Русские сказания

Ю. П. Миролюбов

РУССКИЕ СКАЗАНИЯ

*

Художник М. Курхули

© ООО «Издательство «Вече», 2014

НОВОГОДИЕ

Как мы указывали в предыдущей книге «Русский языческий фольклор», многие обычаи старины имеют в себе языческое основание. Однако к Первой мировой войне уже образовались обычаи чисто православные, так что если были языческие обычаи, перекрытые православным содержанием, возникли и православные обычаи, на которых оказался как бы языческий налет благодаря старине. Таково, например, Новогодие. Для удобства мы будем разбирать в этой книге лишь его православную сторону. Добавим к сказанному, что займемся лишь тем, о чем не говорится в трудах других исследователей фольклора. Прежде всего возникает образ Св. Мелании, римлянки, которой народная легенда приписывает большую любовь к бедным. Она празднуется 31 декабря и потому связана с Новым Годом. По южнорусским Колядкам, она дочь Святого Василия (вероятно, Велеса). Утром 1 января дети бегают до зари по домам, бросают зерном в иконы и поют песни:

Меланка ходила, Василька просила: Василько, мой батька, пусти меня в хатку — вареники варить, всех бедных кормить!

То обстоятельство, что эти песни надо петь до зари, указывает на некоторое ведическое нечто, лежащее в основе акта пения, но самая песня уже православная. Легенда говорит, что Святой Василий Блаженный запер двери (вероятно, Года!) и что Мелания просит их открыть, чтоб вареники варить и ими кормить всех бедных. В этот день пища постная, то есть разрешаются лишь молочные продукты: молоко, масло, вареники с творогом и сметаной и простокваша. В эти же дни готовили ватрушки с творогом, хлебцы с тмином и ванилью, всхожалые блины на гречневой муке, жареную рыбу с грибами, кутью с медом и взвар на вишнях, яблоках, сливах и грушах с изюмом. Вишни были обязательны, как указание на Вышнего Бога.

Новогодние Колядки заканчивались поздравлениями хозяину с хозяйкой и пожеланиями добра, пшеницы, жита и всякой пашницы: проса, ячменя и овощей.

В ночь под Новый Год обычно в снегах умирает Старый Год. Он лежит в гробу, занесенном снегом, на лбу его — венчик со словами: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!» В руках у него зажженная свеча, а на крышке гроба хлеб, покрытый рушником с вышитыми на нем розами. Лежит он во тьме ночной, и видно, как горят свечи, воткнутые в снег, в виде круга кругом него. Этот круг — символ Солнца, обещанного Весной, которая придет с Новым Годом. Ночью по дорогам проезжает Зимний Никола, увозящий запоздавшую Филипповку, по дороге он же подбирает Меланию и Святого Василия Великого, ее отца. В поле они натыкаются на Старый Год, лежащий в гробу и занесенный снегом. Их догоняет молодецкий Новый Год на тройке коней, а впереди него на резных санях уезжает Декабрь, но так, что Новый Год его догнать не может. Декабрь по дороге, круто завернув, вываливается из саней. Святой Никола помогает ему выбраться на дорогу. Только Декабрь умчался, как налетает Нов-Год: «А батька как?» — «Помер, в сугробах видали». «Ну, плакать не станем! — смеется тот. — Некогда. В Сильвестровку спешить надо». Но и сам Никола со спутниками тоже едет в Сильвестровку. А там, слышно, уж колокол на венец лета гудит.

Декабрь в легендах изображается в шапке, тулупе, волчьих сапогах, варежках, башлыке с позументом. Сани у него резные, с каждого боку по русалке вырезано с рыбьим хвостом. Лошади-звери летят быстро, искры из-под копыт сыплются. Декабрь зовут Декабрем-батюшкой, и вид у него как у боярина русского, даром что сам коньми правит. Знатен он и ни с кем зря не разговаривает, на постоялом выпивает «по малой» и мчит дальше: надо везде поспеть, «во все концы Руси агромадной». В санях у него сено, образ лета, и солома, образ жатвы, а на козлах сноп стоит. Из предыдущей книги мы знаем, что сноп — образ Бога-Отца. За санями же колесо привязано, символ Коляды. На колесе крест прикреплен, как раз на втулке, что значит, что Коло Времян уже кресту посвящено. Но Колесо-Коло все-таки прежнее и по значению языческое. Коло значит солнце, а колесо означает сухие дороги, весну, тепло. Итак, Декабрь несет с собой знаки возрождения в Новом Году, обещание Пасхи, светлого праздника, Велик-дня, радости и ликования. И хруст саней у него особенный, в нем шелест травы слышится. Хоть то и сено, солома, но шелест — признак весны и лета. Обещание, таким образом, весьма важное. И по легенде же, в санях у него, в бочонке, брага зимняя, горшок с кутьей и другой со взваром. Под облучком саней — пироги, хлеб, завернутый в полотенце, соль и крынка меду. Все эти яства — древнее брашно. Таким образом, Декабрь везет с собой как бы родной обычай, Коло, все верования и обряды.

Старая Филигаювка жалуется Николе-Милостивцу: «Дети родные из дому прогнали! Кирик не слушается, Улиту хочет взять!» В Антоновке говорили: «Филигаювка жалуется на Новый Год, что хочет на Улите жениться, дочке Кириковой». Ясно, что Новый Год, а с другой стороны, Кирик — одно и то же лицо, символизирующее Новое Время. Сам Никола-Милостивец — тот же Сивый, уезжающий после Колядина дня, но уже приобретший православный вид. Уезжающий Сивый Зиму увозит. После него будут другие ОБРАЗЫ проходящей Зимы. Однако Декабрь везет Коло, и это одна из важнейших подробностей его отъезда. Показав везде привязанное к саням Коло, Декабрь-батюшка, таким образом, везде же объявил, что Зима уйдет и что настанет снова время, когда по дороге поедут телеги. Но так как телега есть образ телеги Хороса-Яро, Ладо-Купалы, то, таким образом, показав Колесо, Декабрь как бы говорит, что Коло-Солнце согревает застуженную Зимой землю. Телега же есть символ урожая, снопов, значит и Снопа-Пращура, Бога-Отца.

Только Январь проскакал по снежным дорогам, как петушок пропел зарей об удлинившемся на шерстину дне, значит о рождении света. Сам тропарь Рождества говорит: «…и Тебе ведети с высоты Востока… возсия мирови свет разума». Свет — День, Солнце, разум с Востока, то есть Солнце же. Христианство — солнечное верование, и потому Рождество — праздник света и тепла. Крещение — схождение света и тепла в воду, значит таяние снегов и льдов и возрождение жизни в воде. Креститься надо водой. У древних славян вода — непременное условие молитвы, имевшей смысл религиозного омовения, или очищения. Оно же сопровождалось раскаянием, или покаянием. Так что христианство лишь уточнило вид и смысл таинств, уже бывших в зачатке у язычников.

Крещение водой зимой равносильно крещению огнем, ибо в очищении огнем был тот же самый смысл у древних, что в крещении водой у современников. Вода зимой как огонь студена. Принять крещенскую купель — погрузиться в эту воду. Немногие решались на это, но кто решался, был окружен уважением и почестями.

После Крещения, «стоявшего в токах накануне», в виде иконы, образа, виденного набожными людьми, был Мясоед, то есть время, когда можно есть мясо. И вот близка Маслена, и Мясоед, толстый, здоровый мужик, уходит, оставляя место Масленой-боярыне.

Маслена, конечно, фигура чисто языческая, но уже Мясоед и Пост — фигуры христианские, символизирующие разные времена. Пост — длинный, худой, согбенный старец, идущий в церковь, на зов малого колокола. Он тяжело дышит, останавливается, сокрушается в грехах и смотрит, как тают снега.

Он опирается на вишневую палку, вырезанную в саду, во славу Вышнего, и тяжело двигается снова в путь. Как ветхий Адам, идет он по сугробам ноздреватого, талого снега, почерневшего по краям. Солнце ярко светит в синем небе, птички поют, жаворонки заливаются. Старец смотрит полуслепыми глазами, шепчет: «Вот, и заворонков выпекали! Весна! Грехи наши тяжкие!» Беззубый рот его еле двигается, слова вылетают с трудом, косноязычный старец машет рукой, как бы говоря: «Ох-хо-хо! Все равно!» И правда, нет ему в жизни прелести. О смерти думать надо! И в церкви темное облегчение, ладан и грустный напев, воспоминания о грехах, мольбы о прощении. Но природа уже воскресла! Раскрылись сережки на березах, раскрываются на вербах, растет зеленая муравка на холмах с юга, цветут золотые петушки, синие пролески и лиловые фиалки. В садах гул пчелиный. Небо полно золотых лучей. Цветут абрикосы-«жардели». Останавливается старец, чтоб взглянуть на всю красоту Божьего мира. Земля томится в полдень. Синий пар идет от полей и дорог. Близка дружная весна. Вишни в белой кипени цветов. Вот еще день-два — и зацветет все в мире. И правда, Вербная неделя подошла, а в понедельник и сам Пост без кожуха вышел, в одной скопидомке, и то жарко ему на солнце, расстегнул воротник, жмурится, крестит беззубый рот: «Благодать какая! Прости, Господи, грехам нашим…» А сады в зелени и цветах, дрожат от пчелиного гула, как от пения. И скворцы свищут, ласточки стрекочут, прилетели, черкают небесную синь тонким крылом. Пост вдвое согнулся, бредет в церковь, к Плащанице. Доживет ли до Светла дня? Того и гляди, на косточки рассыплется. Упадет от ветра, и подобрать нечего будет. На неделе еда — жареная картошка, лук, хлеб и сушеные грибы. На обед — квас с луком, хлебом и подсолнечным маслом. Вечером — картошка с луком и хлебом. А на Страстной день-деньской ничего, а вечером лишь кусок хлеба да кружка квасу. В среду, четверг и пятницу — голодные дни. В субботу после обедни — хлеб, квас, лук и картошка. Страстная — голодная неделя! А в дому бабы куличи пекут, свинину жарят, яйца красят, сырную пасху делают. За столом же все постное, скудное, только и радости, что лук зеленый. И так до самой Пасхи.

Ни меду, ни молока, ни какого тебе скоромного. Все воздыхания о грехах да молитва о спасении. Вечером в четверг — Двенадцать Евангелий. Дьякон читает по-латыни, по-гречески, по-славянски и по-русски, трижды, описание Страстей. Пост торжественно держит зажженную Четверговую свечу. С Новым светом идут все ночью по домам. По всем дорогам текут огненные потоки. В каждом доме зажигается Новым светом лампада. От Нового огня бабы зажигают в печи огонь. Этот обычай совпадает с новым костром в древности. Ведийцы зажигали в это время костер, означающий возрождение Агни-Огня-Варуны, так что православный обычай Четвергового Огня является подтверждением древнего обычая.

ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Пост, проводив Масляну-боярыню, пошел в Прощеный понедельник кланяться всем: «Простите раба Божьего! Простите, православные!» И те в ответ: «Прости и нас, грешных, а тебя Бог простит!» Вечером шел, озираясь, в отребьях, Гришка-Самозванец, и все на него указывали: «Вона, Анафема!» Грозные звуки отлучения от церкви и святого причастия разносились по ветру, с кадильным дымом, по полям и лугам деревенской Руси. Ушли все безбожники, хулители церкви и Отечества, все Мазепы и Самозванцы, тропинкой, в луга, где еще синел дымок сохнущей земли. Видала их бабка, слеповатая Варвара, что возле мельницы живет. Ушли, говорит, злые-презлые! С лица все они темные, глаза бегают, озираются, боятся, чтоб кто не ударил сзади! В садах вишни в цвету. Неделя за неделей течет, подвигается Пост, и трава все выше. Родичи проснулись в могилках, потягиваются! Скоро и им Христос весточку принесет о Спасении. Грешники в Аду, начиная с Адама, сидят и ждут. Скоро-скоро Христос их выведет из Ада.

Росла верба у реки, на ветру качалась, в снегу мерзла, и взмолилась она к Богу: «Почему мне все на месте стояти, никогда за бугор не взглянути? Люди, животные все, насекомые ходить, летать могут, воробей — и тому дано за деревню летати, а мне все стоять?!» И сказал Бог: «Быть по твоему желанию». И в субботу, после обеда, пришли люди, стали вербу резать, на возы класть, повезли к церкви. Вечером была служба, люди ходили с вербой кругом церкви трижды, и видала верба все, что хотела. Высоко поднималась она над толпой людей. Смотрела во все глаза кругом, видела, что за холмом, и что на площади, и как люди одеты к празднику. А потом понесли ее к алтарю и там оставили на ночь. Утром, в Вербное воскресенье, батюшка раздавал всем по ветке вербы. Несли ее мужики домой, чтоб вербу в куличе запечь, в каждом куличе по веточке! Так дожила верба до самой Пасхи и вместе с людьми, после освящения куличей, участвовала в разговении. Вынимали ее люди бережно из куличей, клали кусочки вместе, а потом в пасхальную печку положили и сожгли. Золу ту из печки вынесли на второй день и бережно в саду, под цветущими вишнями, закопали, чтоб не ходить никому по золе той.

Так оказалась верба участницей торжества человеческого, праздника Воскресения Христова, и в ней, вербе той, осталась Божья благодать. Среди деревьев береза да верба — лучшие деревья, а верба — самое лучшее.

Вербное воскресенье — верба хлест, бей до слез лентяев, что в постели лежат, что в обедню спят!

ВЕТХИЙ АДАМ

По народному преданию, когда Христа распяли на Голгофе, под Его Крестом как раз находились Адамовы кости. Так на многих православных крестах и изображались внизу креста две перекрещенных кости и мертвая голова. Тот же череп и кости Адама изображались свечой на Крещение на потолках и дверях домов. Черный крест, прокопченный Иорданской свечой, предохранял дом от болезней, пожара и всякого зла. Ветхий Адам, поминаемый в Великом Посту на чтении канона св. Андрея Критского, представлялся народному воображению, как эти две скрещенных кости и череп. В других случаях в этих словах видели согбенного, «ветхого деньми» старца, который, как сам Пост, шел к церкви молиться Богу, просить прощения грехов. Прожитая жизнь, вообще, рассматривается простым человеком как греховная. Может, потому, что считалось, что невозможно прожить, не греша, или же потому, что сама жизнь есть нарушенное равновесие, как говорят ученые, или даже как асимметрия. Простые люди не могли по-научному выразить своих мыслей, но они это понимали именно так. Потому-то Ветхий Адам, опирающийся на вишневую палку и глядящий на восходящее солнце, как на Солнце Правды, слезящимися глазами, сокрушался о грехах своих. Он, этот Ветхий Адам, был в каждом человеке, и канон св. Андрея призывал: «Сбросим Ветхого Адама». Мужики крестились при этом, думая, что Адам был в каждом из них и что они должны его как-то «сбросить». Некоторые понимали это так, что, «умирая, человек сбрасывает с себя тело, идущее от Ветхого Адама». Другие вообще считали тело «греховным сосудом», «сосудом скудельным», «вместилищем мерзости». Умерщвление плоти, так расходившееся вначале с языческой традицией, в конце концов было понято людьми как умерщвление этого тела, тянущегося ко греху, наслаждению, в то время как единственно нужное человеку — это сокрушение о грехах! Старики говорили: «Теперь-то видно, что такое жизнь! Кабы не тело, может, и не грешили бы так!» Понятие о греховности жизни подпиралось другим понятием — о спасении. Считалось, что спасаться человек идет в монастырь или в пустыню, исключительно, чтоб не поддаваться соблазнам греха. Другие же видели в этом необходимое сдерживающее начало: «Распусти только человека и увидишь, что выйдет!» При этом греховным естеством в человеке был именно Ветхий Адам. Считалось, что и без соблазна дьявола достаточно у него грешных наклонностей. Другие же видели в этих словах символ смерти. Не той смерти, которая «косит людей косой», а смерти, которая неизбежно придет после жизни. Старый Праотец людей первым испытал на себе ее тяжесть, и Ветхий Адам был в этом случае отчасти тем, кто уже умер и не погиб, а был спасен Христом, ибо на его костях была утверждена победа Жизни над Смертью и самое Воскресение Христово. Как видно, образ Ветхого Адама был многосложным в жизни верующих людей.

ВЕРЕЗЕНЬ

У березы Март остановился, поиграл сережками и стал, Березнем веселым объявился, зеленя озимые поднял. Мужики ушли на яровину, сеяли ячмень, овес и рожь, а и с полудня летели птицы, — Бог нам ласточек уже принес! В Березне фиалка расцветала, пролески, тюльпаны и ковыль, теплая Зарница полыхала, средь черешен — золотая пыль. Пчелы вылетали утром рано в белый, заневестившийся сад, а в Сварге лазурной — караваны, птицы все от полудня летят.

МАРТ-КРАСАВЕЦ

Небо ярче и синéе, ноздреватый талый снег, ива нежно зеленеет, Пост корит остатний грех. Март-Красавец вышел рано на зеленый косогор, и в садах гласит Осанну птичек вешних милый хор. Расцветают снегом груши, на ветвях скворцы поют. Пост врачует наши души, дни Страстной уже идут. Март в расстегнутой рубашке  в переулок побежал; в небе белые барашки уплывают на привал. На черешнях в желтой пыльце пчел несметное число. В огородах на кобыле время пахоты пришло. Солнца огненное Коло в голубеющих степях; Бог воскреснет! Пасха скоро! Встань, поверженный во прах!

ВЕЛИКОПОСТЬЕ

Идет в церковь Иван, а кругом — во веки веков — караван грехов. А и как он в говенье нуждается! А и как грехов порешается! А рядом Великий Пост, глядит на погост, наступив Масленой на хвост, глядит, выглядывает сестру родную, Вербную да Страстную. А сестра жила, Вербной слыла, пока в девках была, а стала Страстной, повенчавшись Весной с Солнышком Ярым перед Постом старым.

ДЕД СОЛОМЕННЫЙ

Вышла Баба по солому, а там — Дед сидит незнакомый,  в повилике борода, никогда Баба Деда не видала, да и Дедов таких мало! То ли Яро, то ль Купала — в колосьях высокий лоб, а и Дед тот — Сноп! Дед Соломенный поднялся, за стога рукою взялся, засмеялся, да как ахнет, да — за Бабой! А у Бабы ноги — грабы, а куда ей бежать, а кого позывать? Добежала, да запнулась, очумела, да очнулась, смотрит на Бел Свет: Где же Дед? А и Деда больше нет!

НА РОДИНЕ

Наведался на стогна Март и Березнем назвался Старым, снега текут, и всякий рад, и бабы ставили опару. Грозится Мясоеду Пост, готовит гречневую кашу, с грибами, луком, а у нашей у Масленой промоклый хвост. Звенит веселая купель, косятся талые сугробы, и Пост следит за Бабой в оба: того и гляди нашлет метель! Такая вредная: идет, а хвост — за ней — шуршит мочальный, и Пост до церкви всех зовет, зовет на колокол печальный. Идет дорогой Пост суровый, стучит вишневою клюкой, вещает миру облик новый, и степь шумит волной морской. Идут на колокол тягучий с попаса тучные стада, и в небе синем тоже тучи ведет Вечерняя Звезда. Бредет дорогой Пост суровый, стучит вишневою клюкой, и степь — за ним — в одежде новой встает, шумит волной морской. Спешат на колокол зовущий  с полей теплеющих стада, и в небе ясном тоже тучи ведет Пастух-Заря-Звезда. Колышет звон дымок кизячный, застыли вишни у реки. Спешат хозяйки до вечерни принять коров, убрать дома и — на Страстной закончить первый творог и яйца, а с холма уже Святое Воскресенье глядит, торопит, и веля, Пасхальной дрожью дышут сени, дрожит весенняя Земля! Еще идет дорогой к церкви суровый Пост, стуча клюкой, но Воскресение из мертвых уже на горке, за рекой! Скворцы поют, летают птицы, кричат победно петухи, и вдаль идут, от Плащаницы, согнувшись, с паперти, — грехи!

ДРЕВНЯЯ РУСЬ

Перед Пасхой на току бабы сыпали муху голубую, красную, звали Весну Ясную: «Слава Богу-Снопу-Отцу! Пост приходит к концу! Ушла Сива с бурею, приходили Сурия, а и тая — свети, Родичам — кветенье, листья, травка зелена, то-бо Ясная Весна! Родичи, проснитесь,  в трунах повернитесь,  як-бо-Свет с Небесе — Христос Воскресе!» А еще Старый Пост идет через мост, на Весну не глядит, сокрушаться велит, а Весна цветет, а скворец поет, а Посту неймет, так-то вот! Шел Пост на погост, повстречал Мясоеда:  «И чего ты все, Мясоед, столько уж лет, а и ладу в тебе нет! Все-то ты мясо жрешь, водку пьешь да поешь!» Сказал Мясоед Посту в ответ: «А что с тебя толку? Сложил зубы на полку, и сам не жрешь, и другим не даешь!» Отвечал ему Пост, наступая на хвост: «Я-то стар, да глух, да к тебе, брате, сух! И поет мне петух! А поститься тебе надо в спасение ради Светлого Воскресения! Не станешь есть говяда, и Пасхе душа будет рада!» Отвечал ему Мясоед: «Ну уж… нет!» Да так оба они серчали, так больно кричали, что курам на смех распугали скворцов всех!

ПРЕДПАХОТЬЕ

Вчера был Мясоед, а днесе нет; вспомнили грехи наши, сварили гречневой каши; и приехал к нам Мясопуст, а за ним Сыропуст, поставили сани, взяли телегу,  а Время уже к ночлегу. И сказал Мясопуст, окрестясь, Сыропусту: «Заговеешь, как ешь капусту, лук да картошку, с огурцом вперемежку, и будет тебе прощенье, грехов отпущение за твою работу, в Субботу на неделе Страстной! Разговеешься, пойдешь со мной дальше межей, где курган большой, там степь краше, и там же счастье наше». Отвечал Сыропуст Мясопусту: «Буде тебе брехать про капусту! Пойдем землю пахать!»

НА СТРАСТНОЙ

День золотеет погожий, цветет мир Божий, поля и сады — тоже. Премудрость прости — Адам на погосте старые кости с себя совлекает, а в Чертоге у Бога званых много, но избранных мало,  и — старый сугроб тает. Ручейки во спасение звенят к Воскресению, и шумит, зеленея, лес, и — свет с небес. Поет птичка невеличка, кричит перепеличка про красно яичко — Христос воскрес!

ПЕРЕПОЛОВЕНИЕ

Доцветали кущи сирени, допевали Веснянки птицы, заходило Переполовенье посмотреть в огородах щарицу. Бабы с тяпками на баштаны  уходили Зарей Румяной, по дорогам шли караваны сена свежего за курганы. С Переполовенья птичье пение прекращается и в садах цветение кончается. С Переполовения бабы в поле идут на полку и на сенник Вознесение глядит в щелку. Полдень греет горячий яростно, Троица ходит покосами, сердце юное бьется радостно, повстречавшись с русыми косами! С Переполовения Ясно видение Лета, что начинается, с Переполовения синие тени появляются! Троица ходит покосами, медвяными росами, поют девушки в овсе об Огненном Колесе, а те песни не простые, то — Русалки Полевые! В полдень жарко на дороге, жарко в хате, на дворе, а утрами Росы много, вся щарица в серебре! В саду светлом зреют вишни, земляника — в поле, проходил овсами Крышний, голубеет воля!

НА ВЕТРЯКЕ

Ветряки на бугорке крылом машут, Дед сидит в уголку, в муке, для муки и землю пашут! Жито мелют жернова, а в ковше лежит пшеница, ждет до ночки, как вдова, вечерком повеселиться! Дед да Небо на бугре, тучки белые над степью, год почался в сентябре, дни текут мучнистой цепью, Ветряки на бугорке крылом машут, Дед, измазанный в муке, что же краше! Стриб взыгрался ввечеру, прядать начал. Бог забрал к себе сестру, спаси, Боже, души наши! Летом Стриб, Зимой — Борей, снег мучнистой белизною накрывает даль полей, пахнет Солнышко Весною! Поскорей бы Март прошел! Стало б лучше! Дажьбо греет хорошо, жжется каждый тонкий лучик! Ветряки на бугорке крылом машут. Держит Дед вербу в руке —  скоро Пасха в жизни нашей!

ПОЗЫВ СУРИИ

Ко Святому Юрию позывали Сурию, а и та Сурия шла до Юрия, а Коня Бела под уздцы вела. Приводила на поля, абы родила Земля, проводила на попас, абы Бог хранил нас! Сурия, Сурия, приди с Дождем, Бурею, покропи нам зеленя, абы пашня была! Покропи нам Яро, на нашу опару, а на жита, ячменя, на овес про Коня, а на речки берега, на зеленые луга, на траву, на сено, а на злато Вено! Запевала рано птица на Сурию-Суряницу, плясовала нам Зарница — наша милая Сестрица! Сурия-Суряница, дай на тебе подивиться! Дай нам Света и Тепла, чтоб Весна благая шла! Гони, Сура, Зиму, гони ее мимо, как пора ее прошла, а Весна до нас пришла!

МОЛОДЫЕ КАТРАНЫ

Выходили утром рано молодицы на катраны, собирали до кошелки, будут рады наши телки! А как наши да коровы дожидались травы новой, а трава не вырастала, и соломы было мало, а как вышли вчера рано да носили им катраны, а коровы сладко ели, слава Любу-Любомелю! А у нас Весна была, нам Теленочка дала! А и мы ходили рано по молочные катраны, целый короб нанесли, разбросали по пыли. Ешьте сладкие катраны, что пришли с травой весняной! А слыхали утром птицу, как хвалила Суровицу? А та Сурия ходила, выглядывала Благомилу,  а и за руку брала, прямо к милому вела:  «Вот тебе твоя подруга, и любите вы друг друга!» А про то и птицы пели, слава Любу-Любомелю!

РАДОНИЦА

В первое воскресенье после Пасхи (Фомина неделя) после Артоса крестный ход идет на кладбище, где уже все готово, могилки накрыты скатертями, на них — куличи, крашенки, бутылки с вином и медом, в землю воткнуты свечечки, кой-где курится ладан. Священник с хором идет, кропя водой могилки и яства. Хор поет «Христос воскресе». Родичи стоят и ждут, после ухода крестного хода начинается пиршество с родичами усопшими. Отец или дед, наливая рюмку вина, меду или водки, выливает ее на могилку со словами: «Се бо вам, татку! Се бо вам, мамко!» Либо: «Се бо тебе, жинко! Се бо тебе, сестра!» Участники брашна на кладбище садятся кругом могилки, как вокруг стола, а на месте, где предполагается, что там присутствует усопший, ставится тарелка, на которую кладут кусок кулича, крашенки, мясо. Живые родичи говорят с умершим, как если бы он был среди них в настоящем времени: «Так ото-ж попробуйте нашей пасхи! Жена делала из трехнольки (крупчатка), на сметане, масле, яйцах. Слава Богу, весна пришла дружная, овсы поднялись, озимка тоже. Там, где вы любили сеять, в Черном Куте, и мы сеем. Волю вашу исполняем, батя! Держимся лада, мира, с родом не ссоримся».

На другой могилке сидит вдова, вполголоса говорит: «Ото-ж, Ваня, дочка наша замуж в прошлом году вышла, в соседнюю деревню, так нет ее. Завтра приедет, а, может, и сегодня, если Бог даст. Живут с мужем хорошо. Скоро Бог даст ребенка, ждет, в тягостях уж, на седьмом месяце, так сказала, если мальчик, так назовут тоже Ваней. Значит, як вас звали. А куры в эту весну стали нестись рано, уже двести яиц нанесли, продали за рубль, а рубль тебе на панихиду отложила».

Лица всех радостны, между могилок бегают ребята, радуются, весело кричат, гоняются друг за дружкой. Так положено, что «надо родичей смехом радовать, и в этот день никто не смеет плакать на кладбище! Родичи живы!» Эта идея Вечной Жизни, которой живут покойники, несомненно, еще дохристианского происхождения, как и трапеза на могилках, в которой невидимо участвуют усопшие. Однако идея Воскресения Христова, дающего усопшим Жизнь Вечную, наложившаяся на первую, уже идея христианская. Идея эта: «Христос воскрес из мертвых, значит, Он был среди усопших и воскрес, ожил, а потому и усопшие живы».

В пасхальном песнопении поется: «Смертию смерть поправ и сущим во гробех Живое дарование!» Наш народ русский понимал это буквально: мертвые живы, ибо получили «Живот от Христа». Потому-то он и говорил с покойниками, как с живыми, сообщая им свои заботы, надежды и радости. О горе в этот день было запрещено говорить. Все должно было быть лишь радостным. С просветленными лицами сидели родичи среди мертвых родичей и рассказывали им о своей жизни. Крестьяне верили, что усопшие интересуются всем, чем живут и как живут живые.

Ощущение единства живых с мертвыми было столь полным, что, например, будучи еще ребенком, автор этих строк его вполне ощущал.

Лишь поздно вечером, зажигая еще раз свечи на могилках, уходили крестьяне по домам, оставляя, между прочим, яства, как были, до следующего утра. Утром рано, на заре, после того, как коровы уйдут на пастбище, приходили женщины еще раз на кладбище, собирать скатерки, посуду. Многие из них, возвращаясь, умиленно плакали: «Наш батя в ночи ели пирогов. И кулича пробовали! И яичко одно разбили! Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Иисусе Христе!»

Этот милый и сердечный обычай накрепко запечатлелся в душе, и если бы он скоро воскрес, нам было бы радостно думать, что древняя традиция восстановлена.

БОГОГЛАГОЛИВЫЙ АВВАКУМ

В пасхальном песнопении говорится: «…Богоглаголивый Аввакум да встанет с нами и покажет Светоносна Ангела, ясно глаголюща: «Днесь Спасение миру, яко воскресе Христос!» По антоновскому народному преданию, Святой Аввакум первый узнал о Воскресении Христа, будучи одним из римских воинов, стоявших на страже у Гроба Господня. Он видел необычайный, ослепительный свет, и пред ним появится Ангел, отваливший камень от Гроба, откуда вышел Христос Воскресший. В память этого чудесного события, он приходит каждую весну, в сады, смотреть на цветущие вишни, слушать музыку пчел и пение скворцов. День явления его — первый день на Пасхе, после трезвона, когда крестный ход обойдет трижды церковь. Святой Аввакум спешит тогда из храма, где находится среди верующих, и проходит в сады, где и ждет восхода солнца и появления пчел в цветущих ветках. Тогда он трижды громко говорит: «Пилат! Пилат! Пилат! Христос воскресе!» Но Пилат не может ответить, ибо хоть он и слышит в Аду голос Аввакума, но не может покинуть общества Иуды, которого вечно расспрашивают, чем же виновен Иисус из Назареи? И всякий раз, когда Иуда кончает рассказ, он его спрашивает: «Зачем же ты его предал?» И получает ответ: «А зачем ты Его распял?» Но тогда он начинает оправдываться, что не он распял Христа, сами же евреи. Но Иуда возражает, что если бы он отпустил Христа, то евреи не посмели бы Его коснуться! И тогда оба они плачут. Аввакум же радуется, ходя в цветущих садах, ибо Бог простил ему все его грехи, до последнего, за то, что он первый узнал о Воскресении и поверил в Него. И дал ему Бог великую свободу являться в пасхальный день на землю. «Святой Аввакум по звону ходит!» — говорит народная пословица. Это значит, что он ходит по звуковым волнам. Трезвонят колокола, а он по разносящемуся трезвону идет в небо, сходит на землю, где ему нравится и где «добрые люди живут». Звуковые волны его носят на себе. И мед, собранный в этот день пчелами, отделялся от прочего и носил название Свято-Аввакумского. Он обладал целительными свойствами, ибо «каждая пчела прежде, чем лететь в свой улей, принесла и показала его Святому Аввакуму!» «Святой Аввакум на Велик-День среди вишен мерещится!» — говорит другая поговорка. Мы не утверждаем, что везде было одно и то же верование на этот счет, но говорим, что в селе Антоновка оно существовало. Люди собирали в этот день лепестки вишневого цвета, стряхивая их на скатерть, чтоб заваривать в случае простуды зимой. Красота этих верований проистекает из олицетворения праздника Пасхи в персоне Святого Аввакума. Он считался утверждением веры в Воскресение Христа и, до некоторой степени, самой Пасхой.

СВЯТ МИКОЛА ВЕШНИЙ

На возу с травой Микола, в армяке, худой шапчонке, проезжая через села, улыбается девчонке, шалуну грозит с усмешкой, понукает веткой Коську и с молитвой вперемежку крестит нивы и покосы. Видит бедную деревню, зацветающие липы, подъезжает к церкви древней, видит темный образ Рыбы, глаз Всевидящего Бога и старинный лик Варвары, крестится и на дорогу выезжает за мажарой. Он везет траву коровам, дедам — клечево из рощи, помощь всяческому крову, истомленным — силы, мощи, здравия и блага прочим, избавленья по молитве, радостные дни и ночи всем трудящимся на жите, помощь в тяжкую минуту, радостную жатву людям, детям — красных вишен груду, всем — весны веселой чудо! Едет весями Микола, погоняет веткой Коську, через нивы, через села, полегоньку, понемножку, благодатный и веселый. Воз идет вперед неслышно, а на нем — Микола Вешний!

СВЯТОЙ ВЛАС

Святой Влас шел до нас, на попас. Приходи к нам рано, посчитай баранов, да приди и вновь, погляди коров. Святой Влас, будь у нас в этот раз! Мы поставим тебе квасу, подадим тебе колбасы, чтоб хранил нас всякий раз! Святой Влас, всякий раз заходи до нас! В небе звездочка горит, Влас корове говорит: «Ты, корова, не болей! Посмотри на лошадей, как работают, живут, людям помощь подают!» Влас ходил смотреть баранов, говорил, «котиться» рано, будет солнышко играть, время будет для ягнят! Влас ходил считать овец, говорил, что Бог-Отец приказал им жить, питаться, крепкой шерстью покрываться!

Эти три Власовы песни относятся, конечно, к языческому содержанию Святого, под которым скрывается личность Велеса. Об этом говорят все атрибуты песни: Солнышко, Звездочка, Шерсть, Ягнята-Агнцы и так далее. «Котиться» — глагол в южнорусском просторечии, означающий «рождать» по отношению к овцам.

«АДОНИС ВЕРНАЛИС» — ГОРИЦВЕТ

Весной цветет горицвет («Адонис Верналис»), о котором ходят разные легенды. Одни говорят, что его сок — яд, другие — что он «сердцу помогает», третьи — что это «Ведьмин Цвет». Однако по сведениям «Химии Бертло», адонин, вещество, заключенное в «Адонисе», является по свойствам своим близким к дигиталису, то есть сильнейшему сердечному средству. Значит, сильный яд! «Сердцу помогает», вне сомнений, но при дозировке врачом и не от всех болезней он служит лекарством, а лишь в некоторых случаях. Между тем в Антоновке пели:

По горицвет пойду, Бога в поле найду, а ты иди, Боже, дай счастье погоже!

Может быть, здесь намек на наименование «Адониса»? Но ведь последнее от латинского корня! Для нас это является загадкой, как наш народ мог знать, что был когда-то культ Адониса и что цветок назван его именем! Может быть, он это узнал от греков-купцов или каким-либо образом, но, во всяком случае, знал, и если знал название латинское, то его забыл, переменил на свое, русское, но не забыл идей, связанных с Божеством, хотя, вероятно, считал, что говорит о христианском Боге.

Горицвет собирали весной в полях, и были там белые, розовые и голубые цветы, причем больше розоватые, с лиловым оттенком. То, что настойка на стеблях или листьях этих цветов могла действовать на сердце, вне всякого сомнения для нас, ибо, повторяем, она сродни дигиталису. Может, были и знахари, приготовлявшие «фильтры» на той траве, так как название «Ведьмин Цвет» говорит само за себя. Крестьяне этой травы и цветов остерегались, и если собирали, то для того, чтоб поставить в стакане с водой, и цветы потом выбрасывали где-либо подальше, чтоб ни скот, ни куры не съели, а воду выливали тоже подальше, и стакан долго и тщательно мыли.

О горицвете существовали легенды, и нам довелось слышать одну из них. Был однажды богатырь молодой, и встретился он с другим богатырем, да не узнал в нем брата родного, и почали они драться, а тут вышло так, что первый брат поранил второго и пролил братскую кровь. Тогда Бог их наказал, обратив их в горицвет, и белый цветок — брат, который был поранен, ибо он братской крови не проливал, а проливший стал розовым, ибо был окрашен братской кровью. В этой легенде уже присутствует христианский Бог, ибо ничего другого о Нем не сказано, как лишь то, что он наказал братьев за междоусобную борьбу с пролитием крови. К сожалению, мы других легенд не помним.

ВЕШНИЙ СВЯТОЙ ЕГОРИЙ — ВЁДРО

Образ Святого Героя, как у ведийцев Индра, Вёдро славян — Вешний Егорий (Юрий), и ему, этому Свят-Егорию, на Руси особое почтение оказано: во-первых, это идеал христолюбивого воина, праздник героев, сражавшихся за Отечество, проливавших кровь за него, а во-вторых, это крестьянский праздник Вешних Всходов, полей в растущей пшенице, ржи, овсе; праздник огородов, баштанов, луговых трав, где все уже поднялось и растет на вешнем солнце. Еще трава не кошена, но «на Святого Егория всходы скорые!» «Святой Егорий на Бел-Коне скачет, а Зима в Земле плачет!» Апрельский Святой Герой — Победитель Зимы, окончательно повернувший солнце на лето. Праздник Святого Победоносца — праздник растущего и возникающего изобилия, благорастворения воздухов, возникновение плодов земных и рождение, рост всякой твари. На этот праздник «все твари рады». Это — Летний Асвин, в противоположность Зимнему, Ноябрьскому. Это — Символ Дня Года, а Зимний — символ Ночи Года, ибо Зима — Ночное Время. Крестьянство праздновало этот день как свой, сельскохозяйственный праздник. Полевые работы закончены. Остается терпеливо ждать всходов, роста, урожая. На Егория на Юге России уже бодылье огуречное вышло, цветами осыпано, скоро и огурчики будут. Лук, петрушка, редиска и укроп уже есть. Еда становится лучше. Зелени все больше. После Святого Егория начнется полевая, огородная прополка сорняков, сажают позднюю капусту, осеннюю картошку. Потом долгий период ожидания, когда все вырастет. После — окучивание картошки, уход за «яблочками» (томаты) и арбузами с дынями. Кукуруза уже выросла, завязывается, все полевое начинает цвести. Подрастают цыплята, утята, гусята. Одни уже наполовину в пере, другие только начинают. Везде писк цыплят, крик уток, гусей. Голуби первых голубят из гнезда гонят. В это время пироги с рисом и крутыми яйцами, петрушкой, укропом, почти как летние. Суровец-квас, Егорьевский, шумит в к л ад ушках. Пьют Суровец-Суряницу-Сурию все, и бабы на Юге России зачерпывают жбан квасу для варки зеленого борща. Без него, без кислинки в еде, русский человек не ест. Пресное и за зиму приелось. В это время уже все свежее, и в садах поспевает крыжовник, а в поле появляется первая земляника. Краснеют первые черешни. Они еще кисловаты, но после Егория будут сладкими. Больше никаких страхов и сомнений об урожае! Все весело растет, и русский человек радуется, глядя на дело рук своих. Святой Егорий несет обещание, что больше ему нечего бояться и что все вырастет. День Святого Егория — праздник Вешнего Солнца, поразившего Зиму навсегда! Это как бы вторая Пасха. После него больше нет страха за урожай.

БОГОРОДИЦА

Как в прежние времена, при язычестве, славяне верили, что «Лада ходит по полям», и потому приносили ей в Ладных Местах цветы, ленты, дары разные, так и потом, при христианстве, народ, особенно на Юге России, верил, что «Богородица ходит по лугам за мятой». В других случаях говорили: «Матерь Божия в жите сидела». И часто приходилось слышать: «Ее не знаешь! Она может и в образе простой женщины прийти, воды напиться попросить, а ты Ей откажешь!» Потому всякому, кто просил ночлега, куска хлеба или кружку воды, никогда наш народ не отказывал и платы за это не брал. Когда была Турецкая война и наши солдаты видели, что турки продавали на улицах «сладкую воду», то есть чистую, ключевую, принесенную издалека, это их приводило в негодование: «Божьей Матери напитаться не дадут!» И вообще, человек, требующий что-то за ночлег или прием, считался неисправимым скрягой и грешником. Богородица на Юге России часто называлась Царицей Небесной, и когда хотели выразить изумление, граничащее с осуждением, или же эмоцию, говорили: «Царица Небесная!» Она была здесь же, ходила среди живых людей и могла быть в одном или другом месте одновременно. Видя ночью звездный свет, крестьяне говорили: «Матерь Божья на Небо к Сыну пошла!» Давая благословение, родители говорили детям: «Да сохранит тебя и помилует Господь и Матерь Божья!» Крестьянки, молясь о больных детях, взывали: «Матерь Божья, спаси моих детей!» И обычно матери, молясь о семье, призывали помощь Богоматери. Она пользовалась особой любовью простых людей, и к Ней, как к Посреднице, обращались чаще, чем прямо к Богу. К Богу-Отцу, как и язычники-славяне к Сварогу, обычно не обращались. Не обращались они и к Святому Духу, за исключением дней Троицы (Три Дня), когда в церкви шло служение Духу Святому. Между тем к Христу и Богоматери они обращались постоянно, и особенно когда отправляли сыновей на службу в дальний путь: «Да сохранит тебя Христос и Божья Мать!» Вероятно, потому и Благовещение, и Покров праздновались с особым чувством. Донские казаки чтили Покрова Пресвятыя Богородицы особо набожно и считали Деву Марию Небесной Покровительницей и Заступницей в мире и на войне. Особой любовью крестьянок-матерей пользовались Акафисты «Овсепетой Матери». Она была символом ласки, материнской любви, святости, непорочности и заступничества перед Богом. Трава Богородка пользовалась любовью крестьянских девушек, собиравших ее, трижды перекрестившись, для мытья волос и лица, «чтоб красота сохранилась». Богородку (дикий ориган) сажали на могилках родичей, «чтоб Божья Мать на Том Свете спасала». Богородкой перекладывали белье, и пучки этой травы висели возле иконы Богоматери. Матерь Божья была хранительницей семьи, покровительницей скота, урожая и добра в жизни. У Божьей Матери девушки перед свадьбой просили счастья, а замужние женщины — детей.

ТРОИЦА — ЗЕЛЕНЫЕ СВЯТКИ

Троица пришла: три мужика, один — старец, Бог-Отец, второй — Сын, лет тридцати, и третий — совсем мальчик, по десятому году. Все трое прошли под дуб и там стали. Наступил праздник — Зеленые Святки. Все дворы в зеленых ветках, клечеве, дома в цветах и зелени, а на полах в домах слой травы набросан. Идет крепкий запах — дух от травы. Пахнет ладаном, пирогами, свежим караваем на меду с орехами. В каждой хате — круглые пироги с вареньем, кругляки, образ Вешнего Солнца. Языческое содержание праздника еще не ушло в древность. Это содержание смешано с христианским, Троицей, и Дуб в этом случае не то Перунов Дуб, не то Дуб Мамврийский. Если первый из Троицы Бог-Отец, а второй — Сын, то Третий необъясним, Дух всегда «в виде голубике», как поется в тропаре на Иордани. Мальчик изображает, конечно, Крышнего, а не Духа Святого. Таким образом, налицо языческая традиция может считаться доказанной. Но Зелень — Дух (Запах, по-южнорусски), конечно, может быть истолкована и как языческий атрибут, и как христианский, но альтерированный. Тем не менее празднование зелени слишком очевидно. Не только везде в плетнях видны зеленые ветки, во дворах, у хлевов, но и в хатах, у образов, за всяким предметом, находящимся на известной высоте, в цепочке лампадки, сверх шкафов, за картинками-олеографиями, над отрывным календарем, на печи, над вешалками — всюду. В этот день едят Ягненка-Агнца с зеленой начинкой (лук, укроп, щавель, все мелко порезанное, с круглыми рублеными яйцами), и сам он лежит на ложе из травы, во рту его — пучок зелени. В этот же день подается зеленый борщ, сделанный на щавеле и на крутых яйцах, а в Антоновке делали зеленый пирог, из укропной, петрушковой, луковой начинки с мясом и яйцами, но при столь большом количестве зелени, что мясо и яйца в ней терялись. Мясо ели на листьях зелени, обычно либо щавеля, либо капусты, а хлеб к этому празднику выпекался на сушеных капустных зеленых листах. В Юрьевке умудрялись даже выпекать зеленый хлеб, с большим количеством зелени в тесте. Все показывало, таким образом, что это — праздник весны, зелени, возрождения и Агнца, праздник пастухов в степи! Еще показательней обычай: уходя из церкви, захватить с собой пучок зеленой травы и, принеся домой, скормить его скотине. Таким образом, скотина тоже участвовала в празднике, отчего его пастушье значение еще более усиливается. Ягненок же, или Агнец — прямо образ степной Пасхи, которую праздновали и евреи до Моисея в этом же виде, ибо они тоже были пастушьим народом и праздновали весеннее возрождение Агнцев. Троица, таким образом, есть веха, отмечающая новый период изобилия в году, связанный с зеленью. В конце концов, все народы, прежде чем стать пахарями, были пастухами. Было такое прошлое и у нашего народа, и оно ясно выявлялось в большие дни: на Велик-день (Пасхе), Троицу, Спожины, Овсени и Коляду (Рождество).

ПЕТР И ПАВЕЛ

Приходила в деревню Золовка Поста Великого, Петровка с повиликою, а по дворам ходила, в дощки била, чтоб на травы шли, поднимались, чтобы в поле по Николе занимались, да на Зарю крестились и в Петровку постились! Пришли Апостолы в поля, с Ключами Рая первый старец, Апостол Петр, и земля возрадовалась, топит смалец, готовит с мясом пироги, Апостол Павел за стоги стопы свои, трудясь, направил, и ниву желтую прославил трезвоном радостным, пора Снопы на хутора! Звон! Звон! Звон церковный по полям летит, звенит, Всадник яростной подковой в тучах бьет, в полях пылит! Гром гремит — Петра и Павла славит грешная земля, Бога славят, Бога славят громкие колокола! Завтра будет день великий, Завтра Жатвенный Почин, перепелочьему крику скажет Сноп теперь Аминь! Гром гремит — Петра и Павла славит грешная земля, Бога славят! Бога славят громкие колокола!

После Троицы, после уборки сена, наступает Петров Пост, или, как его называли в просторечии, Петровка. Праздник Апостолов Петра и Павла, основателей христианской церкви, на Юге России совпадает с началом жатвы. Народная легенда поэтически претворила слова Христа, обращенные к Апостолу Петру: «Симоне Петре, любишь ли меня? Паси овцы Моя!» В дни конца Петровки начинается зной, и вдали, на синей полоске горизонта, дрожит воздух, точно волнуется. Крестьяне говорили: «А то Святые Петро с Павлом гонят стадо христианское!» Иногда, благодаря сильной жаре, появляется другой синий поясок над далью, второй, а иной раз и третий, и тогда начинаются миражи: то виднеется как бы ветряк, или телега, то тополя дальней деревни, Бог весть где лежащей, может, за сотни или тысячи верст; иногда идут гуськом люди, гонят стадо, а то — землю пашут или накладывают снопы на высокие возы такие, что в реальности не бывает. Иной раз возникают целые сцены: стоит толпа людей, а к ним подходят двое и начинают махать руками. «Зовут нас родичи! — говорили мужики. — Боже сохрани, за ними идти! Назад не вернешься!» Другой раз возникают сады, берега реки, взморье, все бледное, неясное, но явственно характера миража. Степные миражи иногда бывали в наших краях необычайно яркие. Иной раз вспыхивали ночью сполохи в небе, то есть северное сияние, видное даже на Юге. Тогда деды говорили: «То Святые Апостолы Петро и Павел ризы надевают, вишь, в золоте, серебре, камнях цветных! В Церкви Господа Бога службу править будут!» И начинали креститься, читая молитву. Нужно различать видения миражного характера от игры облаков, которая тоже была порой весьма интересной. Однако контуры туч, похожие на людей, деревни, моря и леса или горы, битвы богатырей — другое дело. Эти контуры всегда неясны, расплывчаты, и воображение зрителя их всегда дополняет, прибавляя к ним недостающее. Но то — настоящие миражи, даже если они расплывчаты, ибо это — настоящие предметы, люди, села и сцены, где воображение ничего не прибавляет, и если есть неясность, то она скорее происходит от недостаточной резкости красок, света и теней, а не от неясности линий. И приходилось, действительно, видеть как бы идущих Святых. То были люди в белых одеждах с длинными посохами, идущие впереди толпы. Откуда передавались эти изображения, из каких краев земли? Трудно решить, но ничего невозможного нет в том, что то были сцены в дальних углах Азии или Аравии, Африки, наконец. Покрой одежды, как известно, там остался еще библейский, и мало изменилось с поры евангельской. Народ же наш видел в них действительно Петра и Павла!

УРОЖАЙ

Идет по дороге крепкий мужик, ведет коня под уздцы, говорит встречным: «Слава Тебе, Господи, урожай-то какой! Колос от колоса — не слышно человечьего голоса! Сам-тридцать, а может, и сам-сорок! Сам видел, на межи ходил… И весна была добрая, дружная, и лето, слава Богу, теплое, росное, хоть дождя и в меру, не то, чтоб через день». Встречный хозяин слушал, замечая: «Вот, лемеш домой несу… добрый лемеш! А овсы-то какие нынче! Видал?» — «Да, и овсы тоже. Ну а жито, прямо в рост мой, да еще и двухколосное местами». Облетела быстро весть все село. Как же не радоваться? Всякий мешок ведь — восемь гривен, а всякая гривна-то серебро, ну так что ж воз будет стоить? Мешков пятьдесят, ну, значит, сорок рублей золотом. Двадцать возов на двор, это тебе восемьсот рублей. Опять же золотых, а цена всему хозяйству, с тремя десятинами, коровой, хатой, поросенком, курами, всем хозяйством, — те же восемьсот. Значит, все в один год оправдано. Как же не радоваться? Хозяин бережлив, он ничего зря не покупает. Ситцу на платье бабе да детишкам, сапоги, спички, чай, а сахар уж сам как-либо медком обернется. Пяток ульев есть. И Богу на свечку тоже воску будет. Вот, на лампу керосину надо, без табаку тоже плохо, ну да махорка — она дешевая, три копейки пачка. Крепкая! Затянешься, а в глазах «мухи и залетают». Там что еще надо, баба по хозяйству яйцами, маслом, курами выторгует, да и поросенок подрастет, какое сало съедят, а какое на базар. Сметана, картошка, сливы, вишни, яблоки, все — одно себе, а другое на продажу. Там Бог бычка пошлет, еще деньги, да и кобыла с жеребенком. Как же урожаю не радоваться?

Начиная с дня, когда Петровка перекатывала через половину, мужики уже ходили озабоченные, смотрели в поле, как растут овсы, колосится жито, высчитывали дни, когда, приблизительно, Спожины. Выходило всегда, что если не ко дню Апостолов Петра и Павла, так после него. Таким образом, этот праздник был для мужиков весьма важным. К этому дню, в общем, сходились все их мечты и надежды. Урожай был тем, для чего трудился весь год человек. Не надо забывать, что большинство сеяло озимку, пшеницу с осени, с тем чтоб она дала всходы, а затем бы их снегом прикрыло. Тогда всю зиму озимь спит под теплым пологом снега, а весной, как только ручьи сбегут, земля высохнет, они уже стоят на вершок-другой, а как яровица подоспеет, озимка ее давным-давно опередила, и яровица только цветет, а озимка уже отцвела, желтеть стала. Вот почему зимой многие так озабоченно смотрели, обильные ли снега! На Колядин День (Рождество) считалось нужным толщину снега мерить: по сапог ли, по голенище ли, а то и по колено. Чем глубже был слой, тем лучше была надежда на урожай. С другой стороны, если Лютый не застудит, все хорошо, а застудит — плохо, потому что озимь могла при пятидесятиградусном морозе до корня промерзнуть. Бывала ли зима малоснежной, еще хуже, ибо тогда даже самый малый мороз озимку побить мог. Таким же несчастьем был и теплый дождь, сначала заставлявший снега таять, а затем сковывавший все ледяной коркой. То был знак плохого урожая. Весной, в мае, июне, дожди нужны, и если их не было, вставала угроза плохого урожая. Засушливая весна была несчастьем. Бесснежная зима тоже. Дождливое лето еще хуже. Урожай, как неотступная дума, все время занимал крестьянский ум, все время вставая немым вопросом: будет ли хороший урожай? А иногда бывало и так, что, несмотря ни на что, на все благоприятные условия, урожай все-таки был плохим. Налетали жучки-вредители, размножались землеройки, полевые мыши, хомяки, мало ли что, отчего урожай погибал. В этом случае мужики корили Вяшков с Вяшатами, малых гениев хозяйства и поля. Им ставили угощение, хотя и не такое обильное, как Род-Рожаницу. Считалось, что «Вяшата все поробить могут». Обычно же, так как Бог не без милости, вредители как-либо исчезали, и урожай все-таки был выше среднего. Тогда радовались, говоря: «Хоть и сам-двадцать шесть, а все же не без хлеба в году будем!»

НАУЧЕНЬЕ ДУБА

Жил-был Иван, великий до неба, а дурной, как треба, и пошел Иван землю пахать, да все не знает, с чего начать! А с краю поля было два Дуба, видят, что работа Ивану люба, да что сам он, Иван, невеликий пан. Вот, он бился-бился, в труде уморился, заругался грубо и сел под Дубом. Иван все сидит, а конь перед ним стоит, стало солнце припекать, залег Иван спать. Спит и во сне видит, что один из Дубов не Дуб, а что растет у него чуб, в коре два сучка глазами стали, из коры губы зашептали, и говорит ему Дуб: «Ты мне, Иване, люб, возьми ветку с другого Дуба, обтеши ее, как срубишь, и будет тебе соха, будешь ею землю пахать!» Иван сразу проснулся, птицей встрепенулся, за работу взялся, а как с ней справлялся, стал сохой землю пахать да Бога восхвалять, вернулся домой, к токам, рассказал старикам, а те удивлялись, Иваном похвалялись.

В этом сказе, записанном нами по памяти, который рассказывал дед-Канунник в Антоновке, видны сразу две тенденции: во-первых, сон Ивана — откровение, и, конечно, Божественного характера, а во-вторых, хотя и сказано: Иван Бога восхвалял, — что может быть принято за христианское содержание сказа, но речь идет о Дубе, который научил Ивана. Между тем из других источников мы знаем, что под Дубом подразумевали в древности, при язычестве, Перуна, божество Грома, Дождя, Молнии и Земледелия. Кроме того, сказ затрагивает тему возникновения земледелия, объясняемого как «научение свыше». В китайской мифологии тоже говорится, что земледелие было преподано людям свыше. Таким образом, ничего странного в этом нет. В цивилизации майя говорится о Гайявате, убитом врагами и проросшем маисом. Тут явственно выступает идея Бога-Хлеба. Если в сказе прямо не указано, что Хлеб — Бог, то зато совет идет от Перуна-Дуба, то есть от Божества. Кроме того, видно и отношение крестьянства к хлебу: «Святой Хлеб!» А также участие хлеба в Православной Евхаристии как Тела Христова говорит о том же. Если Бог — источник жизни, то хлеб — тоже источник жизни. Участие хлеба, как Тела Христа, в Евхаристии, придает окончательно священное значение хлебу. Кто же мог научить человека, некоего отвлеченного Ивана, как пахать землю и сеять хлеб, если не Бог? Сказ об этом и говорит, очевидно, воспроизводя то время, когда у людей еще не было сохи или плуга. Известно, что плуг — дальнейшее усовершенствование сохи и что последняя, конечно, должна была сначала быть деревянной и, вероятно, дубовой. Между тем если христианство говорит, что Агнец-Хлеб претворяется в Тело Христово, то крестьянин распространяет элемент священного на всякий хлеб. Научение, пришедшее от Дуба во сне пахарю, таким образом, как бы идет от Самого Бога-Хлеба, и, чтобы оно было более значащим, его передает Ивану Дуб — символ древнего божества, Перуна. Мы, конечно, не говорим, что христианство, да еще в его православной форме, идет от язычества, но общая тенденция в этом имеется, ибо всякий человек рассматривает, в принципе, хлеб насущный, как нечто важное и божественное, ибо оно ему продляет дни жизни. Слова Христа: «Аз есмь Жизнь!» получают значение: «Идущий от меня не умрет!» Питающийся хлебом человек не умрет. Если даже Христос сказал эти слова в отвлеченном смысле, то они все равно имеют и прямой смысл, ибо обычному в жизни не противоречат. Этим, между прочим, и объясняется, что Христа часто при Его жизни понимали наоборот, ибо Он говорил простыми словами, взятыми из обычной жизни, о вещах Небесных. И сейчас немало людей, которые понимают сокровенный смысл слов лишь после того, как им объяснено, а при случае они принимают все буквально. Следовательно, содержание нашего сказа двойное, одно — обычное и прямое, а другое — сокровенное и символическое. С этой точки зрения сказ говорит о двух вещах, о Земном и Небесном. Возникновение земледелия, таким образом, не от человека, ибо он — «Иван, каких много», умом не блещущий, а от Бога-Дуба-Хлеба.

Таким образом, сам Хлеб-Бог научает человека, как производить хлеб, как пахать землю и собирать урожай. Дальнейшее священное значение хлеба подтверждает сама жизнь, ибо без хлеба человек умирает, а с Хлебом-Богом живет. Дуб говорит: «Ты мне, Иване, люб». Этим определяется отношение Хлеба-Бога к человеку. Бог его любит. Потому-то как только «Иван с работой справлялся, стал землю пахать да Бога восхвалять», ибо пахал он для произрастания Хлеба-Бога, а научил его этому Бог. Таких сказов нам пришлось слышать немало, но, к сожалению, многое утеряно, другое забыто.

ВОЗНЕСЕНИЕ

Этот большой праздник считался в народе особенным. С этого дня снова в церкви можно было молиться, становясь на колени, а до того, начиная с Пасхи — Велика Дня, нельзя, так как Христос между людьми в мире и, может, рядом. Народ часто говорил: «Не подашь ему, а може, то Сам Господь руку протянул за твоей христианской милостыней?» Женщины верили, что «Христос перву борозду поднимает в поле на яровицу, а осенью на озимку». Таким образом, Поучение Дуба получает еще большее основание, ибо Сам Божий Сын поднимает первую борозду, как Бог-Хлеб-Дуб сказал. Этим объясняется обычай давать старшему сыну плуг в руки, чтобы он провел первую борозду. Семья имела религиозное значение и символически представляла Небесную Семью, где Бог-Отец, Богородица, Дух Святой и Христос, причем Вознесение понималось, как Возвращение Сына к Родителям на Небо. Потому и возвращение старшего сына из путешествия было подобно празднику. Родители садились на лавице, а сын стоял в дверях, потом крестился на иконы, кланялся Богу, а затем родителям. Дед-Канунник говорил: «Когда Христос на Вознесенье вертается Домой, на Небо, Бог-Отец с Матерью Божьей садятся на лавице, Сына принимают, а Он крестится на иконы в углу, и Ангелы поют Ему и Богу песни…» Из этих слов видно, что народ наш понимал Божью Семью как свою собственную и что жила эта Семья, по его вере, в такой же хате, только размерами побольше. Тот Свет считался Божьим Светом, и Жизнь Вечная в нем. Об Аде хотя и говорили, но как бы подразумевая, что в него идут лишь великие грешники, а не обычный народ. «Бог милует всякого, кто в Него верит!» — говорили люди. Потому-то Тот Свет был в их мышлении как бы продолжением Этого Света. В таком случае мы можем сказать, что это понимание шло из языческого мировоззрения. Поневоле находим мы то язычество в христианстве, то христианство в язычестве. Если христианство рассматривать с точки зрения культа, то это вполне допустимо. Другое дело — наше личное отношение к религии. Настоящий труд является не богословским, а фольклористическим. Не является он и критикой христианства или апологией язычества. Дабы добраться до истины, мы стараемся сохранить беспристрастное отношение к теме. Но наши люди любили Вознесение как праздник, затрагивающий собой пасхальное время. Сквозь представление о последнем и сквозь ту особую, радостную атмосферу, какую сохраняет это пасхальное время, можно без труда видеть контуры Русалий, длившихся, как видно, около двух месяцев. Эти дни были полны всевозможных обрядов, отчасти уже забытых, молений, сборищ, игрищ и гаданий, причем, видно, в это время предки наши пировали, славя Весну, Ладо с Ладой и Русалок или же Тридевять Сестриц. В это время на поле все росло, леса покрывались зеленью, цвели и отцветали, а вода в реках становилась теплой и в них можно было уже купаться. Конечно, то время было уже забыто, но что-то от него осталось в фольклоре, как бы отсвет, который и падал на эти дни. Наконец, эти вешние месяцы совпадают с душевным возрождением, происходящим в человеке, люди, насидевшиеся дома за зиму, начинали легко дышать. Приходило страдное время, подходило Венище, Жатва, Урожай. Обилие овощей, зелени, фруктов и плодов, уже появлявшихся, агнцев, рождавшихся перед Пасхой, все становилось благим, полнокровным, счастливым. Люди могли порадоваться, набраться сил перед Страдой, чтоб иметь возможность убраться с Хлебом-Богом. Материализация Божества в Хлебе была тем, что давало наглядное доказательство благоволения Неба и Земли к людям.

И вот Вознесение закрывало цикл весенних праздников, и за ним начиналась подготовка к обмолоту, к сбору урожая.

СРЕДА И ПЯТНИЦА

Среда и пятница, два дня в неделю, были постными. В эти дни всегда верующие люди ели только рыбу, пищу растительную, грибы, подсолнечное, сурепковое, горчичное масло, гречневую, пшенную, перловую или пшеничную кашу, картошку с луком, жареную или вареную, смотря по сезону. Борщи были тоже постными. Если не было рыбы, брали селедку, с луком, укропом, петрушкой. В Задонье, у Каялы-реки, была еще особая соленая рыба, звали ее «просолом». Вероятно, то была известная в России «бешенка», которую лавочники покупали бочками, и народ отмачивал ее, затем ее жарили, обваляв предварительно в муке. На вкус она была как речная рыба, только не всегда хорошо вымачивалась в холодной воде. В Великий Пост, обычно еще в холодное время года, соли в ней было еще порядочно. Тем не менее вкусной она была, особенно с сухими грибами или же на коровьем масле. В зимнее время подавали салат из холодной вареной картошки, с луком, маслинами, кислой капустой и на постном масле. То была скромная, но здоровая пища, богатая витаминами. Иногда удавалось достать свежих карпов, особенно ранней весной, когда только лед сошел. Часто они были с икрой, и тогда хозяйки начиняли их кислой капустой и так жарили. Грибной соус был непременной приправой к ним. В феврале, когда снег еще не сошел, а льды на реке тронулись, часто можно было слышать заунывный крик мужика: «Судаки! Гэй, судаки!» То ехал воз, полный судаков с Дона, рыбы, величиной и формой похожей на щуку, но только менее хищной, хотя тоже питающейся мелкой рыбешкой. Из них делали холодное, заливное с пикулями и красным перцем. К заливному подавали хрен, красный квас из моченых бурачков, кислый, как уксус. Обычно в те же времена продавали с воза и раков. Соседнее с Антоновкой село даже называлось Раково, хотя носило вполне официальное название — Ново-Батайск. Кагальник (Каяла), протекавший через него, был полон раков. Продавали их мешками, пятьдесят копеек мешок, а на станции Каяла можно было видеть в буфете огромных, величиной с омара красных раков по пятаку. Их брали с пивом и житными сухарями. То были раки отборные. Их ловили тут же, при станции, в Каяле, при помощи верш, куда клали таранку. Тарань, или, как ее называют на Севере, вобла, была той же «бешенкой», только соленой и провяленной на солнце. Тарань продавали круглый год, рядом с сушками, мелкими бубликами, так что последние иногда пахли воблой, а сама вобла слегка принимала запах ванили. То была пища главным образом летняя, особенно принятая на Петров Пост. Ели ее, скобля, либо так, с хлебом, либо резали на кусочки и клали в ботвинью с огурцами, луком, петрушкой, укропом, эстрагоном. Некоторые мужики имели эстрагон, вероятно, попавший к ним с Кавказской войны. Народ называл эту еду «холодной борщ» и приготовлял ее на кислом квасе-сурянце, суровице, сурянице. Квас этот получали сложным способом, а также простым, из кусков хлеба, залитых водой. Сложный способ приготовления был известен в Юрьевке и был мало известен в Антоновке, хотя некоторые из старых людей его тоже знали. В этот способ входила уйма разных снадобий, как кислые вишни, сушенные на солнце, ангелика, смородинный лист, соломенный и сенной отвар, сухие сливы, мед, молоко (очень немного), топленое масло (ложка на целый бочонок), корни девясила, калган (немного), имбирь, отвар из житных зерен и так далее. Вареная картошка, в мундирах, иногда сменялась печенной в горячей золе, в печке. Иной раз были соленые огурцы, зеленый и красный перец, приготовленные на уксусе синие баклажаны, соленые помидоры, соленые арбузы и т. д. Из мучных изделий часто делали пышки, род толстых блинов — «пан-пушки», комки теста, изжаренные на подсолнечном масле с тертым чесноком. Вероятно, их называли так потому, что если тесто недостаточно всхожалое, то они были тверды и ими можно было палить из пушки! Отмачивали горох и ели его сырым, отмачивали фасоль, чечевицу и варили, потом ели с уксусом и постным маслом. Среду и пятницу держали строго. Мало кто эти дни не соблюдал. Это было очень полезно для здоровья, особенно для печени.

ПОДСОЛНУХ

Солнце встало в синем небе, травы вешние цветут, царь-подсолнух в яром хлебе расцветает на ветру. Виден издали прекрасный, золотеющий цветок, повернул он облик ясный прямо к солнцу, на Восток, и за ним — следит ревниво до заката, и потом ждет всю ночь, глядит пытливо на Восток своим щитом. Жесткий лист, смолой покрытый, чуть касается стебля, хлеб шуршит, росой умытый, вкруг подсолнуха-царя, сам же он стоит отдельно, смотрит только в небеса, с красным солнцем нераздельный, знает Божьи Чудеса!

Подсолнух в Антоновке дед-Канунник считал «Божьим Цветом». Он говорил, что «подсолнух следит за солнцем, потому что солнце — дверь в Рай Божий». На вопрос, почему же солнце круглое, Канунник отвечал: «У Бога все не так, как у нас, а потому и дверь в Его Царство круглая, а еще потому, что через нее Богу-Духу способнее вылетать!» Тот же дед говорил, что «Дух Божий — Небесный Голубь, а потому и все голуби — священные птицы». О подсолнухе же он добавлял: «Всю ночь ждет он, цветок, открытия Райской Двери — Солнца! Я глядел сам: с полуночи начиная, подсолнух уже явно глядит на Восток! С вечера, когда он повернулся на Запад, ему сразу трудно глядеть на Восток, но уже с каждым часом, после заката, он поворачивается, и все больше и больше. На заре же, когда идут коровы, он уже глядит на Райскую Дверь и ждет вылета Божия Духа».

О том же пришлось слышать и в Антоновке, от старой Трембочки, говорившей: «Бог как спородил солнце, так спородил и подсолнух, чтоб на него смотрел и глаз не сводил! Подсолнух — Божий Цветок!»

В Юрьевке говорили: «Подсолнух, як родился, так и до солнца полюбился!»

ОСЕНЬ В ПРИАЗОВЬЕ