Помоги проекту - поделись книгой:
Лучик, я гибну от тоски, от беспредельной любви, поклонения и самоотвержения…
Вы волшебница, Вы художник, Вы красочная чуткость!»
Мучился, но был молод, постепенно залечивал раны временем, другими занятиями и новыми знакомствами. Проходит всего несколько дней, и тон его писем едва начинает меняться на отчетный, причем иногда по самым неожиданным поводам. Так, уже 31 января в половине четвертого дня он сообщает возлюбленной: «3–4 часа пил чай с девушкой из Пскова, представлял Лучика». Как именно он ее представлял и чем это кончилось в случае с неизвестной псковитянкой с чаем, Рославлев не пояснил. 1 февраля Всеволод Юрьевич в очередной раз признался в любви Лучику, но одновременно отчитался о передаче вещей, махорки и сахара ее мужу. И так — еще более трех недель. Переписка эта — адская мука и для любовника, и для любовницы, и, возможно, для мужа, который непрерывно передавал из Бутырки записки с благодарностями Рославлеву и просил сообщать своей жене, как он — ее муж — ее любит. Копий этих записок, из содержания одной из которых Наталья Рославец и узнала, что Голубовский и Рославлев не были ранее знакомы, в деле набралось семь листов…[103]
Несчастному любовнику окончательно стало ясно, что «судьба играет человеком», им — Всеволодом — играла Люся Голубовская, а ими всеми — Наталья Рославец, только на допросе в МЧК, но это вряд ли сильно его потрясло. Последнее сохранившееся письмо Рославлева в адрес Лучика, датированное 11 часами дня 26 февраля 1920 года — за неделю до вызова в ЧК, уже совсем непохоже на его первые послания. Всеволод Юрьевич сообщал Ольге, что ее муж («не могу называть его Жоржем!») прекратил голодовку. На этом, скорее всего, любовник счел свой долг исполненным и отказался от дальнейшей помощи супругу любовницы. Каждый из них зажил теперь своей, новой жизнью. И только Люся, вернувшаяся на Украину, как будто начинала все сначала, потому что снова была с братом, снова в родных местах и какое-то время, вероятно, уже думала о том, чтобы вернуться в совсем другие места: туда, где провела часть своего детства. В уголовном деле Георгия Голубовского подшита тетрадка, исписанная женским почерком: самодельный словарик итальянского языка[104]. Словарик не начального, но и не слишком продвинутого уровня. Примерно второй год обучения. Это значит, что еще летом и осенью 1919 года по какой-то неизвестной нам причине Люся Голубовская решила вспомнить один из языков, с которыми столкнулась и которые, видимо, пыталась выучить в детстве, живя с матерью и братом в Европе. Может быть, в Советской России ни она, ни Жорж (вспомним его визит к поляку Бродовскому) себя больше уже не видели? Готовились в разведку?
Глава шестая
Агент Полевого штаба
Как мы помним, в воссозданной красными Военной академии Генерального штаба предусматривалось трехлетнее обучение. Владимир Воля прибыл в Москву в сентябре 1919 года, в ноябре две недели провел в тюрьме под следствием по делу о взрыве в Леонтьевском переулке, а в январе 1920 года покинул столицу. Поэтому утверждение: «
Тот год вообще начался для красных неплохо, и снова сократившаяся до двух человек семья Ревзиных возвращалась в родные места, когда война там постепенно становилась прошлым, историей. Еще совсем недавно, летом 1919-го, находившаяся на краю гибели Советская Республика выстояла, оттеснила армию Деникина, угрожавшую Москве, дальше, к донским степям, вышла на просторы Северной Таврии и теперь ставила задачу окончательной победы на Юге России. 16 января был создан Кавказский фронт под командованием восходящей звезды красных — Михаила Николаевича Тухачевского. Образованная в ноябре 1919-го Первая конная армия Семена Михайловича Буденного в конце февраля 1920-го разбила «донцов» генерала Александра Александровича Павлова и открыла путь на Кубань. В конце марта началась эвакуация белых из Новороссийска в Крым, где Добровольческая армия была переформирована и ее возглавил новый главком — генерал Петр Николаевич Врангель. Остававшиеся на Северном Кавказе войска Деникина либо бежали, либо были окончательно разгромлены. Екатеринослав оказался в глубоком тылу красных, а его военный комиссариат должен был обеспечить снабжение действующей армии личным составом, продовольствием и обмундированием. Так 22-летний Владимир Воля стал военным хозяйственником. Это было хорошее, удачное понижение. В условиях продолжающейся войны оно давало шанс спастись от смерти вне зависимости от того, сам он к этому стремился или не мог исполнять другую работу, например, по состоянию здоровья. К тому же оставаться в столице становилось небезопасно. В Москве, где чекисты яростно наводили порядок среди бывших белых, эсеров и анархистов, не всегда вникая, кто кем был на самом деле, каждое лишнее упоминание об аресте МЧК по делу анархистов с легкостью могло стоить как минимум карьеры.
В Екатеринославе — городе, в освобождении которого от белых сыграли огромную роль чернознаменные войска «батьки» Махно и в котором по-прежнему чувствовался дух анархистской вольницы, Владимир Воля был лишь одним из огромного количества таких же, как он — «то анархистов, то коммунистов», да к тому же неплохо устроившимся на казенную должность — там, где уже не стреляют. Вполне возможно, что его сестра именно в этот момент перестает быть Люсей Голубовской и становится Ольгой Голубевой. Естественная и ожидаемая метаморфоза для женщины, муж которой приговорен ЧК к высшей мере наказания и у которой вполне могли остаться бланки различных документов (вспомним, что чекисты при обыске изъяли у него два чистых паспорта, но мы не знаем, были ли они единственными). В любом случае общие знакомые могли помнить, что она вышла замуж. А вот за Голубева или Голубовского — поди разбери, да и надо ли? К тому же у Люси был еще один серьезный повод сменить фамилию.
В своей анкете 1935 года Елена Феррари указывала, что именно тогда и там — в Екатеринославе весной 1920 года она прошла курс начальной военной подготовки и «поступила в распоряжение Регистрода Кавфронта»[107]. Два последних неудобоваримых слова означали в те времена простое сокращение: Регистрационный отдел Кавказского фронта. Регистрационное управление Полевого штаба [Революционного Военного Совета (РВС)] РККА — название (с ноября 1918-го по апрель 1921-го) центрального органа советской военной разведки, вошедшего позже в историю как ГРУ — Главное разведывательное управление Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Тогда — в мае 1920-го, ни Генерального штаба, ни самого СССР еще и представить было нельзя, и деятельность Региструпра только-только налаживалась. Одним из первых руководителей центра военной разведки, созданного изначально как Разведывательный отдел Штаба РВС Республики, стал Семен Иванович Аралов, которого принято считать «крестным отцом» Елены Феррари в шпионском ремесле.
Семен Иванович Аралов (1880–1969) — русский, из купеческого сословия. Полковник интендантской службы. В РККА — с 1918 года. Член РКП(б) с марта 1918-го, до этого состоял в партии меньшевиков-интернационалистов. Окончил неполный курс Московского коммерческого училища и Московское частное реальное училище, позже учился в Московском коммерческом институте. Служил в Перновском гренадерском полку в качестве вольноопределяющегося (1902–1903). Там же примкнул к революционному движению. Участник Русско-японской войны. На фронте, уже став прапорщиком, активно занимался революционной пропагандой, за что в октябре 1905 года заочно был приговорен к смертной казни. Перешел на нелегальное положение и, добравшись до Москвы, включился в работу военной организации Московского комитета партии. В результате провала в 1907 году потерял связь с организацией, но продолжал пропагандистскую деятельность. Не прерывая учебу в институте, служил наставником в Рукавишниковском исправительном приюте для малолетних преступников и вел занятия на Пречистинских вечерних курсах для рабочих. Вновь на службе с июля 1914-го. Участник Первой мировой войны. Награжден орденами Святого Станислава 3-й степени с мечами и бантом, Святой Анны 3-й степени с мечами и бантом, произведен в поручики. В декабре 1916 года штабс-капитан Семен Аралов получил свой пятый орден.
Активно принимал участие в Февральской революции и последующих событиях, «обнаруживая симпатии к интернационалистическому течению в РСДРП». Участвовал в заседаниях Государственного совета, избирался членом ЦИКа второго созыва. «Вскоре, однако, разочаровался в бесплодной работе демократических совещаний, оставил их и вернулся вновь в полк». В январе 1918-го демобилизован как старослужащий (призыва 1902 года) и учитель, отправлен в Москву в распоряжение московского уездного воинского начальника.
С 28 февраля 1918 года Аралову, как военному специалисту, предложили организовать и возглавить фронтовой (оперативный) подотдел Московского областного военного комиссариата, преобразованный в апреле 1918-го в оперативный отдел (оперод) штаба Московского военного округа. Приказом народного комиссара по военным делам оперативный отдел штаба МВО был переподчинен Народному комиссариату по военным делам. С 11 мая по 1 ноября 1918 года Семен Аралов сохранил за собой должность заведующего оперодом, который в том числе должен был организовывать и вести разведку «в оккупированных областях, в Украине, Польше, Курляндии, Лифляндии, Эстляндии, Финляндии и Закавказье», а также вести учет и организовывать разведку «согласно особых указаний Коллегии народных комиссаров по военным делам против всех сил, которые в данный момент грозят Российской Республике».
С 8 октября 1918-го по 4 июля 1919 года — член Реввоенсовета Республики. Член Бюро Реввоенсовета Республики. С 14 октября 1918-го по 8 июля 1919-го — член Военно-революционного трибунала при РВСР.
С 24 октября 1918-го по 15 июня 1919-го — комиссар Полевого штаба РВСР. Начальник Регистрационного управления Полевого штаба РВС Республики, первого центрального органа военной агентурной разведки и военной контрразведки (военного контроля) (с 5 ноября 1918 года по 15 июня 1919-го).
С 19 июля 1919 года по 21 октября 1920-го — член РВС 12-й армии.
С 1921 года — на дипломатической службе. С декабря 1921 года по апрель 1923-го — полномочный представитель РСФСР (СССР) в Турции, СССР в Латвии (с мая 1923-го по ноябрь 1925-го), в 1925–1927 годах — член Коллегии НКИД, президиума ВСНХ, председатель акционерного общества «Экспортлес».
С 1927 года — в Наркомфине: член Коллегии сектора культуры, начальник Главного управления государственного страхования (1927–1938), заместитель директора, директор Государственного литературного музея (1938–1941).
Участвовал в Великой Отечественной войне: рядовой-доброволец народного ополчения Киевского района столицы, помощник начальника оперативного отделения штаба стрелковой дивизии народного ополчения, начальник отдела трофейного вооружения 33-й армии. Командовал отдельной 23-й трофейной бригадой (1946–1947), демобилизован.
С 1946 года — на партийной работе, с 1957-го — на пенсии. Награжден орденами Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны 1-й (1945), 2-й (1944) степени, Красной Звезды (1942), «Знак Почета», медалями, орденами ПНР.
Похоронен на Новодевичьем кладбище Москвы[108].
В безусловно героической биографии Семена Ивановича Аралова нас должны интересовать два принципиальных момента: каким образом и на каком основании он мог рекомендовать для службы в разведке Ольгу Федоровну Голубовскую, а именно такое утверждение встречается в изложениях ее биографии сплошь и рядом. Необходимо заметить, что Аралов был снят с важнейшей для армии должности руководителя военной разведки в критический для Советской Республики период — летом 1919 года, в разгар боев на всех фронтах. Говорить это может только об одном: уровень его работы не устраивал командование в целом и Троцкого как главу Реввоенсовета Республики, не соответствовал потребностям Красной армии в текущий момент. Последующее назначение Семена Ивановича в действующую армию на консультативную должность члена Военного совета одной из армий — очевидное понижение, отправка в войска. Можно верить или не верить в его заслуги, в его талант выдающегося организатора, но в любом случае необходимо признать: Аралов прервал все связи с разведкой почти за год до знакомства с Люсей Голубовской и никогда в жизни их больше не восстанавливал. Верить в то, что в качестве «бывшего» и изгнанного из Москвы специалиста он мог ее кому-то посоветовать, можно. Но рекомендацию он ей мог дать как член партии, как член Военного совета, а не как военный разведчик. Да и с датами здесь не все в порядке.
Весной 1920 года Семен Аралов служил в 12-й армии. Сама же армия, в составе которой находилась и 46-я стрелковая дивизия, оставившая столь глубокий след в биографии супругов Голубовских, в это время участвовала в Киевской операции советско-польской войны. Как и зачем член РВС армии Семен Аралов оказался в Екатеринославе в этот ответственнейший момент боев, остается пока загадкой (да и был ли он там?). При этом география службы Ольги Голубовской вопросов не вызывает: в своей анкете она сообщает о службе в 13-й[109], а не в 12-й армии, и это войсковое объединение весной 1920 года вело бои как раз в районе Екатеринослава. В начале же июня 1920 года войска барона Врангеля предпринимают мощное наступление на Северную Таврию. Его крымские дивизии высадились на побережье Азовского моря. Удар был направлен на Мелитополь, а далее наступление успешно развивалось в направлении Александровска, махновской столицы Гуляйполе и на Екатеринослав. Город опять оказывается на линии фронта, но наши герои внезапно покидают его, чтобы вновь изменить свою судьбу.
В действительности мы до сих пор не знаем, кто конкретно предложил использовать Люсю Голубовскую, ее брата Владимира Волю и, очень возможно, даже Георгия Голубовского в операциях военной разведки, но сам по себе этот факт с высот сегодняшнего дня представляется удивительным. Полгода назад все они находились под следствием по делу государственной важности о терроризме. Только против одного — Владимира Воли — не было выдвинуто никаких конкретных обвинений и обоснованных подозрений за исключением того, что в прошлом он примыкал к анархистам. Люся Голубовская по-прежнему являлась супругой человека, приговоренного к высшей мере наказания Коллегией ВЧК — плохая рекомендация даже для того, чтобы сдать ей угол в квартире, не то что отправить в разведку. Наконец, мы до сих пор не знаем точно когда, но имеются косвенные свидетельства того, что, пусть и не в этот момент, а позже, к Ольге и Владимиру присоединился приговоренный к высшей мере, но внезапно помилованный Георгий Голубовский[110].
Обычно такого рода повороты событий случаются в голливудских боевиках, когда у супермена (в нашем случае — у супервумен) остается только один шанс спасти свою собственную жизнь или жизнь близкого человека — стать агентом-террористом и начать «работать на правительство». Хочется верить, что при этом мы все понимаем: кино — это кино, а в жизни подобное представить как минимум значительно сложнее. С другой стороны, вообще представить себе саму обстановку Гражданской войны — во всем ужасе происходящего, со всей степенью извращенности идей и поведения отдельных людей, народов, партий, крупных и мелких правителей и правительств, мы тоже, к счастью или нет, уже не в состоянии. Если же все-таки допустить, что подобное было возможно, что Волю и Голубовскую завербовали, как в кино, шантажируя их прошлым (крайне неудачный, но распространенный в первой половине XX века повод для вербовки агентов, которых собираются послать за рубеж), то этим делом должна была заниматься ЧК. Именно в распоряжении Чрезвычайной комиссии находились все члены семьи, и решением ЧК был осужден любимый Ольгой Жорж. Нет, однако, ни одного не то что документа, даже намека, подтверждающего эту версию.
По большому счету мы вынуждены принять, что как не существует никаких доказательств того, что Ольга Голубовская была завербована либо ЧК, то есть органом политического сыска (контрразведки) и политической разведки, либо Региструпром (военной разведкой) в связи с арестом по делу анархистов, так нет и ни единого свидетельства, позволяющего уверенно это предположение опровергнуть. Нам попросту приходится принять как свершившийся факт: в конце весны 1920 года Ольга Федоровна Голубева (она же Голубовская, она же Ревзина) начала работать на советскую военную разведку. И хотя по большому счету это решение было чистой воды авантюрой, так как по-настоящему никто не мог поручиться, что эта пара верна идеям коммунизма, — разведчики и из Владимира, и из Люси получились. Причем из нее — лучше.
Видимо, уже тогда (или чуть позже) Люся превратилась в Елену Константиновну Феррари. Во всяком случае, именно этот псевдоним указан на обложке ее личного дела, заведенного 12 января 1921 года — через полгода после описываемых событий. Там же, в анкете, есть и второй псевдоним: «Голубковская» — именно так, через «к»[111]. К происхождению «Феррари» мы еще вернемся, а пока еще немного о военной грамотности.
В известной версии сообщается: «В мае 1920 года Ольга Голубева прибыла в Москву в распоряжение Регистрационного управления Полевого штаба РККА (что противоречит указанным ею самой сведениям о нахождении в распоряжении разведки Кавказского фронта. —
В конце 1920 года секретный сотрудник советской военной разведки Елена Феррари… побывала в Перми, где работал ее отец, а затем убыла для выполнения специального задания в Турцию»[112].
Оставим на совести автора утверждение, что Люся Ревзина каждые два года с маниакальным упорством ездила в Москву сдавать экзамены за восьмой класс гимназии, после чего отправлялась к отцу на Урал с отчетом[113], тем более что сама в «Регистрационной карточке», составленной в 1921 году, указала, что «отца упустила из виду с 1918 года»[114]. Неизвестны нам и документы, подтверждающие учебу Ольги Голубовской в «разведшколе», но если допустить, что это событие имело место в ее жизни, то где и чему она могла учиться?
Курсы, на которые могла отправиться учиться наша героиня, открылись 21 ноября 1918 года и были первой советской разведшколой со сроком обучения всего три месяца. Сменяющие друг друга потоки слушателей (обычно около трех десятков человек), получивших, как и Люся, рекомендации от высокопоставленных партийных деятелей, под руководством профессиональных разведчиков изучали несколько предметов: «Пехотная разведка», «Артиллерия», «География», «Служба связи», «Администрация», «Тактика», «Артиллерийская разведка», «Контрразведка», «Инженерная разведка», «Топография», «Кавалерийская разведка», «Военно-топографическая разведка». Несложно заметить, что абсолютное большинство этих предметов относилось к разведке войсковой, то есть осуществляемой в действующей армии против армии противника, а иностранные языки отсутствовали вовсе по причине крайне низкого общеобразовательного уровня курсантов. Но помимо этого имелся в программе курсов и особенный предмет под названием «Агентурная (тайная) разведка». Интереснейшая программа, разработанная и упрощенная до рабоче-крестьянского уровня кадровым царским офицером Василием Михайловичем Цейтлиным, предусматривала знакомство слушателей со следующими вопросами:
«I. Значение разведки в мирное и военное время. Связь между оперативной и разведывательной работой. Недостаточность одной войсковой разведки. Тайная разведка, необходимость ее и значение. Краткие сведения по истории шпионажа. Определение понятия шпионства и взгляд на него.
II. Вербовка агентов, требования, соблюдаемые при приеме на службу агентов, подготовка агентов. Школы агентов. Агенты-резиденты и ходоки. Что должен знать агент-резидент. Меры соблюдения тайны и безопасности разведчика.
III. Как проводить разведку агенту. Опрос возвращающихся агентов. Регистрация агентурных сведений. Контроль агентов, пропуск их через наши линии фронта и границу в мирное время.
IV. Краткое понятие об организации агентурных сетей в мирное время. Задачи разведки мирного времени. Мобилизация тайной агентуры.
V. Организация тайной агентуры и ее задачи в военное время. Способы сношений с агентами. Условная переписка, различные ее способы.
VI. Задачи, поручаемые тайным агентам. 4 вида шпионажа — военный, дипломатический, внутренне-политический и экономический.
VII. Шпионаж военный и дипломатический.
VIII. Шпионаж внутренне-политический и экономический. Способы добывания агентами сведений.
IX. Искровая слежка. Сведения из прессы. Работа различных органов разведки в штабах различных инстанций.
X. Краткое повторение курса. Разъяснение каких-либо вопросов»[115].
Рисковал ли Аралов или (скорее всего) кто-то другой, давая рекомендацию для учебы на курсах Ольге Голубевой? Еще как. Но все организаторы, командиры и начальники военной разведки красных прекрасно знали и понимали, что ее коренная проблема на тот момент — кадры. Еще за год до описываемых событий, в феврале 1919 года, когда семья Ревзиных — Голубовских партизанила на Украине, один из руководителей Региструпра описывал сложившуюся ситуацию в докладе руководству. Первая часть его рапорта фиксировала главное:
«…Правильная организация разведки должна считаться столь же необходимой, как и организация Вооруженных сил государства и должна быть неотъемлемым их дополнением, иначе армия явится лишь слепым организмом…
Разведка не может быть делом импровизации и кустарничества, ибо она основывается на деятельности сети мелких тайных агентов, которые должны быть выбраны с большим разбором, затем подготовлены и натасканы и, наконец, еще испытаны раньше, чем считать возможным довериться их донесениям, которые нередко должны лечь основанием важных военных операций. Организация разведки, таким образом, требует значительного времени и изучения агентов.
Разведка должна вестись настойчиво и непрерывно, и связь с агентами должна быть надежной. Работа тайной организации за границей должна быть обставлена строжайшей тайной, и агентура должна быть так организована, чтобы арест или измена одного агента не влекли за собою провала всей организации. Количество агентов должно быть достаточно велико, чтобы путем многочисленных засечек иметь возможность проверить правдоподобность донесений агентов.
Агенты должны быть:
а) посажены на места задолго до открытия военных действий противником,
б) успеть сделаться своими людьми в районе порученного их наблюдению пункта,
в) надежным образом связываться со своим руководителем…»
Вторая часть доклада была посвящена реальному положению дел:
«Попытки завербовать агентов из числа бывших тайных военных агентов старой армии окончились неудачей вследствие недоверия их к Советской администрации, не могущей, по их мнению, обеспечить тайну их службы в случае политического переворота или восстаний, а также вследствие постоянных перемен в составе лиц, ведающих личным составом агентуры. (Полезный и добросовестный шпион не любит менять начальников.) Далее — вербовка агентов из безработной или нуждающейся интеллигенции или полуинтеллигенции, несмотря на хорошие условия денежного вознаграждения, — тоже не дала результатов, вследствие того, что
…Как на характерный случай бессистемного кустарничества в смысле пополнения личного состава агентуры и посылки ее на работу можно указать на следующий факт, когда один из зарегистрированных, но еще не обследованных агентов на дверях своей квартиры в Москве прикрепил карточку с надписью „АГЕНТ ПОЛЕВОГО ШТАБА“.
В настоящее время крайне затруднено обследование агентов (из партийных) с нравственной и деловой стороны их качеств. Запас старых партийных работников исчерпан с первых дней Октябрьской революции — все они заняли высокие административные посты.
Обыкновенно вновь поступающие имеют массу разных удостоверений о том, что такое-то лицо служило тем-то и отличается работоспособностью, аккуратностью и т. д. Но такие бумаги ничуть не гарантируют… что агент окажется несоответствующим даже вышеперечисленным качествам. Один из агентов (старый партийный работник) имел буквально целый портфель, в котором заключалось несколько фунтов разных удостоверений, это лицо произвело очень хорошее впечатление и, взявшись организовать агентурную сеть, ничего не сделало…»[116]
Из этого документа понятно, что особо выбирать руководителям большевистской военной разведки не приходилось. Людей катастрофически не хватало. В разведку идти было не с кем, и Региструпру оставалось только верить новобранцам в том, что их честность и профессиональная подготовка окажутся надежными. И, несмотря на высокий процент провалов отдельных агентов (по данным того же отчета — до 35 процентов), всегда находились те, кто на своих плечах вытаскивал разведку из самых тяжелых ситуаций, кто имел такой общий уровень образования, чтобы хотя бы некоторое время можно было работать за границей, кто был в состоянии освоить программу курсов или эффективно работать (хотя бы поначалу) без специального образования.
Да и без самих курсов тоже — остается только гадать, добралась ли Ольга Голубева вообще до советской столицы. Ведь рекомендацию она получила в мае, дорога в оба конца летом 1920 года заняла бы около месяца, само обучение — еще три, но возможно, что уже в июне того же года Люси в стране не было.
Дело в том, что ее брат, за широкой и надежной спиной которого она снова оказалась после ареста мужа 5 ноября 1919 года, «в 1920 году был командирован за границу в тыл к меньшевикам (Грузия) и Врангелю (Крым), и для установки связи с кемалистами, и по линии Коминтерна. Вернулся в Россию в 1922 году»[117]. Командировка в Турцию началась в июне[118] (что подтверждается и датированным июнем же освобождением от обязанностей сотрудника Екатеринославского военкомата), и в обоих случаях его задания были тесно связаны с флотом и с владением теми иностранными языками, с которыми Владимир Федорович был знаком слабо. Правда, существует и другой вариант: в июне Воля поехал учиться в Москву вместе с сестрой, но в его документах никаких упоминаний об окончании курсов пока не обнаружено. В любом случае наши герои, поступившие в итоге в распоряжение разведывательного (регистрационного) отдела штаба Кавказского фронта, были нацелены на сектор ответственности этого фронта: Кавказ и Закавказье.
В мае 1918 года на территории современной Грузии была образована Грузинская Демократическая Республика, основная роль в руководстве которой принадлежала социал-демократам меньшевистского толка. По заключенному чуть раньше договору между Турцией и Германией Грузия попадала в немецкую сферу влияния, и до конца того же года на территории республики (за исключением Аджарии, которая отошла к Турции) находились германские войска. Затем их сменили англичане, которые во время Гражданской войны в России поддержали Вооруженные силы Юга России, а грузинская армия расширила территорию своей страны за счет Черноморского побережья России, захватив Адлер, Сочи и Туапсе. После победы красных над Деникиным стало ясно, что такое положение надолго не сохранится, но Москву на Кавказе интересовали прежде всего нефтяные промыслы Баку, а не будущие курорты, и в апреле 1920 года в Азербайджан вошла 11-я армия РККА, установившая там советскую власть. 7 мая в Москве был подписан договор между Грузинской Республикой и РСФСР, по которому большевики (первые в мире) признавали независимость Тифлиса и устанавливали с ним полнообъемные дипломатические отношения (первым послом Советской России в Грузинской Республике стал Сергей Миронович Киров). На самом деле большевикам требовалась лишь передышка после броска в Баку, да хотя бы имитация поддержки грузин в борьбе против остатков деникинских войск, пытавшихся уйти берегом Черного моря в Турцию.
Кавказским маршрутом, вдоль берега Черного моря, следовала и сформированная в июне Особая группа Регистрационного управления Полевого штаба РВСР, заместителем начальника которой стал Владимир Воля и в которую, помимо него, входила его сестра Ольга Голубева. Командовал группой человек удивительной судьбы Владимир Яковлевич Аболтин, бывший хотя и на год моложе Воли (ему на момент начала миссии не исполнилось еще и двадцати одного года), но имевший лучшее образование и опыт службы в разведывательном отделе дивизии.
Владимир (Валдемар) Яковлевич Аболтин (Аболтиньш, Аварин; 1899–1978) — советский дипломат, военный разведчик, ученый-востоковед и экономист.
Родился на территории современной Латвии. В 1917 году примкнул к большевикам и переехал в Нижний Новгород. Через год нелегальным порядком вернулся на родину, где занялся формированием частей красных стрелков. В 1919-м учился на Пехотных курсах командного состава Красной армии, после чего непродолжительный период участвовал в боях Гражданской войны. По официальным данным, в апреле 1921 года окончил шестимесячные курсы военной разведки и летом того же года отправился со спецзаданием в Турцию, что, однако, противоречит цитируемым далее документам о деятельности Особой группы.
В 1925 году окончил восточный факультет Военной академии РККА и был прикомандирован к Наркомату иностранных дел. 19 марта того же года прибыл на Сахалин в сопровождении участника турецкой операции Федора Павловича Гайдарова, где блестяще провел переговоры с японцами об окончании оккупации Северного Сахалина и 1 мая подписал соответствующее межгосударственное соглашение от имени Советского Союза. В течение года возглавлял администрацию Сахалина, в частности, организовав на острове выпуск первой газеты, а в 1927–1928 годах исполнял обязанности генерального консула СССР в Харбине (Китай). Параллельно с дипломатической работой развернул активную разведку, увеличив количество резидентур в Китае с пяти до тринадцати.
Вернувшись в Москву, преподавал в Институте востоковедения и Институте мирового хозяйства и мировой политики, стал автором семи монографий, десяти брошюр и более четырехсот статей по проблемам Дальнего Востока, в 1935 году — доктором экономических наук.
Затем работал в загранкомандировке в Пекине, в 1938–1939 годах — директором Ивановского учительского института иностранных языков. Занимался аналитической работой. В частности, один из руководителей предвоенного НКВД Павел Анатольевич Судоплатов вспоминал: «Видный аналитик Разведупра Красной армии перед войной, а позднее наш крупный экономист-международник В. Аболтин еще в 1940 году подготовил записку руководству Наркомата обороны о неизбежности внезапного нападения японского флота на стратегические объекты Англии и США на Дальнем Востоке»[119].
Затем, вероятно, был репрессирован, но в 1942–1943 годах числился в резерве одной из латышских дивизий. В 1946 году реабилитирован.
В послевоенный период работал в системе Академии наук СССР.
Скончался в 1978 году. Похоронен на Новокунцевском кладбище в Москве.
Именно Владимира Аболтина (наряду еще с тремя людьми, среди которых есть Серафима Гопнер, но нет Семена Аралова) Ольга Голубовская укажет 12 сентября 1924 года в качестве «ответственного партийного работника», хорошо ее знающего[120]. Кроме них в Особую группу входили Федор Павлович Гайдаров и Игорь Владимирович Саблин и, возможно, но не проверено и не доказано — Георгий Голубовский. Совершенно особую и до конца все еще не проясненную роль в этой группе играл Гайдаров.
Федор Павлович Гайдаров (Гайдаржи; 1898 — после 1969) родился в городе Рени Измаильского уезда Бессарабской губернии в рабочей семье. В 1913 году окончил городскую школу, в 1915-м — школу юнг, в 1916-м — минную школу Черноморского флота. Летом 1917 года стал секретарем судового комитета. В 1918–1919 годах проживал на территории, занятой белыми, арестован деникинцами, сидел в тюрьме Новороссийска, но через некоторое время был выпущен.
Член партии большевиков с марта 1920 года. Секретарь партийной ячейки Новороссийского порта. В 1920–1922 годах находился в загранкомандировке в Турции по линии Разведупра Штаба РККА. В 1926 году окончил Институт востоковедения; во время учебы в 1925-м был секретарем правительственной комиссии, которая принимала Северный Сахалин от японского командования.
В июне 1926-го — августе 1927 года работал в Западном Китае. В 1927–1931 годах в Турции — в Константинополе и Смирне — оперативный работник по экспорту и импорту. С 1932-го состоял в распоряжении IV Разведывательного управления Штаба РККА. В 1932–1934 годах вновь работал в Турции.
В 1934 году назначен помощником начальника пограничного разведывательного пункта Белорусского военного округа. В ноябре 1934-го — декабре 1937 года находился в Австрии. В 1937–1939 годах состоял в распоряжении Разведупра РККА. В августе 1939-го — сентябре 1940 года — старший преподаватель кафедры страноведения 2-го факультета Военной академии имени М. В. Фрунзе. Полковой комиссар (1940). С сентября 1940-го — начальник кабинета Ближнего Востока Высшей специальной (разведывательной) школы Генштаба РККА.
Автор «Учебника турецкого языка» (1944) для этой школы. Владел французским, румынским, турецким и английским языками. Полковник интендантской службы.
Награжден орденом Красного Знамени (1944)[121].
Во всех известных официальных документах Федор Гайдаров числится русским, но, судя по его настоящей фамилии — Гайдаржи — и месту рождения — окрестности Измаила, по крови он мог принадлежать к гагаузам — немногочисленному народу тюркского происхождения, которых часто для простоты понимания называют «православными турками». В данном случае национальная принадлежность — принципиально важный момент, потому что ни евреи Ревзины, ни латыш Аболтиньш не говорили на языке страны, в которую их отправили с тайной миссией. Это совсем не удивительный и не редкий случай. Подобная практика была чрезвычайно широко распространена в советских спецслужбах на всем протяжении их существования, но главным образом, конечно, в начале пути. Разведчики вынуждены были либо искать себе переводчиков, что чаще всего случалось в восточных странах, языки которых особенно трудны для освоения, либо находить двуязычных агентов из числа местных жителей, а сами они при этом оставались в языковой среде какой-либо иностранной диаспоры. Самым ярким примером такого подхода к делу может служить случай Рихарда Зорге, который успешно работал три года в Китае, а затем восемь лет в Японии именно по такой схеме: располагал двуязычными агентами из числа китайцев и японцев соответственно, постоянно находясь в обществе иностранных журналистов и дипломатов и свободно владея лишь немецким и английским языками. Кстати говоря, постоянно встречающаяся в анкетах разведчиков формулировка «свободно владеет» каким-либо языком, как правило, имела крайне слабое отношение к действительности. У того же Зорге было записано, например, что он, помимо перечисленных выше языков, свободно изъясняется и по-русски, и по-японски, что в реальности являлось сильным преувеличением.
Примерно такая же ситуация складывалась и в Особой группе Аболтина — Воли. Только гагауз Гайдаров действительно мог говорить по-турецки просто в силу того, что его родной — гагаузский язык очень близок к турецкому. Вся дальнейшая биография Федора Павловича, в том числе подготовленный им много позже учебник турецкого языка, подтверждает его профессиональную близость ближневосточному направлению в разведке, хотя поработать ему пришлось (вместе с Владимиром Аболтиным) и на Сахалине.
Наконец, согласно все той же официальной версии, до революции Федор Гайдаров служил электриком на крейсере «Принцесса Мария», однако такого корабля в составе Черноморского флота да и вообще Русского императорского флота никогда не было. Речь идет, очевидно, о грандиозном дредноуте «Императрица Мария», вставшем в строй Черноморского флота в сентябре 1915 года и всего через год взорвавшемся и затонувшем на севастопольском рейде. Невероятно короткая и столь же яркая история боевых действий «Императрицы Марии» включала участие в успешной десантной операции русских войск против турецкого порта Трапезунд (ныне Трабзон), к 1920 году игравшего важную роль в расстановке сил на Черном море. Погиб корабль по неустановленной причине, но весьма вероятно, что произошло это в результате диверсии германских разведчиков, сумевших таким образом существенно ослабить морские силы своего главного противника в регионе.
Федор Гайдаров — владеющий турецким языком моряк, электрик, участник боевых действий на территории Турции, человек, представляющий, что такое правильно организованная диверсия, наконец, большевик, чудом выживший у деникинцев, — вряд ли можно было найти более подходящую кандидатуру для выполнения того задания, которое получила Особая группа разведуправления Полевого штаба РВСР в Турции летом 1920 года.
Еще один необычный член группы Аболтина — Игорь Саблин.
Игорь Владимирович Саблин (1898–1979) — внук присяжного поверенного, драматурга и антрепренера Федора Корша — основателя Русского драматического театра Корша (ныне Театр наций). Брат эсера, позже большевика, Юрия (Георгия) Саблина — героя Гражданской войны, кавалера ордена Красного Знамени за номером 5, расстрелянного в 1937 году, и Владимира — одного из основоположников белорусского кинематографа. Анархист.
Окончил реальное училище, где вместе с братом увлекся революционными идеями. Бежал на Кавказ. Во время Первой мировой войны работал в санитарном поезде. Позже снова вернулся к революционной деятельности, находился в подполье на Украине, а с апреля 1919 года — на Кавказе, участвовал там в партизанском движении.
Весной 1922 года был демобилизован и занялся литературной и редакторской работой. В 1925–1927 годах — политредактор агитбюро Наркомфина СССР, сотрудничал как автор, переводчик, редактор и рецензент в московских издательствах, в газетах, в журнале «Смена». В этом журнале в 1924 году вышел написанный им совместно с Марком Протусевичем роман о революционных приключениях «Дело Эрбе и Кº».
Трижды арестовывался органами ОГПУ — НКВД — МГБ. В общей сложности провел в заключении 25 лет. Умер в Москве. Похоронен на Донском кладбище.
В воспоминаниях своего соратника по партизанской войне на Кавказе Ивана Борисовича Шевцова этот персонаж занял важное место: «Игорь Саблин был человеком, беззаветно преданным делу революции. Сын известного в Москве врача, литератора и книгоиздателя, он рано ушел из обеспеченной семьи, чтобы жить своим трудом, примкнул к студенческому революционному кружку, принимал активное участие в Февральской революции в Москве, а затем в боевые дни Октября с оружием в руках дрался против юнкеров. Студенческая фуражка и пенсне, скрывавшее искусственный глаз, придавали ему сугубо штатский вид. Однако в кармане у него всегда были браунинг и патроны, которые он тщательно оберегал от обычного своего „имущества“, легко помещающегося в кармане: куска хлеба, сахара и пачки махорки»[122].
Кавказско-турецкий рейд навсегда сблизит — и сблизит опасно — Игоря Саблина и Елену Феррари. Но пока им еще только предстояло попасть в Турцию. Сделать это можно было либо по суше, через Кавказский хребет и далее через Закавказье, либо берегом — через Туапсе и Сочи, либо кратчайшим путем — по морю. А можно было и вообще не попасть: война на суше и на море не кончилась. И белые, и красные располагали еще значительными силами, которые порой сходились в нешуточных морских сражениях с участием всего, что держалось на воде.
В распоряжении деникинцев, а затем врангелевцев находились остатки Черноморского флота, частично, впрочем, затопленного, частично захваченного немцами, а затем переданного последними Деникину. В состав этого флота вошли флагманский линкор «Генерал Алексеев» водоизмещением 21 тысяча тонн, с двенадцатью 12-дюймовыми орудиями, два крейсера, пять миноносцев типа «Новик», несколько угольных 700- и 350-тонных миноносцев, несколько подводных лодок новейшего типа и десятки вспомогательных судов. Для операций на мелком, но опасном Азовском море белые перевооружили бывшие крейсера пограничной стражи, несколько пароходов, самоходных барж, установили пулеметы на моторные баркасы — словом, поставили в строй всё, что, находясь на плаву, могло наносить ущерб противнику.
Положение красных в техническом смысле оказалось намного хуже, зато значительно лучше обстояли дела с кадрами — имелись хотя бы матросы. Грамотных офицеров, выживших после матросских бунтов и массовых расстрелов 1917–1918 годов, осталось мало с обеих сторон, но белым отчаянно не хватало еще и рядовых моряков. Что же касается плавсредств, то и здесь на волну ставили все, что имело шансы на ней хоть какое-то время удержаться.
В сборнике стихов Елены Феррари «Эрифилли», начало которого вообще насквозь пропитано солеными брызгами Черного моря, флотская тема имеет особый вес, победы красных на море — особое значение.
Одно стихотворение, оставшееся без названия, получило тем не менее посвящение: «Памяти моторов „Дозор“ и „Евгений“»:
Ни в списках красного Черноморского флота, ни в аналогичном, тех же времен, реестре флота белого кораблей с такими названиями обнаружить не удалось, за исключением буксира-ледореза «Евгений», который должен был принять участие в одной из оборонительных операций как раз весной 1920 года[123], но он, переименованный в «Тимофея Копейкина»[124], благополучно проплавал много лет, а потому стихотворение вряд ли могло быть посвящено его памяти. Да и что такое «моторы»? Скорее всего, так назвали моторизованные баркасы, моторные катера, которые часто служили и белым, и красным для высадки небольших десантов, войсковых разведгрупп, эвакуации раненых или в качестве вестовых судов, действовавших на небольших расстояниях. Но если Ольга Голубева посвятила их экипажам прочувственное, искреннее стихотворение, значит, что-то пришлось им пережить вместе, прежде чем наши разведчики ступили на турецкую землю? И не только на землю.
В статьях и других материалах, посвященных Владимиру Воле, сообщается: «заместитель начальника особой группы Региструпра» (1920); «начальник связи Константинопольского отделения ОМС ИККИ и начальник оперативной части спецгруппы Разведупра РВСР» (1921); «провел в Черном море сквозь блокаду легк. крейсер „Айд… Рейс“» (1920); «захватил и привел в Черн. море неприятельскую шхуну „Рождество Богородицы“» (1920)[125].
Этот героический и чрезвычайно интересный эпизод с «легким крейсером», настоящее название которого было «Айдин Рейс» («Aydin Reis») — по имени легендарного турецкого адмирала начала XVI века, упоминается в нескольких источниках. Правда, крейсером этот корабль стал позже и исключительно с легкой руки его новых хозяев. Реальный «Айдин Рейс» представлял собой однотрубную канонерскую лодку водоизмещением 502 тонны (то есть это было небольшое судно), вооруженную двумя пушками при экипаже в 60 человек и едва не ставшую кораблем Антанты.
12 сентября 1920 года к Трапезунду подошел французский контрминоносец «Бар де Люк» с приказом султана Мехмета, фактически выполнявшего волю Антанты, о передаче канонерской лодки «Айдин Рейс» представителям этого военного союза. Губернатор Трапезунда дерзко возразил французам, что не подчиняется султанату, а руководствуется приказами национального правительства Гази Мустафы Кемаля-паши и готов взорвать «Айдин Рейс», если кто-либо рискнет захватить корабль силой. Французы, выполнявшие лишь функцию связных между Константинополем и Трапезундом, не имели ни малейшего желания проверять серьезность намерения губернатора и, приняв сообщение, вернулись обратно. Правитель Трапезунда тем временем сообщил Кемалю, что, если в город прибудут эмиссары посмелее, корабль и вправду может достаться Антанте и султану. На фоне ведущихся секретных переговоров кемалистов с советским правительством о взаимной поддержке сложившаяся ситуация стала настоящим подарком для турок. Кемаль немедленно принял решение… подарить «Айдин Рейс» вместе со всеми проблемами, связанными с ним, большевикам, как говорят на Востоке, «в знак особого расположения» и явно (и не без оснований) надеясь получить массу дивидендов от такого поступка. О подарке было сообщено в РВС Кавказского фронта — возможно, как раз через Особую группу Региструпра, и «Айдин Рейс» получил приказ 14 сентября прорываться в Новороссийск.
Приказ приказом, однако туркам было известно, что на море в районе Трапезунда господствуют корабли Антанты и белого флота генерала Врангеля — их дымы вроде бы даже можно было различить на горизонте. Часть экипажа канонерки отказалась выходить в море, вполне справедливо полагая, что этот прорыв может оказаться последним парадом. Но революционные настроения царили тогда и в турецком флоте: на палубе сорганизовалось нечто вроде стихийного митинга, и команда разделилась. На прорыв согласились идти старший офицер корабля кемалист Ахмет Мидат, еще три офицера, комендант Янсон и 14 матросов, но этого было недостаточно на случай принятия боя с противником. Вот тут-то на «Айдин Рейсе» и появился наш человек — Владимир Федорович Воля, имевший приказ от начальника Особой группы Региструпра, а тот — от РВС Кавказского фронта, осмотреть подаренное судно, прежде чем принять его на баланс. Владимир Воля вник в положение, проявил инициативу и вызвался лично помогать Мидату в проводке корабля в Новороссийск. Восемь добровольцев из разведгруппы красных поддержали его решение.
В ночь на 15 сентября в условиях начавшегося шторма и ограниченной видимости «Айдин Рейс» вышел в море, успешно преодолел линию блокировавших Трапезунд вражеских кораблей, а 16 сентября в 14 часов дня, проходя уже вдоль кавказского берега, заметил двухмачтовую моторную шхуну под вражеским же — греческим флагом. Шхуна, называвшаяся «Генеенс Теотокис», шла из Батума в Керчь с военным грузом для Добровольческой армии. Воля скомандовал на абордаж, и «Теотокис» был захвачен экипажем советско-турецкой канонерки. По одним данным, шхуну взяли на буксир, по другим — просто приказали следовать за собой, на всякий случай сняв с ее мостика и посадив в свой трюм капитана[126].
Впоследствии в воспоминаниях свидетелей и участников тех событий прорыв «Айдин Рейса» смешался с еще несколькими похожими эпизодами, запечатлевшись таким, к примеру, образом: «Следует отметить, что в сентябре 1920 года в Новороссийский порт
Или: «…Но неожиданное подкрепление пришло от Кемаль-паши. Две канонерские лодки, имевшие по два 100-мм орудия, и пароход „Шахин“ находились в Трапезунде в руках кемалистов. Опасаясь их захвата англичанами, Кемаль-паша приказал им укрыться в Новороссийске. О переходе канонерок стало известно в Севастополе, и когда „Алмаз“ и „Утка“ уходили к Гаграм, их командиры получили приказание в случае встречи с турецкой канонерской лодкой ее задержать. Но встреча не произошла, так как „Айдин-Рейс“ уже 11 сентября пришел в Новороссийск, а „Превеза“ 13 сентября, то есть когда отряд капитана 2-го ранга Григоркова уже второй день находился в районе Адлера. По приходе в Новороссийск турецкие корабли были переданы в пользование советскому правительству, подняли красные флаги и получили новые названия: „Восставший“ („Превеза“) и „Луч Востока“ („Айдин-Рейс“), но в операциях они не приняли участия и потом были возвращены Турции»[128].
Еще одно свидетельство по горячим следам: «Утром 17 сентября 1920 года у Новороссийска появилась турецкая канонерская лодка „Айдин-Рейс“. Лодка пришла из Синопа, имея письмо от губернатора, в котором он писал, что посылает ее „нашим друзьям — лицам Советского правительства по приказанию министра национальной обороны“ и просит оказать всяческое содействие. На лодке был командир Дидат, 4 человека комсостава, 10 турецких матросов и 8 русских… 13 октября пришла вторая лодка, совершенно однотипная с первой — „Превеза“ с личным составом в числе 60 человек»[129].
Путаница замечательная и характерная для многих историй, хотя бы косвенно связанных с Еленой Феррари. Крейсер оказался канонерской лодкой. И не два крейсера, а один, или, во всяком случае, они пришли в Новороссийск по одному. Блокада была, но не тогда и не там. Не совпадают даты и названия, фамилии и количество членов экипажа. Не находится и никаких следов яхты «Рождество Богородицы» (такой не значится ни в одном реестре судов того времени), зато возникает греческая шхуна. Случайно ли примерная дата ее захвата Владимиром Волей, то есть, по одной из версий, 8–10 сентября (если 11 сентября она вошла в Новороссийск), совпадает с православным праздником Рождества Пресвятой Богородицы, отмечаемым 8 сентября? Как быть с тем, что, по официальной версии, корабли прибыли в Новороссийск 17 сентября и в торжественной обстановке были переданы члену РВС Кавказского фронта Аркадию Павловичу Розенгольцу?
И еще один документ: фрагмент из отчета самой Особой группы за период с июня по декабрь 1920 года, полученный в Москве уже в 1921 году.
«Присылка ган-ботов (военных кораблей. —
Инцидент с яхтой „Галатея“. Между прочим, на ган-боте „Айдин Рейс“ по пути Трапезонд — Новороссийск заместителем Начособгруппы тов. Волей было захвачено врангелевское судно и приведено в Новороссийск (о чем тов. Воле выданы Новороссийским портом соответственные документы). По отбытии тов. Воли из Новороссийска турецким представителем в Туапсе Осман-беем было сделано формальное заявление о том, что это же судно он дарит от имени Турции Совроссии и „взамен“ получена яхта „Галатея“ в его личную собственность. Несомненно, что тут имели воздействие те подарки, которым турецкий представитель стягал (так в документе. —
Так или иначе, теперь становится хотя бы понятно, что к началу сентября 1920 года наши герои-«совработники» находились в Трапезунде (или, как они его называли, Трапезонде) и их усилиями (не только Воли, но и всей группы) были спасены от затопления оба корабля — «Айдин Рейс» и «Превеза», перегнанные ими же (по крайней мере, на первом из них точно находился Владимир Воля) в красный Новороссийск. Героям повезло: белые узнали о их акции с большим опозданием и не успели заблокировать морской путь, а по пути Воля действительно захватил парусно-моторную шхуну, которую «Айдин Рейс» отконвоировал в Новороссийск. И не вина разведчиков в том, что корабли не успели принять участие в боевых действиях против врангелевцев на Черном море, и тем более в том, что турки потом забрали обратно обе канонерские лодки, да вдобавок еще и другую яхту — «Галатею» как взятку для турецкого представителя в Туапсе Осман-бея.
Участники этой, в чем-то даже романтической операции были награждены. Турки награды получили сразу, и более солидные. Наши — попроще, а главный герой этого смертельно опасного приключения — Владимир Воля, кажется, еще и гораздо позже.
«28 сентября 1920 г.
Постановление.
От имени Рабоче-Крестьянского Правительства Российской Социалистической Федеративной Советской Республики командир турецкой канонерской лодки „Айдин Рейс“ тов. Ахмет Мидат, добровольно взявший на себя командование этим судном, посланным Революционным Турецким Правительством в подарок РСФСР, благополучно проведший „Айдин Рейс“ к Новороссийскому порту через линию строгой блокады Анатолийского побережья и захвативший в пути и приведший к советскому берегу неприятельскую шхуну с грузом, по постановлению Революционного Военного Совета Кавказского фронта за проявленное им геройство награждается орденом Красного Знамени.
г. Новороссийск, 28 сентября 1920 г.
От имени Рабоче-Крестьянского Правительства член РВС Кавказского фронта
Турецкие офицеры Сулейман, Руфат, Зюхта и Янсон (у турок в 1921 году еще не было фамилий, они появились только в 1934 году после вступления в силу «Закона о фамилиях») получили в подарок от большевиков золотые часы. Серебряными часами наградили всех матросов — и турецких, и наших[131].
О награждении Владимира Воли подробных сведений нет, но по одной из версий, получение им ордена Красного Знамени, пусть и со значительным опозданием, связано именно с операцией по проводке «Айдин Рейса», оптимистично переименованного большевиками в крейсер.
Находилась ли на борту какого-нибудь из этих кораблей наша главная героиня — Ольга Федоровна Голубева? Или она все-таки в это время была «в Перми, у отца»? Не исключено, что она входила в состав Особой группы. Это вполне возможно, несмотря на то, что имя ее нигде не упоминается и цель ее нахождения на борту, кроме как сопровождение брата, представить крайне трудно. Можно только предполагать, что, скорее всего, ее не было на «Айдин Рейсе», но она могла оказаться на «Превезе», шедшей уже проторенным путем Воли. Но теперь им обоим — и Владимиру, и Ольге — пора было возвращаться в Турцию, где их ожидало очень много дел. Советское правительство, и лично Владимир Ленин, исполняло в то время сложный и опасный танец в объятиях революционного лидера Турции Мустафы Кемаля — Ататюрка, и нашим героям пришлось сыграть свои роли в этом красочном и по-восточному запутанном представлении.
Глава седьмая
Русским виз не выдается
В Первую мировую войну Турция вступила на стороне Германии и Австро-Венгрии. 29–30 октября (11–12 ноября по новому стилю) 1914 года турецкий флот под командованием германского адмирала Вильгельма Сушона обстрелял с моря российские города Севастополь, Одессу, Феодосию и Новороссийск. Через три дня Россия объявила Турции войну, а Лондон и Париж в этом решении поддержали Петроград. Турки блокировали Босфор, лишив страны Антанты возможности взаимных поставок морским путем, но еще до этого турецкая армия вторглась в Батумскую область Российской империи и начала активные боевые действия против превосходящих сил русской Кавказской армии. Во избежание поддержки русских местным армянским населением турки начали геноцид, вырезав около полутора миллионов армян. Военного успеха эта политика не принесла, хотя в память последующим поколениям врезалась крепко. На протяжении 1915 года турецкие войска успешно сдерживались образованным Кавказским фронтом под командованием генерала Николая Николаевича Юденича, а затем они обратились в бегство. 18 апреля при содействии кораблей Черноморского флота, в том числе упоминавшегося линкора «Императрица Мария», русские войска овладели стратегически важным портом на южном берегу Черного моря — Трапезундом, а в Закавказье разгромили наголову 3-ю Османскую армию. Казалось уже, что война турками проиграна безвозвратно, но в России одна за другой прогрохотали две революции, и 18 декабря 1917 года большевики заключили с османским правительством мирный договор. Спустя два месяца турки перешли в наступление на практически оставленном русскими фронте и захватили почти всё Закавказье, включая Батум и Баку и исключая грузинский Тифлис. Однако в это же время потерпели поражение союзники Турции в Европе, в Германию прорвалась «бацилла революции» и обстановка в Причерноморье круто изменилась в очередной раз. 30 октября 1918 года Османская империя признала свое поражение в войне и прекратила существование, съежившись на карте мира фактически до размеров современной Турции.
Уже через две недели союзные войска Великобритании, Франции, Италии, а затем и США появились у Константинополя, взяв под контроль пролив Босфор. Британская армия захватила район Мосула с его богатыми нефтяными месторождениями и высадила десанты едва ли не во всех турецких портах Средиземного и Черного морей, в том числе и в Трапезунде. Следом подтянулись французы, итальянцы и греки, лихорадочно расхватывая все, что осталось не прибранным англичанами, подойдя вплотную к Константинополю, власть в котором и уже де-факто была поделена между их союзниками. Как часто бывает в таких случаях, иностранная интервенция привела к всплеску националистических настроений, уже подогретых мировой войной, резней в Армении и горечью поражений. Началась национально-освободительная война. Руководство в ней принял на себя бывший генерал османской армии Гази Мустафа Кемаль-паша, которому вскоре предстояло войти во всемирную историю под именем Отца всех турок — Мустафы Кемаля Ататюрка.
В декабре 1919 года, в то самое время, когда наши главные герои только-только освободились из МЧК, столица Турции была перенесена им вглубь Малой Азии, в город Ангору{8}, а 28 января 1920 года была принята Декларация независимости Турции, в ответ на которую союзные державы уже официально оккупировали Константинополь и объявили туркам войну, возложив бремя ее ведения на греческую армию. Таким образом, с апреля 1920 года в Турции номинально существовали два правительства. Одно — национально-освободительное, ориентированное на Мустафу Кемаля и названное кемалистским — в Ангоре, а второе — в турецкой части Константинополя Стамбуле, возглавляемое мало чем распоряжавшимся султаном Мехмедом VI. Контроль за султанатом со стороны иностранцев позволил первому добавить к лозунгам освобождения Турции от интервентов тонкую, но пикантную религиозную нотку «борьбы против неверных». Но даже это не делало победу Кемаля над объединенными силами Антанты предрешенной. И новый турецкий лидер пошел ва-банк.
Руководствуясь принципом «враг моего врага мой друг», Кемаль понял, что его главным союзником может стать извечный противник Турции — Россия, оказавшаяся в похожем положении в результате своих революций. Объединившись, Москва и Ангора резко повышали шансы своих никем в мире не признанных стран на сопротивление Антанте в Черноморском регионе, но для этого кемалистской Турции и ленинской России требовалось пойти друг другу на уступки. Разумеется, и Москва, и Ангора, клянясь во внезапной и вечной любви, не верили друг другу, всячески старались друг друга перехитрить, используя рычаг воздействия, о существовании которого пять лет назад никто в мире и помышлять не мог, — смесь марксистской и национально-освободительной идеологий.
Мустафа Кемаль первый воспользовался этим необычным инструментом, обратившись к Ленину с предложением о взаимном признании, установлении дипломатических отношений и… просьбой о военной помощи. Новый турецкий лидер заверял, что взамен «Турция обязуется бороться совместно с Советской Россией против империалистических правительств для освобождения всех угнетенных… <…> изъявляет готовность участвовать в борьбе против империалистов на Кавказе и надеется на содействие Советской России для борьбы против напавших на Турцию империалистических врагов»[132]. Москва не могла ответить на это отказом сразу по нескольким причинам. Во-первых, в этой просьбе-заявлении Кемаля содержались неоспоримые для большевиков постулаты, связанные с поддержкой национально-освободительной борьбы против мирового империализма в лице Антанты, армии которой все еще выступали в качестве захватчиков территории самой Советской России. Во-вторых, в Москве отчетливо понимали и видели на практике, что ослабление Турции выгодно в первую очередь Великобритании, а Лондон представлялся врагом значительно более сильным, коварным и опасным для Москвы, чем непонятная Ангора. Всплеск активности кемалистов совпал с едва ли не закатом надежд самих большевиков на становящуюся все более призрачной мировую революцию, но они — эти надежды все-таки еще были живы, теплились, и отказать «единомышленникам» не представлялось возможным. Поэтому в первых числах июня 1920 года Москва официально заявила, что «Советское правительство протягивает руку дружбы всем народам мира, оставаясь неизменно верным своему принципу признания за каждым народом права на самоопределение. Советское правительство с живейшим интересом следит за героической борьбой, которую ведет турецкий народ за свою независимость и суверенитет, и в эти дни, тяжелые для Турции, оно счастливо заложить прочный фундамент дружбы, которая должна объединить турецкий и русский народы»[133].
Нетрудно заметить, что даты отправки Особой группы советской военной разведки в Турцию и протягивание Ангоре «руки помощи» совпадают едва ли не до дня. Дальнейшие события, связанные в том числе и с временной передачей большевикам турецкой канонерки «Айдин Рейс», которая в противном случае была бы затоплена или досталась Антанте, и с передачей навсегда турецкому генералу русской яхты, подтверждают, что тайна миссии Особой группы для самих турок страшным секретом не являлась. Да и сам Владимир Федорович Воля несколько лет спустя писал об этом вполне открыто в несекретной анкете слушателя Коммунистического университета: «В 1920 году был командирован за границу в тыл к меньшевикам (Грузия) и Врангелю (Крым), и для установки связи с Кемалистами, и по линии Коминтерна»[134].
Несмотря на то что боевые действия против Врангеля велись все более интенсивно, а на Западе крайне неудачно складывалась ситуация с наступлением на Польшу, в Кремле со всей очевидностью понимали, что повторения шокирующего московского броска армий Деникина ожидать не приходится. Гражданская война шла к своему неизбежному и уже понятному всем концу. Развязкой должен был стать разгром Врангеля в Крыму с последующей эвакуацией… куда? Очевидно, в Румынию, Болгарию и Турцию — больше просто некуда. Убаюканное сладкоголосыми турецкими напевами о единстве целей в борьбе против империализма и колонизаторов советское правительство стало всерьез рассчитывать на помощь Ангоры в дальнейшей либо борьбе с бывшей врангелевской армией, либо в ее разложении и создании ей невыносимых условий существования. Чтобы убедить Кемаля в искренности, Ленин санкционировал и экономическую поддержку братского соседа. Уже в сентябре 1920 года по главному коридору снабжения Новороссийск — Трапезунд — Ангора турки получили от Москвы полтонны золота в слитках (примерно 125 тысяч турецких лир по тогдашнему курсу), 3387 винтовок, 3623 ящика с боеприпасами и примерно три тысячи штыков — в основном немецкого производства (в распоряжении турецкой армии, еще вчера воевавшей с Россией, находилось именно германское вооружение) — все это в разгар последнего этапа Гражданской войны в европейской части России.
Но не только золото и оружие потекли в Турцию. Надеясь на Кемаля, советские спецслужбы все же рассчитывали еще и использовать его, заполонив ключевые транспортные узлы своего внезапного союзника своей агентурой. Ее низкий профессиональный уровень, слабое качество разведки старались компенсировать количеством, и небезуспешно. Кстати, ровно в эти же годы похожая ситуация складывалась и в буферной Дальневосточной республике, где с 5 апреля 1920 года хозяйничали японцы и где плотность большевистской агентуры оказалась невероятно высока. Генерал Ои, командующий оккупационной армией на Дальнем Востоке, вынужден тогда был констатировать: «Все наши планы становятся известными, коммунисты имеют о наших планах документы»[135]. Примерно то же самое творилось и на Ближнем Востоке. По данным нового шефа Региструпра Яна Давыдовича Ленцмана (Яниса Ленцманиса), решившего навести порядок в военной разведке и переформировать организацию, приспособив к нуждам послевоенного времени, в одном только Трапезунде одновременно находилось около двухсот (!) агентов Региструпра[136], среди которых числилась и Особая группа Аболтина с Владимиром Волей, Федором Гайдаровым и Ольгой Голубевой, которая примерно в это время в очередной раз преобразилась, приняв то имя, под которым навсегда войдет в историю: Елена Феррари.
Кстати, почему и каким образом Ольга Федоровна Ревзина выбрала именно это имя? Или ей выбрал его кто-то другой? Вариантов много. Это мог быть чужой, попросту — украденный паспорт или какой-то иной документ, удостоверяющий личность, в который удалось вклеить фото Люси Голубевой и дальше использовать его, постоянно легализуя при регистрациях за границей, переходах через контрольно-пропускные пункты и выполняя другие подобные бюрократические формальности. В таком случае никакой роли Ольга Федоровна в своем переименовании не сыграла.
Однако опыт изучения истории отечественных спецслужб показывает, что, по крайней мере в описываемый период, разведчики нередко были причастны к выбору своих псевдонимов. Если так, то может быть, и Люся Голубовская сама захотела взять не самую популярную в России фамилию Феррари? Сейчас, конечно же, она ассоциируется с едва ли не самым узнаваемым автомобильным брендом, но в 1920 году будущий основатель компании Энцо Феррари (кстати, почти ровесник Люси — он был всего на год старше ее) только пришел в гоночный отдел «Альфа-Ромео» рядовым водителем и не был известен никому, кроме коллег и родственников. В России же носители фамилии Феррари встречались крайне редко. Архивы сохранили сведения только о герое Первой мировой войны капитане Алексее Георгиевиче Феррари, награжденном многими орденами и тяжело раненном в начале войны. Могла ли с ним встречаться Люся Ревзина? Кто знает — пути войны, особенно Гражданской, неисповедимы…
На рубеже 1920–1921 годов (то есть как раз когда Люся Голубовская из Ольги Голубевой преображалась в Елену Феррари) советские газеты писали о фашистском (слово только что появилось в международном лексиконе) бунте в итальянском местечке Феррара недалеко от Венеции: «По последним сообщениям из Италии, город Феррара остался совершенно без хлеба, вследствие забастовки булочников, объявленной в знак протеста против провокационных действий фашистов. Социалистические депутаты Матиоти (так в документе. Имеется в виду Джакомо Маттеотти (Giacomo Matteotti. —
Поделиться книгой: