Помоги проекту - поделись книгой:
Возможно, однажды Юаким задаст тот же вопрос, что и Матильда. Тогда я уже не отвечу: «Прикольно». Это будет немного похоже на рассказ о том, как ты съел червяка. Всем ясно – это мерзко и не особо вкусно. Большинство поклялись бы этого больше никогда не делать, даже за кучу денег. И если, съев червяка, спать не будешь пару ночей, то мой случай – это как один и тот же фильм по «Нетфликс», который крутят без остановки.
Вообще неплохо бы в эти бессонные ночи поразмышлять над ответом Юакиму, если тот спросит.
Мы пошли в раздевалку, и я переоделся, хоть Юаким сказал, что мне наверняка можно прогулять. Физкультура и впрямь будет в спортивном зале – предстоит играть в самую скучную в мире игру. В вышибал. Ее и спортом-то не назовешь. От тебя только и требуется, что быть худым и быстро уворачиваться от мяча. К счастью, мы с Юакимом попали в одну команду, а его коронный номер – это схватить мяч и не выпускать его из рук, пока остальные члены команды гоняются за противником.
Не знаю, как так вышло, но все наши приятели по команде уже выбыли, остались лишь мы с Юакимом. В команде противника игроков столько же, сколько у нас, зато болельщиков прибыло, и мне даже почудилось, будто кто-то выкрикнул мое имя. Тут со мной что-то случилось – мне захотелось выиграть. «Мы их сделаем!» – заорал я Юакиму, а тот ответил: «Ясен пень!» Проблема лишь в том, что мяч-то у противника, а куда деваться на линии огня, я не представляю.
Юаким метался, как тигр, я же больше напоминал морскую черепаху. Сразу ясно, в кого целит Фредрик из вражеской команды. Я знаю, что после школы он ходит на силовые тренировки. Так что если уж он решил кого выбить, то именно что выбивает. Фредрик поднял руку, отвел ее за плечо и резко выбросил вперед. Мяч полетел прямо в меня, и в эту же наносекунду я понял, что мне не увернуться. Еще миг – и Юаким бросился наперерез мячу. И спортзал вдруг исчез. Перед моими глазами папа – сделав гигантский прыжок, он несется наперерез выпущенной мне в голову пуле.
Юаким будто завис в воздухе, но затем рухнул на пол. Кто-то радостно заорал. Физрук что-то довольно сказал, а Юаким показал всем пойманный мяч. Я увидел все, ничего не упустил. В двух местах одновременно находиться невозможно. Нельзя.
– Ты чего? – спросил Юаким.
Папа лежит посреди гостиной. И не шевелится. Я думал, будто не видел этого. Мама с Бертиной кричат. И еще я запомнил лицо того незнакомца. Сотни раз оно появлялось у меня перед глазами. А вот папа – оказывается, он, истекая кровью, лежал прямо передо мной. И я это видел. Сейчас, когда я все вспоминаю, мне кажется, что он шевелился, но едва заметно. Револьвер у меня в руке вдруг стал легким. Пальцы сильные и быстрые, и я резко давлю на курок. Как папа учил.
Учитель попросил нас играть дальше. Попросил нестрого. Зажав под мышкой мяч, Юаким подошел ко мне и прошептал кое-что – так тихо, что никто, кроме меня, не услышал. И я выполнил его указания: выбежал из спортзала, но не остановился, направился в раздевалку, а оттуда – в коридор. Во дворе на лицо мне упали холодные капли дождя. В горле жгло, икры сводило, однако я бежал, бежал совсем не к дому Берит и Карла, а в противоположном направлении.
Нет, я не ошибся. Я бежал домой.
Глава 11
Жаль, что у меня такие короткие ногти. И ни отвертки, ни ножа при себе нет. Несмотря на это, спустя некоторое время мне удалось проделать дырку и просунуть в нее указательный палец. Сигнализация включена, но я знаю код, так что это меня не пугает. Разумеется, захвати я ключ, и все было бы проще, вот только на физре с ключами в карманах особо не попрыгаешь.
Чуть пораскинув мозгами, я вспомнил про окно на кухне. Папа все обещал его починить, но там по-прежнему виднелась щель. Вообще-то странно, что папа ее не заделал, – его все называли рукастым, а папина фирма занималась ремонтом ванных комнат и установкой кухонь. Он про все это говорил, что дома повара готовят очень плохо, поскольку выкладываются на работе. У меня знакомых поваров не было – проверить не получилось бы.
Я поднял оконную раму и ввалился в кухню, рухнув прямо на пол. Прислушался – в доме тихо. Поднявшись, я достал из серванта на кухне пару крекеров, а на стойке стояли кофейные чашки, которых обычно там не бывало. В коридоре я приостановился и посмотрел на лестницу. Потом перевел взгляд на дверь в гостиную. Сколько бы я ни силился, не мог представить, как я с револьвером в руках спускаюсь по лестнице, а из коротких штанин торчат голые ноги. Как будто все это позабыл, хотя знал, что так и было.
В гостиной тщательно прибрались. Сломанный стул выкинули. Ковер исчез – наверное, на нем оставались пятна крови. Интересно, в таких случаях сперва дожидаются, когда кровь запечется, или смывают ее сразу, стоит кому-то умереть? По телевизору показывают, что мертвецов непременно фотографируют. Бывает, я оцарапаюсь, и кровь тут же запекается, но, возможно, целая лужа высыхает медленнее. В школе нам рассказывали, что в человеческом теле пять литров крови, и я уверен – из папы вытекло почти все.
Какое-то количество, конечно, попало в щели между досками и превратилось в тонюсенькую корочку. Но отсюда пол казался совершенно чистым. Никто бы и не подумал, что на него вылилось столько крови.
Мама уверена, что теперь не сможет сидеть тут, в гостиной, на диване и смотреть телевизор. Она вроде как будущее пытается предсказать. А я вообще не знаю, что завтра случится. Не удивлюсь, если всё вдруг вообще изменится. У меня мнение порой меняется за несколько минут, а время от времени такое чувство, будто за ночь поменяли мозг. Надеюсь, это не болезнь. Вряд ли маме сейчас нужен еще и чокнутый сын. К тому же она – точь-в-точь как папа: если уж вбила что-то в голову, то прямо как осел становится. Поэтому придется нам, видимо, переезжать.
Сейчас наша гостиная – одно из самых мирных мест на свете. Я немножко посидел на диване, включил телевизор, выключил его. Присел на свое место за обеденным столом, но на столе было пусто, и я погрустнел. Это мамин стул в ту ночь сломался. Я взял папин и передвинул его на место маминого. Ей он теперь нужнее.
Поднявшись по лестнице, я услышал, как скрипнула верхняя ступенька. Она всегда скрипела. Не забыл ли я об этом в ту ночь? Перешагнул ли через нее?
В родительской спальне исчезла коробка с кровати. И сама кровать была застелена. Дверь в гардеробную закрыта. Из-под кровати выглядывают папины тапочки. На тумбочке лежит книга о Пабло Эскобаре, которую папа, если верить закладке, только-только начал читать. По-моему, он и купил ее по собственному желанию, и для того, кто от книг не в восторге, это похвальный поступок. Папа как-то сказал, что в кино ему больше нравятся отрицательные герои, а не положительные. У них характеры интереснее. А у положительных нет души. А вот я больше люблю положительных, пускай они даже неинтересные и бездушные.
У меня в комнате все было так, словно я только что встал. Ящики комода выдвинуты, впрочем, это потому что женщина, когда пришла тогда со мной за вещами, то и дело меня торопила. На столе лежит все, что я позабыл: зарядка для телефона, книга о черепахах и пижама, из которой я вырос так, что брюки вскоре будут напоминать шорты. Пижаму, в которой я был в ту ночь, мне пришлось снять. Зачем она понадобилась полицейским, я не знаю. Возможно, как доказательство. Не сказал бы, что скучаю по ней. Видать, я не из тех, кто скучает по одежде.
У меня в комнате пахнет не так сильно, как дома у Берит с Карлом. А может, запах собственного пота просто не чуешь? В моей комнате – мой запах. Здесь мой дом. И кровать прямо манит меня. А за стол можно сесть, включить компьютер и играть. Еще можно улечься на пол и пялиться в потолок.
Внезапно снизу послышался звон ключей. Дверь хлопнула. Я вздрогнул – не сильно, но достаточно, чтобы сердце рванулось куда-то прочь с привычного места. Окно слишком высоко, выпрыгнуть не получится, а под кроватью пылища толстым слоем. Я поспешно юркнул в шкаф, прикрыл дверь и присел на пол рядом с рюкзаком и драконом – папиным подарком. Что происходило на первом этаже, сказать было трудно, поэтому я чуть приоткрыл дверцу и, придерживая ее пальцем, оставил небольшую щелку. Кое-что я услышал.
Сперва я сомневался, но чем дольше вслушивался, тем очевиднее становилось, что мама плачет.
Глава 12
– Тут сверху одежда, – Юаким протянул мне рюкзак, из которого торчал пакет.
Я предложил ему войти. Он кивнул и разулся. Оказываясь в новом доме, Юаким непременно оглядывается и мычит – что-то вроде: «Хм-м». Будто оценивает вкус тех, кто тут живет. Сейчас времени ему понадобилось всего ничего – совсем скоро он заявил, что дом у Берит с Карлом обставлен со вкусом. В комнате сидела Бертина, поэтому мы с Юакимом спустились в подвал. Ничего похожего на комнату там не было, а просто большое пустое помещение – хозяева не знали, подо что его приспособить. Оконца слишком маленькие, так что в случае пожара вряд ли вылезешь, особенно если попа толстая. Значит, спальню тут не устроишь. Берит уже много лет талдычила, чтобы сделать тут тренажерный зал, но у Карла на спорт, похоже, была аллергия, поэтому он настаивал на домашней пивоварне. Вот только идею эту, кроме папы, никто не поддерживал, а значит, теперь вообще ничего не выйдет.
Стульев в подвале не было, и я уселся на пол. Юаким предложил помедитировать – замычал и соединил кончики пальцев. Получилось не особо смешно, но мы засмеялись. Юаким читал в интернете про одного чувака по имени Будда Бой – он вроде как десять месяцев медитировал и все это время ничего не ел и не пил. Мы решили, что наверняка жульничал. В интернете вообще много всякого такого, что на правду не похоже. В школе сказали – в «Википедии», например, статьи кто угодно может редактировать, а ведь людям вообще доверять не стоит. Об этом и еще о медитации я довольно долго болтал, хоть и не ждал от себя такого. Но на то и причина есть. Если перестану говорить про интернет, медитацию и Будду Боя, придется, наверное, объяснять, что со мною случилось в школе.
Когда я уже повторял все по второму разу, Юаким сказал, что хотел бы вышить картинку с Будда Боем, а внизу подпись: «Хороша кашка, да мала чашка». Не уверен, что это было смешно, но на всякий случай засмеялся и, наверное, чуть переборщил, потому что чуть не задохнулся.
В помещении без мебели тишина какая-то более громкая. У каждого движения собственное эхо. Темы для разговоров у меня закончились. По крайней мере, не очень важные, такие, которые отдаляют мою настоящую жизнь. Наверное, мне надо все объяснить Юакиму. Но сперва сесть поудобнее, а то когда медитируешь на полу, все тело ломит. Может, это еще потому, что с утра-то я довольно долго просидел в шкафу. Будда Бой на моем месте, небось, такого и не заметил бы. Те, кто много медитирует, наверное, не обратили бы внимания, если бы их мама принялась разговаривать сама с собой в доме, который считает пустым. Медитируй я побольше – и не услышал бы, как она зашла ко мне в комнату и целую вечность стояла там. Я уж думал, меня обнаружит. Знай я раньше, что умею так ловко задерживать дыхание, – я бы и нырял почаще.
Юаким осмотрелся, но в пустой комнате мало чего увидишь. И я прекрасно понимал, что именно я должен ему рассказать.
– Сегодня я сто лет в шкафу просидел, – проговорил я. Наверное, как-то глупо.
– В наше время людям следовало бы почаще сидеть в шкафу, – одобрил Юаким.
– Тебе бы психотерапевтом работать.
– Ты это говоришь, потому что если бы мы не разговаривали, то могли бы пойти поиграть на компьютере.
– В спортзале… Ты был очень похож на папу… Он так же прыгнул.
– В смысле?
– В гостиной. Той ночью…
– А-а… Ясно.
Вот и поговорили. Как и убеждал меня психотерапевт, у меня за спиной будто бы висел тяжеленный рюкзак и с каждым произнесенным словом он становился на килограмм легче. Юаким рассказал, что на уроке норвежского Матильда задавала какие-то совершенно безумные вопросы. А я признался, что хочу домой.
– Ну, по крайней мере, мебели у вас там побольше, – поддержал меня Юаким, и его слова тихим эхом прокатились по подвалу.
Глава 13
Неужели мы всё делаем по какой-то определенной причине? Наверное, да. Но зачем я взял ту банку с краской, я и сам себе не могу объяснить. Сперва в школе у нас полгода простоял запертым спортзал, потом меняли панели на потолке в коридоре и классах, а сейчас им еще и красить приспичило.
Поблизости никого не было, значит, рабочие пошли обедать. Я подхватил банку, и синяя краска едва не расплескалась по полу. Класс наш стоял незапертый – это такой проект под названием «Доверие». Пододвинув к шкафу стул, я приоткрыл дверцу и взгромоздил банку на самый верх, на дверцу.
Как только я вышел из класса, прозвенел звонок. Я дождался, когда учитель вместе с одноклассниками протопает мимо. Настроение у него, похоже, было отменное: я слышал, как он шутливо обсуждает с нашими любителями футбола, как сыграли «Реал Мадрид». В классе все уже расселись по местам, разложили учебники и открыли пеналы. А учитель – ну да, он, как я и ожидал, направился к шкафу. Банка опрокинулась, и учителя залило синей краской.
Мои одноклассники хором ахнули. Учитель напоминал синеватую скульптуру. Да еще и банкой по голове получил: на лбу потеки синего смешались с чем-то красным. Все совершенно растерялись, а он, отплевываясь от краски, потребовал, наконец, принести ему салфеток. Бросившись к автомату, Матильда вытащила одну-единственную и сунула ее учителю.
– Этого же мало! Еще неси! – взвыл он.
Я не смеялся. Да и с какой стати? Когда на голову тебе падает здоровенная банка краски – это, должно быть, больно и мерзко. Могу себе представить. И, насколько я знаю, если краска попадет в глаза, то зрение от этого, бывает, сильно портится. А если случайно наешься ее, то и печень может отказать. Юаким посмотрел на меня. Уходя за краской, я ни о чем ему не говорил – не хотел врать. И если он спросит, не я ли это сделал, я тотчас признаюсь. Однако когда учитель заорал: «Кто это сделал?» – я промолчал.
Наверное, кто-то видел, как я тащу банку, потому что через десять минут после того, как учитель выскочил из класса и все принялись вполголоса обсуждать случившееся, явилась директриса. Она попросила меня пройти с ней.
Ее первый вопрос – самый трудный: «Почему ты это сделал?» Краска и впрямь попала учителю в глаза, а это может быть опасно. На лбу у него большая рана, одежду придется выкинуть. «Ужасно» – кроме этого слова в голове у меня царила пустота. «Ужасно». Оно похоже на хлопушку, засунутую мне в мозг и готовую вот-вот взорваться.
– Но… Но… Дидрик, о чем ты вообще думал?
А вот на этот вопрос у меня даже ответ есть. Но я с ним не спешу. Думал я о том, что перед уроком учитель всегда лезет в шкаф – за ручкой, тетрадью или какими-нибудь ксерокопиями. Вот я и удивился, что никто прежде не додумался, ведь ремонт-то в школе не вечный. По телевизору, когда кого-то обливают краской, смотреть прикольно. Но в кино люди друг с дружкой творят такое, что повторять вовсе не обязательно. С кино вообще проблема: в нем про жизнь много врут. А я, даже если бы рассказывал анекдоты – хотя я не любитель, – то они наверняка выходили бы скучными.
Директриса сказала, что знает, чем тогда закончился мой разговор с терапевтом. Она попыталась объяснить, почему мне так важно толком поговорить с ним и как это мне поможет. А помощь мне нужна – это я сегодня доказал. Так поступать нельзя, я же это понимаю?
Я спросил, кто нарисовал картинку у нее за спиной – ее сын? Она повернулась, сперва растерявшись, но потом посмотрела на меня и подтвердила – да-да, это ее сын нарисовал.
– Молодец он у вас, – похвалил я.
– Ну да, но он давно это нарисовал, еще совсем маленьким.
– Тогда тем более молодец.
Директриса посмотрела на меня, глубоко вздохнула и повернула голову к окну. Там опять играли в футбол. Кто-нибудь вечно играет в футбол.
– Я… – начала она.
Я наклонился вперед – так кажется, будто слушаешь более внимательно. Директриса запнулась, а уж я-то знаю, каково это, когда слова от тебя убегают.
– Я… ты… – снова начала она, и, чтобы подбодрить ее, я кивнул, – ты меня немного пугаешь.
Глава 14
Мама извинялась. Она очень сожалеет, но сейчас иначе не получится. Ей нужно одиночество. Если мы постоянно будем мозолить глаза, легче не станет. Она надеется, что я все понимаю. Лучше объяснить не может. Ей очень жаль, опять. Так уж оно сложилось.
Прежде она иногда меня обнимала. А я считал себя уже взрослым для всяких обнимашек. Сейчас я в этом уже сомневаюсь.
У меня два вопроса: «Надолго ли?» и «Разве дедушка не очень далеко живет?» На оба мама отвечает: «Не знаю». Думаю, во втором случае такой ответ не годится. Мне хочется спросить, почему мы никогда не ездили к дедушке в гости, а он никогда не сидел ни со мной, ни с Бертиной. Но сегодня, похоже, не время задавать сложные вопросы.
Я подошел к маме поближе, но все же не вплотную. Она трет ладонями ноги, будто хочет что-то отчистить. Повторяет, что так будет лучше. Наконец выходит из гостиной. За проделку с краской она на меня даже не ругалась. Когда мама злится, голос у нее особенно тонкий. И она грозит пальцем, а палец при этом дрожит. Я и не думал, что стану по такому скучать.
Дедушка был уже в пути. Впрочем, возможно, доедет до нас он нескоро. Дедушка считал, что если у тебя есть часы, ты забываешь жить. Тем не менее не прошло и часа, как он стоял на пороге. На этот раз они с мамой вышли в сад, которым Берит так гордится. Вот только вряд ли они там цветами восхищались. К счастью, о чем они говорили, я не слыхал. Потом дедушка вошел в дом и спросил, собрал ли я вещи. Я покачал головой. Дед вызвался помочь, и дело пошло еще медленнее.
Взрослые делятся на две группы: те, кто все знает, и те, кто понимает, что они знают не все. Дед спросил, как работает планшет, но с первого раза не понял и спросил снова, а потом еще раз попросил показать. Поэтому мы совершено забыли положить в сумку носки с футболками.
Когда мы наконец собрались, я отправился искать маму, но Берит сказала, что та пошла прогуляться. Бертина повисла у меня на шее и сказала, что надеется меня снова увидеть. Я растолковал, что уезжаю всего-то на несколько дней, тогда она пообещала скучать по мне и попросила привезти ей подарок. Это папа всегда привозил подарки, но он-то ездил за границу, а я всего лишь к дедушке уезжаю. И магазинов у него там рядом с домом, скорее всего, нет. Бертина сказала, что и какой-нибудь веточки достаточно будет. Пообещал ей привезти веточку.
В машине дедушка извинился за беспорядок. А если в салоне и пахнет кислым, то это потому что он тут потерял остатки ужина, а найти не может. Почему он ужинает в машине, я не спросил. Когда мы выехали на дорогу, дед сказал, что вчера вечером заглядывал в паб, но просидел там недолго, потому что сейчас сил у него поубавилось. Я пристегнулся. Дед пожаловался, что холодильник у него дома пустой и неплохо бы купить чего-нибудь. Хорошо, если он про еду говорит. Дед оценивающе поглядел на меня.
– Скажи-ка, ты много ешь или как? – спросил он.
– Я? Нет… Я даже не знаю, сколько полагается есть… Ну, сколько-то я ем.
– Просто ты, на мой взгляд, толстоват. И мне надо знать, сколько на тебя покупать продуктов. Нет, я не жалуюсь и не в том смысле, что ты жирный. Но нам друг с дружкой надо по-честному. Согласен?
– Ну да…
– Только так у нас вообще хоть что-то получится. Вот и славненько, что ты согласен. Терпеть не могу ни с кем собачиться.
– У тебя очень много… морщин.
– Ага… Тебе, как я погляжу, лучше. Я уже старый – не забывай об этом. И сравни меня с другими стариканами моего же возраста. Посмотреть на них, так я просто юный красавчик. Так что давай-ка не будем хамить друг дружке. Если тебя поставить рядом с твоими же ровесниками, явно толстоват будешь, у меня же по сравнению с другими стариками морщин маловато. И вообще, чего-то мы не о том заговорили. Сменим-ка тему. Вот ты теннис, например, любишь?
– Эм-м… Нет.
– Вот и славненько. Теннис – вообще отстой.
Знакомые места за окном исчезли. Я совсем забыл уточнить у мамы, надо ли возвращаться в школу. Не могу представить, чтобы дед вставал ни свет ни заря, делал мне бутеры и вез учиться. Но я и прежде ошибался в людях. К тому же непонятно, выгнали меня или как. В тот день директриса вроде как испугалась и больше разговаривать не стала. Может, психотерапевт согласится ездить к деду домой? Мне бы не хотелось, чтобы он познакомился с дедом. Так я и глазом моргнуть не успею, как заявятся всякие люди из службы опеки и начнут задавать вопросы, от которых дед только разозлится.
– Ты уже с кем-нибудь спал? – спросил дедушка.
– Чего-о?
– Ну, с женщинами спал?
– Со взрослыми женщинами?
– Да нет, с девчонками. Ровесницами твоими.
– Мы таким не занимаемся.
– А сколько тебе вообще лет-то?
– Мы ведь возраст договорились не обсуждать?
Дедушка скорчил рожу, отчего морщин стало еще больше. Машину он вел как-то уж чересчур близко к разделительной полосе.
Волос на голове у деда пока хватало, однако на макушке могли бы и погуще расти. Зато живот у него не как у беременного, в отличие от дедушки Юакима. И сегодня он вырядился в рубашку с рисунком – таким ярким, что прямо вырви глаз. Я даже не сразу обратил внимание на потрепанные рукава. И на пятно на воротнике, немного похожее на те, что появлялись у меня на одежде, когда я неловко выдавливал кетчуп. А брови у деда огромные и кустистые. Я старательно подмечал всякие детали, которые смогу использовать против него, если опять начнет выносить мне мозг по поводу моего веса.
Дед включил радио и принялся подпевать. Сроду не слыхивал этой песни. Вообще-то машину я водить не умею, однако, по-моему, довольно глупо с такой силой колотить по рулю, отбивая такт. Помню, когда мы были в Марокко, машины там то и дело сигналили, но тут, в Норвегии, другие водители, похоже, бесятся, когда дед без устали им бибикает. Зато сам он, похоже, совершенно спокоен – знай себе сигналит, машет рукой и улыбается. И не такой уж и равнодушный. Закурив, дед открыл окно, так что дым уходил наружу.
Наконец мы подъехали к дому – я его едва помнил, в последний раз был тут, еще когда в школу не пошел. Я-то думал, что дед живет ужасно далеко, вот мы к нему и не ездим. Но сорок пять минут – это столько же, сколько до маминой работы, если на дорогах пробки.
Войдя внутрь, я сперва решил, будто дед собирает бутылки, потому что пенсии на жизнь не хватает, однако потом заметил, что это такие зеленые бутылки, которые сдать нельзя. Говорят, что пепельницы нельзя вытряхивать в мусорку – весь дом может загореться, – и дед, похоже, строго следует этому правилу. В пепельницах и чашках у него накопились целые горы сигаретных окурков и пепла.
На столе лежали две раскрытые книжки корешками вверх, а посреди гостиной стояла лошадка-качалка. Ее я отлично запомнил – в прошлый мой приезд я до умопомрачения на ней раскачивался, а дедушка выкрикивал: «Давай, Дидрик, скачи до самого черта лысого и обратно!» На стене висела фотография, сделанная, когда Бертина только родилась. Повешена так, что прямо над головой у папы торчит гвоздь. Рядом картина: темнокожая женщина с цветком за ухом и лукавой улыбкой. Впрочем, вполне может быть, это просто вставленный в рамку плакат.
Дед прошагал на кухню и принес оттуда стакан сока. Пить я не решался – вдруг дед решит, что я и пью чересчур много. Он открыл бутылку пива и спросил, не хочу ли я посмотреть
Запах у дедушки в квартире – как в баре. Он закурил и отхлебнул пива. Мне страшно захотелось сока.
– Ой, ты глянь, красотка какая! – восхитился дед, показав на экран, где диктор как раз рассказывала про прогноз погоды.
Глава 15
Дедушка попытался что-то растолковать, но я не очень понял. Вроде как к нему вечером в гости собиралась подружка, и дед, кажется, думал, что я его немного стесню. Я сказал, что могу пойти прогуляться, но он опасался, что я заблужусь. И предложил мне просто тихо посидеть в комнате – сказал, что могу в интернете чего-нибудь посмотреть. Вай-фая в доме нет, но об этом я ему не сказал.
Картонные коробки и дедов старый мотоцикл уюта не прибавляли. Но дед сказал, если оставить мотоцикл на улице, то ему приделают ноги. Звучало странновато, учитывая, что мотоцикл уже двадцать лет как не на ходу, но современные воры, похоже, сперва чинят, а потом угоняют.
Поделиться книгой: