Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства

В многочисленных статьях о существе тоталитаризма прошлого справедливо выделяется его основная особенность – отчуждение человека от власти. Естественно, тут же возникает вопрос: а что же происходит сейчас, после того как мы так убедительно раскрыли людям глаза на многолетнее народное безвластие? Даже не слишком обстоятельный анализ сложившейся в последний год практики общественной жизни показывает наличие не меньшего, чем раньше, разрыва между правящей властью и миллионами простых людей. Если объективно и беспристрастно оценить ныне существующую политическую систему, то можно сказать без всякого преувеличения, что, как и раньше, в недавнем прошлом, когда реально существовало отчуждение власти от населения, умело прикрытое демагогией всевластия народных Советов, так и теперь налицо все большая изоляция правящей элиты, живущей в мире своих интересов и стремлений, не совпадающих с жизнью, заботами и интересами основной массы людей, составляющей народ.

Совсем не нужно ныне быть большим провидцем в политике, чтобы увидеть, что по мере безжалостных шагов экономической реформы и продолжения прежней социальной политики окончательно рушится и без того хрупкое равновесие в соотношении социальных сил. И наступает окончательное отторжение от поддержки правительственных преобразований немногочисленных слоев населения, и правящие круги, держащие власть в государстве, оказываются, по существу, в изоляции. Мои столь неоптимистические выводы исходят из той реальной политики, которую ныне проводят те, кто шел к власти со знаменем народовластия и защиты прав личности.

Посмотрите внимательно: не прошло и года, как народ отодвинули от главного права влиять на власть – права выбора снизу доверху тех, кто пришел к власти. Введенный указом президента России на основе его расширенных полномочий запрет в 1992 году на выборы, по существу, остановил демократический процесс. Любопытно, что Б. Н. Ельцин на встрече с лидерами демократических партий в апреле 1992 года, выражая сомнения в целесообразности отмены запрета на выборы, получил почти единодушную поддержку лидеров демократических партий. Они согласились с президентом, объясняя свое согласие тем, что народ на выборы не пойдет. Складывается более чем странное представление о высокосознательных лидерах и совсем несознательном народе. А ведь нетрудно понять, что всякое ограничение прав людей свободно выразить свое отношение к власти на выборах, по существу, ведь и есть прямое и ничем не прикрытое ограничение демократии.

Неизбежные и взаимосвязанные слагаемые прочности и надежности всякой власти составляют сила и авторитет. Одно без другого существовать не может, точно так же, как не могут и заменить одно другим. Драматические события и конфликты Седьмого и Восьмого съездов народных депутатов России – убедительное свидетельство почти равновеликого падения и силы, и авторитета тогдашней власти. И главная причина в том, что до предела истощился ресурс доверия народа к тем, кому было доверено управлять страной.

Есть ли для этого достаточно серьезные причины? Есть, и весьма основательные. Уход Гайдара, формирование правительства Черномырдина и его первые шаги в то время проходили в условиях крайне низкого доверия и какой-либо поддержки народа.

Нашему народу, по образному выражению академика Святослава Федорова, действительно следует поставить памятник, как павловской собаке, за то, что он оказался способным терпеть над собой такие социальные эксперименты. Однако это долготерпение, которым мы многие годы себя успокаивали, прикрывая свою неспособность создать ему достойную жизнь, характеризуя его как основную доблесть и важнейшую особенность народа, не беспредельно. Еще куда более безнравственно это терпение народа объяснять (встречаются в печати и такие суждения) тем, что он никогда не жил в довольствии. Ибо от этого представления всего один шаг к тем, кто любит, в том числе и из нынешних псевдодемократов, оценивать с большими сомнениями способности нашего народа, его профессиональное умение, его талант, объясняя многие из нынешних бед и несчастий страны безволием и инертностью, традиционным российским бездельем и леностью! И это ведь говорят о том самом народе, который в суровые годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов спас Европу и мир от фашизма и тотального геноцида, том самом народе, который вопреки бездарному руководству в застойные годы собирал 230 миллионов тонн хлеба, добывал 500 миллионов тонн угля и 600 миллионов тонн нефти. И вовсе не надо быть большим пророком, чтобы со всей определенностью предрекать, что народ можно успокоить только тогда, когда он увидит хоть какой-то просвет, какой-то луч надежды в этих затянувшихся и мучительных для него социальных экспериментах.

Наверное, имеет какое-то основание давнее суждение, часто повторяемое в последнее время, что каждый народ достоин своего правительства и оно обычно таково, каким народ позволяет ему быть. Однако рассуждения, подобные тому, что все беды в нашем народе от того, что он не заслужил демократии и свободы и не умеет ими пользоваться, не более чем фарисейство. Убежден, всякому понятно: нельзя научиться плавать, не заходя в воду, и послушные крепостные, если будут ждать свободы до тех пор, пока не станут высоконравственными, так и не дождутся ее.

Не могу воздержаться, чтобы не высказать свое мнение по поводу многочисленных сентенций интеллигенции типа: «Если совесть не проснется, никакая экономика нас не спасет». Я привел замечание А. И. Солженицына как наиболее типичное. Размышляя над ним, возникает неизбежный вопрос: как разбудить эту совесть? Ибо все усилия моралистов, тысячелетние проповеди – не укради, не убий – оказались тщетными. Правыми оказались не моралисты, а материалисты, утверждающие: нужно установить такой порядок производства и товарообмена, при котором быть бессовестным было бы невыгодно. Подтверждает это и социалистическая практика СССР, где принцип выгоды от добросовестности в труде был заменен воспитанием коммунистической сознательности. И при всей могучей опоре на все возможные средства образования, культуры, прессы это не привело к торжеству сознательного, совестливого труда. Значит, идеи сначала сделать людей нравственными, а уже потом создавать здоровую экономику, на деле есть лишь благие мечтания.

В чем-то справедливы суждения и о том, что, сколько бы мы ни ругали наших демократов, они дети своего времени и не могут быть иными, ибо по природе своей лишь необольшевики, только еще беззастенчивее и бесцеремоннее. Соглашаясь во многом с этими суждениями, убежден – суть не только в этом. Да, народ попал в ловушку, стал заложником жестокого времени – это теперь очевидно, и его стон все громче, ощутимее слышен теми, кто еще не утратил окончательно слух человеческого сострадания и не потерял совесть. Народ в своей значительной массе молчит, хотя бесцеремонность, с какой осуществляется так называемая реформа, по сути фантастическое, еще недавно способное присниться только в дурном сне повышение цен на самое необходимое, чтобы жить: хлеб, молоко, сахар, чай – настойчиво толкает людей к протесту, к недовольству, к выступлению. А народ терпит. Почему?

От апатии к политике и политикам, от привычки к долготерпению? Да, все это присутствует, но, повторюсь, главное все же не в этом. Оно, видимо, еще в том, что немалая часть продолжает надеяться. На что же? Простые люди приняли перестройку (как бы мы ее теперь ни оскверняли, как бы о ней ни отзывались – это так), поверили в нее и все страшные невзгоды сегодняшнего тяжелого бытия выдерживают, ибо понимают невозможность возврата к старому. И как ни пугают их красноречивые публицисты, большинство людей не хотят ни хаоса, ни диктатуры, и это, очевидно, станет главным фактором, с которым придется считаться политикам.

Надеются же простые люди все больше только на себя. В этом я смог убедиться при посещении уральских мест. Не мною замечено, что возвращаться через много лет в родные места так же безрадостно, как и посещать старые кладбища. Я приехал в Магнитогорск летом 1992 года, спустя 18 лет после своего отъезда в Москву, и увидел другой город и других людей.

Я встречался и беседовал с разными людьми: учеными институтов, работниками металлургического комбината и треста «Магнитострой», интеллигенцией и молодыми предпринимателями… Мне было интересно понять, что они думают и чем озабочены, ибо люди, живущие в Магнитке, в немалой степени отражают мнение и настроение всей провинции. Я увидел, что магнитогорцы сохранили чувство своего достоинства, не озлобились, в отличие от обитателей столицы, сохранив дружелюбие и искренние отношения между собой. Среди большинства, с кем мне приходилось говорить, преобладает настроение безразличия к тому, кто кому противостоит в центральной власти и кто кого одолевает. Было заметно все большее равнодушие к политическим спектаклям исполнительной и законодательной власти, которые так отчетливо проявились в декабре 1992 года на Седьмом съезде народных депутатов России.

