Плюшевая заноза

* * *

– Буэ!

Нет, он что, издевается?! Зачем пить столько жидкости на ночь! И вообще дайте мне спокойно поспать!

– Хххы! Да чтоб тебя…

* * *

-…могла бы двигаться, руки бы поотрывала!

Обрывок фразы ворвался в мой сонный разум, мгновенно прогоняя остатки «ничего». Мне опять ничего не снилось. Да и что мне могло присниться, когда полночи по мне откровенно топтались.

Лия сидела на столе, в ее глазах сверкали молнии, над ней стоял Ричард и расплетал ее уши. Освободив их от вплетенной ленты, он растянул ушки в стороны, стараясь их выпрямить.

– Ы-ы-ы-ы-ы…

Казалось бы, ребенок помогает зайке, как может, насколько умеет, но вот глаза Лиетты, разъехавшиеся в буквальном смысле вслед за ушами, выдавали ее вулканирующую ярость пополам с болью. Даже мне стало больно от такой картины.

Мальчик закончил свое благое дело, отошел, осмотрел зайца, улыбнулся, и, довольный собой, убежал вниз завтракать. Я перевел взгляд на нашу мученицу и еле сдержался, чтобы не засмеяться в голос. По-видимому, в ее уши была вставлена проволока, удерживающая их в правильном положении. После той «красоты», которую устроила ей Энн, конструкция так и не вернулась в исходный вид. Нет, уши, конечно, вновь располагались правильно, одно стояло, одно было загнутым, но оба приобрели ломано-спиралевидную форму.

– Что там? – все еще искрясь, прошипела Лия, поймав мой взгляд.

– Да-а-а… – я боялся ее реакции. – Нормально все.

– Говори! Я же вижу, что что-то не так.

– Эммм… Ну… Если ты настаиваешь… Скажем так: немного экзотики твоей внешности не повредит, – я с наслаждением вернул ей шпильку. – Теперь ты… кхм… эксклюзивная модель. Хватит тебе шипеть! Во всем надо искать свои плюсы

– И как много плюсов ты нашел сегодня ночью, – явно скучающим голосом произнес Джон, до сих пор валяющийся под кроватью.

– Один, но весомый. Меня не душили всю ночь и не спали на мне. А то, что мне перепал малость непрофессиональный массаж всего тела – так это расплата за сон отдельно от Ричарда. Съел?

– Ага, позавтракал, – все так же скучно, едва не зевая, ответил солдат. Что там у вас?

– Да тут у Лии новая прическа, если это можно так назвать, – удерживая взгляд зайки, веселясь, отозвался я.

– Я вам тут что, подопытный кролик? Верните все, как было! Живо! Сделайте же что-нибу-у-у-удь! – у девочки начиналась истерика. – Два мужика, блин, а толку нет! Ни помощи, ни поддержки!

– Лично я – медвошка.

– А у меня так вообще функция «мужика» отключена, как ты сказала прошлой ночью, – Джон осекся.

– Да вы… Да я… Да чтоб вас… Да чтоб вам… – слов в этой милой пушистой головке не находилось, а вот паническая атака, щедро сдобренная яростью и приправленная абсолютным бессилием в данной ситуации, набирала обороты.

Для Лии было крайне важно, как она выглядела в глазах окружающих. И то, что над ее внешностью смеются, было для нее катастрофой вселенского масштаба. О том, какой она была сейчас изнутри, зайка не думала. По мне, так в душе она была огнедышащим драконом с черной чешуей, отливающей алым цветом в сполохах пламени, стелящегося по земле. Вокруг, насколько хватало взора, расползалась выжженная пустыня с обугленными единичными деревьями и ни единой живой души. Даже если кто-то и хотел помочь ее внутренней драконице, она не подпускала никого, испепеляя всех еще задолго до того, как до ее ушей долетит «я хочу помочь». Я не знал, как приблизиться к ней, а потому раз за разом дергал этого дракона за хвост, «кусал» острыми словами и всячески мешал жить, надеясь, что однажды она замешкается на вдохе, а я смогу подобраться так близко, чтобы не оставить ей пространства для маневра и потушить ее губительное пламя одним тихим словом:

– Остынь! – я что, это вслух сказал?

– А? – Лия перестала дышать, и ошарашено уставилась на меня. Похоже, дракон меня услышал.

– Ничего страшного не случилось. Тебе не оторвали ногу, как это случилось недавно с Джоном, на тебе не танцевали самбу, не отрабатывали приемчики карате/самбо/дзюдо (я в них не разбираюсь), не катались на тебе с лестницы, не роняли тебя в унитаз… Ничего этого с тобой не случилось. Просто немного погнулись уши. Причем, не у тебя, а у зайца, в котором гостит твоя душа. Все твои проблемы только в твоей голове. А поэтому остынь!

Зайка все еще пялилась на меня неморгающим взглядом, но потом произнесла то, чего я никак не ожидал:

– Л-л-ладно. Спасибо.

– Чего?

– Спасибо, что вытащил меня. Ты прав, могло быть и хуже.

– Обращайся, – брякнул я, скорее на автопилоте, потому что все еще переваривал ее слова. Она меня что, поблагодарила? То есть я ей, можно сказать, ментальную пощечину отвесил, а она мне еще «спасибо» сказала? «Мамочка, почему все девочки такие глупые?»… Это самые нелогичные создания на свете! – Ты, это, извини, если я обидел или там… резко… – я чувствовал себя грубияном и совершенно не понимал что ей теперь говорить.

– Да нет, все правда в порядке. Не парься, медвошка, – она усмехнулась. Лучик света прорезал кромешную тьму в моей внутренней пустыне, где я был…

А кем был я? Если Лия была драконицей внутри, то я был драконом снаружи, особенно в прошлой жизни. Я выжигал вокруг себя все едва пробивающиеся ростки счастья, любви, дружбы. Я все всегда рушил, испепелял, предпочитая убить сразу, чтобы не дать потом сделать больно мне самому. Эдакая защита от будущего «а если предадут». А если нет? А если и не собирались предавать? Получается, я сам уничтожил свою жизнь? Мда-а-а… самокопание до добра не доведет.

– Я рад, – наконец отозвался я, искренне и по-доброму.

Наши драконы, споткнувшись, вдруг перестали рычать и изрыгать пламя. И в этой тишине мы впервые смогли услышать и понять друг друга. И это означало только одно: лед тронулся…

ГЛАВА 7

Сколько людей, столько и мнений. Но лично для меня осень была самым любимым временем года, особенно конец сентября. Летняя жара уступает место легкой прохладе, воздух становится чище и прозрачней, до холодов еще далеко, деревья преображаются, сплошная зелень уступает место буйству красок, под ногами шуршит опавшая листва… И даже случись пойти дождику – он не будет тем затяжным ливнем, когда все вокруг сереет и самая пора впадать в депрессию, нет! Это кратковременный поток довольно теплой дождевой воды, призванный сделать воздух еще свежее, еще «вкуснее». А еще осень – это пора сбора урожая. Прилавки на рынках завалены ароматными яблоками, грушами, поздними сортами персиков – от запаха последних аж ноги подкашиваются, даже сейчас, когда они – просто воспоминание из прошлой жизни.

Тем не менее, если мне везло, и меня сажали на кровать хотя бы вполоборота к окну, я наслаждался видом природы и осеннего неба, чуть потускневшего по сравнению с летним, но такого уютного. Птицы добавляли в пейзаж динамику, а солнечный свет придавал всему свой, неповторимый оттенок, особенно на закате.

Джону не везло никогда. Он был простой пластмассовой игрушкой, которой самое место в ящике для таких же, как он. Его никогда не сажали на кровать, за исключением случаев, когда Ричард играл с ним там, хотя, иногда его выносили на улицу и вот тогда он напитывался «осенними» эмоциями, как губка, потому что, как и я, был влюблен в это время года. Его все так же нещадно эксплуатировали, за исключением того месяца, когда он провалялся под кроватью и даже был объявлен «без вести пропавшим», пока однажды не попал в щетку пылесоса. Только не надо думать, что убирали в доме так редко, просто он лежал в труднодоступном месте. А в тот день мальчишка тайком от родителей протащил в свою комнату уличного котенка, который, спрятавшись под кроватью, нашел там весьма интересную игрушку и подвинул ее ближе к краю. Конечно, котенка отправили жить обратно, так как у Ричарда была аллергия на кошек, но доброе дело усатый-полосатый все же сделал: нашел любимого солдатика, успевшего покрыться пылью и отвыкшего от солнечного света.

– Исцарапанный, но живой! Всем здрасьте! – это было первое, что сказал Джон, когда его поставили на стол, вытащив из щетки и обтерев от пыли. – Ох, как ярко! – глаза, привыкшие к темноте, весьма болезненно реагировали на свет, льющийся сквозь окно.

– Ага, ты успел вовремя. Как раз закат. Тебе, как обычно, рассказывать, что я вижу или на этот раз сам посмотришь? – со стола, по словам друга, был виден кусок неба и часть кроны дерева.

– Спасибо, но сегодня я сам, – с гордостью ответил он и уставился в окно сияющими от счастья глазами.

Что же касается Лии, она больше любила лето – пору, когда можно нежиться на золотых пляжах в своих дорогущих «треугольниках», надевать максимально открытые платья, заканчивающиеся ровно там, где ноги теряют свое приличное название, и время, когда можно забыть об учебе и наслаждаться жизнью. Поэтому наши с Джоном восторги она не разделяла. Для нее осень – это сырость, слякоть и холод, а дождь – это вообще конец света, так как от него (цитирую) «портится прическа (а я знаете, сколько на нее времени тратила?!) и течет макияж (а красилась я вообще часа полтора, не могла же я выйти на улицу, как чучело)»… Девушки!

Прошло уже больше двух месяцев, как я поселился в этом доме. За это время многое изменилось. Я стал проще относиться к Ричарду и его играм. В конце концов, он просто ребенок и, если бы он знал, что мы «живые», уверен, относился бы к нам совершенно иначе. Поэтому, стиснув зубы, я терпел все, что уготовила мне судьба. Я даже немного полюбил этого сорванца, полюбил его увлеченность во время игры, когда он с головой уходил в мир своих фантазий, полюбил его «мамочка, а почему…» и «папочка, а зачем…», я разделял его искреннюю радость, когда у него что-то получалось, и огорчался вместе с ним, когда он терпел неудачи. Такой… маленький человек в огромном мире. Все мы когда-то были такими и я, глядя на него, порой видел в нем себя, каким бы я мог быть в его возрасте.

Еще я стал более терпимым к мнению окружающих и к этой «плюшевой занозе». Она все еще пыталась кусаться и колоться, как ежик, но делала это уже как-то неуверенно. Примерно месяц назад ее принятие действительности перешло в пятую стадию, она окончательно смирилась со своей участью и необходимостью меняться, правда, иногда все еще пыталась доказать нам, что она и так идеальная и не нуждается во всяких «перевоспитаниях». Но потом «человек разумный» брал верх в ее оплюшевевших еще при жизни мозгах, и она вновь соглашалась с условиями приговора небесного суда. Ее обучение шло тяжело, со скрипом, с пробуксовками, но некоторые подвижки все же были. Например, куда-то исчез ее взгляд «сверху вниз», даже когда она находилась ниже собеседника. Она стала более открытая в своих эмоциях, перестала бояться быть смешной и даже перестала ругаться, как сапожник. Хотя, признаться, доставалось ей несоизмеримо мало. Ее не брали в игры, с ней не спали, и она была слишком мала для, скажем, отработки ударов, удушающих приемов и лестничных аттракционов. Пару раз в гости приходила Энн, мы слышали ее голос, но своего зайку малыш больше ей не давал, так как выпрямить уши до конца так и не получилось, даже у папы. Одно ухо до сих пор оставалось немного не ровным, но Лию это больше не огорчало – еще один плюсик в ее личном зачете.

* * *

Августовское полнолуние мы, к слову, все вместе удачно пропустили. Причиной тому стали рулонные шторы, которые родители повесили в комнате Ричарда, чтобы закрывать окно от солнечного света во время дневного сна мальчика. Вот только в тот день по нелепому стечению обстоятельств, после сна шторы не убрали, хотя изначально это не вызвало у нас опасений, ведь такое уже случалось, и мама открывала их вечером, когда укладывала сына спать. Но надо ж было такому случиться: Джесс не пришла, пришел папа. Прочитал сыну сказку, поцеловал в лоб и зашагал к двери.

– Шторы! – закричали мы хором.

Отец остановился, повернувшись, бросил взгляд на окно, взглянул на Ричарда:

– Добрых снов, малыш, – и вышел прочь.

То, что было дальше, иначе, как замкнутым кругом назвать было нельзя: мы не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому не могли двигаться, поэтому не могли открыть шторы, поэтому… И так до бесконечности. Джон смиренно молчал, Лия упражнялась в сквернословии в адрес всех и вся: начиная от родителей Ричарда и заканчивая тем небожителем, который придумывал правила. Мне же было обиднее всех. Моя мечта размять кости во второй раз накрылась медным тазом. Нет, я никого не ругал, это делала зайка за нас троих, причем так емко, что ни добавить, ни убавить. Я просто сидел и с утроенной силой ждал сентября.

* * *

Глядя в окно на стремительно темнеющее небо, усыпанное разводами облаков, напоминающими морской прибой, я окунулся в воспоминания трехнедельной давности.

Последние дни последнего летнего месяца стали для меня особенными. Случилось то, что никогда не случалось со мной в прошлой жизни: я увидел Атлантический океан.

Ричард целую неделю собирался в эту поездку, рассказывал родителям, как он будет плавать, нырять, убегать от волн, какие игрушки он с собой возьмет и как будет классно, если папа купит ему ласты и маску. В список «избранных» игрушек, кстати, никто из нас троих не вошел. Там был кораблик, ведро с совочком и набором формочек для песка, механическая лягушка, и дельфин, который лежал в ванной, и с которым мальчишка играл во время купания. Я дико завидовал и малышу, и игрушкам! Мне так хотелось увидеть эту мощь стихии, эту морскую гладь, уходящую за горизонт, эту бесконечную ленту песчаного пляжа, бегущую вдоль кромки набегающей воды, вдохнуть соленый воздух и почувствовать поцелуй морского бриза на своем лице… Да, тот факт, что я неумолимо превращался в романтика, начинал меня здорово беспокоить. Тем не менее, я хотел поехать к океану.

Тридцатого августа Ричарда разбудили очень рано, еще до рассвета, одели его полусонного, и на руках понесли в машину, прихватив заранее приготовленный им пакет с игрушками. Я смотрел им вслед, пытаясь проглотить подступавший к горлу ком обиды на себя, за то, что так и не доехал в прошлой жизни к своей мечте, и на жизнь, за то, что не попал в «счастливый», по моему мнению, список мальчика.

Через несколько минут я услышал звук мотора, и в этот момент ворвавшаяся в комнату Джессика, сгребла меня в охапку и потащила вниз по лестнице, провожаемая непонимающим взглядом проснувшейся Лии.

Меня закинули на заднее сиденье машины, положив под голову Ричарду в качестве подушки. Признаться, мне было все равно! Пусть хоть привяжут меня к фаркопу и потянут на веревочке по бездорожью – я согласен. Главное, чтоб тянули в направлении океана.

Конечно, через пару часов пути все мое тело затекло и просилось домой, а слюнка, стекающая изо рта спящего малыша, насквозь пропитала мой живот, неприятно холодя спину. Еще меня немного укачало и я совершенно не чувствовал то место, которое должно соединять голову и туловище, потому как мое тело лежало на сидении, а голова, свисая с него, беспомощно болталась в воздухе.

Через несколько часов мы прибыли на место. Как только дверь машины открылась, в нос мне ударил соленый морской воздух. Я втянул его, наполняя свои несуществующие легкие, насколько позволял вес головы спящего на мне Ричарда. Эйфория захлестнула меня, мозг отчаянно требовал, чтобы тело немедленно пустилось в пляс по золотистому песку, кричало от восторга и прыгало от счастья. Я делал это мысленно, опасаясь, что меня разорвет от эмоций.

За всей этой бурей одолевающих меня чувств, я даже не заметил, как отец разбудил сына и я оказался свободен. Еще через десять минут меня несли подмышкой на пляж, видимо, в качестве той же подушки. Устроившись на покрывале, я смотрел на океан, иногда забывая дышать. Чайки сновали высоко над головой, кричали, и изредка выхватывали что-нибудь съедобное из рук зазевавшихся отдыхающих. Волны накатывали на берег, языками заходя далеко вглубь суши, пенясь, и отступая с шипением. Песок искрился в лучах еще не высокого солнца, напоминая россыпь алмазной мозаики. К сожалению, окунуться в прохладную воду мне не светило, хотя я реально был готов продать душу за такую возможность. А потом пусть делают со мной что хотят: «обнуляют», запихивают в ад или отжимают воду из моего тела – еще неизвестно, что страшнее.

Правда, ощутить морскую воду на себе мне все же удалось: Джесс вышла из воды в своем зеленом купальнике, идеально подчеркивающем все изгибы ее тела, вниз с каштановых волос стекали водные струйки, падая и растворяясь в песке под ногами. Она подошла к покрывалу, уложила меня на спину и легла, устраивая свою голову у меня на животе. Волосы были холодными и мокрыми, из-за чего я за пару минут пропитался морской водой. И вот что я скажу: эти ощущения не шли ни в какое сравнение с теми, что были, когда я лежал в луже. Там было противно и сыро, а тут было мокро, прохладно и классно! Даже несмотря на очередные неудобства в виде давления на мое тело человеческой головы, я наслаждался! И был крайне благодарен тому, в чьем разуме мелькнула мысль о том, чтоб взять меня с собой!

Мы провели у океана целый день, отправившись в обратный путь, когда бледно-золотистый рог молодого месяца повис над Атлантикой. Весь обратный путь я пытался успокоить свои бушующие эмоции, но их было слишком много. Внутренне я весь подпрыгивал и искрился, оставаясь внешне все тем же неподвижным плюшевым медведем, пахнущим морем и, подозреваю, счастьем.

И даже ванная-комната, в которую меня занесли сразу по приезду, не омрачила исполнение моей мечты… Ровно до тех пор, пока не услышал:

– Билл, дорогой, помоги мне отжать его, а то у меня рук не хватает.

И тут я понял, что отжимать меня будет папа.

* * *

Скрутило меня знатно! Не только от непередаваемых ощущений, но и буквально, поскольку лишнюю воду из меня отжимали в четыре руки. А потому все, что было пережито мной в прошлый «банный день», можно было смело умножать на два. Даже на три, учитывая, что Билл был все же посильнее своей жены. Если в прошлый раз мое туловище выкрутить практически не получилось, то в этот – мой воображаемый желудок и печень поменялись местами, плюшевые почки слиплись, а кишечник превратился в симпатичный бантик из восьми петелек. По моим ощущениям, влаги во мне не осталось вообще, равно как и других текучих субстанций типа крови, слюны или слез, пусть и существующих только в моем понимании.

Сушить меня повесили во второй раз по-другому, отметив, что уши после предыдущей сушки изменили форму. А потому мою голову было решено перекинуть через веревку, зажав прищепками плечи. Гениально! Прощай, шея!

– О, привет, звезды!

Несмотря на все издевательства, я был счастлив. Боль, как последствие отжима, сойдет на «нет» через какое-то время, а вот увиденный океан останется со мной до конца жизни. Я даже не думал, что он такой… бескрайний. Полностью погрузившись в воспоминания о прошедшем дне, я даже не заметил, как перестал чувствовать плечи и все, что выше них. Мне было не до этого. Я вообще был не здесь, а там, где вдоль белой кромки набегающих волн, резвится Ричард, окатывая солеными брызгами своих родителей, и те смеются в ответ. Там, где Билл обнимает Джессику за талию, а она доверчиво кладет ему голову на плечо. Там, где морской бриз путается в моей шерсти и швыряется в глаза песком, где так легко и так… «правильно» быть счастливым.

Глядя на них, я думал, что хочу так же стоять на берегу, обнимая Лию и смотреть, как смеется наш сын. Это показалось мне настолько необходимым, что я даже немного испугался. Еще ни разу до того момента мне не хотелось видеть себя семьянином, и уж тем более отцом. Поездка к океану оказалась судьбоносной, если не сказать переломной. Во мне что-то перевернулось, и вернулся я домой уже совершенно другим человеком, с другими идеалами и ценностями. Наверно, стоило посетить Атлантику в прошлой жизни, может, тогда все сложилось бы иначе. Но я радовался, что все случилось именно так, ведь в том «иначе» не было бы той самой «плюшевой занозы для моей многострадальной задницы».

* * *

Очередное осеннее утро выходного дня выдалось самым обычным: пару раз о мою ногу споткнулся Ричард, двенадцать раз мне врезали по морде, произвели два удушающих и три болевых захвата, меня атаковал истребитель, кусал дракон, и добивал меня, конечно, солдатик. Потом, правда, малыш придумал новую игру. Усадив мою тушку около кровати в качестве мишени, он стал кидать в меня деревянные кубики, стоя у противоположной стены. Долетали не все, но те, что попадали в цель, били довольно больно. Знаете, какое место самое болезненное на лице? Не-а, не глаз. Переносица! Пара кубиков прилетела именно туда, и я увидел огненные искры вперемежку со звездочками. Красиво, но больно.

Все это время Джон сочувственно смотрел на меня, а Лия пыталась изменить траекторию каждого летящего в меня кубика криком: «Мимо!». Не работало. И тогда она злилась, молча, скрипя зубами, потому что тоже поняла и приняла тот факт, что для Ричарда мы просто бездушные игрушки, с которыми он имеет право играть как хочет. Когда последний кубик больно стукнул меня по носу, я выдохнул. Конечно, это то еще испытание, когда все твои инстинкты работают на защиту, пытаясь убрать тело с «линии огня» или хотя бы закрыть его с помощью рук или группировки, но тело в ответ не делает ни-че-го. Мозг пребывает в бешенстве, сердце устраивает дикие скачки, а дыхание забивается в дальний угол и сидит там, притворяясь мертвым.

Окончив игру и не обращая на меня более никакого внимания, малыш, сложив в пакет Бамблби, трактор и пару машинок, покинул комнату. Снизу до нас донеслось:

– Мам, можно я схожу к Дэнни поиграть?

– Только не долго, хорошо? Мы же сегодня собирались в парк.

– Ура! Парк! Я быстро, правда-правда.

– Иди уже, – в голосе мамы сквозила улыбка.

Тяжелая входная дверь хлопнула, и по комнате пронесся вздох облегчения. «Утренние процедуры» были позади. Но что-то подсказывало мне, что расслабляться рано.

– Сильно больно? – пытаясь скрыть заботу, спросила зайка.

– Как обычно. До свадьбы заживет, – усмехнулся я.

– До вашей? – Джон откровенно забавлялся.

– А то!

– Щаз! – мы с Лией ответили хором и сцепились взглядами. Первым не выдержал я, ощущая, как плавится воздух между нами, и, от греха подальше, отвел глаза.

– Сла-а-а-бак, – продолжал подтрунивать солдат.