Старуха Судьба

Сейчас поставлю пластинку, трубку положу рядом. А перебор моих ног будете слушать через потолок.

Стук – это не пение, Павел Григорьевич! Вой не напоминает!

Всё! Мне надо приготовиться!

Кладёт трубку на проигрыватель. Включает музыку.

Говорит в трубку.

– Алло! Павел Григорьевич! Слышно?

Я говорю – музыку слышно? Прекрасно!

Уходит. Приносит палки для скандинавской ходьбы.

Начинает танцевать и отбивать дробь палками под музыку.

Музыка заканчивается.

Подходит, запыхавшись, к телефону. Говорит в трубку.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Павел Григорьевич! Ну, как?

Впечатлило? Меня тоже! Сама не ожидала, что так получится! Есть ещё порох в пороховницах!

Научу! Обязательно! Только отдышусь! Запыхалась… возраст всё-таки!

Чайку сейчас хлебну.

Как вы мне вовремя напомнили! Я про шампанское и забыла!

Кладёт трубку.

– Вот ведь, незадача! Про шампанское забыла! Юбилей на сухую прошёл!

Уходит на кухню.

Приносит шампанское.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Надо было сухое вино взять. Я же не умею открывать шампанское, так же как и чиркать зажигалкой. Да и сухое вино не смогла бы открыть! Всегда все смеялись надо мной. А я не умею! Зачем шампанское взяла? Память дырявая, совсем забыла, что открыть некому. Надо было попросить в магазине, чтобы открыли! Как всегда, позднее зажигание у вас, Ольга Владимировна!

Ставит бутылку на стол.

– Ладно, чаю попьём. (Садится за стол, пьёт чай.)

Резко ставит кружку на стол.

– Стоп! Оставайтесь все на местах! Мне надо позвонить! Опять забыла! Память-то до сих пор девичья, хотя подруга рядом давно стоит с косой. Не с той косой – для красоты, а с той, которой она косит людей! Всегда задавала себе вопрос – почему с косой? Мне не нравится коса! Кто это выдумал? Пусть моя подруга придёт ко мне с тортиком для приманки, или с хорошей книгой. А можно, с тем и с другим: посидим, поболтаем по душам… если у неё душа, конечно, есть. А потом поедем в её страну, смотреть тамошние красоты. Я в других странах-то и не была. Как-то стороной это обошло: то денег не было, то времени, то не выпускали. Советский Союз исколесила вдоль и поперёк. Раньше проще было – в профсоюз пошёл, путёвку взял, за тебя ещё пятьдесят процентов оплатят, а иногда и все семьдесят. И езди – не хочу! А почему я об этом вспомнила? Смерть и профсоюзы – странное сочетание. Что-то я хотела… А! Позвонить. Где мой телефон? Всегда теряется. (Ищет сотовый телефон.) Вот стационарный телефон – стоит себе на одном месте, и стоит, никуда не теряется, а этот маленький пострел, всё бегает и бегает от меня… Придумали бы такое: увидал телефон хозяйку – меня, например, – и запищал бы радостно: мол, вот где я, бери меня! Хотя, какая радость видеть старуху? Думаю, он бы поглубже закопался. Нет, пусть остаётся таким, какой есть. Я тебя и таким люблю! Только найдись! Слава богу, нашла! (Берёт телефон в руки.) На любовь все откликаются! Даже телефоны! Надо позвонить Иришке. Иришка это Надина дочь. Мы договорились, я должна каждый вечер ей звонить, или послать СМС, что жива. Ей меня хоронить. Не большое удовольствие, скажу я вам, ей досталось. Но у меня нет родственников, а кто-то должен меня закопать. Подруги мои все умерли, на государство надежды мало – оно зашевелится, когда запах из квартиры пойдёт. Так что одна надежда на Иришку. Звонить я без надобности ей не буду. Зачем человека по пустякам тревожить? Ей, для приличия, надо будет спросить о моём здоровье. Мне, для приличия, надо рассказать что-то плохое о моём здоровье. А разве ей интересно это плохое? Оно и мне не интересно! Так зачем нагружать хорошего человека плохой информацией? Лучше СМС послать. И ясно всё, и никакой болтовни. Недавно с Иришкой ходили в магазин, она мне помогла купить сотовый телефон, показала, как звонить и посылать СМС. У меня на телефоне только её номер и записан. Больше звонить некому. Да и Иришке звоню редко, с праздником каким-нибудь поздравлю или с днём рождения. А так только записки ей шлю, из-за них этот телефон и купила. У меня и текст набран. Где он? (Надевает очки.) Вот: «Иришка, я ещё жива. Спи спокойно!» Ну вот, послала.

Хорошую вещь придумали – мобильный телефон. Друг карманный. Гуляешь по парку и он с тобой! Всегда связь с миром есть. Вдруг кто-то позвонит, а я тут как тут, рядом с телефоном. Хотя, кроме Иришки, звонить некому, но я всё равно жду звонка. А зачем я жду? Зачем?

Странно как-то я написала Иришке – «спи спокойно». Как будто она будет плохо спать, когда я умру. Плохо спят, когда умирает близкий человек, например, мать.

Подходит к стене, где висит фотография матери.

Снимает фото со стены.

– Это моя мама. Красивая была – тонкая, звонкая, умная! И как учительница – строгая. Я была у неё поздним ребёнком. Я родилась, когда ей было уже под сорок. Старо-родящая, как тогда говорили. Она одна меня воспитывала, поэтому и держала в ежовых рукавицах. Отца у меня не было. Поначалу я всё её пытала – кто мой отец? А она только отшучивалась. Когда я подросла, поняла – мавр сделал своё дело, мавр может умереть. Спасибо и на том, незнакомый отец, что дал жизнь. Может, тебе и повезло, что ты не стал мужем моей мамы. У неё же – шаг влево, шаг вправо – расстрел! А может ты был уже женат и оттого не остался с ней? Тогда знай – мама тебе никогда не изменяла. По крайней мере, я такого не замечала.

Мама любила поэзию. Она была филолог и собирала сборники наших сибирских поэтов. Она и мне привила любовь к стихам. Она любила перечитывать Василия Козлова:

Сияет вечная надежда.

Горит сердечная печаль.

А жизнь, как старая одежда,

Поизносил, а бросить жаль.

Латать и штопать станешь снова,

Пока, истёршись по краям,

В руках последнего портного

Не расползётся вся по швам.

– А мне нравился Толя Змеевский:

Назвать твою любовь великой –

никак, по сути, не назвать.

Узнать тебя в иконных ликах –

по сути, вовсе не узнать.

Стеля себя, себя роняя,

как Бог Отец, и Сын, и Дух

Меня повсюду охраняет

твоей любви лебяжий пух.

Когда мне казнь в степи устроят

разбойной вьюги соловьи,

меня спасительно накроет

лебяжий пух твоей любви.

Когда судьба меня накажет,

столкнув на камни с облаков,

я упаду на пух лебяжий –

на вездесущую любовь.

Когда на взрыде или всхлипе

я испущу уставший дух,

взамен земли меня засыпет

твоей любви лебяжий пух.

Подходит к стене вешает портрет обратно.

– Эти стихи для тебя мамочка.

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА. Когда я ушла от Олега, мама пустила меня к себе. Со скрипом, с выговором, но пустила. С годами она стала мягче, но учительские замашки сохранила. Вместе мы прожили только год. Она умерла на семьдесят третьем году – оторвался тромб.

Мама, я хочу перед тобой покаяться.

Мама, твоя дочь была на пути разврата. Хорошо, что ты про это не знала! Ты бы меня не поняла. Я сама иногда прихожу в ужас, когда вспоминаю свой бесшабашный бальзаковский возраст. Но с другой стороны – есть, что вспомнить! Молодёжь думает, что наше поколение ничего не понимает в любви! Что они знают больше, у них всё интереснее! А люди со времён пещерного человека ничего нового не придумали! Секс, можно сказать, покрыт исторической пылью. Глупо как-то сказала! Историческая пыль… Восемьдесят лет на свете живу, а всё глупости в голову лезут! Это я уже исторический персонаж, как та пыль. Нет, я думаю, мама, тебе про это знать не надо! И потом, всё это было после развода с Олегом! Всё законно! Я была свободной женщиной. А когда появился Андро, я уже соблюдала целомудрие по отношению к другим мужчинам! Надеюсь, в этом ты бы меня одобрила.

А вообще, мамочка, жизнь у меня была, как дорога с множеством лежачих полицейских! Трясло как на ухабах! Нет, не то! Что я говорю? Полицейские здесь ни при чём. Как-то нехорошо звучит. Слава богу, что милиционеров переименовали в полицейских. Лежачий милиционер звучит как-то неловко, бестолково! Лежачий милиционер… Нет! Полицейский – интереснее звучит! А вот если бы у нас оставили милиционеров, а на дорогах бы лежали лежачие полицейские? О! Думаю, был бы международный скандал! Милиционер переехал полицейского! Немыслимо!

Вот! Наконец-то я поняла, почему наше правительство переименовало милицию в полицию – чтобы избежать международного скандала! Правительство на целый шаг вперёд видит! Молодцы! Хорошо работают. О чём это я? У меня никогда не было ни милиционера, ни полицейского! Опять деменция пошаливает! Стоп! Зато появился сосед следователь! Правда, бывший, но следователь!

Причём тут следователь? Что опять в голову пришло?

Вспомнила. Я же хотела покаяться. Невозможно носить это в себе десятки лет! Сейчас соберусь с духом и скажу.

Я – убийца! Я убила человека! Правда, ментально. Но так тоже можно убить! Самое ужасное в этом то, что никто никогда не найдёт убийцу! А мы своими мыслям, словами, обидами, злословием, можем убивать. Но осознать, что ты это сделал – тяжело!

Может, позвонить Павлу Григорьевичу и всё как на духу рассказать?

Нет! Он ментальные преступления не раскрывал. Он не знает, что это такое. Для него всё должно быть реально. Что бы ни упасть в моих глазах, он скажет, что за давностью лет это уже несущественно! И потом невозможно доказать, что вы убили, а может он сам умер. Следователь меня не поймёт. Но на сердце-то до сих пор неспокойно.

Подходит к Надиному стулу.