В прыжке

Про ужин дед тоже забыл, но я и об этом не стал говорить. Иначе получится, будто я все время ем, а это ведь не так. Хотя желудок слегка сводило и мне это ощущение не нравилось. На столе в кухне стоял сок – я выпил всего половину.

К счастью, мобильный интернет я еще не весь израсходовал и мне удалось дозвониться до Юакима по FaceTime. Ему стало любопытно, насколько у деда в доме грязно по шкале от одного до десяти. Я ответил, что примерно на шестерку, однако на самом деле было баллов восемь, не меньше. Зависит от того, с чем сравнивать. Больше всего Юакима впечатлило, что у меня прямо в комнате мотоцикл. Он даже уточнил, не в гараже ли меня поселили. Я пожаловался на плохой вай-фай – не хотел показывать остальные комнаты. Впрочем, Юаким и не настаивал. У него было что сказать: он подумал и теперь считал, что разгадка кроется в Марокко.

– Марокко? – не понял я.

– Вы же туда ездили, верно?

– Ага, туда.

А не странновато ли, что, впервые отправляясь за границу, наша семья поехала именно в Марокко? Другие ездят в Испанию, Италию или Грецию, а мы почему-то в Африку двинули. А что там продают на улицах? Я ответил, что все на свете – украшения, и маски, и плошки, и масла, и кафтаны, и картинки, а некоторые продавцы и бабушку родную с радостью бы продали. Нет, такой ответ Юакима не устраивал.

– Гашиш, – и он повторил, растягивая «и», как я много раз прежде, – гаши-и-и-и-и-и-и-иш.

В Эс-Сувейре многие разгуливают с карманами, битком набитыми наркотой. Похоже, Юаким был прав. И еще он добавил, что на наркоте можно целое состояние сколотить. Это все равно что завести у себя в подвале станок, который печатает деньги. А когда проворачиваешь такие дела, быстро наживаешь врагов. Начинается раздел территорий. И устранение конкурентов. Преступникам невозможно доверять, они алчные, обманывают друг дружку, они обидчивы и закладывают партнеров. Наверное, время от времени наркодельцам необходимо встречаться с подельниками лично, и тут уж не придумаешь повода лучше семейного отпуска в Марокко. Возможно, это нужно для того, чтобы передать подельникам деньги, которые через банк не переведешь.

У Юакима и другие соображения имелись, но мне уже было о чем подумать, поэтому я за его мыслями не успевал. А тот дядька, который явился к нам посреди ночи, – он упоминал о деньгах?

Я вспомнил книгу на тумбочке у папы. Ведь читать-то он не любил. В книге рассказывается о колумбийце Пабло Эскобаре. Я смотрел о нем кино по «Нетфликс» и прекрасно знаю, кто он такой. Он был крупнейшим наркобароном за всю историю человечества. Он отправлял в США самолеты и корабли, груженные наркотиками, а дома раздавал деньги беднякам.

Эскобар стал одним из первых богачей в мире, но в конце концов полицейские до него добрались. Юаким спросил, много ли налички папа держал дома. Сам папа называл себя старомодным и постоянно носил в бумажнике наличные. Банковские карточки называл пластмассками. Говорил, что если пользоваться карточкой, наверняка забудешься и потратишь лишнего. Нет, чемодана с деньгами у нас дома я не видал. И сейфа, спрятанного за какой-нибудь картиной, там не было. Хотя папе нравилось, когда деньги можно пощупать.

Но наркобарон?..

– Нет, я не говорю, что твой отец торговал наркотой. Просто если уж мы решили во всем разобраться, нам надо начинать хоть с какой-нибудь версии, – сказал Юаким. – Не знаешь, в его компании дела хорошо шли?

О работе папа говорил редко, разве что обо всяких прикольных случаях – например, когда один из поляков прострелил себе ногу из монтажного пистолета или кто-то из заказчиков попросил выложить ванную плиткой с фотографиями его умершей собаки.

В совсем раннем детстве я часто спрашивал папу, много ли у него подчиненных, потому что количество их менялось в зависимости от заказа. Иногда он отвечал, что их восемь, потом их стало четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать и, самое большее, – девятнадцать. В последний раз я задавал этот вопрос года два назад.

Но поляки и литовцы, которыми командовал папа, ремонтировали чужие дома, а не глотали пакетики с гашишем. Кстати, возможно, сейчас пакетики с наркотой больше никто и не глотает – может, их прячут куда-нибудь в потайной карман в чемодане. Во всяком случае, сам папа гашиш себе не колол и не курил. В этом я железно уверен.

Юаким сказал, что гашиш не колют. Может, он и прав. Мы немного это пообсуждали.

– Как же это выяснить-то? – спросил я. – У меня знакомых торчков нету… Да и у тебя тоже.

– Я попробую узнать, – ответил Юаким. Думаю, узнавать он будет в интернете.

Я принялся вспоминать все, что случилось в Марокко. Что же было в ту нашу поездку? По правде говоря, в последнее время я частенько ее вспоминаю.

Юаким вырвал меня из размышлений – поинтересовался, когда я вернусь в школу, а я ответил, что, наверное, последним узнаю, что со мной произойдет. Еще Юаким спросил, что это за звуки. А, ну это, похоже, собаки на улице подвывают. Юаким удивился – какие-то странные собаки. Я сказал, что собак там две, и я такой породы не знаю. Они почему-то трутся о стенку. К тому же тут еще и телик на полную громкость включен. Может, и радио тоже.

Я постарался отойти подальше от стены, отделяющей мою комнату от дедовой спальни. Когда я забился в самый дальний угол, за мотоцикл, и накрылся с головой одеялом, стоны почти стихли.

Глава 16

Я почему-то вспоминаю, как папа купался в море. Каждый раз на одной и той же отмели, а я стоял неподалеку. Это был наш лучший отпуск. И самый ужасный. Чуть дальше в море волны бурлили, словно в джакузи. Туда ни папа, ни я не заходили, потому что мама строгим голосом прочла нам лекцию о подводных течениях. Мама с Бертиной стояли на берегу и смотрели на двух одиноких дурачков, плескавшихся у бесконечного побережья, которое наверняка протянулось вокруг всего земного шара. Но мы с папой ничего не могли с собой поделать – у нас не получалось просто смотреть на воду, нам непременно надо было в нее влезть. К тому же она была не холодная, хотя кто-то и сказал нам, что на дворе зима.

Городок назывался Эс-Сувейра. Мы долго тренировались правильно произносить это слово. В конце концов получилось – надо было лишь привыкнуть, прислушаться к бормотанью местных, и звуки сложились сами собой: «Эс-Сувейра».

Время года, которое они называли зимой, для нас было все равно что лето. Но думаю, что, появись мы там, когда лето по-настоящему, – оказались бы в парилке. А я, когда сильно потею и обгораю, совсем расклеиваюсь. Но мы там были зимой, поэтому кроме нас никто не плавал – прямо как дома, там тоже зимой в воду лезут разве что чокнутые моржи.

Во время отлива на пляже играли в футбол. Потом подростки сбивались в стайку и курили, расположившись возле стены. А три девчонки фотографировались.

В ранней молодости папа уже бывал в Марокко, но так давно, что год я забыл. Он все рассказывал, как там тепло и совсем по-другому, а когда термометр за окном дрожит от холода, такие рассказы могут едва ли не согреть. Странно, что папа презентацию про Марокко не сделал. Стоя по колено в теплой морской воде, я представлял, как одноклассники пишут контрольные по математике и бегают по спортзалу, и думал, что не зря мы сюда уехали, пускай даже в школе меня и не пожелали отпускать с уроков.

Я лег на воду и спросил, не пора ли нам освоить виндсерфинг. Папа был совсем не против – разумеется, он и сам давно об этом мечтал.

По вечерам мы ели рассыпчатый кускус и по-настоящему вкусные оливки. По утрам бегали с папой по пляжу, а на обед заказывали свежевыловленного угря.

Мы бродили по медине – так там называли старый город, – с ее бесконечными кафешками, магазинами и попрошайками. Чай там называли берберским виски, и на вкус он был как жидкий сахар. Все чем-то торговали, но не навязывались, а когда мама решала что-нибудь купить, это ей доставалось намного дешевле, чем было указано на ценнике. Папа научил меня торговаться, и будь у меня собственные дирхамы, я приобрел бы кучу сувениров, хоть мама и твердила, что покупать мы должны лишь то, без чего ну никак не обойтись. Как, например, крем, который она купила. И шаль. И резную деревянную статуэтку.

До этого каждое лето мы уезжали на дачу и жили там – неделя за неделей. Дачу я любил, и друзей, с которыми играл у пристани, тоже, но порой мне хотелось увидеть еще что-нибудь кроме однообразного норвежского побережья. Юаким побывал на трех континентах и гулял по городам, о которых я и не слыхивал. А этим летом уже мне предстояло вернуться домой и привезти кучу разных историй, имя загадочного города и три магнитика на холодильник. Папа купил их у дядьки, который всю жизнь словно в пещере прожил.

Мне бы следовало поделиться впечатлениями не только с Юакимом, а перед классом выступать, но это не мое. Может, надо было рассказать Юакиму вообще обо всем, но когда твои каникулы похожи на загадочную сказку, это приятнее, и я рассказывать не стал.

А каникулы и впрямь получились невероятные. Мы ездили на экскурсии и загорали, а мама вспоминала те времена, когда была подростком. Папа рассказывал, как он катался на поездах по разным странам и доехал до тех мест в Испании, откуда на пароме рукой подать до Марокко. Дома они об этом никогда не говорили, по крайней мере, при мне.

Купались мы каждый день, но в волны не бросались – по мнению мамы, такие огромные волны по плечу лишь профессиональным серферам. На пляже мы постоянно говорили о шерстяных варежках и теплых носках – дома, мол, сейчас в них все щеголяют.

На берегу вокруг валялись рыбины, похожие на каких-то невероятных змей. Чайки слетались пировать на разложенные по причалу сети, в которых застревали остатки рыбы. Все было грязным и пыльным, интересным и удивительным, странным и необычным. Сперва запахи манили и будоражили, а в следующую секунду казались тошнотворными. Тянуло перефотографировать все и вся и выложить в инстаграм, но я сдерживался – вдруг марокканцы рассердятся и потребуют с меня денег?

Некоторые считают, что на свете немало способов быть счастливым, но я уверен – это был один из лучших. Однако жизнь – она как ветер в горах, меняется за секунду. Зимой по телевизору как-то сказали, что буря может разразиться всего за несколько минут.

– Давай сделаем маме сюрприз и купим бутылку вина? – предложил папа по пути в отель, который мама называла «Тысяча и одна ночь». Я думал, что он называется «Мумбаи», хотя на самом деле его название было «Мумтаз Махал». Шел восьмой час вечера, стемнело примерно час назад. А ужинали тут часов в восемь-девять, не раньше, как бы ни сводило от голода желудок.

Папа растолковал, что алкоголь здесь достать непросто, потому что страна мусульманская, тут больше курят гашиш, а не вино пьют, хотя, строго говоря, и то и другое запрещено.

Бывало, дома мама с папой выпивали за ужином немного вина, правда, нечасто. Однако сейчас мы на отдыхе, и папа узнал, что где-то в переулках неподалеку имеется лавочка, торгующая хорошим марокканским вином с длинным французским названием, которое даже он повторить не сумеет.

– Мы с Дидриком пойдем по нашим мужским делам, – сказал папа маме.

– А куда? – спросила Бертина.

– Говорю же – по мужским делам. А не по девчачьим, – ответил папа.

– А девчачьи дела – это как? Ну скажи, ну пожалуйста! – не отставала Бертина.

Мы улизнули до того, как начался спор, который папа называл войной полов. По пути из медины кто-то прошипел нам: «Гаши-и-и-и-и-иш». Папа не ответил.

Мы немного прошлись по пляжу – папе запомнилось, что нам надо свернуть в переулок. Вскоре мы поняли – дорогу нам объяснили неправильно. Папа спросил прохожего, но тот, даже не дослушав, прошагал мимо. Искать здесь спиртное – все равно что интересоваться, где торгуют свежей свининой.

Мы углубились в переулки, удаляясь от пляжа, и фонарей вокруг было маловато. Если прежде народа вокруг было столько, что не протолкнуться, то сейчас все куда-то подевались. На бордюре дремала пара кошек, а в небе над нами кричала чайка. Затея с сюрпризом для мамы мне разонравилась, и я зашагал быстрее, хотя и сомневался, что мы идем правильно.

Как это случилось, не знаю, но когда я повернул голову, папы рядом не оказалось. Его как будто инопланетяне украли, а может, он в канализационный люк провалился. Я вернулся, ожидая увидеть его за углом. Однако и там было пусто. Сперва я крикнул: «Папа!» Потом – «Стейн!» Но ответили мне только чайки. А когда я вновь обернулся, там стоял этот мужчина. Я отступил на пару шагов. На голове у него был капюшон, одежда напоминала мешковатый халат. Папа как-то говорил, что это что-то вроде национального костюма и называется кафтан.

– I can’t find my dad[3], – сказал я и сглотнул.

Мужчина неподвижно стоял посреди улицы и смотрел на меня. Я повторил: «Dad» и махнул рукой назад. Мужчина медленно подошел ко мне.

Я мог бы убежать. Разумеется, мог.

Почему я не убежал, не знаю.

В этот миг всё в нашем путешествии резко переменилось. Как будто ветер в горах подул в другую сторону. А если призадуматься, переменилось не только путешествие. Наверное, поэтому я сейчас об этом и думаю.

Я будто бы должен непременно подумать о том, что именно с папой было не так. Это словно делает его более настоящим – сейчас, когда рядом его больше нет. А еще у меня чувство, будто случившееся тем вечером как-то связано со всем, что произошло потом. Вот только я понятия не имею, как все связать.

Вообще странно, но когда много думаешь, тоже устаешь. Я встал и прошелся по комнате, а потом опять сел и принялся читать в интернете про морских черепах. Взять, например, кожистую черепаху – их становится все меньше. Дело в том, что черепашата, вылупившись из яиц, ползут на свет человеческого жилья, а не в море – единственное место, где они способны выжить.

Я потушил свет, залез в кровать и подумал, что грустно, наверное, быть черепашонком и обнаружить, что ты заблудился.

Глава 17

Бессонница – что-то вроде заболевания мозга. Его клетки работают сверхурочно и в конце концов совершенно выматываются. Возможно, в будущем люди научатся вынимать мозг на ночь и класть его в стакан, чтобы хорошенько выспаться. Сперва я думал о папе, но затем отбросил все мысли, старался вообще ни о чем не думать. Даже про морских черепах не вспоминал. Но и это не помогло.

Я повернулся на спину, положил одну ногу поверх одеяла и уставился в потолок. Полежал на правом боку. На левом. На спине. И опять все заново.

Время от времени мне казалось, будто я задремал, но ненадолго. А ведь прежде до самого обеда мог проспать, если не разбудить вовремя. Я засыпал в машине и в поезде, на диване при включенном телевизоре. Помнится, однажды вечером заснул даже, разговаривая с мамой.

В основном я не спал из-за разговора с Юакимом. Неужто папа повез нас с Марокко, потому что занимался контрабандой гашиша?

Я вскочил и побежал в туалет – захотелось по-маленькому, но выдавилось всего несколько капель. Зеркало в ванной у деда было такое заляпанное, что я собственного отражения разглядеть не мог. Еще было три зубные щетки, и у каждой прическа как у самого дедушки. Я помыл руки и, не найдя полотенца, вытерся туалетной бумагой.

Обернувшись, я вздрогнул: на пороге стоял дед в одних трусах.

– Ну надо же, не мне одному приспичило, – он протиснулся мимо меня.

Не успел я выйти из туалета, как в унитазе уже весело забулькало. Так и не помыв руки, я поднимался в комнату, и тут дед меня окликнул:

– Ты вот что – прости, – он отряхнулся, – еды-то я тебе и не дал.

Я сказал, что это не страшно. Дед предложил пройти на кухню. Даже выбор есть – либо хлопья без молока, либо спагетти без кетчупа. Или спагетти с хлопьями.

Я выбрал спагетти, и дед налил в большую кастрюлю воды. Открыв себе пива, он спросил, люблю ли я вообще сок. Я подумал, что у дедушки мне будет очень трудно сделать хоть что-нибудь правильно. Ответил, что сок люблю, а вот кофе – нет. Но кофе посреди ночи дед и сам не желал пить. Он отхлебнул еще пива и тихо рыгнул. Я заметил, что микроволновка была подозрительно черной. Дед перехватил мой взгляд.

– Я тут недавно пиццу в ней забыл. Причем огнетушитель у меня тут без надобности лет сто простоял – я уж думал, и не работает, ан нет, сработал! Но пришлось мне тогда без пиццы обойтись.

Дед пустился в воспоминания о других своих кулинарных неудачах – он так это назвал. А мне захотелось рассказать, как я однажды посыпал пиццу не паприкой, а чили, но где уж мне тягаться с его пожарами и взрывами!

– Если хочешь, могу тебя завтра в школу отвезти. Только не очень рано. Или тут позанимаемся.

– Тут?!

– Ну да. Назовем это занятиями, но учиться будем тому, что полезнее всего, – жизни, дружок. В школе такому не научат.

Настоящие дедушки вроде как должны налево и направо сыпать всяческими мудростями, вот и мой наконец-то выдал что-то подобное. По-моему, при этом он пукнул, но почти беззвучно. В соседней комнате что-то стукнуло, я вздрогнул, и дед это заметил. Он сказал, что в старых домах полным-полно непонятных звуков, а я спросил, запер ли он дверь. Точно он не помнил, но пообещал проверить.

– Почему мы так редко ездили к тебе в гости?

Дед потер морщинистую щеку. Наверное, надо бы мне повременить с такими вопросами. Ведь ответ-то мне почти известен. В разговорах мама с папой редко упоминали дедушку, но когда такое случалось, папа называл его не иначе как чокнутым алкашом. А может, ненормальным пьянчугой. Или одновременно и тем и другим.

– Ты бабушку не помнишь? – спросил дед.

– Фотографии ее видел.

Может, у деда столько морщин, потому что он то и дело трет лицо ладонями? Я ждал, когда он еще что-нибудь скажет, объяснит, как все это связано с бабушкой – ведь умерла-то она много лет назад.

Глаза у деда были похожи на только что вымытые окна. Он снова хлебнул пива, тихо рыгнул и поставил бутылку на стол. На часах над столом натикало полтретьего. Дед пожевал губами – может, старался распробовать слова, что собирался сказать, но, похоже, вкус его не устроил. Я слегка замерз, однако за носками идти боялся – вдруг он решит сказать что-нибудь важное?

– Черт, что ж вода-то эта идиотская никак не закипит…

Глава 18

Дед говорил, как важно начать с чистого листа. Это понятно. Но я никогда не думал, что день тоже можно так начинать. Обычно мои дни уже расписаны, причем кем-нибудь другим. Но, возможно, сегодняшний будет отличаться. В школу я не пойду. Дед, пожалуй, прав – один день вполне можно пропустить, даже если никто не умер, а сам ты не болеешь.

Мы кучу времени убили, чтобы заполнить лотерейные билетики – на мой взгляд, это было странновато, но дед каждую цифру обдумывал – словно чем больше времени потратишь, тем точней угадаешь. Он и меня спросил, и я посоветовал написать «15». Число пятнадцать дедушку обрадовало. «Ну разумеется, Дидрик, это ж очевидно!» – воскликнул он и вписал его. Я сказал, что сперва хотел предложить тринадцать, но дед возразил – он уже вписал, исправлять поздно.

Завтрак оказался получше, чем ужин, что мы ели посреди ночи: дед сбегал к соседям, одолжил яиц и приготовил омлет с перцем и укропом. Сок закончился, и он поставил передо мной чашку чая. С горячими напитками я особо не дружу, даже не знаю почему, однако сейчас, чтобы дед не подумал, будто я совсем на голову больной, старательно глотал чай. И лучше бы, конечно, ему курить на улице, но ведь я тут не живу, не мне и правила устанавливать.

Вышли мы уже около двенадцати. Впрочем, дальше веранды не ушли – дед выдвинул кресло, уселся в него, предложил мне тоже присесть.

Кресло было одно, на кровать садиться не хотелось, и я принес с кухни табуретку. Тщательно прикурив, дед принялся рассказывать, как однажды ездил на рыбалку. Когда именно это было, я не запомнил, но помню, что рыбы дед не поймал. Палатка у него сгорела, пришлось ночевать прямо под открытым небом, и комары устроили у него на лице настоящий пир.

Дед считал такие случаи весьма поучительными. Больше на рыбалку он не ездил, и я понял – по крайней мере сегодня рыбу мы точно ловить не будем.

Сам я сроду на рыбалке не был, поэтому сказал, что лучше побывать в океанариуме – посмотреть на морских черепах, хоть и зря их держат в неволе. Дедушка ответил, что вокруг развелось чересчур много собачников. Лучше бы выпустить собак на волю, и пускай бы они жили в лесу, стаями, а не гадили прямо ему под ноги. Я рассказал про Марокко – там собаки свободно бегали по улицам, выискивая пищу, а на поводке я ни единой не видал. И никто не ловил их, не мучал и не ел. Дед сказал, что считает себя собаконенавистником, однако не пинает собак и не бьет – просто не сюсюкается с ними.

Мы обсудили много такого, о чем, как я думал, вообще не говорят: людей, которые вдруг ни с того ни с сего пятятся, то, как глупо, что в барах запретили скидки для постоянных клиентов, разницу между футами и метрами и срок, который должен отслужить садовый шланг для полива.

Когда я переключился на одноклассников, дед рассказал про одного из тех, с кем вместе учился и кто потом умер от рака. А я кое-что выложил о Матильде – она то и дело задает вопросы, это, с одной стороны, бесит, а с другой довольно прикольно. Оказалось, у деда есть приятель, который встречался с женщиной вдвое старше. Я не все понял из дедушкиных историй, но, кажется, мало с кем еще из взрослых мне удавалось так интересно поболтать.

Дед сказал, нам надо раздобыть еды, и спросил, есть ли у меня деньги. Мама сунула мне с собой пару сотенных, и я их отдал.

В магазине дед положил в корзинку замороженную пиццу, упаковку туалетной бумаги и пиво. Я попросил взять еще сока, и он добавил два пакета сока. Когда мы проходили мимо холодильника, мне захотелось мороженого, но я вспомнил, что пиво дорогое, и промолчал.

На выходе дед бросил в ящик лотерейные билетики и подошел к игральному автомату, где надо получить три одинаковых фрукта на картинке. Судя по тому, как дед выбранился, он не выиграл. После этого мы встретили приятеля дедушки – примерно того же возраста. Тот заявил, что у него инфаркт, но на это дед лишь рассмеялся, а по пути к машине сказал, что его приятель – ипохондрик. Что это за болезнь, я спрашивать не стал.

Не дойдя до машины, дедушка предложил заглянуть в кафе, и я порадовался, что мы не купили мороженое – оно все равно растаяло бы. Дед заказал пиво, а мне принесли стакан воды: до двадцатого числа надо правильно расставлять приоритеты. Наверное, двадцатое как-то связано с деньгами – догадался я. А вообще неплохо бы знать, какое сегодня число.

– Ну так что, Дидрик, как тебе жизнь-то в целом? Мерзотная?

Такого вопроса я не ожидал.

– По-моему, могла бы быть и получше, – продолжал он, – но в том, что со Стейном произошло, твоей вины нету. Сам-то это понимаешь? Тут, видать, я больше всех виноват.

– Ты? Да тебя ведь там даже и не было!

– Знаешь, что такое ролевая модель?