Конечно, случались у меня и лирические рецидивы, правда, краткие, не такие жаркие и плодотворные, как прежде. Для лирики необходимо особое состояние, которое можно сравнить с отпускной беспечностью, словно ты гуляешь сам по себе в весеннем парке. А вот на лавочке – милая девушка с книгой, явно ей неинтересной. Подсяду-ка, а вдруг… Из этого «вдруг» и получаются стихи. Но когда ты тащишь в одной руке баул новой пьесы, в другой – у тебя чемодан-эпопея с оторванной ручкой, а за спиной – пудовый рюкзак «Литературной газеты» – тогда тебе, болезному, не до девушек. Даже если на парковой лавочке раскинется призывно обнаженная юница, ты вряд ли остановишься: сил не хватит. Впрочем, все и всегда свою творческую бесплодность объясняют занятостью, и никто – размягчением таланта.
Но иногда именно погруженность в трудоемкие жанры вдруг толкает былого поэта к стихам. Так, сочиняя пьесу «Как боги», где у меня действует древний китаец, я для достоверности погрузился в классическую поэзию Поднебесной и внезапно разразился странным циклом «Не в рифму»:
Смешная девочка боится темноты.Нагая девушка – стеснительного света.Увядшая жена – что муж уйдет.Старуха – что не хватит на лекарства.Или вот еще:
Мелькнула женщина за облетевшей сливой.Звук флейты яшмовой затих на берегу.Туман над озером горчит, как дым пожара.Грустна любовь в эпоху перемен…И вот что любопытно: последняя строчка дала название моему новому роману «Любовь в эпоху перемен». Стих помог прозе. А для романа «Веселая жизнь, или Секс в СССР» мне вообще пришлось выдумать анонимного советского поэта, из непроходных стихотворений которого, залежавшихся в редакции «Столичного литератора», я выбрал эпиграфы-четверостишья ко всем восьмидесяти восьми главам этого повествования. Например, такой:
Шагая с нашим веком в ногу,Он поспевал едва-едва,А пил нечасто и немного:Раз в день, от силы литра два…Или:
Мы разделись. Пахло в саунеМятою и чабрецом.– Ах, не надо! – ты сказала мнеС разрешающим лицом.Так что все еще может случиться. Бывших поэтов, как и бывших разведчиков, не бывает. Кстати, давно замечено, к старости многие, даже вроде бы совсем списанные на прозаический берег стихотворцы переживают творческий ренессанс, поражая читателей удивительными вещами вроде «Последней любви» почитаемого мной Николая Заболоцкого, которому в отличие от Бродского памятник так и не поставили. Возможно, и со мной случится нечто подобное… Насколько мои надежды обоснованы, читатель сможет решить сам, прочитав стихи «Из новых тетрадей», публикуемые в этом томе.
2001–2020
Стихи
Готовя к печати этот том, я решил дать возможность нынешнему читателю увидеть мои первые книги такими, какими они вышли в свет в советские времена. Сегодня существует ложное мнение, будто при «проклятых коммунистах» публиковали только идеологически выверенную рифмованную халтуру, а настоящая поэзия таилась под спудом. Чепуха! Советская эпоха, даже поздняя, дала грандиозных поэтов, необыкновенно искренних и духовно самостоятельных. Многие из них, кстати, совершенно искренне верили в возможность построения справедливого общества. Другое дело, существовали «опасные темы», которые поэты старались обходить или прибегали, касаясь их, к эзопову языку, его тогдашний читатель прекрасно понимал. Разумеется, цензура тоже не дремала. Но она в видоизмененных формах существует и сейчас.
Книги выходили у нас не часто, и у авторов было время тщательно продумать название, состав и композицию. Из четырех моих советских сборников я лишь исключил несколько стихотворений, они мне, сегодняшнему, показались слишком слабыми по мысли и форме, а вот приметы той веселой эпохи я, наоборот, постарался сохранить в неприкосновенности, хотя наивность иных тогдашних откровений сегодня выглядит наивно. Но я тогда так думал и чувствовал, и мне кажется, именно эта «аутентичность» будет интересна сегодняшнему читателю. Да, вот еще: я восстановил десяток «непроходных» строчек, которые я переписал когда-то по настоянию мудрых редакторов, оберегавших молодого автора от конфликта с цензурой. Ну вот и все… Остальное, как говорится, в стихах…
Ю. П.
Из книги «Время прибытия» (1980)
Открытие времени
Мальчик видит, как заходит солнце,Сверстники растут, седеет мать,Знает: это временем зовётся.Всё так просто! Что здесь понимать?Позже он поймёт, он убедится:В мире нет энергии сильнейТой, что в ходе времени таится!…И душа работает над ней.Старая школа
Ломают старую школу — маленькую восьмилетку.В новой идут уроки — здесь тарахтит мотор.Дым от сгоревшего хлама, неуловимый и едкий,Еле заметно колеблет маленький школьный двор.Сторож ворочает пепел кончиком сломанной ветки,Щурясь от горького дыма и утирая глаза.Дружно взлетают искры — маленькие отметки:Двойки, пятёрки, тройки сыплются в небеса.Сумасшедшая
Она кричала о войне,О переломном сорок третьем…Я замер – показалось мне,Что до сих пор война на свете!Она кричала о врагах,О наших танках,О голоде и о станках,О спекулянтах,О том, что вот она верна,И про «овчарок».В её глазах была война —Свечной оплавленный огарок.Закон ей в этом не мешал,Она ещё кричала что-то.Вокруг был мир, кругом лежалСнег цвета довоенных фото.Стихи о невоевавшем отце
Моим родителям
А мой отец не побывал на фронте.Сказал майор, взглянув на пацана:– Вот через год, когда вы… подрастёте… —А через год закончилась война.А через год уже цеха гудели.И мой отец не пожалел трудов,Чтоб на российском, выдюжевшем телеБелели шрамы новых городов.Но мирные заботы уравнялиХлебнувших и не видевших огня,И в нашем общежитии в медалиСвоих отцов играла ребятня.На слёзные расспросы про наградыОтец читал мне что-то из газет.– Не приведи! Но если будет надо,Заслужим, а пока медалей нет! —Я горевал. А в переулке сонномАзартно гомонил ребячий бой,Но веяло покоем, миром, словноНевыдохшейся майскою листвой.И мне, над кашей бдевшему уныло(Пока не съем — к ребятам не пойду!),Всё реже, реже мама говорила:– Эх, нам в войну такую бы еду!…Тянулись дни, и годы пролетали,И каждый очень много умещал.И я забыл, взрослея, про медали,Да и отец уже не обещал.Но каждый раз, услышав медный голос(Наверно, доля наша такова!),Отец встаёт. Но речь опять про космосЗа холодящим — «ГОВОРИТ МОСКВА…»Январские каникулы
Что за погода, чёрт возьми!Апрелем пахнет воздух.Весны смешенье и зимыВ непостижимых дозах.Капель о тротуар стучит,А завтра стужа будет.И бабушка моя ворчит:«Вот ноне так и люди…»«…Я маленький и бесконечно рад…»
…Я маленький и бесконечно рад,Гоняя льдышку по проезжей части.Я счастлив тем, что пахнет снегопадТаким душистым, неизбывным счастьем.…Я взрослый, загрустивший человек.Шагаю, отягчён служебным долгом,И чувствую, как детством пахнет снег,Пусть этот запах будет долгим-долгим.«И каждый взрослый шаг…»
И каждый взрослый шагМеняет что-то в детстве:Всё так же и не такВ неизменимом действе,Содеяв невпопадНе подлость – глупость просто,Гляжу туда, назад,Где я пониже ростом,Где возникает вдругОдин мальчишка скверный,Плохой, неверный друг…Такой ли уж неверный?Стихи о первой любви
Дразнилки, ссоры, синяки, крапива.Весна. Соседний двор. Идёт война.А в том дворе, убийственно красива,Была в ту пору девочка одна.Я жил, учебник не приоткрывая.Ремень отцовский потерял покой.Была граница – это мостовая,Я вдоль бродил, но дальше ни ногой.Пришла метель на смену летней пыли.Велись слезопролитные бои,А во дворе у нас девчонки были,Конечно, не такие, но свои.В руках синица, и мало-помалуЛюбовь пропала, где-то… к февралю.И девочка-красавица пропала —Квартиру, видно, дали журавлю!Смешно сказать, через дорогу жили.Я был труслив, она была горда,Что нынче для меня дворы чужие?Но есть пока чужие города……Года летят и тянутся минуты.Ворочаясь бессонно до утра,Я часто вспоминаю почему-тоТу девочку с соседнего двора…1974–2014Железнодорожное сравнение
Полюбить – словно высунуть головуИз окошка летящего поезда:Ветер город сдувает за городомИ косою проходится по лесу.Но вдыхать этот воздух стремительныйДля души необычно и боязно…Одинаково ль время прибытияУ любви и ревущего поезда?На вокзале
Уже про отправление сказали,Уже зажгли вдали зелёный глаз,А мы с тобой стояли на вокзале,Не понимая, что в последний раз,И говорили… Что мы говорили,Транжиря на слова остатки сил!Друг друга мы – увы – недолюбили.По крайней мере, я недолюбил.И потому ты очень много значишьВ моей судьбе. Когда мне тяжело,Ты говоришь: «Всё быть могло иначе!»А я молчу: «И вправду ведь могло…»Пускай с другой всё сложится счастливей,Но горько на душе, как ни ершись:На каждую любовь (так справедливей!)Отдельная должна даваться жизнь.Прощание
Сначала я забуду звуки голоса,Её привычку теребить кольцо.Потом – глаза, походку, руки, волосы,Улыбку… Всю её — в конце концов.Лишь силуэт, сначала невещественный,Пребудет всё желанней и ясней…Пройдут года. И никакая женщинаНе сможет никогда сравниться с ней!В армию
Обноски отцовы,Затёртый мешок вещевой.Последнее словоС улыбкой: «Останусь живой!»А всё-таки горько —Стремительно, в шесть без пяти,Бог знает насколькоИз тёплого дома уйти.Уйти спозаранкуИ знать, что иначе нельзя,Кусочек «гражданки»С собою в мешке унося.Мы ведаем смалаПро долг свой и Родину-мать.Мой долг для начала —С колонною в ногу шагать.На плацу
…Взвод ногу пружинисто взводитУдар глуховато-тяжёл.И мысли внезапно приходятО совершенно чужом —Ведь каждый за собранным взглядомБезмерное что-то таит.И думы шагающих рядомПерекрывают твои!Полковые учения
Стреляют пулеметы холостыми,А грозный взрыв – ненастоящий взрыв.Мы под огнём, Но все придут живыми,Ни капли крови так и не пролив.Мы смело лезем прямо в гущу дыма,Где выстрелы «противника» слышны.…А может быть, мы все неуязвимыЗа тех, что не пришли домой с войны?!Свадебная фотография
Она не выдержала и смеётся,В его плечо шутливо упёршись.…Он через месяц станет добровольцем,Его подхватит фронтовая жизнь.Нахмурясь, чтобы не расхохотаться,Он купчик обвенчавшийся. Точь-в-точь!…Ей голодать, известий дожидаться,Мечтать о нём, работать день и ночь.Своей забаве безмятежно рады,Они не могут заглянуть вперёд.…Он не вернётся из-под Сталинграда.Она в эвакуации умрёт.А если б знали, что судьба им прочит,На что войною каждый обречён?!…Она так заразительно хохочет,Через мгновенье засмеётся он.21 июня 1941 года. Сон
Как я хотел вернуться в «до войны» —Предупредить, кого убить должны.Арсений ТарковскийСегодня я один за всех в ответе.День до войны. Как этот день хорош!И знаю я один на белом свете,Что завтра белым свет не назовёшь!Что я могу перед такой бедою?!Могу – кричать, в парадные стучась.– Спешите, люди, запастись едоюИ завтрашнее сделайте сейчас!Наверно, можно многое исправить,Страну набатом загодя подняв!Кто не умеет, научитесь плавать —Ведь до Берлина столько переправ!Внезапности не будет. Это – много.Но завтра ваш отец, любимый, мужУйдёт в четырёхлетнюю дорогу,Длиною в двадцать миллионов душ.И вот ещё: враг мощён и неистов… —Но хмыкнет паренёк лет двадцати:– Мы закидаем шапками фашистов,Не дав границу даже перейти!.. —А я про двадцать миллионов шапок,Про всё, что завтра грянет,промолчу. Я так скажу:– Фашист кичлив, но шаток —Одна потеха русскому плечу…Что случилось, братцы?!
Душа, как судорогой сведена,Когда я думаю о тех солдатах наших,Двадцать второго, на рассвете, павшихИ даже не узнавших, что – война!И если есть какой-то мир иной,Где тем погибшим суждено собраться,Стоят они там смутною толпойИ вопрошают: – Что случилось, братцы?!«Порой война теряется из вида…»
Порой война теряется из вида:Уже комдивы – нефронтовики.И всё ж у мира, как у инвалида,Болит ладонь потерянной руки.Возвращение
Значкам, погонам, лычкамОтныне вышел срок.И надо ж – по привычкеРука под козырёкВзлетает… Я ж вернулся!Я в штатском. Что за вздор?– Бывает! – улыбнулсяМолоденький майор.Пора тревог полночных —Армейская страда!И как-то жаль «так точно»,Сменённое на «да».Солдатский сон
Мне снится сон! Уже в который раз:Осенняя листва в морозной пыли,Приспело увольнение в запас,Друзья ушли, а про меня забыли!Наверно, писарь – батальонный бог —Меня не внёс в какой-то главный список.А «дембель» близок, бесконечно близок,Как тот, из поговорки, локоток.Я вновь шагаю по скрипучим лужамНа ужин строевым, плечо к плечу,Смеётся старшина: «Ещё послужим!А? Поляков?!» Киваю и молчу…Слова
Была разлука из неодолимых,Когда в былое верится едва,Но я нежданно в письмах торопливыхВдруг для своей любви нашел слова.Рукой заледенелой на привалеЦарапал: «Здравствуй…» – и валился спать,Но там, где слёзы раньше подступали,Слова вдруг научились проступать.Четвёртое письмо
Три письма затерялись в пути.Три тоски. Три страданья. Три воя.Три нечеловечьих почтиНе услышаны были тобою.Я писал, что терпеть не смогуЭти непоправимые боли.Три письма, как следы на снегуВ белом-белом, нетронутом поле.А в четвёртом спокойно и зло,А в четвёртом легко и усталоЯ тебе сообщал: «Тяжело…»Самым первым четвёртое стало.И когда обрывается свет,Тяжесть кажется неодолимой,Ставлю адрес, которого нет,А потом уже имя любимой.Женщина с упрямыми глазами
Такого можно не понять годами,Но вдруг коснуться в озаренье лба!Та женщина с упрямыми глазами,Как говорили встарь, — моя судьба!Её улыбка – от печалей средство,Её слова – они хмельней вина!Вот жизнь моя: сначала было детство,За детством – юность, а потом – она!Конечно, счастье – это тоже тяжесть,И потому чуть сгорбленный стою.Не умер бы я, с ней не повстречавшись,И жизнь бы прожил. Только не свою!Двое в лесу
Роща качает листвою,Делая нам знак:Видно, у нас с тобоюЧто-то не так,Что-то не так!Наши тела, порывы,Помыслы и слова —Всё быть должно красиво,Как дерева,Как дерева!Те, что шумят над нами,Воздух струя густойНа обделённых корнями,На обойдённых листвой.Стихи об охране любви
Любовь рождается, взрослеет, умирает.Есть у любви дитя — любовь детей.И каждый каждым шагом попираетНевидимые скопища костей:За сотни лет, за сонмы поколенийШёл пласт на пласт, на ряд ложился ряд.И нижние уже окаменели,Став углем, разжигающим закат.Когда-нибудь, уверенно шагаяПо трепетной весенней мостовой,Почувствую, что грудью раздвигаюЯ самый верхний, самый свежий слой.И если мы любовь уже не ценимЗа красоту, как небо и цветы,Попробуем беречь хотя бы в целяхОхраны окружающей среды…Влюблённые
Гуляют двое, обнявшись, по скверу.И все глядят на них, разинув рты:Он Квазимодо, а она Венера…За что ж такому столько красоты?Но кто судья душе, её глубинам?!И понимают, паре глядя вслед:Когда влюблён, весь белый свет в любимом.А разве не прекрасен белый свет?Третьяковская галерея
Портрет молодой женщины
Обычай светский нетерпимо строг:Какое б горе сердце ни сжимало,Будь мраморной, дабы никто не смогПонять, как ты, красавица, устала.Взирай сквозь паутинку на холстеТак, чтобы не поведать поневолеМужчинам – о сокрытой наготе,А женщинам – о потаённой боли.Будь существом недостижимых сфер.Пусть очи твои сравнивают с бездной…А в них всего лишь статный офицер,Такой желанный и такой бесчестный!…Но что мне до услужливой молвы,Когда твой взгляд смиряет в сердце смуту.А тот жуир – в запаснике. Увы!Он зрителям не нужен почему-то.Пожилая библиотекарша
Простое платье и лицо простое.Цвет беглых глаз как будто голубой.Она нехороша — некрасотоюВсех женщин с несложившейся судьбой.Струятся дни, её обиды студят.Их описать – всего одна строка.А вон они, обугленные судьбы,Рядами с пола и до потолка!Да есть ли хоть одно движенье духа,Которое б художник не постиг?Ещё немного – и она старуха.Об этом тоже очень много книг.Они на всё, они на всё ответят,Над прошлым с нею будут причитать…Зачем же так несчастно жить на свете,Когда про это можно прочитать?В северном городе
Небо – словно тяжёлые своды,А со сводов сочится вода.Вот сюда в баснословные годыНе смогла дотянуться орда.Не домчалась кровавая туча.И врагу, и соседу назлоГрад остался живым и могучим —Так в ту пору немногим везло.Время годы, как волны, катило.Город рос, куполами блистал,Красоты набирался и силы —Чуть столицей российской не стал.Но чего-то ему недостало:Иль казна оказалась слаба,Может, просто была не судьба,То ли крови за Русь пролил мало…Старый декабрист
«…Когда-нибудь потомки всё исправят:Сорвут оковы и растопчут кнут,И юношей замученных восславят —Убийц, почивших в бозе, проклянут!И будут, верю я, в грядущем векеЧисты и зорки взгляды у людей:Вспомянется несчастный Кюхельбекер,Осмеян будет мерзостный Фаддей.О новый век! Он будет безупречен.На всё ответит острый ум людской:Зачем мы ждали гибельной картечиИ почему нас предал Трубецкой?Как шахматы, без гнева и без пыла —Всех нас расставят хладные умы…Когда бы так же на Сенатской было,Господь свидетель, победили б мы!»Дуэль
Всему черёд. И мщение настало.Свет, словно снег, спускается с небес.Сейчас они сойдутся по сигналу —И не успеет выстрелить Дантес…Не зря ж поэт мечтал служить гусаром!И у барьера Пушкин не впервой!Он подведёт черту обидам старым —За всех француз ответит головой.Он им покажет – этой светской дряни, —Как жжёт сердца губительный свинец.И д’Аршиак склонится к страшной ранеИ, содрогнувшись, выдохнет: «Конец!»Потом… Монарший гнев, чреда гонений,Смятенье в сердце, ропот за спиной,Но главное: он жил бы, русский гений,Любил, писал… Пускай такой ценой!А мы бы знали, понимали с детства,Что Пушкин прав… А что бы мыслил он,Обмолвившийся: «Гений и злодейство —Две вещи несовместные…»Прогулка по Москве
Я ищу девятнадцатый векВ подворотнях,Как неярким апрелем припрятанный снегОт лучей посторонних.Старый дом. В нём уже не зажжётся окно:Новоселье – поминки.Мне шагать через век – от БородиноДо Ходынки.Есть в модерне какой-то предсмертный надлом…Переулки кривые.Революция за поворотом. ПотомСороковые.Где-то рядом автомобили трубятИ дрожит мостовая.Мне в глаза ударяет высокий Арбат.Я глаза закрываю.Заводское общежитие
В заводском общежитии жили крикливо и тесно,Но зато как-то просто и, я бы сказал, налегке.Это был особняк, очень дряхлый и неинтересный:Старина ничего не оставила в особняке.Разве только сквозняк, вероятно из старорежимных,В коридорной системе никак разобраться не мог,Он выискивал запахи давних времён и кружил их…А ещё были в доме паркет и лепной потолок,Украшавшие прежде чудесную бальную залу,Что, к несчастью, была, как жилищный вопрос, велика.И её поделили так, чтоб каждой семье выпадалоПонемногу паркета старинного и потолка.А потом всё забылось. Жильцы и не подозревалиСреди дымной стряпни, беготни, подметанья полов,Что живут так обычно, так непритязательно в зале,Где давался, быть может, один из последних балов.Это выяснил я! И, ужасно взволнованный этим,Отложил на потом все другие ребячьи дела,И в течение дня, до чертей надоевши соседям,Разузнал, что за чудо пропавшая зала была!…В эту ночь мне приснился какой-то блестящий военный,На кого-то похожий (но только лица нет на нём),Он метался по комнате, бился в фанерные стены,И его эполеты горели недобрым огнём.А в потерянной зале, за тонкой стеною невидим,Замечательный бал: звуки музыки, светская речь.И несчастный военный, на волю отчаявшись выйти,Принимается саблей преграду фанерную сечь.Только стены стояли, хотя от ударов трещали…– Мальчик! Где же здесь выход? (Суёт мне в карманы рубли.)Ах, княжна, так нельзя! Пощадите! Вы мне обещали:Ведь мазурка моя! Вы смеялись… О, как вы могли?! —Но ни слова в ответ. Или он не расслышал ответаСреди звуков мазурки. Внезапно кончается бал.Поцелуи, прощанья. – Такому-то князю – карету! —И со стоном «уехала!» Странный военный пропал.…Поутру я проснулся в глубокой, недетской печали.Чем-то вкусным тянуло (наверное, был выходной).В коридоре ходили. Друзья за окошком кричали.Мама нежно пытала, что нынче такое со мной.Девятнадцатый год
(на полях учебника истории)
Клинки со свистом резали эпоху.Стояло завтра на повестке дня.Кроился мир на «хорошо» и «плохо»,Чтоб самым лучшим наделить меня.И веря в Маркса, как недавно в Бога,Красноармейцы брали города.Опять тревога, но совсем немногоДо счастья и свободного труда.Отряд уходит: песня глуше, глуше…Отбитый город в кумаче хорош!Горели души и чадили души.А души, их атакой не возьмешь.А им, во зле приученным влачиться,Им, за добро встававшим с топором,Пришла пора учиться и учиться,Учиться жить и царствовать добром.Из истории московских улиц
Старичок бредёт по новой улице(Все дома равны, как на подбор),Под ноги глядит себе – любуется:Старый парк, особняки, собор.Следом я иду, сосредоточенноДумая про ту, что всех милей.Замечаю: домик скособоченный,Несколько старинных тополей.А за нами – мальчуган, уверенноЕдущий на папе в детский сад,Видит, как шумит большое дерево,Срубленное год тому назад.Рыбалки
Отец и дед рыбачили вдвоём.Был (час езды от Курского вокзала)Известный лишь немногим водоём,В котором потрясающе клевало.И наступал счастливейший из дней,И я стоял дозорным при уловахИ до смерти боялся окуней,Огромных, неестественно лиловых.Когда мы наш улов несли домой,Прохожие с расспросами совались.А дед с отцом рядили меж собойО рыбинах, которые сорвались.О! Были удивительно вкусныУловы те. От памяти немею…А после про рыбалку снились сныТакие, что куда Хемингуэю!Но так бывало только раз в году,В конце весны. От мая и до маяЯ ждал, не понимая, что расту,Как до сих пор ещё не понимаю.…И по чему судить, что мы растём?По счёту дней, иль памяти былого,Иль по тому, что умер водоём,А дед уже не принесёт улова?О сказках
Читая сказки – мучась, холодея,Желая зла кощеям и ягам,Я удивлялся, что и чародеиНеравнодушны всё-таки к деньгам!А ведь у колдунов свои законы,Им ведом всемогущества секрет:Взмахнут рукою – прилетят драконы,Шепнут – и грянет ливень из монет.У магов на цепях томятся смерчи,А их чертоги только снятся нам.Но, видимо, платить по-человечьиПриходится порой и колдунам…Люди
По духу, по плоти, по сути —Во всём, что природой дано,Они очень добрые – людиИ очень сердечные, ноИх много, их много на свете,Их море – людей! ОттогоИм трудно бывает заметить.Заметить тебя, одного…Осенние пруды
Раз в год, в преддверье холодов,Отводят воду из прудов.И вот открыта память дна,Душа пруда обнажена!Дно вычистят. И лишь тогдаСюда опять придёт вода.Младенческую память днаУкроет мутная волна.…А я бы не прожил и дня,Когда б хоть раз вот так меня!Попытка к славословию
Очень хочется петь о России,Будто светлая тягость во мне!Много пели, но можно красивей.Как весомы слова в тишине!Вот и я начинаю: «Россия…»Но едва первый звук раздался,Обступают иные по силеГолоса. Голоса. Голоса.И они горячее и вышеИ, наверно, звучат искони.Я меж ними свой голос не слышуНи к чему он, когда есть они!Я замолк и уже не посмею…Здесь важнее молчание, ведьВ этом случае слушать честнееИ весомее, нежели петь…Памяти знакомого
Я разбираю прожитую жизнь.Чужой судьбы распутываю нити:Вот здесь он посмелее окажись —И всё могло совсем иначе выйти.И всё б сложилось ярче и стройней,Не увлекись он целями пустыми,Не познакомься в одночасье с нейИ не рассорься ненароком с ними.Здесь помешал какой-нибудь пустяк,Там средь друзей запрятавшийся недруг.А это вот задумано не так.А это вот исполнено не эдак.Чужая жизнь! Какая суета!Как скроено и сшито неумело!А жизнь моя, она не прожитаИ потому логична до предела.
