Третья стихия

Мария Симонова

Третья стихия

Глава 1

ПЕРВЫЙ БОЙ

Было около половины шестого вечера по среднеевропейскому времени, когда Михаил Лeтин ехал вместе с тремя незнакомыми гражданами и одной гражданкой в стареньком разбитом дилижансе, совершающем вечерний пассажирский рейс из пригорода Урюпинска в предгорья Сто Тринадцатого скального массива. Исходя из трехзначного номера массива любой приезжий, будь он даже инопланетным туристом, мог догадаться, что таких массивов было разбросано по донским степям по меньшей мере сотни. А взгромоздились они здесь сравнительно недавно — около столетия назад — как результат модных в прошлом веке экспериментов по преобразованию лика планеты. Опыты по изменению земного ландшафта дали потрясающий результат, но были вскоре заморожены, как искажающие древний облик планеты и портящие ее исторически сложившиеся погодные условия. Но последствия экспериментов — эти самые массивы — так и высились с тех пор скалистыми островами в бескрайнем океане равнин, став их главной и практически единственной достопримечательностью.

Что же касается Михаила Летина, то вернее все-таки будет сказать, что трое граждан и гражданка ехали, а Михаила везли ясным летним вечером из родного Урюпинска посредством старенького дилижанса. Поскольку, как любил говаривать Михайлов американский дед Панас Житомир, тоже любивший иногда у себя в Америке ради разнообразия прокатиться в дилижансе ежели ты едешь в транспорте лицом вперед, то ты таки едешь, а ежели лицом назад — то тогда тебя, стало быть, везут. Так вот: дилижанс вез Михаила, сидящего на первом сиденье именно лицом назад, из Урюпинска в предгорья. И шел дилижанс под Михаилом не тряско, как, по подозрениям все того же Михаила, громыхали когда-то по древним степям Украины дикие дилижансьи предки, а плыл, можно сказать, тихой цивилизованной лодочкой, потому что дорога под его колесами лежала не какая-нибудь грунтово-доисторическая, а вполне прогрессивная — лодбитовая, четырехполосная, упругая и гладенькая, как шелковая лента, но, в отличие от той же ленты, неимоверно устойчивая. За окнами дилижанса по правую руку от Михаила среди бескрайних степных просторов громоздились вдали Сто Восьмой и Сто Девятый скальные массивы. В полуметре за левым окном шел невысокий бордюр в черную и белую полосочки, по ту сторону бордюра пролегала скоростная трасса, предназначенная для более современного наземного транспорта. И совсем уж на горизонте с той же левой Михайловой руки маячили над полями в ряд зубьями гигантской циркулярной пилы четыре гордых пика Сто Пятнадцатого скального массива. Безоблачный небесный океан над дорогой пересекали на разных высотах в разных направлениях и с разными скоростями сразу несколько видов летательных аппаратов: подобно низкому грозовому облаку летела с юга грузовая авиаплатформа, похожая с земли на неприступную летающую крепость; торжественно парили в разных концах неба два дирижабля: черный, элегантный, чем-то смахивающий на пузатый рояль, и легкомысленный зеленый, в веселенький красный горошек; трещал на все небо порхающий в самом зените трехъярусный аэроплан-этажерка, летящий почему-то — наверное, для разнообразия — хвостом вперед; время от времени небосклон прочерчивали стремительными ракетами граждане в индивидуальных силовых креслах, а к западу сносило стайку разноцветных летающих блюдец. Самыми шикарными считались вообще-то в последние времена такие виды воздушного транспорта, как небесные субмарины, а также парусные суда самого разного «воздухоизмещения» и деревянные избы, изготовленные из крупных нетесаных бревен; однако подобная летучая роскошь появлялась над донскими степями нечасто, а начинала пестреть в небесах по мере приближения к столице.

— И он заявляет мне — мне, старейшему члену клуба! — что пять убитых панцирных загрыз — это слишком много на одного охотника! — напористо говорил Михаилу Летину сидящий напротив сухощавый мужчина с маленькими глубоко запавшими глазками и двумя широкими залысинами над выпуклым загорелым лбом. — Он заявляет, что подаст ходатайство о запрещении охоты на Дирлоке с пространственными резаками! Он клянется, что скоро нам, охотникам, не придется брать в руки ничего тяжелее учебного парализатора!

Сосед сжал жилистые кулаки, сопроводив это конвульсивное движение такой нехорошей усмешкой, что Михаил всерьез обеспокоился за судьбу неизвестного защитника панцирных загрыз Дирлока.

— А цветы там есть? — спрашивала между тем хорошенькая пассажирка слева в салатовом платьице-топ у мускулистого блондина в обтягивающей белой тенниске и в цветастых шортах, подсевшего к ней сразу по восшествии в дилижанс. Вопрос соседки, похоже, поверг неотразимого ухажера в некоторое замешательство: перед этим он, кажется, грузил даму своими героическими подвигами в сумасшедшем аду Беблера — одной из самых молодых и нестабильных планет в Галактике.

— Цветы, девушка, на Беблере не растут, — подал голос из хвоста дилижанса четвертый пассажир — моложавый господин средних лет в помятом бежевом костюме. — Если вы хотите цветов, то отправляйтесь в Серединную Империю на планету Айрап — там они произрастают просто повсеместно, и даже в самых не подходящих для этого местах.

Девушка обернулась к господину в беже, восхищенно всплеснув руками. Похоже, что она понятия не имела о существовании во Вселенной таких мест — включая и пресловутый Беблер, — где цветы могли бы быть неуместны.

— Если только его ходатайство пройдет, то он первым об этом горько пожалеет! — встрепенувшись от мрачных раздумий, вновь подступился к Летину попутчик напротив. — Он вынудит нас стать браконьерами! Уж я-то сумею нелегально провезти на Дирлок свой именной РП! — При этих словах говорящий сделал резкое движение руками, будто выкручивал мокрое белье.

«Трепещите, дирлокские панцирные загрызы! Браконьеры Урюпинска уже точат на вас свои именные резаки!» — с таской подумал Михаил, в очередной раз остро сожалея о том, что выбрал сегодня для поездки на ответственное, можно даже сказать конспиративное, свидание такой вид общественного транспорта, как дилижанс. А между тем он специально вышел пораньше из дому, заранее решив не полететь на свидание, а именно поехать и именно в дилижансе, надеясь хорошенько обдумать дорогой в тишине и покос архаичной коробки под стук лошадиных копыт предстоящую встречу. И хотя праздный народ в последние времена вообще отличался чрезмерной общительностью, но завзятому домоседу и виртуальщику Летину почему-то казалось, что дилижансами ездят исключительно мечтательные и молчаливые люди. Это его романтическое заблуждение было бесцеремонно развеяно общительными соседями, обнаружившими свою потрясающую коммуникабельность уже в самом начале пути; и чем дальше, тем больше Михаил в этом своем заблуждении раскаивался. Хотя в обычные дни, уж если ему приходилось куда-то ездить, Михаил предпочитал именно коллективный транспорт и любил, когда в попутчики подбиралась хорошая разговорчивая компания.

Но только не сегодня.

А началось все три дня назад, когда на квартиру Михаила был совершен неофициальный налет боевого наряда урюпинского спецназа. После беглого осмотра неприбранной типовой малометражки, сработанной «под старину» (XX век, «Диссанс»), начальник наряда разочарованно поставил хозяина в известность о том, что его брат дезертировал недавно с определенной ему наказанием службы, умудрившись при этом перепрограммировать и угнать с намеченного курса место своего заключения. Дело в том, что у Михаила Летина имелся старший брат — Петр Летин, в прошлом — штурман межзвездных рейсов, осужденный три года назад за контрабанду земных наркотиков в особо крупных количествах и приговоренный к пожизненной службе в неисследованных пространствах космоса на корабле забарьерной разведки. Видимо, означенный корабль Петр и умудрился перепрограммировать и затем удрать на нем неизвестно куда. Михаилу надлежало немедленно оповестить власти, если Петр Летин каким-либо образом проявится на его горизонте. Начальник наряда дал понять ошарашенному всем происходящим гражданину Летину, что появление беглого преступника ожидается в Урюпинске со дня на день и что его все равно скоро поймают, а Михаилу в случае сокрытия информации о брате тоже неизбежно грозит в ближайшем будущем нелицеприятное свидание с законом. После визита властей Михаил почти перестал выходить из дому, сутками ныкался по виртуальности сам не свой, полный воспоминаниями детства и юности, а также мыслями о том, зачем он может понадобиться Петру в теперешнем его нелегальном состоянии. На самом деле Михаил догадывался — это-то и было самое неприятное, — почему брат может явиться теперь именно к нему и чего у него попросить. Михаил все еще надеялся, что Петр поостережется совать голову в стопроцентную петлю, объявляясь в родном Урюпинске; но утром этого дня, когда Михаил решился наскоро высунуть нос из дому — кушать-то иногда надо, — на выходе из подъезда соседский оголец сунул ему в руку записку. Моментально забывший о муках голода, Михаил все же добрел по инерции до открытого кафе на углу улицы и что-то там сжевал; причем в процессе жевания Михаила не покидало нездоровое ощущение, что предательская записка просвечивает сквозь карман его штанов и привлекает к себе всеобщее внимание. Домой он вернулся уже на полном автомате, зажав записку в кармане в кулак (чтобы не отсвечивала, сволочь), обреченно послонялся по квартире, рухнул в любимое кресло перед монитором, после чего извлек все-таки из запотевшего кармана штанов помятую бумажку и нетвердыми руками развернул ее. В записке было два слова «Донской орел» и время — 18.00.

Горный отель «Донской орел» был Михаилу очень хорошо известен: именно в этом отеле в годы созревания дневал и ночевал — то есть, практически, созревал — его брат Петр Летин, прежде чем окончательно дозрел и принял роковое решение пойти на штурманские курсы, которые его в конце концов и сгубили.

Теперь Михаил ехал на свидание с братом Петром, то и дело по-шпионски тайком поглядывая в окно, чтобы убедиться в отсутствии за собой «хвоста», в то же время пытаясь волевым усилием причесать растрепанные мысли и собрать их в целенаправленный пучок. Но для этого надо было сначала отделить нестройный шорох мыслей от докучливых внешних помех, что было задачей не из легких.

— Этот прыщавый молокосос, эта девица в штанах грозится — ха-ха, он грозится! — лишить меня — меня! — охотничьего билета, если я в течение полугода появлюсь на Дирлоке! — бурлил, закипая все круче, сосед напротив. — Да я сам, лично, вот этими руками спущу в унитаз этот паршивый билет вместе с их ублюдочным табельным парализатором!!!

— Кроме того, должен заметить, что тех же ящериц в нашем городском террариуме больше, чем их наберется на трех материках Беблера, вместе взятых! — окончательно завладел инициативой в параллельной беседе помятый господин в беже. Девушка глядела на него с восхищением, очаровательно приоткрыв рот, молодой человеку цветастых шортах — с угрожающим прищуром. В то же время какие-то невнятные, но отчетливо агрессивные выкрики начали доноситься еще и снаружи. Похоже, поблизости на дороге шла отчаянная перепалка, и дилижанс, судя по нарастанию скандальных звуков за окнами, медленно, но верно к ней приближался.

Михаил с любопытством высунулся в окно — начисто, кстати говоря, лишенное стекол — и повертел головой уже снаружи. Что бы там ни про- исходило, а все лучше, чем мечты соседа об изощренных пытках для охотничьих билетов, табельных парализаторов, а также для панцирных загрыз Дирлока и их отважного защитника. Охотник на время прервал свои излияния и тоже глянул за окно; остальных пассажиров дилижанса посторонние звуки также очень вовремя отвлекли от завязавшейся дискуссии — кажется, над господином в беже уже нависла серьезная опасность в лице блондина в шортах.

Источником скандала оказались две машины, двигавшиеся впереди параллельным курсом: по дороге для архаичного транспорта полз оранжевый «жук» навозоуборщика, а по трассе через бордюрчик, явно примериваясь к черепашьему темпу ассенизатора, шел белый «Шевроле-Корвет», длинный, словно французская сарделька, и набитый народом, как осетровая самка на нересте — икрой. «Навозник» тоже не пустовал: на обширной покатой броне «жука» расположились привольно, словно на пляже, трое голых мужчин и, похоже, перекидывались там в картишки. Из «Шевроле-Корвета» в адрес загорающих щедро сыпались через бордюрчик издевательства и насмешки. Троица с «навозника» вяло отбрехивалась, не отрываясь при этом от игры; вяло, но, видимо, едко, потому что компания в белой «сардельке» свирепела прямо на глазах. Дилижанс быстро нагонял очаг конфликта — очевидно, принципиального, — так что Михаил с компанией смогли вскоре оценить узость площадного лексикона пассажиров «Шевроле» и расчетливую издевку скудных реплик их оппонентов с оранжевой, как апельсин, крыши «навозника».

— Не свалитесь с этой кучи дерьма, трам-тарарам вашего самого близкого предка по женской линии! — орал грубый бас из белого авто. — Полезайте внутрь, там вам, червям навозным, самое место!

— Это что, передвижной гальюн? Кто последний на очереди? — вторил ему оттуда же визгливый тенор.

— Не подмазывайся к чужому сортиру, огрызок, плаваешь в своем — белоснежном, и плавай! — лениво отвечали с «навозника».

«Так их!» — мысленно поддержал оригиналов-картежников Михаил Летин: путешествуй Михаил по ту сторону бордюра, он, вероятно, ощутил бы обиду за шикарный «Шевроле-Корвет»; но сейчас Летин сразу же всей душой встал на сторону экипажа «жука», как и подобало пассажиру экзотического транспорта по эту сторону дороги.

Из оскорбленного «Шевроле» раздался многоголосый рев, в котором различимы были по временам только отдельные нецензурные междометия. Голая троица на «жуке» отстраненно безмолствовала, полностью уйдя в игру. Лишь когда противник выдохся и поток оскорблений с его стороны иссяк, тот из троих, что лежал к ним спиной, громко высказался:

— Вони-то! Никак у нас под боком канализацию прорвало? — И насмешливо добавил через плечо: — Спустить не забудьте! Мы ведь только за лошадьми подбираем.

Дилижанс между тем догнал конфликтующие стороны и начал вклиниваться аккурат между ними по свободной полосе. А в это время из «Шевроле-Корвета» в ответ на оскорбление уже летел в сторону «жука» первый баллистический снаряд, сиречь — пустая бутылка из под пива. На «жуке», судя по всему, только этого и ждали: неприятельская боеголовка еще рассекала воздушное пространство между враждующими державами, а лихая троица ассенизаторов была уже на ногах. Просвистав узким горлышком над лошадиной холкой, бутылка смачно разбилась об оранжевый бок «навозника». Его экипаж тем временем действовал оперативно: распахнув люк на крыше, они все втроем в него всунулись и мигом вынырнули, держа в каждой руке по рассыпчатому благоухающему конюшней «боеприпасу».

«Господи, только не это!» — в отчаянии подумал Михаил Летин, шарахаясь от окна в глубь кареты. Но Господь Бог, по своему обыкновению, Михаила не услышал: в следующую секунду три «танкиста» нанесли по врагу ответный огневой удар. Навстречу ароматному подарку полетели из «Шевроле» еще с десяток осколочных. Три веселых друга, разумеется, в долгу не остались, и скоро в воздухе между враждующими сторонами стало тесно от несущихся с обеих сторон летательных снарядов принципиально разных систем. Добрую половину двойного ураганного «артобстрела» принял на себя ни в чем не повинный дилижанс, не вовремя оказавшийся, на свою беду, в самом эпицентре конфликта. Почти все пассажиры дилижанса, включая Летина и авантажного блондина, кто как мог пригнулись, сгруппировавшись, чтобы не маячить лишними мишенями в окнах, а кое-кто даже залег под сиденье и яростно там ругался (охотник); девушка непрерывно попискивала и брезгливо всхлипывала, склонившись к самому сиденью и нервно прикрывая руками голову; блондин, воспользовавшись случаем, частично прикрыл соседку своим могучим торсом, при этом героически ее приобняв. Самым отважным из пассажиров оказался, как это ни странно, господин в бежевом костюме: вместо того, чтобы поберечь костюмчик и скрючиться, как другие, он, наоборот, выпрямился и стал отважно орать во весь голос:

— Давай! Так их! Влепи им, ребята! — при этом он азартно подскакивал, потрясая кулаками, а потом и вовсе вскочил и принялся метать лошадиное «яблоки», подбирая их прямо с пола, в направлении «Шевроле-Корвета». Хуже всех пришлось, должно быть, кучеру на козлах дилижанса, но он находился снаружи, так что пассажиры изнутри его не видели, хотя могли догадаться о его панике, судя по бестолковому дерганью их допотопного ящика: когда в воздухе запахло грозой и навозом, а над дилижансом полетели «первые ласточки», возница поначалу, судя по всему, резко натянул вожжи, но испуганная лошадь заметалась; тогда он от большого ума попробовал развернуть карету прямо на «огневой полосе» — и это у него тем более не вышло. На обитателях дилижанса его бездарные маневры сказывались самым плачевным образом: мало того, что через помещение проносились транзитом в изобилии «райские яблочки» вперемешку со стеклотарой, пассажиров еще и кидало, как дрова, взад-вперед и из стороны в сторону по салону. Больше всех досталось, как водится, единственному в компании храбрецу: в условиях глобальной неустойчивости транспортного средства, усугубленной еще и ливневым перекрестным огнем, господин в беже нес колоссальные потери: костюмчик его, и до того не слишком-то свежий, принял совсем уже нетоварный вид, не говоря уже о руках, лице и прическе, больше всего подходящих теперь, пожалуй, для съемок триллера под названием «Восставшие из выгребной ямы». Сам храбрец в приступе боевого фанатизма абсолютно не заботился о своем имидже и упорно игнорировал обильные попадания в свою персону, до тех пор, пока пролетающая шальная стеклотара не стукнула его ребристым донышком точнехонько в левый висок. Последний и единственный герой несчастливого дилижанса рухнул подрубленным кедром на деревянный пол, и тут Всевышний снизошел наконец, хоть и с изрядным опозданием, к мольбам Михаила Летина: во-первых, в битве произошел решительный перелом, в связи с тем, что в белоснежном (в прошлом) «Шевроле-Корвете» кончились боеприпасы» Во-вторых, где-то снаружи возницу дилижанса вдруг настигло озарение, что ему надлежит делать: то ли его тоже стукнуло чем-то из пролетающего добра, но только с положительным зарядом, то ли лошадь сама приняла решение за своего пришибленного навозом, бутылками и экстремальной ситуацией коновода. Как бы там ни было, но дилижанс сразу после трагического падения в его недрах единственной боевой единицы рванулся вперед и покинул наконец территорию вооруженного конфликта — к сожалению, к тому времени уже благополучно завершившегося в пользу сильнейшего и более оснащенного противника. Посрамленный «Шевроле-Корвет», ставший теперь «белым в яблоко», понесся по дороге вдаль, фонтанируя выбрасываемым навозом вперемешку с отборными сквернословиями: его пассажиры, все без исключения, тоже могли похвастаться теперь оригинальной расцветкой «в неравномерное яблоко». Затихающему вдали хору ругательств вторило в дилижансе двойное эхо: проклинал абстрактные злые силы откуда-то сверху невидимый возница — очевидно, не рискуя задевать при этом празднующих неподалеку победу удалых ассенизаторов — и упражнялся в ненормативной лексике, выбираясь из-под лавки, охотник: не запачкаться в его положении о валяющийся повсеместно на полу навоз под силу было бы, пожалуй, только настоящему виртуозу. Остальные уцелевшие пассажиры — в их числе и Михаил Летин — осторожно поднимали головы и опасливо оглядывались. Убедившись, что дерьмометчики угомонились, а их противник позорно бежал с поля боя, потерпевшие окончательно разогнулись и принялись стряхивать с себя последствия боевых действий. Павший боец лежал в проходе среди отлетавшихся «боеприпасов» лицом вверх, не подавая признаков жизни.

Михаилу все-таки повезло: поскольку он ютился в самом углу, снарядами его практически не задело, только слегка присыпало рассеянными «пулями» (а еще говорят, что из дерьма плохая пуля). Наскоро отряхнувшись, он взглянул в окно на оставленного позади «жука». Непробиваемый «навозник» и его бравый экипаж вышли из сражения, похоже, без малейших потерь: троица победителей уже вновь разлеглась на своем апельсиновом пляже и как ни в чем не бывало раскидывала картишки. Михаила посетило нехорошее подозрение, очень похожее на истину: небрезгливые ребята нашли удачный способ поразвлечься, путешествуя верхом на «навознике» и задевая исподтишка проезжающие мимо расфуфыренные компании. А судя по всему, их и задевать-то особенно не приходилось — сами сломя голову нарывались на неприятности: разве ж проедешь спокойно мимо трех голых мужиков, загорающих практически на навозной куче? «Интересно, а девушки к ним тоже по дороге пристают? — подумал Михаил, вообще-то тоже по природе небрезгливый, глядя на компанию победителей с неожиданной завистью. — И если да, то на предмет чего?..»

— Боже мой, что с ним? Он умер? — донесся в этот момент до Михаила сквозь забористые ругательства соседа дрожащий от сострадания девичий голос. Михаил, настроенный как раз на соответствующую волну, обернулся на голос, как бык на пастушью флейту: «Эх, девчонки, жизнь моя — боль моя, и зачем вы только созданы на мою голову?..» Последние события окончательно отвлекли его от предстоящей встречи с братом, и Михаил махнул рукой на свои попытки все заранее обдумать, ощутив при этом даже некоторое облегчение. «Что толку размышлять, — рассудил он, — в конце концов, на месте разберемся. Встретимся, а там — будь что будет».

Девушка сидела, с совершенно несчастным видом глядя на тело павшего храбреца и, очевидно, не решаясь встать, чтобы к нему приблизиться — а ну как он и вправду уже отдал Богу душу?

— Оглушило его, сейчас очухается, — проворчал сердито авантажный блондин, не проявивший себя в отгремевшем сражении героем и поглощенный теперь оттиранием от дерьма своей белой когда-то майки — следы от попаданий на шортах были не так заметны, поскольку терялись в цветочках.

Михаил, вздохнув, поднялся, подошел к «убиенному», поглядел в его запрокинутое лицо, проверил пульс на шее, после чего объявил на весь салон профессиональным тоном:

— Жить будет! — Потом, обращаясь лично к девушке, распорядился: — Помогите-ка мне его усадить.

На самом деле Михаил не видел ни малейшей необходимости тревожить павшего героя, больше похожего сейчас на гигантский кусок органического удобрения, тем более — тягать его по унавоженному салону, чтобы куда-то усаживать. Но у Михаила, тоже спасовавшего во время битвы, возникла сейчас настойчивая потребность хоть как- то реабилитироваться в собственных глазах, а самым испытанным методом самореабилитации являлись издревле для мужчин, по глубокому убеждению Михаила, именно женщины. Тем более что в данном случае оба предыдущих воздыхателя временно вышли из строя.

Девушка послушно встала и подошла к пострадавшему, по-кошачьи брезгливо выбирая место на полу, куда бы поставить ногу в белой туфельке, чтобы не вляпаться ненароком в пахучие навозные россыпи.

— Вас как зовут? — деловито осведомился у нее Михаил тоном военврача, экзаменующего медсестру в полевых условиях.

— Наташа, — робко откликнулась та.

— Вот что, Наташенька: я потащу его к лавке, а вы поддерживайте ему голову.

С этими словами Михаил подхватил бесчувственного героя под мышки и поволок его по россыпям к ближайшей лавке; девушка следовала рядом, старательно держась за голову раненого. Привалив его кое-как в сидячем положении к лавке, они с чувством полностью выполненного долга плюхнулись рядом на ту же лавочку.

— Михаил, — протягивая девушке руку, официально представился Михаил Летин уже не как случайный ухажер, а как бы на правах начальника санитарной бригады. Она, по-джокондовски улыбнувшись, вложила легкие пальчики в его ладонь и, кажется, не торопилась их оттуда выдергивать. Далее нить беседы пошла ткаться сама собой древними, как мир, узорами, не требующими ни малейшего вмешательства мыслительного процесса. Покинутый блондин уже привел свою атлетическую персону в относительный порядок, и под его пристальным ненавидящим взглядом Михаил узнал, куда и зачем Наташа едет (оказалось — просто путешествует по матушке-Земле без определенного маршрута), какие красоты она уже успела повидать («везде одно и то же, но лучше там, где есть море») и, наконец, — решающий вопрос — какие у нас сегодня планы на вечер (она, как выяснилось, — «еще не решила»). Михаил тоже имел весьма смутное представление о том, что ему готовит грядущий вечер, хотя и несколько по иным причинам, но выйти за рамки ритуальной кадрили уже не имелось никакой возможности, да и грех было не закинуть удочку на такую легкую добычу. Вообще-то по большому счету Михаил не любил легкой добычи, хоть и был на нее падок: как говаривал его американский дед Панас — что легко достается, то и выбросить не жаль; так вот — Михаилу всегда было жаль, потому что он неизменно вкладывал в свои отношения с женщинами, сколь бы короткими они ни были, какую-то сокровенную частичку души — он просто не мог иначе, сколько ни старался, — и каждый раз при очередном расставании ему казалось, что выбрасывают его самого, как такую же легкую и наскучившую добычу. Одним словом — не повезло Михаилу Летину родиться в эпоху всеобщей раскрепощенности неисправимым романтиком. Он воспринимал собственный романтизм на общем легкомысленном фоне как особо изощренный психический изъян и тщательно скрывал его под показными личинами развязности и цинизма. Но, как бы там ни было и что бы ни ждало Михаила с новой знакомой в конце пути — просто расставание или то же расставание, но после короткого сожительства, оставшуюся часть дороги они скоротали в приятной беседе под уничтожающими взглядами красавца в цветастых шортах, с одной стороны, и сердитое ворчание такого же покинутого охотника, с другой. Когда дилижанс свернул с большой дороги на шоссе, ведущее к предгорному поселку, раненый, так и не пришедший в сознание, начал опасно крениться набок и в конце концов опять рухнул, но поднимать его и вновь усаживать никто на сей раз не поспешил — всех теперь куда больше занимали личные проблемы.

Так называемый «поселок» в предгорьях Сто Тринадцатого был по современным понятиям не слишком-то комфортабельным, хотя и дьявольски живописным местом: сюда свозили в свое время с урюпинского космодрома пришедшую в негодность космическую технику. Любители горной экзотики вскоре обнаружили, что отлетавшие космические ковчеги отлично еще подходят на роль жилищ земных, и стали частенько навещать корабельное кладбище, стягиваясь сюда со всей округи, как на курорт, а многие — по большей части старые космолетчики — в конце концов здесь и обосновались. Со временем бывшая свалка приобрела статус поселка, с наличием всего, что к данному статусу прилагается: возвышалась мощным языческим храмом над остроносыми жилыми «коттеджами» величественная громада бывшего грузового транспортника, а ныне — здания правления; имелся милицейский участок — ребристая цилиндрическая башня (бывший патрульный крейсер), одним своим грозным видом вызывающая дрожь не только в юных, но и тертых жизнью коленках; наличествовал в поселке и так называемый «развлекательный комплекс», включающий в себя бары, рестораны, сауны, различные игровые заведения и прочие увеселительные службы (бывший правительственный лайнер типа «люкс»). Отель, куда держал путь Михаил Летин, хоть и относился фактически к поселку, имел как бы негласный статус самостоятельности, поскольку находился от него немного в стороне и, в отличие от других местных заведений, был основан не на отбросах космической экспансии: отель был построен уже после официального наречения бывшего «кладбища» званием поселка и прилепился к одному из горных склонов, поднимаясь ввысь по скале тремя живописными террасами; именно непосредственная близость к подножиям гор и давала «Донскому орлу» право именоваться горным отелем. Отель являлся конечным пунктом назначения дилижанса, однако по пути через «Звездный городок» имелась одна остановка перед увеселительным центром. На этой остановке дилижанс покинули два непохожих друг на друга, но одинаково угрюмых пассажира — гордый в своем одиночестве блондин и недовольный — видимо, по жизни — охотник. Народу в дилижансе после остановки не прибавилось — да и кто бы теперь в него добровольно погрузился, кроме разве что навозных мух; так что до отеля Михаил доехал практически в компании одной Натальи: отважного бежевого господина, безмятежно почившего на полу, за компанию можно было уже не считать.

При выезде на небольшую гранитную площадь перед отелем Михаил кинул первым делом беглый взгляд на автостоянку, опасаясь увидеть там посрамленный «Шевроле-Корвет»: этой побитой бригады здесь только и не хватало для полного счастья в качестве свидетелей его конспиративной встречи с братом. На стоянке царственно замер единственный вороной «Лендровер» (тот еще антиквариат), позади него, словно отрад подтянутых ординарцев за бравым фельдмаршалом, выстроились в рад с десяток силовых кресел. К вящей радости Михаила, испачканной французской «сарделькой» нигде поблизости и не пахло — отдыхала, наверное, от пережитого потрясения где-нибудь в районе увеселительных заведений, а то и вовсе, миновав судьбоносный поворот к Сто Тринадцатому массиву, унеслась по магистрали в неведомую даль.

Глава 2

ГРОМАДА СДВИНУЛАСЬ

Вначале Отшельник ощутил беспокойство. Источник легкого смятения окружающей первородной среды, нарушивший покой его чутких ментальных струн, явился, вне всякого сомнения, извне и убираться восвояси, видимо, не собирался. Наоборот, он решительно надвигался, ввергая оные ментальные струны, а вместе с ними и самого Отшельника во все большую дисгармонию.’ Впервые за немалый период времени кто-то осмелился вторгнуться в его Абсолютное Уединение, да не просто вторгнуться, а прямо-таки нагло в него влезть. Природу настырного явления Отшельник определил не сразу и не вдруг, и, пока он тщился познать эту самую природу, могучая глыба внутренней сосредоточенности, взлелеянная трудами и упроченная лишениями, безнадежно истаяла, произведя попутно нечто вроде короткого замыкания в нежнейшем переплетении потоков четырехмерно-инфернального сознания, окутывающих Отшельника наподобие кокона. Не без труда преодолев великое искушение высказать пару крепких слов по поводу случившегося катаклизма, Отшельник в ужасе постиг, что даже Великому по своей беспримерности Уединению оказалось не под силу вытравить из его мятежной в прошлом души въевшуюся туда всеми молекулами Скверну. Шуганув ее, проклятущую, изо всех сил смирением, Отшельник с усердием скупца занялся собиранием по крупице рассыпавшегося звонкой монетой равновесия, необходимого ему сейчас в первую очередь для того, чтобы определить причину постигшего его стихийного бедствия и разобраться с этой причиной, в точном соответствии с нанесенным ею ущербом.

Отшельник раскинул в стороны руки с растопыренными пальцами, словно ощупывая простершуюся от него во всех направлениях пустоту, исколотую вечными ночниками звезд. «Ох, не приведи мне Господи воззвать опять когда-нибудь к ее силе!» — подумал машинально, тут же с негодованием ощутив вздрогнувшую внутри, подобно блику случайной звезды на гарде меча-ветерана, радостную, отчаянную надежду, и не смог задавить, услышал в себе отчетливо, как нетерпеливую дрожь застоявшегося клинка: «Неужто… Снова в бой?..»

Пространство вокруг него трепетало, содрогаясь словно бы от тяжкой поступи того, кого собиралось вот-вот из себя извергнуть пред зоркие очи истомившегося ожиданием Отшельника, и он успокаивающе поглаживал напряженную пустоту раскинутыми ладонями, будто рожающую кобылу. Спустя несколько натянутых под разрыв мгновений пространство взволновалось крупной рябью, звезды колыхнулись и пошли гулять внахлест друг на друга, словно были отражениями самих себя в черной глади огромного пруда, в центр которого откуда-то сверху, с неведомых небес, только что упал и утонул, по меньшей мере, какой- нибудь межзвездный лайнер. Именно в этот миг сомнения Отшельника окончательно развеялись: не так уж много осталось в этой Вселенной представителей народа Изначальных — тех, кого последующие цивилизации нарекли потом богами, — чтобы спутать появление одного из них с появлением другого; учитывая к тому же, что визит каждого предварялся, как правило, индивидуальным, присущим только ему пространственным эффектом.

Губы, искривившись, непроизвольно вывели:

— Мятежник…

Слово было первым, слетевшим с губ Отшельника за время его Абсолютного Уединения, и, произнося его, он с особой остротой воспринял ощущение, уже испытанное им в былые времена и не раз: слово казалось оранжево-алым и оставляло во рту сладковато-соленый привкус крови.

Взбаламученное пространство тем временем разродилось покатым металлическим обломком с неровными, словно обкусанными ржавоглотом, краями. С них свисали какие-то провода, шланги и прочие фрагменты аппаратуры, разодранной, судя по всему, той самой аварией, при которой этот пласт обшивки оторвался от общей массы, как пить дать, космического корабля или станции. Выпавший из самого эпицентра пространственных возмущений, если так можно выразиться, предмет размеры имел немалые и заставил Отшельника мысленно уронить челюсть. Разумеется, не потому, что ему никогда не доводилось видеть обломков космических кораблекрушений — доводилось, да таких, по сравнению с которыми данный экземпляр можно было бы назвать просто конфеткой. Дело было в человеке, доставившем сюда этот вырванный откуда-то с мясом кусок металла — надо понимать, в качестве средства передвижения — и сидящем сейчас с видом покорителя пространств в самом центре этой жертвы чего-нибудь вроде гипердеструкции плазмоидального сервопривода. Без сомнения, пришелец был именно той личностью, чье имя только что осквернило ржавым привкусом рот Отшельника, но такой ли «экипаж» ожидал Отшельник под ним увидеть? Где же его потрясавшие своим диким величием дьяволы-мустанги? Где гигантские серебряные драконы? Куда улетела тройка зловещих черных воронов? А как поживают чудовища, устрашавшие благонравных дам особо извращенными изысками? В каких тайных стойлах томится вся эта транспортно-перевозочная нечисть, в то время как ее хозяин бороздит Вселенную верхом на жалких бахромистых обломках спермо… тьфу, скверна тебя забери — сервоплазмоида, а может, гиперсервера. Или вся эта его адская свора взбунтовалась от плохого содержания и забилась кто куда по космическим закоулкам, поджав тощие хвосты и удалые изыски? А где же тогда его многошпильные летающие замки? Куда подевались ощетинившиеся оружием, словно дикобразы иглами, могучие космические крепости? Неужто тоже разбежались в поисках лучшей доли?

— Ты, кажется, научился острить? Неплохо, неплохо. Поздравляю.

Низкий насмешливый голос возник у самой мочки левого уха Отшельника, хотя визитер продолжал парить на обломке своего стервоплазмоида на том же месте, где объявился. Локти гостя лежали на коленях, лицо, обращенное к Отшельнику, сохраняло подчеркнуто холодное выражение.

Слишком давно Отшельник не общался с себе подобными, как, впрочем, и с неподобными себе, к коим он, скорее, визитера и относил: едкое замечание гостя напомнило ему о необходимости переключения на закрытое мышление. Спешно переключившись, Отшельник внес наконец свою лепту в беседу, грубо громыхнув посредством телепатической акустики на все близлежащее пространство:

— Зачем явился?!!

Собеседник в ответ как-то горестно хмыкнул.

— Узнаю твою старую добрую реакцию на мое появление. Слово в слово! Хоть бы вставил между ними для разнообразия «ты», — снасмешничал! низкий голос, на сей раз у правого уха Отшельника. И, вновь переметнувшись к левому, добавил: — А мне говорили, ты культивируешь здесь в одиночестве смирение, очищаешься, так сказать, от скверны?

— Ты и есть скверна!!!

Разговор еще толком не успел начаться, а Отшельник и впрямь уже весь кипел словно паровой котел, распираемый обычной доброй реакцией на этого ерника и наглеца.

— Одно твое присутствие способно даже райский сад превратить в зловонную помойку! — долбило пространство по голове гостя громоподобным телепатическим басом Отшельника. — Убирайся восвояси, исчадье Зла, иначе отправишься сейчас прямиком к своему прародителю!

Раскаленную крышку парового котла, коим Отшельник теперь себя и впрямь ощущал, слегка остудила легкая тень досады: беседа в самом деле уверенно шла вразгон по давно накатанным рельсам.

— Штампы, штампы… — взгрустнуло бархатное эхо из левого уха Отшельника в правое. — В этом мире не осталось ничего, кроме проклятых штампов. Ни власти, ни славы, ни любви, ни слез, ни денег. Ни даже понимания между двумя старыми друзьями…

— Ты хотел сказать — врагами! — пророкотал над гостем тяжкий громовой раскат с мощным ударом на слове «врагами!». Отшельника все еще несло по давно отработанному сценарию, хотя собеседник только что едва не сбил его с привычного курса, мягко, но ощутимо направив руль беседы в сторону от размеченного раз и навсегда регламента.

— Тем более! — резко выплюнул голос гостя. — Я надеялся, что ты уже достаточно набрался ума в своем Великом Отрешении, чтобы понять: в нашем случае это почти одно и то же!

Пространство издало неясную вибрацию, обернувшуюся тяжким захлебнувшимся вздохом, но никакой ответной реплики из него не последовало: на последней фразе гостя паровой котел в недрах Отшельника наконец взорвался, перекрыв своему обладателю все уцелевшие при взрыве клапаны кипящими потоками негодования, возмущения, ярости и прочих нечистот, таившихся до поры до времени на дне в ожидании своего часа.

И этот шут явился сюда, в святая святых Отшельника, верхом на каком-то ржавом — прости, Господи — плазмотозоиде, прервал беседу Посвященного с Высшей Истиной, разрушил сложнейшие структуры информационного кокона, сотканного годами кропотливого труда в Великом Отрешении от мира, и все с целью просто поиздеваться от скуки!!! И, похоже, уверен, что это сойдет ему с рук!!!

Ищущие пальцы жадно ткнулись в пустоту, стягивая хаотичные потоки пронизывающих ее в разных направлениях энергий, свивая их в белые мерцающие жгуты, берущие начало в кончиках пальцев Отшельника, концами же теряющиеся в бесконечности. Широко вскинутые руки Отшельника напоминали теперь два маленьких новорожденных солнца, из каждого радостно торчало по пять неимоверно длинных убийственных лучей. В свою очередь, глаза Отшельника, хоть и не обзавелись подобно пальцем подобно пальцам, смертоносными лучами, всерьез вознамерились пробуравить в госте для начала две дымящиеся дырки.

Мятежник молча сидел напротив, все так же свесив руки с колен и с виду, похоже, ничуть не напрягаясь, только задрал ненадолго кверху голову с любопытством проследив длину смертоубийственных лучей. Меньше всего он походил в этот момент на человека, готовящегося к последней и решительной битве.

Отшельник раскинул ладони в стороны, располосатив лучами космос, затем начал медленно сводить руки. Его больше не мучили сомнения, и угрызения совести забыли его грызть, не вспоминал он и о смирении — просто сбросил его, как изношенные подштанники, отрешился — о, по умению отрешаться ему не было равных во всей Вселенной! Впрочем, как и по умению сосредоточиваться. А средоточие его плавилось теперь в лаве мстительного наслаждения, плещущего через край и затвердевающего постепенно мучительной пемзой экстаза. «Сейчас в мире станет на одного Изначального меньше! Как долго я этого ждал, возлюбленный враг мой! И вот наконец-то я сделаю это!!!»

Пульсирующие хищной белизной лучи-лезвия ползли к гостю с двух сторон узкими горизонтальными решетками, готовясь вот-вот на нем сомкнуться и искромсать — судя по ширине зазоров между лучами — в крупную лапшу. Мятежник казался в их обрамлении усталым странником, сошедшим с неведомых дорог и осененном на коротком привале ореолом Божьей Благодати.

Лезвия уже коснулись обломка злополучного сервоплазмонстра и вошли в металл без малейшего усилия, словно резали не сталь, а иллюзию или бесплотный фантом.

Отшельник приготовился уже последним резким движением сомкнуть руки и свести пальцы в замок, когда вкрадчивый шепоток скользнул доверительно в самое его ухо:

— Хреново выглядишь. В зеркало давно не смотрелся?

Два долгих мгновения потребовались Отшельнику на то, чтобы вникнуть в смысл сказанного и вынырнуть из заключительного, апофеозного экстаза. В течение следующего миллимгновения, когда на его пальцах погасли все разом, словно выключились, энергетические «ногти», Отшельник успел пережить клиническую мини-смерть, пристукнутый, словно дубиной, элементарной мыслью: «А ведь он мог и не выждать этих мгновений…» О том, что Мятежник мог вообще не намекнуть ему о своем «зеркале» — то бишь отражающем заклятье, а преподнести старому «другу» неожиданный сюрприз, Отшельник подумал значительно позже.

Едва только к левому уху Отшельника, оглохшему на время в результате полновесного удара мыслью-дубиной, вернулась былая чуткость, оно — то есть ухо — услышало тихий смех. Потом в нем вновь раздался знакомый голос, сказавший не без удивления:

— Ну и ну!..

И принявшийся развивать эту мысль более полно уже в противоположном ухе Отшельника:

— А я-то боялся найти здесь вместо Фанатика смиренную овечку Божью! Отшельника! Ты ведь, кажется, так себя нарек? Скажу тебе по секрету, видал я на своем веку разных овечек, и даже, хочешь верь — хочешь нет, зубастых, как волки, но чтобы с этакими вот когтями!..

— Зачем ты явился?.. — подавленно прохрипело пространство голосом Отшельника, которого только что непочтительно обозвали Фанатиком.

— …Полосующими мирных гостей, как какие-нибудь матрасы, безо всяких на то причин, не утруждаясь даже предупреждением! — продолжал разглагольствовать голос в правом ухе. И добавил рассеянно, уже в левом: — Кстати, добавление «ты» очень к лицу твоему дежурному вопросу. Весьма его разнообразит! Советую в следующий раз ограничиться одним «Зачем?». Это внесет в него некоторый философский оттенок.

Пространство неопределенно перхнуло, булькнуло и умолкло надолго. Мятежник тоже молчал, должно быть, в ожидании новых дежурных вопросов, для внесения в них очередных радикальных корректив. Вопросы больше не сыпались, и старые враги, они же «друзья», один из которых только что едва не настругал другого нестандартной соломкой, продолжали висеть друг против друга в абсолютной пустоте, усугубленной теперь еще и гробовым молчанием.

Молчание пролегло между ними черным облаком, с каждым мгновением все тяжелея, ощутимо наливаясь каким-то зловещим, пока неясным Отшельнику смыслом. Наконец-то, только сейчас он понял — Мятежник явился сюда вовсе не для. того, чтобы издеваться, ему действительно есть что сказать и не иначе как именно теперь он собирается это сделать.

Наконец-то гость поднялся на ноги и встал прямо перед хозяином, практически лицом к липу приняв при этом нарочито небрежную позу.

Отшельник окаменел в ожидании.

— Так вот, к вопросу «Зачем?», — нарушил напряженную тишину по-прежнему спокойный, чуть насмешливый голос гостя, на сей раз в обоих ушах «окаменевшего» слушателя. — А явился я к тебе затем, чтобы сообщить, что намерен разделаться с этим миром. Точнее — попросту его уничтожить. И можешь не сомневаться, что ради удовольствия задавить этот гадюшник, я не пожалею и собственной жизни!

— Как?.. — слегка опешило пространство севшим, как сдутый шарик, голосом Отшельника.

— Вот хороший вопрос! — обрадовался голос гостя. — И главное — свежий! Хотя и не самый удачный из твоего философского арсенала. Впрочем, самые великие вопросы — можно сказать, перлы, ты еще успеешь задать, но гораздо позднее и не мне, а самому себе. Так вот, КАК это можно, вернее — нужно — сделать, тебе должно быть известно ничуть не хуже, чем мне.

— ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЭТОГО ЗНАТЬ!!!

Взвыло так, будто сама Вселенная ужаснулась перспективой собственной грядущей гибели от порочной руки одного из своих ничтожных червей. Ответом ей был издевательский хохот оного червя.

— А я-то уже предвкушал твое дежурное «ЗАЧЕМ?» — насмеявшись вволю, вымолвил гость. — Ошибся, каюсь! И все же советую тебе для прояснения этого вопроса похерить к чертям твое отшельничество и насладиться всеми прелестями Большого Мира. Очень рекомендую!

Выдав «рекомендацию», гость сделал небрежно хозяину на прощание «ручкой». Отшельник мрачно наблюдал, как стальная махина бывшего гиперплазмоида… — а на вот выкуси тебе гиперплазмоид! — как жалкий осколок разбитого обтекателя под этим распоясавшимся маньяком начал медленное движение, совершая аккуратный разворот Стоящий в его центре, вольно отставив ногу Мятежник, повернутый к собеседнику уже почти спиной, вдруг полуобернулся назад, изобразив в то же время сухими пальцами левой руки беззвучный щелчок. После этого Отшельник вновь услышал его голос.

— ОДИН, — сказал Мятежник и, помолчав секунду, словно в раздумье, добавил: — ИЗ ТРЕХ.

Отшельнику почудилось, что обезумевшая Вселенная впилась в его тело иглами всех своих звезд, как будто он стал внезапно ее центром и она, кренясь, пыталась в отчаянии за него уцепиться. Что-то билось пойманной птицей в мозгу, что-то стучало последней надеждой, и Отшельник не сразу осознал, что это «что-то» есть всего-навсего вопрос: «Зачем, зачем он рассказал мне, именно мне о своем намерении?..»

Гость все еще находился на его территории, но, судя по изрядной звездной вибрации, вот-вот готовился отбыть. Отшельник весь подался вперед, надеясь еще успеть выкрикнуть хотя бы одно слово, как будто оно одно могло еще что-то изменить, но так и не выкрикнул, потому что Мятежник неожиданно повернул голову и его низкий голос с прорезавшейся в нем хрипотцой вновь дохнул Отшельнику прямо в ухо:

— Предвижу очередное «ЗАЧЕМ?». Уволь, пожалуйста! Твоими «зачемами» я на сегодня уже сыт по горло.