У Ветра твои глаза

Пообещав вернуть хозяйство завтра утром, Мира направила кобылку в сторону леса. Покинув пределы селения, она даже дышать смогла глубже. Присутствие людей вокруг в последнее время давило на нее.

Но каждый шаг лошади глубже в лес заставлял Мирославу все сильнее сжимать и теребить поводья. Она кусала губы.

Не смогла! Не смогла вонзить нож в беззащитную грудь полуживого врага. Руки задрожали так, что оружие выпало из ослабевших ладоней. Поднялась, убежала. Смалодушничала. Оставила его наедине со своей агонией. Ни боги, ни звери, ни навки — никто не забрал его душу, никто не умертвил тело. Такому чудовищу не место на ее земле. Ни живому, ни мертвому.

Ту ель она увидела издалека. Сердце глухо стучало в висках. Уже отошел? Или все еще цепляется за жизнь? Ничего хорошего в ней его все равно уже не ждет. Поняв, что команда захватчиков повержена, их же товарищи наверняка уже давно отплыли на корабле в родные земли. Один он все равно не выберется из княжества. Только не с такой внешностью. Слишком сильна была ненависть вятичей к монойцам.

Мира подъехала к мужчине. Он явно не желал умирать самостоятельно. А лесные хищники упрямо не желали заканчивать начатое людьми.

Моноец дергался, что-то вскрикивал в бреду. Мира, как завороженная, слезла с повозки и снова опустилась перед ним на колени, потрогала лоб — чужак весь горел.

— Будь ты проклят! Проклят! Слышишь?!

Она не решилась убить его, но оставить здесь беспомощного — тоже не могла. Мира несколько раз ударила кулаками мерзлую землю. Боль немного отрезвила ее. Холод должен был его доконать. Но и тот не смог сломить это чудовище. Она схватила чужестранца за плащ и, глотая горькие беспомощные слезы, всхлипывая на ходу, потащила к повозке. Кое-как, напрягаясь из последних сил, взволокла бессознательное тело на телегу и в изнеможении повалилась рядом, тяжело дыша. Этот великан весил еще больше, чем она могла вообразить. Полежала немного, пока сердце ни успокоилось, и перебралась вперед, дав команду лошади двигаться.

Первым делом следовало утроить раненого. А ну как кто решит к ней наведаться? Вряд ли, конечно, но чем бес не шутит? Как она станет объяснять, что у нее умирающий моноец, женщина решила даже не думать, всей душой надеясь, что до этого не дойдет. Осквернять хату этим чудовищем она не собиралась. Старый курятник пустует, там ему самое место. Однако подвезти телегу близко к нему не получилось. Северянка еле стащила ношу с повозки, скривившись, когда тело глухо шмякнулось об землю. Не подрасчитала силу, не удержала. Принялась тащить за плащ — сделала несколько шагов и упала прямо у крыльца дома. Расстояние до курятника казалось непреодолимым.

Мирослава сплюнула, чуть не попав на монойца.

— Что ж ты будешь делать?!

Взяла себя в руки и на последнем издыхании взволокла его в сени. Чужак все это время не шевелился, лишь изредка стонал.

— Бесово отродье! — кряхтела Мира. Хотела так и кинуть — в сенях, да мужчина оказался слишком высоким, он туда просто не вмещался. Оставлять же открытыми двери и впускать холод — мысль не самая лучшая.

Наконец ей удалось втащить его в хату. Пока новая хозяйка домика переносила вещи из телеги, пока распрягала и устраивала на ночь лошадь, пока топила печь — чужак лежал на полу. Из-за своего роста он не помещался даже на лавку. Мира придумывала все новые и новые дела, чтобы оттянуть тот момент, когда придется прикоснуться к этому нелюдю. И только когда все пожитки были разложены по местам, приготовлен нехитрый ужин и сделан заживляющий отвар для старосты, женщина поняла: больше оттягивать нельзя.

Она спустила с полатей старую лежанку, все равно будет спать на той, которую привезла из своего дома. Положила ее прямо на пол и перекатила туда раненого. Сняла с него верхнюю одежду, обувь и рубаху, еще раз поразившись размерам этого великана. По сравнению с ним ее покойный Вторак казался крошечным, хотя он был среднего телосложения. Обтерла чужака влажной тряпкой, смывая грязь, пот и кровь. Подивилась диковинному рисунку на его груди: в том самом месте, где тяжело и сильно ухало сердце, сияло черное солнце. Вернее, узор напоминал ей круг с лучами, а что изображено на самом деле, Мира не знала. Но рисунок находился словно под кожей, он не стирался.

Промыла рану отваром, перевязала ее. Для этого пришлось порвать на длинные лоскуты простынь. Уж как не хотелось Мире портить еще нестарую вещь, но ничего другого подходящего она не нашла. Туго перемотала живот. Плотные кожаные штаны решила с него не снимать. А потом села штопать его рубаху в том месте, где ее разрезал меч, то и дело тяжело вздыхая. Она не понимала, зачем делает это все. Но что же еще оставалось, когда она не могла ни убить, ни оставить его под этой злосчастной елью?..

Из глубины сознания всплывала очевидная мысль: рассказать о нем Войко. Но и этого Мира не сделала. Внутри царил полный сумбур. Уставшая за целый день и убаюканная монотонной работой, Мира задремала, сидя прямо на лавке. Во сне она снова видела Драгану. Только теперь она выглядела девицей — молодой, полной сил. Она улыбнулась Мирославе, подошла к веревке с развешенными пучками трав, сняла один и подожгла, сразу затушив. Склонилась над лежащим мужчиной и принялась водить над ним чадящим пучком, приговаривая:

«Иду, иду, гоню беду. Заведу, запутаю, в молитву закутаю, травы воскуряю, тело заживляю. Да будет так!»

Женщина встрепенулась, во сне случайно уколовшись иголкой, и беспомощно огляделась. Кроме нее и раненого в хате по-прежнему никого не было. И все же это не простой сон. Мира уже поняла, что Драгана каким-то образом поделилась с ней своими способностями. Все еще ощущая нереальность происходящего, новая хозяйка подошла к травам и повторила все, что видела и слышала… Каждое слово — точь-в-точь. Раненый закашлялся от дыма, заметался в бреду. Северянка сперва испугалась, но будто кто-то невидимый держал ее руку, помогая закончить начатое. Когда пучок истлел, моноец успокоился и мирно уснул.

Мира не стала терять времени и, кое-как затянув лежанку на полати, почти сразу провалилась в глубокий сон без малейших видений.

Глава 2

Проснувшись на рассвете, сразу пошла проверять, не умер ли раненый. Мужчина дышал. Ровно и глубоко. Просто спал.

— Ничего-то тебя не берет, — скривилась Мира, хотя где-то в глубине души испытала чувство, похожее на облегчение.

Сегодня нужно вернуть телегу с лошадью и отвезти отвар старосте. Не откладывая в долгий ящик, Мира наскоро перекусила тем, что осталось с вечера, и двинулась в путь, перед этим тщательно заперев дверь. Никто не должен знать о ее тайном… Кто же он? Назвать гостем язык не поворачивался. Пленником? Женщина чуть не расхохоталась. Какой из нее захватчик? Врагом? Но ведь врагов не вытаскивают с того света… Никто не должен знать о первом больном, которого она взялась лечить. Да, если воспринимать его с этой точки зрения, становится гораздо легче.

Вернулась ближе к полудню. Подошла к двери. Прислушалась. Тихо. Несколько раз провернула большой металлический ключ и отворила скрипучую дверь. Натопленный с утра дом продолжал хранить тепло. Мира сняла тулуп, оставив его в сенях. Озябшие на холодном ветру пальцы плохо слушались. С замиранием сердца она вошла в основное помещение.

Моноец лежал на спине неподвижно, широко раскрыв глаза. В груди что-то сжалось и ухнуло вниз. Мертв.

Но как только она сделала два шага к нему, «покойник» повернул в ее сторону голову. Мира подпрыгнула и отпрянула. Он смотрел тяжелым взглядом, буквально приморозив ее к полу. Она страшно испугалась. Сперва того, что все старания пошли прахом, потом — что он не только жив, но и очнулся. Как долго они играли в молчаливые гляделки, сказать трудно. На лице его не читалось ни одной эмоции. Будто он и вправду уже умер. Когда Мира поняла, что уже задыхается под тяжестью черных глаз, мужчина медленно вернулся в прежнее положение, уставившись в потолок.

Она отмерла, глубоко втянула воздух, пахнущий дымом от печи, и постаралась как можно более непринужденно заняться домашними делами. Руки все еще тряслись. Она страшилась этого великана так, что хотелось плакать. Но об этом нужно было думать раньше. А теперь что? Теперь только и оставалось делать вид, что все в порядке.

Принесла из селения курицу. Уже обезглавленную и ощипанную. Утром, когда она заявилась к соседке отдавать телегу, та предложила ей весьма выгодный обмен: пару лет получать мясо и птицу за то, что ее хату займет старший сын соседки с молодой женой. Мира все равно не собиралась туда возвращаться. В последнее время ей все труднее находиться среди людей.

Чужестранец снова заснул, и Мира воспользовалась этим, чтобы сменить повязки. Рана как будто затягивалась. Но вот долгое пребывание на холоде все-таки дало о себе знать. Моноец стал кашлять. Сперва понемногу, но к вечеру разошелся так, что вскакивал, сгибаясь пополам. Тут же хватался за раненый бок и без сил валился на лежанку, несколько раз лишался чувств. Уже отступивший жар снова завладел телом. Мире казалось, что в доме появилась еще одна печь.

Пришлось искать рецепт подходящего снадобья в книге, которую Драгана собственноручно заполняла. Мира еще плохо читала, знахарка научила ее перед самой смертью. Но все же, потратив довольно много времени, она нашла несколько вариантов. Всю ночь металась от печи, где булькали необходимые отвары, к больному, которого то и дело нужно было обтирать влажными тряпками, чтобы он не сгорел почти в прямом смысле этого слова. Только к рассвету смогла напоить его результатами своих трудов.

Женщина оказалась так вымотана, что даже не смогла добраться до полатей. Уснула прямо на полу, возле чужака, положив голову на краешек его лежанки. Еще несколько дней назад она ни за что не решилась бы на такое, но теперь почему-то не испытывала такого ужаса перед этим чужестранцем.

Утром не сразу сообразила, где находится. Еще не привыкла к этой хате. Мужчина спал. Кожа его ощущалась даже слишком холодной, но кашель ушел, дыхание — не такое тяжелое. Но самое странное то, что Мира лежала рядом с ним! Наверное, во сне перебралась с пола на более мягкую поверхность. Раненый даже немного подвинулся. Северянка недовольно покачала головой сама себе и готова была, скидывая остатки сна, идти готовить завтрак, когда в дверь постучали.

Сперва она убеждала себя, что это только почудилось, но стук повторился. Он становился все настойчивее. Сердце забилось загнанной пташкой. Она никак не ожидала, что к ней могут прийти. Взгляд ее метался по комнате. Она заметила, что моноец тоже проснулся. Его взгляд казался серьезным и сосредоточенным, будто он не спал до этого вовсе. Мира заметила его непроизвольный жест: чужак потянулся рукой к тому месту, где раньше висели ножны. Конечно, Мира давно их сняла и спрятала вместе с ножом за печью.

— Мирослава, открой, поговорить нужно! — раздалось снаружи.

Женщина наконец подхватилась, испуганно поглядела на мужчину и приложила палец к губам, надеясь, что он поймет жест. Кажется, тот все прекрасно понимал сам, потому что кивнул. Она закрыла его пологом, который в случае надобности перегораживал помещение на две части. И, глубоко дыша, чтобы усмирить расшалившееся сердце, пошла отпирать.

— Что долго так? Спала что ль? — неприветливо встретила ее одна из бывших соседок. — День, поди, давно начался.

Мира стояла в дверях, поправляя косу, которую так и не расплела перед сном.

— Чего тебе, Деяна?

Она всегда недолюбливала не в меру любопытную и чересчур болтливую женщину — почти ее ровесницу, лишь на пару лет старше. Но та предпочла не заметить, что ей здесь не рады, и прошмыгнула мимо Миры в дом. Та кинулась следом.

— Войко просил еще отвара твоего, помогает ему и другим нашим. Только выпили уж все.

— А почему тебя отправил? — недоверчиво покосилась на селянку, которая во все глаза рассматривала пучки трав, и одновременно ногой тихонько задвигала глубже под лавку сапоги монойца. Она вовсе не горела желанием объяснять сплетнице, откуда у нее в доме мужская обувь, к тому же принадлежащая явно не северянину.

— Так я сама предложила, дай, думаю, проведаю, как ты обосновалась здесь.

— Спасибо, замечательно, — сдержанно заметила Мирослава, ища глазами, куда бы налить отвар. Ночью она приготовила и его. Все равно он еще требовался чужаку.

Кажется, Деяна поняла, в чем проблема, и стукнула себя по лбу.

— Я ж принесла тебе молока! — она извлекла из сумки два кожаных сосуда. — Вот, перелей и сюда налей.

Кажется, женщина прекрасно обо всем осведомлена. Пока Мира возилась с молоком, переливая его в кувшин, пока мыла фляги, соседка хотела уже без спроса заглянуть за полог. Заметив это, Мира чуть не поседела, понимая, что не успевает ее остановить. Но из-за занавеси откуда ни возьмись выскочила огромная серая крыса и, пробежавшись маленькими лапками прямо по ногам перепуганной селянки, убежала в сени. Деяна взвизгнула и вскочила на лавку. При этом Мира готова была поклясться, что услышала смех Драганы. Мирослава, тщательно пряча улыбку, мысленно поблагодарила почившую хозяйку жилища. Тут никогда ни крыс, ни мышей не водилось. И эта появилась не просто так.

Когда знахарка наполнила бурдюки отваром, Деяна не задержалась ни одного лишнего мига. С опаской слезла с лавки и, поблагодарив, поспешила в селение.

Мирослава все переживала, что чужестранец может выдать себя, кашлянув или чихнув в самый неподходящий момент, но все обошлось. Она тщательно заперла за незваной гостьей двери и раскрыла полог. Мужчина сидел, привалившись к стене. Наверное, это все, на что он сейчас способен — встретить опасность хотя бы не лежа. Он смотрел на хозяйку дома очень серьезно, прищурив и без того узкие глаза.

— Все хорошо, — сказала она больше себе, чем ему, но великан кивнул, будто понял смысл этих слов, и с глухим стоном улегся.

Так прошло еще несколько дней. Чужаку становилось то лучше, то хуже. Лихорадка не хотела покидать его тело. Несмотря на заговоры, настойки и отвары, ему было худо. А в моменты, когда становилось лучше, он просто лежал, глядя в потолок. За все время, проведенное рядом, моноец не произнес ни слова. Не то, чтобы Миру это беспокоило, она все равно не поняла бы ни слова. В какой-то степени она даже радовалась этому молчанию, ведь звуки монойской речи пугали ее. Глубокие, гортанные, резкие. Язык походил на народ, который им пользовался: грубый и страшный, леденящий кровь. И все же она не привыкла так долго молчать, а разговаривать сама с собой не могла, стеснялась при постороннем.

Поэтому в очередной раз, когда великан забылся в горячке, а она пыталась не допустить, чтобы его тело нагрелось еще больше, Мира запела. Она тихо мурлыкала колыбельную, с помощью которой мать колыхала ее, а потом и младших и братьев.

Мужчина подергивался в беспокойной дреме, страдая от жара, но как только первые звуки ее голова донеслись до него, стал успокаиваться. Воодушевленная Мира продолжила петь, пока он не задышал глубоко и ровно. Ей даже показалось, что эта простенькая мелодия, передающаяся из поколения в поколение, подействовала на больного не хуже заговора.

В следующий раз она завела незамысловатый мотив сама себе, когда села чинить прохудившуюся одежду. Напевала под нос, думая о том, что до того, как начнется настоящая зима, нужно позаботиться о дровах. Тех уже почти не осталось. На это уйдут последние скудные запасы, которые еще оставались после продажи лошади, но ничего не поделаешь. Без дров здешние морозы она не переживет. А еще этот… Не зря монойцы никогда не появлялись зимой — знали, что погода слишком сурова. А еще волки. В снежное время от них спасу нет. Нужно будет обновить изгородь вокруг дома, иначе она и с хаты выйти не сможет после захода солнца. А ведь уже темнеет быстро.

Увлекшись мыслями, северянка замолчала. Мелодия прервалась.

— Спой еще, — раздался хриплый низкий голос.

Мира уронила шитье, оглядываясь. Но в хате, кроме нее и монойца, никого не оказалось. Она непонимающе на него уставилась. До этого он все время лежал, бесцельно глядя в пустоту, теперь же смотрел прямо на нее внимательно и даже… нежно, с мольбой. У Миры захватило дух от такого взгляда.

— Пожалуйста, — вновь подал голос он, закашлялся, прочистил горло и снова добавил: — Спой еще.

Женщина подскочила, ловя воздух ртом. Ответить что-то не получалось. Наверное, ее так не удивило бы, если бы она вдруг заметила, что у чужака выросли рога или копыта. Но он говорил на ее родном языке! На том, который использовали ее родители, деды и прадеды! Она уже смирилась с тем, что, ухаживая за ним, предает свой род. Что из-за своей слабости не смогла опустить поднятое оружие, не смогла убить врага. Но слышать, как он оскверняет ее родной язык, говоря на нем, — оказалось выше ее сил.

Мира почувствовала, что задыхается. Стены словно сужались перед ней, норовя раздавить. Весь воздух разом покинул грудь. Голова кружилась, перед глазами все плыло. Почти на ощупь она добралась до двери, схватила тулуп с крючка и буквально вывалилась наружу. Некоторое время постояла на четвереньках, приходя в себя, встала и как во сне пошла в лес, не разбирая дороги.

Нет, он не может говорить на ее языке! Не должен! Внутри от этого что-то ломалось и крошилось. Вся ее картина мира рушилась. Она и так уже видела, что моноец не чудовище, какими в ее селении их все представляли. Он ест ту же пищу, что и она, пьет ту же воду, дышит тем же воздухом. Признать, что он говорит на ее языке — увидеть в нем человека. А она не могла себе этого позволить. Он нелюдь, бес, нечистый!

А может, показалось? Может, она, расплачиваясь за свое злодеяние, теряет разум? Но нет, это слишком простое объяснение. Она прекрасно слышала, как он говорит. Чисто, без акцента.

Первое потрясение минуло, и Мира задалась естественным вопросом: откуда он знает ее язык? Ей нужно было узнать ответ. Во что бы то ни стало. Только теперь она заметила, что в лесу уже смеркается. Где-то вдалеке заплакало дитя. Но Мира теперь знала, что никакое не дитя это вовсе, навка зовет. Голос кликал маму. Со всех ног женщина припустила к дому. И чем ближе оказывалась, тем спокойнее ей становилось. Будто знала, что за ней нечисть не последует. И вправду. Вдруг она поняла, что давно не слышала навьих песен. С тех самых пор, как чужак поселился в ее доме. В голову вдруг ударила мысль, что она не закрыла двери! А вдруг кто-то приходил? Да и холод напустила! Совесть больно уколола прямо в сердце. С таким трудом лечила чужестранца, чтобы он снова заболел?

Забежала в хату, переводя дух. Дверь оказалась не заперта, но и не открыта настежь. Печь — натоплена, хотя сегодня она этого еще не делала. Получилось даже слишком жарко. Но мужчине, по всей видимости, было весьма комфортно именно при такой духоте. Она зажгла светильник от уголька из печи.

И застыла: чужестранец лежал нагой. Лишь белые повязки выделялись на смуглом теле даже в таком бледном свете. Моноец лежал на животе, чуть согнув ногу в колене. Только краешек одеяла прикрывал ягодицы, остальное все открывалось ее взору. Она могла рассмотреть каждую мышцу поджарого мощного тела, сильные руки, словно высеченные из камня ноги, черные волосы, разметавшиеся по подушке. Мира знала, что они гораздо более жесткие и толстые, чем ее собственные — мягкие и слегка вьющиеся. Не смогла сдержаться однажды, когда он находился в забытьи — потрогала.

Перед глазами вдруг встала картина их первой встречи: как он без тени стыда рассматривал ее тело, как сжал волосы, как впился пальцами в кожу… Его горячее дыхание так близко к ее коже… И вместо отвращения, которое она должна, обязана испытать, почувствовала уже давно забытое ощущение жара внизу живота. Краска стыда пощечиной ударила в лицо. Мира резко отвернулась, тяжело дыша. Стянула с себя тулуп и, не раздеваясь дальше, полезла на полати, мысленно ругая себя последними словами. Он и ему подобные столько жизней загубили, их мерзкие руки осквернили столько девичьих тел, а она посмела подумать о нем! Да за одну такую мысль она достойна мучительной смерти. Ей не место среди вятичей. Она приняла верное решение, скрывшись от всех в этой глуши. Предательница! Хорошо, что родители уже почили. Мира не смогла бы смотреть в глаза матери и отцу после такого.

Мучительно остро ощущая свою чуждость и никчемность, она смогла погрузиться в тяжелую дрему, только когда небо побелело.

Разбудили женщину странные звуки. На какой-то миг ей даже показалась, что она снова в родительском доме. Рядом сопят младшие братья, а мама возится у печи, готовя завтрак на всю большую семью. Иллюзию укреплял и запах — свежего хлеба. Мира потянулась и замурлыкала от счастья. Она приоткрыла глаза, все еще не до конца очнувшись от сладкого видения.

У печи хозяйничал незнакомый мужчина. В одних штанах, с голым торсом, волосы собраны в короткий хвост. Когда он повернулся боком, Мира увидела большое солнце на груди слева. Воспоминания толчками хлынули в голову. Она даже захныкала от того, насколько жестокая реальность отличалась от ее представлений. Моноец услышал, что она проснулась, и резко повернулся на звук. С его ростом даже запрокидывать голову не пришлось, он и так доставал головой до полатей. Их взгляды встретились. Мира не придумала ничего лучше, чем позорно спрятать голову под подушку. Стыд за вчерашние мысли душил ее.

Видимо, истолковав такое поведение по-своему, моноец натянул рубаху, которую хозяйка уже успела починить, накинул плащ и вышел. В первый раз с тех пор, как находился здесь. Мира удивилась, но в глубине души порадовалась, что старания не прошли даром. Спустилась, привела себя в порядок, умылась, переплела косу. Даже успела порезать еще горячий ароматный хлеб с хрусткой корочкой. При этом не удержалась и сунула кусочек рот. Даже застонала о удовольствия. Как у него получилась такая вкуснота? Это ведь мужчина! Покойный Вторак ни разу за то время, что они прожили вместе, не готовил. Мира поставила в печь горшочек с крупой — к хлебу будет каша. А чужака все не было. Она пыталась не замечать этого чувства, тоненьким колокольчиком звенящего где-то глубоко в душе, но он все продолжал свою песенку: Мира волновалась. Где же чужак?..

Наконец не выдержав, она надела тулуп, обулась и вышла наружу, мгновенно зажмурившись от яркого света. Самый первый снег тонким покрывалом уже запорошил пространство. Перун словно разрезал небо на две ровные части: одну плотно заволакивали тучи, с другой сияло дневное светило. Снежинки медленно кружились, отражаясь на солнце бессчетным количеством холодных огоньков. От этого слезились глаза. Посреди белоснежного двора стояла громадная черная фигура. Мужчина запрокинул лицо к небу.

Мира беззвучно подошла к нему. Но он почувствовал ее присутствие рядом — посмотрел на нее. Он растерянно улыбался. В его глазах стояли слезы.

— Это снег?.. — только и смог выдавить моноец, снова оглядываясь.

Что-то больно кольнуло в ее груди.

— Снег, — с большим трудом подтвердила женщина.

— Не думал, что когда-нибудь увижу его… Это… — он долго не мог подобрать слово. — Это прекрасно.

Чужестранец выставил ладони вперед и пытался рассмотреть снежинки, которые таяли на теплой коже. Это зрелище человека, пораженного красотой такого привычного для нее природного явления, настолько не вязалось с образом безжалостного убийцы и насильника, что Мира зажмурилась, мотая головой.

— Кто же ты?..

Кажется, она сказала это вслух.

— Я — ветер, что гоняет пыль под ногами, что треплет конскую гриву на скаку, что шевелит молодую листву, что толкает облака в небе…

От этих слов у Миры перехватило дыхание, каждое — ножом по сердцу. Но почему ей так больно, она и сама не могла понять. Отчего-то и в мыслях не было, что он говорит неправду. Ветер… А ведь это и вправду отражало его суть. То, что она в нем чувствовала. А мужчина продолжил:

— Мое имя Рейчар.

— Так на твоем языке звучит слово «ветер»? — догадалась она.

Моноец кивнул, все еще любуясь снежинками.

— Как мне называть ту, которая вернула меня из тьмы забвения?

Она даже не сразу поняла, что он говорит о ней. Так красиво у него получалось. Слова знакомы, но вместе складывались в совсем непривычное звучание.

— Мирослава. Мира.

Он все еще не поворачивался к ней, смотрел вдаль, но она увидела, как чуть приподнялись кончики его губ.

— Мира, — тихо произнес он. — Я перед тобой в неоплатном долгу.

— Пойдем есть, — смутилась она и развернулась к дому.

— Я скоро, посмотрю еще немного…

Она пожала плечами и оставила его одного, продолжая украдкой наблюдать за этим до безумия странным великаном из щелки в двери. Столько мыслей вертелось в голове, что она не могла ухватиться ни за одну из них. И только одно слово так и готово было сорваться с губ: Рейчар.

И все же она заставила себя вернуться в хату. Каша оказалась уже готова. Мира накрыла на стол и стала ждать. Чужестранец появился очень скоро. Сел напротив и подвинул к себе миску, которую Мира приготовила для него. Некоторое время ели молча. Потом женщина не выдержала. И задала вопрос, который мучал ее больше всего.

— Откуда ты знаешь мой язык?

— Моя кормилица, а потом и няня родом из этих мест. Она была рядом почти с самого рождения и тайно учила меня своему языку. Так что, можно сказать, я впитал его с молоком.

Мира сразу помрачнела. Монойцы часто брали в плен и мужчин, и женщин.

— Она прожила хорошую жизнь, ни в чем не нуждалась, — словно прочитав ее мысли, добавил чужак.

— Несвободную. Она ведь была рабыней?

— А вы? Вы все — свободные? Вы, которые живете не на своей земле, собираете не свой урожай. Вы, которые еле тянете от одного сбора податей до другого.

Мира надолго замолчала. Каждое слово, которое выходило из его уст, звучало неприятно. И больнее всего получалось от того, что он в какой-то мере прав.