Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат

Для руководства подготовкой экспедиции был создан комитет во главе с великим князем Константином Николаевичем. Было решено не соединять посольство с экспедицией Ханыкова, подготовить к весне Аральскую флотилию под командованием адмирала А. И. Бутакова. Подготовку же состава экспедиции, ее материальной части, военных сил возложить на оренбургского генерал-губернатора А. А. Катенина. Таким образом, Игнатьев, уехавший за границу, непосредственно не участвовал в подготовке посольства, что привело впоследствии к известным трудностям. Как писал Игнатьев позднее в своих воспоминаниях, Бутаков «считал Аральское море и впадающую в него Амударью своим исключительным достоянием, собираясь заведовать всеми изысканиями и стяжать исключительную славу, сопряженную со входом в эту реку первых русских военных судов», а Катенин, человек очень амбициозный, «смотрел на Оренбургскую степь и прилежащие ханства, как на свою вотчину»[59]. Он сам хотел руководить экспедицией, и назначение Игнатьева было ему неприятно. Катенин решил направить к ханствам крупный военный отряд и рассматривал посольство как часть этого отряда. Между тем Игнатьев требовал, чтобы был сохранен чисто дипломатический характер посольства, ибо военный отряд мог напугать хивинцев.

Прибыв в начале марта 1858 г. в Петербург, Игнатьев столкнулся с тем, что все было решено без него. Составом посольства он остался не совсем доволен, установленный срок отправки посольства из Оренбурга был, по его мнению, слишком поздним. Состав военного конвоя уменьшили, а число чиновников и офицеров в посольстве увеличили, и некоторых лиц Игнатьев считал совершенно бесполезными. Аральская флотилия располагала не таким большим количеством судов, на которое он рассчитывал. В ее составе было два железных парохода, построенных в Швеции, – «Перовский» (с 5 пушками) и «Обручев» (с 2 пушками), 3 баркаса и 5 шлюпов, не считая малых гребных судов[60]. В распоряжение посольства не могли быть отданы все суда.

19 апреля 1858 г. Игнатьев получил верительные грамоты и инструкции МИД и Военного министерства и выехал в Оренбург, куда прибыл 1 мая. В полученной им инструкции МИД от 18 апреля основными задачами посольства назывались:

1. Изучение ситуации в Средней Азии.

2. Упрочение влияния России в ханствах.

3. Расширение и улучшение условий русской торговли.

4. Уничтожение влияния англичан.

5. Свободное плавание русских судов по Амударье. «Открытие судоходства на этой реке составляет важнейшее из всех поручаемых вам дел, – говорилось в инструкции. – О достижении его будете стараться всеми возможными средствами»[61].

В устной беседе Ковалевский сказал Игнатьеву, что главная цель экспедиции – исследование Амударьи вплоть до Балха, изучение ее долины для заселения, исследование возможностей развития пароходства и торговли. «Конечной целью наших действий, – добавил он, – искать удобнейший путь в Индию по рекам Сыру и Аму или через Кашгар. Так как на Персию надеяться нам нельзя, то желательно достигнуть самостоятельного пути для будущих действий»[62]. Ковалевский одобрил также мысль Игнатьева о заключении оборонительного союза между Персией, Бухарой и другими независимыми ханами (исключая Коканд и Хиву, враждебно относившихся к России) «с целью, неприязненной против Англии», и полагал, что надо к этому стремиться.

Таким образом, перед посольством ставились главным образом политические цели. Этому соответствовала и другая задача – внушить властям среднеазиатских ханств опасения насчет политики Англии и уверить их в том, что она стремится обратить ханства в колонии по типу Индии. Посольство должно было также вести наблюдение за действиями англичан, в особенности в Бухаре.

Игнатьеву предписывалось в инструкции также добиться прекращения действий Хивы, подстрекающих кочевые племена (туркмен, каракалпаков и др.) нападать на русские караваны и почты, а в Бухаре потребовать возвращения русских пленных. МИД предлагал Игнатьеву не давать положительного ответа бухарскому эмиру, если он обратится за помощью в борьбе против Коканда. В отношении торговли следовало добиться уменьшения пошлин на русские товары (которые достигали до 10 % стоимости товаров, что делало русскую торговлю невыгодной). Пошлины требовалось снизить на 50 % и взимать их не на границе, а в месте продажи с продажной цены. Предлагалось также добиться разрешения на пребывание русского торгового агента в Хиве и Бухаре. Таким образом, уравнивались бы права русских и среднеазиатских купцов. Последние давно уже могли торговать по всей России и иметь постоянные магазины на Макарьевской ярмарке. Их товары (хлопчатобумажные ткани, шелка и др.) облагались гораздо меньшей пошлиной, вывозили же купцы не русские промышленные изделия, а золотую монету, что было также невыгодно для России.

Вопреки предложениям Игнатьева о возможности применения силовых методов инструкция требовала не придавать значения неприязни хивинцев, вести себя с ними осторожно, суда в Амударью вводить также осторожно, чтобы избежать ареста миссии. «Никаких видов на расширение наших владений не имеется», – подчеркивала инструкция. Таким образом, МИД придерживался осторожной политики и не предполагал пока никаких наступательных действий в регионе.

Инструкция Военного министерства предписывала производить сбор топографических, статистических и военных сведений в бассейне Амударьи, данных о путях сообщения в Хиве, Бухаре и из этих ханств в Персию, Афганистан, Коканд и Индию, а также о туркменских племенах и по возможности установить контакты с туркменскими старшинами.

В случае успеха посольства Игнатьеву предлагалось заключить с хивинским ханом и бухарским эмиром официальные акты о дружественных отношениях с Россией, но не в виде договоров, а в виде подписанных правителями статей (условий), предложенных Россией.

Прибыв в Оренбург, Игнатьев вступил в сложные отношения с Катениным. Последний был близок с отцом Игнатьева – П. Н. Игнатьевым. Сама идея посольства в Хиву и Бухару в принципе одобрялась Катениным, но он считал, что в первую очередь надо направить силы против Коканда и, заняв города Ташкент и Туркестан, укрепить Сырдарьинскую оборонительную линию (эта идея была реализована позднее, в середине 60-х гг.). Поэтому Катенин, знакомя Игнатьева с положением в Средней Азии, советовал ему, вопреки инструкции МИД, в случае обращения бухарского эмира, воевавшего с Кокандом, к России за помощью обусловить эту помощь передачей России Ташкента и Туркестана[63].

Катенин хотя и энергично занимался подготовкой посольства, но затянул ее, и выступление пришлось отложить до 15 мая. Состав подобранных им членов посольства также не совсем удовлетворял Игнатьева. Преследуя цели улучшения торговли, посольство оказалось без соответствующих специалистов, и Игнатьеву самому пришлось разыскать торгового агента. В своих воспоминаниях он писал: «Отсутствие подготовленных и образованных коммерческих агентов при посольстве было весьма прискорбно и лишило меня возможности извлечь ту пользу для торговых сношений России с ханствами, какую я предполагал»[64].

Катениным были подобраны переводчики, плохо знавшие персидский язык (дипломатический язык в Хиве и Бухаре). Они владели только татарским языком. По настоянию Игнатьева в состав миссии включили знающего персидский язык драгомана Баньщикова. Не было горного офицера или хотя бы штейгера, нужных для разведки полезных ископаемых. В то же время часть членов посольства была совершенно бесполезна. Игнатьев писал отцу 11 мая 1858 г.: «Орда, меня сопровождающая, приводит меня в отчаяние. Наивны, как малые дети, и помощи от них весьма мало»[65].

15 мая миссия вышла из Оренбурга в составе Игнатьева, секретаря Е. Я. Килевейна, дипломатического чиновника при оренбургском генерал-губернаторе М. Н. Галкина, двух офицеров Генштаба – капитана Салацкого и штабс-капитана Н. Г. Залесова, офицеров-топографов капитана Яковлева и подпоручика Зеленина, лейтенанта флота А. Ф. Можайского (будущего изобретателя первого самолета), астронома Струве, представителя Академии наук востоковеда П. И Лерхе, двух переводчиков, торгового агента и др., всего 27 чел. 14 чел. составляла прислуга, 125 чел. – конвой. Экспедиция располагала 202 лошадьми и 559 верблюдами[66]. В ее распоряжении было 22 повозки, лазаретная фура и полевая кузница. Всем членами миссии полагалась хорошая оплата – от одного до трех рублей в сутки. Запас продовольствия и фуража был сделан на 2 месяца. Для среднеазиатских ханов и их окружения был закуплен большой запас подарков, правда, мало соответствующих вкусам восточных владетелей (органы, люстры, зеркала, шарманки и проч.). Предвидя это, Игнатьев еще в Париже и Лондоне за свой счет купил дорогие пистолеты, гравюры, подарки для гарема и детей.

Чтобы лучше организовать работу многочисленного посольства, Игнатьев четко распределил обязанности между его членами: Залесову было поручено вести дневник посольства, статистику, составлять военно-статистическое описание, Килевейну – журнал дипломатической переписки и заведование казной, Галкину – сношения с пограничными властями и казахскими племенами, а также сбор торговых сведений, Лерхе – сбор этнографических, лингвистических и археологических данных. Впоследствии Игнатьев отмечал, что члены посольства постепенно приобрели необходимые навыки и удовлетворительно справлялись со своими обязанностями. При отъезде к посольству присоединился студент Петербургского университета Зоммер, который по собственному желанию сопровождал его до Арала, занимаясь сбором естественно-научных данных[67].

Генерал-губернатор Катенин с военным отрядом все же решил сопровождать караван, растянувшийся на две версты, но, как вспоминает Игнатьев, с большим трудом удалось уговорить его следовать поодаль и только до устья Эмбы.

Начиная путь, Игнатьев хотя и держался внешне бодро, но в глубине души испытывал неуверенность. Он писал отцу: «Иду даже на полную неудачу с твердою решимостью сделать все человечески возможное, чтобы исполнить волю государя, а об успехе и не думать, предоставив слепо воле Божией и себя самого, и результаты моей поездки. Может быть, назовут меня по возвращении дураком (что, признаюсь, было бы величайшим для меня наказанием) и оклеймят мои усилия – постараюсь безропотно это перенести»[68]. Такие же настроения были характерны и для других членов миссии, которые направлялись в места, «где было дикое варварство и отсутствовало понятие о международном праве», где их могло ожидать столкновение со «среднеазиатскими владетелями, у которых игра в жизнь и смерть человека есть не более как шутка»[69]. Однако все держались мужественно. 31 мая экспедиция достигла устья Эмбы. Здесь состоялась встреча Катенина с туркменским ханом Ата-Мурадом, который просил о русском покровительстве. Это совсем не обрадовало Игнатьева, который опасался, что хивинцы, воюющие с туркменскими племенами, враждебно встретят русское посольство. До них уже дошла весть о большом отряде Катенина, сопровождающем посольство, который был принят за авангард русской армии, идущий на Хиву. Все это впоследствии осложнило положение Игнатьева в Хиве.

Военный опыт очень пригодился Игнатьеву. За более чем месячный переход по степям и пустыням удалось избежать болезней и падежа скота. Этому способствовала рациональная организация переходов. Игнатьев начал движение с небольших переходов, постепенно увеличивая их (с 20 до 40 верст в день). Караван двигался только до полудня, а затем все располагались на отдых и ночлег. У казахов была куплена хорошая корова, и утром и вечером члены миссии пили какао и парное молоко.

Игнатьев следовал верхом впереди конвоя, члены миссии также ехали верхами. При вступлении в степь, где были казахские кочевники и можно было ожидать нападений, Игнатьев отдал приказ о перемещении членов миссии в середину каравана и о вооружении прислуги, находившейся при повозках. На ночлег все повозки выстраивались в каре, внутри которого располагались лошади. В случае тревоги все члены миссии должны были собраться в палатке Игнатьева[70]. Правда, эти меры предосторожности оказались излишними: на караван нападений не было.

12 июня экспедиция достигла берегов Аральского моря (залив Чернышова), где посольство должно было пересесть на пароходы Аральской флотилии «Перовский» и «Обручев». Но их не оказалось в условленном месте, и пришлось отправиться по берегу Арала сухим путем. С пароходом «Перовский» встретились только 18 июня, «Обручев» же должен был подойти позднее к устью Амударьи. Ввиду этого на «Перовский» погрузили лишь подарки и тяжелое оборудование в сопровождении некоторых членов миссии, остальные отправились дальше караваном вдоль Арала по нагорью Усть-Юрт. Место встречи было назначено в заливе Абугир близ устья Амударьи, где к пароходу должна была присоединиться часть других судов флотилии и войти в Амударью.

Первоначально Игнатьев хотел попасть в Хиву через г. Куня-Ургенч, но ввиду боев хивинцев и туркмен в этом регионе решил отправиться в г. Кунград, находившийся в дельте Амударьи. Пароходу было приказано плыть в Кунград, разведав при этом неизвестное побережье Абугирского залива. Посольство же отправилось в Кунград сухим путем в сопровождении хивинского конвоя, высланного навстречу миссии. 28 июня посольство прибыло в Кунград. Встречено оно было кунградскими властями недружелюбно.

Положение в Хивинском и Бухарском ханствах было напряженным. Бухара воевала с Кокандом, Хива – с туркменскими кочевниками, г. Куня-Ургенч и другие города были осаждены отрядами туркменского хана Ата-Мурада, находившегося в связях с Катениным. Это еще больше увеличивало подозрительность хивинцев. Вход русских судов в Амударью был запрещен.

Учитывая политическое положение в Хиве и Бухаре, Игнатьев еще в пути послал несколько писем Ковалевскому, где советовался относительно линии своего поведения. Так, в письме от 24 мая он предполагал в случае отказа ханов от предоставления привилегий русской торговле заявить вообще о прекращении торговых отношений. Что касается возможной просьбы бухарского эмира о помощи в борьбе против Коканда, Игнатьев разделял идею Катенина обусловить эту помощь получением Ташкента. Игнатьев предлагал также обещать хивинскому хану выплачивать 2,5 % пошлины с товаров, перевозимых российскими судами, если он разрешит плавание последних по Амударье[71].

Ответ Горчакова на это письмо, написанный 19 июля и полученный Игнатьевым только 26 сентября (когда последний уже готовился к выезду из Бухары), требовал смягчения позиции в отношении русской торговли (в случае отказа дать ей привилегии не прибегать к явным угрозам, а только намекнуть ханам о возможности отмены преимуществ среднеазиатских купцов в России. Иначе, считал Горчаков, пострадает и наша торговля). Предложение об уплате Хиве 2,5 % пошлины за проходящие русские суда было одобрено Министерством финансов.

Что же касается помощи Бухаре против Коканда, то Горчаков был категорически против: «Не желая, с одной стороны, в настоящее время распространения наших азиатских владений вооруженною рукою и будучи убеждены, с другой, что бухарский эмир не может быть нам надежным союзником, мы не имеем повода к принятию участия в войне его с Кокандом»[72]. Однако прошло несколько лет, и Россия, соединив Сырдарьинскую и Сибирскую укрепленные линии и заняв Ташкент и Туркестан, по сути дела, получила часть Кокандского ханства, против чего так выступал МИД. Горчакову удалось только оттянуть русское наступление, но не предотвратить его.

Еще находясь в пути, Игнатьев узнал о нежелании хивинцев допустить вход русских судов в Амударью. Это ставило под удар одну из главных целей экспедиции – исследование течения реки и водного пути к Афганистану. И хотя комитет по организации экспедиции в Петербурге разрешил ввод судов только с согласия хивинского хана, Игнатьев решил пренебречь этим и ввести пароходы «Перовский» и «Обручев» в Амударью, не дожидаясь официального отказа хана, поставив, таким образом, хивинцев перед фактом.

Из Абугирского залива он направляет письмо хивинскому мехтару (министру иностранных дел), где излагает задачи своей миссии и обосновывает необходимость ведения русских судов в Амударью тем, что, во-первых, они везут громоздкие подарки для ханов, во-вторых, что миссия будет следовать на судах до бухарских владений, так как переход в Бухару по пескам Кызыл-Кума невозможен для большого посольства[73]. Подобное же письмо было направлено кунградскому градоначальнику. Одновременно Игнатьев предписывает Бутакову прибыть в Кунград 25–26 июня ко времени предполагаемого приезда туда миссии; при этом произвести «общее обозрение и возможно подробное исследование фарватера реки», а также сделать топографический очерк прибрежной части Хивинского ханства. Для этого на пароход «Перовский» перегрузить фотографические инструменты и взять фотографа подпоручика Муренкова[74]. На «Перовском», как уже говорилось, находились все подарки ханам, громоздкость и драгоценность которых выставлялась предлогом для перевоза их водным путем. Однако расчет Игнатьева не оправдался. Прибыв в Кунград, он не нашел там пароходов: Бутаков долго не мог в камышах и плавнях найти судоходного рукава реки, а тот, который был отмечен на карте 1848 г., оказался заросшим и обмелевшим. Игнатьев, прождав неделю, решил отправиться в Хиву на предоставленных хивинцами лодках, которые тянули бечевой. Русский конвой поехал на лошадях берегом. Оставаться миссии далее в Кунграде было невозможно из-за враждебного отношения хивинцев. Последние перехватили письма Катенина к туркменским племенам и считали, что туркмены заключили союз с Россией против Хивы. Приветственный пушечный салют в Абугирском заливе, произведенный подошедшими сюда остальными судами Аральской флотилии, был принят в Хиве за начало военных действий. Подозревали, что миссия ожидает пароходы, чтобы захватить Кунград. Хивинский хан стал собирать войско, ожидая нападения.

В своих воспоминаниях Игнатьев обвинял Бутакова в том, что тот «лишил посольство того содействия, на которое рассчитывали в Петербурге при моем отправлении и на котором я основывал все свои соображения»[75]. Однако он признавал заслугу адмирала в том, что тот капитально исследовал устье Амударьи до Кунграда и составил карту дельты реки.

Прибытие пароходов в Кунград было враждебно встречено хивинцами. Простояв в Кунграде несколько дней, пароходы, выгрузив подарки, отправились обратно, ибо началось обмеление реки и Бутаков боялся, что не сможет выйти в Аральское море. Это несколько успокоило хивинцев.

Плавание на лодках оказалось тяжелым. Как вспоминал Н. Г. Залесов, плыли «день и ночь в усиленной испарине, под страшным палящим солнцем, в открытой лодке и притом подвигаясь, как рак», со скоростью 2–3 версты в час, одолевали комары[76]. Другой участник экспедиции, Е. Я. Килевейн, писал, что из-за опасения встречи с туркменами и для сокращения пути плыли по каналам и протокам, и лодки медленно продвигались через камыши. Осматривая берега, участники экспедиции видели, что все селения и города по берегам реки были разорены туркменами, молодые хивинцы угнаны в плен, а в аулах оставались только старики и дети[77].

Несмотря на тяжесть пути, члены посольства тайно от хивинцев производили обмеры реки и топографические съемки берегов. А. Ф. Можайский определил координаты Хивы.

18 июля миссия прибыла в Хиву, где была встречена весьма прохладно. Ее поместили в загородном доме. В течение 10 дней Игнатьев ждал, когда приедет казачий конвой, идущий берегом, и привезут подарки, за которыми хан послал обоз в Кунград. Он хотел предстать пред ханом во всеоружии. 28 июля состоялась первая аудиенция, на которой хану были вручены верительные грамоты и представлены члены посольства. Н. Г. Залесов характеризовал хивинского хана Сеид-Магомета как человека жестокого и подозрительного, держащего придворных в страхе[78]. Подозрительность его усугублялась тем, что два года назад его предшественник был убит во время аудиенции туркменским послом. Игнатьев, находясь под тяжелым впечатлением после приема, вечером того же дня писал отцу: «Унизительно и глупо заставлять русского представителя говорить с такими негодяями, как хивинцы, и считаться с ними на равной ноге. В такие страны посылать посольства не следует, а снаряжать нечто более внушительное»[79]. Члены посольства, опасаясь за свою жизнь, уговаривали его вернуться в Оренбург, тем более что топографическая съемка низовьев Амударьи и изыскательские работы были проведены. Но Игнатьев, хотя и признавал, что поездка в Хиву была слишком рискованной, не хотел пока оставить дело без завершения. Наконец, миссии отвели резиденцию в городе, но члены миссии жили в полной изоляции. Началось томительное ожидание. Несмотря на то что Игнатьев неоднократно заявлял о мирных целях миссии, хивинцы ему не доверяли. В Хиве распускались нелепые слухи о том, что на русских пароходах много оружия, что Катенин выступил в поход на Хиву. Встречаться с Игнатьевым хан отказывался, а его ближайшие министры не смели даже разговаривать с русскими. Членам миссии не разрешалось выходить в город, почта из России не доставлялась. В письме к Е. П. Ковалевскому от 20 августа 1858 г. Игнатьев писал, что «в народе ходили самые нелепые слухи о действиях русских, и всякий проходящий хивинец считал обязанностью ругать нас и рассыпать угрозы, напоминая о судьбе Бековича»[80]. Тяжелое положение посольства поколебало намерение Игнатьева продолжать экспедицию. Он был уверен, что и в Бухаре встретит подобный прием. В направленной им в МИД записке он выражал сомнения в успешности поездки в Бухару и предлагал весной следующего года послать в Бухару четыре судна, а пока вернуться в Оренбург. Разрешение МИД на возвращение миссии было дано, но дошло до Игнатьева с большим опозданием, когда он был уже в Бухаре.

Однако положение постепенно менялось. Хану понравились подарки. Вскоре он убедился и в нелепости распускаемых слухов. Членам миссии было дано разрешение выходить в город. Доставили почту. Было очевидно, что хан все-таки не хотел ссориться с могущественным соседом.

2 августа состоялась вторая аудиенция хана, на которой Игнатьев передал ему «Обязательный акт» с условиями русско-хивинского соглашения, предложенными Россией. Проект акта был написан Игнатьевым и утвержден МИД. В шести статьях акта Хиве предлагалось дать обязательство не предпринимать враждебных действий против России, не настраивать против нее туркменские, казахские и каракалпакские племена, обеспечить безопасность русских торговых караванов и имущества российских подданных в Хиве. В ответ Россия отказывалась требовать возмещения убытков, понесенных при грабежах русских караванов в прошлом. Хивинским купцам были обещаны преимущества, данные ранее купцам других азиатских стран. Разрешалось постоянное пребывание в Оренбурге хивинского торгового агента. В свою очередь, предлагалось пребывание в Хиве русского торгового агента и устройство караван-сарая. Товары из России должны были облагаться 2,5 %-ной пошлиной с продажной цены, взимаемой один раз при ввозе их в Хиву.

Особый пункт содержал требование свободного плавания русских судов по Амударье, причем хан мог брать 2,5 %-ную пошлину в свою пользу с перевозимых пароходами товаров.

Хивинским подданным, женившимся в России на мусульманках, разрешалось вывозить свои семьи в Хиву в случае согласия последних[81].

