Когда уйдешь

– Ах, да. Логарифмы…

Математика длилась довольно долго. Так иногда бывает, что время замедляется. Лучше бы ее поставили третьей парой, тогда можно было быстренько решить заданные к концу занятия примеры и уйти домой. Если у группы пара последняя, Татьяна Николаевна отпускала всех, кто раньше времени решит задания хотя бы на четверку. Леля всегда решала на пятерки и уходила первой. Она не стала нести тетрадь сразу –какой смысл? Подождала звонка и оставила ее на краю преподавательского стола вместе с остальными. Сегодня никто не бросался в нее запиской с просьбой сфотографировать тетрадь.

Когда пара закончилась они вместе с Ангелиной стали спускаться в буфет. Та без умолка болтала о Виолетте и Леля ни сколько от голода ждала их очереди сколько от желания чтобы ее рот скорее закрылся булкой. Все столики были заняты, и они встали у окна напротив раздевалки для девушек. Над зеленой лужайкой снаружи летали первые бабочки, вокруг раскрывшихся под майским солнышком одуванчиков жужжали суетливые пчелы. Казалось, на свете не существовало еды, прекраснее этой смаженки с пережаренным луком и сладким растворимым кофе, от которого еще больше хотелось пить. У Лели даже закружилась голова.

Пакетик быстро опустел. И когда от еды остались одни крошки да пустые пластиковые стаканчики Ангелина вновь заговорила:

– Я даже знаю, что надену сегодня. Мне двоюродная сестра подарила платье в прошлом году. Так и не было повода его надеть. Думаю, мама отпустит меня до десяти точно, может даже до одиннадцати. Что думаешь?

– Думаю, до десяти отпустит… – ответила Леля, – Почему нет?

– Вот-вот. Мне все-таки не тринадцать лет. А ты… Как думаешь тебя мама отпустит?

Лели стало очень смешно от этого вопроса. Она и не думала, что эта идиотка сможет ляпнуть что-то более глупое, чем в первый день их знакомства. Она даже немного хмыкнула, но ее собеседница этого не заметила. Само собой, Леля никого не посвящала в подробности своей жизни, но чтобы подумали окружающие, которые считают ее маленькой девочкой, если бы узнали, что она материться дома при своей матери, бывает материт ее саму? А при желании могла бы пить с ней за одним столом и брать у нее сигареты, которые ей уже неоднократно предлагали попробовать? Чтобы мама ее куда-нибудь не отпустила нужно было сильно постараться. И даже при всем желании она не смогла бы сбежать из дома, потому что сбежать могут лишь те, кого держат. А на Лелю всем было плевать.

– Я не знаю, – ответила она представляя лицо Гели если бы та узнала, где она спит, – Но даже если бы и отпустила с чего ты взяла, что нам там будут рады?

– Так Виолетта же всю группу пригласила!

– Я слышала, но…

Ее руки снова задрожали. Она почувствовала, как воздух сжался и им стало тяжело дышать.

«Да что со мной?»

– Вот, смотри.

Ангелина протянула ей свой телефон с открытым на экране чатом группы. Пестрые обои поверх сообщений заставили ее прищуриться и со второго раза она прочитала:

«Здорово, бандиты! Как вы все знаете, завтра мой день рожденье. Мои сладкие семнадцать (смайлики). Не так давно мой папа купил новую большую квартиру в недавно отстроенном микрорайоне и именно там я решила устроить вечеринку. Ребят, хата реально огромнааая. Места полноооо. Поэтому приглашаю всех, всю группу!!! Приходите, буду рада всем. С собой обязательно берем подарки и отличное настроение. Жду всех по адресу микрорайон Солнечный, улица Луговая дом 14, квартира 62 22:18 Виолетта Румянцева»

– Купил квартиру… – вслух повторила Леля.

За окно прощебетали птички.

– Да. Думаешь нормально, что она своего отчима называет папой? Ей ведь было уже шестнадцать с половиной, когда он и ее мама поженились. Мило, но, по-моему, немного странно. Она и вконтакте свои фотографии с ним подписывает как с «папой» или с «папочкой». Ты кстати видела ее парня? Она вчера выложила с ним фотографию. Хочешь покажу?

– Нет! То есть, да. Я видела. – солгала Леля. Она и без того чувствовала себя нехорошо. Не хватало только поперхнуться чужим счастьем. Из головы не выходили строчки, которые она недавно прочитала «… мой папа купил новую большую квартиру… места полно…».

«А я вот сплю за шкафом. И пока сегодня вечером мои одногруппники будут весело проводить время, я буду дрожать от жутких ведений и щемящей боли в груди и желудке, обхватив колени руками и моля Бога, чтобы эта ночь скорее закончилась. Ночь или жизнь… Бесконечная, томительная. Наполненная только пустотой, страхом и холодом. Как же я завидую Виолетте, просто не передать словами. Ее «сладкие» семнадцать. Кажется, она навсегда останется такой юной и беспечной девчонкой, будет радоваться жизни и каждый ее день будет похож на день рожденье. А я так и буду метаться из крайности в крайность, не понимая нужна ли мне эта жизнь или нет. Буду сначала радоваться тому, что живая, а потом хвататься за нож, которым от своей слабости не смогу даже слегка поцарапать себе руку. Ну почему просто нельзя перестать существовать? Почему под боком нет пропасти, в которую можно было бы прыгнуть без возможности вернуться назад? Что за парадокс этой жизни, почему она забирает тех, кто хочет жить, но оставляет тех, кто ее ненавидит? Ненавижу ее, ненавижу себя, тот день, когда я родилась, ненавижу всех!»

Прозвенел звонок. Следующую пару Леля просидела с таким лицом словно читала книгу на непонятном языке. Больше зеленые глаза отрешенно искали что-то за окном, не желая смотреть на преподавателя. Впрочем, история всегда была невыносимо скучной. Никто не слушал лекцию, а Вадим Максимович, кажется, говорил больше самому себе, чем сидящим перед ним студентам.

В кабинете стояли одинарные парты. Стас сидел впереди Сони, повернувшись к ней и о чем-то шептал. Девочка с розовыми волосами катала во рту конфету и смотрела в телефон. Ее плечи укрывала его куртка. На первый взгляд могло показаться, что они встречались, но это было не так. В действительности Стас просто бегал за ней как собачонка, всячески показывая какой он классный и веселый парень. Все знали, что она держала его во «фрэндзоне», но его, по всей видимости, это не останавливало.

Не прошло и половины пары, как Леля почувствовала тошноту. С ней часто такое случалось, когда после длительного голодания в желудок попадала какая-то еда. А, говоря откровенно, жирная смаженка с луком и дешёвым сыром, запитая через чур сладким кофеем не лучший вариант для завтрака. Захотелось пить, но вода из-под крана тут была слишком поганой, а на бутилированную не хотелось тратить деньги.

«Надо бы запаривать чай и носить с собой в бутылке. Дома по крайней мере бежит не такая хлорированная вода, а желтый оттенок скрасит заварка.»

– Ну что, Рослякова, опять грустишь? – заметил ее Стас, когда после звонка все стали ломиться к двери, а Леля прижавшись к стенке, дожидалась, когда проход освободиться, – Я же видел, что ты умеешь улыбаться. Ну хочешь я тебя обниму, а? Чисто по-братски. Всегда хотел себе младшую сестренку. Софья, вы не против если мы немного пообжимаемся?

– Да обжимайтесь сколько хотите, мне то что? – фыркнув ответила она, не отрываясь от своего телефона.

– Слышала, Рослякова? Только напомни мне, когда я вернусь. Сейчас быстренько покурить сбегаю, хорошо?

– Стасик, тебе, что эта мишка лупоглазая нравится? –спросила его Вероника, после того, как они вышли в коридор. Ей казалось, что ее не слышно.

– Да нет, конечно. Ты че? Просто жаль девчонку. Ты видела какие у нее глаза все время? Жуть.

Леля метнула им в след испепеляющий взгляд, который остался никем не замеченный.

– Дурак этот Стас. Но я бы хотела, чтобы он меня обнял… – сказала Ангелина, взяв ее под руку и выводя из кабинета, – Все-таки он симпатичный. Тебя сильно обижают его шутки? Знаешь, я бы на твоем месте особо не переживала, он ведь делает это только, чтобы позабавить Соню.

– Я знаю и мне все ровно.

«А еще я прекрасно знаю, что урод. И им совсем не обязательно напоминать мне об этом каждый день.»

Последней, третьей паре, казалось, не было конца. Полтора часа растянулись на полтора века, не иначе. Хотелось пулю в лоб или гранату в окно, но хорошо, что все проходит. И последняя пара закончилась, оставив позади томительные минуты за партой. Последняя пара в последний учебный день на этой неделе.

«Даже не знаю, радоваться мне или грустить? Ведь это так же означает, что придется двое суток оставаться в своем сундуке. »

Пока толпа студентов двигалась к выходу, Леля напролом пробивалась в обратном направлении. Жажда стала такой сильной, что она плюнула на качество воды и напилась из-под крана в женском туалете. О чем вскоре пожалела, потому как ее сразу же сильно затошнило, и она закрылась в кабинке, думая, что ее вот-вот стошнит. Она вышла оттуда уже после того, как прозвенел звонок. Эта перемена была самой большой значит она просидела в кабинке больше получаса. Коридоры были пустыми, у ворот курила всего пара человек. Когда Леля проходила мимо них парни одарили ее удивленными взглядами. Ей нередко случалось их на себе ловить среди студентов с других групп. Ее одногруппники давно привыкли, что с ними учиться девочка, больше похожая на семиклассницу. Остальные же не переставали удивлённо глазеть, а некоторые даже спрашивали действительно ли ей шестнадцать лет или же она закончила школу раньше.

На улице было жарко, слишком жарко для начала мая. В этом году аномально ранняя и теплая весна. Свитер на ней был не таким уж и утепленным, при том, что сидел свободно и не облегал. Однако она успела спариться через несколько минут после того, как покинула стены колледжа. В макушку неумолимо било солнце. Она спряталась от него за рекламным баннером возле остановки. На этот раз автобус пришлось дожидаться достаточно долго. И приехал он полный до такой степени, что нормальному человеку было бы негде встать. Леля протиснулась между спинкой и сидением, за котором сидела пожилая, почти развалившаяся старуха и большую часть пути чувствовала на своей спине ее тяжелое дыхание.

В какой-то момент ей померещилось, что это не просто старуха, а ее покойная бабушка. Страх застыл в ее глазах, но повернуться и проверить она не могла физически. Да ей бы и не хватило на это духу. Когда она вышла Леля села на ее место, но жуткие мысли не покидали ее всю оставшуюся дорогу. Она успокаивала себя, что это только сны, и она сама лично видела, как тело бабушки закапали в земле. Как лопата за лопатой грунт падал на ее оббитый зеленой бархатной тканью гроб. Но спокойнее от этого не становилось.

КПП встретило ее всеми оттенками серого и мрачного мира, в котором она привыкла жить, но о котором на время забывала, когда уезжала от сюда. В детстве она так редко бывала в центре, что совсем не знала той части города. Для нее всегда существовало только КПП и старый микрорайон, где находилась ее школа. Она до сих пор знала только как добраться до колледжа, выучила несколько проулков, что-то запомнила глядя из окна автобуса. А остальное так и оставалось для нее неизведанным.

От солнца хотелось поскорее спрятаться, хотя обычно она не спешила домой разве, что в особенно холодные зимние дни, когда простуженная мечтала о чашке горячего чая. Между гаражей и оттененных деревьями дворах идти было гораздо приятнее, но предоставленная солнцепеку улица зноем подгоняла ее ускорить шаг. Вот впереди, спрятанные под зелеными ветвями черемухи, показались разбитые окна ее квартиры. Такими они были очень давно и Леля не знали толи в них кто-то бросался камнями толи они сами потрескались от времени и мороза, давившего на них годами. Когда зимой на стеклах вырисовывался снежный узор они всегда немного трещали. Может дело было в этом, а может в чем-то другом. Но вид они имели прискорбный.

На площадке для сушки белья как всегда блуждала исхудавшая белая кошка. Леля подумала, что если дома будет какая-нибудь еда, то она обязательно поделиться с ней. Но еда может быть только при условии, что мама проспалась, встала и купила что-нибудь съестное. Ну хотя бы хлеба и молока. Вчера она весь день просидела на стакане вместе с бабой Зиной и ее сожителем, притащенным в дом не весть с какой помойки, дядей Володей. Сегодня был второй ее выходной и обычно перед работой она не пила, хоть и была при этом злая как собака.

Прошмыгнув в подъезд Леля застыла у первой ступеньки. Внутри было прохладно, сыро и темно. Не горела ни одна лампочка. Ее сердце внезапно быстро застучало, она стала тише дышать, чтобы прислушаться к голосам. Заходя, она расслышала как ее мама на кого-то кричала. Голос ее было невозможно перепутать ни с чьим другим и доносился он явно из разбитых окон их дырявого сундука. Ее мутно-зеленоватые глаза округлились из-за чего стали похожи на два теннисных мячика.

«Там кто-то есть.»

Медленно, стараясь дышать как можно реже, она стала подниматься вверх. Может быть ей это только показалось? А может мама разговаривала с телевизором или сама с собой? Ничего не было слышно даже возле их обшарканной двери с потерявшемся номерком. Только неясные шорохи и, кажется, кашель. В щели торчала какая-то бумажка. Леля мелком взглянула на нее и увидела, что это очередное уведомление о задолженности. На этот раз сумма в квитанции фигурировала больше ста тысяч.

Леля распахнула открытую дверь ее и в тот же момент обдало застарелым запахом тараканов, пыли, канализации, табачного дыма и мочи –той вонью, от которой она старалась отмываться пахучим мылом и шампунем, чтобы никто не учуял ее от нее.

Она застыла в дверях и тяжесть на миг отлегла от ее сердца. Она смогла глубоко и спокойно вздохнуть. Всего миг, один лишь в миг, которого хватило чтобы сделать вдох, но не хватило на выдох. Потому как в следующую секунду она услышала следующее:

– Шалава, шалава неблагодарная. Надо было ее еще в люльке придушить, эту гадюку. – прохрипел старушечий голос.

– Правильно, Зинка! Правильно! Еще она тебе указывать будет как жить? Тьфу. Да я ее, когда увижу… Я знаешь, что с ней сделаю? – вторила ей мама Алены с такой интонацией как будто кричала на нее, – Да я убью ее! Убью и все!

– Иришка, ну ты чего… – проворчал мужской голос и сердце Лели окаменело. Всегда говорят ушло в пятки, но это не правильно. Оно скорее становится невыносимо тяжелым, как гигантская каменная глыба и давит на грудь, на легкие. Из-за чего в ней становится слишком мало места и воздух больше не может свободно туда проникать.

Медленно она прошла по коридору мимо ванны, в которой горел свет и застыла в дверях. У нее был совершенно пустой, ничего не выражающий взгляд. Когда ей действительно было плохо или же когда она была чем-то очень сильно напугана, вопреки всем законам логики, Леля выглядела так словно ей на все плевать. Как сирийский царь из сказки, который в пылу сражения задумывался о своем царстве и посреди боя оставался равнодушным его зрителем. И бывши зрителем, казалось, видел что-то другое…

Леля видела сны. Подсознание убаюкивало ее и говорило ей, что это только сон и не взаправду –старый детский трюк, который спасал ее от реальности очень много раз. Сон, такого просто не может быть…

Ее мать с потрепанными, засаленными волосами цвета старого навоза держала в руках догорающий окурок с большим тлевшим пеплом на конце, который вот-вот должен был свалиться на стол. Она смотрела перед собой тупым оскаленными лицом как у маленькой злобной собачонки, которая собиралась вцепиться в ногу простому прохожему. Рядом с ней сидела сморщенная как старая курага баба Зина, державшая в дрожащей руке гранёный стакан, долитый до краев отнюдь не водой и человек, которому Леля желала смерти больше, чем самой себе.

– О, зайка-попрыгайка пришла! – заметил он ее первым.

Мама резко посмотрела на нее и рявкнула так, словно она нашкодничала:

– Аленка!

Как-то у нее получалось произносить ее имя, что в нем звучала буква «Ш». Даже спустя годы для Лели это оставалось загадкой.

– Убью ее, Володя, так и знай! – продолжала она.

– Вот-вот. – прохрипела баба Зина.

– Ну что ты, Иришка, побойся Бога. У тебя же ребенок. Посадят, посадят надолго. А кто за киндером-сюрпризом присматривать-то будет? Того и гляди, скоро парни пойдут, а родительского плеча нет под боком. Ну что ты в самом деле, на меня ее что ли оставишь? Кхе-кхе.

– А я говорю, убью!

– Вот-вот.

– Ну чего ты как не своя, зайка? Проходи, садись с нами. У нас тут… э… хлебушек, огурчики… Садись, накормим тебя.

У Лели задрожали руки.

– Мама! – закричала она, выходя из ступора, – Почему эти люди здесь у нас дома?! Почему?! Ты же мне обещала… Я же тебя просила, чтобы ты никого не приводила к нам! Зачем вы тут сидите, шли бы к бабе Зине там я бы вам по крайней мере не мешала!

Она сделала несколько резких шагов вперед, отчего ее косички перебросились назад на спину и теперь стояла рядом со столом на маленькой кухне. Ее глаза пылали ненавистью и если бы Стас увидел ее в этот момент он бы не сомневался в том, что ее лицо исказила какая-то неописуемая злоба.

– Так, это…, – протянула ее мать заплетающимся языком, – а выгнали нас оттуда, Аленка. Все. Приехала, значит эта гадина, как ее?

– Наталья. – подсказал дядя Володя.

– Наташка эта. Дочка бабы Зины, пропади она пропадом. Приехала такая деловая вся, в сапожках на машине. Что она там сказала, Володя, а?

– Полицию вызовет.

– А! Полицию она вызовет! Мы, видите ли, спаиваем ее мать! Пенсию ее пропиваем, а дядя Володя нахлебник и альфонс уносит из дома имущество!

– Да я вот только радиолу сдал… в музей. Чего она на подоконнике стоит пылиться? Отнес ее, благое дело, считай, сделал. Ну?

– Вот-вот.

– И выставила его за дверь! Я то заранее ушла, как она позвонила, ну чтобы ну… Гляжу в окно, а она подъезжает вся такая расфуфыренная. Потом то, что было, Володя, а?

– Да что потом? Ударила меня бутылкой, вон синяк под глазом. Тарелкой в стену кинула, трясла меня как тряпку какую-нибудь половую. На Зину вон тоже орала. Потом сказала, чтобы я вон шел –так-то, а квартиру она продавать будет. Вот так вот. Она, глядишь, эта квартира на нее то записана. Мать, говорит, себе будет забирать, а квартиру –того. Продает.

– Слышала, Аленка, какая шалава неблагодарная эта Наташка-то? Тряпки я все в нее кину, которые она тебе поотдавала. Ну, смотри мне станешь такой же я и тебя удавлю вот этими самыми руками! А дядя Володя у нас пока поживет. Ты нос не вороти, он хозяйственный. Лампочки хоть вкрутит.

– Вот-во…

Алена кинула на стол квитанцию и резко развернулась. Если бы она не разучилась плакать, то разрыдалась бы безудержным ливнем прямо в эту секунду. Но глаза стояли на сухом месте и не слезились уже почти год. Она вошла в комнату и стала шагать от окна до шкафа, не понимая, что делает и не зная, что делать дальше. Руки продолжали дрожать, глаза и лицо пылали. Она словно стояла на жарком июльском ветре, а грудь сжимала боль и обида.

Сколько она уже натерпелась… Сколько пролежала в слезах за шкафом, пока мама со своими собутыльниками голосили пьяные песни, не давая ей уснуть. В детстве было проще. Намного проще. Она легко могла внушить себе, что это просто плохой сон, а во сне увидеть другую, светлую реальность и поверить ей. Теперь же ночами ее мучают одни кошмары. И даже если она согласится с тем, что эти люди на кухне ей только снятся придется либо их терпеть, либо ложиться спать, либо уходить из дома.

«Пусть они снятся пустой квартире, а я не хочу видеть их ни во сне, ни наяву!»

Ей стало так плохо, что она мысленно попросила Бога о смерти. Села на мамин диван и обзаведясь такой решимостью покончить с собой, какая настигала ее всего однажды, она стала думать, как все это поскорее решить.

«Нож и стекло пройденная тема. Нужна крыша или речка. Да! Так чтобы наверняка, чтобы не было пути назад и не было возможности передумать и вернуться. Еще один раз –и это последний. Не потому, что я не хочу жить, а потому, что в моей жизни слишком много дерьма. И я устала его терпеть. Господи, пожалуйста, хотя бы в этот раз позволь мне умереть…»

Она подняла глаза к потолку, как бы ища ответа и увидела большого жирного таракана, ползущего к свисающей люстре с разбитыми фарфоровыми бутонами, из которых торчали взорвавшиеся лампочки. Таракашка как будто никуда не спешил, как бы прогуливался. Из его задницы торчало блестящее яйцо, которое он вскоре отложит и из него вылупятся новые маленькие букашки, похожие на муравьишек. Он прополз еще сантиметров десять после чего свалился на пол, где Леля его и раздавила, превратив в мокрое белое пятнышко на пошарканном линолеуме.

«А почему бы перед смертью не напиться? Ну хотя бы раз в жизни. Пьяной можно броситься и под машину, пусть меня размажет по асфальту как этого пашку-таракашку. Что потом будут говорить по новостям это уже меня не касается. Где меня будут хоронить и что напишут на надгробии Алена или Леля – плевать. Главное, что меня тут уже не будет. Я не проснусь

А если Виолетта пригласила всю группу, значит и я могу пойти. Там наверняка будет много алкоголя. Напьюсь так чтобы забыться, а потом уйду в ночь и что-нибудь сделаю!»

Безумная она стала снова ходить по комнате взад и вперед не слыша, как пару раз из кухни ее звал дядя Володя. Может потому у нее и пробежали по спине мурашки, когда она услышала, что Виолетта пригласила на день рожденье всю группу? Потому что на подсознании знала, что этот вечер будет для нее последним и проведет она его именно там. Да, другого объяснения нет. И поэтому она иной раз так боялась смерти, потому что в глубине души знала, что она неизбежна. Знала, что покончит со всем и боялась саму себя. Но теперь ей не было страшно. Ей было весело, очень весело. Она начала истерически хохотать. А потом открыла шкаф и выбросила из него все вещи на пол. Если она собиралась идти на день рожденье нужно было более-менее прилично одеться. Хотя бы так чтобы не спариться.

По большей части гардероб ее состоял из вещей, которые отдавала тетя Наташа. Кажется, у нее была дочь ее годов, но одежда из которой она вырастала все ровно была для Лели немного велика. Теперь уже не важно, если мама действительно решила все это выбросить. Ей она больше не пригодиться.

– Это большое, – проговаривала она вслух перебирая кофты, – это слишком теплое. А это, скорее всего, будет мне маленькое. Хотя…

В руки ей попался синий приталенный сарафан на лямках. Выглядел он как детский, о чем говорил и маленький розовый цветочек на груди. Но разве Леля сама не выглядела как маленькая девочка?

Словно забыв, что дома посторонние она разделась прямо в комнате, откуда их кухни ее могли видеть жадные глаза дяди Володи и натянула его на себя. Ей показалось, что в нем она стала выглядеть еще младше, но это было не так. Она как будто вытянулась и прибавила годка два. Сарафан сел точно по фигуре, обнажив стройные худенькие ножки и плечи. Кожа у нее была белая, почти как сметана. Зеркальце на внутренней стороне дверцы не позволяло ей увидеть себя в полный рост, поэтому она покрутилась оценивая свой вид, и оказалась им недовольна, потому что ее, как ей казалось, слишком костлявые конечности были уродливы, а это детское платьишко превратило ее совсем в малышку. Покопавшись среди вещей она поискала еще варианты, но больше не нашла ничего подходящего. Все остальное было большим и теплым, а на улице слишком жарко. Да и не плевать ли в чем идти, если она уже решила, что это последний день в ее жизни?

Леля посмотрела на себя в зеркало. Позавчерашние косички здорово растрепались за двое суток, выбросив на лоб крохотные волоски. Стянув резинки, сделанные из тканевой маски она стала расплетать одну за другой, сначала длину потом перешла к колоскам. Вскоре по ее плечам лежали волны шоколадных, плавно переходящих в детский блонд, волос. Жаль она не понимала насколько красива была в этот момент. Горящие безумием глаза стали более яркого насыщенного зеленого оттенка. Разгоряченное лицо выражало решимость и как будто-ты бы страсть.

Больше ее тут ничего не держало. Леля схватила сумку, вытащив из нее все кроме телефона и денег и перед тем, как в последний раз хлопнуть дверью зашла на кухню, где на нее сразу же вылупился старый, щетинистый мужчина с обвисшими как у сенбернара щеками. При виде ее он даже поперхнулся соленым огурцом и не отрываясь смотрел, как она схватила со стола бутылку водки и прямо с горла сделала несколько больших глотков. Мама и баба Зина, кажется, даже не заметили того, что она вошла.

– Вот так тебе и киндер-сюрприз! – вставил дядя Володя в воцарившуюся тишину после того, как девочка развернулась и раскатисто хлопнула дверью, покидая навсегда этот «дырявый сундук».

Глава 2 Дождь

Безумная, в каком-то бреду, она прильнула губами к горлышку. Пару лет назад Леля случайно глотнула водки, перепутав ее с водой. Поэтому ее горький вкус не был для нее сюрпризом. Первый глоток сильно обжог горло, второй –желудок, а третий вошел почти как вода. Она оттерла губы кулаком и развернулась. Шаг стал каким-то не таким, пружинистым, что ли. Выйдя из квартиры, она чуть не споткнулась на коврике и не полетела вниз головой по лестнице. Волосы упали ей на лицо, и она небрежно откинула их назад через плечо. Язык все еще жгла высокоградусная паленая жидкость, которой она навернула, а глаза не переставали пылать.

«Прощай гнусная квартира с разбитыми окнами! Прощайте таракашки! Прощай мамаша, я тебя давно уже не люблю! И пропади ты пропадом старый вонючий пень, который засматривается на маленьких девочек! Надеюсь ты проживешь не многим дольше меня!»

Спускаясь вниз она чувствовала себя резиновым мячиком, спрыгивающим по ступенькам. Кто-то также как с утра кашлял на пятом этаже и курил крепкую сигарету. Она всем телом прильнула к холодной металлической двери, толкая ее вперед. Ей казалось, что она проходит сквозь плотный металл, впитываясь в него. Выйдя на улицу она остановилась под козырьком. Жаркое солнце ударило ей в макушку из-за чего у нее закружилась голова. Приятный теплый ветерок коснулся кожи, волос. На жаре действие алкоголя тут же подействовало, и она опьянела.

Пошатываясь, Леля нырнула сквозь арку на улицу. Все вдруг стало совсем иным, забавным и интересным. Ее насмешила старая надпись с обратной стороны дома, на которой говорилось, что Цой жив.

Ветер слегка поднялся и разносил по воздуху ее длинные волосы, с которых еще слышался еле уловимых запах малинового шампуня. Впервые в жизни она по-настоящему понимала свою мать, которая тратила все деньги на водку. Оказывается, это краска, с которой мир приобретает яркие цвета. Тело теряет вес и хочется смеяться.

Она шла, забыв о том, куда собиралась. Забыв о том, что хотела умереть. Ей казалось, что она плыла вместе с ветром. И все было так прекрасно, так хорошо до тех пор, пока действие алкоголя не перестало действовать. Водка была крепкой, но она сделала всего три глотка. И теперь, снова оставшись наедине со своими мыслями, реальность предстала перед ней в еще более скверном свете.