В беседах мои собеседники откровенно говорили, что они рассчитывают главным образом на собственные силы и заняты потому преимущественно своими личными заботами: строительством дач, расширением садов, огородов, созданием собственного дела. В просьбах преобладало пожелание Центру не мешать людям постоять за себя, проявить самостоятельность.

Заметно так же, как и в Москве, что люди, не связанные с производством, оказались в более сложном положении: учителя, преподаватели вузов, врачи, пенсионеры растеряны, находятся в смятении, и среди них явно преобладает настроение беззащитности. Многие из них чувствуют, что они никому не нужны и не знают, куда бы могли обратиться за помощью. Учитываем ли мы это, понимаем – сомневаюсь. А если не понимаем и не учитываем, что думают и что хотят в Магнитке, то трудно надеяться на разумные решения исполнительной власти.

Какие бы прогнозы ни высказывались, существуют и объективные законы общественного развития, которые никому не обойти, даже пользуясь самыми искусными политическими манипуляциями с общественными опросами, референдумами, выборами. Именно эти законы диктуют свои условия, свои правила игры, определяют поведение миллионов людей. Именно они управляют движением общества и вызывают те изменения, которые в нем происходят. Отмечаю это к тому, что, говоря о многотерпении народа, некоторые наши публицисты все чаще твердят о том, что оно привычно советским людям, ибо все это: и тяжелые условия жизни, и дороговизна, и дефицит, и очереди, запущенное медицинское обслуживание, – все это было, и было почти всегда. Признаемся честно – все это действительно было, однако признаемся и в том, что нынешние условия принципиально отличаются от всех предшествующих степенью падения, ибо речь идет уже о физическом выживании миллионов людей.

Одно из модных понятий, порожденных нынешним временем, – социальная защита. Все чаще думаю над тем, о какой же социальной защите может идти речь, если ниже черты бедности до сих пор живут в стране миллионы людей. Нетрудно понять, что в этих условиях понятие «социальная защита» должно быть переосмыслено, ибо не общество должно защищать своих обездоленных членов, а надо немедленно защищать само общество.

Наконец, не следует забывать, что речь идет о людях, которые являются действительно хозяевами всего достояния страны, и не надо упрощать, что эти люди не знают своих прав на владение имуществом страны и позволят кучке непонятно откуда появившихся претендентов завладеть всем, что создано их тяжелым трудом. Вот этот углубляющийся антагонизм между трудовым народом, уже привыкшим к тому, что предприятия принадлежат ему, и теми, кто решил воспользоваться их достоянием, объективно неизбежен. И он будет диктовать общественные поступки населению и все больше ускорять процесс их консолидации в борьбе за право быть хозяевами в своей стране.

Что же может нам помочь в это тяжкое время и в чем наше спасение? Думаю, я не одинок, повторяю все чаще, как молитву, – в тяжелую годину, во времена смятения и смуты, разрушения культуры, падения нравственности: «Ты одна у меня надежда, источник веры и силы – мое Отечество». Признаемся себе, что больнее и тяжелее нам сегодня не только от горемычного бытия, а от разрушения Отечества, от утраты самого главного чувства, питающего наше достоинство, – чувства причастности к великой державе. Падение великой державы, ее унизительное подчинение западному миру, стояние на паперти с протянутой рукой в ожидании так называемой гуманитарной подачки вызывают у всех честных людей, а их абсолютное большинство, горькое до слез восприятие оскорбленной национальной гордости. Как поразительно созвучны этому настроению народа слова А. Блока: «Страна под тяжестью обид и непрерывного насилья, как женщина, теряет стыд, как ангел, опускает крылья».

Это восприятие усиливается настойчивым насильным и целенаправленным огульным отрицанием в средствах массовой информации нашего прошлого, к которому значительное число взрослых людей имеет прямое отношение и психологически не воспринимает эти изыскания.

Сколько бы ни унижали наше прошлое, мы остаемся необычайно богатой страной, и главное у нас богатство – наша история и наша культура, наши курганы. Оттого так нужна нам осмотрительность, чтобы не разметать по ветру сокровища, принадлежавшие Отечеству. Приведу только два аргумента в обоснование своих суждений. Я уже говорил, что и в недавнем, отвергнутом прошлом наше государство и правительство не были радетелями культуры, а такие учреждения, как библиотеки, картинные галереи, музеи, не пользовались особым расположением властей. Но как всколыхнулось общественное мнение, когда в 1992 году была проявлена попытка беззастенчиво растащить и распродать музеи с благословления правительства. Новый проект правительственного указа о музеях, не содержащий указаний на государственную неприкосновенность фондов музеев как национального достояния, уже не упоминал и об обязательстве государства охранять и финансировать эти национальные сокровища. Академик Д. С. Лихачев в своем публичном выступлении назвал этот проект сознательным уничтожением русской культуры и предложил судить авторов международным судом.

И еще один аргумент. Многие из здравомыслящих людей понимали, что объявленный съезд народных депутатов СССР на 17 марта 1992 года, после того как сами народные избранники безвольно подчинились ликвидации верховной парламентской власти Союза, выглядит неубедительно, даже нелепо. Однако за этим внешне нелепым съездом стояло отношение к самой больной теме – теме утраченного Отечества, теме Союза народов, Союза республик, проживших в одной семье тяжелую, но долгую жизнь, где были беды, но были и совместные победы. Выражением этого настроения народа явились и результаты исследований общественного мнения, они довольно многозначительны. По данным независимого института социологии парламентаризма, приведенным в газете «Известия» (16 марта 1992 года), число сторонников проведения съезда народных депутатов СССР составило 26 %, а противников 47 %. При любой ориентации невозможно игнорировать и не заметить столь значительное число сторонников съезда после всего того, что случилось со съездом и народными депутатами СССР.

Убежден, идея защиты Отечества может сегодня объединить здоровые силы общества и честных людей независимо от национальной, религиозной и партийной принадлежности. Чтобы эта защита не вылилась в декларации партий и групп, в многочисленные речи политиков, от которых люди устали, необходимо, по моему мнению, выделить главное направление деятельности (действий, а не слов) по спасению страны – восстановление законности и правопорядка, где бы объединились и официальная власть с ее административными инструментами, и широкие круги общественности. Именно здесь были бы полезны сегодня митинги и манифестации с лозунгами всеобщего народного осуждения преступности, коррупции, правового беспредела, защиты личности, семьи, детей. И не следует нам так торопливо охаивать те общественные силы, которые сделали первые шаги к объединению в русских патриотических объединениях и движениях. Союз национально-патриотического движения с представителями российской интеллигенции и объединениями, группами социалистической ориентации представляет силу, с которой уже в ближайшее время, если их не оставит здравомыслие, вынуждены будут считаться представители власти и искать с ними согласия.

Какие признаки в наибольшей мере к концу 1992 года свидетельствуют об ускорении политического кризиса в стране и неспособности правящих законодательной и исполнительной властей удерживать управление страной в руках? Одним из таких показателей является резкое снижение авторитета власти на всех уровнях и утрата доверия народа вследствие полного провала в сознании большинства населения представлений о том, что демократия является и целью, и главным средством решения всех общественных проблем.

В особых, ни с чем не сравнимых условиях бывшего Союза и при определенной специфике большинства лидеров (вчерашних деятелей коммунистической партии) произошла, по мнению академика Геннадия Осипова, своеобразная деформация на практическом уровне понятия «демократия» – она выразилась в признании абсолютного приоритета избранных руководителей законодательной и исполнительной власти, всегда выражающих волю народа и всегда правых в своих решениях и действиях. Во всем торжествует постулат: избранные руководители всегда правы, а действия их всегда законны. Перед этим приоритетом игнорируются компетентность, профессионализм, опыт, наука.

Думаю, что непосредственно с этим связано возникновение отечественного феномена, когда такое прогрессивное наименование, как «демократ», стало нарицательным и многими воспринимается как ругательство. Во всем торжествует возведенное в ранг закона мнение демократически избранных, а по происхождению авторитарных руководителей, которые реформируют общество согласно лишь своим субъективным представлениям. Один из них неограниченно определяет, что может, а что не должна давать пресса, другой же заявляет, что он единоличный хозяин страны и только с его благоволения могут назначаться и освобождаться министры, решаться или не решаться любые вопросы жизни народа.