Хану предлагалось подписать эти условия.

Переговоры шли медленно. В итоге Игнатьеву удалось убедить хана принять почти все условия. Он даже превысил требования «Обязательного акта» об оценке привозимых из России товаров, договорившись, что она будет производиться не при их ввозе, а после продажи. Товары, посланные с караваном миссии одним из оренбургских торговых домов, были быстро распроданы в Хиве по этим правилам, и 2,5 %-ная пошлина с них составила 105 червонцев, в то время как по старым правилам надо было уплатить 520 червонцев. «Ежели бы нам удалось добиться чего-либо подобного в Бухаре, то первенство наше на среднеазиатских рынках и уничтожение перевеса торговцев магометанского вероисповедания над природными русскими было бы почти обеспечено», – писал Игнатьев Ковалевскому[82].

Однако допустить плавание русских судов по Амударье хан решительно отказался. Этого не хотели хивинские купцы, страшась конкуренции, но главное заключалось в опасении, что допуск русских судов преследует цель завоевания ханства. В 1858 г. Россия таких целей еще не ставила, но Игнатьев предполагал их в перспективе. В письме к Ковалевскому от 20 августа 1858 г. он замечал: «Нам рано или поздно придется занять устье р. Аму и построить там укрепления для облегчения плавания наших судов»[83].

МИД возражал против применения силы. Ковалевский предупреждал Игнатьева: «Сделайте, что можете сделать, но только не войну. Легко ее начать, да нелегко вести»[84].

Хивинцы, опасаясь, что русские суда войдут в реку, стали принимать меры к постройке крепости в устье и прорытию каналов для обмеления Аму. Одновременно хан предъявил Игнатьеву требование о возвращении кочевавших в российских владениях каракалпаков и установлении границы с Россией по Сырдарье. От обсуждения этих вопросов Игнатьев уклонился, ссылаясь на неимение полномочий.

Встречные требования хана возмутили Игнатьева. Он заявил, что Россия может ввести суда в Амударью и без разрешения хивинцев. (Еще раньше, предвидя отказ хивинцев, он писал отцу, что с величайшим удовольствием весной следующего года возглавил бы экспедицию по занятию низовьев Амударьи и прошел по ее течению к индийской границе[85]). Это было отступлением от инструкции МИД, которая требовала введения судов только с разрешения хана. Настойчивость и твердость Игнатьева, его убеждения в преимуществах дружбы с Россией подействовали было на хана, который, как показалось Игнатьеву, уже готов был согласиться на пропуск судов. Однако в это время до хана дошли известия о промерах и топографических съемках реки, сделанных русскими. Кроме того, ему не понравилась просьба Игнатьева отпустить пленных персидских солдат (о чем ходатайствовал перед Россией персидский шах): персидские пленники являлись рабочей силой, на которой строилось все благополучие Хивы. На 500 тыс. чел. коренного населения в ханстве было 200 тыс. рабов. Масла в огонь подлило известие о том, что в Кунграде на русском пароходе укрылся беглый персидский пленник, которого Бутаков решительно отказался выдать. Все это вкупе с требованиями владетелей Бухары и Коканда, которые, по словам хивинского хана, не разрешали ввод русских судов в Амударью, привело к твердому отказу последнего пропускать суда. Игнатьев понял, что дело проиграно. Чтобы соблюсти приличия и показать, что он покидает Хиву без злобы, посланник 23 августа устроил в резиденции посольства прием для важнейших сановников Хивы. Гости получили подарки, а кроме того, унесли в рукавах своих халатов многие предметы из дорогого сервиза, который Игнатьев вез с собой.

24 августа хан дал прощальную аудиенцию посланнику. Опасаясь за свою жизнь, Игнатьев поехал во дворец с двумя казаками, а конвою приказал готовиться к отражению нападения. Перед дворцом для устрашения посланника были посажены на кол два человека.

Хан заявил, что условием ввода судов в Амударью будет признание за Хивой территорий до Сырдарьи, Эмбы и Мерва. Это означало, что Хива претендует на уже освоенную русскими часть земель по Сырдарье и Эмбе, а также на владения туркменских племен. После отказа Игнатьева ему посоветовали быть сговорчивее, ибо он находится во власти хана. «Я ответил, – писал в своих воспоминаниях Игнатьев, – что у государя много полковников и что пропажа одного не произведет беды. Задержать же меня нельзя. Я вынул пистолет и пригрозил убить всякого, кто ко мне подойдет. Хан испугался, и я вышел»[86].

Наутро посланный от хана привез ответ на русские условия в запечатанном конверте на имя Александра II. Хан прислал также подарки для царя – богатый ковер и двух скакунов. Копии ответа Игнатьев не получил, но ему объяснили, что в нем хан ставил условием своего согласия на плавание русских судов признание границы с Россией по Сырдарье и Эмбе. Хивинцы прекрасно понимали невозможность этого, но такое требование давало им основание к отказу фактически допустить русских в свои владения.

28 августа 1858 г. посольство отправилось в Бухару. Перед отъездом Игнатьев написал обширное письмо Ковалевскому, где излагал причины неудачи миссии. Он указывал и на воинственность Катенина, и на нерасторопность адмирала Бутакова, и на поломанные в пути подарки. Но главное, по его мнению, заключалось в том, что хивинцы «ослеплены верой в свою недосягаемость», поэтому всякие переговоры с ними бесполезны. Игнатьев сообщал также, что Хива собирается направить в Петербург свое посольство для переговоров о границе и о направлении русских мастеровых и механиков для обучения ремеслам и даже постройки парохода, но советовал не пускать это посольство дальше Оренбурга, пока не будет письменного согласия хана на все русские условия[87]. Посольства из Средней Азии для России невыгодны, добавлял он, так же, как и бесполезны временные миссии. Одновременно Игнатьев отправил письмо Бутакову, где просил до 15 сентября пробыть в устье Амударьи и скрытно от хивинцев производить промеры и съемки[88].

Хивинский хан скрепя сердце отпустил посольство в Бухару. Он неоднократно предлагал миссии вернуться в Оренбург или по крайней мере в форт № 1 на Арале. В Хиве распускались слухи, что туркменские кочевники собираются ограбить караван миссии по пути в Бухару. Залесов писал перед отъездом: «Мы каждый день получаем сведения, что на ханских советах трактуют, как бы от нас отделаться: одни предлагают отравить, другие поджечь, а третьи, чтобы снять ответственность с хана, советуют нанять шайку туркмен, которая передушила бы нас где-нибудь по дороге из Хивы»[89].

Путь в Бухару пролегал частично по берегу Амударьи до г. Чарджоу, откуда надо было следовать на северо-восток до Бухары по пескам и где действительно орудовали разбойничьи шайки, грабящие караваны.

Игнатьев был в крайне подавленном состоянии. Залесов свидетельствовал, что он «немало перенес за это время тяжелых ударов и даже огорчений и уходил из Хивы, не подписав трактат. Но сожалеть ли об этом? И к чему бы повел этот трактат, если б он не был поддержан с нашей стороны силой? Доказанное уже дело, что среднеазиаты никаких трактатов не исполняют, если за трактатом не стоит угроза, которая во всякую минуту может быть приведена в исполнение»[90]. Как и Игнатьев, Залесов считал среднеазиатских владетелей коварными и вероломными, признававшими только силу и не имевшими никаких понятий о нормах международного права. Это было недалеко от истины, как и мысль о бесполезности временных посольств и договоров. История русских посольств в Хиву и Бухару в 30–40-е гг. XIX в. подтверждала, что все договоренности, которые были заключены с ханствами посольствами А. П. Бутенева и Данилевского, не выполнялись. Ханы видели в русских угрозу своей власти, которая постепенно надвигалась с севера на их владения. Русские власти распространяли свое влияние на подвластные среднеазиатским ханствам кочевые племена и также нарушали договоры. Если в 1842 г. во время приезда в Хиву миссии Данилевского граница с Хивой была установлена по Сырдарье, то к моменту миссии Игнатьева русские уже были на р. Янадарья, находящейся к югу от границы (ныне Жана-Дарья).

Караван миссии, отправившийся в Бухару, состоял из 170 верблюдов. К нему примкнули еще два торговых каравана по 50 верблюдов каждый. Путь шел по левому, нагорному, берегу Амударьи. До бухарских владений миссию сопровождал хивинский конвой. По дороге продолжали делать съемки берегов реки. При отъезде из Хивы Игнатьев послал письмо бухарскому везирю Мирзе-Азису (сам эмир находился в войсках, так как Бухара воевала с Кокандом). Он сообщал о своем пребывании в Хиве и постарался представить действия хивинцев таким образом, чтобы восстановить против них эмира (например, писал о том, что хивинцы свой отказ пропустить русские суда объясняли давлением на них Бухары). Игнатьев не погрешил против истины, но полагал, что акцент на подобные факты осложнит и без того не очень приязненные отношения между двумя владетелями. Этот дипломатический прием впоследствии вошел в арсенал средств, которыми оперировал Игнатьев-дипломат, и дал основания обвинять его в коварстве и хитрости. Однако иногда он срабатывал безошибочно.

Когда караван перешел на правый берег Амударьи, Игнатьев получил письмо из МИД, разрешавшее ему вернуться, но, как он писал в своих воспоминаниях, не воспользовался им, «опасаясь обвинений в трусости и неудаче»[91].

В составе конвоя многие казаки болели лихорадкой, один из них умер. Не обошла лихорадка и некоторых членов миссии. Заболевшего астронома Струве пришлось отправить к Бутакову на пароход в устье Амударьи. Больных везли в повозках. Игнатьев всячески поддерживал бодрость духа конвоя и членов миссии, заставлял песенников петь песни, шутил и балагурил. В одну из ночей караван подвергся нападению туркмен, но их разогнали выстрелами сигнальных ракет. Это ободряюще подействовало на всех, болезнь неожиданно прекратилась. «Доктор был очень смущен неожиданным для него результатом нравственно-нервного лечения», – писал Игнатьев. Однако об инциденте распространились преувеличенные слухи, а в Петербурге уже говорили о смерти Игнатьева[92]. Чтобы отразить нападения, Игнатьев распорядился перестроить караван: верблюды шли не одной, а четырьмя колоннами, ночами становились в каре, внутри которого помещались лошади. Конвой также ехал сомкнутым строем.

В г. Каракуле недалеко от Бухары караван был встречен почетным бухарским конвоем и 22 сентября торжественно вступил в Бухару при огромном стечении народа. Игнатьев, зная, что пышность и торжественность имеют большое значение в Азии, постарался как можно более эффектно обставить въезд посольства в город: полицейские шестами расчищали дорогу от толпы, впереди шествовал конвой из 12 казаков, затем 8 бухарских советников, Игнатьев на рослом коне и члены посольства в мундирах, завершали шествие 10 казаков в высоких шапках и 12 драгун. Все это произвело впечатление на бухарцев.

Вот как описывал въезд в Бухару Залесов: «Справа и слева около нас бежало множество блюстителей порядка с длинными белыми палками. Но ни эти последние, ни те, которые ехали верхом, решительно не могли удержать в порядке народ, который давил нас с боков, напирая с тыла, и совершенно заграждал путь, переливаясь, как волна, с одной улицы на другую. Спотыкаясь и падая в песок, любопытные, кроме того, целыми кучами сталкивались в канавы, придавливались к заборам и получали ловкие удары в спину, в шею и преимущественно в бритую голову. Но ничего не помогало, и правоверный, только лишь побывавший в песке или луже и с помощью полицейских украсивший свою физиономию волдырями, через несколько минут опять проталкивался к поезду и бежал около него с самым веселым лицом»[93]. Без сомнения, эта картина наполняла радостью сердце Игнатьева. Впечатление от приезда посольства могущественного северного царя было колоссальным и надолго запомнилось жителям Бухары. В своей дальнейшей дипломатической деятельности Игнатьев нередко прибегал к таким эффектным выездам, считая, что этого требует престиж России.

В Бухаре посольство встретило совершенно иной прием, чем в Хиве. Так как эмир отсутствовал, то Игнатьев сейчас же начал переговоры с везирем Мирзой-Азисом, который фактически управлял делами ханства. Из уважения к российскому посланнику везирь вел переговоры на европейский лад, то есть сидел на стуле, а не на ковре. Предложения русской стороны мало чем отличались от тех, которые были представлены Хиве: уменьшение на 50 % торговых пошлин и справедливая оценка товаров, допуск временного торгового агента и устройство караван-сарая для русских купцов, освобождение русских пленных, наконец, разрешение плавания русских судов по Амударье. Относительно торговых вопросов в целом везирь не возражал. Со своей стороны он просил взимать в Оренбурге с бухарских торговцев 5 %-ную пошлину. Но эта просьба была Игнатьевым отклонена под благовидным предлогом. Он даже умолчал о тех уступках в торговых делах, которые предписывала ему инструкция МИД.

Затем продолжались переговоры с эмиром Насруллой, который вернулся в Бухару 11 октября. Эмир согласился возвратить пленных. Однако не все из них хотели вернуться в Россию. Многие пленные приняли ислам, женились, и их оставили в Бухаре, объявив, что они находятся под покровительством эмира как русские подданные. Согласились вернуться на родину лишь 11 человек, но Игнатьев считал, что важно было принятие эмиром принципиального решения о возвращении пленных. Эмир дал согласие и на установление 5 %-ной пошлины с товаров, ввозимых из России, и на устройство караван-сарая, и на пребывание торгового агента, и даже на свободное плавание русских судов по Амударье, а в случае сопротивления этому хивинцев обещал совместно с русскими властями предпринять меры для ликвидации препятствий.

Одной из главных тем переговоров был вопрос об английских происках в Средней Азии. Еще от везиря Игнатьев узнал о том, что в Бухару прибыли два англичанина, выдающие себя за афганских купцов, а трое проживали в городе под видом индийцев. Об этом он шифром донес Катенину и в Военное министерство. «Делаю бухарцам надлежащие внушения относительно действий англичан в Азии», – сообщал посланник[94]. 16 октября он докладывал Катенину об успешных переговорах с эмиром и добавлял: «Английскому агенту здесь не удается, и он уже собирается ехать обратно в Кабул»[95]. Еще находясь в Хиве, Игнатьев узнал, что несколько англичан обучают в Коканде артиллерийскую команду. В Бухаре эти сведения подтвердились показаниями пленных русских солдат. В Бухаре опасались англичан, стремящихся к проникновению в ханство, преследуя экономические и стратегические цели. Кроме того, Англия поддерживала афганское продвижение в Южном Туркестане, что не могло не беспокоить бухарского владетеля. Поэтому он сочувственно прислушивался к рассказам Игнатьева о действиях англичан в Индии и Китае и о грозящих Бухаре опасностях в случае английской экспансии. В Бухаре симпатизировали восставшим сипаям и выражали недоверие афганскому эмиру Дост-Мухаммеду, как ставленнику англичан. Эмир Насрулла заявил Игнатьеву, что не будет принимать английских посланцев и посоветует Дост-Мухаммеду также не пускать их в Афганистан[96].

Такая позиция эмира объяснялась в том числе его надеждой на помощь России в борьбе с Кокандом и Хивой. Эмир даже предложил заключить союз против Хивы и разделить территорию ханства между Бухарой и Россией. Игнатьев благоразумно заявил, что не уполномочен входить в такие переговоры, хотя и намекнул, что в случае неприязненных действий Хивы против России последняя может занять устье Амударьи и Кунград. Здесь посланник явно вышел за рамки своих полномочий.

16 октября 1858 г. Игнатьев писал Ковалевскому: «Нам, по-видимому, удалось поссорить хивинцев с эмиром, и он не прочь поделить с нами Хивинское ханство, если оно воспротивится свободному плаванию по Аму. Нам можно было бы взять устья и Кунград, подчинив себе каракалпаков, киргиз[97] и туркмен»[98]. Вообще Игнатьев больше склонялся к мнению военных, предпочитавших действовать силовыми методами в среднеазиатском вопросе, чем к осторожной позиции МИД. Да он пока и состоял на военной службе. Без сомнения, Игнатьев уже начинал формироваться как дипломат, но пока это сказывалось больше в методах его действий, чем во взглядах.

В ходе переговоров Игнатьев предложил эмиру отправить вместе с русским посольством при его возвращении в Россию посла, который мог бы вернуться весной уже на пароходе. Согласие эмира было получено. Договорились также о пробной перевозке товаров на пароходе, о сооружении пристани и закупках для пароходов угля.

Эмир всячески подчеркивал свое внимание к миссии. Члены ее свободно разгуливали по городу в европейском платье, их хорошо кормили. Жили они во дворце. Эмир прислал множество подарков: Игнатьев получил арабского скакуна (при приезде в Россию он подарил его наследнику цесаревичу Николаю Александровичу), кашемировую шаль, богатый халат. Все офицеры миссии получили шелковые халаты, а солдаты и казаки – хлопчатобумажные. Императору Александру II эмир послал в подарок слона.

В свою очередь, эмиру были переданы подарки – оружие, часы, подзорная труба. Больше всего ему понравились гравюры, которые Игнатьев преподнес от себя.

30 октября эмир вручил Игнатьеву грамоту Александру II и письмо к Горчакову, где подтверждалось его согласие с предложениями России, а 31 октября миссия выехала из Бухары в сопровождении нового бухарского посланника Наджмеддина-Ходжи. Обратный путь лежал через пустыню Кызыл-Кум. Так как надвигалась поздняя осень, всем казакам была куплена теплая одежда и сапоги. Приобрели новых верблюдов, запасы воды, спирта, продуктов. Н. Г. Залесов сообщал в своих воспоминаниях: «Игнатьев весел и доволен, он получил от эмира все, что желал, даже, может быть, более, чем ожидал. Остальное – дело правительства»[99].

Однако члены миссии покидали Бухару не с таким радостным ощущением. Бухара произвела на них неприятное впечатление. Город утопал в грязи, при дворе царили лесть и самообольщение, за малейшие проступки эмир вспарывал животы своим подданным. «Везде муллы и медресе, и это главная причина застоя», – отмечал Залесов[100].

В существующей литературе обычно говорится о заключении Игнатьевым договора с Бухарой. Однако договора подписано не было. Эмир поставил свою подпись на документе, где перечислялись условия России. Сам Игнатьев писал отцу 30 октября 1858 г., что он не заключил формального договора, так как не мог обещать выполнение требований бухарцев (состоявших главным образом в предоставлении различных торговых льгот бухарским купцам в России). «Я вообще того мнения, что мы уже слишком много делаем уступок и льгот всем иностранцам за счет собственных интересов, чтобы еще делать таковые диким среднеазиатским ханам, которые по милости нашей нравственной слабости и снисходительности смеют относиться к нам на каких-то правах равенства», – писал он. Посланник даже не сделал тех уступок, которые были разрешены МИД. В этом сказалось имперское сознание, присущее Игнатьеву. Он гордился тем, что «отличия, мне здесь оказанные, беспримерны в летописях сношений Бухары с европейцами… Я исполнил свой долг неукоснительно и в этих варварских странах не уронил достоинства нашего дорогого и великого отечества»[101]. Как видим, тщеславие и честолюбие Игнатьева совмещались с его патриотическими чувствами, верностью долгу и сознанием величия своей родины, интересы России всегда были у него на первом месте. Однако эти интересы понимались им только как усиление могущества России, в том числе за счет южных соседей. Он считал нормальным неравноправные отношения с народами, еще не приобщенными к европейской цивилизации, что было характерно для большинства политиков и дипломатов того времени.

Обратный путь длился больше месяца. Дорога пролегала большей частью через пески. В пути Игнатьев сдружился со слоном, иногда и ехал на нем. Он кормил слона на привалах, а тот, увидев Игнатьева, всегда кланялся ему и приветствовал ревом. Когда повозки и орудия отряда М. Г. Черняева, встретившего караван у р. Янадарьи, завязали в песках, слон охотно вытаскивал их. 23 ноября 1858 г. караван прибыл к русской границе в форт № 1 на Сырдарье. Здесь была уже глубокая зима. Реку пришлось переходить по льду. Слона и арабских скакунов, полученных в подарок, на зиму оставили в форте с тем, чтобы весной довести их до Самары, а далее по Волге до Твери.

В форте Игнатьев получил повеление Александра II покинуть караван и ехать в Петербург, так как ему давалось новое важное задание – отправиться в Китай. Сдав все документы и оставшиеся деньги (сэкономлено было 25,6 тыс. руб.), Игнатьев оставил миссию на Килевейна, а сам с Залесовым и своими лакеем и поваром отправился налегке в Оренбург. При отъезде Игнатьев собрал всех членов миссии и конвой и обратился к ним с теплыми словами. Он благодарил их за добросовестную службу в течение семи месяцев, за безропотное преодоление трудностей и лишений. Игнатьев подчеркнул, что ни в Хиве, ни в Бухаре не было ни одной жалобы от местных властей и населения на поведение конвоя, сохранявшего к тому же при всех трудностях веселость и бодрый дух. Казаки и солдаты «сохраняли молодецкий вид, достойно представляя русское воинство»[102]. Особые слова благодарности Игнатьев обратил к офицерам, выполнившим громадную работу изыскательского плана в труднейших условиях. Все солдаты и казаки получили от него денежные награды.

Вообще Игнатьев и во время службы в войсках, и в период дипломатической работы всегда тепло относился к солдатам, прислуге и конвою. Он заботился об их питании, одежде, никогда не применял рукоприкладства, был справедлив, но требователен. Благодаря этому он добивался исключительной дисциплины. Каждый подчиненный твердо знал свои обязанности и четко их выполнял. Неразбериха и разгильдяйство были исключены. Характерно, что во время пути и пребывания в Хиве и Бухаре миссия потеряла только одного казака, умершего от лихорадки, и 5 лошадей, а действовала она в труднейших бытовых и климатических условиях.

Возвращение в Оренбург не обошлось без приключений. Ехали в повозке в сопровождении трех верблюдов и двух вожаков-казахов, указывавших дорогу в снежной степи. По пути попали в буран и сбились с дороги. Провожатые, заявив, что «сам шайтан не найдет теперь никакой дороги», скрылись. Путешественники провели бессонную ночь и сильно обморозили руки и лица. Мороз достигал 20° при пронзительном ветре. К счастью, сбежавшие провожатые наткнулись на кочевавший аул и наутро вернулись со свежими верблюдами[103]. 6 декабря Игнатьев прибыл в Оренбург, где его считали уже погибшим. Здесь не обошлось без споров с Катениным. И Игнатьев, и Катенин сходились на том, что надо предпринимать наступательные действия в Средней Азии. Но Игнатьев считал, что весной следует начать экспедицию против Хивы и отсюда уже осваивать водный путь по Амударье к Афганистану и Индии. Катенин же хотел развивать наступление на кокандские крепости Джулек и Туркестан, с тем чтобы удлинить Сырдарьинскую укрепленную линию и угрожать Коканду.

По приезде в Петербург Игнатьев был принят Александром II и доложил ему о результатах миссии. Несмотря на неудачу в Хиве, они были впечатляющими. Достигнуто соглашение с Бухарой, что было важно для укрепления авторитета России среди племен и народов Средней Азии. Это обстоятельство оценил Горчаков, указав в отчете МИД за 1858 г., что в Бухаре, сильнейшем из среднеазиатских ханств, «мы успели утвердить наше влияние на основаниях, которые, по крайней мере, в настоящую минуту кажутся прочными»[104].

Важнейшим итогом экспедиции явилось исследование устья и течения Амударьи до Чарджоу, что составляло примерно 600 верст вверх по реке. Основные изыскания были проведены А. И. Бутаковым и А. Ф. Можайским. Было доказано, что на исследованном участке возможно плавание пароходов.

Посольство добилось более благоприятных условий для российской торговли с Бухарой. В отчете МИД за 1860 г. Горчаков констатировал, что с Бухарой установились хорошие отношения, развивается торговля. «Московские дома продолжали с успехом свои обороты и с некоторого времени стали отправлять русские произведения в Бухару, где оные весьма выгодно сбываются»[105].

Русское правительство получило ценную информацию о политическом и экономическом положении ханств. Так, Игнатьев составил обширную записку о Хивинском ханстве, где содержались сведения о населении, характере правления, правящей верхушке, духовенстве. Подробно сообщалось о состоянии армии (роды войск, командование, финансирование), финансовом состоянии ханства, порядке землепользования, сельскохозяйственных культурах, состоянии скотоводства. Особое внимание Игнатьев обратил на положение торговли. Отмечая полное отсутствие русских предприимчивых купцов, торгующих с Хивой, он рисовал заманчивые перспективы взаимовыгодной торговли: «Без торговли с Россией хивинцы обойтись не могут. Все необходимые товары, как-то: железо, сталь, чугун, медь, юфть, сукна, ситцы, миткаль, коленкор, чалмы, нанка, трико, бумага, сахар и пр. они получают из России»[106]. Игнатьев делал вывод, что следует обратить внимание на вывоз таких товаров из Хивы, как мясо, овчина, верблюжья шерсть, кунжутное масло, а также через Хиву получать афганские товары – пряности, мумие и др. Посланник отмечал, что английский текстиль, продающийся в ханстве, значительно уступает русскому.

Игнатьев считал, что Россия должна усилить свои позиции в ханствах. Эту мысль он всячески подчеркивал в докладе Александру II о результатах работы миссии. На тексте доклада царь наложил резолюцию: «Читал с большим любопытством и удовольствием. Надобно отдать справедливость генерал-майору Игнатьеву, что он действовал умно и ловко и большего достиг, чем мы могли ожидать»[107].

Экспедиция сыграла большую роль в жизни самого Игнатьева. Он был награжден орденом Св. Анны 2-й степени с короной и получил чин генерал-майора. За ним закрепилась репутация энергичного, настойчивого и бесстрашного человека, хорошего организатора и дипломата, что в дальнейшем повлияло на его карьеру.

Определились и взгляды Игнатьева на политику России в Средней Азии. Он считал, что благодаря экспедиции «рассеялся туман, заслонявший ханства от глаз русского правительства, которое, наконец, прозрело и узнало настоящую цену “дипломатических отношений” с хивинскими ханами и Бухарой»[108]. Это означало, что необходим поворот политики в сторону силовых методов, ибо соглашениям с азиатскими правителями верить нельзя.

Посольство, благодаря многочисленности и разносторонности участников, гораздо глубже оценило обстановку в ханствах, чем предшествующие миссии, показало экономическую и военную отсталость ханств, междоусобные раздоры. Это позволяло рассчитывать на эффективность военных мер. Тем более что были получены весомые доказательства проникновения в ханства англичан.

При свидании с Александром II в Петербурге Игнатьев получил поручение составить программу действий России в Средней Азии. 5 января 1859 г. такая программа была им представлена в Азиатский департамент МИД. Она включала 14 пунктов и предусматривала поддержание миролюбивых отношений с бухарским эмиром, предотвращение вмешательства англичан в среднеазиатские дела, развитие торговли со Средней Азией. Намечался ряд мероприятий против Хивы, в том числе поддержание внутренних раздоров в ханстве, междоусобной вражды с Бухарой, стремления казахских и каракалпакских племен, кочующих в северных владениях Хивы, отделиться от нее и перейти в российское подданство. Программа предполагала организацию судоходства по Амударье и устройство там укрепленных станций для русской флотилии. Низовья реки должны были быть весной 1860 г. заняты русскими, как и г. Кунград, где учреждалось русское управление. С целью ослабить Кокандское ханство предлагалось поддерживать стремление к отделению от него Ташкента и Туркестана, которые должны были стать независимыми территориями. Для ограждения торговых караванов намечалось строительство укреплений на Янадарье. Наконец, планировалось занять юго-восточный берег Каспия и подчинить влиянию России туркменские племена, но делать это осторожно, чтобы не осложнить отношения с Персией[109].

При сопротивлении хивинцев этим действиям Игнатьев предлагал «употребить» силу, для чего на пароходах Аральской флотилии должен был быть стрелковый десант. Также в будущем (в 1861 г.) предполагалось присоединить Ташкент и Туркестан к России и соединить Сырдарьинскую и Сибирскую линии.

Таким образом программа Игнатьева соединяла его собственный план и план Катенина. Но последний должен был быть реализован позже, чем план Игнатьева.

Участия в обсуждении своей программы Игнатьев не принимал, так как в марте 1859 г. уехал в Китай. В своих воспоминаниях он сетовал на то, что программа выполнена не была, и винил в этом Катенина, выступавшего против действий России на Амударье. Представляется, что немалую роль в отношении программы сыграл также и МИД, который всегда призывал к осторожности в среднеазиатском вопросе, тем более что весной 1859 г. создалась взрывоопасная обстановка в Европе: осложнение франко-итало-австрийских отношений могло привести к европейской войне. В отчете МИД за 1858 г. (а годовые отчеты Горчаков представлял всегда весной следующего года) перечислен ряд предполагаемых действий в Средней Азии, в том числе усиление Аральской флотилии и постройка укреплений на Янадарье с целью защиты торговых караванов и казахов-земледельцев, которых правительство старалось приучить к оседлости и хлебопашеству[110]. Намечалось также с целью защиты от нападений кокандцев создать укрепленную линию в Западной степи и построить укрепление Пишпек. Предложение Катенина об овладении городами Туркестаном и Ташкентом пока было признано несвоевременным.

Так что программа Игнатьева была отклонена по инициативе МИД, опасавшегося вступления России в военный конфликт в Средней Азии.

В отчете МИД за 1859 г. сообщалось о попытке А. И. Бутакова попасть в Хиву водным путем, но вход в Амударью оказался занесен песком. «Пароходство проблематично», – констатировал отчет[111].

План Игнатьева был частично реализован гораздо позже – во второй половине 60-х – первой половине 70-х гг., когда развернулось наступление российских войск в Средней Азии.

Глава 3

Н. П. Игнатьев в Китае. Заключение Пекинского договора

Отношения России с Китаем носили мирный характер. Оба государства имели совместную границу огромной протяженности – свыше 5 тыс. верст – и вели взаимовыгодную сухопутную торговлю. Дипломатических отношений между ними не было, но в 1715 г. в Пекине была учреждена Русская духовная миссия, фактически выполнявшая функции дипломатического представительства. Русско-китайская граница не была точно определена, так как труднодоступные горные местности и совершенно не исследованные территории, о которых ни русское, ни китайское правительства не имели ясного представления, не были разграничены. Однако Россию пока это не очень волновало, ибо в силу политической и экономической отсталости Китая он не считался возможным врагом. Сохранение Китая как мирного соседа было одной из задач дальневосточной политики России.

После Крымской войны положение изменилось. Еще в 1850 г. в Китае началось мощное крестьянское восстание против усилившегося феодального гнета (восстание тайпинов), продолжавшееся до конца 60-х гг. Восстание подорвало господство Цинской (маньчжурской) династии и ослабило страну. Этим решили воспользоваться Англия и Франция, которые еще в начале 40-х гг. XIX в. вели с Китаем войну в связи с его попыткой пресечь ввоз опиума из английских и французских колоний в Азии.

В 1853 г. Англия предложила Франции и России коллективно вмешаться в дела Китая. Россия отказалась, но по окончании Крымской войны Англия и Франция осуществили свое намерение. Вторая «опиумная» война против Китая длилась почти 4 года (1856–1860 гг.). Продвижение союзников в Китае, а также нападение англо-французского флота на Петропавловск-Камчатский и другие русские населенные пункты в этом регионе вынудили Петербург перебросить русские войска из Забайкалья в низовья Амура, остававшиеся неразграниченными. Китайцы в целом отнеслись к этому спокойно. Одновременно со «сплавами» войск по Амуру осуществлялось и переселение русских в левобережье этой реки и устройство там поселений, что было важно для организации сообщения войск и укрепленных пунктов в Приамурье с внутренними областями России. Российское правительство, чтобы официально закрепить левобережье Амура за Россией, а также Приморский край, где были уже основаны морские базы, решило начать с китайцами переговоры о разграничении. Петербург рассчитывал включить Приамурье и Приморье в состав России. Это давало выход к Тихому океану, способствовало бы развитию морской торговли со странами Дальнего Востока и США и укрепляло безопасность российских дальневосточных владений. В отчете МИД за 1858 г. Горчаков указывал, что ввиду обострения политического положения в Китае Россия не может выжидать, ее политика на Дальнем Востоке должна измениться. Необходимо назначение дипломатического агента в Пекин и получение права сноситься с Китаем не только через Монголию, а и морским путем. Главный вопрос, подчеркивал министр, это вопрос о разграничении между Россией и Китаем. Все левобережье Амура должно принадлежать России, а правобережье – до залива Де-Кастри[112]. Переговоры с Китаем о разграничении были поручены восточносибирскому генерал-губернатору Н. Н. Муравьеву-Амурскому и вице-адмиралу Е. В. Путятину.

Муравьев, ведший переговоры с пограничными китайскими властями в Приамурье, 16 (28) мая 1858 г. заключил в г. Айгуне договор, согласно которому левобережье Амура отходило к России, а правый берег от впадения в Амур р. Уссури и до моря оставался неразграниченным и признавался находящимся в совместном владении обоих государств до определения границ. Айгуньский договор укрепил позиции России на Дальнем Востоке и открыл дальнейший путь к урегулированию спорных пограничных вопросов.

Начало войны Англии и Франции с Китаем заставило Россию активизировать свои действия. В 1857 г. в Пекин был послан Е. В. Путятин. В отличие от Муравьева, контактирующего с местными властями, он являлся официальным российским посланником и выступал в качестве наблюдателя за происходившими в Китае событиями. Путятин имел поручение предложить китайскому правительству безвозмездно 10 тыс. ружей, 50 пушек и помощь русских офицеров-инструкторов, ибо Россия не была заинтересована в ослаблении Китая и усилении его зависимости от европейских стран. В инструкции МИД Путятину предписывалось провести с цинским правительством в мирном и доброжелательном духе переговоры о признании за Россией левобережья Амура, получении русской торговлей права благоприятствования, установлении регулярных дипломатических сношений. Особо подчеркивалось, что Россия не принимает участия в военных действиях против Китая, и предписывалось уклоняться от всех предложений англо-французов в этом плане. Россия присоединяется к союзникам только в вопросах, «общих всем просвещенным нациям, каковы: установление правильных дипломатических сношений с пекинским двором, отстранение стеснительных мер, коим подчинена торговля иностранцев, и обеспечение свободы вероисповедания для христиан»[113].

Пекин первоначально отказался принять Путятина, но, когда эскадра союзников появилась в Чжилийском заливе, обратился к нему с просьбой о посредничестве. 1 (13) июня 1858 г. Путятин подписал в Тяньцзине другой русско-китайский договор с цинским правительством, оценившим посреднические усилия русского представителя. Договор подтверждал дружественные отношения между обеими странами, гарантировал личную безопасность их подданных в Китае и России, разрешал приезд в Пекин временных российских посланников и назначение российских консулов в открытые для России порты, куда могли заходить русские суда. Получала существенные привилегии русская торговля. Специальная статья предусматривала начало работ по исследованию приграничной местности и установлению российско-китайской границы. Охватывая широкий круг вопросов русско-китайских отношений, договор таким образом в самой общей форме трактовал пограничные сюжеты: Пекин не хотел связывать себя конкретными обязательствами, рассчитывая на возможное изменение ситуации в будущем.

Подписав тогда же мирные договоры с Англией, Францией и США в Тяньцзине, Пекин избавился от угрозы оккупации и решил пересмотреть Айгуньский договор. Пограничным чиновникам было предписано бойкотировать какое-либо разграничение. Между тем Муравьев принимал энергичные меры по заселению левобережья Амура. 4 июня 1858 г. был основан г. Благовещенск, по Амуру возникали новые военные посты, положившие начало селениям и городам. Для закрепления в Приамурье желательно было включить в состав России и Уссурийский край с его гаванями. Это позволило бы держать русский флот в Тихом океане и обеспечить безопасность русских владений на Дальнем Востоке.

Петербург добивался скорейшей ратификации Тяньцзиньского и Айгуньского договоров китайским правительством, действовать в этом направлении было пока поручено приставу Русской духовной миссии в Пекине П. Н. Перовскому, но было решено послать в Китай нового дипломатического агента. Правительство, кроме того, беспокоили внутренние неурядицы в Китае.

Своим назначением Игнатьев был во многом обязан Е. В. Путятину, с которым вместе работал в Лондоне (Путятин был там российским военно-морским агентом). 21 февраля 1859 г. Александр II писал брату великому князю Константину Николаевичу: «Молодой Игнатьев, столь успешно совершивший поездку в Хиву и Бухару, отправляется на днях в Китай дипломатическим лицом, но последние известия из Пекина не совсем удовлетворительны. Со времени подписания путятинского трактата китайцы стали к нам недоверчивее, а между тем внутренние смуты усиливаются, так что должно опасаться совершенного распадения Китайской империи»[114]. Распад Китая не устраивал Россию, так как частями империи могли завладеть ставленники англо-французов.

Промолчав восемь месяцев, Пекин заявил русскому правительству об отказе от ратификации Айгуньского договора (ратификации Тяньцзиньского трактата Перовскому удалось добиться). Было сказано, что утверждение китайским императором договора являлось ошибочным, так как пограничные власти не имели права его подписывать, и вообще Китай соглашался только на признание за Россией левобережья Амура и портов морского побережья. Позднее стали утверждать, что «уступка» земель на левом берегу реки является временной. Об Уссурийском крае якобы и речи не было.

14 января 1859 г. МИД писал Муравьеву-Амурскому о том, что пребывание в Пекине русского дипломатического агента признано необходимым и что правительство хотя и поставлено в затруднение обещанием Путятина богдыхану прислать оружие и офицеров-инструкторов, но не может его не исполнить[115]. Пушки было решено перевезти морским путем, а ружья – из Верхнеудинска – через Монголию. Начальником офицеров-инструкторов назначался Игнатьев, он же временно должен был исполнять обязанности дипломатического агента в Пекине, сменив Перовского. Игнатьеву было положено 6 тыс. руб. дополнительно к годовому генеральскому окладу и 4 тыс. выдано подъемных на проезд до Кяхты[116].