Участковая, плутовка и девушка-генерал

Невзрачный человек никуда не торопится, а воспользовавшись полным отсутствием сопровождающих собеседников, предпочитает вести задушевную беседу, разговаривая вполголоса с собственной, по его мнению всецело положительной, личностью. По заплетающемуся говору, слегка недовольному, но в общем и целом доброжелательному, со временем становится ясно – он явно находится в состоянии временной эйфории, то есть, получив душевную анестезию, погрузился в полное умиротворение и чувственное спокойствие. Непритязательный внешний вид точнее-точного выдаёт, что неприглядный мужчина достиг сорокачетырехлетнего возраста, что он выделяется невысоким ростом, но располагает плотным телосложением, начинающим постепенное увядание (по-видимому, от прожитых в разгульной и праздной жизни мгновений), что голова его круглая, ровная, волосы черные, взлохмаченные, лицо ехидное, неприятное; сверх остального, можно отметить серые, какие-то постоянно бегающие глаза, проваленный нос (вбитый, наверное, в драках), узкие, толстые губы, для представителя сильного пола чрезмерно красные, и дьявольски смуглую кожу, скорее всего, давно немытую, либо же пропитанную мелкой угольной крошкой, прочно въевшейся в мельчайшие поры и уже навряд ли способной когда-нибудь из них отслоиться; из неброской одежды можно остановиться на простенькой фланелевой рубахе, разноцветной и обладающей нагрудным карманом, черных трико, по бокам обозначенных тремя продольными белыми полосами, сероватых носках и простоватых резиновых сланцах. От рождения самодовольному путнику досталось имя Осольцева Геннадия Сергеевича, однако среди местного населения он славится под созвучным псевдонимом – Солёный.

«Странно, – размышляет он, немного нахмурившись и озадачившись возникшей вокруг обстановкой; словно бы неожиданно что-то почувствовав, он вдруг останавливается и озабоченно начинает оглядываться, – чего, интересно узнать, сегодня за необычная тишина – никогда вроде бы раньше такого не видел? Обычно, или глупая собака какая надсадно забрешет, или похотливая кошка где-где «завязжит», протяжно завоет – брр, какая, «блин», мерзость! – он слега передернулся, – или несмазанная калитка где-нибудь разочарованно скрипнет, выпуская уставшего ухажёра, уходящего от ненасытной возлюбленной; ну, или хотя бы неуёмное пение птиц должно, казалось бы, слышаться. Но, нет, в округе спустилась полнейшая тишина, как будто бы всё живое внезапно вымерло – либо! – готовится что-то чрезмерно ужасное».

Постояв минуты, может быть, две (хотя, скорее, всё-таки три) и ничего поблизости чересчур уж страшного, в конце концов, не увидев, за исключением непроглядной и жуткой темени, прорезаемой лишь единственным пристанционным фонариком (он двигался вдоль железнодорожного полотна и приближался к поселковому «полустаночку»), местный пьяница, успокоенный, последовал дальше. Хотя прошел он не так уж и сильно много, а достигнув одноэтажного здания, наиболее освещенного электрическим светом и отмеченного броской табличкой: «Нежданово», снова остановился и потянулся правой ладонью к одноименному карману старенького, изрядно потрёпанного, трико. Достав наружу откупоренную четвёрку недорого хмельного напитка, креплённого, суррогатного, он медленно отвинтил закрытую крышку, ещё раз огляделся по всем четырём сторонам, а затем отхлебнул приличную горьковатую порцию. Почувствовав себя намного увереннее, Солёный звонко прищёлкнул языком, выразительно передёрнулся, после чего вернул невместительную ёмкость на прежнее место, сам же отправился дальнейшей дорогой.

Обойдя деревянное здание, крытое профильным зеленым железом, и обогнув его по левому краю, Геннадий оказался на центральной улице, имевшей еще советское название – Ленина (наверно, центральной); но он не пошел по широкой асфальтированной дороге, а пройдя метров, должно быть, двадцать, свернул на прилегавшую сбоку – грунтовую. Теперь, по-видимому, надлежит сказать, что если на основной неждановской улочке и имелось хоть какое-то более или менее приличное освещение, то на примыкавшем ответвлении стояла полнейшая темнота – черная, мрачная, неимоверно пугавшая. «Брр, – он неприятно передернулся и снова остановился, словно бы раздумывая, стоит ли настолько чудовищно рисковать и следует ли соваться в полнейшую, беспросветную тьму, – «чегай-то» сегодня вроде бы как-то даже темнее обычного? Ну-кась впереди случится какой-нибудь мистический полтергейст? Хм, а разумно ли нынешней «стрёмной ночью», вообще, идти привычной, давно знаакомой, дорогой? Действительно странно, по-моему, ничего похожего – даже в кошмарном сне! – никогда не чувствовал? Гм, правильно, – Осольцев озарился счастливой улыбкой, как будто нашел осознанную разгадку, отвечавшую всем возникшим, посетившим его буйную головушку, страхам, – скорее всего, я просто-напросто меньше обычного выпил – вот мне и мерещится всякая непонятная всячина… необъяснимая "дивность", проклятая чертовщина». В подтверждение пришедшейся на разум поспешной догадки и ознаменовавшись простым и нехитрым жестом, он снова полез в боковой обширный карман и извлек оттуда небольшую бутылочку, изрядно початую и по большому счёту наполовину допитую.

«Ха-ха, так просто меня не возьмешь, – он озлобленно усмехнулся, легко откупорил плоский стеклянный сосудик, содержавший мутноватую жидкость, отхлебнул изрядное количество, удовлетворенно причмокнул и… немного подумав и прикинув на глаз небольшие остатки, с облегчённым возгласом «Э-э-эх!» «доделал» ее до полного окончания, – нашли Иванушку-дурачка, аха-ха-ха! – с таким-то отличнейшим «перваком», – в его понимании подобным образом выглядел крепкий, недавно выгнанный, самогон, – стану я ещё чего-то бояться? Сейчас вот как следует «поправлюсь», пережду, пока хмельное варево растечется по застарелым жилам – и двину издавна проторённой дорогой! Жалко, конечно, что не удалось раздобыть ещё… – постепенно хмелея, раздосадованный мужчина озабоченно хмыкнул; но, чувствуя приятный жар, приятной негой расходившийся по желудку, быстро переменил настроение, что называется с удручённого на счастливое, и далее говорил уже с более или менее веселым оттенком (пустую бутылку он продолжал удерживать в правой руке), – ну, да всё равно, что бы там ни думалось, а греет вроде бы довольно неплохо; да и по безмозглой «бестолковке», походу, вдарило прилично, удачно – не меньше чем нужно. Отлично! Вот теперь, похоже, преспокойненько можно следовать дальше: с принятой дозой мне и бескрайнее море становится по колено». Определившись с первоочередными приоритетами, пьяненький мужичонка встряхнул вихрастой, давно не чёсанной, головой и шаткой походкой вступил в непроглядную, полностью чёрную, темень, продвигаясь укоренившимся, «до боли в печёнках» знакомым, маршрутом.

Меж тем, пройдя чуть больше пятнадцати метров, он снова остановился. Однако в настоящем случае им двигали совсем не трусливые либо тревожные помыслы, а гнусные и чуточку мстительные намеренья: он как раз достиг неказистого дощатого забора, огораживавшего территорию приусадебного участка, примыкавшего к простенькой избёнке, где на временное проживание изволила поселиться местная, поселковая участковая. Солёный всё ещё держал в руке опустошенную четверку, некогда содержавшую крепкое спиртное варево, и, отвратно хихикая, гнусаво высказывался: «А что, если я немного загажу огородец, прилегающий к домику «подлой ментёнки»? Думаю, для меня ничего существенно страшного не случится, а ей хотя и немного, но будет все-таки неприятно – а то, ишь-ты, взялась тут нами, «нормальными пацанами», командовать! – термин, несоразмерный возрасту, он применил в качестве причисления себя к лицам криминальной направленности. – На-ка, «мерзкая сучка», получи-ка от меня стеклянный подарочек; глядишь, разобьётся, а ты, пропалывая грядки, когда-нибудь об осколки, неудачливая, возьмешь и порежешься! – произнося отнюдь недоброжелательные слова, изрядно опьяневший мужчина сделал широкий замах и запулил недавнюю ношу прямо во владения блюстительницы неждановского порядка, – хи-хи-хи, – зловредно захихикал недобросовестный пьяница, услышав, как брошенная посудина опустилась точно на камень и обозначилась характерным отзвуком разбиваемого стекла и разлетавшихся по ближайшей округе мельчайших осколков, – будет тебе теперь «кровавая работёнка»! Не убрала своевременно ненужные камни – теперь «описанная красавица», – говорил он, конечно же, иронично, но притом и очень зловредно, – немножечко расстараешься и доставишь мне скрытое удовольствие».

Осольцев много бы чего ещё высказал, направляя нелицеприятные выражения в адрес ненавистной хозяйки, в его понимании заработавшей столь неблагоприятный статус, единственное, по причине принадлежности к внутренним органам (хотя и в ходе служебной деятельности они уже тоже неоднократно пересекались), однако – вдруг! – сзади него почувствовалось нечто необъяснимое, ни на что не похожее: во-первых, безусловно, его настигло легкое холодное дуновение, враз заставившее на его неразумной головушке зашевелиться курчавые волосы, ну, а во-вторых, он услышал осторожный, скорее еле слышимый, звук, похожий на «хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик». Вмиг его кожа съежилась, словно кем-то была натянута! Ноги и руки задрожали, а «храбрый хмель» улетучился; он стоял ни жив и ни мертв, не смея поворотиться назад и ожидая самого худшего. Так прошла секунда, проследовала вторая, минула третья. Необъяснимые шумы становились всё ближе, делались чётче и нагнетали непобедимое чувство непомерного страха всё больше и больше; было понятно, что они приближаются именно к нему, и не виделось ни малейшего шанса, что они свернут куда-нибудь в сторону. Сложившаяся ситуация виделась патовой, и протрезвевшему Геннадию если чего и осталось, то просто-напросто покрепче закрыть остекленевшие преступные зенки и терпеливо дожидаться неотвратимой, неминуемой гибели. Так он, по сути, и сделал – теперь вот стоял, ошеломленный, не двигался с места, а только легонько подрагивал и готовился к непременной, самой скоротечной, развязке. Вместе с тем странные непонятности неожиданно прекратились, как бывает, когда, к примеру, грациозная пантера, подкравшись к выбранной жертве, изготавливается к последнему, роковому, прыжку. Именно о возможном возникновении чего-то подобного и подумал загулявший ночной бедолага, отправившийся на прогулку далеко не в урочное время; а еще ему пришло на ум: «А не покричать ли мне участковую? Наверное, она уже дома, обязательно меня услышит и, хочешь не хочешь, окажет мне надлежащую помощь, настолько в случившейся неординарной ситуации необходимую и в крайне запутанном случае надобную».

Осольцев совсем уже хотел было вскрикнуть; но тут… плеча его кто-то тихонько коснулся – легонько так, совсем ненавязчиво – а следом мелодичный голос, в основном нежный, но и с небольшим оттенком суровости, грубовато заметил:

– Геннадий Сергеевич, ты чего, «паршивка ты эдакая», битое стекло мне в участок закидываешь? Наверное, тебе, гражданин Осольцев сильно захотелось поучаствовать в общественно-полезных работах и навести на всей близлежащей территории – а заодно и возле моего служебного дома – идеальный порядок… так прикажешь тебя понимать?

«Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик» негромко раздалось из резиновых сапог, обутых на прекрасные ножки, в тот момент, когда Шарагина стала обходить нерадивого злодея, застигнутого прямо при совершении постыдного, трусливого предприятия; нетрудно ее понять, что после неприятного случая, произошедшего в лесу, на ночной вызов она вышла в высокой обуви и плотных матерчатых брюках.

– Иду я, значит, по строгой служебной надобности, – продолжала объяснять категоричная полицейская, сжимая в левой руке рабочую папку, а правой поправляя вдруг съехавший локон, черный и непослушный, – и что же, спрашивается, я слышу? А слух мой острый улавливает одно невероятно неприятное обстоятельство, как будто какой-то зловредный негодник в моём огороде бессовестно разбивает стекло – ну, как, скажите на милость, было сразу же не вмешаться? Итак, уважаемый Геннадий Сергеевич, – говорила она зловредно и саркастически, – растолкуйте мне, пожалуйста, глупенькой: что я тебе настолько нехорошего сделала, что ты решил мне подкинуть «острую и многочисленную свинью»? Между прочим, грешным делом я подумала, что кто-то настолько обнаглел, что соизволил нахально пробраться в мои небольшие пенаты, в результате чего мне даже пришлось подкрадываться к собственному жилищу. Ну и! Я жду объяснительного ответа.

– Простите меня, товарищ участковая, – обращался пьяненький мужичок вежливо и почтительно; оно и неудивительно: восхитительная брюнетка уже успела «обрасти» определенным авторитетом, а если она находилась ещё и в так называемых «расстроенных чувствах», то по возможности с ней старались не связываться, – проклятый «зелёный змей» – негодник! – попутал, – в его изречении подобный термин понимался как состояние опьянения, – ничего не смог с собою поделать.

– То есть ты хочешь сказать, Осольцев, – даже в непроглядной темноте плотно сгустившейся майской ночи стало отчетливо видно, как грозно блеснули разгневанные карие глазки, – что кто-то другой, а не лично ты попытался сейчас морально меня «поиметь»?! По-твоему, что, получается, я наивная дура? Хотя… с другой стороны, ты вроде бы повинился, – Владислава вдруг вспомнила, что вышла в ночную службу совсем по иному поводу и что впереди у нее намечается занятие куда более важное – оформление некриминального трупа; в итоге она решила дать «заднюю», но из сложившейся ситуации выйти с несомненным достоинством: – А значит, и серьезно наказывать тебя как будто бы даже не за что. Ладно, будем считать произошедшие разногласия временными… Но! В ближайшее время я к тебе, не сомневайся, в обязательном порядке наведаюсь – мы продолжим незаконченную беседу, так сказать, и в теплой, и в дружеской обстановке, – и снова несравненная участковая говорила иносказательно, что отчетливо определялось по её ехидной и хитрой ухмылке, – сейчас же, извини, разглагольствовать с тобою мне некогда: я пойду обслуживать очередной случившийся вызов. Тебе советую отправляться напрямую домой, а не шляться, пьяному, по округе, не закидывать честным гражданам пустых, едва-едва допитых, бутылок, – неглупая девушка, она давно уже поняла, к чему именно относился звук разбиваемого стекла, недавно прозвучавший из ближайшего огорода, принадлежавшего как раз таки ей и выделенного единовременно со служебным жилищем.

– Хорошо-хорошо, – практически мгновенно согласился разнузданный гражданин, не раз успевший облегченно вздохнуть, что довольно легко и безобидно отделался (а ведь мог и в Райково, что за тридцать километров, «бесплатно» скататься), – А ты, Владислава, – заискивающе перешел он на панибратские нотки и указал вытянутой правой рукой вдоль направления, какое избрал себе в качестве дальнейшего продвижения, – случайно сейчас идешь не туда, – всё же легкая доля страха в его совсем несмелой душеньке так-таки ещё сохранялась.

– Нет, – твердо ответила бравая полицейская и кивнула черным прядями вправо, – мне необходимо попасть на улицу Завокзальная. Короче – как не скажет достопочтенный и уважаемый Палыч – пойду я, пожалуй, а не то и так изрядно с тобой здесь «подзадержалась», пока объясняла неразумному пьянице прописные, простейшие истины.

Едва закончив коротенький, но назидательный монолог, эффектная брюнетка обошла нашкодившего мужичка по левую руку (невольно ее тянуло поближе к дому), а затем невероятно твердой походкой направилась в необходимую сторону; как и раньше, при каждом её шаге, шаркая плотными брюками об мягкую резину красочных, разноцветных сапог, раздавался необычайный звук «Хлюп, чвак, пшик – хлюп, чвак, пшик», немногим ранее невероятно напугавший Осольцева. Тот в свою очередь выдохнул, но, единственное, теперь уже не настолько спокойно, как когда, скажем, понял, что ему посчастливилось благополучно отделаться от скорого полицейского прессинга, а наоборот уныло, тревожно, протяжно – и, легонько пошатываясь, вступил в непроглядную, кошмарную, казалось бы, несказанно опасную темноту.

***

Отойдя от Солёного, Шарагина целенаправленно выбрала заданное себе чуть ранее конкретное направление и грациозной походкой отправилась исполнять основные служебные обязанности, связанные (как ей передал дежурный по районному отделу) с недолгим оформлением якобы некриминального трупа и последующим направлением его на судебно-медицинское вскрытие. Вначале деятельная девушка следовала тем же самым путём, что некоторое время назад избрал для себя местный любитель крепкого самогона; но, миновав деревянное здание станции, свернула не влево (откуда он прибыл), а отправилась прямо. Она шустро пересекла железнодорожные пути, в упомянутой местности насчитывавшиеся в количестве трех, преодолела непродолжительное свободное пространство и подошла к бревенчатому, вполне добротному, дому, оказавшемуся ровно напротив.

Её уже ждали. Возле дощатой калитки, изготовленной со строго определёнными промежутками, одиноко стояла незнакомая женщина, выделявшаяся значительными внешними формами, но не считавшаяся полной, тем более ожиревшей. По сложившейся привычке, используя карманный фонарик, Владислава провела кратенький визуальный осмотр и сделала вполне осмысленное заключение, что та, по всей видимости, достигла сорокалетнего возраста, что она не выделяется высоким ростом и что внушительная фигура ее представляется немного зловещей. Изобразив на широком, круглом лице, неприятном и отчасти каким-то зверском, что-то наподобие дружелюбной улыбки, хозяйка назвалась Афанасьевой Маргаритой Ивановной и предложила прибывшей участковой проследовать внутрь, где, по ее словам, и находился скоропостижно почивший покойный. Заходя, наблюдательная брюнетка обратила особое внимание, как недобро блеснули у встречавшей женщины каре-голубые глаза, как посмотрели они настолько же отчужденно, насколько недоверчиво, злобно, враждебно и как маленький приплюснутый носик (возможно, вбитый когда-то в драке) неприветливо, зловредно наморщился. Волей-неволей по спине отважной, не трусливой в общем-то, девушки пробежал морозивший холодок, передававший неотвратное приближение неосознанного, зато и вездесущего страха. Однако с проявлением негативных, если не позорных эмоций, она справилась и быстренько, и решительно, а чтобы казаться бойчее, бодро определила:

– Показывайте: где находится умерший покойник? Он у Вас умер в доме… в кровати?

– Сейчас и сама всё увидишь, и сама обо всём узнаешь, – грубовато ответила подозрительная то ли домовладелица, то ли обыкновенная приживалка, зачем-то прихватывая в наружных сенцах тяжелый, заточенный остро топор.

Интуитивно Шарагина потянулась к форменной куртке, слегка ослабила запиравшую молнию, засунула правую руку за пазуху (в левой она держала служебную папку), расстегнула на оперативной кобуре предохранительную заклёпку (в повседневной службе она предпочитала использовать только такую: она и удобнее, и проще в использовании), потрогала теплую сталь оружия и, убедившись, что всё приведено в боевую готовность, недоверчиво обратилась:

– Извините, а инструмент Вам, уважаемая гражданка, зачем?

– Мясо на поминки буду рубить, – говорила та размеренно и абсолютно спокойно, лишь зловещее сверкала каре-голубоватым блеском, – гостей будет много, продуктов потребуется просто немерено… а ты что, «дочка», боишься, что ли, чего?

– Нет! – почти крикнула ей в ответ Владислава, резко открыла входную дубовую дверь и тут же очутилась в помещениях обыденной сельской кухни, как правило, располагавшейся сразу при входе; конечно же, она страшно нервничала, но показывать испуганный вид – этого она допустить никак не могла.

Едва бесстрашная брюнетка оказалась внутри, ей стразу же стали более чем очевидны приготовления, осуществлённые не слишком дружелюбной Маргаритой Ивановной; с другой стороны, она никак не могла взять себе в толк: почему та осталась дожидаться сотрудников полиции, а загодя «не пустилась в предусмотрительные бега»? По мнению прагматичной красавицы, похожий подход оказался бы наиболее объяснимым – ведь, кроме нее одной, на место происшествия могла прибыть и целая опергруппа, состоящая, как правило, из четырех вооруженных сотрудников.

Но необъяснимые мысли посещали дотошную сотрудницу спустя секунд двадцать, сейчас же она воочию лицезрела следы одновременно и коварного, и жестокого преступления. Нет, внутри дома не была ни единого намека хотя бы на капельку крови; да и внутренний порядок тоже был ничуть не нарушен; но вот мертвое тело… оно лежало на полуторной кровати, установленной справа при входе, а на шее у него наблюдалась характерная «странгуляционная борозда», отчетливо передававшая наступление умерщвления от механической асфиксии. Сверх увиденного доказательства несомненности насильственной смерти, пытливый взгляд придирчивой полицейской скользнул по остальному помещению кухни, а выделив в качестве основной обстановки: отопительную кирпичную печь, газовый котел, обеденный стол, посудный сервант – остановился на металлической, чугунной, батареи и зафиксировал на нём орудие жуткого, безжалостного убийства. Что же представилось невероятно критичному взору? На верхней трубе, крепившейся напрямую к обогревательному регистру, висела частичка обрезанного шпагата (тонкой бечёвки), словно бы специально оставленная как свидетельство беспощадного отнятия жизни. «Каким-то необъяснимым образом зловещей злодейке удалось подтащить покойного мужа – хотя почему именно мужа, может сожителя? – к отопительной системе, – рассуждала Шарагина в короткий промежуток, предоставленный ей для раздумий, – засунуть его голову в удушающую петлю, затем как следует – но, похоже, непродолжительно? – сверху надавить на грузное тело, – делала она описание лежавшего на последнем ложе пожилого мужчины, – и «адьюс»! – нужная цель оказалась достигнута».

Закончить мысль у любознательной красавицы в итоге так и не получилось: делая всецело оправданный вывод, краем пытливого глаза она обратила внимание, что правильный ход её логических размышлений стал понятен и для находившейся рядом подозрительной и нетерпеливой хозяйки, которая сделала резкий замах топором, по-видимому (хотя все-таки лучше сказать – несомненно) намереваясь опустить его на чернявую голову и по-свойски «поквитаться» с прибывшей на вызов полицейской красавицей. Побуждающие мотивы, что поселились в голове враждебной и мстительной женщины, навсегда останутся непонятными (как?! – спрашивается – каким образом? – она собиралась впоследствии избежать уголовной ответственности), да и путям-дорогам их вроде пересекаться раньше не приходилось… Однако, что бы там не представлялось и как бы в результате не думалось, опасность выглядела вполне реальной и действовать требовалось соответственно сложившимся вокруг критическим обстоятельствам. В принципе, к чему-то подобному Владислава была готова, поэтому, не переставая, держала правую руку за пазухой, прочно сжимая рукоятку спасительного оружия. Но! Как всегда бывает, в самый необходимый момент то ли табельный пистолет прочнее обычного засел в подмышечной кобуре, то ли стремительное нападение просто-напросто совершалось в высшей степени неожиданно, тем не менее одинокой полицейской, подвергшейся внезапной атаке, пришлось защищаться не с помощью огнестрельных средств боевого вооружения; нет… для первостепенной обороны она (как и некогда в Мосино) применила обыкновенную прямоугольную папку, внутри проложенную картоном и изрядно набитую служебной документацией.

Предпринятый маневр оказался удачен: подняв над головой письменные принадлежности, предприимчивая красавица парировала первый и основной удар, то есть она смогла уберечь бесподобную черноволосую голову от сокрушительного воздействия, неимоверного и опасного. Непрочная обшивка предательски затрещала, но в целом все-таки выдержала. Говоря же о бравой участковой, она хотя и смогла избежать прямого поражения от тяжёлого лезвия, но сам вероломный выпад представился настолько мощным, насколько она не смогла удержаться в положении равновесия, а теряя точку опоры, резко отлетела назад, прямо к отопительному регистру, рядом с которым крепился обрывок белёсого шпагата, подведшего доверчивому хозяину недружелюбного дома печальный итог. Требовалось что-то срочно предпринимать, ведь Афанасьева, выпучивая большие глазищи – то ли от необузданной ярости, то ли от накопившейся ненависти, то ли попросту в силу откровенной безжалостности одичалой, скверной натуры? – быстрой поступью двинулась дальше и приготовилась к трагической экзекуции. «Убью, «ментовскую суку»!» – в непередаваемом запале яростно кричала она.

Медлить было нельзя! Всеми силами бесстрашной души, а заодно и натренированных пальцев Шарагина пыталась извлечь наружу табельный пистолет; но либо она сильнее обычного нервничала, либо, и правда, в ее оперативной кобуре, удобно помещенной под мышкой, что-то внезапно заклинило – спасительному оружию доставаться никак не хотелось. В очередной раз пришлось надеяться на отменную, отличительную реакцию, наработанную в ходе неустанных и длительных тренировок: в роковой момент, когда стальное топорище в очередной раз опускалось на чернявую голову, увёртливая красавица одномоментно крутанулась всем восхитительным телом, переместилась на левую сторону, единовременно поджала под себя обе красивые ноги, а оказавшись с правого боку от разъяренной хозяйки, просто пышущей неописуемым гневом, чётко двинула ее стопами по пухленькой голени. Естественно, разгорячённая неприятельница, никак не ожидавшая коварнейшего подвоха, потеряла боевое преимущество и завалилась прямо на лежавшую на полу умелую участковую. Той бы немного посторониться, чтобы получить наиболее выгодную позицию, когда предполагаемые противники находятся рядом, однако узкое помещение кухни оказалось не очень большим, и оборонявшаяся девушка переместилась аккурат к подножию кровати, где «миролюбиво» возлежал теперь умерший покойный.

Так или иначе, две представительницы прекрасного пола – одна невероятно красивая, другая не менее злобная – сцепились в последней, решающей, битве. Они крутились на ограниченном пространстве, словно ужи, шипели друга на друга, подобно гадюкам, орали колкие грубости и явственные угрозы, хватались за волосы, раздергивали в стороны лохматые космы, но и не забывали наносить многочисленные тумаки, пускай и не слишком ощутимые, зато практически непрерывные. Наконец, наступила злосчастная кульминация: более физически развитая хозяйка очутилась сверху и сдавила (наверное, железные?) пальцы на хрупком горле поверженной жертвы. Казалось бы, всё – это конец! Побежденная брюнетка начала надсадно хрипеть, отчаянно задыхаться… Но, нет, похоже, искусная полицейская представлялась не так уж и сильно проста: она специально предоставила разъяренной сопернице (во время схватки ни много ни мало не думавшей) как бы полное преимущество, сама же в самый критичный момент полезла за пазуху и в конечном счёте, после стольких тягостных испытаний, извлекла наружу огнестрельное, боевое оружие.

Нет, она не стала стрелять, а ловким тычковым движением двинула «раздухарившейся вражине» дулом вниз широкого подбородка, снимания с нее необузданный признак явной агрессии и приводя развоевавшуюся хозяйку в состояние полной прострации. Когда ненавистное тело, вонявшее застарелым потом и безудержной яростью, безвольно обмякло, Шарагина брезгливо откинула его в правую сторону, затем, немного подрагивая от нервного возбуждения, проворно вскочила, как следует отряхнулась, зацепила на «неактивных запястьях» наручники, а затем, как оно и полагается, «отзвонилась» с докладом дежурному – при сложившихся обстоятельствах на место происшествия требовался выезд квалифицированной оперативно-следственной группы.

***

Едва ли Осольцев смог проделать больше пятнадцати метров; говоря точнее, он лишь немного удалился от «осквернённого дома», принадлежавшего напористой участковой, и приблизился к заброшенному зданию бывшего поселкового молокозавода, некогда снабжавшего населенные пункты, расположенные поблизости, молочной продукцией. В настоящее время всецело необходимое здание полностью пустовало, а полуразрушенным внешним видом навевало горьковатую тоску и сплошное уныние. Если вкратце остановиться на его основных характеристиках, то на ум приходит кирпичный каркас, исполненный в виде протянутой литеры «Г»; оконные проемы видятся пустыми – в них отсутствуют даже рамы; внутренние помещения выделяются обшарпанной облицовочной плиткой; окружающая территория в полной мере не огорожена, заросла кустарниковой растительностью и завалена отходами человеческой жизнедеятельности, или попросту отвратительно пахнувшим уличным мусором.

И снова у одинокого ночного путника «засвербило» под ложечкой, несильное тело охватилось неприятной нервозной дрожью, необъяснимой и жуткой, а мысли наполнились сверхъестественным страхом, холодившим душу и чрезвычайно морозившим легкие. Не находя объяснения столь странным явлениям, зловещим и жутким, Геннадий снова остановился и застыл на единственном месте, не смея пошевелиться; он стал внимательно вслушиваться и в окружающую природу, и в ближайшую обстановку.

Здесь стоит немного отвлечься и рассказать, что, кроме одного полуразвалившегося здания, поблизости присутствовало еще и другое – бывшая общепитовская столовая; она точно так же оставляла собой «желать лучшего» и выглядела если не чрезвычайно плачевно, то по крайней мере невероятно убого. В отличии от бывшего молокозавода, построенного из красного кирпича, строение общественного питания выдавало предрасположенность к использованию в своём возведении исключительно силикатных конструкций. С другой стороны, в той же самой мере, как и постройка рядом, тут можно было видеть полнейшее запустение, неприглядное отсутствие окон, дверей, хоть какого-то ограждения; зато вонючие, мусорные кучи находились не только снаружи, но отчетливо (причем в неимоверном количестве) отмечались еще и внутри. И вот как раз из загаженных помещений и слышались какие-то непонятные звуки, привлекшие внимание перетрусившего пропойцы и приведшие его к состоянию паническому, если не жизненно отреченному.

Осольцев стал пристально вслушиваться. Из глубокой темноты, зловещей и мрачной, доносилось легонькое попискивание, не напоминавшее собой ничего из ранее слышанного; в общем и целом оно было похоже на «чвак, псик, кхак» – как будто кто-то неизвестный (причем он, кажется, не один) кого-то смачно переживает, и притом, по-видимому не находя понимания в дележе раздобытого пропитания, необъяснимо с кем-то ругается; иными словами, доносившиеся отголоски представлялись чем-то чудовищным, как будто из самых глубин преисподней мгновенно вырвалось большое количество демонов и теперь они многоголосо, но полушепотом сливаются между собою тысячью ужаснейших интонаций. «Что, «блин», сегодня за ночь «такая-разэдакая»? – трясь от суеверного ужаса, загулявшийся путник тем не менее находил в себе силы для неких неплодотворных попыток, хоть как-то способных помочь ему в разъяснении возникавших неразрешимых вопросов. – Словно бы злополучная судьба на меня за что-то обиделась и словно бы сама зловещая смерть накрывает меня плотным, черным крылом, страшным и жутким, неотвратимым и вездесущим. Может, попробовать побежать? – пришедшая мысль казалась, по сути, неглупой; но жизненные силы будто бы разом закончились, а застывшие, одновременно дрожавшие, ноги при всем огромном желании не трогались с места. – Что же со мной такое, неужели всё – кончились мои славные похождения? – хотя в последней фразе давно уже спившийся нерадивый мужчина, безусловно, приврал: на протяжении последних лет пятнадцати он не выделялся ничем, кроме как антиобщественным предоставлением собственного жилища под неблаговидный притон, предназначенный не только для распития спиртных напитков, но в некоторых случаях и для потребление легких наркотиков. – «Мабуть», все-таки пронесет? – выдвигал Геннадий наивные предположения, почему-то частично переходя к укра́инскому изречению. – Да, скорее всего, так и будет; но надо хоть что-то предпринять и хоть как-то проявить спасительную активность».

Подумано – сразу, собственно, и проделано. Превозмогая неописуемый страх, протрезвевший мужчина, от охватившего ужаса давненько уже выветривший последние алкогольные капли, попытался сделать первый шаг и выдвинул правую ногу немного вперед, преодолев расстояние, едва ли доходившее до четверти метра. Поставив дрожавшую стопу, обутую в резиновый сланец, на голую землю, он застыл и снова прислушался: из соседнего строения продолжало ненавязчиво доноситься «чвак, псик, кхак» и не ощущалось никаких активных подвижек – но вот из бывшего молокозавода, угрюмым остовом уныло торчавшим в безрадостной, злополучной ночи… повеяло холодным дуновением, уже знакомым и до крайности жутким, а следом послышалось многоликое шевеление, неотвратимой волной накатывавшееся в сторону одинокого путешественника, запоздавшего путника. Насмерть перепуганный, Геннадий вдруг почувствовал, как штаны его становятся неприятными, мокрыми, липкими, а колотившая дрожь неожиданно прекратилась, предоставив похолодевшую кожу для многомиллионных, неисчислимых мурашек.

И тут он увидел! Нет, его взбудораженному взору представилось не нечто, скажем, сверхъестественное, необъяснимое; напротив, в увиденном им явлении не существовало ничего мистического, потустороннего, фантастического – со стороны заброшенного здания на него двигалось несметное полчище неприятных, да попросту омерзительных, крыс, и шипевших, и пищавших, и злобно кричавших. Невиданное наступление начало́сь неожиданно, разом, всем скопом; многочисленное «войско», насчитывавшее не менее двух тысяч безжалостных «воинов», остервенело мчалось в сторону бывалого проходимца, застывшего в неестественной позе и крепко зажмурившего непутёвые зенки, ещё совсем недавно чрезмерно наглые и более чем уверенные; не вызывало сомнения, он приготовился умирать, смирился с жестокой, невероятно мучительной, участью и уже практически не отдавал никакого отчета происходившим событиям. А бесчисленные враги становились всё ближе и ближе, причём на «боевую» помощь к ним устремились ещё и отвратительные собратья, чуть раньше находившиеся в полуразрушенном строении бывшей столовой.

Кровавая развязка наступила всего через каких-то пару мгновений: неблагонадежный человечишка, бесполезный член современного общества, был резко сбит с трясшихся ноженек, буквально окутан накатившейся крысиной волной, повален на холодную землю, а уже в следующую секунду в него впивались мелкие, но крайне острые зубки, разрывавшие его, и без того не слишком объёмное, тело на мелкие кровавые части и превращавшие закоренелого пьяницу в растерзанное багряное месиво.

Глава V. Новая знакомая

Дожидаясь наступления у́тра, Лисина Юля неторопливо бродила по многочисленным неждановским улочкам, присматривая себе временное пристанище, где впоследствии можно будет ненадолго осесть и более-менее прилично пристроиться. Шестнадцатилетняя разведчица обошла уже практически двадцать порядков, но пока ничего приемлемого ей так и не приглянулось – если дом виделся нормальным, то он обязательно оказывался жилым, а если подвернувшееся жильё пустовало, то оно обязательно оставляло собой желать наилучшего (ну, или попросту выглядело полуразвалившимся, к проживанию, даже временному, полностью непригодным). Кроме всего перечисленного, озорная плутовка была еще и девушкой чистоплотной и требовательной, сызмальства привыкшей к комфорту; здесь следует указать, что сначала ее приучали следить за собой в детском доме, где она воспитывалась аж до тринадцатилетнего возраста, а затем, когда она бесцеремонно сбежала, Юла и сама уже, обретя долгожданную полнейшую независимость, селилась исключительно в благоустроенных съемных квартирах и комфортабельных, престижных отелях, где обслуживавший персонал лучше предпочитал изображение Бенджамина Франклина, чем всякий другой документ, способный удостоверить личность въезжавшего постояльца. Вместе с тем в поселке Нежданово юная ловкачка очутилась впервые, не представляла себе, как он устроен, но что-то ей определённо подсказывало, что ни гостиниц, ни постоялых дворов, ни чего-то хоть сколько-нибудь похожего в ближайшей перспективе у нее найти не получится, причем по одной обыкновенной причине – потому что их попросту нет. Она бы, конечно, могла развеять возникшие сомнения, определив их наличие либо отсутствие с помощью всемирной сети; однако, отправляя на сложное задание (дабы избежать досадного провала, скорого, глупого), Оксана лишила ее всяких средств связи, способных скоропалительно выдать особую принадлежность к государственным секретным структурам. «Телефон, если что, добудешь себе прямо на месте, – сказала она в момент расставания, когда «изымала» у полюбившейся воспитанницы новенький серебристый «iPhone», который сама же ей чуть раньше и подарила, – уверена, со столь несложной задачей ты справишься "на отлично!"», – она доброжелательно тогда улыбнулась.

Итак, Лиса бесцельно блуждала уже около четырех часов; на улице давно рассвело, время стремительно приближалось к семи. Не зная еще, как она будет действовать и какие конкретные шаги ей в первую очередь стоит предпринимать, шаловливая бестия забрела на одну из окраинных улочек, располагавшихся с восточной части провинциального населённого пункта, на случившуюся поверку представлявшегося не таки уж и маленьким; она казалась непродолжительной, включала в себя всего, наверное, шестнадцать домов, не имела ни асфальтированного покрытия проезжей части, ни дополнительных тротуаров – другими словами, если чем и выделялась, то только двенадцатью жилыми строениями, четыре же считались заброшенными. И вот именно тут-то и подвернулась хоть сколько-нибудь пригодная избёнка, на короткий промежуток времени способная приютить одинокую уставшую путницу. «"Хрен" с ним! – кого она конкретно подразумевала, плутоватая красотка не пояснила; но рассудила-то в дальнейшем, в сущности, здраво: – Заберусь-ка я, пожалуй, в попавшийся полусгнивший бомжатник, пару часиков пересплю – а то я что-то на удивление очень устала? – соберусь с просветленными, перспективными мыслями… а там уже на трезвую голову буду чего-то придумывать. «Лять», Оксана! – ругала она чрезмерно предусмотрительную наставницу. – Хоть бы денег немного оставила?! Так, нет же, иди, говорит, и крутись, как делала некогда раньше; тебе, мол, не привыкать, – в этот момент Юла подходила к бревенчатому дому, второму с дальнего края; она ухватилась рукой за покосившуюся калитку (непрочный и ветхий забор, какой еще сумел сохраниться, вплотную крепился к фасаду) и, надсадно поскрипывая, потянула ее на себя, – хорошо еще у меня в потаённом загашнике, под стелькой правой кроссовки, остались спрятанными «американские денежки», раздобытые мною ещё в «последнюю вылазку», когда мы с Оксаной и Павлом, – вспоминая о погибшем воспитателе, она печально вздохнула, – сражались с безжалостным и жестоким ханом Джемугой…»

Оказавшись уже на территории приусадебного участка и подходя к почерневшему крыльцу, где входная дверь едва-едва крепилась на тоненькой «липочке», пронырливая пройдоха неожиданно напряглась: интуитивно она почувствовала, что поблизости кто-то находится. «Может, я ошиблась и выбранный домик всё ещё остается жилым? – размышляла отнюдь не глупая девушка, возвращая назад покосившуюся створку, которую секундой раньше попыталась было начать открывать. – Однако странно… кто, позвольте спросить, будет селиться в полусгнившей и неприглядной хибаре – тут и мебели-то, наверное, нет!» Рассудительные мыслительные процессы были прерваны дерзким и напористым окриком, передававшим высокие интонации:

– Эй, «карейка»! Ты чего здесь, непрошенная, забыла?

Голос звучал не из внутренних помещений, а откуда-то сзади. Стало быть, требовалось срочно развернуться назад, что Лисина, легонько вздрогнув, в ту же секунду и сделала. Они оказались лицом к лицу. Прямо перед ней, на расстоянии примерно полутора метров, в выразительной позе, застыла молодая особа, выдававшая принадлежность к прекрасному полу и готовая к преднамеренной драке. Невольные соперницы оказались примерно одинакового возраста, роста, телосложения, а значит, ожидавшийся поединок виделся равнозначным. Оценив возникшие перспективы, Лиса, давно привыкшая к «уличной жизни», да еще и получившая кое-какие навыки в военном училище, самым первым делом обратила внимание, что продолговатое лицо у разгоряченной незнакомки легонько подрагивает (тем самым выдает немалое нервное напряжение), что каре-зеленные глаза хотя и излучают наигранную ярость, но в глубине скрывают не слишком уж и бравые качества, что огненно-рыжие волосы, вьющиеся в локоны, распущены и пригодны к захвату и что неброская одежда – засаленная серая куртка, нестиранные однотонные джинсы, вытертые на бедрах и голенях, а также голубые кроссовки, видавшие виды и, скорее всего, выпущенные в пресловутом Китае – не выдают в ней человека, способного обеспечить себе нормальную рукопашную подготовку.

– Ты чего это «раскудахталась», «глупая клуха»? – Юла никогда не уклонялась от сгущавшихся неприятностей – вот и сейчас, уткнув руки в боки и гневно стрельнув распрекрасными глазками, заняла воинственную позицию, передававшую невероятную непреклонность и несгибаемую твердость характера. – Давно не трепали?!

– Хм, ты, что ли, «невзрачная худышка», мне «вломишь»? – действительно, облачённая в свободную одежду, засланная разведчица выглядела немного меньше обычного, поэтому местная девчушка чувствовала себя гораздо увереннее, чем если бы увидела предполагаемую соперницу без болоньевой куртки. – Ты это серьезно?! Гляди, не рассыпься.

– Да кто ты вообще такая – хозяйка?! – дерзновенная бестия хотя никогда и не сторонилась ожидаемой стычки, но все-таки она выглядела намного умнее, да еще и успела пройти определённую служебную подготовку. – Если я как-то нарушила твоё личное пространство, то ты просто так скажи – чего «петушиться»? Ну, и?! Так кто ты – давай-ка представься?

– Я, Палина Люба, меня в посёлке все знают, – нарывавшаяся местная жительница заняла горделивую позу, выпятила наливавшуюся грудь, выставила левую ногу вперед и, уподобившись боевой незнакомке, выразительно подбоченилась, – и стараются со мной по большей мере не связываться. Теперь говори: кто ты?

Непрошенная гостья чуть-чуть призадумалась: она не знала, можно ли кому-нибудь открыть ее настоящее имя (Оксана насчёт раскрытия истинной личности никак не проинструктировала) либо же придумать наиболее подходящее прозвище; в результате плутоватая проказница ненадолго замешкалась, а приданным задумчивым видом позволила наивной сопернице на миг обмануться и злополучно предположить, что «хлипкая незнакомка» изрядно ее перетрусила. Казалось бы, мелочь? Однако для агрессивной девчушки она послужила сигналом к началу активного действия – проведению внезапного нападения. Юная Любовь разразилась устрашающим кличем, и кинулась на территорию приусадебного участка, где так и продолжала находиться невольная жертва, выбранная ею для скорой расправы, и вознамерилась вцепиться в распрекрасное, милое личико (сама она не была какой-то уж сильно красивой, и чужое преимущество, возникшее в настолько немаловажном вопросе, сыграло существенную роль для выбора объекта первостепенного натиска). Разумеется, она промахнулась: Лисина хотя и ненадолго задумалась, но окружавшую обстановку держала под полным контролем, поэтому она лишь легонечко отступила в сторонку и свободно пропустила мимо себя «разгорячённую львицу»; вдогонку она пнула ее по пышной, упругой заднице.

– Что, «съела»? – усмехаясь, воспитанница суворовского училища вставала в боевую стойку и наблюдала, как ошалевшая неприятельница пролетает к входному проёму, и как она неразумной головушкой по инерции тыкается в хлипкую дверцу, и как та своим чередом слетает с последнего хлипкого основания. – Всё поняла? Устала?! Или же дальше продолжим?

– Нет! – откинув от себя слетевшую створку, Палина вдруг сделалась еще «разъярённее». – Так просто меня не возьмешь – готовься вытерпеть «страшненную» боль!

Последние слова развоевавшаяся молоди́ца сопровождала резким выпадом, направленным на юркую неприятельницу, – в ходе очередной атаки она намеревалась вцепиться в каштановые волосы, необычайно роскошные и уложенные завидной прической. Выставив перед собой обе руки и заранее выдавая очевидность возникших намерений, она остервенело неслась и кричала: «Убью!..» Резкий удар, отточенный и направленный строго в челюсть, немного «поохладил» её изрядно «раздухарившийся» пыл и заставил приземлиться на мягкую, пятую, точку. Несговорчивая налетчица мгновенно опешила и сидела теперь, бездумно хлопая серо-зелеными газами и непонятливым взглядом выражая полнейшую глупость; становилось очевидно, что её осмысленное понимание, и без того не отличавшееся слишком уж глубоким развитием, и не выдавшее чересчур большого ума, окончательно сдвинулось набекрень и вызывает большое сомнение за оставшийся здравый рассудок; да, в чем-то невероятно напористая, а где-то по большей части бездумная, теперь она казалась полностью обезволенной.

– Я – Лиса, – протягивая правую руку и приближаясь к поверженной жертве, неисправимая бестия, озарившаяся добродушной улыбкой, помогала ей потихоньку подняться, – по крайней мере, кто знает, так меня все называют. Спросишь: мол, почему? Потому что я очень хитрая, – от излишней скромности плутоватая проказница «скончаться» явно не собиралась, – а еще меня иногда называют Юлою – по какой причине? – потому как кручусь по жизни словно бы детский заведённый волчок… Дык чей, говоришь, Люба, этот полуразвалившийся домик?

Недавно чертовски бравая, сверх всякой меры борзая, сейчас униженная местная заводила чувствовала себя ни много ни мало, а чрезвычайно обиженной; но продолжать конфликтовать с умелой соперницей, «поставившей её на место» единственным, чётко наработанным, хлестким ударом, она по вполне понятным причинам отнюдь не решалась. Чтобы окончательно прийти в себя и начать здравомысляще оценивать обстановку, ей понадобилось минут, должно быть, не более трех; а дальше… хочешь не хочешь, она хотя и продолжала испытывать определённое недоверие, но тем не менее все же, стараясь казаться спокойной, простецки ответила:

– В общем-то он ничей; правда, иногда мы его используем для личных, неблаговидных занятий – ну, ты, наверное, понимаешь? – так что в нашем понимании присмотренное тобой жилище – оно, по сути, священно.

– Теперь становиться понятно, почему ты, Люба, набросилась на меня, как разъяренная, дикая львица, – ехидная плутовка саркастически ухмыльнулась и кивнула темноволосой головой, как бы испрашивая хозяйского приглашения проследовать внутрь, – вы здесь, «лять», попросту «трахаетесь», – она и раньше-то никогда «не лезла за словом в карман», а в сложившейся обстановке ей требовалось заручиться еще и определённым, хулиганским авторитетом, чтобы, выполняя указание Оксаны Бероевой, втереться в доверие к верховодившим представителям местного поселкового криминала, – давай веди – показывай развратное ложе.

Высказывая незамысловатое пожелание, Лисина нисколько не сомневалась, что ее новая знакомая, убеждённая в ее несомненном преимуществе, притом самым каким ни есть доходчивым образом, посмеет её хоть как-то ослушаться; так, в сущности, оно и случилось, и через пару мгновений и побитая провожатая, и невольная гостья заходили в молодёжную святая-святых, где внутреннее убранство было оборудовано как для длительных алкогольных посиделок, так и вытекающих впоследствии молодёжных утех, пускай и нежных, любовных, но, точно уж, нисколько не платонических. Первым делом познакомившиеся девушки попали на невзрачную кухню, закопчённую и промозглую; но на ней они задерживаться не стали, а проследовали сразу в основное помещение, используемое для плотских, неблаговидных собраний; оно виделось оборудованным в мальчишеском духе временного пристанища, другими словами, для нахождения в нем такой требовательной особы, какой представлялась пронырливая плутовка, оказалось более или же менее сносным. Из существующей обстановки особо здесь можно выделить старинную железную кровать, пружинную и накрытую, единственное, ватным матрасом, заодно обшарпанный диван, стоявший напротив и имевший всего лишь три ножки (под четвертую была подставлена деревянная чурка), а следом довольно сносный сервант, набитый стеклянной посудой – стаканами, тарелками, стопками, чашками – и, наконец, круглый дубовый стол, на удивление прочный и полностью заставленный немытой посудой; во внутренних помещениях присутствовал изрядно накопившийся мусор – было отвратительно, грязно, не убрано.

– По-видимому, наводить за собой порядок у вас не в чести, – придирчивая проныра ехидно сощурила «смеявшиеся глаза»; но затем она быстро переменилась и недовольно нахмурилась: – Нет, в подобной «противной сраче» я бы, без сомнения, спать не осталась. И часто вы в полнейшей антисанитарии изволите собираться? – заданный вопрос относился к так называемой хозяйке, по внешнему виду такой же неряшливой и в полной мере соответствовавшей представшей картине; однако задавался он не столько для удовлетворения безмерного, жгучего любопытства, сколько в качестве установления наиболее близких и доверительных отношений.

– Так, в общем-то… раз от раза, – привычная провожатая немного смутилась, хотя и не понимала, что же именно не понравилось чрезмерно критичной гостье, – когда просто попить пивца, а когда и заняться безумным сексом…

– Почему конкретно безумным? – в настоящем случае удивлению Лисиной, в пятнадцатилетнем возрасте пытавшейся совратить сорокалетнего воспитателя, не оказалось никакого предела; его она выразила вскинутыми кверху бровями, выпученными глазами и глуповатой, почти простодушной, улыбкой.

– А каким же еще, – вдохновенно ответила Люба, эффектно закатывая томные очи и озаряясь красноречивой, словно бы трепещущей, мимикой; по всей видимости, ей вспоминались пережитые недавно мгновения, – если я полностью теряюсь и в окружающей обстановке, и в безразмерном пространстве, и в течении бесконечного времени.

– Эк тебя понесло?.. – озорная плутовка даже непроизвольно присвистнула; любая другая была бы просто поражена, какое в необразованном мозгу имеется убедительно пылкое красноречие, но бывшая бродяжка, в былые времена общавшаяся и с состоятельными гражданами, и с влиятельными полицейскими, и с авторитетными криминальными индивидами, повидала в прошедшей жизни и не такого. – Да ты, наверное, склонна к поэзии. Не сильно опешу, если вдруг окажется, что дома, по ночам, ты тайком читаешь стишки, хи-хи, – она не смогла удержаться от легкой иронии, но сразу же извинилась: – Прости, но я ко всему высокому отношусь воистину равнодушно.

– Да я, в принципе, тоже… но иногда, знаешь ли, нежданно «нагрянет», – Палина выглядела слегка сконфуженной, и потупила книзу немного виноватые, как-то потухшие разом, глаза, – а ту фразу я попросту где-то вычитала и необдуманно решила вставить, перед приезжей незнакомкой, что называется, «выпендриться»; в обычной же жизни я простая, едва ли немного скромная.

– Последнее замечание я отлично отметила, – пронырливая плутовка приблизилась к железной кровати и, усевшись на пружинное ложе, немного попрыгала, – а постелька, кажись, удобная! Но «по-любому» спать на вашем «траходроме» я бы всё одно не отважилась; особенно теперь, когда ты разъяснила мне все пикантные детали и когда они проявились и в пагубных, и в самых мельчайших подробностях. Послушай, – продолжая любопытствовать, плутоватая разведчица постепенно переходила к основной задаче, поставленной ей во время полуночной заброски, – а кто у вас здесь в основном появляется? Ты пойми меня правильно: я нахожусь в значительных неладах с законом – наверное, объявлена в федеральный розыск? – и в последние несколько месяцев «отправилась в свободное плавание», бесцельно перемещаюсь по огромной России… но долго нигде не задерживаюсь. Таким образом, сама должна понимать, мне просто необходимо по возможности наиболее отчетливо знать, можно ли довериться вашим пацанам, ну и, конечно же, местным девчонкам – так как, меня из них кто-нибудь выдаст?

– Даже не представляю?.. – изображая минутную нерешительность и усаживаясь на противоположном диване, Люба силилась перебрать в уме всех известных ей личностей. – Вроде бы «поганеньких стукачей» среди нас не отмечено – по-моему, все нормальные, – в ее понимании последнее слово означало, что знакомым ей молодым людям можно всецело довериться.

– Отлично! – наигранно радостно воскликнула Лисина и энергично потерла друг об друга небольшие ладошки. – Тогда дополнительно, «под запал», возникает, казалось бы, один из самых насущных вопросов, – она перешла на заговорщицкий полушёпот и наклонилась немного вперед, сокращая существующее расстояние и образуя атмосферу полнейшей таинственности, – а нет ли у вас в поселке какого-нибудь зрелого мужичка, способного предоставить мне съемную комнату и не особо склонного трепать языком, другими словами, не слишком болтливого?

– Надо подумать… – приняв слегка озабоченный вид, новая знакомая изобразила личину глубокой задумчивости, – постой-ка! – через несколько недолгих минут, показавшихся второй участнице беседы нескончаемой вечностью, она озарилась и радостной, и счастливой улыбкой. – Кажется, один такой мне неплохо известен.

– Что за чел? – переходя на принятый молодежный жаргон, хитроумная плутовка продолжала поддерживать видимость полной секретности и говорила исключительно шепотом; того же самого она потребовала и от случившейся собеседницы: – Только выражайся как можно тише, а не то как бы нас кто-нибудь не подслушал.

– Хорошо-хорошо, – затараторила Палина, вставая с неброского диванчика и усаживаясь рядом с кареглазой беглянкой, которую она уже считала невероятно влиятельной, – с недавнего времени, на одной тихой, почти заброшенной, улочке, поселился неместный, приезжий, мужчина, странный и нелюдимый, по-моему, какой-то переселенец. В том маленьком не то проулке, не то прогоне располагается всего лишь пяток жилых одноэтажных домов – в одном он как раз и поселился – а остальные – те, которые пустуют – либо полностью разрушены, либо частично обгорели, либо «готовятся» к ближайшему, самому скорому, сносу. В общем, живет он у нас примерно полгода, сразу отметился у «смотрящего», – подобным образом был назван главный преступный лидер, – устроился на временную работу, без постоянного трудоустройства, и ежемесячно «закидывает» на «воровской общак» сугубо определённую сумму, равную, по-моему, тысяче.

– Откуда известны «технические подробности»? – пытливая ловкачка непроизвольно недоверчиво напряглась: по-видимому, она вплотную приблизилась к намеченной цели, причем, казалось бы, неожиданно быстро и совсем незатейливо. – Ты что, разве как-нибудь с ним познакомилась? Если, да, то расскажи, пожалуйста, о нём поподробнее: сколько ему лет, как он выглядит, чем занимается в свободное время и как его настоящее имя?

– Зовут его Паша, – принуждённая рассказчица обратила внимание, как другая собеседница легонько вздрогнула, но не обратила на непонятную реакцию никакого внимания, а продолжила ставить в курс дела дальше (ей было нисколько не ведомо, что прежнего попечителя Лисиной, погибшего при исключительных обстоятельствах, называли по имени Павел Борисович): – Он высокий, стройный, на любителя даже красивый; лет ему, наверное, исполнилось сорок, возможно, чуть меньше; работает странный дядька на местной пилораме, зарабатывает тысяч пятнадцать, хотя, скорее, всё-таки двадцать… Пару дней назад я с ним поближе пересеклась – ну, ты меня понимаешь – поэтому обо всём, что сейчас объясняю, мне либо стало известно с его собственных слов, либо же я сама воочию, лично увидела.

– Ясно, – торопясь поскорее заняться решительным делом, вдохновлённая Юла нетерпеливо заерзала на занимаемом месте, – мужик, походу, надёжный. Ты можешь меня к нему провести? Он как – сейчас дома? Да и пожрать давно уже хочется… я со вчерашнего вечера даже чаю не попила, а у него мы хоть чего-то, да непременно придумаем. Дык как, застанем мы его по месту постоянного проживания?

– Наверное, нет: мне кажется, он находится на работе, – изобразив на веснушчатом лице напряженное выражение, словоохотливая Любовь изобразила видимость, как будто напряженно пытается о чём-то припомнить, – они, работяги, «отпахивают» с раннего утра и до самого позднего вечера, часов эдак до шести, а бывает, и до восьми.

– Ладно, «проехали», – разочарованная Лиса заразительно загрустила; как послушная школьница, она положила ладони на обе коленки и вопросительно уставилась на болтливую собеседницу, – в таком случае, чем займемся сейчас?

– Послу-у-шай! – местная забияка неожиданно встрепенулась и, отказываясь от заговорщицкого полушепота, возбужденно промолвила: – А ты не поможешь мне в одном моём личном деле, хотя и не слишком простом, но исключительно праведном?

– Что за «стрёмное» предприятие? – хитрая бестия была неглупа и отлично понимала, что в настоящий момент пришла её очередь оказаться любезной, в связи с чем ею попытаются втянуть в какую-то лихую авантюру, с одной стороны, противоправную, с другой, без сомнений, рисковую. – Кого-то понадобилось убить? – она специально набивала себе излишнюю преступную цену и произносила последнюю фразу на редкость серьезно.

– Нет! Конечно же, нет! – доверчивая просительница даже несколько раз самопроизвольно взмахнула руками, изображая тем самым характерный, понятный жест, как обычно поступают люди, отгоняющие от себя назойливых мух. – Что ты?! Что ты?! Но мне бы очень хотелось кое-кого как следует «вздрючить» – ты мне поможешь, Юла? – первый раз она обратилась к внезапно «свалившейся гостье» по одному из предложенных имен; почему-то оно показалось ей ближе и понравилось чуточку больше.

– Кого потребуется «помять»? – задавая вроде бы нормальный вопрос, плутоватая бестия вдруг подумала, что ее новая знакомая предположит, что она чего-нибудь испугалась и, спохватившись, в ту же секунду немного поправилась: – Я к чему интересуюсь?.. Прежде чем ввязываться в частную разборку и банальную драку, мне бы хотелось уяснить основные причины, побудившие к существенным разногласиям, чтобы достойно вести разговор, а заодно и оказаться в курсе о грядущих в дальнейшем последствиях; да и тактику ведения рукопашного поединка, победоносного и финального, неплохо было бы заблаговременно хорошенько продумать. Итак?.. – ненавязчиво подталкивала Лисина к началу повествования.

– Короче, – воспользовавшись предложением вставить «понятное слово», Палина быстренько перешла к разъяснению интересовавшего обеих основного вопроса, – есть тут у нас одна слишком разговорчивая «карейка», – очевидно, необычный термин применялся девушкой ко всем, по ее разумению, неблагонадёжным и крайне неприятным особам, – и никак у меня не получается ее хорошенечко, как следует, обуздать. В общем, у нас в поселке Нежданово имеется два отдельных девчачьих клана: одним верховожу я, а другим – как ты, Юла, понимаешь – заправляет она. Недавно, точнее позавчера, на почве давно уже существующих разногласий она спровоцировала грандиозную конфликтную ситуации, жесткую и целиком для меня неожиданную; по понятным причинам уклониться от случившихся «разборок» я тогда не смогла. Ты спросишь: а почему? Скажешь, мол, перевела бы «разборную стрелку» на другое, более удобное, время, как следует подготовилась, а затем, мало-мальски подкованная, вернулась бы к выяснению неприязненных, межличностных отношений. И я сейчас думаю точно так же; но в тот раз яростная стычка случилась внезапно, прямо у поселковой школы, я поддалась нахлынувшим эмоциям – да и верные мне подруги стояли рядом, а опозориться перед ними я не имела никакого морального права! – следовательно, между нами вначале случилась словесная перепалка; но вот дальше… она как можно безжалостнее оттаскала меня за кучерявые, пышные космы!

– И ты не сопротивлялась? – изобразив сочувственную мимику и положив новоиспеченной приятельнице ладошку на левую ляжку (сама она сидела по одноименную сторону), хитроумная пройдоха пыталась проникнуться наибольшим доверием. – Ты не дала ей сдачи? А подруги?! Они что, так просто вот все и стояли?

– Конечно же, нет! – от нахлынувшей обиды униженная забияка даже немного всхлипнула; но, памятуя о заявленной значимости, незамедлительно взяла себя в руки и продолжала дальше твердым, если не мстительным голосом: – Я дралась словно разгневанная тигрица: царапалась ногтями, кусалась зубами, хватала её за короткие волосы – продуманная «стерва» специально не делает длинных стрижек – пинала ногами и била руками. Но! Как ты, наверное, уже понимаешь, силы оказались неравными – она намного сильнее меня – вследствие чего Светка – так её имя! – воспользовавшись природным преимуществом, повалила меня на грязную землю и больно-пребольно оттаскала за кудрявые волосы, благо они у меня вьются почти по самые плечи. Поскольку случившаяся драка была обоюдной, посторонние в неё старались не вмешиваться, да, если честно, скорее всего, не рискнули; перед ближайшими же подругами я настолько опозорилась, что некоторые из них сразу меня покинули и переметнулись, неверные, в ликовавший стан остервенелого неприятеля, немного более сильного и, по сути, непобедимого; по крайней мере, так им, наверное, показалось… – удручённая Любовь уныло вздохнула.

– И тебе хотелось бы восстановить пошатнувшееся равновесие и вернуть себе былое влияние, – лукавая проказница, растроганная поведанным рассказом, схватила Палину обеими руками за плечи и развернула ее к себе, чтобы глаза смотрели в глаза, – но никто из твоих ближайших подручных не решается противостоять наглой, дерзкой, стервозной «сучонке» –правильно я тебя сейчас поняла?

– Да, – воодушевленная забияка, прочитавшая во вдохновенном взоре, направленном в её сторону, непоколебимую решимость и отчаянную, боевую натуру, наполнилась неимоверной надеждой, – как раз что-то похожее я и желала у тебя попросить… поддержишь меня в ходе справедливых «разборок» с кичливой и чрезвычайно напыщенной Светкой?

– Даже не сомневайся! – резко вставая и занимая горделивую позицию, Лисина эффектно тряхнула каштановыми волосами, а затем, скидывая с себя заносчивый вид, в чем-то спесивый, но где-то самозабвенный, простодушно, почти наивно, добавила: – Только давай вначале чего-нибудь перекусим, а то кушать «чегой-то» хочется – откормленного бычка, наверно, сейчас бы откушала? Кстати, если у тебя с наличными финансами какие проблемы, то лично у меня имеется небольшое количество валютных ассигнаций – сумеем их где-нибудь поменять?

– Думаю, с разменом особенных проблем не возникнет, – как и предприимчивая бестия, непривлекательная задира легонько подскочила с кроватного места, и обе сдружившиеся девушки уверенной походкой направились к выходу.

Глава VI. Страшный, обглоданный труп

В то же самое время, но на другом конце поселка Нежданово…

Чудом оставшись в живых и практически всю прошедшую ночь провозившись на оформлении криминального трупа, Шарагина закончила основную работу примерно в четыре утра, ненадолго вернулась домой, пару-тройку часов переспала́, а к половине девятого, по виду бодрая, не вызывающе накрашенная и одетая в присвоенную форму одежды, как и обычно, явилась в служебное помещение. Как уже упоминалось, поселковый пункт полиции базировался в квадратном одноэтажном здании, воздвигнутом из красного кирпича, выделявшимся деревянными оконными рамами и окрашенным желтоватой краской, неброской, а в нескольких местах и слегка облупившейся. Входная металлическая дверь оказалась не заперта, рядом стояла незаменимая «Нива» (значит, Алексеев уже находился на месте), поэтому припозднившаяся участковая (обычно она приходила первой) беспрепятственно оказалась внутри. Первым делом она миновала камеру предварительного заключения, или попросту КПЗ, затем, не заходя поздоровавшись, прошла мимо первого кабинета, занимаемого напарником и обставленного лишь двумя письменными столами, приставленными друг к другу, после чего сразу же прошла во второй, имевший офисный шкаф, заполненный необходимой документаций, прочный, добротный стол, заставленный компьютерной техникой, и мягкое, удобное кресло, подвижное и бывшее на колесиках; еще три помещения, расположенные в здании, одно из которых в недалеком прошлом занималось поселковым начальником, в сложившейся ситуации (когда ощущался существенный недобор полицейских сотрудников), прочно запертые, неприветливо пустовали.

Не обзаведшись до сих пор самой обыкновенной вешалкой, Владислава по сложившейся традиции бросила пилотку на выпиравший из стены узенький подоконник и, усевшись за рабочее место, стала включать персональный компьютер и приготавливаться к составлению подробного рапорта – он должен был передать объективную суть незавидных похождений, случившийся с ней сегодняшней ночью и произошедших на улице Завокзальная, где ей пришлось вступать в отчаянное противоборство и отважно бороться с остервенелой хозяйкой. Еще не в полной мере загрузилась десятая «Windows», а по коридору уже слышалась «медвежья поступь», тяжелая и неспешная, принадлежавшая приближавшемуся к кабинету второму напарнику; обычно он не слишком торопился на скорую встречу и всегда предпочитал выждать побольше спокойного времени, прежде чем начинать углубляться в основную работу; но сейчас, с большой долей вероятности, им двигало какое-то необычайно срочное дело. В сущности, так оно в итоге и получилось.

– Как, Слава, выспалась давешней ночью? – разумеется, как и обычно каждое утро, он уже «отзвонился» в райковскую дежурную часть и, соответственно, был в курсе обо всех крутых неприятностях, случившихся с его непосредственной сослуживицей. – По правде, мне уже подробно поведали и в какой суровый переплет ты сегодня попала, и как сумела из сложившейся ситуации достойно впоследствии выбраться. Однако я тебя сейчас побеспокою совсем не с тем, чтобы поздравить с всецело заслуженной отменной победой… нет, у нас, – в их общем понимании приведённое изречение означало: «На вверенной территории», – «нарисовалось» не менее серьёзное происшествие, а следовательно, выезжать необходимо незамедлительно, – слегка потупившись, старший прапорщик выглядел несколько виновато, ведь, пока он в ночное время спокойно спал дома, его неустрашимая соратница насмерть боролось с осатаневшей, если и не вконец одичавшей, преступницей.

– Что за новое дело? – хотя Шарагина и выглядела немного усталой и чуть-чуть измождённой, но, как и любой нормальный человек, не желавший показаться слабым, старалась хорохориться и выглядеть бодро. – Это срочно, Палыч, а то мне еще по вчерашнему случаю требуется составить подробный отчёт и как можно быстрее отправить его следственным комитетчикам?

– Короче, не буду ходить вокруг да около, – старослужащий помощник, до наступившего момента стоявший в коридоре и правым плечом подпиравший дверной деревянный косяк, грузной походкой проследовал во внутреннее пространство и деловито уселся на единственном стуле, предоставляемом как задержанным нарушителям, так и горемычным посетителям, подвергшимся преступным посягательствам и настойчиво желавшим сообщить о совершённых в отношении них противоправных деяниях, – мне тут, пять минут назад, «отзвонилась» одна моя знакомая женщина, она же доверенное лицо, и дрожавшим голосом сообщила, что недалеко от бывшего молокозавода, расположенного на задах твоего служебного дома, обнаружен жуткий, просто ужасный, труп, практически «скелетированный» и доведенный до полной неузнаваемости. В «дежурку» я пока ничего не передавал: надо, думаю, сначала выехать нам самим, как следует там осмотреться – а вот уже потом и принимать резонное, наиболее правильное, решение, подкованное логическими доводами и личными наблюдениями.

– В чем он одет? – непроизвольно, как-то само собой, догадливой брюнетке вдруг вспомнилась неожиданная вчерашняя встреча, когда она отправилась на тревожный вызов и когда некто Осольцев был ею застигнут за трусливым, а еще и сравнительно неблаговидным занятием; почему-то на ум прозорливой девушке пришелся сейчас именно он.

– Кто его знает? – Алексеев снял фуражку, почесал короткую рыжую стрижку, а затем водрузил головной убор строго обратно. – Надо смотреть. Моя соглядатай – сама понимаешь, «засвечивать» ее мы в ходе расследования уголовного дела не будем – передала мне только, что найденный человек изувечен до полной неузнаваемости, что выглядит он ужасающе страшным и что она себе даже не представляет – мужчиной то непонятное создание является либо же женщиной.

– Ладно, поехали, – оставляя компьютер включённым, Владислава поднялась с удобного, мягкого кресла, взяла с бетонного подоконника брошенную пилотку, надела ее на черноволосую голову, подхватила письменные принадлежности и приготовилась следовать к выходу, – случившееся происшествие, мне видится, невероятно серьёзным, поэтому реагировать на него мы обязаны сразу и по возможности как можно быстрее. Вот только… – она озадаченно оглядела красивые ноги, чуть выше колен прикрытые слегка укороченной юбкой и обутые в излюбленные ботильоны, прочные, кожаные, но далеко не высокие, – мне надо заехать переодеться да обувку поменять на более или менее подходящую, а то что-то мне подсказывает: не пришлось бы опять скитаться по здешним непроходимым лесам?

Договорившись о первостепенных приоритетах, сдружившиеся сослуживцы проследовали к служебной автомашине, поставленной на недолговременную стоянку прямо у входа, поочередно – сначала опытный водитель, а затем и бесподобная пассажирка – уселись в тесноватом, но в целом уютном салоне, после чего проехали сначала к неказистому домику, выделенному участковой под временное жильё, где она одела резиновые сапоги и плотные брюки ПШ, – и вот только затем отправились уже конкретно на место ужасного происшествия, неописуемого никакими людскими словами и никем из них ранее просто невиданного. Как уже говорилось, здание бывшего молокозавода располагалось практически рядом, а собственно, до конечного пункта ехать пришлось недолго: они обогнули одноэтажное строение и расположенную рядом небольшую аллею по западной части, а следом выехали на прямое направление улицы Привокзальная, где проделали еще около двадцати метров – и вдруг! – ошарашенные, внезапно остановились.

Что же представилось их взбудораженному и крайне возбужденному взору? Прямо возле проезжей части, не устланной асфальтом, а плотно уложенной гравием, практически на прилегавшей обочине, но и немного в сточной канаве, лежало страшное человеческое тело, выделявшееся отталкивавшим багряным оттенком и сильно обглоданное – практически до костного основания. Оно выглядело неимоверно ужасно, на редкость чудовищно! Одежда отсутствовало полностью – и только порванные мельчайшие клочки, пропитанные кровавой жидкостью и разбросанные по всей ближайшей местности, позволяли с достаточной убежденностью предполагать, что умерщвленный мужчина (а по строению таза и прочим отличительным признакам появлялась неоспоримая уверенность, что изучаемый объект относится к представителю сильного пола) пришел сюда, уж точно, не голый. Далее, особо можно отметить, что само растерзанное туловище виделось излишне худощавым, чрезмерно протянутым, похожим на плоскую палку, обросшую корявыми сучками и уродливыми костяными наростами; кожно-мышечный покров отсутствовал если и не полностью, то казался сведённым к абсолютному минимуму – другим словами, ежели где и прослеживались малюсенькие остатки человечьего мяса, то они были оставлены в самых наименьших количествах, в труднодоступных местах, где при существующих условиях не скоро-то и подлезешь; внутренних органов попросту не было, нос оказался отгрызенным под самое основание, пустые глазницы выделялись зловещими неровными окружностями, отделённые жидкие волосы валялись на прилегавшей поблизости травянистой площади, равной не менее двум метрам в квадрате. «Скелетированные» останки начинали уже изрядно «попахивать», а следовательно, «били» в чувствительные ноздри отвратительным, гнилостным запахом и вызывали, у одной необыкновенно прелестной особы, неудержимые рвотные позывы и головокружительные, интуитивные ощущения. Однако, как бы ей не хотелось отбежать немного в сторонку и быстренько очистить чувствительный желудок от излишков непереваренной пищи, Шарагина сумела сдержаться и продемонстрировала непреклонную, сильную волю и невиданную душевную стойкость, для хорошенькой девушки весьма необычную.

– Полагаю, его умертвили никак не змеи? – желая немного отвлечься и хоть как-то восстановить расположение духа, сообразительная брюнетка пустилась в логичные рассуждения; она всеми силами старалась держаться, и, как бы ее изнутри не лихорадило, не отводила взволнованного взгляда, а внимательно изучала обглоданное, чудовищно вонявшее, тело. – Но и на крупного дикого зверя, как мне кажется, здесь тоже не очень похоже: костное основание оставлено целым и видимых переломов, на первый взгляд, не прослеживается. Видимо, если его и нещадно грызли, то, скорее всего, применяли маленькие острые зубки, многочисленные и крайне опасные. Как, Палыч, считаешь: кто из известных живых существ смог бы охватиться настолько неудержимой животной тягой, охочей до свежего человечьего мяса, насколько он отважился выбраться в жилой населённый пункт и насколько неизвестное существо нашло в себе силы наброситься на живого человека, пускай и одиноко гуляющего по улицам, но при любых условиях гораздо более сильного?