Вторым важным показателем, свидетельствующим о политическом кризисе, является отсутствие у ныне стоящих у власти какой-либо идеологии. Кроме общих слов «стать просвещенной Россией», они ничего вразумительного сказать не могут. Если справа от себя они называют тех, кто провозглашает на своих знаменах православие, самодержавие, народность, а слева модернизированное держава, родина, социализм, то себе из этой триады, видимо, оставляют: рынок – демократия – капитализм. Хотя президент России Б. Ельцин на вопрос, как он видит будущее государственное устройство, отвечает: мы не строим капитализм, а строим общество, в котором все должны не обижать друг друга, не воровать, не пьянствовать, не лениться. Точно так же, как оспорила практика гуманный социализм, так же невозможно представить и гуманный капитализм, и нынешняя реальная жизнь дает достаточно оснований для таких сомнений. В новом демототалитаризме отчетливо сочетаются обещания светлого будущего и незатейливая демагогическая пропаганда со списыванием всех грехов на прошлые власти. Складывается мнение, что в идеологическом выборе нынешним неодемократам все равно, что марксизм, что православие, лишь бы заткнуть пустоту, оставшуюся на месте политпроса. И неудивительно: отцы демократии и ее духовники, те, кто вчера с книгами в руках молились на Ленина, теперь для соблюдения ритуала благочестия присягают на Библии.

Третьим показателем того, что политический кризис власти достиг максимальной остроты, является невозможность правящих кругов по-старому все трудности и просчеты списывать на своих предшественников. В глазах большинства населения утрачен основной аргумент – возможность сваливать на ранее существующие центральную законодательную и исполнительную власти СССР. Уже для всех очевидно, свидетельствует научное заключение группы экспертов Г. Явлинского, что правящая власть России осуществила обвальное разрушение союзного государства; потерпела поражение в осуществлении первого этапа экономической реформы, ибо никаких элементов стабилизации не появилось; привела к углублению анархии и неуправляемости народного хозяйства.

Четвертый показатель кризиса власти состоит в том, что она не только не сделала каких-либо шагов в направлении достижения согласия в обществе, а, наоборот, со старанием, достойным лучшего применения, набрав инерцию разрушения в августе 1991 года, на всех уровнях власти, во всех регионах до предела обострила борьбу между различными политическими группировками и партиями, общественными движениями и силами. После разгрома съезда народных депутатов, Верховного Совета СССР, отправки в отставку президента СССР практически без перерыва началась острая борьба между законодательной и исполнительной властью в России на всех уровнях. Особой критической точки эта борьба достигла в декабре 1992 года – демарш президента России Б. Н. Ельцина по отношению к съезду народных депутатов убедительное тому свидетельство.

Отражением этих же процессов является кризисная ситуация в политических партиях и общественных объединениях. Раскол в таком еще недавно влиятельном движении, как «Демократическая Россия», которое не выдержало испытания властью. Пример тому – политическое и социальное положение в Москве и Ленинграде, недавних бастионах новой демократии, где лидеры, пришедшие к власти, оказались неспособными управлять. Возникновение многочисленных либеральных, радикальных, патриотических, социал-демократических и других партий без какой-либо серьезной социальной поддержки снизу лишь подтверждает, что ныне в обществе отсутствуют условия для создания крупных политических партий, способных действовать в масштабах всей России. Недоверие населения к партиям и общественным движениям отчетливо выразилось в неудачных попытках создать в 1992 году широкое центристское общественное объединение, способное возглавить процесс консолидации здоровых социальных сил в обществе под флагом «Движение демократических реформ».

Об этом же убедительно свидетельствуют и периодически проводимые социологические исследования. Вот некоторые результаты опроса Независимого института социологии парламентаризма, проведенные 23 октября 1992 года. На вопрос: «Есть ли в России партийные политические организации или движения, которые бы отражали ваше личное мнение или принципиальную позицию?» – получены следующие ответы москвичей: 61 % – таких нет, 30 % – затрудняются ответить, лишь 9 % назвали политические течения, которые поддерживают.

Прогнозы в столь сложное и противоречивое для страны время – дело явно неблагодарное, ибо происходящие события часто не соответствуют ни логике, ни здравому смыслу. Однако если попытаться поразмышлять о возможном развитии политических событий исходя из интересов большинства населения (признаемся, что именно они, интересы людей, и есть двигатель общественного прогресса) и реальных потребностей общества, то можно, разумеется без гарантий безошибочности, высказать некоторые, возможные варианты стабилизации обстановки в стране и достижения согласия в обществе.

В условиях, когда уже все разоблачено и охаяно, отвергнуто и осуждено в теории и на практике, наступило благоприятное время, чтобы сменить главные ориентиры. И может быть, наконец пора обратиться к главному субъекту всех перемен, к тому, от кого все зависит – и преодоление разрухи, и возрождение Отечества, – к простому человеку, защитить и восславить его трудолюбие, его натруженные руки, его способности и талант, его добросердечие и здравый смысл, опираясь на которые только и можно преодолеть разрушение и начать шаг за шагом созидать, надеясь только на свои силы. Надо перестать обманывать народ, внедряя в его сознание небезопасные иллюзии, что Запад нас спасет, поможет преодолеть разруху и нищету.

Понимаю, насколько мало оснований для оптимизма дает нам нынешняя жизнь. И все же, не потакая национальным амбициям, не разделяя торжество идей чистогана, не могу не видеть в нынешних диких рыночных отношениях одно несомненно здоровое начало – постепенное вытеснение психологии иждивенчества и уравниловки и внедрение культа дела и человека, способного быть его творцом. И если даже этот культ нашим смутным временем деформирован, если сегодня в нем еще преобладают спекуляции и существует откровенный грабеж, то завтра главным действующим лицом станет деловой человек, профессионал, способный трудиться, чтобы быть действительно хозяином своей судьбы и своей страны. Только он – ее надежда и создатель, творец всех ценностей и главное лицо в нашем Отечестве.

2. Не сотвори себе кумира: трагедия соратников Горбачева

В прогнозах, суждениях о будущем Отечества, о путях выхода из тяжелого кризиса, в котором оказалось общество, постоянно присутствует тема лидеров: и тех, кто оказался виновником наших бед, и тех, на кого мы возлагаем наши надежды. Обычны и сетования на то, что многие проблемы и трудности оттого, что нет у нас новых, мудрых, авторитетных руководителей.

Можно было бы обстоятельно поговорить о том, что лишь время и общественные потребности рождают великих людей. Признаться, что время партийной гегемонии с уравниловкой и строгим послушанием не было благодарным для появления талантливых личностей, способных встать у руля государства, ибо в это время обычно торжествовали посредственности. Однако тема эта требует отдельного серьезного рассмотрения. Здесь же считаю необходимым остановиться лишь на том, почему оказываются несостоятельными и терпят поражение личности, вызывавшие еще совсем недавно такие большие надежды.

Читатель понимает, что речь идет о личности М. С. Горбачева. О нем уже много сказано, написано, и претендовать здесь на открытия вряд ли возможно. И я это делаю лишь потому, что люди моего поколения, связавшие свою судьбу с ним, обязаны высказать свое мнение, чтобы разобраться в своих собственных взглядах, определить свою меру участия и ответственности за то, что произошло в стране. Разумеется, речь идет не об обстоятельном анализе личностных качеств и действий М. С. Горбачева, а лишь об отдельных заметках, отражающих субъективные оценки автора.

Опыт жизни учит – у каждого человека свое предназначение. Зависит оно от личных качеств, времени, условий, в которых он живет и действует. Так и у М. С. Горбачева. Все то, что он смог сделать в своей жизни, определялось его личностными качествами и временем, условиями, в которых он жил и работал. Профессор-психолог А. Белкин (газета «Культура», 19 октября 1991 года) характеризует личность М. С. Горбачева как тип нарцисса. Многие из тех, кому довелось общаться с М. С. Горбачевым, думаю, согласятся со справедливостью этой оценки. В нем действительно преобладали черты личности, заполненной больше всего самим собой.

Ему импонировало всеобщее внимание, публичный интерес. Нравилось ощущение своего высокого предназначения, величия, наличие огромной власти. С внутренним содержанием этого человека, слушающего особенно внимательно только себя, сочеталось неумение слушать других, многословие. М. С. Горбачев из той категории руководителей, которые, даже слушая, не способны были услышать разумные советы. Знаю из собственного опыта, что в личных беседах нелегко было что-то ему рассказывать. И не только в личных, в ходе заседаний Секретариата ЦК, Политбюро, многочисленных совещаний, встреч он с большим для себя трудом выслушивал других.

Особенно заметна была многословность М. С. Горбачева на встречах с редакторами газет и журналов, работниками литературы, искусства, которые в первые годы перестройки проводились довольно часто. Было любопытно наблюдать, как Горбачев в начале каждой из встреч говорил, что на этот раз он не собирается утомлять присутствующих своим выступлением и намерен лишь внимательно слушать участников, людей, которые имеют свой взгляд, критически оценивают то, что происходит в жизни. Однако терпения у него хватало ненадолго, очень скоро он забывал о том, что говорил вначале, и вся встреча превращалась в непрерывный диалог ведущего с каждым из выступающих. Сценарий совещаний повторялся и с каждым разом вызывал все большую неудовлетворенность, порождал сомнения в искренности того, кто приглашал на высокий совет.

Для тех, кто встречался с ним, было особенно заметно натужное стремление М. С. Горбачева обязательно понравиться, произвести хорошее впечатление. Будучи внимательным к тому, какое впечатление вызывает своими речами, он, случалось, замечал свое многословие, особенно поначалу, переживал неудачные выступления, говорил об этом при встречах, но ничего не мог изменить в своей природе.

Для людей типа М. С. Горбачева с их преувеличенным самомнением и больным самолюбием характерна невысокая выдержка и слабая способность держать удары судьбы. Они оказываются чрезвычайно уязвимыми перед поражениями и неудачами. На примере их особенно справедливой кажется известная мудрость древних: успехи свидетельствуют о том, что ты можешь, а неудачи – чего стоишь. Убедительным свидетельством такой необычной эволюции личности стало явление Горбачева перед страной после Фороса. Это уже был совсем другой Горбачев – растерянный, погасший, неуверенный в себе, суетливый, ставший, кажется, даже меньше ростом. Так невелика оказалась цена этого человека в чрезвычайных обстоятельствах.

Особенности характера бывшего президента СССР содержат ответы и на многие другие вопросы его деятельности. Так, многие критики Горбачева особо выделяют как серьезный недостаток его неумение подбирать своих помощников, соратников. Не могу согласиться с этим. Дело совсем не в неумении, Горбачеву нельзя отказать в проницательности, и ее было достаточно, чтобы правильно оценить возможности того или иного человека. Здесь все зависело от подхода, от потребности иметь рядом с собой сильных людей, осведомленных в той или иной области знаний больше тебя. У Горбачева просто не было потребности иметь рядом с собой сильных людей с собственным мнением, позицией (хотя на словах он об этом много говорил), ибо больше всего он ценил в своем окружении исполнительность, послушание, почитание.

Для людей типа Горбачева, уверенных в своей исключительности, обычно не несет какой-либо боли и страдания уход из ближайшего окружения того или иного человека, ибо люди, подобные им, не испытывают чувства большой личной дружбы и привязанности. По этой причине он так легко и безболезненно менял своих ближайших соратников.

В заметках о М. С. Горбачеве часто повторяется мысль об уникальности его карьеры, которую я разделяю только в том смысле, что не каждому крестьянскому сыну выпадает судьба управлять государством. Говорю это как человек одного с ним поколения – детей войны, испытавших горькое лихо военных лет и знавших цену тяжелого труда, видевших воочию изнанку жизни. Сколько бы ни спорили, истоки убеждений поколения шестидесятников – в войне, а гражданское формирование коммунистов-идеалистов выпало на годы хрущевской «оттепели». И уже в этом Горбачев не уникален, он лишь представитель своего поколения с его достоинствами и недостатками.

В некоторых заметках встречаются суждения о влиянии на Горбачева людей определенной позиции, способных радикально повлиять на формирование, а затем и эволюцию его взглядов. В их числе часто называют А. Н. Яковлева – человека, имеющего значительно больший жизненный, и в особенности международный, опыт, чем М. С. Горбачев. Влияние А. Н. Яковлева несомненно, и не только на него. Но не следует упрощать, как часто делают некоторые из числа недоброжелателей, намеренно преувеличивая это влияние, тем самым представляя Горбачева в роли лишь послушного исполнителя, проповедника чужих идей. Недоброжелательность – плохой помощник в объективных суждениях. Думаю, взгляды, оценки Горбачева на путях к власти – результат собственных исканий и опыта. Повторюсь, истоки идей перестройки М. С. Горбачева – от поколения шестидесятников, от времени, от деревенского происхождения, где горести и боли, знаю это по себе, были более ощутимыми, а уродства нашей действительности зримее и острее, чем в городе.

Карьера М. С. Горбачева была, конечно, связана прежде всего с его личными качествами и способностями как человека, несомненно, незаурядного, однако в ней немалое, а порой определяющее влияние принадлежало партийной системе, где он выступал как ее инструмент. Московский университет открыл перед ним двери для политической карьеры. А избрание комсомольской стези было в немалой степени предопределено тем, что он вернулся в родной край, где был своим, известным и к тому же по провинциальным меркам с неплохой теоретической подготовкой. Хорошо осведомленный, какие перед ним открываются комсомолом перспективы в отчем крае, он делает еще один шаг, предопределивший всю его дальнейшую карьеру, вплоть до выдвижения в Москву, заочно заканчивает сельскохозяйственный институт.

Мне не довелось работать в комсомольских органах, но опыт работы в партийных комитетах позволяет мне судить, что многие комсомольские функционеры тех лет копировали не лучшие черты своих партийных опекунов: чинопочитание, послушание и умение внимательно слушать вышестоящих. Аппарат комсомола, особенно в его верхнем эшелоне, мало чем в фарисействе уступал иезуитам.

Все остальные этапы партийной карьеры Горбачева были во многом предопределены той системой организационной работы в партии, которая почти не имела сбоев и действовала безукоризненно. Логичен и неизбежен был переход его из комсомола в партийный комитет, в крайком, затем избрание первым секретарем Ставропольского горкома партии. И уже во многом просто механическими были последующие шаги партийной карьеры: сначала второй, а затем и первый секретарь крайкома КПСС. Работа в течение восьми лет первым секретарем крайкома партии уже формировала в нем качества будущего лидера партии, ибо представляла на месте неограниченную власть и всеобщее послушание.

Сам Горбачев тоже довольно высоко оценивает свою деятельность в роли партийного секретаря Ставропольского края. В одном из интервью «Независимой газете» он повторяет уже не первый раз: «Мне кажется, я со своими коллегами сделал много интересного в условиях того времени, открыл дорогу многим людям». Не могу не заметить, ставропольцы, земляки Горбачева, из тех, с кем мне довелось беседовать, оценивают деятельность своего первого секретаря довольно скупо, даже скептически. Мне кажется, это не случайно, ибо все те черты личности и качества руководителя, которые оказались свойственны Горбачеву затем как лидеру партии и государства, сформировались и проявились в полной мере уже в Ставрополе, ибо почти девятилетний период пребывания в роли первого партийного секретаря создавал для этого все необходимые условия. В решении многих личных вопросов и судеб людей власти у первого секретаря обкома, крайкома (свидетельствую об этом со знанием дела) было не меньше, чем у главы партии. И к слову сказать, Раиса Максимовна в том образе и теми манерами, в которых она затем предстала перед всей страной, сформировалась тоже в благодатном Ставрополье, и ее влияние на Михаила Сергеевича не московского происхождения.

Должность первого секретаря крупного обкома, крайкома КПСС открывала широкие возможности для дальнейшей карьеры – партийной, государственной. К тому же Краснодарский, Ставропольский крайкомы как южные, где обычно отдыхали все руководители верхнего эшелона партии и государства, создавали весьма благоприятную возможность для личных отношений и связей.

Говорю об этом столь подробно, чтобы убедить читателя: ничего уникального в карьере М. С. Горбачева не было – его выдвижение во многом определялось системой, где превыше всякого аргумента почитался аналог, то есть повторение того, что уже было. Считаю, что в избрании М. С. Горбачева в 1978 году секретарем ЦК КПСС по вопросам сельского хозяйства после смерти В. Д. Кулакова в числе, очевидно, самых главных аргументов были не его какие-либо исключительные качества специалиста-аграрника, а то, что покойный, ведавший в ЦК КПСС вопросами села, был до этого тоже первым секретарем Ставропольского крайкома КПСС. С этим же непосредственно было связано и скорое избрание М. С. Горбачева сначала кандидатом, а затем и членом Политбюро. Партийная система была сильна повторением апробированного, проверенного.

Существует много суждений о том, что сыграло главную роль в том, что М. С. Горбачев стал генеральным секретарем ЦК КПСС. Сочиняют мифы, что могло быть иное решение, называют Лигачева, Громыко, Рыжкова… тех, кто якобы сыграл особую роль в этом решении. Из того, что мне известно, все это из области предположений и фантазий. Никакого иного решения после смерти К. Черненко не было и быть не могло. Система в партии была канонически строгой и неизменной: человек, который при Черненко фактически был вторым лицом в партии, вел заседания Секретариата ЦК, то есть руководил всем партийным аппаратом, вел в период отсутствия генерального секретаря заседания Политбюро, неизбежно становился первым лицом в партии. Так генеральным секретарем стал Ю. В. Андропов, выдвинутый Л. И. Брежневым после смерти М. А. Суслова на руководство партийным аппаратом, так же при весьма ограниченных личных, профессиональных способностях генеральным стал и К. У. Черненко, и не только потому, что он своей слабостью устраивал всех других. Нет, он стал во главе аппарата ЦК КПСС, поскольку Ю. В. Андропову не было отпущено время на его перемещение или освобождение, он просто обречен был стать первым лицом в партии. Таковы были строгие и незыблемые законы партийной системы.

В заметках о М. Горбачеве нередко встречаются недоумения по поводу его невиданной популярности на первых этапах деятельности. Мне кажется, мы забываем, что оценки человека, события – это всегда сравнение с кем-то и с чем-то уже происходившим ранее. М. С. Горбачев приобрел быстро авторитет, ибо представлял собой нечто совсем отличное от того, что мы привыкли видеть долгие годы, наблюдая за Л. И. Брежневым, К. У. Черненко. Его свободная, без напряжения речь, открытый выход к людям с откровенными обращениями – все это не могло не вызывать симпатии и не гарантировать успех. Разумеется, при этом не менее важным было то, о чем говорил М. С. Горбачев, а говорил он о том, что от него давно ждали: нельзя жить так, как мы живем, советские люди достойны иной, более счастливой судьбы.

Теперь много измышлений о том, как труден, как непредсказуем наш народ, как сложно направить его на новые дела, научить работать и жить по-новому. И почему-то редко встречаешь суждения о том, как он доверчив, как быстро откликается на обращения тех, кто несет ему надежду, особенно если она совпадает с тем, что он хочет и ждет сам.

Много пишут о миссии М. С. Горбачева как о представителе тех партийных идеалистов – коммунистов 30-х годов, многие из которых были уничтожены Сталиным, а более позднее поколение не развращено и деморализовано Брежневым. Я не разделяю стремления представить М. С. Горбачева в роли мессии, пророка. Он выразил уже в своих первых речах и действиях лидера то, что ждали после XX съезда КПСС, что было неизбежно с уходом поколения Суслова, Брежнева, Черненко, Громыко…

Не могу не согласиться с тем, что, как человек своего поколения и своего времени (Горбачев сам об этом много раз говорил), он нес в своих деяниях и поступках все его черты и всю ограниченность. Именно в этом, наряду с особенностями психологии, его двойственность и непоследовательность. Он хотел быть великим реформатором, первым демократом среди всех, но одновременно желал оставаться тем же вождем нации, лидером партии и государства, сохраняя ту же власть и те же методы и способы взаимоотношений с ближайшим окружением, основанные на безусловном послушании. С этим непосредственно связана и не слишком большая скромность Горбачева: в столь сложное для страны время строительство персональных дач-дворцов. Не случайно посетившие его соратники в драматические дни августа 1991 года в Форосе были прежде всего поражены роскошью покоев генерального секретаря и затем передавали близким доверительно, что царь так не жил.

Не могу не вспомнить в этой связи одну давнюю зарубежную поездку и встречу, которая оставила свой след в памяти. В 1985 году, в декабре, ЦК КПСС направил меня, тогда главного редактора «Советской России», во главе партийной делегации в Индию на съезд партии Индийский национальный конгресс. Главой партии была Индира Ганди, а исполнительным секретарем ее сын Рад-жив Ганди, который перед этим был в нашей стране и проявил интерес к деятельности КПСС как правящей партии. С этим, думаю, и было связано приглашение в Индию делегации КПСС. Съезд проходил в Калькутте 25–27 декабря. Делегаций из других стран было немного, не более 6–7, поэтому к нам проявили большое внимание, было много встреч, бесед.

Одна из них особенно запомнилась: 26 декабря меня приняла для беседы Индира Ганди. Беседа проходила по-восточному неторопливо, длилась более часа, и я имел возможность хорошо рассмотреть эту необыкновенную женщину, задавать ей вопросы. Я видел перед собой смертельно усталого человека, с измученным аскетическим лицом и большими живыми глазами. Всем своим видом И. Ганди олицетворяла в моем представлении человека, фанатично преданного своей стране, своему народу. Я спросил, что дает ей силы выдерживать такую огромную нагрузку и что поддерживает ее оптимизм, ибо ей как государственному деятелю за время своей жизни не суждено увидеть свою страну и свой народ в благополучии и процветании.

Она внимательно посмотрела на меня и сказала, что отцом и судьбой ей завещано быть со своей страной во все времена, и она будет нести свой крест до конца. А что касается того, суждено ли ей увидеть процветание своего народа или нет, то она понимает, что ей это действительно не суждено увидеть, жизнь человеческая коротка, но она пройдет ту часть пути, который ведет к счастью людей, а после нее по этому же пути пойдет ее сын. Судьбе было так угодно распорядиться, что времени ей действительно было отпущено мало, уже в следующем году она трагически погибла.

К чему я вспомнил эту встречу? К тому, что на ответственном этапе жизни нашего общества нашим руководителям партии и государства больше всего не хватило фанатизма, не хватило преданности своей стране, своему народу. Кто-то из критиков правильно заметил: во времена Л. И. Брежнева благополучное, самодовольное, потерявшее форму руководство партии превратилось в руководителей-дачников, занятых преимущественно собственным благополучием и уютом. Наследственные черты партийных руководителей такого типа нес в себе и Горбачев.

М. С. Горбачев ничем из государственной и партийной власти не хотел поступаться и ничем не хотел рисковать. Рассуждая о демократии, выступая реформатором новых выборов – впервые альтернативных, – сам он не захотел избираться в народные депутаты СССР от народа, а избран был на пленуме ЦК КПСС, и это было воспринято многими уже тогда как проявление его непоследовательности.

М. С. Горбачев мог еще раз вырваться из традиционной роли вождя, поставленного сверху, – при избрании президента СССР. В самом начале 1990 года он еще мог получить поддержку и пойти на всеобщие выборы президента. Решение это для него было рискованным, но и победа, еще вполне возможная, имела бы для него и судьбы Союза большую цену. Однако боялся Горбачев и снова ограничился лишь съездом народных депутатов, который явился началом поступательного падения его влияния, популярности и авторитета. Об этом свидетельствовали результаты голосования при избрании Горбачева Президентом СССР, они были уже совсем иными, чем при избрании его Председателем Верховного Совета. Такова была неизбежная цена нерешительности, боязни смелых поступков, опаздывания в принятии конструктивных решений, особенно в сфере самых острых для общества вопросов – экономики и национальных отношений, где несостоятельность президента СССР оказалась особенно заметной.

В прессе до сих пор продолжаются дискуссии о том, почему популярность М. С. Горбачева на Западе, устойчивая до сих пор, оказалась не слишком прочной и долговечной в его Отечестве. Ответ, как я думаю, очевиден – результаты его реформаторской деятельности, особенно со стороны интересов западного мира, были поистине грандиозны. Рухнуло могучее противостояние двух великих держав, вооруженных опасным для всего мира оружием, не стало еще вчера могущественного Варшавского военного содружества и целой мировой системы социалистических стран.

Изменения климата взаимоотношений вызвало среди народов разных стран надежды на то, что опасности мировой войны больше не существует. И все это люди в Европе, Америке, Азии непосредственно связывали с именем М. С. Горбачева. Совсем иначе, противоречиво оценивались эти результаты международной деятельности М. С. Горбачева внутри страны, ибо заплачено за них было слишком дорого. Цена их – гибель Союза ССР, разрушение армии, превращение сильного мирового государства в некий территориальный конгломерат, разрушаемый и раздираемый внутренними конфликтами и противоречиями. Падение некогда великой державы до уровня жалкого просителя помощи и подаяния очень больно отзывается в сердцах каждого, кому дорого Отечество.

Осмеливаюсь также предположить, что дело не только в различии результатов международной деятельности бывшего президента СССР. Граждане СССР имели возможность наблюдать за М. С. Горбачевым куда более внимательно и достаточно продолжительное время и могли видеть эволюцию его образа от необычности, новизны поведения и поступков, речей и обещаний к тому, как все это уже через три года стало повторяться. И постепенно начало утрачиваться восприятие необычного, ибо наступление обещанных перемен задерживалось, а надежды советских людей не оправдывались. Не хочу обидеть М. С. Горбачева, но в чем-то это можно сравнить с восприятием игры актера, умеющего играть всего одну роль, и только положительного героя: уметь казаться лучше, чем есть, обещать больше, чем мог дать. И здесь зритель театра одного актера на Западе был в ином положении, он только один-два раза видел эту талантливую игру, и она производила впечатление, ибо нарушала все привычные стереотипы руководителя СССР. Советский же зритель по мере того, как шло время и в стране наступал экономический и политический кризис, все меньше воспринимал актера, игравшего положительного героя – радетеля народа, и его политический театр. Поэтому уже в 1990 году поездки и встречи М. С. Горбачева внутри страны стали все более трудными, а в 1991 году они стали вообще невозможны: Горбачева уже не только не слушали, он вызывал раздражение.

Всем известно, насколько рискованны исторические аналогии, ибо в них чаще преобладают субъективные представления авторов. Это неизбежно, ибо история, деяния людей в разные эпохи не повторяются буквально. Прав А. И. Герцен, заметивший: «…история не возвращается, ей никогда не бывают нужны старые платья». И в то же время аналогии полезны, нужны для того, чтобы высветить черты личности, полнее через призму времени оценить ее деяния.

Говорю это к тому, что мне показались интересными заметки Виктора Бондарева в журнале «Родина» (№ 9, 1992 год) «Керенский и Горбачев: две эпохи и две драмы». Автор отмечает сходство событий и судеб основных действующих лиц исторических драм России начала и конца XX века. Распад экономики, разруха, беспредельное обнищание народа, массовые страдания и кровь, разгул сепаратизма… Автор считает, что Керенский – единственный лидер за всю истории России, пытавшийся достичь демократии законными средствами. И здесь он признает Горбачева его единственным преемником. Общее у них и в масштабах деятельности, и в трагизме судьбы. Наконец, объединяет их склонность к компромиссам, постоянное стремление занять среднюю, центристскую позицию, если Керенский балансировал между Лениным и Корниловым, а в 1918 году присоединился к известному эсеровскому лозунгу «Ни Ленин, ни Колчак», то Горбачев маневрировал между партийными реформаторами и партийными консерваторами, затем между коммунистами и так называемыми демократами и, наконец, между суверенными республиками и союзным центром. Парадоксальность центризма Горбачева, по мнению современников, состояла в том, что он одновременно сумел быть главой государства – президентом СССР – и лидером оппозиции.

Любопытно, что именно август оказался в судьбах Керенского и Горбачева роковым: в августе произошел Корниловский мятеж, и в августе возник ГКЧП. И до сих пор существуют сомнения, стремился ли Корнилов взять власть. А ГКЧП своими странными деяниями также продолжает вызывать большие сомнения, что это был действительно путч, если во главе его находилось все высшее руководство, за исключением президента СССР.

Насколько интересны оценки автора, настолько же спорны и его выводы о том, что Керенский начал вторую революцию, а Горбачев ее завершил и если судьба первого известна, то второму благодарная память истории обеспечена, если начатая им перестройка в конце концов завершится присоединением шестой части суши к современной цивилизации. Если же все кончится социальной катастрофой, в которой погибнут миллионы, замечает В. Бондарев, то тогда для России он станет Керенским номер два. Спорны выводы, ибо известно, что не Керенский начал вторую русскую революцию и не Горбачев ее завершил. Это признает и сам автор, говоря об опасности катастрофы. Но катастрофа уже произошла, и в ней уже погибли тысячи безвинных людей, а миллионы оказались обездоленными и безродными в своем Отечестве.

Особенности личности М. С. Горбачева, черты его характера и поступки мне довелось больше наблюдать применительно к одной из тех сфер, которая больше других принесла ему неприятностей – сфере средств массовой информации: печати, радио, телевидения. Участие многие годы в заседаниях Секретариата ЦК КПСС, периодически в заседаниях Политбюро, которые вел М. С. Горбачев, нередкие встречи, проводимые им с редакторами газет, журналов, руководителями Гостелерадио, ТАСС, АПН, отдельные индивидуальные встречи и разговоры по телефону, особенно в период работы на телевидении, – все это формировало представление об этом человеке, позволяло иметь свой взгляд и свои оценки его деятельности. И то, что я говорю о нем, вовсе не вызвано тем, что о нем написано, а во многом является результатом собственных наблюдений, оценок, разумеется субъективных и поэтому не претендующих на всю истину.

Двойственность, противоречивость Горбачева, может быть, наиболее заметно отразилась в его взаимоотношениях с прессой и теми людьми, которым он поручал ее возглавлять.

Печать, радио и телевидение в силу логики развития политических событий оказались на острие тех перемен, которые были начаты в стране. И нам, редакторам, признаюсь в этом, весьма импонировало внимание генерального секретаря ЦК КПСС, нередкие встречи и беседы с ним, его позиция. Помню, на одной из ранних встреч, где-то в начале 1986 года, когда гласность в печати, на радио и телевидении делала свои первые шаги, он, говоря о назначении массовых средств информации, высказал весьма интересную и неожиданную для нас мысль. М. С. Горбачев говорил о том, что многие из наших консервативных проявлений, ошибок и просчетов, вызывающих застой мысли и действия и в партии, и в государстве, связаны с отсутствием оппозиции, альтернативы мнений, оценок. И здесь, заметил он тогда, на нынешнем этапе развития нашего общества, такой своеобразной оппозицией могла бы стать наша пресса. Для нас, воспитанных на правилах послушания, испытывающих постоянный пресс аппарата ЦК КПСС, это было откровением.

Именно тогда редакторы, воспринявшие эту позицию генерального секретаря всерьез, как реальное наступление гласности, все более активно стали служить той самой оппозицией официальной политике партии, правительства. Участились конфликты партийных комитетов с газетами, радио и телевидением. На пленумах ЦК КПСС руководители ЦК республик, секретари обкомов настойчиво требовали остановить критическую волну прессы. Мне и моим коллегам тогда в наших выступлениях на пленумах, защищая прессу, приходилось убеждать, что именно этим пресса помогает перестройке, показывая самые болевые точки в развитии общества, которые требуют участия партии в лечении, в хирургическом вмешательстве.

Признаю, что взгляды и отношение Горбачева к прессе, особенно в первые 2–3 года пребывания его в роли генерального секретаря ЦК КПСС, в немалой степени определили ее критическую направленность, возросшую активность во всех сферах жизни общества. Пресса действительно шла впереди, выступая в роли той самой разведки, которая расчищала завалы для прохождения основных сил, намечала направления главных ударов перестройки. Я уже писал, признаваясь, что здесь не обходилось без ошибок, субъективизма журналистов, претендующих занять особое место в обществе, быть всегда правыми и оставаться той единственной сферой, которая бы вообще не подвергалась критике.

Однако по мере того, как созидательные дела перестройки терпели одну неудачу за другой, обострялась социальная обстановка, углублялись национальные конфликты, когда все чаще в прессе раздавались голоса: туда ли мы идем и существует ли у штурмана перестройки точный маршрут, – когда очевидным стало, что плюрализм – это не просто упражнения в полемике, а выражение различных позиций и интересов и за ними стоит политическая борьба за власть, стала проявляться все большая непоследовательность М. С. Горбачева в его решениях, поступках, и в том числе по отношению к прессе. На словах он продолжал говорить о гласности, плюрализме, поддерживая имидж последовательного демократа, а на деле выражал все большее недовольство выступлениями прессы, особенно тогда, когда это касалось непосредственно его личности.

Именно в это время, в 1989 году, он вступил в странный конфликт с главным редактором газеты «Аргументы и факты» В. Старковым и в лучших традициях генерального секретаря ЦК КПСС времен прошлого потребовал от него уйти в отставку, поручив эту меру осуществить отделу пропаганды ЦК КПСС. Между тем коллектив газеты, являющейся изданием независимого Всесоюзного общества «Знание», посчитал это проявлением партийного вероломства и отказался освободить своего главного редактора. История этого конфликта наделала тогда много шума в общественном мнении и на практике стала первым общественным посрамлением Горбачева, оказав ему весьма плохую услугу в глазах тех, кто ему симпатизировал и искренне поддерживал. Но это была лишь маленькая деталь, раскрывающая черты характера этого человека, его двойственность, отсутствие в нем той искренности и последовательности, без которых трудно было поверить в истинность его слов и намерений как государственного руководителя.

Говорю об этом вовсе не для того, чтобы обличить Горбачева, показать его не лучшие качества. Всем очевидно, что в этом сегодня нет необходимости, ибо уже давно мнение о нем граждане Отечества составили, и здесь невозможно что-либо изменить. Мои заметки преследуют цель обобщить мои собственные наблюдения и оценки этого человека, несомненно оставившего свой след в истории нашего Отечества.

Провозглашая и отстаивая демократические перемены, он внутренне не смог преодолеть в себе вождя нации, ибо слишком поверил в свое всесилие и величие. М. С. Горбачев не мог до конца осознать, что идеи, провозглашенные им и посеянные на благодатную почву страны, так долго ожидавшую обновления, нельзя остановить. Не мог понять, что пресса: газеты, журналы, радио, телевидение – в условиях официально провозглашенной в ранге государственной политики гласности и законодательно принятой парламентом – уже не может жить и творить по-старому, с нею уже нельзя поступать как раньше – разрешать одно и не позволять другое.

Повторюсь и еще раз замечу, М. С. Горбачев и его ближайшее окружение (кто искренне, а кто лишь по должности, подыгрывая ему) не понимали, что нельзя просто унять телевидение – это мощное средство информации и общественного влияния, если даже там проявляются крайности в оценках и существует монополия отдельных групп. С телевидением и его служителями нельзя было поступать как в недавнем прошлом – руководить по уставу армейской роты, держать в строгости и единоначально командовать – направо и налево. Телевидению не могли помочь ни Ненашев, ни Кравченко, ни Яковлев, если не менялись те, кто стоял над ними, если не создавался механизм действительной зависимости телевидения не от правительства, партий, а от самого народа – телезрителя.

М. С. Горбачев все время говорил о новом мышлении, о новых подходах и, признаемся, во многом нас убедил в этом. Одним из излюбленных его высказываний было: «Нельзя проводить новую политику и делать новое дело старыми приемами и методами». Сам же он чаще, чем другие, был привержен тому, что в своих взаимоотношениях (особенно по отношению к прессе и ее руководителям) сохранял старую дистанцию указующего и управляющего вождя. Вот так и получалось – М. С. Горбачев говорил о новом мышлении, о новых отношениях, а сам сохранял привычные, преимущественно начальственно-волевые подходы и отношения, боялся опереться на людей, которые верили ему и готовы были следовать его идеям, но не хотели по-прежнему быть бездумными исполнителями его воли.

Не мог понять Горбачев и того, что его идеи, в которые люди поверили и за которыми последовали, став реальностью жизни, создали иной образ жизни, иную систему взаимоотношений между людьми, независимо от того, на какой социальной лестнице они стоят. И сам он в этих условиях, может быть впервые, стал тем вождем – человеком, который неизбежно теперь оказывался подверженным этим новым отношениям, новым открытым и прямым влияниям и воздействиям непостоянного общественного мнения и неустойчивого мнения толпы. А пресса была и осталась лишь инструментом, отражением этого непостоянства общественного мнения, и она, следуя логике (ничего в этом мире не остается без последствий), больше всего стала наказывать именно того, кто больше всех сделал, чтобы она стала свободной, независимой.

Многие журналисты проявляли интерес к теме возможного второго пришествия к власти М. С. Горбачева. Интерес не случаен, ибо сам бывший президент в своих выступлениях нередко касался этой темы. Известно его замечание в марте 1992 года в газете «Берлинер цайтунг»: «Страна нуждается во мне. Я это чувствую. Многие, в том числе и среди интеллигенции, меняют сейчас мнение обо мне.

Сейчас они понимают меня лучше». Затем, как известно, он говорил, вряд ли случайно, о политической судьбе де Голля, вернувшегося после отставки на политическое поприще президентом Франции. В своих выступлениях он все смелее высказывал свои прогнозы развития политических событий в России. Все это, по мнению обозревателей, лишь части целого, лишь проявление намерений о возможности возвращения к политической власти.

В 90-х годах проявилась определенная консолидация общественных сил социалистической ориентации, росло влияние коммунистов, объединенных в различные союзы и объединения. Углубление до крайности социальных проблем в стране, общенациональное обнищание, рассмотрение правовых дел КПСС в Конституционном суде – все это, несомненно, стимулировало рост влияния и консолидацию сил социалистической направленности. В этом движении имя Горбачева было однозначно предано анафеме, и какие-либо изменения в этих представлениях о бывшем генсеке вряд ли были возможны. Можно проявлять терпимость и здравый подход даже к столь неожиданной эволюции в убеждениях и воззрениях бывшего лидера партии, однако существуют еще нравственные нормы и правила поведения человека, и здесь невозможно защищать Горбачева и его поступки.

Наконец, следует сказать и о том, что многие из последующих после отставки шагов и действий М. С. Горбачева еще больше снизили его общественный авторитет. Не помогала доверию и популярности его чрезвычайно активная и весьма суетливая деятельность по зарабатыванию средств для пропитания Фонда Горбачева в Германии, Японии, США, Израиле, Южной Америке… Его ежемесячные вояжи, тысячи, миллионы долларов реальных или преувеличенных журналистами гонораров вызывают среди обнищавших до крайности соотечественников раздражение и многими откровенно рассматриваются как оплата его прошлых усилий в разрушении Союза и ликвидации былого могущества великой державы. Не позволило вернуть Горбачеву былое доверие народа даже во многом справедливые критические оценки нынешней правящей власти. Его оценки и прогнозы не прибавляют ему симпатий и понимания ни со стороны правящих кругов, ни со стороны простых людей, ибо та и другая сторона продолжают считать, что истоки нынешней катастрофической ситуации в неумелой и неразумной деятельности бывшего президента СССР, что именно он первопричина многих бед и несчастий своих сограждан.

Отдельные же попытки Горбачева активными связями со средствами массовой информации сохранить представление о себе как о политике с большими потенциальными возможностями чаще приносят лишь обратный результат. Здесь не следует забывать, по моему мнению, что существует огромное различие между анализами, оценками, сделанными главой государства, уполномоченным проводником политики своей страны, и просто человеком, если он даже опытный политик (при этом я даже не упоминаю о неизбежном влиянии на восприятие политической репутации бывшего, потерпевшего поражение президента). Мне кажется, в своих выступлениях, беседах и интервью в печати, на радио и телевидении в то время М. С. Горбачев этой разницы не понимал или не осознавал. Иначе трудно объяснить его столь торопливое согласие быть внештатным комментатором ряда газет Запада, его чрезмерно многочисленные и назойливые выступления в отечественной прессе. В этой связи один из здравомыслящих политиков, симпатизирующих Горбачеву, сказал мне, что человек, утративший власть и ставший столь быстро комментатором газет, телевидения, не может в будущем претендовать снова стать президентом.

Данные заметки позволяют читателю оценить мое отношение к М. С. Горбачеву – согласиться или осудить. Однако остается вопрос к автору, на который он обязан ответить: «А судьи кто?»

Непросто ответить на этот вопрос. Скажу, что думаю. Ни я, ни мне подобные не могут судить М. С. Горбачева. Не могут судить, ибо вместе с Горбачевым несут ответственность за все, что произошло в стране: за гибель союзного государства; за развал народного хозяйства и экономическую катастрофу, которая стала фактом; за обнищание народа и его унижение; за потери в духовной культуре, нравственности, за разгул преступности. И что бы ни думал каждый из нас о своем участии в перестройке и как ни оценивал свою вину, какие бы оправдания ни искал, как ни пытался теперь отречься от Горбачева, нет нам ни прощения, ни снисхождения за все то недоброе, что мы принесли своему Отечеству и своему народу.

Конечно, каждый в меру своей чести и совести может казнить себя и судить себя, и все же как с горечью в свое время писал А. Т. Твардовский:

Я знаю, никакой моей виныВ том, что другие не пришли с войны.В том, что они – кто старше, кто моложе —Остались там, и не о том же речь,Что я их мог, но не сумел сберечь, —Речь не том, но все же, все же, все же…

Не могу судить, ибо считал тогда и считаю теперь (я выражаю не только свое мнение и имел возможность в этом удостовериться), что перемены, начатые в 1985 году, были неизбежны и неотвратимы в силу объективных законов, которые попирались, и естественного развития, к которому мы обязаны были вернуться. И как ни сложилась судьба перестройки, все мы – и те, кто ее теперь отрицает, – вышли из нее, и Горбачев, как бы мы его ни судили, останется в истории в числе тех реформаторов, которые не только поняли необходимость радикальных перемен в нашем обществе, но и решились на них. К тому же все мы, кто и поныне причисляет себя к идеалистам-коммунистам, кто ждал и готовил перемены, кто принял перестройку как смысл своей жизни, служили не Горбачеву, а большому народному делу, в которое верили. Поэтому не могу согласиться с теми, кто теперь раскаивается в былом доверии Горбачеву, оценивая его как тяжкое заблуждение и роковую ошибку. Может быть, это прозвучит и обидно, но не согласен, ибо слышу в этом отзвук брошенной барином и оттого кровно обиженной дворни.

Я понимаю, что горько нам, соратникам Горбачева, видеть, как жестоко посмеялась над нами судьба, дав нам в лидеры на самом крутом ее повороте такого слабого и беспомощного человека. И здесь нам не смогут помочь размышления о том, а не сатанинского ли происхождения наши несчастья, посланные нечистой силой на падшую во грехе землю. И не ее ли нечистую волю призван был исполнить в нашем Отечестве Горбачев в облике «князя тьмы».

Стремление все наши беды объяснить неземным происхождением способно лишь утешить, но не облегчить несчастья соотечественников, ибо обрекает нас на ожидание следующего пришествия, способного освободить народ от этой власти тьмы.

Не разделяю я мнение и тех, кто без суеверий, но все трагедии наши пытается объяснить лишь злой волей Горбачева. В этом отношении честная исповедь Е. К. Лигачева в его книге «Загадка Горбачева» лишь еще одно подтверждение трагедии и вины соратников Горбачева, неспособных в ответственный для истории момент изменить ход развития страны и оказавшихся беспомощными заложниками сурового времени, послушными винтиками партийной системы. Известно злое восточное изречение: «Из стада баранов в козлы отпущения выдвигаются самые неумные». Вот такими козлами отпущения предстали перед общественным мнением и мы, соратники Горбачева. И поделом, мы пожинаем то, что заслужили, и жаловаться нам не на что.

Мною не движет, в том числе и в этих заметках, обида на Горбачева. Я сам автор и хозяин своих убеждений и поступков, сам сужу их безжалостным судом и несу ответственность за них перед своим Отечеством. А заблуждения, ошибки, просчеты, личные качества и поступки Горбачева, повторюсь, судить не мне и не мне подобным. В этом я убежден, ибо придерживаюсь при этом одного, обязательного для всякого уважающего себя человека правила. Оно состоит в том, что критерии наших оценок людей, общественных явлений, по сути – проявление наших личных представлений и взглядов. В обиходе мы это справедливо называем правилом судить о людях в меру своей порядочности или испорченности. И коли это так, то судить Горбачева я и другие, стоящие рядом с ним, были обязаны тогда, когда пусть не во всей полноте, но были уже видны ограниченные возможности этого человека, его неподготовленность управлять страной, поднятой на дыбы. Его растерянность перед теми неожиданными, непредвиденными социальными, национальными конфликтами, которые вызвала перестройка, и они, как обвал в горах, стали нарастать с невиданной мощью и остановить которые у него не хватило ни сил, ни умения. Именно тогда, в 1989–1990 годах, я и другие сторонники Горбачева – члены ЦК КПСС, члены правительства – обязаны были встать и во весь голос сказать: мы начали великое дело обновления общества, но мы, как свидетельствует опыт трех лет, плохо представляем его основные цели, не очень ясно видим его пути и, что особенно опасно, плохо знаем свою страну и свой народ. Вместо этого мы вместе с Горбачевым утешали себя известными высказываниями: «Главное – ввязаться в драку, а там будет видно». Или: «Мы учимся вместе с перестройкой, с каждым ее этапом обогащаем свой опыт и свое умение…»

Возможность сказать все о своих сомнениях и опасениях была на пленумах ЦК КПСС, где я часто выступал и говорил много неприятного для партийного аппарата и руководства ЦК КПСС, но говорил, видимо, не всегда убедительно и говорил не все, что нужно было сказать. Это самоограничение шло не от страха, бояться в это время было уже нечего, а больше от привычки надеяться, что люди, стоящие на ступеньку выше тебя, лучше знают, что нужно делать в это тревожное время. А ведь были среди нас те, кто вставал и говорил на пленумах ЦК КПСС, на конференциях, на съездах: мы пустились в полет без карты, без твердого маршрута и плохо представляем себе, куда летим и где сядем. Но они не получили поддержки ни членов ЦК КПСС, ни членов правительства, ни народных депутатов.

Любопытно, что Горбачев долгое время оспаривал это мнение, называя глупостью утверждения тех, кто считает, что мы начали перестройку без продуманных программ! Хотя при этом сам проявлял обычную для себя непоследовательность. Так, в своем интервью «Независимой газете» в августе 1992 года он заявил: «Я никому не поверю, что такой проект – проект реформ и такой замысел можно было сразу представить во всех деталях, ибо действует столько факторов, которые никакая суперЭВМ не способна свести воедино. И все эти факторы очень мощные, начиная с масштабов страны, от того, каково это общество и сколько тут народов проживает».

Особенно поразительна непоследовательность этого человека, когда анализируешь эволюцию взглядов его по отношению к социалистической идее: от ортодоксальной к социал-демократической и от нее к полной мешанине в лице так называемой «новой цивилизации». Причем на каждом из этих этапов эволюции он не забывает это преподносить как свое глубокое убеждение. Не забыл он это сделать и в интервью «Независимой газете», которое я уже упомянул. Чтобы читатель мог познакомиться с одним из «глубоких убеждений» Горбачева, приведу его полностью: «Я считаю, что неоправданной была установка на построение общества социалистического типа, социалистической формации. Надо идти к новой цивилизации, в ней будут присутствовать и разные идеи. И либеральные, и консервативные, и социалистического толка, и общечеловеческие ценности. Вот мое глубокое убеждение». Но как тут не привести, что говорили по этому поводу древние: «Нет несчастья хуже того, когда человек начинает бояться истины, чтобы она не обличила его».

Судить М. С. Горбачева будут только время и народ, ставший объектом перестройки и ее заложником. Время, когда избавятся нынешние оценки от страстей, обид, от конъюнктурных пристрастий, и сможет объективно оценить предназначение этого человека в истории нашего Отечества. А народ, проявив присущую ему мудрость и исходя из практики жизни, справедливо оценит, что принесли ему перемены, начатые Горбачевым, и какова цена, заплаченная за них.