Дажьбог - прародитель славян

М. Л. Серяков

ДАЖЬБОГ,

ПРАРОДИТЕЛЬ СЛАВЯН

*

Художник И. Савченко

© Серяков М. Л., 2012

© ООО «Издательство «Вече», 2012

Моей маме, Серяковой Нине Алексеевне,

посвящается.

Вступление

Любого человека, любящего свою страну, а не заботящегося лишь о своем личном благополучии, нередко посещают вопросы, которые без преувеличения можно назвать вечными. Кто мы на самом деле? Как и для чего возник наш народ? В чем его истинное предназначите? Какова его судьба? Все эти вопросы не давали покоя многим поколениям думающих русских людей, которым была небезразлична судьба своей Родины. Особенно актуальными они становятся в трудные времена, которых, к несчастью, было немало в истории Руси. Немало мыслителей пытались дать ответы хотя бы на часть этих вопросов. В разное время ими было высказано немало интересных идей, но не об этих мыслях отдельных людей эта книга. Разум отдельного человека, пусть даже самого гениального, с неизбежностью ограничен. Между тем ответы, а точнее, один глобальный ответ на все эти вопросы уже был дан самим народом в глубокой древности. Мы не знаем, стал ли он плодом духовных исканий группы мудрецов, результатом коллективного народного творчества либо это было откровение свыше. Единственное, что мы знаем, — так это то, что у наших далеких предков уже на самой заре их истории как отдельного народа был миф. И миф этот был столь всеобъемлющ, что без преувеличения пронизал почти все стороны их материальной и духовной жизни и в конечном итоге сформировал их уникальное мирочувствование.

И миф этот был о Дажьбоге и о происхождении от этого бога великого племени славян. Благодаря ему наши далекие предки четко знали, как и для чего они появились на этой Земле, каковы их истинная сущность и подлинное предназначение. Этот миф давал им целостную систему мирочувствования и, указывая направление движения, наполнял их жизнь высшим смыслом. По своему значению в жизни всего народа данный солнечный миф можно назвать главным мифом славянского язычества.

Миф этот не возник на пустом месте. Он стал результатом долгого духовного развития наших предков. Согласно славянской мифологии, отцом Дажьбога был Сварог, которому автором этой книги было посвящено отдельное исследование[1]. Именно с богом неба Сварогом было связано откровение о небесном происхождении человеческой души: ее приходе со звезд на землю через пламя огня-Сварожича, т. е. сына Сварога, и по окончании земной жизни возвращение домой, на небо. Само обожествление неба относится к чрезвычайно архаичной эпохе. Греческий Уран и индийский Варуна, имена которых этимологически родственны славянскому Сварогу, относятся к первому, наиболее древнему поколению богов. Впоследствии с ним, богом звездного неба, наши далекие предки связывали свой переход от дикости к культуре, овладение огнем, возникновение первых ремесел, гончарного и кузнечного, равно как и начало хлебопашества и установление института брака. Все эти грандиозные перемены, коренным образом изменившие жизнь как всего общества в целом, так и каждого его члена в частности, были осмыслены мифологическим сознанием как результат деятельности Сварога как бога культуры. С того момента, как человек овладел искусством обработки металлов, самой популярной ипостасью этого бога становится его ипостась бога-кузнеца, которая с незначительными христианскими напластованиями сохранилась в народной памяти вплоть до XIX — начала XX в. Именно с этой ипостасью оказался связан миф о спасении героя от преследующей его матери змеев в кузнице, завершающегося перековкой божественным кузнецом ведьмы в кобылу и подчинении се человеку. По времени сложения рассмотренный миф знаменовал собой очередной крупномасштабный переворот в общественном устройстве, а именно победу патриархата над матриархатом, а по сути — вечную истину о победе над скотским началом в человеческой душе.

Как хронологически, по времени сложения отдельных аспектов его культа, так и мифологически Сварог относится к древнему поколению славянских богов. Именно этими отечественными мифами и руководствовался славянский переводчик «Хроники» Иоанна Малалы, когда указал, что бог-кузнец приходится отцом Дажьбогу. Если с его отцом Сварогом был связан по преимуществу переход праславянского общества от дикости к культуре, то эра Дажьбога знаменовала следующую принципиальную веху в его развитии — возникновение сакральных и нравственных основ государственности. Еще важнее было то, что народное сознание именно с образом Дажьбога связало третью, заключительную истину о возникновении самого племени славян на нашей Земле. Этот великий солнечный миф завершил создание целостной системы координат, с помощью которой наши далекие предки осознавали самих себя, окружающий их мир и свое место в этом мире. Дажьбог как божественный прародитель славян уже в силу этого занял одно из ключевых мест в их религиозных представлениях. Если со времен Нестора наша историческая наука традиционно искала ответ на вопрос: «Откуда есть пошла Русская земля», то образ дневного светила в качестве первопредка позволяет нам ответить на другой, не менее важный вопрос, относящийся к гораздо более древней эпохе: «Откуда есть пошло славянское племя». Без детального исследования всего комплекса представлений, связанных с Дажьбогом, невозможно понять древнейшую историю славян и сам процесс их духовного становления, благодаря чему славяне и стали славянами. Не говоря о ключевой роли бога Солнца в сложении национального самосознания славян, эра Дажьбога была гораздо ближе к Средневековью, чем эра Сварога, и уже в силу одного этого о первом сохранилось гораздо больше упоминаний в летописях и поучениях против язычества, чем о его отце. О том, какое громадное значение имел образ Дажьбога для наших предков, красноречиво свидетельствует тот факт, что отдельные связанные с ним поговорки и песни, где этот бог прямо назывался своим языческим именем (а не христианским псевдонимом, как это было в случае со Сварогом), сохранились в устной народной традиции вплоть до XIX — середины XX в. На фоне тысячелетних неустанных стараний христианства по тотальному истреблению на Руси любой памяти о наших исконных богах данный факт особенно показателен.

Сохранив имя Дажьбога, наш народ, к сожалению, не смог целиком сохранить ни сам солнечный миф, ни вытекающее из него свое мирочувствование, которое было на уровне сознания во многом безжалостно уничтожено новой религией, расчищавшей место для насаждения своих библейских догм и постулатов. За эту слабость и забвение своего истинного происхождения русский народ уже неоднократно, как будет показано ниже, весьма дорого платил как на духовном, так и на материальном уровне и, что самое главное, продолжает платить за свое превращение в «Иванов, не помнящих родства» до сих пор. В этом отношении миф о Дажьбоге — это наше великое прошлое, это, в форме негативных последствий его забвения, наше настоящее и, хотелось бы надеяться, в своей непосредственной, истинной форме будущее нашего народа. Однако влияние мифа о нем на разные стороны жизни наших далеких предков было столь велико, что оставило после себя множество следов. Внимательно изучая и сопоставляя эти следы, в настоящем исследовании мы попробуем, насколько это возможно спустя тысячу лет после насильственной христианизации» возродить главный миф наших предков. Без этого решающего шага невозможно ни восстановить разорванную более тысячи лет связь времен, ни вернуться к мирочувствованию и духовной целостности наших предков, ни приобщиться к их могучему светоносному духу.

Глава 1

ПИСЬМЕННЫЕ И ФОЛЬКЛОРНЫЕ ИСТОЧНИКИ О ДАЖЬБОГЕ И ЗНАЧЕНИЕ ЕГО ИМЕНИ

Письменные источники о Дажьбоге

Обзор древнерусских письменных источников о боге Солнца лучше всего начать со славянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы, который сразу даст представление о сущности этого персонажа отечественной мифологии. Как уже отмечалось в книге про Сварога, данный перевод, в ходе которого античные языческие божества оказались отождествлены со славянскими, был осуществлен весьма рано, в X в., и, скорее всего, в Болгарии. Впоследствии, когда на Руси создавалась Ипатьевская летопись, интересующий нас фрагмент был включен в ее текст под 1114 г. Рассказав о введении богом-кузнецом Сварогом единобрачия в Египте, воспринимавшегося им как колыбель цивилизации, летописец продолжал повествование о начале человеческой истории: «И по сем царствова сынъ его, именемъ Солнце, его же наричють Даждьбог, семъ тысящь и 400 и семьдесять днии, яко быти лѣтома двемадссятьма ти по лунѣ видаху бо егуптяне, инии чисти ови по лунѣ чтяху, а друзии деньми лѣт чтяху; двою бо на десять месяцю число потомъ оувѣдоша. От нслеже начата чѣловѣци дань давати царямъ. Солнце царь, сынъ Свароговъ, еже есть Дажьбогъ, бѣ бо мужъ силенъ; слышавше нѣ от кого жену нѣкую от егуптянинъ богату и всажену соущю. И нѣкоему, въсхотѣвшю блудити с нею, искаше ея яти ю хотя. И, не хотя отца своего закона расыпати, Сварожа, поемъ со собою моужь нѣколко своихъ, разумѣвъ годину, егда прелюбы дѣеть, нощью припаде на ню, не оудоси мужа с нею, а ону обрѣте лежащю съ инѣмъ, с нимъ же хотяше. Емъ же ю и мучи и пусти ю водити по земли в корзинѣ, а того любодѣйца всѣкну. И бысть чисто житье по всей земли Егупетьскои, и хвалити начата»[2]. — «И потом царствовал сын его, именем Солнце, его же называют Дажьбог, 7470 дней, что составляло двенадцать с половиной лет. Не умели египтяне иначе считать: одни по луне считали, а другие днями годы считали; число 12 месяцев узнали потом, когда начали люди дань давать царям. Дажьбог был сильным мужем; услышав от кого-то о некоей богатой и знатной египтянке и о некоем человеке, восхотевшим сойтись с нею, искал ее, желая схватить ее (на месте преступления) и не желая закон отца своего нарушать, Сварога. Взяв с собой нескольких своих мужей, зная час, в который она прелюбодействовала, ночью в отсутствие мужа ее застиг лежащею с другим мужчиной, которого сама облюбовала. Он схватил ее, подверг пытке и послал водить ее по земле египетской на позор, а того прелюбодея обезглавил. И настало непорочное житье по всей земле Египетской, и все восхваляли его».

Текст славянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы вместе с соответствующим фрагментом Ипатьевской летописи чрезвычайно ценен для нас в том отношении, что сразу позволяет понять природу изучаемого нами божества и часть связанных с ним идей. Во-первых, оба славянских средневековых источника указывают на то, что Дажьбог был богом солнца. Рисуя его как обожествленного правителя и, следовательно, как обычного человека, они тем не менее подчеркивают его мощь: «Солнце царь, сынъ Свароговъ, еже есть Дажьбогъ, бѣ бо мужъ силенъ». Во-вторых, он называется ими сыном Сварога, из чего вытекает, что он относится ко второму, более младшему поколению божеств славянской мифологии. В-третьих, эпоха правления Дажьбога связывается им с установлением царской власти в человеческом обществе, самым главным атрибутом которой называется именно дань: «От нележе начата чѣловѣци дань давати царямъ». О том, что данное обстоятельство не было плодом воображения древнего книжника, говорит то обстоятельство, что спустя века уплата дани на Руси была календарно приурочена к Петрову дню, следующему сразу за летним солнцестоянием: «В старину Петров день был сроком судов и взносом дани и пошлин. Известна еще Петровская дань, в которой «тянули попы». По зазывным грамотам приезжали в Москву ставиться на суд»[3]. Сам же этот день, посвященный после принятия христианства апостолу Петру, в русском народном календаре был непосредственно связан с движением дневного светила, как об этом свидетельствует следующая поговорка: «С Петра солнце — на зиму, а лето — на жару»[4]. Что касается суда, то, как следует из славянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы, осуществление правосудия было также непосредственно связано с богом солнца. Понятно, что со смертью Дажьбога, описанного славянскими книжниками в качестве смертного человека, эта традиция не прервалась, и весьма интересно, что автор Ипатьевской летописи исключил из своего произведения имеющуюся в славянском переводе «Хроники» Иоанна Малалы фразу о преемниках солнечного божества на египетском троне. О причинах подобного молчания отечественного летописца мы поговорим ниже, а пока отметим, что, хоть, следуя библейско-византийской традиции, Ипатьевская летопись и называет целый ряд правивших в Египте до Дажьбога царей — Местрома от рода Хамова, Ермию-Гермеса и Феоста-Сварога, который ввел для пребывающих в каменном веке людей первые законы, — собственно первым царем в полном значении этого слова оказывается лишь Дажьбог-Солнце. В-четвертых, солнцецарь следит за соблюдением установленных его отцом законов и строго наказывает за их нарушение. Понятно, что рассказ о казни прелюбодеев восходит к тексту Иоанна Малалы и не имеет никакого отношения к славянской мифологии, однако представление о солнце как гаранте правды в обществе имеет глубокие индоевропейские корни. Наконец, к эпохе Дажьбога текст относит введение солнечного календаря из двенадцати месяцев взамен лунного, что выглядит вполне естественно с учетом солярной природы этого божества.

Второй раз Дажьбог упоминается в летописи при рассказе о религиозной реформе Владимира Святославича в 980 г.: «И пача княжити Володимеръ въ Киевѣ единъ, и постави кумиры на холму, внѣ двора теремнаго: Перуна древяна, а главу его сребрену, а оусъ златъ, и Хърса, Дажьб(ог) а, и Стриб(ог) а, и Симарьгла, и Мокошь (и) жряху имъ наричюще я б(ог) ы»[5]. На первом месте в пантеоне Владимира оказался громовержец и бог войны Перун, на втором месте — солнечное божество Хоре, заимствованное, по всей видимости, славянами у своих южных ираноязычных соседей, а почетное третье место в этом перечне богов занял Дажьбог. Как было показано мной в исследовании о «Голубиной книге», если исключить двух явно неславянских божеств Симаргла и Хорса, то все остальные собственно славянские божества из этого перечня в своей совокупности в точности соответствуют описанию облика Первобога в данном духовном стихе. Дажьбог в этом контексте соотносится с солнцем как лицом Первобога, из тела которого возникла вся видимая Вселенная, что вновь подтверждает солярную природу этого божества, впервые отмеченную в славянском переводе «Хроники» Иоанна Малалы. Достоверность известия «Повести временных лет» о пантеоне Владимира подтвердили археологические раскопки в Киеве 1975 г. В их ходе было обнаружено небольшое прямоугольное сооружение, вытянутое параллельно великокняжескому дворцу X в. на расстоянии 25–27 м к востоку от восточной стены дворца. Фундамент этого сооружения датируется 971–988 гг., а наиболее вероятна указанная в летописи дата 980 г. Интересно отмстить, что оно было ориентировано по линии север — юг и на краях обрамлялось своеобразными «лепестками», на которых, очевидно, размещались языческие идолы. Понятно, что в центре пантеона должно было стоять изваяние Перуна, местоположение других богов определяется весьма предположительно. Б. А. Рыбаков довольно логично предположил, что на двух южных «лепестках» могли помещаться идолы Дажьбога и Хорса как солнечных божеств, обратив особое внимание на отстоящую на 2 м на юго-запад от фундамента ямку диаметром около 80 см, по краям которой прослеживаются следы двенадцати кольев, которые могли олицетворять годовой солнечный цикл из двенадцати месяцев. Впрочем, пантеон Владимира простоял на этом холме недолго — вплоть до следующей религиозной реформы этого же князя, принявшего через восемь лет христианство. «Проложное сказание о Владимире» в Прологе 1383 г. так описывает первое действие этого князя после крещения: «И пришедъ къ Киеву изби вся идолы: Перуна, Хорса, Дажьбога и Мокошь и прочая вся кумиры…»[6]. Хоть «Проложное сказание» было составлено достаточно поздно и, по всей видимости, его автор взял перечень славянских божеств из цитировавшейся выше летописной статьи 980 г., тем не менее эта фраза полностью соответствует исторической действительности, поскольку Владимир с рвением неофита начал энергично уничтожать всякую память об отеческих богах.

Еще один раз этот бог упоминается в «Слове Иоанна Златоуста о том, как поганые веровали идолам», написанном в XIII–XIV вв. Автор данного древнерусского поучения против язычества, посетовав, что и после крещения славяне продолжают поклоняться Перуну, Хорсу, вилам, Мокоши, упырям и берегиням, далее продолжает: «А друзии веруютъ въ Стрибога, Дажьбога и Переплоута, иже вертячеся ему пиють в розехъ, забывше Бога, створившаго небо и землю, моря и рекы и источникы и тако веселящеся о идолехъ своихъ»[7]. Сокрушения по поводу двоеверия своих современников создателя данного «Слова» наглядно показывают, что и спустя целых триста-четыреста лет после насильственной христианизации наши предки помнили и чтили своих исконных богов, игнорируя бога навязанной им религии, что вызывало сетования православного духовенства.

В пятый раз в письменных источниках имя древнерусского бога солнца встречается нам в знаменитом «Слове о полку Игореве». Его создатель так красочно описывает начавшийся упадок мощи Руси:

«Тогда, при Олзѣ Гориславличи, сѣяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вѣци человѣкомъ скратишась. Тогда по Руской земли рѣтко ратаевѣ какахуть, нъ часто врани граяхуть, трупиа себѣ дѣляче, а галици свою рѣчь говоряхуть, хотятъ полетѣти на уедие»[8]. «Тогда, при Олеге Гориславиче, засевалось и разрасталось усобицами, погибало достояние Дажьбожьего внука; в княжеских крамолах жизни людям сокращались. Тогда по Русской земле редко пахари на лошадей покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему переговаривались, собираясь полететь на добычу».

Второй раз автор «Слова о полку Игореве» упоминает Дажьбога опять-таки в контексте упадка величия родной страны:

«Уже бо, братие, не веселая година въстала, уже пустыни силу прикрыла. Въетала обида въ силахъ Дажьбожа внука, вступила дѣвою на землю Трояню, въсплескала лебедиными крылы на синѣмъ море у Дону; плещучи, упуди жирня времена. Усобица княземъ на поганыя погыбе, рекоста бо братъ брату: «Се мое, а то мое же». И начяша князи про малое «се великое» мълвити, а сами на себѣ крамолу ковати. А поганий съ всѣхъ странъ прихождаху съ побѣдами на землю Рускую»[9]. «Уже ведь, братья, невеселое время настало, уже пустыня войско прикрыла. Встала обида в войсках Дажьбожа внука, вступила девою на землю Трояню, восплескала лебедиными крыльями на синем море у Дона; плескаясь, прогнала времена обилия. Борьба князей против поганых прервалась, ибо сказал брат брату: «Это мое, и то мое же». И стали князья про малое «это великое» молвить и сами на себя крамолу ковать. А поганые со всех сторон приходили с победами на землю Русскую».

Язык этого уникального памятника древнерусской литературы весьма непрост для понимания современным читателем в силу своей исключительной метафоричности и обращения его создателя к уже утраченным мифологическим образам. Тем не менее оба упоминания «Дажбожьего внука» представляют для нашего исследования значительную ценность. Еще А. С. Орлов отмечал, что в «Слове о полку Игореве» слово внук значит «потомок во всех случаях употребления этого термина». Не вызывает разночтений и то, что сам образ «Дажбожьего внука» имеет, самое прямое отношение к Руси той эпохи. Среди исследователей нет единства только в отношении того, кого конкретно имел в виду под потомками Дажьбога автор «Слова» — правящую на Руси княжескую династию Рюриковичей либо же весь русский народ в целом. Использование этого оборота в тексте памятника делает равновероятными оба толкования. Тем не менее тот факт, что в приписке к псковскому Апостолу 1307 г., открытой К. Ф. Калайдовичем еще в 1813 г., приведенному выше образу «Слова о полку Игореве» о гибели из-за княжеских усобиц «жизни Дажбожа внука» соответствует оборот, где говорится о гибели «жизни нашей»: «при сихъ князехъ сѣяшется и ростяше усобицами гыняше жизнь наши въ князѣхъ которы и вѣци скоротилися человѣкомъ»[10], свидетельствует в пользу отнесения интересующего нас выражения ко всему русскому народу в целом, а не только к княжеской династии.

Основной контекст упоминания выражения о «Дажбожьем внуке» гениальным создателем «Слова о полку Игореве» предельно ясен: княжеские усобицы наносят страшный ущерб потомкам бога солнца как путем гибели людей во внутренних распрях, так и облегчая возможность иноплеменникам победно вторгаться на Русь. Понятно, что современной автору эпохе междоусобиц противопоставлялась прежняя эпоха единства князей и, соответственно, процветания потомков Дажьбога. Однако сама идея единства рода Рюриковичей, совместно владеющих различными русскими княжествами, имела под собой отчетливо языческую основу. В. Л. Комарович по этому поводу писал: «Необъясним был и пресловутый черед «лествичного восхождения» князей на киевский стол, явно имитировавший отношения старшинства при родовом строе, невыводимый, однако, из этого последнего непосредственно ввиду столь же явной его изжитости в XI–XII вв. Но в качестве сакрально-культового пережитка того же самого родового строя и эта загадка русской истории разрешается просто.

Субъектом владельного права русских князей был весь княжеский род не потому, что он сам сохранял до XI–XII вв. включительно архаичную структуру неделенного рода, а в силу только опиравшегося на язычество культового обычая: не обособленный от другого властелин-вотчинник, а совладелец в общем владении, русский князь долго — дольше, чем феодалы на Западе, — не находил правовой и экономической опоры своим вотчинным притязаниям именно в силу тяготевших над ним пережитков язычества.

И тяготели они в сознании той эпохи не только над субъектом, но и над объектом княжеского права: подобно роду неделима была, по крайней мере в идее, земля.

Культ земли, как и рода, в русском язычестве был одним из основоположных»[11].

Вывод В. Л. Комаровича тем более значим, что оп бьиі сделан автором исключительно на основании летописного материала, без привлечения текста «Слова о полку Игореве». Проанализировав использование в ту эпоху внеканонической «дедней и отней молитву», двойных (крестильных и «русских» или «мирских») имен, даваемых новорожденным, отдельные примеры княжеского права и явно языческий обычай постригов, этот исследователь пришел к следующему заключению: «…и если и исторических князей — Рюриковичей — в самом деле объединял сравнительно так долго родовой культ, то он не мог первоначально тоже не быть культом родоначальника. Только в поисках такого родоначальника для князей Рюриковичей надо сразу же, конечно, отказаться от самого Рюрика…»[12] Сам В. Л. Комарович подобного полусакрального родоначальника видел в Вещем Олеге, однако в свете приведенного выше примера из Ипатьевской летописи и славянского перевода «Хроники» Иоанна Малалы мы можем заглянуть в глубь веков еще дальше и предположить, что исходным родоначальником русских князей был бог солнца Дажьбог, первый царь на земле в собственном смысле этого слова. В этом случае становится понятной отмеченная выше странность автора Ипатьевской летописи, совершенно нелогично опустившего имевшуюся в славянском переводе византийского текста фразу о наследниках Дажьбога-Солнца. Понятно, что если данная фраза могла навести читателей на весьма неприятную для новой религии мысль о происхождении правящей княжеской династии от языческого бога, беса по терминологии усиленно насаждаемого христианства, то, с точки зрения монаха-летописца, о ней вообще следовало умолчать. Поскольку вопрос этот чрезвычайно важный, мы не станем спешить с окончательными выводами и сформулируем данное предположение пока на уровне предварительной гипотезы, которую необходимо подтвердить другими, независимыми от «Слова о полку Игореве» данными.

Завершая рассмотрение образа Дажьбога в этом «золотом слове» Древней Руси, необходимо обратить внимание читателей на ту особенность, что в обоих фрагментах этот бог упоминается в семантическом поле образов, которые непосредственно восходят к сфере деятельности его небесного отца Сварога. Так, в первом случае гениальный создатель «Слова о полку Игореве» дважды обыграл мотив пахоты. Сначала с ним метафорически сравнивались усобицы, которые «засевались» Олегом Гориславичем, который действовал подобно пахарю. Именно от этих засеянных и разросшихся княжеских усобиц и погибало достояние Дажьбожьего внука. Конкретизируя процесс гибели достояния потомков бога солнца, двумя строчками ниже автор уже напрямую вводит образ прервавшейся обработки земли крестьянами: «Тогда по Русской земле редко пахари на лошадей покрикивали». Подобное двойное обращение к образу пахоты вряд ли является случайным и заставляет нас вспомнить, что Сварог, как было показано в первой книге нашего исследования, сам являлся, по сути дела, изобретателем земледелия, выковавшим людям первый плуг. Однако с пахотой был связан и его сын, как солнечное божество. В XIX в. на Украине была записана песня, где солнце спустя почти тысячу лет после крещения жителей Киева прямо называется богом:

Ой піду я темним лугом, Оре милий своіім плугом, Чужа мила поганяє, І к сонечку промовляє: Поможе, боже, чоловіку, Щоб так орав поколь віку[13].

Чрезвычайно показательно, что к богу солнца обращаются за помощью в деле пахоты, изобретенной его отцом. Связь дневного светила с земледельческим трудом не ограничивается данной песней и встречается нам в русском совете-пословице: «Борони посолонь, лошадь не вскружится». Отголоски былого культа солнца просматриваются и в русской поговорке «Люди восходящему солнцу поклоняются», и в сделанном еще в XIX в. И. И. Срезневским наблюдении: «Словаки веруют в божественность Солнца, называют его святым и владыкою неба и земли, призывают на помощь в заговорах от недугов, веря, что оно помогает людям…»[14] Следует отметить, что в отдельных регионах славянского мира традиция воспринимать дневное светило как бога дожила до XX в. и К. Мошинский с некоторым удивлением констатирует результаты этнографических наблюдений: «Так, болгарские или русские женщины в разговорах с малыми детьми употребляют выражение «бог» (обычно в уменьшительных формах) не только в обычном понимании: бог, святой образ, крест, но также в смысле: солнца, луна и огонь. Мать-русинка, показывая, например, ребенку огонь, объясняет, что это бог; или когда ее спрашивают, где бог, показывает на солнце и т. п.»[15]

Во втором фрагменте «Слова о полку Игореве» резко осуждаются русские князья, которые стали «сами на себя крамолу ковать». В связи с этим стоит напомнить, что Сварог был богом-кузнецом и в этом качестве был связан не только с обработкой металлов, но и с «обработкой» слов. В древнерусском языке слово ковать помимо своего основного значения означало также «замышлять», как правило, недоброе: «не добро зла ковати мужю праведну»; «развращено срдце куеть злая на всяко время»[16]. В силу тесной связи кузнечного дела с магией ст. сл. слово КОВЪ приобрело значение «дурное намерение», «обман», ср. ц. сл. КОВЪ — «злой умысел», «злое ухищрение»: не добро… кова ковати. Подобная семантика сохраняется вплоть до XIX в. и встречается нам у Шевченко: А тим часом вороженьки чинять свою волю: кують речі недобрії. В этот же контекст целиком и полностью вписываются «кующие козни» русские князья в «Слове о полку Игореве». Тот факт, что в обоих случаях, когда речь заходит даже не о самом Дажьбоге, а о его потомстве, автор «Слова» в качестве метафор использует примеры деятельности, непосредственно связанные с семантическим полем Сварога, является еще одним доказательством в пользу истинности родословной обоих богов, изложенной в славянском переводе Иоанна Малалы и воспринятой создателем Ипатьевской летописи.

Кроме Дажьбога в «Слове о полку Игореве» упоминается и другой древнерусский бог — Хоре. По мнению большинства исследователей, это божество было заимствовано нашими далекими предками от своих ираноязычных соседей и наряду с сыном Сварога также олицетворяло собой дневное светило. Естественно, возникает закономерный вопрос о соотношении между собой двух солнечных божеств. Ответ на него на основе анализа текста дал еще в начале прошлого века Ф. Е. Корш: «Хоре есть солнечное божество, как и Дажьбог, но отличается от него примерно так же, как Ηλιοζ от Απόλλων, т. е. преимущественно, если не исключительно тем, что представляет собой самое светило, лишь олицетворенное и обоготворенное, а Дажьбог служит мифическим выражением всех сил и действий солнца, отчасти расширенных, но и лишенных первоначальной конкретности путем метафорического толкования»[17]. Продолжая сравнение двух языческих божеств, исследователь отмечал: «…видно, что певцу «Слова», как уже, вероятно, его предшественникам, Дажьбог представлялся чем-то вроде жизненного начала, обусловливающего происхождение и существование человечества вообще и «русичей» в частности, если не в особенности. Из этого различия между Хорсом и Дажьбогом, повидимому, следует, что первый на Руси новее второго»[18].

Изображения солнечного божества

Кроме письменных источников от эпохи Древней Руси до нас дошли два изображения, которые могут быть связаны с рассматриваемым солнечным божеством. В первую очередь это знаменитый Збручский идол (рис. 1), представляющий собой совокупность трех миров — небесного, земного и подземного. В верхнем, небесном, ярусе идола скульптор изобразил двух богов и двух богинь, в среднем ярусе — соответственно двух мужчин и двух женщин и, наконец, в нижнем ярусе — одну стоящую на коленях фигуру, поддерживающую земную твердь, которая по своим размерам явно соответствует персонажам верхнего яруса, а не людям. Поскольку один из небесных богов Збручского идола был изображен с конем и палашом, то подавляющее большинство исследователей довольно логично предположили, что перед нами бог войны Перун. Хоть оба этих атрибута, как мы увидим ниже, могли принадлежать и богу солнца, тем не менее, если принять во внимание соотнесенность всех четырех изображений верхнего яруса с символикой небесных светил, подробно рассмотренной в исследовании о «Голубиной книге», по всей видимости, перед нами действительно предстает на этой грани древнеславянский бог войны. Подобный вывод подкрепляется и тем, что на одежде второго мужского божества этого яруса был изображен круг с шестью лучами внутри него (рис. 2), который с эпохи бронзы являлся одним из символов солнца. Если мы примем во внимание, что бог Перун соотносился с лупой, а богиня Макошь, также явно изображенная на этом идоле, — с планетой Венерой, которая зачастую воспринималась народным сознанием как два объекта — «звезда утренняя» и «звезда вечерняя», — то перед нами действительно предстанет небосвод с тремя важнейшими для древнего человека светилами. Дополнительными доказательствами в пользу того, что второе мужское божество действительно соответствует богу солнца, является как то, что эта грань идола была ориентирована на юг, так и то, что ему, единственному из четырех небожителей, в нижнем ярусе соответствует пустой регистр. Поскольку подземный мир издревле ассоциировался с тьмой и мраком, выглядит вполне логично, что древний скульптор поместил изображения бога нижнего мира лишь под теми изображениями богов небесного яруса, которым соответствуют ночные светила, но не стал изображать его вид со спины под солнечным божеством.

Рис. 1. Збручский идол. Общий вид

(Источник: Рыбаков Б. А.

Язычество Древней Руси. М., 1988)

Рис. 2. Солярный знак на Збручском идоле

(Источник: Рыбаков Б.А.

Язычество Древней Руси. М., 1988)

Вторым изображением, соотносимым исследователями с Дажьбогом, можно считать Псковский каменный идол, найденный в пойме р. Великой к северу от устья Промежицы. Сам идол, к сожалению, был утрачен, но сохранилась его фотография, сделанная в 1928–1929 гг. Отечественные летописи ничего не говорят об этом идоле, однако о нем написал в своем дневнике немецкий путешественник Иоганн Давид Вундерер, посетивший в 1590 г. нашу страну. Описывая окрестности Пскова, он сообщает следующие ценные сведения: «Перед городом видели мы двух идолов, поставленных в давние времена жрецами, которые им поклонялись, а именно Услада, каменное изваяние которого в руке имеет крест, (и) Хорса, который стоит на земле с мечом в одной руке и молнией (буквально «огненным лучом», как отмечал переведший этот фрагмент А. Н. Кирпичников. — М. С.) в другой. Поблизости он них (виден) полевой лагерь Стефана (Батория), который в 1581 г. осаждал Псков, и там же остатки относящихся к нему башен»[19]. Долгое время сообщение немецкого путешественника считали выдумкой, заимствованной у Герберштейна. Однако в 1897 г. при земляных работах неподалеку от р. Промежицы, по обе стороны от которой к югу от Пскова и был разбит лагерь Стефана Батория, и был обнаружен один из описанных Вундерером идолов. Как и отметил путешественник, у пего оказался виденный им знак: «На груди заметны следы поврежденного рельефного крестообразного знака, явно сделанного одновременно со скульптурой. Изваяние носит следы преднамеренного разрушения: обколот торс, отбит кончик носа, отсутствуют нижняя часть фигуры и руки»[20]. В силу этого мы не можем сказать, действительно ли идол держал в руках крест, как про это писал Вундерер, или же этот знак был просто высечен в левой стороне груди, как это можно предположить, глядя на фотографию. Заметка немецкого путешественника свидетельствует, что у Пскова еще в самом конце XVI в. стояли в неприкосновенности языческие идолы, которые были разрушены христианами лишь позднее. Понятно, что имена божеств Вундерер действительно позаимствовал у Герберштейна, неправильно принявшего летописное описание внешнего облика Перуна, у идола которого был «ус злат», за имя отдельного божества Услада. Точно так же гадательно он назвал и второго псковского идола именем Хорса. Анализировавший этот источник А. Н. Кирпичников на основании знака креста соотнес найденное каменное изваяние с древнерусским богом солнца Хор-сом или Дажьбогом, а фигуру с мечом и молнией — с Перуном.

Однозначно определить, какой идол изображал какого бога, не представляется возможным. С одной стороны, крест действительно является одним из символов солнца. С другой — символика меча была отнюдь не чужда и богу дневного светила. Змееборческий миф гораздо ближе Перуну и во многом сменившему его в христианскую эпоху Илье-пророку, однако и солнечное затмение в сознании древних славян могло восприниматься как нападение змея на дневное светило. Весьма многое зависит от того, что имел в виду под вторым атрибутом псковского бога-змееборца немецкий автор — молнию или луч. В первом случае перед Псковом действительно стоял идол громовержца Перуна, во втором случае — бог солнца. Так или иначе, но один из двух псковских идолов вполне мог изображать Дажьбога. В свете того, что большинство исследователей относят появление Хорса в древнерусском языческом пантеоне за счет влияния ираноязычных племен на восточных славян, можно предположить, что его почитание было свойственно в первую очередь южной части Древней Руси, а не далекому от контактов с причерноморскими кочевниками северо-западу нашей страны, где и был найден этот идол. Если мы примем во внимание это соображение, то стоявший еще в конце XVI в. около Пскова идол изображал в качестве солнечного божества не Хорса, а именно Дажьбога.

Если сравнить изображения обоих идолов, то обращает на себя внимание одна интересная деталь, а именно отмеченность местонахождения сердца. Все четыре божества небесного яруса Збручского идола весьма своеобразно держат руки: правая находится в районе сердца, а левая — на печени. При этом если оба женских божества держат в правой руке предметы — одна кольцо, а вторая рог, — то у обоих мужских божеств правая рука свободна и покоится на сердце. По всей видимости, древнерусский скульптор, создавая эту композицию, изобразил некий ритуальный жест. В случае с псковским идолом символизирующий солнце крест был также высечен на месте сердца. Связь этого важнейшего органа человеческого организма с важнейшим небесным светилом нам встречается и в устном славянском фольклоре. Параллелизм солнца с сердцем мы видим в концовке одного болгарского заговора от смещения последнего:

Солнце — над лесом! Сердце — на место![21]

Соотнесенность солнца и сердца мы видим и в русских сказках о рождении чудесного ребенка: «Как уехал сын, так чрез два ли, три ли месяца жена его родила: по локти в золоте, по бокам часты звезды, во лбу светел месяц, против сердца красно солнце». В другой сказке вновь повторяется это описание: «Королевна родила без него сына — по локоть руки в золоте, по колена ноги в серебре, во лбу месяц, супротив ретива сердца красное солнце»[22].0 глубокой древности связи солнца и сердца говорят и филологические данные. Согласно им, оба интересующие нас слова были образованы одинаковым способом еще в праславянскую эпоху. Так, например, исследуя возникновение русского слова сердце, М. Фасмер отмечает: «Праславянское sъrdъko, как и sъlnъko (см. солнце), содержит уменьш. — ко-»[23]. То же самое исследователь говорит и по поводу обозначения дневного светила: «Праслав. sъlnьсе — уменьш. образование от sъlnъ… Образование аналогично сердце»[24]. Соотнесенность дневного светила с сердцем присутствует и в древнегреческой традиции: «Одни утверждают, что центр мира — Солнце, которое они считают сердцем всего мира»[25]. Еще более древней является хеттская молитва дневному светилу, где, в частности, при описании его могущества и всеведения говорилось:

<…> В сердце человеку Смотришь, Солнце, прямо с высоты, Сердца ж твоего никто не видит[26].

Как видим, солнце оказывается связано с сердцем человека, которое оно видит с небесной высоты. Попутно автор гимна отмечает, что сердце солнца никто не видит, подчеркивая мотив таинственности и сокровенности наиболее важной части дневного светила. В силу этого можно предположить, что подобная ассоциация зародилась в эпоху даже не праславянской, а индоевропейской общности.

Стоит отметить, что идолы бога света продолжали создаваться на Руси и после официального введения христианства. «Слово истолковано мудрости от св. апостол и пророк и отец о твари и о дне рекомом неделе, яко не подобает крестьяном кланятис неделе, ни целовати ея, зане тварь есть», созданное в XII–XIIІ вв., рисует весьма безрадостную для повой религии картину: «а невѣрниі написавше свѣт болваномъ і кланяються емоу, то таковиі творца хоулять… Гдь рече створимъ заря и слнце и свѣтъ прольяся і свѣти всю вселеную, і не рече о болванѣ. Болванъ бо есть во ідолъ написанъ. <…> никто же бо (не) может оуказати образа свѣту. Но токмо видимъ бываетъ»[27]. Как видим, автор поучения против язычества сокрушается по поводу упорства своих современников, которые еще спустя несколько столетий после насильственной христианизации продолжали изображать свет в виде идола и покланяться ему. При этом данный идол был изображен в человеческом облике, как мы узнаем из призыва того же автора к своим читателям: «покланятис единому б(ог) у сущему въ трни а не твари, написанѣі во образъ члвчь на прелесть малоразумным і на пагубу д(у) шамъ ихъ»[28]. Об антропоморфности идола бога света в поучении речь заходит еще один раз: «ідоломъ кланяхутсь во образъ члвчь и послужиша твари тѣ і нѣсть ползъ от нихъ»[29]. Хоть автор «Слова» ни разу не называет в своем произведения имени бога света, в честь которого еще при нем на Руси продолжали ставить идолов, мы со значительной долей вероятности можем предположить, что это был именно Дажьбог. Все из того же поучения против язычества мы можем узнать, что поклопснис идолу бога света было приурочено к воскресенью или недели. как назывался этот день в Древней Руси. Проповедник христианства не устает повторять, что праздновать следует Воскресенье Христово, а не одноименный день недели, который представлялся к тому же в виде идола: «да чему се есть писана недѣля, та предана намъ кланятися сі. і четити ю. <…> тако ти і мы не можемъ ся остати норова того пустошнаго, еже кланятис твари, того дѣля дано імъ недѣля, да на томъ познаютъ хво воскрнье. <…> і кланяющися воскренью хвоу, а не дни недѣли»[30]. Если мы обратимся к индоевропейским параллелям, то увидим, что в латинском этот день назывался Dies Solis, современном англ. Sunday, нем. Sonntag, голл. Zontag, др. сканд. и современном шведском и датском Sunnurdagr, и во всех этих языках эти слова обозначают буквально «день Солнца». Данные сравнительного языкознания также указывают на то, что идол света был посвящен именно дневному светилу.

Следы культа солнца присутствуют и на городище Бубнище в Ивано-Франковской области на Украине, отнесенном И. П. Русановой и Б. А. Тимощук к числу славянских святилищ. На скалах там встречаются солярные знаки, углубления в форме ладони, личины[31]. Кроме того, в Белоруссии известен камень Даждьбог около деревни Кременец Лагойского района. На этом камне имеются пять широких углублений, а при изучении его окружения археологи обнаружили вымощенную крупными валунами прямоугольную площадку, края которой были строго ориентированы по сторонам света. Даждьбогов камень (другие его названия Дажбогов или Святой) пользовался поклонением практически вплоть до настоящего времени. Э. А. Левков писал, что еще в 1985 г. культовый камень использовался во время обряда вызывания дождя. В засуху к нему в лес шли из деревни старые девы. Камень сначала обмыли молоком, а потом, приподняв жердями от земли, просили дождя. А. Платов сопоставил этот белорусский обряд с аналогичным обрядом в Древнем Риме. За городом в храме Марса хранили lapis manalis («камень предков»), который в засуху римляне вносили в город именно для вызывания дождя[32]. Связь бога солнца с вызыванием дождя может показаться несколько странной, поскольку магическое мышление обычно отталкивалось от связи между собой подобных явлений. По интересующему нас обряду вызывания небесной влаги древнерусское поучение против язычества «Беседа Григория Богослова об испытании града» сообщает нам о таком обычае: «Овъ въ требоу створи на стоуденьци, дъжда искы от него…»[33]. Согласно этому тексту, славяне-язычники приносили жертвы земной воде, а отнюдь не богу солнца. Однако дождь в архаическом сознании мог связываться не только с водой, но и с семенем небесного божества, оплодотворяющего мать-землю. И в этом контексте обращение за ним к Дажьбогу как богу-прародителю, равно как и участие в белорусском обряде старых дев, становится весьма логичным. В пользу подобной цепочки образов говорит и то, что обеспечивающий вызывание небесной влаги древнеримский камень назывался именно «камнем предков», что также весьма показательно. Хоть в данном случае объектом поклонения является и не антропоморфное изображение, а простой камень, однако для нас здесь важнее всего то, что в живой народной традиции белорусов вплоть до нынешнего времени сохранилось почитание бога дневного светила под его языческим именем.

Рис. 3. Писало из Преслава, Болгария, X в. (Источник: Георгиев П. П. Изображение на четирилико славянско божество из Преслав// Археология (София), 1984, № 1)

Еще одно изображение бога солнца было найдено на территории Болгарии. Речь идет о костяном писале из Преслава, датируемым X в. (рис. 3). Его навершие венчают четыре человеческие головы, которые описавший памятник П. П. Георгиев идентифицирует с мужскими и женскими божествами, что явно роднит его композицию с описанным выше Збручским идолом. Каждая из четырех граней писала покрыта солярными знаками (кружками с точками), расположенными различно.

Так, например, на приведенной одной грани таких знаков семь, что явно наводит на мысль о семидневной неделе. На другой грани подобных знаков также семь, однако они расположены не вертикально, а сгруппированы по четыре и три знака. С одной стороны, семерка была числовым символом Вселенной и обозначала членение мироздания по горизонтали (четыре стороны света) и по вертикали (небесный, земной и подземный миры). Однако то обстоятельство, что три солярных знака изображены в виде треугольника, а не вертикальной линии, не позволяет, по мнению П. П. Георгиева, соотнести их с вертикальной структурой мира, а служит, скорее всего, указателем женского пола божества, изображенного на данной грани писала. Если принять это предположение, то тогда четыре верхних знака символизируют собой горло, груди и пупок солярной богини. На двух остальных гранях солярные знаки располагаются строго вертикально, но их там уже не семь, а шесть. Между солярными знаками изображены растения, указывающие на роль небесного светила в произрастании земных злаков. Четырехликость миниатюрного идола Преславского писала вполне понятна: еще в глубокой древности люди научились определять четыре ключевых положения солнца на небе в течение его годового движения — зимнее и летнее солнцестояния и весеннее и осеннее равноденствия. Со значительной долей вероятности мы можем предположить, что перед нами именно изображение Дажьбога, сделанное болгарскими славянами-язычниками. Остается еще добавить, что сам Преславский идол был сделан из оленьего рога, символизировавшего собой бессмертие.

Дажьбог в восточнославянской устной традиции

О глубокой укорененности образа солнечного божества в народном сознании свидетельствует то, что в разных концах восточнославянского мира он продолжал бытовать под своим языческим именем в песнях и поговорках практически вплоть до настоящего времени. В д. Хмелино Череповецкого уезда Новгородской губернии Е. В. Барсов еще во второй половине XIX в. записал от крестьянки Ирины Калиткиной три таких поговорки: «Покучись Дажьбогу, управит понемногу», «Дажьбог все минет» в смысле «Полно тосковать», а когда чего-нибудь недоставало, то говорили: «Что тужить-то, о Дажь-Бог»[34]. Как отмечает в своем словаре В. И. Даль, в северных и восточных русских диалектах слово купить кому-нибудь о чем-либо означало «просить неотступно, униженно», «кланяться», «умолять», «домогаться», «докучать», ср. поговорки типа: «Кучился, мучился, а упросил, так бросил»; «Мучится, а никому не кучится»; «Покучься соседу»; «Насилу рубля докучился» и т. п. Что касается второй половины рассматриваемой поговорки, то слово управит имеет оттенок властности, словно напоминая о том, что тот, кто совершит данное действие, облечен властью — божественной и царской. Вторая же поговорка отсылает нас к представлению о цикличности движения солнца и, по всей видимости, несет в себе примерно такую же смысловую нагрузку, как выражение «Время все лечит». Задолго до того, как эта поговорка была записана на Руси, практически аналогичную мысль применительно к дневному светилу высказал античный писатель Ахилл Татий: «Ведь время — это лучшее лекарство от печали, оно одно врачует душевные рапы. Щедро радостью солнце; понемногу проходит даже самая глубокая скорбь, побеждаемая дневными заботами, хотя подчас избыток ее и вскипает в пылающей душе»[35]. Что касается третьего выражения, то оно в той или иной мере соотносится с представлением об этом боге как подателе благ. В этой связи стоит вспомнить, что в «Слове о полку Игореве» к семантическому полю Дажьбога относятся времена обилия, противопоставляемые его автором современному ему положению вещей.

Если все эти поговорки были записаны в Новгородской губернии, то в Рязанской губернии все в том же XIX в. люди, подтверждая правдивость своих слов, божились следующим образом: «Авосьта Дажба, глаза лопни!»[36] Подобное выражение далеко не случайно, поскольку возникло в результате пересечения двух мифологических представлений — связи солнца с глазами и роли дневного светила как блюстителя правды. Оба представления весьма архаичны и восходят еще ко временам индоевропейской общности. Первый мотив встречается нам в различных апокрифах, в которых христианские мотивы тесно перемешались с языческими. Так, в «Сказание, како сотвори Бог Адама» повествуется про то, что Бог создал первого человека из восьми частей «и поиде очи имати отъ солнца и остави Адами единого лежаще на земли»[37], а воспользовавшийся этим дьявол измазал его калом и тиной. Еще один памятник древнерусской письменности прямо утверждает: «Слнце объще око чловѣкомъ…»[38] Эту же черту мы видим и в славянских загадках: «Солнцу, как и месяцу, в загадках приписывается функция «смотреть» и объект обладания — один глаз, так, укр. солнце—одно око мае всюду заглядає…»[39] Аналогичный образ мы видели и в русской загадке, в которой солнце описано как не только говорящей правду, но и всюду смотрящей птицей. Тесная связь солнца и глаза нам встречается и в индоевропейской мифологии. Так, индийская Ригведа констатирует, что два важнейших небесных светила возникли из тела космического Первобога Пуруши:

Луна из (его) духа рождена, Из глаза солнце родилось… (РВ X, 90, 13)[40]

В других ведийских гимнах солнце описывается как глаз более высоких, по сравнению с ним, по статусу богов Митры-Варуны (РВ VII, 61,1; X, 37,1). В этом качестве дневное светило наделяется всевиденьем (в одном из гимнов прямо говорится о «всевидящем солнце» — РВ 1,50,2) и, соответственно, всезнанием:

(Знает) рождение богов, (видит) далеко и близко, (Солнце) вдохновенное, Глядя на прямое и кривое у смертных, Это Солнце замечает действия чужого. (РВ VI, 51, 2)

Про Сурью, одного из солнечных божеств, другой гимн говорит в аналогичных выражениях:

Поднялся Сурья на высокие равнины, Видящий, что прямо среди людей и что криво. (РВ IV, 1, 17)

Орфический гимн древних греков так описывал космический образ Зевса, наделенного способностью всеведения:

Очи — Солнце с Луной, противу грядущею Солнцу[41].

Аналогичное утверждение мы видим и в одном из вариантов русского духовного стиха о «Голубиной книге», рассказывающего о творении Вселенной из тела Первобога:

А и белый свет — от лица божья, Со(л)нцо праведно — от очей его, Светел месяц — от темичка…[42]

Представление о связи дневного светила с правдой нашло свое отражение как в русских поговорках типа «Правда краше солнца» или «От всех уйдешь кривыми путями-дорогами, только не от очей солнечных», так и в старинном чешском обычае, когда от присягавшего в некоторых, особо важных случаях требовали, чтобы он стал лицом на восток, повернувшись к утреннему солнцу. Этот источник света не только следит за соблюдением людьми правды, но и способен наказать ее нарушителей. Отголоски этого представления нам встречаются в древнерусском апокрифе «Слово от видения Павла апостола». Видя сверху человеческие грехи, «Солнце многажды бо моляшеся Богу глаголя: Господи, все содержай, и доколѣ неправдѣ человѣчь терпиши и беззаконіи многих! Вели, Господи, да ихъ пожгу, да не творятъ зла»[43]. Исходя из этого древнего, языческого в основе своей представления 197-й псалом духоборов однозначно предписывал участникам этой секты следующее: «Солнце светит на всех правдою, такожде подобает и человеку быть не лживому, справедливому…»[44] Как видим, «Животная книга» духоборов не только подчеркивает параллелизм человека и солнца, но и изображает последнее как источник правды на Земле. Дневное светило выступает хранителем правды не только в памятниках письменности или учении отдельной секты, но и в таком жанре русского фольклора, как загадка. А. Н. Афанасьев приводит такую показательную загадку о солнце: «Сидит птица без крыльев, без хвоста, куда ни взглянет — правду скажет»[45]. К этому же комплексу представлений следует отнести и один из вариантов объяснения солнечных затмений, зафиксированный в XIX в. у украинцев: «Видя беззакония, творимые ежеминутно человечеством, солнце иногда в невыносимой горести закрывает лицо свое руками, отчего и происходят затмения солнца»[46]. Хоть само это объяснение механизма затмений более позднее по сравнению с образом пытающихся проглотить дневное светило космических чудовищ, тем не менее оно непосредственно восходит также к чрезвычайно архаической идее о связи солнца с правдой.

Чрезвычайно показательно, что в псалме духоборов именно солнце является источником правды. Исследовавшие лексику древнего славянского права В. В. Иванов и В. Н. Топоров отмечали, что «ргаѵъ имеет отношение к сфере упорядоченного, законосообразного, определяющего функционирование и самого мира (природный аспект) и отношений в обществе (социальноправовой аспект). Специфика славянской традиции по сравнению с другими близкородственными как раз и заключается в архаичной нерасчлененности понятий права, справедливости и закона… Право, правда, справедливость, как и воплощающий их закон, имеют божественное происхождение, исходят от Бога, ср.: божья правда (ср. формулу: а тот став скажет как право пред Богом. Пек. Суди. Грам. 20, стр. 55 и др.), божий суд»[47]. Однако солнце, олицетворяемое нашими предками в облике Дажьбога, как раз и было тем богом, от которого непосредственно и исходила эта божья правда. Весьма примечательно, что данный корень прав-, как отмечают эти лингвисты, имеет в славянских языках на только социально-правовой, но и природный аспект, что также напрямую соотносится с образом дневного светила, помогая понять генезис этого чрезвычайно важного понятия. Описывая заключение Игорем мирного договора с Византией, «Повесть временных лет» дословно приводит слова русских послов, которых послали заключить мир «на вся лѣта, доднеже съяеть слнце и весь мир стоить»[48], а описывая процедуру утверждения договора в Киеве, летописец вновь особо подчеркивает, что «да аще будетъ добрѣ Игорь великий князь да хранить си любовь правую да не разрушится доднеже слнце сьяеть и весь миръ стоить в нынешния вѣки и в будущая»[49]. Как видим, договор между языческой Русью и Византийской империей заключался на все время существования этого мира и сияния в нем дневного светила. Как было показано мной в исследовании о роте, в основе всех международных договоров лежало представление о вселенском законе, который и обеспечивал существование мира в его упорядоченном состоянии. Именно поэтому в договорах с Византией, заключаемых Олегом и Святославом, в качестве небесных гарантов исполнения мирного соглашения с русской стороны фигурируют Перун и Волос, бывшие в своей совокупности богами — хранителями вселенского закона. Игорь клянется одним Перуном, и, возможно, именно поэтому в тексте договора появляется ссылка на солнце. Как следует из украинского выражения, записанного еще в XIX в., «Сонце би тя побило!» в смысле: «Щоб тебе Біг (т. е. Бог) покарав!»[50], дневное светило продолжало восприниматься не только в качестве бога, но и в качестве карающей силы.

Связь дневного светила с правдой присутствует и в Древней Индии, и ведийский гимн недвусмысленно это констатирует: «Правду протянуло солнце» (РВ1,105,12). Другой гимн однозначно определяет два этих начала в качестве основополагающих соответственно для Земли и Неба:

Правдой держится земля, Солнцем держится небо… (РВ X, 85, 1)

Генетически родственные идеи присутствуют и в хеттском гимне, частично рассмотренном выше в контексте связи солнца с сердцем. В полном виде этот гимн звучал следующим образом:

Солнцу — слава! В сердце человеку Смотришь, Солнце, прямо с высоты, Сердца ж твоего никто не видит. Если кто-нибудь поступит дурно, Ты вверху увидишь и осудишь. Я иду своей дорогой правды. Кто б ни поступил со мною дурно, Солнце, пусть увидишь ты его! <…> Всей страны обряд и договор Устанавливаешь только ты[51].

Солнце не только видит сердце человека, что предполагает его связь со зрением, с ним еще связывается и понятие справедливости и суда над земными существами, и особенно над теми, кто мешает человеку идти дорогой правды.

Помимо приведенных выше поговорок и выражений до нашего времени дошло даже несколько песен с запада Украины, где упоминается имя языческого древнерусского божества солнца. Первая песня «Поміж трьома дорогами, рано-рано» была записана в с. Стрижавцы Винницкой области и опубликована еще в 1924 г.:

Поміж трьома дорогами, рано-рано, Поміж трьома дорогами, ранесенько, Там здибався князь з Дажбогом, рано-рано, Там здибався князь з Дажбогом, ранесенько. Ой ти, боже, ти, Дажбоже, рано-рано, Зверни ж мені з доріженьки, ранесенько. Бо ти богом рік від року, рано-рано, Бо ти богом рік від року, ранесенько. А я князем раз на віку, рано-рано, А я князем раз на віку, ранесенько. Раз на віку в неділеньку, рано-рано, Раз на віку в неділеньку, ранесенько. Между трех дорог, рано-рано,  Между трех дорог, ранесенько, Там встречался князь с Дажьбогом, рано-рано, Там встречался князь с Дажьбогом, ранесенько. Ой ты, боже, ты, Дажьбоже, рано-рано, Направь меня на путь, ранесенько. Потому что ты ведь бог из года в год, рано-рано, Потому что ты ведь бог из года в год, ранесенько. А я князем раз на веку, рано-рано, А я князем раз на веку, ранесенько. Раз на веку в воскресенье, рано-рано,  Раз на веку в воскресенье, ранесенько.

В с. Старый Олсксинец Кременецкого района Тернопольской области в 1970 г. был записан другой вариант этой же песни:

Поміж трьома дорогами, рано-рано, Поміж трьома дорогами, ранесенько, Там здибався князь з Дажбогом, рано-рано, Там здибався князь з Дажбогом, ранесенько. Ой ти, боже, ти, Дажбоже, рано-рано,  Ой ти, боже, ти, Дажбоже, ранесенько. Зверни мені з доріженьки, рано-рано, Зверни мені з доріженьки, ранесенько. Бо ти богом рік од року, рано-рано, Бо ти богом рік од року, ранесенько. А я князем раз на віку, рано-рано, А я князем раз на віку, ранесенько[52].

В этой песне князем называется молодой, жених, в связи с чем лишний раз можно вспомнить о том, что по славянской мифологии Дажьбог был сыном Сварога, а последний, как было показано в посвященной ему книге, был покровителем свадьбы. Эта песня демонстрирует мощь духовной памяти жителей этих двух областей Украины. Несмотря на насаждаемое целое тысячелетие христианство, Дажьбог прямо назван богом в обоих вариантах этой песни: первый раз в начале обращения к нему жениха: «Ой ти, боже, ти, Дажбоже», причем в следующем куплете подчеркивается его неизменный божественный статус: «бо ти богом рік від року», т. е. из года в год. Повторяющийся во всех куплетах рефрен «рано-рано», «ранесенько» показывает, что эта встреча человека со своим божеством произошла на восходе солнца, что в очередной раз подтверждает солярную природу Дажьбога. Последний куплет первого варианта песни, отсутствующий во втором ее варианте, подчеркивает, что встреча эта произошла именно в воскресенье — день, посвященный богу солнца. Примечательным является и место встречи между трех дорог — в восточнославянской традиции перекрестки издревле считались местами встречи человека со сверхъестественными силами. В обращении к Дажьбогу жених сам сравнивает себя с богом дневного светила, подчеркивая, что, в отличие от бога, который является таковым постоянно, он является женихом-князем всего лишь один-единственный раз в своей жизни. Тем самым отмечается параллелизм жениха с Дажьбогом, который через это соотносится и со свадебным ритуалом, и с самим понятием князя. То, что монолог этот произносится по пути на свадьбу, еще более усиливает связь бога солнца с предстоящим бракосочетанием. Чрезвычайно важной оказывается просьба жениха к Дажьбогу «зверни ж мені з доріженьки». В украинском языке слово зверни означает не только «сворачивать», «свернуть», «своротить», «повернуть», но также и «направлять (на кого, на что, куда)», «обращать», «устремить»[53]. Очевидно, что в песни интересующий нас термин употреблен во втором значении, причем с подтекстом «направь меня на путь (истинный)». Очевидно, Дажьбог направлял молодого на свадьбу, своим светом при восходе солнца указывая ему верный путь. Этот фрагмент песни заставляет нас вспомнить близкую картину из «Слова о полку Игореве»:

Игореви князю богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую, къ отню злату столу[54]. — Игорю-князю бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую к отчему золотому столу.

Весьма показательно, что бог указывает князю путь сразу после обращенного к трем сферам мироздания заклинания его супруги, причем последней из стихий, к которым обращалась Ярославна, было «светлое и трижды светлое солнце». Из текста самого «Слова о полку Игореве» трудно сделать однозначный вывод, какой именно бог, христианский или языческий, указывает князю путь из плена в родную землю, однако в свете рассмотренной украинской песни «Поміж трьома дорогами, рано-рано», где именно Дажьбог направляет жениха-князя на истинный путь, можно предположить, что и в самом «Слове» именно дневное светило является богом — указателем пути не только к свободе, но и «к отчему золотому столу». В пользу этого говорит как неразрывная связь с солнцем самого Игоря, которая будет рассмотрена нами ниже, более общая связь дневного светила с княжеской властью в принципе, равно как и упоминание «светлого и трижды светлого солнца» непосредственно перед упоминанием о боге, указывающем Игорю путь из плена. О глубокой укорененности в народном сознании связи бога и пути свидетельствуют записанные В. И. Далем еще в XIX в. поговорки: «Добрым путем Бог правит» и «Добрый (нужный) путь Бог правит»[55].

В пользу отождествления Дажьбога с богом, указывающим верный путь, говорит и приводимая С. Килимником украинская колядка-щедривка о трех дорогах добра молодца, в которой имя языческого бога солнца звучит рефреном:

…Ой за лісом, за лісочком, Ой Даждьбоже! Сіно косить Василечко, Ой Даждьбоже! Сіно косить, коням носить, Ой Даждьбоже! Нате, коні, наїдайтесь, — Ой Даждьбоже! У три дороги собирайтесь… Ой Даждьбоже! У першую доріженьку — до матінки, Ой Даждьбоже! У другую доріженьку — до батенька, Ой Даждьбоже! У третюю доріженьку по милую… Ой Даждьбоже![56]