Помоги проекту - поделись книгой:
Дэвид ВЕБЕР
К ГРЯДУЩЕМУ ТРИУМФУ
ОКТЯБРЬ, Год Божий 897
.I
— Простите меня за вторжение, милорд, но нам с вами нужно поговорить.
Граф Тирск уставился на черноволосого голубоглазого стражника в кабинете своего особняка. Шок от явного неверия заставил его застыть в кресле — шок, достаточно глубокий, чтобы проникнуть даже сквозь агонию тоски по его умершей семье, — потому что он знал этого человека с сапфировыми глазами, и этот человек никак не мог быть здесь. Не в центре города Горэт. Этот человек был со своим императором в Сиддар-Сити, в трех тысячах четырехстах милях от этого места. Все это знали. И даже если бы это было не так, не было никакого мыслимого способа, которым человек в цветах Дома Армак мог бы отправиться в самое сердце столицы королевства Долар, не будучи замеченным и не подвергшись нападению.
И все же он стоял там, и Тирск почувствовал, как его здоровая рука шарит по поясу в поисках кинжала, которого там не было.
— Уверяю вас, я не собираюсь причинять вреда никому под этой крышей, — продолжил Мерлин Этроуз. — Я был бы признателен, если бы вы не поднимали шум и крик. — Он погладил один свирепый ус с быстрой улыбкой. — Это было бы грязно, и боюсь, при таких обстоятельствах пострадало бы довольно много людей.
Дождь барабанил в окна кабинета, журчал водопадами с карнизов и водостоков, струился по мощеным улицам или каскадом падал в ливневые стоки, а где-то за густыми полуночными облаками грохотал отдаленный гром. Уличные фонари в Горэте были тусклыми и редкими, даже по ночам, а проливной дождь еще больше ухудшал видимость. Возможно, это могло бы объяснить, как он мог пройти по тем же улицам незамеченным. Но даже когда граф подумал об этом, это только породило дальнейшие нелепые вопросы, потому что почерневшая кольчуга Этроуза и черная туника под ней были сухими, как и его волосы цвета воронова крыла.
Конечно, это так, — сказал голос в глубине мозга Тирска. — В конце концов, что значит столь незначительная невозможность, если он вообще может быть здесь?
Этот внутренний голос звучал до нелепости ясно, учитывая, сколько виски он выпил в тот вечер.
Этроуз закрыл за собой дверь и пересек кабинет, его блестящие сухие ботинки бесшумно ступали по толстому ковру. Он остановился в пятнадцати футах от графа, и Тирск глубоко вздохнул, когда свет лампы блеснул на «револьверах» в кобурах на обоих бедрах и на изогнутом лезвии, спрятанном за спиной сейджина. Одному Богу известно, скольких людей убило это оружие, и холодок пробежал по его телу, когда он подумал о том, как инквизиция объяснит возможность появления этого человека перед ним.
— Это «никому не причинять вреда под этой крышей» относится и ко мне? — услышал он свой вопрос, и его голос прозвучал почти так же неестественно спокойно, как у его… посетителя. — Не думаю, что было бы много более законных целей.
— О, поверьте мне, милорд, — на этот раз улыбка Этроуза была тоньше, — я могу придумать десятки целей, более «законных», чем вы. Это не означает, — улыбка исчезла, — что у Чариса тоже нет нескольких пунктов, чтобы разобраться с вами.
— Представляю. — Тирск откинулся на спинку кресла, и его здоровая рука поднялась навстречу новой боли, которая пронзила его заживающее плечо, когда он пошевелился. — Я не буду винить Кэйлеба, если он послал вас вынести тот же приговор, который он вынес инквизиторам, взятым в полевых условиях. И, честно говоря, даже не буду возражать. Больше нет. — Его губы дрогнули в пародии на улыбку. — По крайней мере, я мог бы доверять вам в том, что вы будете быстры, мастер сейджин, «демон» вы или нет. Это больше, чем можно сказать о некоторых «благочестивых» людях, которых я мог бы упомянуть. И это не значит, что вы не окажете мне услугу.
Другая боль, бесконечно худшая, чем любая физическая боль, пробудилась к ненасытной жизни, когда анестезия шока начала ослабевать, и боль от смерти его семьи вцепилась в него когтями огня и льда.
— Могу понять, почему вы так себя чувствуете.
В тоне Этроуза не было гнева. Действительно, там было… сострадание, и это только усилило боль Тирска. Он не заслуживал сочувствия чарисийцев, не после того, что он позволил случиться с людьми, которые сдались его флоту. Он чертовски хорошо знал это, и он вспомнил отрывок из Книги Бедар: «Делай добро тем, кто презирает тебя, и отвечай добротой тем, кто бьет тебя, и так ты посыплешь их головы огненными углями». Он слышал это место Писания бесчисленное количество раз в своей жизни, но до этого самого момента он никогда по-настоящему не понимал, что имела в виду архангел. Но теперь — когда он услышал простое сострадание в голосе Мерлина Этроуза, получил дар сочувствия от того, у кого было так много причин ненавидеть его — его собственное чувство вины, знание того, как сильно Этроуз должен ненавидеть и презирать его, обрушилось на его душу, как молоток Шан-вей.
— Я могу это понять, — повторил Мерлин, — но это может быть преждевременно. У вас все еще есть дела, милорд.
— Мне нечего делать, сейджин! — рявкнул Тирск с внезапной вспышкой ярости, порожденной горем… и чувством вины. — Этот ублюдок в Зионе позаботился об этом!
— Может быть, он не… преуспел, — ответил Этроуз.
Тирск уставился на него. Этроуз должен был знать, что случилось с его семьей — об этом знал весь мир! Он открыл рот, чтобы выплюнуть ответ, его лицо потемнело от гнева, но Мерлин поднял руку.
— Я здесь сегодня не только из-за Кэйлеба и Шарлиэн, милорд. У меня также есть для вас сообщение от кое-кого другого.
— И кто бы это мог быть? — требование Тирска было суровым.
— Ваши дочери, милорд, — очень тихо сказал Этроуз.
— Как ты посмел прийти в этот дом с таким..?!
Тирск зашел так далеко, прежде чем слова полностью покинули его. Он вскочил с кресла, не обращая внимания на боль в заживающем плече, противостоя вооруженному и закованному в броню сейджину — на фут и более выше его — не имея никакого оружия, кроме своей ярости.
— Милорд, ваши дочери живы, — непоколебимо сказал ему Этроуз. — Как и ваши внуки и ваши зятья. Все живы.
Ливис Гардинир поднял сжатый кулак, готовый физически атаковать возвышающегося сейджина, когда тот издевался над его болью. Но Этроуз не сделал ни малейшего движения, чтобы отразить удар. Он просто стоял там, безобидно скрестив руки на нагруднике, и его немигающий взгляд остановил кулак графа на середине удара.
Они были очень темными, эти голубые глаза, — подумал Тирск, — сапфир такой глубины, что казался почти черным в свете лампы, но они встретили его пылающий взгляд, не дрогнув. Это и остановило его, потому что в этих глазах не было ни лжи, ни насмешки… ни жестокости.
И все же слова Этроуза были самой жестокой ловушкой из всех, потому что в них был шепот возможности, приглашение пробить броню принятия, снова открыть свое сердце, обмануться надеждой….
— Так ты собираешься сказать мне сейчас, что Чарис может воскрешать людей из мертвых? — с горечью спросил он, подавляя это смертельное искушение. — Даже Лэнгхорн не смог бы этого сделать! Но Шан-вей действительно называют Матерью Лжи, не так ли?
— Да, называют. И я не виню вас за определенный… скептицизм, милорд. Но вашей семьи не было на борту «Сент-Фридхелма», когда он взорвался. Они были на борту лодки с двумя моими… коллегами.
Тирск моргнул. Затем он постоял так пару ударов сердца, прежде чем покачать головой, как усталый, сбитый с толку медведь.
— Что?
Вопрос из одного слова прозвучал почти спокойно — слишком спокойно. Это было спокойствие шока и замешательства, слишком глубокое, чтобы выразить его словами. И спокойствие человека, который не осмеливался — не хотел — позволить себе поверить в то, что ему только что сказали.
Мерлин полез в поясную сумку. Его рука выскользнула оттуда, и граф глубоко, потрясенно вздохнул, когда на мозолистой ладони фехтовальщика блеснуло золото. Недоверие и страх сковали графа, и он стоял, словно окаменев, прислушиваясь к шуму дождя, потрескиванию огня в камине, не сводя глаз с миниатюры, которую, как он знал, больше никогда не увидит. Он не мог — по крайней мере, десять секунд, он буквально не мог — заставить себя прикоснуться к ней. Но затем, наконец, он протянул дрожащую руку, и Этроуз повернул его запястье, высыпав миниатюру и тонкую золотую цепочку в его сложенные чашечкой пальцы.
Он держал его знакомую, любимую тяжесть, глядя сверху вниз на лицо сероглазой, золотоволосой женщины — очень молодой женщины. Затем его ошеломленный взгляд снова поднялся к лицу Мерлина Этроуза, и сострадание, которое сквозило в тоне сейджина, также наполнило его сапфировые глаза.
— Конечно, есть много способов, которыми это могло бы попасть в мое распоряжение, милорд. И многие из них были бы немногим лучше того, что, по вашему мнению, на самом деле произошло с леди Макзуэйл. Но я вряд ли смог бы держать ее, если бы она ушла на дно залива Долар, не так ли?
Тирск повертел миниатюру в руке, увидев переплетенные инициалы, выгравированные на ее обороте. Так как он мог действовать только одной рукой, это было трудно, но ему все же удалось просунуть ноготь большого пальца в тонкую щель, и задняя часть медальона со стеклянной крышкой открылась. Он повернул его, чтобы поймать свет, и его собственное лицо — такое же молодое, как у его возлюбленной Карминситы, — смотрело на него с обратной стороны ее портрета.
Он уставился на изображение давнего Ливиса Гардинира, затем закрыл медальон и сжал его так крепко, что поранил пальцы. Вполне возможно, что кто-то в Чарисе мог знать, что его дочь Стифини носила эту миниатюру на шее днем и ночью. Возможно, они даже знали об инициалах на его обороте. Но ни одна смертная рука не смогла бы так идеально выковать его дубликат. Так что, если только Кэйлеб и Шарлиэн из Чариса действительно не служили демонам…
— Как? — его ноги внезапно подкосились, отказываясь поддерживать его, и он с глухим стуком упал в кресло, откинувшись на спинку, едва заметив раскаленный добела укол в плечо. — Как?!
— Милорд, Кэйлеб и Шарлиэн уже много лет знают, как храмовая четверка держала жизни вашей семьи мечом над вашей головой. Неудивительно, что Клинтан сделал что-то столь презренное, и вы едва ли единственный, с кем он это сделал. Если бы он понимал, как вдохновлять детей Церкви хотя бы на десятую часть так же хорошо, как он разбирается в их запугивании, возможно, Храм не проиграл бы этот джихад! Но с террором есть проблема: если угроза устранена, он становится бесполезным. Неужели так трудно поверить, что Кэйлеб и Шарлиэн выбили бы такое оружие из рук Клинтана, если бы могли?
— Но….
— Вы, возможно, заметили, что наши шпионы очень хороши. — На мгновение улыбка Этроуза стала почти озорной. — Мы знали о планах Клинтана перевезти вашу семью в Зион еще до того, как о них узнали вы, милорд. Потребовалось больше времени, чтобы выяснить, как он намеревался их перевезти, но как только мы это сделали, мои спутники перехватили «Сент-Фридхелм». Погода была на их стороне, и им удалось подняться на борт незамеченными.
Тирск перенес слишком много потрясений за слишком короткое время, но он был моряком более полувека. Он точно знал, насколько нелепым было это заявление, и Этроуз фыркнул, увидев недоверие на его лице.
— Милорд, мир настаивает на том, чтобы называть меня сейджином. В таком случае, мы с моими товарищами могли бы время от времени разыгрывать эту роль, вам не кажется? И еще было небольшое дело с Айрис и Дейвином, вы же знаете. При всей должной скромности, для Гвиливр и Кледдифа все было не сложнее, чем тот случай. Это, конечно, закончилось быстрее! И, похоже, это становится чем-то вроде нашей специальности. Думаю, что после джихада мы, сейджины, могли бы заняться поиском людей. Понимаете, просто чтобы не терять хватку.
Тирск моргнул в зарождающемся возмущении, что сейджин может находить что-то забавным в такой момент, как этот! Но вместо этого он сделал еще один глубокий вдох.
— В точку, сейджин Мерлин. Определенно, это верно, — признал он. — Тем не менее, все еще остается вопрос о всей команде военного галеона, с которой нужно было разобраться.
— Что они и сделали. — Веселье, которое было мгновением раньше, исчезло, и лицо Этроуза напряглось. — Сейджин Гвиливр проследила за тем, чтобы вашу семью перевели на рыбацкую лодку — где, я мог бы добавить, по ее словам, ваши зятья и молодые Аликзэндир и Джиффри оказались очень полезными — в то время как сейджин Кледдиф… не позволил команде вмешаться.
Тирск долго молча смотрел на это мрачное выражение лица, затем медленно кивнул. Он слышал истории о кровавом пути, который Мерлин Этроуз проложил через экипажи не менее чем трех корисандских галер. Как он в одиночку прорубил себе путь сквозь стену мечей и копий, не оставив за собой ни одного живого человека, когда мчался, чтобы спасти жизнь Хааралда из Чариса. Как он в одиночку удерживал ют «Ройял Чарис» против двухсот врагов, в то время как его смертельно раненый король умирал у него за спиной на руках у мичмана. Это были невероятные истории, которые шептали близким друзьям за кружками пива или стаканами виски, когда не было ушей инквизиции, чтобы услышать, и Тирск видел слишком много сражений и смертей, чтобы поверить половине их диких преувеличений… до сегодняшнего вечера.
— Они заслуживали лучшего, эти люди, — резко сказал Этроуз. — Но в тот момент, когда Клинтан посадил вашу семью на борт этого корабля, он подписал им смертный приговор.
— Ты взорвал ее, не так ли? — тихо сказал Тирск, и это был не совсем вопрос.
— Мы это сделали. — Ноздри Мерлина раздулись, но он отказался отвести взгляд. — У нас не было выбора. Если бы Клинтан хоть на мгновение заподозрил, что ваша семья жива, а тем более что они могут быть в руках чарисийцев, у нас с вами никогда не было бы шанса на этот разговор. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
— Да. — Голос Тирска был едва слышен, но он медленно кивнул. — Да, знаю.
Воцарилась тишина, дополненная фоновым шумом зимнего дождя. Это длилось несколько секунд, прежде чем Тирск выпрямился в кресле, все еще сжимая миниатюру своей давно умершей жены.
— И теперь вы собираетесь держать их над моей головой, — сказал он. — Не думаю, что могу винить вас. Видит бог, у вашего императора достаточно причин ненавидеть меня! На его месте я бы вспомнил милосердие, которое он проявил у рифа Армагеддон, и сравнил его с тем, что случилось с его людьми, когда они попали в руки доларцев.
— Думаю, вы можете принять как данность, что ни он, ни Шарлиэн — ни я, если на то пошло — вряд ли забудем это, милорд, — мрачно сказал Мерлин. — Но вы встречались с Кэйлебом. Вы действительно считаете, что он использует ваших дочерей и их детей в качестве оружия? Он скорее умрет, чем станет Жэспаром Клинтаном!
На этот раз голубые глаза были свирепыми, и душу Ливиса Гардинира скрутил стыд, потому что он встречал Кэйлеба, знал человека, который жил за легендой о чарисийском императоре, которая была больше, чем жизнь. И все же он слишком много знал о потребностях и императивах войны.
— Сейджин Мерлин, если бы я дожил до вдвое большего возраста, я никогда не смог бы выразить ту благодарность, которую испытываю в этот момент. Вы — и Кэйлеб — вернули моей семье жизнь, и я искренне верю, что вы сделали это, потому что это было правильно. — Он покачал головой, слегка удивленный тем, что действительно имел это в виду. — Но Кэйлеб — император, и он воюет с Матерью-Церковью. Он не может не видеть возможности — необходимости — заставить меня исполнить его волю. Ни один правитель, достойный своей короны, не мог просто игнорировать это! И ему также не пришлось бы угрожать причинить им вред, чтобы добиться этого.
— Конечно, нет. — Этроуз кивнул. — Все, что ему нужно было бы сделать, это сообщить миру, что они живы и находятся в руках Чариса. Клинтан, без сомнения, стал бы это отрицать, учитывая, как это противоречит построенному им повествованию. Но это не помешало бы ему признать, что вы только что стали потенциально смертоносным оружием в руках Чариса, которое он больше не мог надеяться контролировать. В этот момент его реакция станет предрешенной. К счастью, Кэйлеб и Шарлиэн действительно предпочли бы сохранить вам жизнь, а не делать вас мучеником.
— По доброте душевной, я уверен, — сухо сказал Тирск.
— На самом деле, в их сердцах довольно много доброты. Но конечно, вы правы. У них есть свои обязанности, и они так же хорошо осведомлены о них, как и вы о своих. Но они не собираются угрожать вашим детям, и они не собираются раскрывать факт их выживания. Хотя, боюсь, они также не собираются делать то, о чем нас просила леди Стифини.
— Что Стифини… — начал Тирск, затем остановился и покачал головой. — Конечно. Она попросила тебя «забрать» и меня, не так ли?
— Она тебя очень любит, — ответил Этроуз, и граф улыбнулся кажущейся непоследовательности.
— К сожалению, однако, я здесь не поэтому, — продолжил сейджин, и в его глубоком голосе действительно прозвучало сожаление. — У меня есть послание для вас. — Он снова полез в свою сумку и извлек толстый конверт, запечатанный воском. — Оно короче, чем, уверен, ей хотелось бы, потому что она знала, что человек, который доставит его, возможно, не сможет провести много времени в Горэте, и хотела, чтобы вы написали хотя бы краткий ответ. Боюсь, мне действительно нужно уйти гораздо раньше, но думаю, что могу дать вам четверть часа или около того на такой ответ. И, — он протянул конверт, — я также попрошу вас потом обязательно сжечь его. Позволить ему попасть в руки инквизиции, вероятно, было бы плохой идеей.
Тирск взглянул на конверт, затем чуть не выхватил его из рук Этроуза, узнав почерк своей дочери.
— Наверняка она изложит вам свою собственную версию того, что произошло той ночью, милорд. Сейджин Кледдиф пообещал ей, что письмо доставят непрочитанным, что я и делаю, так что не знаю его содержания, но сомневаюсь, что оно будет сильно отличаться от того, чем он поделился со мной. Не ожидаю, что оно будет точно таким же, как его рассказ. В конце концов, у нее несколько иная точка зрения. — Сейджин снова коротко улыбнулся. Но потом улыбка исчезла. — Боюсь, однако, что Кэйлеб попросил меня передать вам несколько иное сообщение.
— Какого рода сообщение?
— На самом деле это довольно просто. Точно так же, как вы когда-то сидели за столом напротив Кэйлеба, он сидел за тем же столом напротив вас, и он почти пугающе хорош в оценке других людей, Он оценил вас, и он знает, как мало вам нравились некоторые действия, которых требовала от вас Церковь. Обратите внимание, что я сказал «Церковь», а не «Бог». Есть разница, и думаю, вы знаете, в чем она заключается.
— Не буду притворяться, что не понимаю, о чем вы говорите. Но тот факт, что Клинтан мерзок и коррумпирован, автоматически не дает Кэйлебу и Мейкелу Стейнейру права уничтожать Мать-Церковь и бросать вызов Божьей воле.
— И вы ни на мгновение не верите, что они бросают вызов Божьей воле, — возразил Этроуз. — Сомневаюсь, что вы когда-либо в это верили. И даже если однажды это случилось, вы давно перестали в это верить.
Ответный удар сейджина лежал между ними, стальной вызов, который Тирск отказался принять. Он только пристально посмотрел на другого мужчину, не признавая обвинение… или отрицая его.
— Милорд, как я уже сказал, время поджимает, вам нужно прочитать письмо и написать еще одно, а мне еще предстоит пройти долгий путь сегодня вечером, поэтому я буду краток. Кэйлеб и Шарлиэн не выдвигают никаких требований в обмен на безопасность вашей семьи. И они полностью понимают, что вы не только были воспитаны сыном Матери-Церкви, но и что вы серьезно относитесь к своим клятвам короне Долара и своим обязанностям перед флотом, которым командуете. У человека чести нет выбора по этому поводу… если только против него не будет использован еще больший долг, еще большая ответственность. Эта более глубокая ответственность теперь снята с вас, но ни Кэйлеб, ни Шарлиэн не ожидают, что вы будете действовать вопреки тому, что, по вашему мнению, является наилучшими интересами вашего королевства и вашей собственной души. Если бы они попытались заставить вас, они были бы ничем не лучше храмовой четверки, и поскольку они отказываются быть таковыми, они послали меня вместо этого преподнести вам самый смертоносный подарок из всех.
Его спокойный взгляд встретился с взглядом Тирска в свете лампы.
— Свобода, мой господин. Это подарок Чариса вам. Свобода делать то, что вы считаете правильным… какими бы ни были последствия.
НОЯБРЬ, Год Божий 897
.I
— Дерьмо, — сказал лейтенант Климинт Харлис с большой точностью и чувством, когда подобрал руки под себя и оттолкнулся от грязи по колено, которая только что стянула сапог с его правой ноги.
— Становится немного трудновато, сэр, — сочувственно сказал Джиффри Тиллитсин, сержант его взвода, и пробрался сквозь густую, коварную кашу, чтобы протянуть руку помощи.
Харлис выплюнул отвратительный на вкус комок грязи и распрямился, когда Тиллитсин наполовину поднял его на ноги. Пальцы на его ноге без обуви съежились, когда их окутала холодная мокрая грязь, и еще больше склизкой грязи он стер с лица, когда сержант наклонился, чтобы сунуть руку во вспененное болото, где исчез сапог. Тиллитсин минуту или две шарил кругом, затем удовлетворенно хмыкнул, найдя его. Потребовались обе руки и вся его сила, чтобы вытащить сапог из глубокой выбоины, скрытой морем грязи, но в конце концов ему это удалось. Затем он перевернул его, выливая прерывистым, густым потоком похожее на кашу содержимое. Поток уменьшился до тонкой струйки, и он крепко встряхнул обувку, прежде чем передать ее владельцу.
— Может быть, вам лучше опереться на мое плечо, пока мы не вытащим вас из этого пятна, сэр, — предложил он. — Может быть, неплохая идея — посмотреть, сможете ли вы убедить квартирмейстера выдать еще одну пару. — Он поморщился. — Пора бы вам обзавестись новой парой — на этот раз со шнурками и всем прочим, — а снова вычистить и высушить эту будет нелегкой задачей.
— И что заставляет вас думать, что у квартирмейстера есть пара моего размера? — кисло спросил Харлис, принимая сапог и засовывая его под левую руку, в то время как правой рукой он обнял сержанта за плечи и начал прыгать на одной ноге по более мелкой грязи, которая граничила с выбоиной.
— Ну, что касается этого, то у нас с Эдуирдсом будет бутылка виски, которую я припрятал. Случится то, что может освежить его память.
— Взяточничество противоречит правилам. — Харлис бросил на Тиллитсина суровый взгляд, затем пожал плечами. — Кроме того, это, вероятно, не сработает. Обувь, похоже, в данный момент в дефиците.
— Никогда не узнаешь, пока не попробуешь, сэр, — философски заметил сержант, и Харлис фыркнул в знак веселого согласия.
Они добрались до берега лужи, и лейтенант с благодарной улыбкой снял руку с плеча сержанта. Эта улыбка быстро исчезла, когда он с отвращением посмотрел на сапог. Мысль о том, чтобы засунуть ногу обратно в него, была едва ли приятной, но времени на то, чтобы почистить и высушить обувь, не было. Капитан Мейзэк назначил офицерское совещание менее чем через два часа, а КП роты находился более чем в миле отсюда. Мысль о том, чтобы преодолеть это расстояние босиком — или даже наполовину босиком — была еще менее приятной. Кроме того, нога, о которой идет речь, была так же обильно покрыта грязью, как и внутренняя часть сапога, и она, вероятно, постепенно нагрелась бы до чего-то почти терпимого.
Он вздохнул, жалея, что у квартирмейстера нет пары полевых ботинок — таких, которые оставались на месте в самых трудных обстоятельствах — его размера. К сожалению, у него были большие ноги, далеко за пределами нормальных размеров, и он уже износил два полных комплекта настоящих полевых ботинок со шнуровкой. Вот почему он теперь застрял с парой сапог, которые носили конные пехотинцы имперской чарисийской армии. Конечно, он был едва ли единственным членом своего взвода, который нуждался в новых ботинках. Надеюсь, они будут доступны достаточно скоро, чтобы принести какую-то пользу — например, до того, как половина взвода слегла бы с пневмонией!
Он поморщился и засунул ногу обратно в ее хлюпающее гнездо.
— Лучше вернуться к этому, Джиффри. — Он не мог скрыть в своем голосе смирение, которое офицер не должен был демонстрировать перед своим личным составом, но Тиллитсин был с ним уже давно, и взводный сержант только усмехнулся.
— Возможно, вы правы, сэр, — согласился он и пошел вброд по грязи — гораздо более осторожно, чем Харлис, избегая более коварных участков — к инженерам, работающим над ремонтом того, что осталось от главной дороги, идущей параллельно каналу Ширил-Сиридан.
Еще один в бесконечной веренице грузовых фургонов, запряженных драконами, нагруженных едва ли на треть от того груза, который позволили бы приличные дорожные условия, промчался мимо, и Тиллитсин остановился, чтобы пропустить его. Колеса повозки были чертовски близки к росту человека, но местами грязь была по ступицы, когда напружившийся дракон тащил ее вперед. Этих повозок было много, как и трудолюбивых драконов, но в этих условиях они могли перевозить не более двух третей припасов, в которых действительно нуждались передовые части армии Тесмар. Однако разрушенная главная дорога предлагала еще более плохое движение, что вынудило их съезжать с дороги… что создало грязь, которая сделала движение там таким трудным и замедлила усилия трудолюбивых инженеров по ремонту главной дороги, чтобы они снова вернулись на нее.
А отступающие доларцы позаботились о том, чтобы его людям было не с чем работать, — мрачно подумал Харлис, следуя за сержантом под мелким дождем. — По крайней мере, это не был очередной ливень… в данный момент. Зимы в Саутмарче были менее суровыми, чем на севере, но это было лучшее, что можно было сказать о них. Возможно, люди мерзли не так сильно и не так часто, но им было холодно, мокро, жалко, и — в течение следующей пятидневки или двух — погода станет достаточно холодной, чтобы за ночь грязь начала подмерзать. К концу месяца может стать достаточно холодно, чтобы заморозить ее достаточно прочно и обеспечить приличную опору вместо хрупкой, предательской поверхности, которая выглядела твердой только до тех пор, пока кто-то не был достаточно глуп, чтобы попытаться пройти по ней. Хотя, возможно, и нет. Честно говоря, Харлис сомневался, что температура будет достаточно низкой, чтобы сделать что-то подобное.
Мама всегда говорила, что пессимисту любые сюрпризы будут приятными, — сказал он себе. — И, учитывая послужной список погоды до сих пор, любой, кто не является пессимистом, вместо этого должен быть чертовым сумасшедшим!
Он остановился и повернулся, глядя на запад вслед грузовому фургону, когда вдали прогрохотал гром. Несмотря на капающий дождь, этот гром не имел никакого отношения к погоде, и его челюсть сжалась, когда артиллерийский грохот стал громче. Это было напоминанием о том, почему его люди работали по колено — даже по пояс — в грязи и воде, чтобы восстановить главную дорогу до чего-то отдаленно пригодного. Линия фронта находилась менее чем в пяти милях от его нынешней позиции, и продвижение армии Тесмар замедлилось до мучительного, грязного, промокшего ползания.
Он вытер с глаз капли дождя, попутно удалив еще один слой грязи, и посмотрел вдоль канала, как будто думал, что действительно может увидеть вспышки выстрелов. Конечно, он не мог, но ему не нужно было видеть их, чтобы понять, что происходит. Разница между разрывами минометных снарядов и ревом более тяжелых орудий была совершенно отчетлива для уха, которое столько раз слышало и то, и другое, и артиллерийская дуэль больше не была чисто односторонней.
Армия Сиридан сэра Фастира Рихтира не очень усиливалась — королевской доларской армии, похоже, было трудно найти обученных воинов, — но солдаты в ее полках получали неуклонно растущий поток разработанных Доларом казнозарядных винтовок. Это была плохая новость; тот факт, что появлялось все большее число ленточных нарезных артиллерийских орудий, включая первые угловые орудия доларского производства, был еще хуже. К счастью, последних было все еще очень мало, и ни доларцы, ни армия Бога не могли — пока — противостоять непрямому огню минометов и угловых орудий Чариса. Это означало, что их артиллерия оставалась гораздо более уязвимой для контрбатарейного огня чарисийцев, поскольку доларские орудия должны были иметь прямые линии огня, а это означало, что у их противников были прямые линии огня по ним. Однако доларцы стали неуклонно лучше строить для себя защищенные — и гораздо более трудные для уничтожения — огневые точки, и их артиллеристам больше не нужно было находиться в пределах досягаемости винтовок своих врагов, поэтому они больше не выбивались снайперами в большом количестве. И эти их угловые пушки просачивались вперед. Маловероятно, что с самого начала доларские артиллеристы будут где-то так же искусны в их использовании, но это не означало, что они не будут болезненно эффективными, и чарисийская империя обнаружила на собственном горьком опыте, что доларцы быстро учатся, когда в них кто-то стреляет.
И у графа Хэнта тоже нет столько собственных минометов и угловых орудий для стрельбы, сколько ему хотелось бы, — с несчастьем подумал он. — На самом деле, ублюдки теперь превосходят его тридцатифунтовые орудия, а это все еще две трети его общей полевой артиллерии.
Поделиться книгой: