Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: У Ветра твои глаза - Анна Осокина на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Глава 1

Они пришли в белесых предрассветных сумерках. Высокие как на подбор, широкоплечие, облаченные в объемные шубы поверх темных кожаных доспехов, с оголенными изогнутыми клинками в громадных ладонях.

Они несли смерть и беды.

* * *

— Горим! Люди, горим! — кричал кто-то, голос прорывался сквозь плотно закрытые ставни.

Мирослава была уверена, что это продолжение ее тяжелого, суетного, прерывистого сна. Она всю ночь промучилась, беспокойно вздрагивая, пытаясь прогнать кошмары, но те упорно никуда не хотели уходить, продолжая вгрызаться в голову железными челюстями.

Отчаянный крик продолжался, пока резко не оборвался на самой высокой ноте. Мирослава подхватилась с колотящимся сердцем. На улице все резко стихло. Ох, не к добру это. Молодая женщина слезла с печи, на которой спала. Переминаясь с ноги на ногу на стылом полу, в темноте избы не сразу нашла, где оставила башмаки, а когда все же смогла надеть их, распахнула ставни. Но с этой стороны улица оказалась совершенно пуста. Мира принялась впопыхах натягивать тулуп прямо поверх длинной нижней рубахи. Не успела.

Входная дверь с грохотом распахнулась, хлипкий засов жалобно звякнул, отлетев. Один миг — и вход в сени тоже оказался нараспашку. Внутрь проник холодный осенний воздух, пахнущий дымом, и слабый утренний свет.

Тулуп полетел на пол. Мирослава замерла, не смея двинуться с места. Ноги стали древесными стволами, укорененными глубоко в землю. В нескольких шагах от нее, вглядываясь в темноту хаты, стояли трое гигантов. Монойцы. Кошмар всех вятичей. Каждый из чужестранцев сжимал в руке перед собой по огромному ножу. Мужчины были готовы к любой обстановке в доме, могли отразить нападение. Или, вернее, защиту. Но этого не потребовалось, ведь там находилась лишь одна хрупкая селянка. Растрепанная после сна и напуганная.

Через несколько мгновений, когда зрение их прояснилось, тот, который стоял посередине, бросил через плечо несколько резких слов. Чужая грубая, гортанная речь больно резанула слух. Мирослава прижала руки к груди, пытаясь унять скачущее галопом сердце.

Двое безмолвно отступили и вышли на улицу. Третий задержался. Рассвело уже достаточно, чтобы разглядеть его лицо. Страшное. С резкими чертами, будто из камня вырезанными скулами, раскосыми черными узкими глазами и темными раскидистыми бровями. Его кожа была непривычно смугла. Он целую вечность смотрел на хозяйку дома, не отводя взгляд, а потом мучительно медленно стал опускать его, оглядывая ее довольно полную грудь и тонкую талию, переходящую в круглые бедра. Легкая белая ткань почти ничего не могла скрыть от сковывающего морозом внимания. Мира знала, что за глаза деревенские бабы смеются над ней, слишком хлипкой всегда та была. С таким телосложением трудно работать в поле, силы в ее руках гораздо меньше, чем у соседок. Но, кажется, чудовища, стоявшего перед ней, это вовсе не смущало.

Не глядя он запахнул за собой дверь и сделал шаг навстречу. Женщина наконец отмерла и попятилась. Но вскоре уперлась в стол. Страшное лицо все приближалось. Вот он стоит уже в полушаге от нее, такой высокий, что ей пришлось бы задрать подбородок, чтобы еще раз заглянуть в эти черные глубокие колодцы. Но она не делала этого — страшилась. Опустила голову, зажмурилась, вся сжалась.

Мира прекрасно знала, что ее ждет. Ее некому защитить. Муж, который мог бы, уже полгода как почил, она развеяла его прах над чистым полем. Его унес ветер. Что она, тростинка, может сделать против этого дуба?

На их селение нападали нечасто, но каждый такой налет оставлял за собой сожженные и ограбленные дома, покалеченные трупы пытавшихся сопротивляться мужчин да горюющих вдов и матерей. А еще истерзанных девиц, которые, если выживали, приносили на этот свет нежеланных, нелюбимых и всеми презираемых детей с заранее поломанными судьбами. Некоторые трогались умом, нередко выживших через несколько седмиц* после такого кошмара находили в реке. Те предпочитали расстаться с жизнями, когда понимали, что носят во чревах отпрысков этих извергов.

Она услышала глухой стук и украдкой приоткрыла веки: он положил клинок на стол. В следующий миг ее еще горячего после сна тела через легкую ткань рубахи коснулись холодные руки. Она вздрогнула. Одним резким движением он посадил ее на стол. И что-то произнес на своем грубом наречии. Она ни слова не поняла, тогда он схватил ее за подбородок, заставив смотреть на себя. Глаза в глаза. От него пахло дымом и солью. Вся одежда насквозь пропиталась тем особым ароматом моря, который ни с чем не спутаешь.

В чужеродных чертах лица она прочитала знакомые эмоции. И, несмотря на испуг, такой сильный, что ее мутило, удивилась. Он сомневался. Вглядывался в ее голубые озера, будто хотел найти там что-то для себя. Но у нее не было ничего для него. Только страх, только затаенная ненависть, которая вот-вот готова прорваться наружу и затопить собой всю душу. Мирослава страшилась и презирала его. Он ждал. Она не смогла бы сказать ему то, что чувствует. Между ними стояла непреодолимая преграда совершенно непохожих друг на друга языков. Но Мирослава позволила всей гамме чувств отразиться в каждой черточке лица. Из пучин голубых озер выплеснулось все отвращение, долгими десятилетиями копившееся у ее народа по отношению к его.

Лишь на мгновение она увидела в нем растерянность. Боль. И даже страх. А потом он усмехнулся, показав крепкие ровные зубы. От этой улыбки Мира затряслась. Не желая больше медлить, злодей невероятно быстрым движением разорвал ткань ее рубахи: от шеи и до самого подола. Мира хотела прикрыть грудь ладонями, но тот не позволил ей сделать это, лишь покачав головой. Ледяными руками он провел по ее плечам — остатки ткани упали на стол. Мира сглотнула горькую вязкую слюну. Его пальцы тревожно медленно направлялись от ее ключиц, огибая мягкие, но упругие холмики, чуть коснулись затвердевших от холода сосков, вниз по ребрам, к животу. И все это время он вглядывался в ее лицо, улавливая малейшие изменения. Она растерялась. Не так представляла себе взятие женщину силой. Что он творит?

Он медленно, но с неотвратимостью приближающейся бури раздвинул ее бедра, придвигая Миру на самый край стола, ближе к себе. Она продолжала его ненавидеть. Но тело помимо воли реагировало на прикосновения. Он не был ей противен, хотя и вызывал ураган разных чувств. От сознания этого и омерзения к самой себе она не смогла сдержаться: две одинокие слезы медленно поползли по щекам, почти встретились на подбородке и продолжили путь по шее. Он наконец оторвал взгляд от ее глаз и проследил за мокрыми дорожками, внезапно отстранившись и сжав кулаки. На его лице отразилось такое явное отвращение, что Мира даже перестала дышать. Неужто она ему настолько противна? Эта брезгливость, исходящая от монойца, даже сквозь испуг и всю гамму эмоций больно кольнула в то самое место внутри, которое называют женским самолюбием.

Но, словно перешагнув через себя, он резко прижал ее к себе. Одной рукой схватил за длинные волосы, распущенные на ночь, причиняя боль, другой впился в спину. Мирослава остро почувствовала, как грудь царапает грубый доспех, а в нее упирается его твердое мужское естество, и прикусила губу, чтобы не застонать. Он уткнулся носом ей в шею, вдыхая запах кожи, еще сильнее натягивая волосы, так, что Мира все же не сдержала глухой то ли стон, то ли всхлип. Этот звук привел чужестранца в чувство. Он отстранился от нее, с высоты своего роста взирая почти бешеными глазами. И снова эта непонятная практически осязаемая гадливость и боль. Чистое, неприкрытое страдание, которое, казалось, можно потрогать.

Но ведь такие, как он, не могут страдать!

Он отшатнулся от женщины так внезапно, что та еле удержалась от падения. Схватил длинный нож, который лежал на столе. Испугавшись этого резкого движения, Мира не удержала короткого вскрика, но тут же закрыла рот ладонью. Моноец попятился на несколько шагов, вложил оружие в ножны на поясе, отвернулся от нее боком. Тяжело дыша, как после бега, он схватился ладонями за виски, что-то бормоча, а потом со всей силы пнул деревянную кадку с чистой водой, что стояла у печи — жидкость огромной лужей растеклась по всему полу. Не медля больше, он выбежал из хаты. Мира осталась. Оглушенная, потерянная, с привкусом горечи во рту и странным чувством жалости к этому страшному великану.

* * *

*Седмица — неделя.

Все еще пребывая в состоянии какого-то полузабытья, Мира медленно слезла со стола, оделась и почему-то принялась зашивать порванную рубаху. Как будто сейчас это было самое важное дело. Как будто на улице не кричали люди. Как будто она не слышала лязг оружия…

Лязг оружия?..

Бросив шитье на лавку, Мирослава прильнула к стене у маленького окошка, боясь высунуть голову. Чужая гортанная речь перемежалась с родной. Кто-то сражался прямо возле ее двора. Глубоко вдохнув, женщина все же выглянула и обомлела: чужестранцев теснили воины княжеской дружины. Она знала их одежду, те всегда сопровождали князя, когда тот объезжал свои владения, собирая полюдье*

По счастливой случайности князь Беримир выбрал именно сегодняшний день, чтобы приехать в их Топи за причитающейся данью. Мира не могла поверить глазам. Это не укладывалось в голове. Два судьбоносных события в один день. Так им, узкоглазым бесам! Получайте! Уж сколько они душ сгубили — не сосчитать. Пускай же хотя бы раз получат по заслугам!

Мира, зажав рот ладонью, с тяжелым сердцем наблюдала за боем. Чужестранцы были искусны, ловко уворачивались от атак и сами нет-нет да и разили противников, но их оказалось гораздо меньше, чем княжеских дружинников.

Она видела сражение как на ладони и только крепче зажимала рот рукой, чтобы не вскрикнуть во время особо напряженных моментов. У хаты сражались сразу несколько пар противников. Где же ее обидчик? Мира пыталась найти его глазами, но мужчины нигде не было. Может, уже лежит где-то убитый? И поделом!

Бой одной пары резко переметнулся прямо к ней во двор, под окно. Мира сперва отпрянула, но любопытство победило. Невысокий, но коренастый и очень широкий в плечах дружинник наступал на узкоглазого, тот выглядел уже измотанным. Он еле держался на ногах. Один неверный шаг, один неправильный поворот корпусом — и княжеский воин не упустил возможность: лезвие короткого меча поразило рабочую руку противника прямо в кисть. Удар получился такой мощный, что у чужестранца отлетело несколько пальцев.

Мира смотрела на это, как во сне. Время замедлило бег. Вот узкоглазый роняет свой длинный нож, непроизвольно прижимает покалеченную конечность к груди, отступая к стене. Он так близко, что женщина могла бы дотронуться до него, протяни только руку. Дружинник делает выпад и разит противника прямо в незащищенное горло, меч входит в смуглую кожу, как в мягкое масло. С выражением омерзения на лице победитель резко вытаскивает оружие из плоти побежденного. Дергаясь всем телом, тот почему-то разворачивается всем корпусом к ней. На лицо ее брызгает кровавый фонтан из его горла.

В этот момент Мира очнулась, в ужасе отшатнулась, отступая вглубь хаты. Она зажимала ладонью один глаз, в который попали брызги, но другим видела, как упало тело поверженного монойца: сперва на колени, а потом ничком на холодную землю, продолжая обагрять ее выходящей наружу жизненной силой.

Кое-как протерев глаз, Мирослава посмотрела на свою алую ладонь. От металлического запаха и привкуса во рту — видно, капли попали и туда — ее скрутило пополам и вывернуло прямо посреди хаты. Она упала на четвереньки, пытаясь снова научиться дышать, но, казалось, дом насквозь пропитался запахом крови мертвого великана. Женщина с трудом доползла до порога и, приоткрыв дверь, застыла, жадно вдыхая холодный воздух.

Звуки продолжали раздаваться с разных сторон, но уже в отдалении. Дружинник прошел мимо нее, лишь мельком взглянув на сидящую на пороге, привалившуюся спиной к дверному косяку бледную, перепачканную кровью селянку с полуприкрытыми веками. Возможно, решил, что она умерла. Мира не стала его окликать, смотрела на удаляющуюся спину. Что она могла ему сказать? Поблагодарить? В этой ситуации — глупо и бессмысленно.

Все бессмысленно. Вся ее теперешняя жизнь. Она смотрела за постепенно поднимающимся выше горизонта ярким дневным светилом и не двигалась. Будто и вправду умерла. Хотя, наверное, так оно и было. Ее душа погибла. В жизни не осталось смысла. Все близкие люди, один за другим, покинули этот мир буквально за год.

Сперва родителей унесла какая-то неведомая лихорадка, они сгорели за седмицу. Надо признать, что не только ее мать и отца затронул недуг. В Топях многие семьи остались неполными, но Мире от этого не легче. Почти сразу за родными — муж… Сорвался с крыши, когда помогал чинить ее соседу. Он умер в тот же миг, как коснулся земли.

Судьба насмехалась над ней. Любила ли Мирослава Вторака? Да разве ж простые люди о любви думают? С ним жилось неплохо: он не бил и не обижал. Даже не пил, как большинство мужиков в их селении. Работящий был. Это его и сгубило. Мира жалела только об одном: ребеночка так у них и не получилось за те несколько лет, что прожили бок о бок.

По одной щеке покатилась слеза, промывая чистую дорожку на уже порядком подсохшей на коже и застывшей неприятной корочкой крови.

А затем от нее ушла и бабка Драгана. Старая знахарка, с которой Мирослава тесно сошлась после смерти родных, покинула ее две седмицы назад. Та жила на отшибе, в старой покосившейся хатке возле леса, куда Мира зачастила. Все свободное от работы в поле время молодая женщина проводила у ведьмы, как кликали ту за глаза. Драгана научила ее читать и даже — немного писать. Похвалиться таким умением мог разве что староста селения Войко.

А теперь Мира не понимала, зачем ей это? Зачем знать, каким отваром остановить кровь, каким — сбить лихорадку, как лечить кашель и простуду. Не нужны ей эти знания, которыми так старательно делилась с ней старуха. Мира хочет лишь покоя. Где тот внутренний свет, та сила, которую видела в ней знахарка? В ней все потухло. Был свет, да весь вышел.

И все же сердце дрогнуло от того, что многих сегодня ранили, кому-то еще можно помочь, а знахарка померла. И единственный человек, которому та передала часть знаний — Мира.

Потрясенная, оглушенная случившимся, северянка просидела на пороге почти до вечера. Она слышала, как радовались ее соседи, покидая относительно безопасные жилища, чтобы благодарить избавителей. На нее никто не обратил внимания. И она была этому рада. Уже в сумерках с трудом поднялась и как чумная пошла по двору, перешагнув мертвого чужестранца, которого так никто и не убрал.

Мирослава шла в сторону дома Драганы. Она должна взять в себя руки и забрать оттуда нужные ей травы и материалы для того, чтобы помочь раненым землякам. По дороге от нее в испуге отшатнулся сосед, взглянув в лицо. Он осенил себя знамением, которое, как считалось, отгоняло всякую нечисть. То ли не узнал ее, то ли намеренно предпочел обойти Миру стороной. Она улыбнулась на это и вдруг горько засмеялась, как безумная запрокину голову к темному небу. Прямо на дороге валялись искалеченные трупы захватчиков, которых еще не успели убрать. Она перешагивала их и смеялась до икоты, громко, заливисто, утирая выступившие слезы, пока не зашла в лес.

Еще немного — и она окажется в этом старом, всеми покинутом домишке. Никому он не нужен. Никто не приходил сюда с самой смерти старой Драганы. Да и сама Мира не могла заставить себя вернуться сюда. Но почему-то именно сейчас почувствовала, что должна сегодня туда прийти. Словно какая-то неведомая сила влекла ее к старой хате. Раненые подождут до завтра. Тяжелым она все равно не поможет. К тому же, как она знала, князя всегда сопровождает лекарь. Он и позаботится об остальных. А Миру тянуло в дом, в котором она отдыхала душой тихими вечерами за чашкой травяного отвара.

Лес был непривычно тих. Ни одна птица не подаст голос, ни одна еловая лапа не шелохнется от ветра. Мира и сама теперь ступала мягко и бесшумно, стараясь не будить спящие деревья и других обитателей сего места. Главное не повстречать навку, пока до защищенного дома не добралась. Не к месту вспомнился один вечер, проведенный у Драганы. В тот раз Мира припозднилась и решила заночевать у наставницы.

Уже приготовившись ко сну, она вдруг услышала детский плач — тонкий, жалобный, просящий о помощи — и хотела выйти, но знахарка остановила, крепко сжав ее руку.

— Баб Ана, разве не слышишь? Дитенок зовет какой-то, никак заблудился.

Старуха грустно улыбнулась и покачала головой.

— Слышу, детка, слышу. Каждую ночь ее слышу. Не ходи туда. Навка это. Мертвая давно. Да все никак не успокоится. Стенает под окнами. А коль и ты слышишь, то не ошиблась я в тебе, похожи мы.

Мира нахмурилась. Снова она за свое. Все про силу ее твердит. Да если бы был в ней свет тот, уж почувствовала бы. А так — обычная молодая баба, больно несчастливая только.

— Не говори никому, что слышишь их, поняла? — глаза смотрели строго, заставляя пообещать, что она будет молчать. Никто не узнает.

И вот теперь Мирослава пробиралась по лесу, то и дело замирая и страшась услышать… Нет, даже не услышать, на самом деле она боялась увидеть навку. Кто знает, выдержит ли ее разум еще одно потрясение за сегодняшний день?

Сквозь деревья уже проступали очертания покосившегося домишки. Северянка невольно ускорила шаг, стараясь быстрее оказаться в безопасных стенах.

Тишину леса пронзил стон. Мира подпрыгнула и схватилась за сердце, глядя в сторону его источника.

* * *

*Полюдье — дань.

Под раскидистой голубой елью лежал человек. В тени деревьев поздние сумерки и вовсе казались непроглядной теменью. Но из-за облака выглянула ущербная луна, осветив его бледными серебряными лучами.

Нет, не человек вовсе. Такие не могут зваться людьми. Враг. Нелюдь. Моноец!

Первая мысль: бежать! Как можно дальше от этого страшного существа. Запереться в домике, привалить к двери стол и лавку — что угодно, чтобы он не вломился следом. Но, сдержав первый малодушный порыв, она поняла, что мужчина не шевелится. Мертвый что ли? Но ведь Мира точно слышала, как кто-то застонал.

Женщина нерешительно подошла ближе, так и не сумев понять, жив ли этот нечистый. Готовая в любой момент сорваться и бежать прочь, она боязливо ткнула его в бок носком башмака, тут же одернув ногу: чужак закашлялся — на губах выступила кровь, которая сейчас казалась черной — и раскрыл узкие глаза. Мира вскрикнула и отшатнулась. Это он! Он был сегодня в ее доме! Он разорвал на ней рубаху! Взгляд вонзился в память раскаленными щипцами. Никогда в жизни, даже в самой старости, если доживет, не забыть ей эти две страшные черные дыры, которые ведут в его не менее черную душу.

Мирослава пятилась и пятилась, пока наконец не отвернулась от него. Она зайцем припустила к домику покойной знахарки. Не зря в селении про монойцев говорят, что бесы они. Бесы и есть. Не бывает у людей таких глаз.

Не успела Мира опомниться, как уже влетела в дом, что было мочи захлопнув и без того покосившуюся дверь. С трудом, но дерево поддалось и прочно утвердилось на своем месте. Она закрылась на засов, поспешно затворила вторую дверь — из сеней в саму хату — и действительно для верности придвинула к выходу тяжелый деревянный стол, помня о том, как легко монойцы выбили ее собственную.

Огня в печи, конечно, давно не осталось. Поэтому пришлось повозиться, чтобы его разжечь трясущимися руками. Старый светильник, в котором оставалось еще немного жира, явил взору нехитрую обстановку помещения, треть которого занимала печь. Сначала Мира только ходила кругами. Не могла остановиться и успокоиться. Чтобы как-то занять себя, затопила печь. Благо дрова еще оставались. На улице уже довольно холодно.

Побродив еще немного, Мира тяжело опустилась на широкую деревянную лавку.

Моноец явно ранен. Она не видела, в какое место. Но он точно не отдохнуть прилег. Наверное, сбежать пытался, трус, да силы закончились! Мира сжала кулаки. Она почувствовала ужасную злость, раздирающую все ее существо на мелкие клочки. Пусть подыхает! Это то, чего заслуживают все они! Женщина снова вскочила и принялась нарезать круги.

Если его не убьют ранения, то начатое закончит холод. Ночью земля уже покрывалась инеем. Все знали, что монойцы никогда не приплывали к ним зимой — слишком сурова здешняя погода для них, да и не сезон — штормит постоянно. Диво, что в этот раз появились так поздно — урожай уже давно убран. Еще несколько седмиц — и землю укутает ослепительное снежное одеяло. Поговаривают, что в тех местах, где живут эти чудовища, зимы почти такие же теплые, как и лета. Мира даже не могла представить себе такого. Это не укладывалось в голове. Неужели кто-то мог прожить целую жизнь и ни разу не увидеть, как с неба падают искрящиеся снежинки? Конечно, для тех, кто не родился здесь, зимы могли показаться тем еще испытанием на прочность, но Мира любила снег. Ей нравился холод. Особенно в те далекие времена, когда были живы еще батька с мамой, когда они проводили студеные вечера в тесной светлице одной большой семьей со старшими сестрами и младшими братьями. Никого не осталось в Топях. Оба брата разъехались в поисках лучшей жизни, да так и пропали. Может, нашли ее? Лучшую жизнь? Или сгинули, не найдя пристанища? Две сестры вышли замуж да уехали в соседние селения. А как родители с мужем померли, так совсем одиноко стало, хоть волком вой.

Хата понемногу нагревалась. Мира залезла на полати и калачиком свернулась на старой лежанке. Мысли ходили по кругу. Они снова вернулись к черноокому чудовищу. Пусть умирает. И совесть ее пред богами чиста, не от ее рук его постигнет смерть, и Мира будет отомщена. А если ни холод, ни раны его не возьмут, где-то там, по болотам, гуляет навка. Мирослава не знала, что она может сделать с человеком, повстречай его на своем пути, но догадывалась, что ничем хорошим для него это не обернется. К тому же в лесу, становящимся с каждым днем все холоднее, рыскают волки да кабаны. Медведи уже спать легли, но и без них хищников хватает. Монойцу никак не выжить. Эта мысль должна была приносить радость или, по крайней мере, удовлетворение. Но нет. Наоборот: какой-то червячок сомнения копошился внутри. Стараясь унять беспокойные мысли, северянка обхватила руками голову. Она не знала, как долго пролежала так, но в конце концов дремота одолела ее.

Ее окружал детский плач. Он доносился из колыбельки, которая висела в том месте, где Мира у Драганы ее никогда не видела. Женщина наклонилась, но младенца там не было. Она пыталась найти источник звука, но никак не могла. Ходила по хате, заглядывала в сени, под печь и даже в саму печь — но никак не находила ребенка. А он так жалобно звал… Наконец она попыталась открыть дверь, но рядом появилась сама старая знахарка и, как в тот раз, схватила ее, не давая выйти. Драгана смотрела на нее и медленно качала головой, не говоря ни слова. А потом подвела Мирославу к ведру с водой и, положив ей руку на затылок, заставила наклониться ближе. Северянка видела себя в отражении: голубые глаза, маленький нос с чуть заметной горбинкой, светло-русые волосы, заплетенные в толстую косу. Драгана стояла сзади и все настойчивее приближала ее лицо к поверхности воды. Мирослава начала сопротивляться, но не могла. Тело не повиновалось ей. Вот кончик носа уже коснулся водяной глади. Мира дернулась, но Драгана держала железной хваткой и резко опустила ее лицо в ведро. Холодный ужас захватил ее, будто вместо крови по телу побежал лед. Мирослава билась что было мочи, дергала ногами и руками, вся одежда от шеи и до живота пропиталась жидкостью, но старуха только крепче сжимала ладонь на ее шее. Дыхание закончилось, сил терпеть не осталось. Сделав последний отчаянный рывок, она жадно вдохнула. Но вместо студеной колодезной воды, которым было наполнено ведро, нос и рот заполнило что-то другое. Тягучее, сладкое, теплое. Она дышала этим, наполняясь чем-то новым. Чувствовала, что даже сердце забилось по-другому. Хватка ослабла, а через несколько мгновений перестала чувствоваться вовсе. Мирослава подняла голову из ведра. С лица стекали капли и бередили водяную гладь, не давая хорошо рассмотреть отражение, но в какой-то момент женщине почудилось, что оттуда зелеными, как у кота, глазами, на нее смотрит Драгана. Только у нее не старое сморщенное лицо, а молодое: гладкое и красивое. Мира проморгалась — теперь водяная гладь отражала лишь ее.

Она резко подхватилась. Хату заливали яркие солнечные лучи. Это сон. Только сон. Но в следующий момент она поняла, что лежит на полу, прямо посреди хаты, а не на полатях, куда забралась перед сном. Колыбельки действительно не нашлось, да и откуда ж ей появиться? Если и были у Драганы дети, то очень-очень давно. Да и не говорили они об этом никогда. А вот ведро стояло. А вокруг на деревянном полу — впитавшиеся мокрые лужи, будто кто-то расплескал воду… Однако внутри — абсолютно сухо.

Мирославу передернуло. От макушки вниз побежали мурашки, поднимая каждый волос на теле. Неужели это не сон? Или, вернее, не совсем сон?..

Женщина вышла во двор. Она ощущала потерянность. В странном заторможенном состоянии набрала воды в ведро и медленно поднимала его из глубин колодца. Сон не давал покоя. И все же она не чувствовала опасности от Драганы-покойницы. Даже когда та крепко держала ее лицо под водой. Сейчас, вспоминая ночное видение, Мира чувствовала, что знахарка не желала ей зла, наоборот, хотела что-то показать.

С трудом вытащила ведро — сил совсем не осталось, она и не помнила, когда в последний раз ела. Зачерпывая руками воду, принялась жадно пить прямо из ладоней. Умылась, убрав грязную корку из крови, пота и слез. Ветер приятно холодил влажную кожу. Она подставила лицо солнцу щурясь. Это было хорошо. Последние солнечные дни перед долгой серой и почти беспросветной зимой.

А что если и вовсе перебраться сюда? Подальше от соседей? Все равно за ее спиной шепчутся. С тех самых пор, как она потеряла всю семью. Сначала северянка ловила на себе сочувственные взгляды, потом — недоуменные и даже слегка осуждающие, когда Мира сошлась со знахаркой. Что скрывать, все знали, что та обучает молодую вдову тому, что умеет сама. Все равно из Миры работник в поле никакой, а своего хозяйства не осталось. После смерти мужа пришлось продать лошадь, чтобы как-то прожить первое время. А земля, на которой они живут и работают, и так им не принадлежит. Все княжеское.

Староста наверняка согласится отпустить ее из общины при условии того, что она станет лечить нуждающихся. Ведь теперь, когда Драганы нет, Топи остались без знахарки. Почему эта мысль раньше не приходила ей в голову?

Мира не хотела больше замуж. Не было в ее селении ни одного свободного мужика, который вызывал бы в ней если не симпатию, то хотя бы какое-то нейтральное чувство. Да и на нее теперь никто не смотрел. Местные побоялись бы брать в жены такую, как она, — вызвавшую гнев богов. А иначе как объяснить, что Мира такая несчастливая, к тому же — бездетная?

Пора идти к старосте. Пусть вынесет решение.

Она поднялась и побрела обратно к селению. И вдруг вспомнила о вчерашней встрече с монойцем. Как пить дать уже мертвый лежит. Поделом. И все же при этой мысли больно кольнуло в груди. Где-то очень глубоко внутри она понимала, что он тоже человек. Или когда-то являлся им. И все же многолетняя вражда народов давала о себе знать. Мира с трудом могла представить, что эти свирепые захватчики когда-то тоже были во чревах матерей, когда-то бегали босоногими мальчишками, что они смеялись от счастья и плакали от горя…

Она с опаской подходила к тому месту, где вчера видела монойца. Заметила его еще издалека.

«Значит, мертв», — с каким-то облегчением подумала женщина. Уже смелее она подошла ближе и застыла. Мужчина был явно жив. На его неестественно сером лице выступила испарина, глаза — закрыты, только веки подрагивали да губы беззвучно шевелились.

— Тяжко умираешь, видно, боги не хотят забирать к себе такую черную душу, — склонилась она над раненым.

Он приоткрыл узкие глаза, но в них не отразилось понимания, их словно покрывала пелена. Человек смотрел куда-то сквозь Миру, и от этого становилось жутко. Она самыми кончиками пальцев приоткрыла плащ, в который он бессознательно закутался, и увидела, как на боку, в том самом месте, где скрепляются передняя и задняя часть кожаного доспеха, расплывается кровавое пятно.

Тяжесть поселилась в груди Мирославы. Она смотрела на этого иноземного богатыря, на это чужестранное чудовище… И ей стало его жаль. Он сильно страдал.

На поясе у него висели пустые ножны. Мира поискала глазами и заметила краешек рукоятки, торчащей из-под плаща. Женщина аккуратно взяла длинный нож. Начищенное до блеска лезвие сверкнуло на солнце, на миг ослепив ее. Мира зажмурилась. Ни капли крови. Он никого не убил.

Не успел или не захотел?..

Глупость какая. Они — безжалостные убийцы. Просто не смог. Княжеская дружина подоспела вовремя. И все же, может быть, он достоин того, чтобы прекратить его страдания? Мира аккуратно развязала доспех, сняла переднюю часть — мужчина вдохнул полной грудью и задышал глубже. Обеими руками она крепко сжала тяжелую рукоять, направив острие туда, где находится сердце. Видимо, раненый почувствовал легкий укол и снова раскрыл глаза. На этот раз он был здесь, с трудом сосредоточил на ней взгляд, чуть кивнул и улыбнулся, как бы давая согласие на ее действия. Мира смотрела на эту слабую, но очень искреннюю улыбку и медлила. А он глядел в ее глаза. И в них читалась такая жажда смерти, что у северянки задрожали руки. Он улыбнулся шире, из уголка глаза сорвалась капля и покатилась по виску. Мира и сама не заметила, как щеки ее стали мокрые. Он что-то шепнул на своем. Нетрудно догадаться, что торопил ее исполнить начатое.

Женщина сделала глубокий тяжелый вдох и, крепче сжав рукоять, занесла лезвие для одного точного удара…

— Коль хочешь — держать не буду, — молодой староста устало привалился к стене своей хаты, сидя на узкой деревянной лавочке.

Мира узнала, что ночь выдалась не менее тяжелой, чем день. Пока помогли всем раненым, пока собрали и спалили трупы врагов — в селении до сих пор было трудно дышать от горьковатого дыма, окутавшего все вокруг и не желавшего быстро рассеиваться. Отдельно — предали огню своих мертвецов. К счастью, в этот раз их оказалось немного.

Войко занял должность старосты совсем недавно, летом, переняв ее от почившего отца. Пару лет назад, когда Мира ходила еще в девицах, Войко и сам думал свататься к ней, даже пару раз гулять звал, да не срослось. Мало приданого она имела, по мнению его батьки.

Женщина исподтишка глянула, как Войко щурится в лучах обеденного солнца. Сейчас наверняка и рад. Вон, Богдана-красавица уже третьего малыша носит, живот такой огромный не по срокам, может, и двойней разродится. На Миру с прищуром поглядывает. Неужто ревнует? Не было бы ему счастья с Мирой. И все равно она прямо кожей ощущала, как от него исходит сочувствие. Ей сейчас это только на руку.

— Сколько наших полегло? — спросила Мира. Она вдруг поняла: так увлеклась своим горем, что и не замечает ничего вокруг.

— Трое, — нахмурился Войко. — А коли б не князь с дружиною, так и не говорили б с тобой сейчас, — он приоткрыл свой тулуп, где сквозь вырез рубахи виднелись окровавленные повязки.

— Я сделаю отвар, чтобы заживало скорее, — подхватилась. — Драгана научила.

Староста кивнул, продолжая мысль:

— Зато бесов этих всех того, — он провел ребром ладони по шее. — Ни один не сбежал.

У Мирославы захватило дыхание. Тут бы нужно рассказать о том, что произошло, но язык прирос к небу.

— Ну, что стала, как навку увидела? — протянул Войко беззлобно. — Перебирайся в свою глушь, несколькими мешками муки да крупы мы тебя обеспечим, а взамен будешь людей лечить замест Драганы-покойницы.

— Благодарствую, Войко, — Мирослава поклонилась. — Завтра принесу тебе лечебный отвар, трав-то у Драганы вдоволь в хате.

— Сделай побольше, Вячке и Дробну тоже неслабо досталось.

Мира склонила голову и оставила клюющего носом старосту в одиночестве. Сама пошла в свою хату собрать немногие пожитки. Однако вещей оказалось не так уж и мало, во всяком случае, на руках не донести. Пришлось просить телегу с кобылкой у соседки. Та поохала, поахала, что Мира приняла такое неожиданное решение, да на телегу не поскупилась. А Мирослава почувствовала, как от женщины повеяло облегчением. Что-то странное происходило. Она как словно знала, что на душе ее собеседников. Не сами мысли, но какие-то образы и ощущения улавливались довольно четко. И это пугало.



Поделиться книгой:

На главную
Назад