Помоги проекту - поделись книгой:
Виктория Хевролина
Николай Павлович Игнатьев. Российский дипломат
© Хевролина В. М., 2009
© Издательство «Квадрига», оформление, 2009
© Никулин А. Ю., дизайн переплета, 2009
Российская академия наук
Институт российской истории
Научный совет РАН «История международных отношений и внешней политики России»
Предисловие
Николай Павлович Игнатьев… Имя это неизвестно широкому читателю. Его нет в школьных учебниках. О Н. П. Игнатьеве знает, да и то не слишком много, только небольшой круг историков и дипломатов. Больше известен Игнатьев в Болгарии. Там чтут его память. В его честь названа одна из центральных улиц Софии. Есть в Болгарии и село Игнатьево. В Софии и Варне российскому дипломату поставлены памятники.
Н. П. Игнатьев был одним из выдающихся дипломатов второй половины XIX в. в России. Его стараниям Россия во многом обязана присоединением Приамурья и Приморья, Болгария – своим освобождением от пяти векового османского ига, а Сербия, Черногория и Румыния – приобретением статуса независимых государств. Определенное влияние оказал Игнатьев, бывший, правда недолго, министром внутренних дел, и на развитие внутриполитической жизни России.
Отечественная историческая наука в постсоветское время большое внимание уделяет изучению жизни и деятельности представителей государственных и общественных структур России, сыгравших значительную роль в ее истории. Созданы книги, посвященные российским императорам, министрам, военачальникам, финансистам, промышленникам, юристам. Однако работ о российских дипломатах пока очень мало, в особенности о дипломатах XIX в. Внимание историков закономерно привлекает фигура канцлера А. М. Горчакова, более 25 лет стоявшего у руля российской внешней политики (1856–1882 гг.). Ему посвящено даже несколько книг. Но почти полное отсутствие знаний о других дипломатах обедняет историю внешней политики России. А среди них было немало талантливых людей, горячо любящих свою Родину, отдавших лучшие годы своей жизни усилению ее международной роли, становлению и укреплению ее связей с другими государствами, отстаиванию ее интересов на международной арене. Назовем имена таких дипломатов, как П. Д. Киселев, Ф. И. Бруннов, Н. А. Орлов, А. И. Нелидов, Н. К. Гирс, И. А. Зиновьев, Ф. Р. Остен-Сакен, и других. Имя Н. П. Игнатьева стоит одним из первых в этом ряду и занимает в нем, пожалуй, особое место. По своим личным и деловым качествам он заметно выделялся в дипломатической среде. Это была яркая и неординарная личность, привлекавшая к себе внимание как российских, так и европейских политических и общественных кругов, международной прессы.
Игнатьев получил военное образование и не готовился к дипломатической карьере. Его появление в дипломатии было связано с особенностями внешней политики России первой половины – середины XIX в., когда в период развития российского наступления в Средней Азии и на Дальнем Востоке дипломатические функции там осуществляли военачальники и местные генерал-губернаторы, бывшие военными. Они непосредственно сталкивались с пограничными властями соседних государств (Персия, Китай, Япония, среднеазиатские ханства). Внешняя политика России в этих регионах сочетала дипломатические и военно-силовые методы и строилась с учетом особенностей менталитета и психологии правящих кругов азиатских и дальневосточных государств.
Начав свою дипломатическую карьеру в Средней Азии и Китае, Игнатьев воспринял эти традиции и приемы и нередко пользовался ими в дальнейшем, тем более что он значительную часть своей дипломатической деятельности также провел на Ближнем Востоке, в Константинополе, являясь двенадцать с лишним лет российским послом в Османской империи.
Это было нелегкое время для российской внешней политики. Поражение в Крымской войне коренным образом изменило ее задачи, выдвинув на первое место обеспечение благоприятных условий для проведения либерально-буржуазных реформ, открывавших путь для капиталистического развития страны. Внешнеполитические проблемы должны были решаться мирными средствами. В то же время Россия не могла мириться с ущемлением своих прав: Парижский трактат 1856 г. запретил ей содержать военный флот в Черном море, строить прибрежные укрепления и арсеналы, а имевшиеся были уничтожены. Турции же было разрешено пропускать через проливы в военное время суда союзных ей держав. От России была отторгнута Южная Бессарабия. В результате могла возникнуть такая ситуация, когда неприятельский флот в случае войны с участием Турции мог беспрепятственно пройти через проливы – южные рубежи страны оставались незащищенными. Лишение России давнего права преимущественного покровительства православным народам Балкан ослабило ее традиционное влияние на полуострове.
Основной задачей внешней политики России в этот период являлось восстановление утраченных позиций в Европе и подтверждение статуса великой державы. Этому противостояли Англия, Франция, Австро-Венгрия. Первенствующее значение имела задача отмены нейтрализации Черного моря. Россия должна была также восстановить свое влияние на Балканах и противостоять там политической и экономической экспансии западных стран, в особенности Австрии.
В связи с проникновением Англии в Центральную Азию и Китай, что представляло опасность для юго-восточных и дальневосточных территорий страны, увеличилась роль среднеазиатского и дальневосточного направлений внешней политики. Задачей России являлось установление регулярных дипломатических отношений с государствами этих регионов и усиление там своего присутствия, что позволяло оказывать давление на Англию путем угрозы ее колониям в Азии.
Сложность выполнения всех этих задач заключалась в том, что Россия не имела союзников и находилась во внешнеполитической изоляции. Новый министр иностранных дел А. М. Горчаков, решительно порвав с принципами Священного союза, объявил о том, что Россия в своей внешней политике будет следовать национальным интересам и взаимодействовать с другими европейскими государствами в рамках «европейского концерта», то есть взаимного согласия держав. Он избегал втягивания России в военные конфликты в Европе и стремился вывести страну из международной изоляции, вступая в такие союзы с европейскими государствами, которые могли обеспечить решение национальных задач страны. Сначала это была Франция, а затем Германия и Австро-Венгрия.
Назначая Игнатьева в 1864 г. на пост посланника в Константинополе, министр обозначил его задачу как восстановление и усиление позиций России на Балканах и в Османской империи в целом и осторожную поддержку национально-освободительного движения балканских народов, не выходя за рамки мирного содействия. Это оказалось чрезвычайно сложным, так как стремление балканского населения сбросить с себя ненавистное османское иго выливалось пока что в локальные выступления, но грозило перерасти в общебалканский военный конфликт, которым могли воспользоваться в своих целях европейские державы. В своей освободительной борьбе балканские народы надеялись на помощь России. Требование Горчакова сдерживать единоверцев противоречило убеждениям Игнатьева, считавшего, что только объединенные усилия балканских христиан при поддержке России могут решить Восточный вопрос – создание на месте европейских провинций Османской империи национальных государств, с помощью которых может быть решена в интересах России жизненно важная для нее проблема проливов.
Выступая за проведение активной внешней политики на Балканах, Игнатьев выражал взгляды так называемой «национальной» или «народной» партии – группировки в консервативных кругах, стремившейся путем активных, в том числе силовых, внешнеполитических акций восстановить былое могущество России и укрепить таким образом авторитет самодержавия внутри и вне страны. Однако консервативная элита не до конца учитывала финансово-экономические и военные возможности страны и ее отсталость в этом плане от основных европейских держав. Противоречия в среде правящих кругов по вопросу о методах балканской политики России обусловили ее двойственность. С одной стороны, Петербург призывал к сдержанности балканские народы, с другой – им предоставлялась определенная финансовая и военная помощь. Игнатьев оказался заложником этой двойственной политики.
Не добившись решения балканской проблемы мирным путем, Россия в 1877 г. объявила войну Турции. При заключении мира Игнатьев попытался осуществить программу-максимум решения Восточного вопроса, выраженную в Сан-Стефанском мирном договоре (1878 г.), но сопротивление европейских держав обусловило лишь частичную реализацию последнего. Это предопределило уход Игнатьева, бывшего еще в расцвете сил и энергии, с дипломатической арены. Его быстрый карьерный взлет завершился преждевременной отставкой. Противники Игнатьева приложили все усилия к тому, чтобы закрыть ему дальнейшую деятельность в сфере дипломатии. Не имело особого успеха и пребывание Игнатьева на посту министра внутренних дел, куда он был назначен с целью ликвидации революционного движения и установления порядка в стране. Его попытка сочетать консерватизм и либерализм во внутренней политике вызвала протест со стороны крайних реакционеров, задававших тон в годы правления Александра III. Игнатьев был отставлен от государственной службы, когда ему было только 50 лет. Еще полный сил и энергии, он оказался невостребованным, а к концу жизни практически забытым. Трагическая судьба этого талантливого человека, целью своей деятельности ставившего защиту интересов России, познавшего возвышения и падения, широкую известность и полное забвение, только в последнее время стала вызывать интерес со стороны отечественных историков. На Западе об Игнатьеве начали писать несколько раньше[1]. Деятельности его в период восточного кризиса 70-х гг. XIX в. Посвящена изданная в Германии монография[2]. Об Игнатьеве существует, правда немногочисленная, литература и в Болгарии[3]. В России в последние годы опубликованы некоторые документы Игнатьева – письма, записки, о нем появились статьи и очерки, где роль дипломата во внешней политике России представлена более или менее объективно[4]. К сожалению, как западные, так и некоторые отечественные историки стремились квалифицировать Игнатьева только как проводника экспансионистской политики, воинствующего панслависта и крайнего реакционера. На страницах ряда исследований он представал скорее отрицательной, чем положительной фигурой. Однако по мере изучения деятельности дипломата представления о нем начинают меняться. Примером является изданная в 2002 г. в США книга известного исследователя внешней политики России XIX в. Д. Маккензи «Граф Н. П. Игнатьев. Отец лжи?»[5] Книга основана на широком круге архивных и опубликованных источников. К сожалению, автор не использовал литературу об Игнатьеве, изданную в России в последние годы. Несколько отходя от традиционного взгляда на Игнатьева на Западе, Маккензи считает программу Игнатьева в области внешней политики менее агрессивной, чем планы таких деятелей, как М. Н. Катков, Р. А. Фадеев, и других. Историк отдает должное деловым и человеческим качествам своего героя, отмечая, что позитивные черты превалируют в них над негативными. Однако и этой работе присуща известная заданность в оценках балканской политики России как империалистской, что наложило отпечаток и на образ Игнатьева.
Д. Маккензи базируется в основном на мемуарах и официальных документах Игнатьева и почти не использует его богатую личную переписку. Отсюда в книге появились не совсем точные оценки дипломата как большого оптимиста, крайне самоуверенного и не признающего своих ошибок человека, проявлявшего в то же время необоснованную враждебность к действиям своих западноевропейских коллег[6]. И последнее: само название книги имеет определенный компрометирующий Игнатьева оттенок. И хотя этому сюжету посвящено не так уж много места и автор в конце концов приходит к выводу о том, что Игнатьев лжецом не являлся, уже в самой постановке вопроса усматривается известная необъективность замысла книги.
Болгарская журналистка К. Канева, много лет отдавшая изучению жизни Н. П. Игнатьева и главным образом его потомков, в своей книге «Рыцарь Балкан граф Н. П. Игнатьев»[7], изданной в Москве, наоборот, идеализирует его как единственного защитника болгар, сыгравшего решающую роль в освобождении Болгарии от османского ига. При этом упускается из вида тот факт, что дипломат в первую очередь заботился о национально-государственных интересах России.
В последнее время исследователей привлекает государственная деятельность Игнатьева в России на постах министра государственных имуществ и министра внутренних дел (1881–1882 гг.)[8]. Этот период жизни Игнатьева остался в целом за рамками нашего исследования, но он имеет непосредственную связь с предшествующим пребыванием Игнатьева на дипломатическом поприще.
Автор предлагаемой вниманию читателя работы, выходящей вторым, дополненным изданием, стремился не только рассказать об Игнатьеве-дипломате, но и осветить его убеждения, личные качества, семейную жизнь. В дипломатической деятельности Игнатьева как в зеркале отразились многие стороны российской внешней политики и в частности дипломатии 50–70-х гг. XIX в., ее направления, задачи, методы, достижения и просчеты. Пребывание Игнатьева на посту министра внутренних дел требует специального изучения, и об этом в книге сообщаются только самые необходимые сведения.
Задача, поставленная автором, потребовала привлечения широкого круга источников, в том числе документов самого Игнатьева – его обширных воспоминаний, частично неопубликованных, служебных записок, донесений, писем, мемуаров современников и других материалов. Исключительно ценными для характеристики Игнатьева дипломата и человека являются его письма к жене и родителям, хранящиеся в личном фонде в Государственном архиве Российской Федерации. В них Игнатьев говорит о своих планах, убеждениях, настроениях, обо всем том, что его волновало и о чем он не мог писать в своих служебных депешах. Подчас этому источнику можно больше доверять, чем официальной переписке дипломата. Документы различных фондов Архива внешней политики Российской империи[9] отражают дипломатическую деятельность Игнатьева, показывают тактику и методы его действий, взаимоотношения с руководством российского Министерства иностранных дел, с правящими кругами других стран, содержат его предложения относительно направления внешней политики России в тех или иных регионах. Сочетание официальных и личных документов дает возможность, по мнению автора, реализовать поставленные им задачи, представить роль выдающегося российского дипломата в ином свете, чем это было до сего времени, и прежде всего как патриота своей страны, стремящегося к тому, чтобы она заняла должное место в ряду других европейских государств, как человека со всеми его достоинствами и заблуждениями. Удалось ли автору выполнить это – судить читателю.
Автор выражает глубокую благодарность за помощь в работе над книгой и ценные замечания сотрудникам Института российской истории РАН докторам исторических наук В. Я. Гросулу, А. В. Игнатьеву и Н. Н. Лисовому, кандидатам исторических наук А. В. Виноградову и В. Н. Пономареву, сотрудникам Института славяноведения РАН докторам исторических наук И. В. Чуркиной и В. И. Косику. Благодарю также К. Каневу и Н. В. Столповского, предоставивших автору ценные иллюстрации.
Глава 1
Начало карьеры
17 января 1832 г. в Санкт-Петербурге у полковника Павла Николаевича Игнатьева и его жены Марии Ивановны (урожденной Мальцовой) родился сын Николай. Николай был третьим ребенком в семье. Сестры Надежда и Капитолина были старше его, первая – на четыре года, вторая – на три. Всего же у П. Н. и М. И. Игнатьевых было восемь детей. После Николая появились на свет дочери Ольга и Мария и сыновья – Алексей, Иван и Павел. Двоим из четырех братьев Игнатьевых – Николаю и Алексею – суждено было сыграть значительную роль в российской истории.
Игнатьевы принадлежали к старинному, но не титулованному дворянскому роду. Только в 1877 г. Павел Николаевич получил графский титул. Родоначальником рода считался черниговский боярин Федор Бяконт, перешедший в московскую землю «от варварского пленения на область Черниговскую» при князе Данииле Александровиче[10]. Старший сын Федора Бяконта митрополит Алексий был советником московских князей и фактическим правителем Москвы в малолетство Дмитрия Донского. Он являлся инициатором постройки каменной стены Кремля. Свою фамилию Игнатьевы получили от правнука Федора Бяконта Игнатия. Другие сыновья черниговского боярина стали родоначальниками Плещеевых, Басмановых, Мешковых.
Большинство представителей рода Игнатьевых были военными. Дед Н. П. Игнатьева – генерал-майор артиллерии, в 1812 г. будучи комендантом Бобруйска, оборонял город от 20-тысячного польского корпуса генерала Домбровского. Отец – П. Н. Игнатьев (род. в 1797 г.), окончив Московский университет, в 1814 г. поступил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Преображенский полк в чине подпоручика и вместе с русской армией побывал в Париже. В феврале 1825 г. он уже имел капитанский чин и он особо отличился 14 декабря 1825 г., когда его рота первой явилась по призыву Николая I на Сенатскую площадь для охраны царя, а затем по его приказу стояла у Исаакиевского собора, отрезая мятежникам путь к Васильевскому острову[11]. Через неделю капитан Игнатьев был назначен флигель-адъютантом. Во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. П. Н. Игнатьев участвовал в осаде и взятии Варны. В 1829 г. получил чин полковника. С 1830 г. он состоял при принце П. Ольденбургском, а в 1834 г. был назначен директором Пажеского корпуса, где и оставался до 1846 г. Николай I не забыл заслуг П. Н. Игнатьева 14 декабря 1825 г., благосклонно относился к нему и продвигал по службе. В 1835 г. он – генерал-майор, в 1847 г. – генерал-лейтенант. Наследник престола – Александр Николаевич – был крестным отцом его старшего сына Николая.
Для Пажеского корпуса, где воспитывалось множество отпрысков аристократических фамилий, П. Н. Игнатьев был идеальным директором. Он был честен, дисциплинирован, в меру строг. К тому же он имел по тем временам неплохое образование, знал иностранные языки – французский, немецкий, латынь, основательно изучил историю России. В корпусе Игнатьев ввел строгую дисциплину и вскоре сделал его образцовым учебным заведением николаевского времени. Пажи воспитывались в духе повиновения старшим, почитания родителей, в основу принципов воспитания и обучения была взята идейная доктрина самодержавия, православия, народности. Будущим офицерам прививались «чувства долга до самоотвержения, любви к царю и Отечеству»[12]. На выпуске 1837 г. П. Н. Игнатьев сказал в своей речи, обращенной к воспитанникам корпуса, слова, которые в большей степени характеризуют атмосферу, царившую в семье Игнатьевых: «Обманчиво всякое удовольствие, которое вы должны утаить от родителей ваших. Оно влечет за собой раскаяние… Возьмите, прошу вас, спасительную привычку поверять вашу совесть частым воспоминанием об отсутствующих и даже отошедших от вас родителях. В самую минуту искушения, когда почувствуете, что соблазн порока одолевает рассудок, вспомните об отце своем, представьте себе образ матери, и благодарная об них молитва удержит вас на стезе добродетели. Чистые наслаждения вы найдете только в делах добрых и в исполнении обязанностей ваших»[13].
Культ родителей и особенно отца царил в семье Игнатьевых. Обширная сохранившаяся переписка П. Н. и Н. П. Игнатьевых показывает их взаимную горячую любовь и уважение. Для Н. П. Игнатьева авторитет отца был всегда непререкаем, как и для остальных членов семьи. Он делился с отцом мельчайшими подробностями своей жизни и всегда следовал его советам. До самой смерти П. Н. Игнатьева в 1879 г., а затем его жены (в 1897 г.) все члены семьи, находившиеся в Петербурге, регулярно по воскресеньям приезжали к обедне в домовую церковь родителей, живших в своем особняке на Гагаринской набережной. Во время молитвы семьи сыновей и дочерей стояли отдельно друг от друга по старшинству, затем подходили в том же порядке к кресту и шли к столу, накрытому на 30 человек. Вина не подавали: Павел Николаевич не терпел ни спиртного, ни карт. Блюда были скромными[14]. Как вспоминал сын А. П. Игнатьева генерал А. А. Игнатьев, «особняк в Петербурге на набережной Невы в годы моего детства был для всей семьи каким-то священным центром. В этом доме-монастыре нам, детям, запрещалось шуметь и громко смеяться. Там невидимо витал дух деда, в запертый кабинет которого, сохранявшийся в неприкосновенности, нас впускали лишь изредка, как в музей… В этом патриархальном мирке, который мы все называли “гагаринским” по названию набережной, смирялась даже кипучая натура моего дяди Николая Павловича»[15].
После 1846 г. П. Н. Игнатьев служил в Инспекторском департаменте Военного министерства; участвуя в венгерском походе, он заведовал строевой частью войск. В 1848 г. он был назначен попечителем Медико-хирургической академии, а в 1851 г. – ее президентом. В 1853–1854 гг. являлся витебским, могилевским и смоленским генерал-губернатором, а с декабря 1854 г. по октябрь 1861 г. – петербургским генерал-губернатором. Последний пост П. Н. Игнатьев вынужден был оставить в связи с волнениями студентов Петербургского университета, протестовавших против введения нового университетского устава.
Оставаясь с 1852 г. членом Государственного совета, П. Н. Игнатьев был назначен на новую должность председателя Комиссии прошений только в 1864 г. С февраля 1872 г. и до самой своей смерти он являлся председателем Комитета министров. Назначение на такую высокую должность представителя консервативных сил знаменовало собой усиление процесса внутриполитической реакции, начавшегося в конце 60-х гг.
Занимая высокие государственные посты, П. Н. Игнатьев тем не менее не был выдающимся государственным деятелем, а являлся лишь послушным дисциплинированным исполнителем решений высшей власти. Но его положение облегчало успешную карьеру его сыновьям Николаю и Алексею, из которых первый стал известным дипломатом, а второй занимал высокие государственные должности и в 1905 г. был председателем Особых совещаний по охране государственного порядка и по вопросам вероисповедания. В декабре 1906 г. он был убит во время заседания тверского земского собрания эсером Ильинским.
П. Н. Игнатьев был довольно состоятельным человеком. В Тверской губернии он имел четыре имения с общим количеством около 1000 душ[16]. Его жена Мария Ивановна принадлежала к богатому семейству промышленников Мальцовых, владевших стекольными заводами в Гусь-Хрустальном и вагоностроительными заводами. Мария Ивановна была дочерью Ивана Акимовича Мальцова и Капитолины Михайловны Пушкиной, первым мужем которой был известный в свое время поэт Василий Львович Пушкин, дядя А. С. Пушкина. Мария Ивановна была образованной и мудрой женщиной, целиком посвятившей себя семье. Она обожала мужа, детей и внуков. С особой теплотой вспоминал ее А. А. Игнатьев: «Никогда не забуду, как, будучи еще ребенком, я получил от нее наставления, руководившие мною всю жизнь… В обычных послеобеденных спорах со мной ее голубые глаза светились той характерной энергией мальцовской семьи, что создала в России огромное дело мальцовских заводов»[17]. В приданое Мария Ивановна получила большой особняк в Петербурге на набережной Невы и дачу в Петергофе. Огромное же состояние Мальцовых находилось в руках ее братьев. В годы Первой мировой войны большая его часть была унаследована по завещанию владельца сыном Н. П. Игнатьева – П. Н. Игнатьевым, но после Октябрьской революции все мальцовские заводы были национализированы.
Своих сыновей П. Н. Игнатьев отдавал в Пажеский корпус. Это было самое привилегированное военное учебное заведение в России. Обучались в корпусе в основном дети старинных русских, польских и грузинских родов, а также генералитета. Учебные программы были аналогичны программам кадетских корпусов, но имели расширенные курсы иностранных языков – французского и немецкого. Обладая блестящими способностями, Н. П. Игнатьев в 1849 г. окончил корпус первым учеником по выпуску, и его фамилия была занесена на мраморную доску. Выпущен он был корнетом в лейб-гвардии гусарский полк и тут же поступил в Николаевскую военную академию Генерального штаба.
Созданная в 1832 г. по проекту известного военного академика – теоретика и историка А. Жомини, академия являлась центральным высшим военным учебным заведением России. Обучение в ней длилось два года. На первом году обучения изучались теоретические предметы (высшая тактика, стратегия, военная статистика, начала топографии и геодезии, фортификация, военная география России и Европы, военная история и др.), на втором – строевые уставы, курс обязанностей офицеров Генштаба, курс военной администрации и другие практические предметы. Директор академии генерал-адъютант И. О. Сухозанет, как и почетный президент великий князь Михаил Павлович, считали, что «военная академия должна приготовлять не столько ученых, сколько способных офицеров для службы в войсках»[18]. С этой целью с 1850 г. выпускники академии на год прикомандировывались к образцовым войскам всех родов для усовершенствования в практике. Затем они распределялись для прохождения службы в свои части.
В академии также преподавались французский и немецкий языки, верховая езда. Летом офицеры отправлялись в лагеря для практических занятий. На каждом курсе обучалось по 20–25 офицеров.
Теоретические курсы были поставлены в академии хорошо, для их преподавания привлекались лучшие силы. Военную историю читали известные историки М. И. Богданович и П. С. Лебедев. Курс охватывал события с глубокой древности (походы Александра Македонского) до современности (венгерский поход 1849 г.). Помимо слушания лекций, офицеры писали также сочинения по военной истории. Так, Игнатьевым были написаны сочинения «Причины войн греков с персами. Общий взгляд на греко-персидские, пелопонесскую и фиванскую войны», «Записка об истории применения артиллерии в войнах», «Записки по истории войны России и Франции в 1812–1815 гг.» и др. Два лучших его сочинения были даже опубликованы в «Военном журнале»: «Сравнение походов в Италии принца Евгения Савойского в 1706 г. и Бонапарта в 1800 г.» (1851 г.) и «Взгляд на постепенное изменение в образе действий русских против турок» (1852 г.).
Военную географию с 1844 г. преподавал Д. А. Милютин, сам окончивший академию в 1836 г. Одновременно он разрабатывал курс военной статистики, который стал читаться с 1847 г. и являлся лучшим курсом академии. Учащиеся академии, таким образом, получали помимо специального и неплохое военно-гуманитарное образование, которое позволяло им по окончании ее занимать разнообразные должности, в том числе военно-дипломатического характера. Они участвовали в различных военно-дипломатических миссиях, назначались командующими пограничными войсками, служили в военной администрации на вновь присоединенных землях. Военные агенты при российских посольствах и миссиях за рубежом, как правило, являлись выпускниками академии. Среди выпускников академии 40–50-х гг. можно назвать таких известных военных деятелей, как Д. А. Милютин, М. Д. Скобелев, Н. М. Пржевальский, Н. Н. Обручев, М. И. Драгомиров, М. Г. Черняев, Н. П. и А. П. Игнатьевы и др. Н. П. Игнатьев и М. Г. Черняев, кстати, учились на одном курсе и окончили академию в 1851 г. в числе двенадцати выпускников. В 1854 г. академию окончил Н. Н. Обручев. Игнатьев, прекрасно учившийся, окончил академию с большой серебряной медалью. Это была вторая такая награда, присужденная со времени первого выпуска офицеров в 1834 г. До Игнатьева подобную же медаль получил выпускник 1847 г. Н. Г. Казнаков. Судя по списку выпускников академии, опубликованному Н. П. Глиноецким, золотую медаль не получил никто из 270 человек, окончивших к 1849 г. академию[19]. Почетная награда свидетельствовала о блестящих способностях и трудолюбии Н. П. Игнатьева. Однако он понимал, что военное образование, полученное им, носит ограниченный характер. Всю жизнь Николай Павлович стремился пополнять знания и расширять свой кругозор, много читал и в особенности интересовался философией, историей, социологией, политическими науками. В Китае, где он находился в 1859–1860 гг. с чрезвычайной миссией, Игнатьев имел много свободного времени. Он использовал его для чтения привезенных с собой книг, а также книг богатейшей иезуитской библиотеки, сданной на хранение в Русскую духовную миссию. В конце декабря 1859 г. Игнатьев писал отцу, что за три месяца пребывания в Пекине он прочел все, что печаталось о Китае на русском, французском, немецком, английском и даже на латинском языках. В это время он изучил также сочинения Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля, Штрауса, Гумбольдта и множество духовных книг из иезуитской библиотеки[20].
Итак, в ноябре 1851 г. Н. П. Игнатьев был выпущен из академии в чине ротмистра и в течение года находился в образцовых войсках. Он проходил «практику» в различных родах войск, по несколько месяцев в каждом: в артиллерийской батарее, саперном батальоне и др.[21]. В ноябре 1852 г. «практика» была закончена, и Игнатьев в чине штабс-капитана назначается в штаб главнокомандующего гвардейскими и гренадерскими войсками, находившимися в Прибалтике. К этому времени относится попытка Николая I дать Игнатьеву первое дипломатическое поручение. Блестяще окончивший академию Игнатьев, являвшийся к тому же сыном верного николаевского служаки и крестником наследника престола, был на виду у царя. Возможно, последний был знаком и с только что опубликованной статьей молодого офицера о русско-турецких войнах. Император решил включить Игнатьева в свиту отправлявшегося в Константинополь чрезвычайного посла и полномочного представителя А. С. Меншикова, которому поручалось разрешить давний спор о Святых местах и добиться от султана признания права России на покровительство всем его православным подданным. Игнатьеву император повелел срочно выучить турецкий язык. Но вскоре Николай I, руководствуясь какими-то своими соображениями, отменил это распоряжение. В архиве же Игнатьева (который всю жизнь берег свои документы) сохранилась тетрадь с упражнениями по турецкому языку. Вместо Константинополя он отправился в Прибалтику.
Начавшаяся вскоре Крымская война заставила правительство предпринять меры по укреплению обороны балтийских берегов: английский десант мог высадиться на побережье и угрожать Петербургу. В феврале 1854 г. Игнатьев был направлен в Ревель в распоряжение командующего войсками в Эстляндии Ф. Ф. Берга. Здесь он исполнял обязанности обер-квартирмейстера и заведовал административной и инженерной частью. Затем Игнатьев назначается квартирмейстером 2-й лейб-гвардии кавалерийской дивизии, находившейся в Лифляндии, а позднее – и. д. обер-квартирмейстера всего Балтийского корпуса. В его обязанности входили инспектирование войск, определение их дислокации и путей следования, организация ночлегов, перевозок и т. п. Эти поручения были связаны с постоянными объездами с целью изучения местности, исследования маршрутов, что в условиях осенне-зимней распутицы было делом весьма трудным. К тому же на осенних маневрах 1852 г. Игнатьев упал с лошади и серьезно повредил левую ногу. Доктора запретили ему ездить верхом, но он, превозмогая боль, целые дни проводил в седле. Однажды он попал под обстрел, когда англичане бомбардировали крепость Динамюнде. За усердную службу Игнатьев трижды удостаивался «монаршего благоволения». После окончания войны Балтийский корпус был расформирован, Игнатьев же назначен флигель-адъютантом и возвращен на свое прежнее место службы в гвардейский Генштаб. Однако пробыл он там недолго. Уже в июне 1856 г. он был назначен военным агентом в Лондон, а в августе произведен в чин полковника. В формулярном списке Игнатьева указано, что в Лондон он был отправлен 23 сентября 1856 г.[22]
Такое ответственное назначение 24-летнего офицера было связано с рядом факторов – его блестящими способностями, отличной учебой в академии, энергией и находчивостью, проявленными во время службы в Прибалтике, наконец, семейными связями и благосклонностью нового императора к своему крестнику. Игнатьев обладал и другими качествами, необходимыми для работы за границей: он был настойчив, ловок, хитер, быстро сходился с людьми, знал языки, наконец, он был неплохим аналитиком, о чем свидетельствуют его рапорты военному министру из Лондона.
Англия, бывшая во время Крымской войны противником России, имела самое передовое в тот период вооружение и хорошо организованную армию. Русская армия, обладавшая устарелым гладкоствольным оружием и недостаточной артиллерией, нуждалась в перевооружении нарезным оружием, казеннозарядными пушками, а также в улучшении управления войсками и их боевой подготовки.
Инструкция военного министра Н. О. Сухозанета, данная Игнатьеву 7 июля 1856 г., определяла его задачи: «Приобретение наивозможно точных и положительных сведений о нижеследующих предметах» – далее в 12 пунктах перечислялись интересующие Военное министерство сведения о количестве, составе, устройстве и дислокации сухопутных и морских военных сил Англии, о передвижении войск, состоянии их вооружения, об испытании нового оружия, о порядке пополнения армии, о лагерных сборах и т. д. Особо интересовали министра вопросы военного управления, устройство Генерального штаба, дух войск, образ мыслей и познания офицеров, состояние военно-учебных заведений, наконец, новейшие военные сочинения, карты и планы. «Все эти сведения, – говорилось в инструкции, – собирать с самою строгою осторожностью и осмотрительностью и тщательно избегать всего, что бы могло навлечь на вас малейшее подозрение местного правительства»[23].
Инструкция определяла подчиненность Игнатьева российскому послу в Лондоне и предписывала без его разрешения ничего не предпринимать, а также находиться в постоянных сношениях с военным агентом в Париже Альбединским.
Как видим, Военное министерство интересовали главным образом сведения сугубо военного характера. Однако задача Игнатьева этим не ограничивалась. Он получил также задание от нового министра иностранных дел А. М. Горчакова сообщать о действиях английских войск в Персии и Индии.
Действия Англии в Центральной Азии очень интересовали Петербург, обеспокоенный английской экспансией вблизи российских владений. Россия опасалась военного и политического проникновения Англии в этот регион. Накануне Крымской войны русские войска уже начали наступление к Коканду.
Осенью 1856 г. Персия, воспользовавшись тем, что Англия была занята европейскими делами, захватила афганский город Герат, важный стратегический пункт на северо-западных подступах к Индии. Англия, сама претендовавшая на афганские территории, объявила войну шаху, высадила десант на берегах Персидского залива и заняла ряд городов, в том числе порт Бушир. Сопротивление персидской армии, действия партизанских отрядов и, главное, начавшееся в Индии восстание сипаев заставили Англию в марте 1857 г. подписать мирный договор с Персией и вывести войска. Персия освободила Герат. Однако напряженность в англо-персидских отношениях существовала, что Россия рассчитывала использовать; ослабление влияния Англии на мировую политику стало одной из важных внешнеполитических задач России.
В годы Крымской войны и после нее в русской прессе появились статьи, указывавшие на опасность английского продвижения в Азии и необходимость активизации российской политики в этом регионе. Некоторые авторы (генералы С. А. Хрулев, И. Ф. Бларамберг и др.) прямо говорили о неизбежности войны с Англией в Азии. Наиболее воинственные требовали похода в Индию с целью устрашения Лондона. С этой точки зрения донесения Игнатьева из Лондона имели важное значение для ориентации правительства в происходящих в Азии процессах.
Дневник, который вел Игнатьев в Лондоне[24], говорит о характере его деятельности в качестве военного агента. Он регулярно бывал в Вуличском арсенале, присутствовал на испытаниях нового оружия, беседовал с английскими офицерами. Игнатьев посетил также военные заводы в Бирмингеме, полевые лагеря. В Петербург шли донесения о новых видах оружия, о строительстве механизированных военных заводов по производству пушек, об испытаниях нового – нарезного оружия и разрывных снарядов. Давались описания снарядов, пуль, патронов, описывалась технология их производства. Игнатьев отмечал, что для изготовления патронов используется даже детский труд. Он сообщал о расходах на вооружение, о состоянии английской армии и др. По поручению Военного министерства Игнатьев высылал в Петербург образцы нового оружия, чертежи различных станков, производящих оружие, а также карты и специальную литературу. Военное министерство получило от своего агента полный список полков английской армии по всем родам войск и описание их вооружения. Военный министр был весьма доволен работой военного агента и неоднократно объявлял ему свою особую признательность. 20 сентября 1857 г. Н. О. Сухозанет, получив сведения о новом английском огнестрельном оружии и его образцы, писал Игнатьеву: «Признавая вообще доставленные вами сведения весьма полезными, Оружейный комитет находит, что особенного внимания заслуживает донесение вашего высокоблагородия о том, что английское правительство решилось, несмотря ни на какие расходы, вооружить всю армию оружием одного калибра и одной системы, то есть нарезным оружием уменьшенного калибра, так как, по мнению комитета, нет никакого сомнения, что все прочие государства непременно последуют этому примеру. В заключение Оружейный комитет замечает, что было бы весьма полезно получать и из прочих европейских государств такие же обстоятельные сведения, какие вы сообщаете нам о вооружении английских войск и опытах над ручным оружием»[25]. Последняя фраза свидетельствует о том, что остальные военные агенты были далеко не так хорошо информированы, как Игнатьев. Донесения последнего были содержательны, и нередко их читал сам Александр II. Так, особенно заинтересовал императора доклад Игнатьева о Вуличском арсенале, и он просил сообщить ему дополнительные сведения о некоторых видах оружия и снарядах[26].
Сведения, доставленные Игнатьевым, использовались для перевооружения русской армии. Некоторые виды оружия закупались, были заказаны станки для штамповки пуль и др. Однако недостаток финансирования делал процесс перевооружения крайне медленным. К началу русско-турецкой войны 1877–1878 гг. армия имела мало нарезного оружия, а полевая артиллерия намного уступала английской.
С пребыванием Игнатьева в Лондоне связана легенда о том, что он при осмотре военного музея «нечаянно» положил в карман унитарный ружейный патрон, представлявший собой секретную военную новинку, после чего ему пришлось покинуть Лондон[27]. Это утверждение А. А. Игнатьева повторил автор небольшой биографической повести о Н. П. Игнатьеве О. Игнатьев, а также комментатор книги внука Н. П. Игнатьева английского историка Майкла Игнатьева А. Вознесенский[28]. Последний, правда, заметил, что данное утверждение сомнительно; на свидетельство А. А. Игнатьева и мы ссылались в нашей ранней статье о Н. П. Игнатьеве[29]. Однако изученные нами архивные материалы не подтверждают этого факта. Ни в дневнике Игнатьева, ни в его рапортах, ни в письмах к родителям ничего подобного нет. Лондон же он покинул по иным причинам, о чем будет сказано ниже. Поверить в эту легенду трудно также и потому, что Игнатьев вел себя в Лондоне крайне осторожно, сознавая, что он находится в атмосфере недоброжелательства к России. Он писал родителям: «Положение русского военного агента в Англии всегда будет труднее, чем в другой стране, так как малейшая неосторожность, лишнее слово отдается в газетах, будет перетолковано невыгодным образом и может подать повод к неприятностям. При этом неприязненно относятся лица, сочувствующие демократическим началам. Но я в самые страшные времена плохих отношений не имел ни одной провинности и замечания ни от правительства нашего, ни от посла графа Хрептовича»[30]. В другом письме Игнатьев замечает, что ему случалось много раз раскаиваться в легковерии, ветрености, непредусмотрительности, «но в излишней осторожности никогда»[31].
Весьма любопытны были донесения Игнатьева военно-политического характера. Они касались действий английских войск в Персии. Уже в первых своих рапортах Игнатьев подробно описывал состав и дислокацию английских войск, действующих в Персии, сообщал о направлении в Персидский залив английской эскадры из 45 судов для высадки экспедиционного корпуса. Он имел подробную информацию о составе и численности десанта (по полкам), его артиллерийском обеспечении, маршруте и т. д. В рапорте от 27 октября 1856 г. Игнатьев высказал свои соображения о целях войны, заключавшихся, по его мнению, не только в желании Англии утверждать свое присутствие в Персидском заливе, но и противостоять России на Каспии, в Средней Азии и на Дальнем Востоке. Англия, считал Игнатьев, опасалась неизбежного продвижения России в этих регионах, могущего «пагубно влиять на дела Ост-Индской компании»[32]. Так же подробно Игнатьев сообщал об английском экспедиционном корпусе, направленном в Китай по окончании войны с Персией.
Войны в Персии и Китае (вторая «опиумная» война началась в конце 1856 г.) заставили Англию усилить свою армию. Как сообщал Игнатьев, весной 1857 г. она составляла свыше 220 тыс. чел. Основная часть армии находилась в Индии, европейские войска были дислоцированы в Шотландии и Ирландии, районах национально-освободительного движения[33].
С весны 1857 г. в рапортах Игнатьева главное внимание уделяется восстанию сипаев в Индии. Игнатьев с первых же дней восстания видел в нем не локальное выступление некоторых сипайских полков против Ост-Индской компании, а «выражение стремления края освободиться от ненавистного ига иноземцев», вызванное растущей алчностью компании. Анализируя ход событий в Индии, Игнатьев полагал, что восстание не увенчается успехом. Хотя восставшие индийские войска действовали решительно, но они были разобщены, враждовали между собой, не имели энергичного лидера. Однако их сопротивление поддерживалось жестокостями англичан, повсеместно устраивавших казни (даже в мирных городах) и грабивших население.
Игнатьев сообщал о надеждах индийского населения северных провинций страны на помощь России. В Индии, писал он, распространились слухи о приходе русских войск, о союзе России с Персией и Афганистаном, направленном против Англии. Эти толки беспокоили англичан, которые предпринимали меры к привлечению персидского шаха на свою сторону и отправили к нему офицеров-инструкторов для реорганизации персидской армии, могущей, по их мнению, стать авангардом в будущей войне Англии с Россией[34]. Игнатьев указывал также на опасность для России строительства англичанами Евфратской железной дороги, которая свяжет Персидский залив со Средиземным морем и по которой англичане могут быстро перебросить войска из Азии в Европу. Угроза Средней Азии со стороны англичан чрезвычайно беспокоила Игнатьева. Он считал, что «в Азии – вся будущность России – политическая, торговая и промышленная. В случае войны только в Азии мы можем вступить в борьбу с Англиею с некоторою вероятностью успеха и повредить существованию Турции. В мирное время затруднения, порождаемые Англией в Азии, и увеличение влияния нашего в странах, отделяющих нас от британских владений, послужат несравненно большими ручательствами сохранения мира, нежели содержание самой многочисленной армии в Европейской России и союз с европейскими государствами»[35]. Игнатьев предлагал меры, которые необходимо предпринять для ограничения английского проникновения в Среднюю Азию и укрепления там позиций России:
1. Усилить Персию в военном отношении на случай новой англо-персидской войны. Заключить с ней письменный договор об ограждении ее со стороны Герата.
2. Стремиться сблизить Персию и Афганистан, «найти способ для удовлетворения алчности того и другого», в частности, поддержать намерение афганского эмира Дост-Мухаммеда овладеть Пешаваром.
3. Распускать в Афганистане, Персии и Индии вредные для Англии слухи.
4. Отсоветовать Турции строительство Евфратской железной дороги.
5. Немедленно приступить к собиранию сведений о странах, отделяющих Россию от британских владений, и к расширению сношений с ними.
6. Отправить в Герат, Кандагар и на Амударью ученую комиссию (2–3 ученых и несколько офицеров) для сбора географических, геологических, ботанических сведений и составления карт.
Несмотря на то что некоторые предложения Игнатьева вряд ли могли быть реализованы, общий их дух – использовать затруднения Англии в Азии и начать подготовку к усилению там собственного присутствия – встретил понимание в военных кругах России и у ряда правящих деятелей, тем более что такие мысли уже высказывались некоторыми генералами. Так, кавказский наместник и главнокомандующий Кавказской армией А. И. Барятинский в 1856 г. выдвинул проект постройки железной дороги от Каспия до Арала для быстрой переброски войск в Среднюю Азию. Проект был отвергнут как малообоснованный и отложен на неопределенное время[36]. В особенности А. М. Горчаков протестовал против активных действий на восточном берегу Каспия, опасаясь осложнений с Англией. В феврале 1857 г. тот же Барятинский, ссылаясь на рапорты Игнатьева из Лондона, послал Сухозанету письмо, где предлагал в случае продвижения англичан к Герату направить русские войска в Персию. Это предложение также было отвергнуто. В Военном министерстве и МИД посчитали, что Англия, как морская держава, не в состоянии вести сухопутную войну в отдалении от моря, Россия же для войны не имеет ни союзников, ни средств. Российская политика в Средней Азии должна быть не наступательной, а выжидательной.
В отличие от проектов Игнатьева, в которых прямо не говорилось о войне с Англией, Барятинский предусматривал военные меры, так как полагал, что иначе английскую экспансию в Центральной Азии не остановить. Характерно, что в последующем в беседах с Александром II Игнатьев также считал, что проблема должна быть решена силовыми методами. В рапортах он, видимо, опасался пугать осторожного Горчакова, бывшего противником войны. Лишь одна идея Игнатьева была одобрена и вскоре реализована – отправка экспедиций в Среднюю Азию с целью сбора разнообразных сведений об этом регионе.
При отъезде в Лондон Игнатьеву было также дано поручение выполнять при надобности задания посла в Париже П. Д. Киселева, который привлек его к определению новой границы России, устанавливаемой согласно решению Парижского договора 1856 г. о передаче части Южной Бессарабии (Измаильский уезд) княжеству Молдова. Комиссия по разграничению была создана из делегатов стран, подписавших Парижский договор, еще в августе 1856 г. Поскольку в Парижском договоре граница была установлена приблизительно, Россия стремилась к максимально выгодному для себя разграничению. Она была заинтересована в том, чтобы на российской территории оставались р. Ялпух, впадавшая в Нижний Дунай, и г. Болград, торговый и административный центр болгарских колоний, расположенных в Южной Бессарабии. Как писал Горчаков М. И. Хрептовичу в Лондон, Болград имел большое значение для Бессарабии как богатый торговый город и центр виноградарства. В нем были сосредоточены административные, общественные и учебные заведения, а население составляло 7–9 тыс. чел.[37] Однако Англия и Австрия возражали против оставления Болграда России. Английский премьер-министр лорд Пальмерстон лично на этом настаивал. Париж, Лондон и Турин договорились, что России будет предоставлена компенсация – территории к северу от Болграда. Тогда Россия потребовала созвать из представителей держав, подписавших Парижский договор, конференцию для решения спорных территориальных вопросов. Конференция состоялась в Париже 31 декабря 1856 г. – 6 января 1857 г. (н. с). От России в ней участвовал посланник в Берлине Ф. И. Бруннов. В процессе подготовки к конференции Игнатьев в сентябре – декабре 1856 г. неоднократно вызывался Киселевым в Париж в качестве эксперта. Он внимательно изучил топографию спорных территорий и после рассмотрения четырех вариантов границы, предложенных комиссией, рекомендовал Бруннову остановиться на третьем варианте, который устанавливал границу по р. Ялпух, далее по ее правому притоку р. Ялпужель, к р. Сарата и до р. Прут. Потеря Болграда вознаграждалась, таким образом, значительной территорией, где находились три болгарские колонии с городами Комрат, Кангаз, Леово, Дезгинже. Россия получала также и выход на Нижний Дунай по р. Ялпух[38].
Еще до начала конференции Киселев и Бруннов договорились с французским делегатом министром иностранных дел Франции А. Валевским о поддержке российских требований, основанных на третьем варианте, с некоторыми изменениями в пользу России. Французский топограф по приказу Валевского подготовил для конференции соответствующую карту. На заседаниях развернулись жаркие споры, английский и австрийский делегаты требовали уменьшить передаваемую России территорию.
В работе самой конференции Игнатьев не участвовал. Как свидетельствовал он позднее в своей «Автобиографической записке», он находился в соседней с залом заседаний комнате, куда французский дипломат Бенедетти тайно приносил ему записки с предложениями англичанина и австрийца. Игнатьев быстро писал свои ответы, которые Бенедетти передавал Бруннову. Когда австрийский делегат увидел Игнатьева и спросил, что он тут делает, Бенедетти находчиво ответил, что это всего лишь русский географ с картами[39]. В результате был принят наиболее выгодный для России вариант границы. В итоговой записке о новой границе, составленной 7 января 1856 г. (н. с), Игнатьев отмечал, что на отошедшей к России взамен Болграда территории в 448 кв. верст находятся три болгарские колонии, 3 деревни целиком и 3 частично, 7 церквей, население составляло 8046 чел. Новая граница, по его мнению, была более рациональна, с более прямой линией. К сожалению, в некоторых местах граница была установлена по дороге, разделявшей на две части некоторые деревни. Игнатьев считал, что в этих случаях российские комиссары, определявшие границу непосредственно на месте, должны добиться исправления ее в пользу России[40].
Деятельность Игнатьева в деле разграничения в Южной Бессарабии была высоко оценена в Петербурге. Он был награжден орденом Св. Станислава 2-й степени, а после конференции представлен императору Наполеону III.
Игнатьев, таким образом, успешно справился со своим первым дипломатическим поручением, а общение с опытными дипломатами П. Д. Киселевым и Ф. И. Брунновым, участие, хотя и косвенное, в работе международной конференции способствовали приобщению его к сфере дипломатии.
Возвращение из Парижа в Лондон всегда тяготило Игнатьева. Он не любил этот город. «Нельзя себе вообразить, сидя в Петербурге, – писал он родителям, – неприязненного впечатления, производимого на иностранца въездом в мрачный, смрадный, душный, туманный и скучный Лондон, особенно после некоторого времени, проведенного в постоянно веселом Париже»[41].
После активной работы в Лондоне и Париже здоровье Игнатьева ухудшилось. Особенно беспокоила больная нога. В конце мая 1857 г. он получает отпуск для лечения. Военное министерство, подозревая тайные намерения своего военного агента не возвращаться в Лондон, считало, что его донесения возбудили важные вопросы, интересующие артиллерийское ведомство, стрелковое управление и различные комитеты Генерального штаба, и потому важно, «чтобы штаб-офицер сей провел еще в Англии, по крайней мере, несколько месяцев»[42].
Во время пребывания в Висбадене, где он лечил ногу, Игнатьев был приглашен на вечер к императрице Марии Александровне, также пребывавшей на этом курорте. Там он имел беседу с императором по поводу событий в Индии. В письме к родителям Игнатьев изложил содержание своего разговора с Александром II, читавшим его донесения Горчакову об Индии. Убеждая императора в том, что политика англичан в Азии враждебна России, Игнатьев «говорил о неминуемости для нас войны и необходимости решительных действий»[43]. Для более обстоятельной беседы Александр II пригласил Игнатьева через несколько недель приехать в Петербург. Встреча со своим крестником произвела благоприятное впечатление на царя. В августе 1857 г. Игнатьева награждают орденом Св. Владимира 4-й степени за деятельность в Лондоне.
После Висбадена Игнатьев продолжил лечение в Остенде, популярном бельгийском курорте, известном своими морскими купаниями и устрицами. Здоровье улучшилось. 20 августа (1 сентября) 1857 г. Игнатьев вернулся в Лондон и здесь получил вызов в Варшаву, где царь находился на маневрах. В беседах с Александром II он продолжал развивать мысль о нанесении удара Англии в Азии, что поможет решить задачи балканской политики России. В этом же духе была составлена его записка, которую он подал Горчакову. В итоге было решено отправить Игнатьева в Персию с военно-дипломатической миссией, в состав которой включить офицеров-инструкторов для работ по повышению боеспособности персидской армии на случай новой войны с Англией. «Кажется, предстоит мне дело не по силам и не по здоровью», – писал Игнатьев родителям 27 августа 1857 г. из Варшавы[44]. Однако когда он прибыл в Петербург для подготовки экспедиции, выяснилось, что акция в Персии уже нецелесообразна, так как англо-персидские отношения улучшились. Горчаков и директор Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевский решили отправить Игнатьева с дипломатической миссией в Хиву и Бухару, а пока будет идти подготовительная работа, дать ему возможность поправить здоровье и совершить длительное путешествие в Египет и Турцию для ознакомления с политическим положением в Османской империи.
Путешествие Игнатьева длилось с ноября 1857 г. по март 1858 г. Он посетил множество европейских и азиатских городов – Вену, Прагу, Триест, Венецию, о. Корфу, Афины. В Константинополе он познакомился с работавшими там российскими дипломатами – посланником А. П. Бутеневым, сотрудниками миссии А. Б. Лобановым-Ростовским и Е. П. Новиковым. Затем Игнатьев направился в Египет, посетив по дороге Сиру, Смирну, Бейрут, Яффу, Иерусалим. Часть пути он проехал вместе с французским инженером Ф. Лессепсом, с которым близко сошелся во время путешествия. Впоследствии строитель Суэцкого канала неоднократно бывал у Игнатьева в Константинополе в бытность последнего там послом.
Путешествие в осенне-зимний сезон не было приятным. Все время была плохая погода – дожди, бури, ветры, холод. Но Игнатьев стремился посмотреть все. «Не могу отвыкнуть от исполнительности маршрута, – писал он родителям. – Мне все кажется, что я
Большое впечатление произвело на Игнатьева посещение Праги (где он встречался с лидерами чешского национально-освободительного движения Ф. Палацким и Ф. Ригером), славянских земель в Австрии, Святых мест в Палестине. 28 декабря он пишет родителям из Александрии: «До последнего путешествия я не постигал значения православия и славянизма в политическом положении Турции и Австрии, ни того магического влияния, которое имеет Россия на соверующие ей племена на Востоке. Я думал, что во всяком случае ежели влияние это существовало до минувшей Восточной войны, то ныне оно исчезло вследствие неудачного исхода военных действий и мирных переговоров, уступки неприкосновенной доселе земли русской и западных происков. Радостно убедился я теперь, что значение нашего любезного отечества не умалилось в глазах восточных народов от минувшей войны, что России грешно было бы отказаться от влияния, данного ей Богом, на Востоке и не воспользоваться благоприятными обстоятельствами, когда оные наступят, чтобы идти путем, указанным Великою Екатериною. Теперь на будущее время, как и прежде, по мановению русского царя может разлететься вдребезги Турецкое царство, потрясенная до основания ненавистная Австрия, несмотря ни на какую западную помощь»[46].
Конечно, в этих словах Игнатьева есть изрядная доля преувеличений и эмоций. Он слишком поверхностно ознакомился с положением славянских земель в Австрии, чтобы судить о реальном положении вещей, а в балканских провинциях Османской империи вообще не был. Известное влияние на него оказали иллюзии, питаемые в то время лидерами славянских движений в Праге и Вене. Однако мысль о том, что Россия еще не потеряла своего обаяния в глазах славянских народов и должна укреплять позиции в славянских землях, что с помощью славян она может достигнуть былого могущества и повергнуть своих врагов, стала одной из основополагающих идей молодого дипломата. Но пока что главное внимание его занимала Англия. В Египте он видел возвращающиеся из Индии английские войска и со злорадством сообщал родителям, что они изрядно потрепаны. Беспокоило его и намерение Англии заполучить строящийся Суэцкий канал.
В январе 1858 г. Игнатьев через Мальту прибыл в Италию. Он осмотрел Мессину, Неаполь, был на развалинах Помпеи. Путь его лежал через Рим, Флоренцию и Милан в Париж и Лондон. Однако в Риме Игнатьев получил телеграмму Горчакова, обязывавшую его вернуться в середине марта в Петербург, так как он назначался главой дипломатической миссии в Хиву и Бухару. Решение об этом было принято еще в октябре 1857 г., но отъезд экспедиции намечался на апрель 1858 г., ибо в зимнее время переход через пустыню был крайне сложен. Все время, пока Игнатьев путешествовал, подготовку экспедиции проводил в Оренбурге генерал-губернатор А. А. Катенин. После получения телеграммы от Горчакова Игнатьев спешно поехал в Лондон, чтобы завершить там свои дела. В Париже и Лондоне он запасся ящиками с продуктами (консервами), приобрел дорожные вещи, а для экспедиции также, будучи человеком предусмотрительным, ценные подарки для среднеазиатских владетелей. В середине марта он уже в Петербурге и деятельно готовится к своей первой дипломатической миссии.
Выбор Игнатьева для экспедиции в Хиву и Бухару был неслучаен. Его энергия, настойчивость, находчивость, ответственность, проявленные в Лондоне, его опыт по организации передвижения войск и их снабжения, полученный им в Прибалтике во время Крымской войны, наконец, его понимание задач российской политики в Средней Азии служили в глазах Александра II и Горчакова залогом успешного выполнения им сложнейшего дипломатического поручения.
Глава 2
Миссия в Хиву и Бухару
После Крымской войны значение среднеазиатского направления во внешней политике России усилилось. Если в первой половине XIX в. основной целью российского правительства было налаживание торгово-экономических связей со среднеазиатскими государствами – Хивой, Кокандом и Бухарой, то теперь на первый план выдвигается политико-стратегический аспект. Крымская война показала всю остроту русско-английского соперничества. Ослабление влияния Англии на мировую политику стало одной из важных внешнеполитических задач России[47].
Англо-персидская война 1856 г., усиление позиций Лондона в Афганистане беспокоили Петербург, опасавшийся, что англичане будут стремиться распространить свое влияние на север региона. «Мы не можем быть равнодушными к английскому проникновению в Афганистан», – писал А. М. Горчаков в отчете МИД за 1856 г.[48] Указывая на нестабильность положения в среднеазиатских государствах, международные войны, набеги кочевников на русские торговые караваны, пограничные посты и т. п., министр считал, что единственное лучшее будущее для среднеазиатских ханств – «перейти под российскую власть», которая водворит тишину и порядок. Горчаков полагал, что благодаря действиям оренбургского генерал-губернатора В. А. Перовского, занявшего еще в начале 50-х гг. земли Большого Жуза (Заилийский край), Россия заявила свое право на владение этой местностью[49].
Однако Горчаков, стремившийся разрешать внешнеполитические задачи России мирными средствами, был противником военного наступления в Среднюю Азию и отвергал все попытки генералов действовать силовыми методами. Предложение Игнатьева о направлении в Среднюю Азию экспедиций с дипломатическими и научными целями встретило одобрение властей. Особенно ратовал за это директор Азиатского департамента МИД Е. П. Ковалевский, который сам в 1839 г. побывал в Бухаре с целью добиться торговых льгот и учреждения там российского консульства, а затем участвовал в походе Перовского на Хиву, однако оба этих предприятия окончились безуспешно[50]. Е. П. Ковалевский руководил подготовкой трех экспедиций в Среднюю Азию, направленных туда в 1858 г. В этом деле приняло участие и Военное министерство, а также местные генерал-губернаторы.
Первая экспедиция во главе с дипломатом и востоковедом Н. В. Ханыковым отправилась в Хорасан и Герат. Ее главной целью было ознакомление с политикой и положением Персии и Афганистана и налаживание сотрудничества России с последним. Одновременно экспедиция преследовала и научные цели – изучение флоры и фауны региона, путей сообщения и др.
Другая экспедиция, которой руководил полковник Н. П. Игнатьев, являлась дипломатическим посольством, направленным в ханства Хиву и Бухару с целью установления дипломатических связей и укрепления торговых отношений.
Третья экспедиция, возглавляемая поручиком русской службы Ч. Ч. Валихановым, известным впоследствии казахским просветителем и ученым, имела задачу проникнуть в западно-китайскую провинцию Кашгар, выяснить там обстановку и возможность восстановления торговых связей Кашгара с Россией. Чтобы не возбудить подозрений, Валиханов ехал под видом мусульманского купца.
История всех трех экспедиций исследована в литературе[51]. Изданы записки членов экспедиций. Так, история посольства Игнатьева отражена не только в обширных мемуарах самого руководителя, но и в записках его помощника Н. Г. Залесова, участников экспедиции Е. Я. Килевейна и М. Н. Галкина[52]. Кроме того, Залесов напечатал несколько корреспонденций из Хивы и Бухары в «Военном сборнике»[53]. В приложении к своим запискам Залесов поместил тексты некоторых документов экспедиции. Опубликованные источники в сочетании с документами Архива внешней политики Российской империи и личного фонда Н. П. Игнатьева в Государственном архиве Российской Федерации дают возможность показать роль Игнатьева как руководителя миссии и процесс формирования его как дипломата.
Поручить такую ответственную задачу молодому военному (Игнатьеву было всего 26 лет), не имевшему опыта дипломатической деятельности, было рискованным делом. Но Александр II и Горчаков не ошиблись в выборе. Поддержал кандидатуру Игнатьева и Е. П. Ковалевский.
Как уже говорилось в предыдущей главе, Игнатьев предлагал Горчакову направить в Среднюю Азию «ученые экспедиции», которые наряду с научными целями должны были выполнить разведывательные и политические задачи.
Однако миссия, возглавляемая Игнатьевым, имела официальный дипломатический характер. Для этого был найден подходящий предлог. Миссия отправлялась как ответное посольство.
В 1856 г. Бухара и Хива прислали свои посольства в Петербург с поздравлениями по случаю коронации Александра II. Как писал бухарский эмир, посольство «отправлено для большего скрепления уз, существующих еще со времен предков, и для упрочения взаимных отношений предшествовавших великих царей». Эмир добавлял, что нужно открыть дорогу к дружбе между обоими государствами, «дабы караваны и купцы двух держав приходили и уходили спокойно»[54]. Правитель Бухары предлагал также направить ответные посольства из России. Примерно таким же было и послание хивинского хана.
В декабре 1857 г., когда уже был решен вопрос об отправке экспедиции Игнатьева, бухарскому эмиру было направлено письмо Александра II о скором отправлении ответного посольства и намечены основные проблемы, которые следует урегулировать в отношениях двух государств: оказание покровительства российской торговле, возвращение русских пленных и вообще «устранение поводов к неудовольствию»[55]. Осенью 1857 г. Игнатьев, еще до своего отъезда в Европу, вчерне наметил основные задачи и путь следования миссии. В поданной Горчакову и Ковалевскому специальной записке он предлагал экспедицию Ханыкова и отправку посольства в Хиву и Бухару отложить до весны 1858 г., когда настанут благоприятные погодные условия. Посольство, считал он, более безопасно в политическом отношении и может открыто выполнить ряд топографических и других исследований на территории вплоть до Афганистана (исследование устья и берегов Амударьи до ее верхнего течения). Путь следования он намечал караваном до Арала, затем на судах Аральской флотилии и по Амударье до Чарджоу, откуда опять караваном до Бухары. Возвращение же предполагалось через Самарканд, Ходжент, Ташкент на Сырдарьинскую линию[56]. Таким образом, Игнатьев планировал посетить не только Хиву и Бухару, но и Кокандское ханство. Он не исключал встречи на Амударье с экспедицией Ханыкова, которая через северные районы Персии и Афганистана могла выйти в Коканд. Другой предложенный им вариант состоял в совместном следовании с Ханыковым до Термеза, откуда Ханыков должен был отправиться в Персию и Афганистан. Это предложение поддержал и Ковалевский. Тогда же, 20 октября 1857 г., Игнатьев в обстоятельной записке Ковалевскому изложил свое видение целей экспедиции: в политическом отношении посольство должно установить хорошие отношения с ханствами, добиться регулярных торговых связей. Необходимо было, по его мнению, достигнуть взаимного согласия между среднеазиатскими ханствами и даже заключения оборонительного союза для «пассивного противодействия Англии».
Игнатьев предполагал, что в будущем Россия займет Хиву, поэтому должно стремиться также к заключению оборонительного союза между Персией и Афганистаном и готовиться «к неприязненным действиям против великобританских владений в Индии»[57]. Как видим, мысль о нанесении удара Англии в Индии не оставляла его. Игнатьев предусматривал случай, когда государства Средней Азии будут просить покровительства России, опасаясь английского проникновения в регион. Он полагал, что следует тогда содействовать протекторату Персии над Афганистаном и ханствами и «принять меры для удаления ханами агентов английского правительства». В случае же противодействия агентов «разрешить посольству употребить силу оружия». Оружие можно было применить, по его мнению, и тогда, когда в ханствах будут чиниться препятствия посольству (непропуск флотилии, невыдача пленных). Игнатьев был настроен, таким образом, весьма решительно. Он писал в записке: «Экспедиция должна иметь в виду, кроме подробного исследования пройденного края и составления карт, подготовить средства для учреждения пароходства по р. Амударье, изучить край в военном отношении и составить соображения для занятия в случае надобности устья этой реки и нападения на Хиву и Бухарское ханство и утверждения нашего влияния на Амударье»[58].
Игнатьев подробно указывал в записке состав посольства, куда должны были входить чиновник из МИД со знанием татарского и персидского языков, офицер Генштаба (желательно Обручев или Быковец), топограф, офицер по фортификации, горный инженер (для исследования залежей полезных ископаемых), инженер по строительству каналов и плотин, два врача, приказчик торгового дома Закаспийского торгового общества. Помимо этого посольство должны были сопровождать отряды казаков и стрелков, а на кораблях Аральской флотилии и в фортах на Арале следовало сосредоточить запасы оружия, пушки, топливо, провиант и десант солдат. Особо оговаривалось наличие ракет и ракетных станков. Для перевозки посольства и десанта Игнатьев требовал канонерку, 2 парохода, 2–3 баржи и большое число малых гребных судов. В заключение Игнатьев намечал срок отправки экспедиции из Оренбурга – конец марта – начало апреля 1858 г., с тем чтобы прибыть в Амударью не позднее середины июня, пока река не обмелеет.
Таким образом, истинные цели посольства Игнатьева состояли не только в установлении дипломатических и торговых отношений с Хивой и Бухарой, но в укреплении политического влияния России в Средней Азии и ослаблении там позиций Англии. При необходимости предполагалось и употребление силовых методов.
Поделиться книгой: