Бруша реки Алва

Елена Черткова

Бруша реки Алва

– Далеко еще? – со вздохом спросил Вильям.

Солнце, бросавшее последние лучи сквозь кружево ветвей, заставляло отливать медью черные кудри юноши. Глаза цвета выдержанного яблочного вина скучающе скользили по пейзажу предгорья, высушенного летним зноем. Повозка, на которой братья ехали, подскочила на очередной кочке и хорошенько обдала пылью.

Жако жалел, что взял с собой младшего брата. Можно было и в одиночку отвезти бочки в город, но недавно вернувшийся из военной школы Вильям тосковал в семейной кинте1, затерявшейся в горной долине среди десятка одинаковых сельских хозяйств. Пышущий молодостью и задором, он часами мог с горячностью вспоминать о своих приключениях или делиться со старшим братом мыслями и мечтами. Жако же они неизменно казались слишком наивными и далекими от реального положения вещей. Он надеялся, что путешествие поможет Вильяму не только развеять скуку, но и сделать какой-то шаг от слов к делу. Зря. Торговля и полезные знакомства ничуть не заинтересовали брата. И сейчас, когда на редкость душный вечер, дорожная пыль, прилипшая к телу (а после удачной женитьбы у Жако его становилось все больше), и урчание живота делали дорогу бесконечной, пресная физиономия молодого сержанта только раздражала. Поэтому старший брат не ответил, а только подстегнул старую лошадку, хотя знал, что Треска быстрее не пойдет.

Стемнело. Начиналось полнолуние. Серебряный диск, будто изъеденный молью, висел так низко, что дорога была отлично видна. Еще Один поворот – и за крупным угловатым камнем зашумит река Алва, питающая всю долину. До их кинты оставалось не более часа.

– Давай искупаемся? – вдруг предложил Вильям, потягиваясь.

Здесь русло имело широкую заводь, а в долине Алва ветвилась так, что иногда мельчала до ручья. Жако подумал, что его розовощекая Паула наверняка давно и сладко дремлет, приобняв малышку Карен. Так почему бы не позволить свежему потоку смыть с него тяжесть долгого и трудного дня?

Вильям прекрасно плавал, да и нырял так, словно в воде у него мгновенно вырастал рыбий хвост. Брат его, наоборот, заходил в реку осторожно и держался ближе к берегу.

– Тихо! Слышишь? Что это? – с опаской спросил Жако, дождавшись, пока его спутник появится из воды.

Вильям откинул назад мокрые волосы и прислушался. В журчание потока вплетались странные шлепки, слишком громкие и неравномерные, чтобы принять их за удары воды о камни.

Поляну, на которой остановилась их телега, обнимали заросли мимозы и невысокого кустарника. Темная зелень спускалась к самой воде и скрывала от них ту часть берега, откуда доносились звуки.

Торопливо накинув одежду прямо на мокрое тело, братья подкрались взглянуть, что происходит. Пышная ветвь, склонившись к земле, обнажила перед их взглядами картину: у самой воды, на плоских, отполированных течением валунах, в пол оборота сидела девушка. Ее белоснежные одежды будто сияли в холодном лунном свете. Тяжелые черные локоны, разбросанные по плечам и спине, тонули в этом свечении. Незнакомка вытерла лоб изящным запястьем и потянула из воды тяжелую ткань. На такой огромной простыне могло бы улечься семеро. Она светлым пятном колыхалась в движении потока.

– Бруша! Ей-богу, бруша! – зашептал, задыхаясь, Жако. – Водяная! Смывает кровь убиенных!

Чуть пухлые губы его дрожали, казалось, он вот-вот начнет креститься.

– Брось, брат! – усмехнулся Вильям. – Сказки рассказывай своей дочери!

Он выпрямился во весь рост и шагнул из их укрытия навстречу незнакомке.

– Попросит чего – не отказывай! Проклянет!!! – взвыл ему в спину Жако, но тот уже не слышал.

Девушка резко повернулась. Ее пронзительный взгляд заставил Вильяма вздрогнуть. Нечеловеческая красота незнакомки погасила все желания, кроме того, чтобы подойти ближе. Яркие губы на необычно бледном лице приоткрылись, будто она хотела что-то сказать, но не решалась.

Юноша слегка поклонился.

– Сеньорита… – произнес он негромко. В шепоте ночи и на фоне неподвижности красавицы даже звук его шагов казался излишне резким и неуклюжим. – Не нужна ли вам помощь? – неуверенно спросил Вильям, не зная, с чего еще начать разговор в столь необычной обстановке.

Алые губы тронула еле уловимая улыбка. Это придало молодому человеку смелости сделать еще несколько шагов.

– Да, прошу… – мягкий голос незнакомки прохладным шелком коснулся его слуха. Но вместе с тем какая-то колючая безысходность сквозила в ее словах. – Одной мне не справиться…

Юноша поспешил к ней и, ловко поймав конец светлой ткани, поднял его над пляшущим потоком. Но стоило повернуть ее, чтобы отжать воду, как из белоснежных складок между пальцами засочилась темная жидкость, отливающая багрянцем в сиянии луны. Руки затряслись. Холодок резанул по груди. Вильям отшатнулся, роняя стремительно окрашивающуюся ткань, и уставился на девушку. "Бежать! Бежать!" – перепуганным голубем билось внутри, но незнакомка явно не собиралась на него бросаться. Она сидела неподвижно: плечи опущены, темные глаза излучают густую печаль, даже обреченность.

– Это к-кровь? – спросил он, стараясь совладать с собой, но голос предательски дрогнул.

– Я могу говорить лишь с теми, кто соглашается помочь… – проникновенно, даже умоляюще ответила она. – Это обязательное условие. Доброе и бесстрашное сердце – ключ к спасению…

– К спасению кого?!

– Детей, которым суждено погибнуть…

Девушка подалась вперед и коснулась ледяными пальцами руки Вильяма. Он вздрогнул, но руки не отнял. Погрузив ее в воду, бруша заставила молодого солдата дотронуться до одного из темнеющих на белой простыне пятен. Вспышка, подобная вылетающему из горнила пламени, на мгновение ослепила Вильяма, а потом оранжевый свет, отступая, показал знакомую ему комнату. В этих стенах он спал сам, когда был еще мальчишкой. Сейчас у того же окна стояла кроватка его племянницы Карен. Губы малышки были бледны, лоб блестел от испарины. Паула, супруга Жако, склонилась над дочерью со свечой в руке. Ее глаза сегодня явно обронили не одну слезу. Огонек на фитиле дрогнул и потух. Из воцарившейся вновь темноты постепенно проступил речной берег. Девушка исчезла, но окровавленная простыня неспешно дрейфовала по течению в направлении деревни.

Вильям ринулся в воду. Когда река приняла его в холодные объятья, он ухватился за край материи и потянул на себя. Сначала показалось, что ткань за что-то зацепилась: тащить ее к берегу было необычайно трудно. Но все же она двигалась. Упираясь ногами в гладкие камни, юноша поволок страшную простыню на берег. Невыносимо медленно; она взрывала бороздами землю так, будто то была не ткань, а острая коряга…

И вдруг в одно мгновение она перестала сопротивляться, высохла и обмякла. От такой резкой перемены Вильям выронил ее и брякнулся рядом сам.

Переведя дух, он прислушался – обычная летняя ночь, полная запахов и звуков. Можно было бы решить, что все это ему лишь померещилось, если бы не раскинувшаяся у ног материя. Конечно, уже изрядно испачканная, но пропитывавшая ее ранее кровавая мгла исчезла. Дрожащими пальцами Вильям свернул простыню и пошел к повозке.

Жако сидел бледный и неподвижный – голова вжата в плечи, руки вцепились в вожжи. Он следил за приближением брата глазами и чуть оживился, только когда тот заговорил:

– Нам нужно скорее возвращаться…

– Ты помог ей? – задыхаясь от волнения, спросил Жако, заставляя фыркающую темнобокую Треску тронуться с места.

– Да… Она… – Вильям пытался подобрать слова. Час назад расскажи ему кто такую историю – поднял бы на смех. С детства он слышал, что подобных тварей называли чертовщиной или нечистью. Но самому ему казалось, что он давно не встречал подобной чистоты. А то, что ему привиделось? Что это было? Предсказание? Предупреждение? – Она велела торопиться домой… – соврал парень наконец, так и не сообразив, как объяснить произошедшее.

– И отпустила? Просто отпустила, и все?!

– Как видишь…

Огонек свечи в окне детской они увидели издалека. Сердце Вильяма сжалось в ноющий комок. Стало ясно, что показанное брушей видение не было наваждением. Малышке Карен и, возможно, другим детям действительно угрожала опасность.

…Уже отправляясь в свою спальню, юноша заметил в гостиной Паулу. Шмыгая носом, жена брата извлекла из секретера потертую кожаную папку. Руки женщины тряслись, заставляя подпрыгивать сидящее на фитиле свечи пламя. Ветхие листы выскользнули и разлетелись по полу. И вместо того, чтобы собирать их, Паула осела и горько расплакалась.

Вильям с сомнением взглянул на сверток грязной ткани в руках, бросил его на софу и поспешил к безутешной матери. Ему не приходилось видеть ее такой раньше. Бойкая и веселая, Паула умела встречать невзгоды шутками, и те, словно обломав об этот непокорный нрав свое жало, уже не казались такими трудными. Сейчас парень лишь держал руку на ее сотрясающемся плече и ждал, пока она будет способна хотя бы выговориться.

Его взгляд зацепился за один из листов, лежащий у самого носка его сапога. Почерк был ужасным, фразы – неграмотными. Это, очевидно, был какой-то народный рецепт. Даже не рецепт, а ритуал. Или как еще назвать те чуждые церкви да и просто образованному уму поверья, лишенные всякого здравого смысла: петли, завязанные за спиной жертвы, утопленные в молоке птицы, швейные иглы, насыпанные под порог… Впрочем, после сегодняшней ночи он уже мог отнестись серьезно к любым суевериям.

Увлеченный попыткой разобрать текст в полумраке гостиной, Вильям не заметил, что Паула уже немного успокоилась и наблюдает за ним.

– Думаешь, я сумасшедшая? – все ещё тихо всхлипывая, прошептала она. – Безбожница? Карен и раньше болела. Но сейчас это что-то другое… Неотвратимое! Необъяснимое! Будто чьи-то незримые руки тянут ее в темноту… Я пыталась давать ей лекарства. Молилась за нее. Но что бы я ни делала, ей становится только хуже. Теперь я решила поискать иного совета. Моя бабка, а потом мать записывали то, во что поколения простых женщин верят тайком. К чему прибегают от отчаяния. Не суди меня за это, Вильям!

– Кто я такой, чтобы судить любящую мать, которая ищет способ спасти свое дитя! К тому же… Я и сам недавно понял, что неизведанное не равно несуществующее, как и не равно дурное…

Женщина с удивлением подняла на него заплаканные глаза, а потом смутилась и начала собирать потрепанные листы. Помогая ей, юноша успел подумать, что Паула могла бы пролить свет на случай у реки, но расспрашивать ее в таком состоянии не решился. Поэтому, клятвенно пообещав, что поможет найти способ вылечить девочку, забрал сверток и поспешил в свою комнату. И насчет помощи он не лукавил, ибо верил, что встреча с брушей была не случайна. Ее слова дарили надежду, но Вильям не знал, что с ними делать…

Он зажег лампадку и расстелил на столе материю. Сейчас она казалась до смешного небольшой – менее браса2 по широкой стороне. На пожелтевшей ткани, словно десятилетие провалявшейся в сундуке, виднелись рыжие разводы и пара темно-коричневых пятен.

Вильям нахмурился и перевернул простыню. Потом еще раз. И тут воздух, словно застывая, застрял у него в горле. Невнятные разводы внезапно приобрели очертания карты. Он узнал ветвящуюся Алву, пастбище, соседские владения и, наконец, их собственный дом, отмеченный крошечным пятном засохшей крови…

Шумно выдохнул. Налил стакан воды. Сделал пару глотков, остальное плеснул на руку и протер лицо. Крупные капли стукнули о деревянный пол. Юноша снова бросил взгляд на ткань, надеясь, что карта ему почудилась, но та беспощадно смотрела на него глазами отмеченных Провидением домов.

Что делать с этим открытием, он не знал. Идти к соседям посреди ночи, чтобы проверять свою догадку, было бы просто глупо. Поэтому Вильям упал, не раздеваясь на кровать, надеясь, что усталость заберет его в целительное небытие. Но, увы, сон к нему не торопился. Утомившись лежать с закрытыми глазами, парень бездумно уставился на разлитую по полу воду.

В мелких лужицах отражался свет ясного ночного неба, такого яркого в первый день полнолуния. Вдруг поверхность воды слегка вздрогнула. Мелкие круги разбежались в стороны – и из центра высунулось что-то светлое и остренькое. Потом еще повыше и еще… Через пару мгновений над полом показалась хрупкая девичья ручка.

Вильям заморгал, пытаясь прогнать наваждение. Однако вместо того, чтобы исчезнуть, изящные пальчики ухватились за дощатый край. Вода подпрыгнула, и лужа на полу изрядно разрослась.

Опираясь на руки, вынырнула, словно из ванны, уже знакомая ему прекрасная девушка. На этот раз волосы ее и платье были мокрыми. Пряди прилипали к фарфоровому лицу, шелк – к телу. Пронзительный взгляд темных глаз ледяными иглами пригвоздил юношу к кровати, словно бабочку к картонке.

– Верни мне простынь, глупец! Ты не ведаешь, что творишь! – с вызовом произнесла бруша, однако сквозь гнев ночного видения отчетливо проступало волнение. – Брось ее в воду на закате… А если осмелишься, помоги закончить начатое… Тогда и я помогу спасти детей.

– Ты знаешь, как вылечить Карен?! Так говори! – вскричал Вильям и вскочил.

В тот же миг видение растаяло, а юноша под барабанную дробь своего сердца резко проснулся, как от дурного сна. Еще не высохшие лужицы на полу отражали разгорающуюся зарю.

Он встал, сходил умыться, подошел к столу, где лежала ткань, и оторопел. На карте проступало два свежих алых пятна. Вильям сдернул ее со стола – по темному лаку размазались две кровавые полосы…

То ли не желая смотреть в глаза опасениям, то ли бессознательно страшась собственной причастности, Вильям свернул простыню и спрятал под матрас. После чего поспешил на кухню поискать чего-нибудь на завтрак. Работница приходила рано, но сегодня он опередил даже ее.

Кухня располагалась на первом этаже. Узкая и вытянутая, словно коридор, она освещалась лишь через узорчатое окошко двери, ведущей на задний двор. Юноша нашел под вышитым полотенцем пару ломтей вчерашнего хлеба, вытащил из погреба горшочек с маслом и решил поесть всухомятку. На разогрев жаровни, чтобы сварить кофе, у него не было ни желания, ни сил.

Выйдя с куском хлеба на задний двор, он устроился на низкой скамье и задумался, вспоминая вчерашний разговор с Жако. По дороге, тот, конечно же, приставал с расспросами. Впрочем, любопытства в его речах было куда меньше, чем желания предостеречь. По словам брата, бруши были ведьмами, совершившими грех убийства. Причем жертвами оказывались беспомощные, спящие люди. Божья кара за этот грех – вечность стирать простыни, перепачканные в крови жертв. И, конечно, вовек их не отстирать.

Не было сомнений, что в долине происходит какая-то чертовщина. Однако с рассказом Жако эта история не сходилась.

Вдруг, распугав сочную зелень лимона широкими крыльями, появилась крупная утка и приземлилась в кустарнике. Странное дело! Во-первых, по окрасу она была куда темнее обычных, а пятна вокруг глаз черные, как уголь. Во-вторых, русло реки проходило по краю их имения, достаточно далеко от дома. Что делать здесь этой птице? Но более всего привлекали внимание черные бусины глаз, слишком пристально следившие за юношей. Вильям отломил кусок хлеба и бросил в траву. Утка поежилась и не сделала ни шага.

– Может, это и не утка вовсе, – раздался из-за спины голос Паулы.

Она стояла в проеме открытой двери, потом шагнула на задний двор и присела рядом.

– Так и не смогла уснуть?

– Смогла. Задремала у постели Карен, да она меня разбудила, – женщина кивнула в сторону утки. – На подоконнике сидела. Клюв к дочкиной подушке тянула. Как только я глаза открыла, она крыльями хлопнула и в небо.

– А кто же это тогда, если не утка?

– Бруша, может. Водяная. Дурные вести принесла, – горько вздохнула Паула.

Вильям вздрогнул.

– Бруша?

– Да, бабушка говорила, что днем они утками оборачиваются.

– Расскажи, пожалуйста. Что ты о них знаешь?

Паула снова усмехнулась.

– Раньше считалось, что бруши лишь предвестники беды, но не ее источник. Они что-то вроде прорицателей. Чуют смерть, пытаются остановить ее, да не могут. Говорят, что их на небо не берут за то, что по их вине другие погибли. И крякать им в земных прудах и речонках, пока вину свою не искупят.

– И как они могут это сделать?

– Не знаю, – пожала плечами Паула. – Сами вроде как не могут. Им кто-то помочь должен. А чего ты вдруг ими так заинтересовался?

Но Вильям не успел ответить. В дверях кухни появилась работница. Как обычно румяная и будто немного запыхавшаяся, тетушка Мария звонко запричитала:

– Что же такое творится! У Сильвы сынишка тоже с утра еле живой! Луиза пошла к остальным спросить…

В этот момент утка шумно сорвалась с места и направилась в сторону соседской кинты.

Солнце, словно отлитое из розового золота, уже не жалило глаза, но еще оставалось горячим. Вильям приехал верхом, поэтому дорога заняла куда меньше времени, чем в прошлый раз на повозке. Посчитав, что пока слишком рано, он прогуливался вдоль реки. Его мысли вились вокруг слов Паулы о том, что бруши могут искупить свою вину. Само собой, в первую очередь его волновала Карен и другие дети. Но вместе с тем он не мог не рисовать себе ужасы бесконечного плена в неуклюжем птичьем теле. Ночи в холоде и одиночестве на пустынном берегу. Нескончаемые и, конечно, напрасные попытки отстирать кровь того, кто погиб по ее вине. Каково это – знать о надвигающихся бедах и безмолвно наблюдать за тем, как страдают люди? Или того хуже, нести эту весть… И сколько уже длится для нее эта пытка? Годы? Десятилетия? Столетия?

Наконец он остановился. Достал материю, развернул и аккуратно положил на бегущую у ног воду. Однако его пальцы продолжали удерживать край.

Изображение деревни и запекшиеся пятна крови, промокая, мгновенно будто ожили. Коричневые разводы и подтеки стали ярко-алыми и окрасили скользящий по ткани поток багряной дымкой.

– Я хочу помочь! – прошептал Вильям. – Хочу помочь детям. И хочу помочь тебе, если это в моих силах. Позволь мне поговорить с тобой…

Где-то в вышине раздались хлопки крыльев. Утка камнем спикировала в реку, и снова воцарилась напряженная тишина. Юноша всматривался в перегоняющие друг друга потоки там, куда нырнула птица. Но вдруг одним рывком ткань выдернули из его рук. На мгновение он заметил исчезающие в глубине бледные пальцы.

– Мне и правда нужна помощь… – раздался голос за его спиной. Вильям, подпрыгнув на месте от неожиданности, обернулся.

Девушка, сухая, в простом, но аккуратном белом платье, как ни в чем не бывало стояла у него за спиной. Причем так близко, что он мог рассмотреть, как вьющийся локон уютно лег во впадинку у ключицы. Как кончики ресниц отливают медью в последних лучах солнца. Как игриво устроилась над губой пара милых родинок: побольше и совсем крошечная.

– Ты сказала, что знаешь, как спасти Карен. Я все сделал. Принес ткань. И… Я готов помочь, только скажи, что требуется!

Черные глаза бруши хитро прищурились, будто оценивая, чего собеседник стоит.

– Сварить меня нужно… Видел, я уткой оборачиваюсь? Нужно до заката меня подстрелить, суп сварить и детей им накормить. К утру все здоровы будут.

Вильям даже поперхнулся.

И тут бруша весело рассмеялась. Звонко и задорно.

– Ты бы видел свое лицо! – выдавила она, сгибаясь от смеха и упираясь руками в коленки. – Шучу я! Шучу!

Парень вроде и почувствовал себя глупо, но ее озорной хохот, хоть и ненадолго, распугал хмурые тучи, нависшие над сердцем. Вильям тоже прыснул.

– Это хорошо, мне бы не хотелось в тебя стрелять, – ласково произнес он.

– Почему? Я же не живая, – в голосе девушки кололась нотка ехидства.

– Ты чувствуешь что-нибудь? – спросил юноша.

Девушка, не ожидавшая этого вопроса, слегка стушевалась.

– Не так, как раньше… – тихо ответила она.