никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения или помешать ему. Это есть именно тот факт, с которым должны быть связаны юридические последствия». Именно на основе этого русский политик делал вывод о том, что «принятие Михаилом престолы было бы, таким образом… с самого начала порочным»[134]. В этом же смысле рассуждали и русские юристы. Сенатор Н. Н. Корево, который оправдывал линию «Владимировичей» и лично Кирилла Владимировича, соглашался с тем, что «отречение Монарха — Помазанника Божьего — является противоречащим акту Священного Его Коронования и Миропомазания»[135]. Однако в вопросах наследования Корево рассматривал данную проблему более грамотно, доказывая, что первоочередное право принадлежит Кириллу Владимировичу. В данном случае перед правоведами встала серьезнейшая юридическая дилемма. Если отказ от прав на престол — вопрос чрезвычайно щепетильный в силу отсутствия его юридического обоснования по Основным законам, то факт принятия на себя главенства в Императорском Доме старшим по праву наследования членом фамилии в эмиграции вовсе не имел прецедента.

На протяжении XIX-ХХ вв. среди других монарших фамилий такие прецеденты проявились в истории Бурбонов, Савойев, эфиопской династии Соломонидов, Саксен-Кобург-Готов в Болгарии и т. д. Исторически каждый подобный прецедент в истории династий приводил к разделению династий на враждующие лагеря. Главное обвинение, которое выдвигали друг другу соперники, — неправильная трактовка династического законодательства. Напомним, что наиболее показательным стал конфликт по поводу трактовки последней воли короля Испании Фердинанда VII (1833), который изменил систему наследования престола и сделал свою дочь Изабеллу наследницей престола, в обход своего брата Дона Карлоса, графа Молина. Непризнание последним изменения закона привело к возникновению карлистского движения во главе с Доном Карлосом, который объявил себя королем Испании Карлом V. Иными словами, исторические прецеденты непризнания прав наследников в европейской истории уже к 1920-м гг. были.

Бывший приват-доцент Московского университета, в эмиграции преподаватель Софийского университета М. В. Зызыкин, уже находясь в Болгарии, писал: «все его [Великого Князя Михаила Александровича в акте 3 марта. — В. Ч.] заявления в Манифесте, в том числе и признание так называемого Временного Правительства, юридические ничтожны, кроме явного отречения за себя от Престола». Но для нас главное не «юридическое ничтожество отречения», а именно вопрос о юридической преемственности престола. М. В. Зызыкин делает достаточно детальное рассмотрение ветвей династий, старшей из которых является, безусловно, ветвь Великого Князя Владимировича Александровича. В ней родились: Великие Князья Кирилл Владимирович (р. 1875), его сын князь Владимир Кириллович (р. 1917), Борис (р. 1877) и Андрей Владимировичи (р. 1879). Зызыкин отмечает, что «все происходившие от этой линии агнаты рождены от матери, не принявшей православие до брака [речь идет о Великой Княгине Марии Павловне-ст., урожденной принцессе Мекленбург-Шверинской, перешедшей из лютеранства в православие лишь в 1908 году по истечении 30 лет со вступления в брак. — В. Ч.]». Отсюда следует, что эта ветвь могла наследовать престол только «за неимением агнатов, удовлетворяющих всем требованиям Основных Законов»[136]. Из рассмотрения других ветвей династий он называл следующую «очередь, следующему по православному легитимному принципу Основных Законов: Великий Князь Алексей Николаевич, Великий Князь Михаил Александрович, Великий Князь Дмитрий Павлович, Князь Всеволод Иоаннович, Великий Князь Николай Николаевич, Великий Князь Петр Николаевич…»[137]. Иными словами, согласно трактовке русского правоведа, первым наследником престола после умерших князей становится Великий Князь Дмитрий Павлович. Не будем в данном случае добавлять историографический обзор данной дискуссии, но скажем, что это одно из немногих исследований времен эмиграции, ставивших линию престолонаследия так однобоко. Даже русские общественные и политические деятели признавали первородство Великого Князя Кирилла Владимировича. Некоторые из них в 1922 году даже выдвигали проекты сделать князя Владимира Кирилловича прямым наследником при регентстве бывшего Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича[138]. В то же время заметим, что из «очереди престолонаследия» В. М. Зызыкина и вовсе выведены все сторонники Великого Князя Кирилла Владимировича (т. е. легитимисты). Это в свою очередь объясняет то, с каким недвусмысленным отношением было составлено исследование русского правоведа. Однако не будем копаться в «грязном белье».

Таким образом, у эмиграции к середине 1920-х гг. появляются «корона» и Вождь. Противоречия на уровне монархия и вождизм здесь носят скорее идеологический окрас. В силу того, что Кирилл Владимирович опередил Николая Николаевича в попытке объединить эмиграцию под своим крылом, его сопернику не оставалось ничего, кроме как пойти на соглашение со своими политическими сторонниками и фактически возглавить эмиграцию в качестве Вождя. При этом и авторитет Вождя оказался куда как более весомым, чем его родственника.

Одной из главных целей создания единого фронта монархического движения было его объединение в рамках единой организационной структуры, которая могла бы объединять все монархические течения в русской эмиграции, вне зависимости от их географического расположения. Именно с этой целью был проведен известный Рейхенгалльский съезд «Хозяйственного восстановления России» в мае-июне 1921 года, к которому была достаточно длительная подготовка, как мы смогли убедиться. Работа Рейхенгалльского съезда, в котором, как известно, приняли участие и немецкие правые силы в лице общества «Ауфбау» («Восстановление»), стала первым опытом поиска компромисса между правыми силами в эмиграции. Итогом деятельности данного съезда стало создание Высшего Монархического Совета как всеэмигрантской (вернее даже, надэмигрантской) монархической организации, которая должна была объединить все монархические силы под одним политическим и идеологическим знаменем. Уже по итогам работы Съезда в Баварии летом 1921 года, сглаживая проблемы между абсолютистами и конституционалистами на фоне борьбы за печатное слово в эмиграции, был учрежден «Высший Монархической Совет. Еженедельник», который публиковал материалы из жизни русских монархистов за рубежом. Об организации работы над Еженедельником писал А. С. Гершельман. Он говорил, что «много места в „Еженедельнике“ занимала официальная часть», публикация официальных сводок, постановлений съезда о создании монархических организаций на всей территории эмиграции. А. С. Гершельман говорит о создании таковых на территории Югославии (автор не совсем прав в названии государства, ведь до 1929 года Югославия носила название Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев — КСХС), «где энергичный П. В. Скаржинский серьезно принялся за дело и о рождении таковых [организаций — В. Ч.] сообщал в Берлин»[139]. Помимо прочего, к изданию Еженедельника привлекалось большое количество русских правых во главе с Н. Е. Марковым 2-м. В своих публикациях он чаще обращался к идеологическим вопросам. Среди авторов были сам А. С. Гершельман, первый секретарь посольства России в Италии А. Н. Мясоедов (лидер Российского монархического союза в Италии, а уже в конце жизни председатель ВМС); сын известного государственного деятеля, сенатора и члена Русского Собрания А. П. Роговича Петр Алексеевич Рогович; остзейский дворянин, депутат Государственной Думы III и IV созывов от Курляндской губернии барон Г. Е. Фелькерзам, журналист и судебный деятель Н. Н. Чебышев и др. Об обстоятельствах издания первого номера Еженедельника ВМС А. С. Гершельман вспоминал так: «Вскоре по приезде в Берлин [после съезда в Рейхенгалле. — В. Ч.] Семчевский [Константин Васильевич, георгиевский кавалер, участник Гражданской войны. — В. Ч.] мне сообщил, что он привез от атамана Семенова деньги, которые должны быть истрачены на монархическую работу. По его мнению, эти деньги должны пойти на издание монархической литературы. Мы остановились на издании органа ВМС, и он мне предложил заняться этим изданием. Деньги были небольшие, а потому было решено выпускать еженедельный информационного характера журнал. Мы переговорили с Марковым 2-м, вскоре вышел первый номер под названием „Высший Монархический Совет. Еженедельник“»[140].

Таким образом, стоит говорить о том, что русские правые в первые годы становления представляли собой достаточно неоднородный лагерь, среди которого выделялись отдельные лагеря абсолютистов и конституционалистов, а также бонапартисты, николаевцы и кирилловцы. И на первоначальном этапе перед эмигрантами стояла главная задача — объединить русскую правую эмиграцию в рамках общей площадки, которой должен был стать Высший Монархический Совет.

Хронология достижения «национального согласия»

Рассматривая формирование двух противоборствующих и основных лагерей общественно-политической жизни Русского Зарубежья в 1920-е гг., нужно всегда иметь в виду предпосылки возникновения каждого из них. Монархисты в эмиграции не оказались единым лагерем. Каждое из указанных течений имело и свою эволюцию. Рассмотрим ее отдельно для каждого направления.

Во-первых, важно отметить, что оба политических лагеря олицетворялись фигурами из Императорского Дома Великим Князем Кириллом Владимировичем и Великим Князем Николаем Николаевичем-мл. соответственно. Вокруг указанных персоналий, начиная со времен Первой мировой войны 1914–1918 гг., разгорелись споры в публицистике, позже ставшие основой исторических трудов. Не вдаваясь в подробности, которые подчас поражают самое искушенное воображение, отметим, что обе фигуры оказались в российской истории неоднозначными. Каждая из Высочайших Особ приобрела своих сторонников и своих политических противников, и главное, что оба человека стали серьезными противниками, когда старались вокруг себя сплотить русскую эмиграцию.

Повторимся, что монархическая эмиграция разделилась на сторонников династии Романовых и «бонапартистов»[141]. Но исторически получилось так, что на роль «Русского Бонапарта» стал претендовать и барон П. Н. Врангель. Его инициатива по организации Русского Совета в Константинополе стала попыткой создания наднационального органа управления Русским Зарубежьем, но она не имела политического будущего, т. к. не получила политической поддержки от западных держав и не пользовалась безграничным авторитетом у эмиграции. Это было первой попыткой создания для русской эмиграции правительства в изгнании. Одной из причин, которая называется Н. В. Антоненко, было отсутствие единой политической программы, которая могла бы объединить представителей разных политических взглядов при общей аполитичности военных[142]. Распад Русского Совета стал естественным этому следствием. П. Н. Врангель впоследствии признал авторитет Великого Князя Николая Николаевича-мл., считая его Верховным Главнокомандующим.

Однако для русской эмиграции более сложный период борьбы за влияние наступил в дальнейшем. Так, после опубликования манифеста Блюстителя Государева Престола Великого Князя Кирилла Владимировича от 23 марта / 5 апреля 1924 года к русской эмиграции, в котором звучал призыв не отступать от Основных законов и преодолеть раскол в монархическом движении, он был резко встречен сторонниками Николая Николаевича. 12 мая 1924 года генерал Е. К. Миллер обратился с циркулярным письмом к представителям генерала П. Н. Врангеля в Европе. В этом письме Евгений Карлович отметил, что на манифест генерал Врангель не отреагировал и не довел до сведения нижних чинов армии, тем самым и обозначив свою позицию по отношению к нему. В то же время генерал Миллер отметил реакцию на этот манифест: «… группа Н. Н. Шебеко подтвердила великому князю Николаю Николаевичу свою полную готовность всецело следовать его указаниям». В проекте письма, которое группа Н. Н. Шебеко собиралась отправить Великому Князю Кириллу Владимировичу, говорилось, что группа не признает «закономерность формы Манифеста, в котором великий князь „повелевает“… ибо единственным носителем какой-либо законной власти, оставшейся со времени императорской России, является великий князь Николай Николаевич, последний назначенный монархом Верховным Главнокомандующим Российскими вооруженными силами»[143]. Сторонники Николая Николаевича дополняли это тем, что приказ об отставке с поста Верховного Главнокомандующего был отменен «в революционном порядке» Временным правительством. Но в 1924 году расстановка политических сил в эмиграции претерпела весьма сильное изменение по сравнению с 1921 годом. Какие события этому предшествовали?

Сторонники Великого Князя Николая Николаевича-мл. начали формирование своей политической платформы в 1920/1921 гг. Для того, чтобы последовательно рассмотреть формирование противоборствующих монархических группировок в эмиграции, нужно взять за основу события 1921 года, а именно постановления и деятельность Рейхенгалльского съезда.

На съезде в Рейхенгалле 4 июня 1921 года доклад В. П. Соколова-Баранского требовал, что «по обстоятельствам момента наиболее удачной формой, в которую могло бы вылиться монархическое движение в эмигрантской среде, следует признать монархические объединения, возникающие теперь в ряде стран, которые и следует рекомендовать как прообраз и схему создания повсеместно в местах скопления русской эмиграции монархических ячеек»[144]. На местах объединения создавались в упомянутом Мюнхене, Берлине, Бельгии[145], Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев (КСХС)[146], Венгрии (там был назначен представитель ВМС член Государственного Совета кн. Д. П. Голицын-Муравлин[147]) и др.[148]

В одно из таких объединений в 1922 году вступил будущий секретарь Кирилла Владимировича Г. К. Граф. Это было Мюнхенское монархическое объединение. О его создании было сказано в № 11 Еженедельника Высшего Монархического Совета от 10 (23) октября 1921 года: «10 октября в Мюнхене образовалось русское монархическое объединение. Собрание постановило принять положения, выработанные монархическим съездом [Рейхенгалльский съезд. — В. Ч.], подчиниться ВМС и избрать совет в количестве 4 лиц, на которых возложить обязанности руководить и способствовать расширению объединения»[149]. Обязанности по руководству объединением были возложены на генерала от инфантерии Н. А. Епанчина. В состав руководства объединением вошли граф В. В. Адлерберг, генерал В. В. Бискупский, В. В. Келлер, граф О. Л. Медем[150] и Ф. Ф. Эвальд. Следует сказать, что комментарии к воспоминаниям Г. К. Графа содержат ошибку. В них среди членов Мюнхенского монархического объединения значится граф О. Ю. Медем, что является неточностью[151].

Г. К. Граф весьма подробно рассказывает о том, как происходила деятельность заседаний Мюнхенского монархического объединения. В них Н. А. Епанчин предоставлял слово «Его Сиятельству», «Его Превосходительству» и т. д. Иными словами, вел заседания так, как они происходили в дореволюционной России, однако заседания генерал Епанчин вел «как высший военный начальник. Он предлагал… члену собрания высказаться, затем делал свое заявление и выносил постановление без голосования»[152]. Однако его воспоминания не были бы так ценны. Г. К. Граф дает характеристику одному важному сюжету. На одном из заседаний обсуждался вопрос о признании «главой династии великого князя Николая Николаевича по формуле „не легитимного, а старейшего и желанного“». И далее Гарольд Карлович делает важное резюме: «Он [генерал Епанчин. — В. Ч.] имел указание Высшего монархического совета подготовить почву для такого признания Николая Николаевича». Сюжет этот примечателен тем, что раскрывает перед нами основную задачу создания монархических объединений в составе Высшего Монархического Совета. И в этом вопросе Г. К. Граф показал себя последовательным легитимистом, который ставил силу законов выше политических интересов заинтересованных лиц.

В 1923 году на основе Русского Монархического объединения в Баварии был основан Русский Легитимно-Монархический Союз (РЛМС), который был весьма близок к ВМС, а также пользовался поддержкой промышленных кругов западных странах. В сентябре 1924 года РЛМС был распущен и заменен представителями Великого Князя Николая Николаевича[153]. В этой связи будет правильным сказать, что представители Николая Николаевича назначались в разных странах русского рассеяния, но они не назначались единовременно. Генерал Д. Л. Хорват был назначен главой русской эмиграции в Китае только в 1927 году. Г. В. Мелихов говорит, что «объединительная идея была созвучна времени и отвечала настроениям людей, встретила поддержку всех наиболее влиятельных эмигрантских организаций, обосновавшихся в городах Китая»[154]. Как правило, объединение наталкивалось всегда на определенную оппозицию. Например, в Китае оппозицию возглавили атаман Г. М. Семенов и Н. Л. Гондатти. Глава русской эмиграции в определенной стране назначал своих уполномоченных представителей в разных городах региона.