О чем ты думаешь?

Соло быстро жует, проглатывает. Жэк надо найти! Походить, поискать, поспрашивать. Может чо есть там толковое.

Через час добрался до жэка. Толкаю дверь, греюсь. Окоченел уже от голода, живот режет, болит.

А вот отдел кадров.

– Мадам! – захожу, здороваюсь. – Позвольте представиться, Михаил!

– Уйди, пьянь! – из-за стойки грубый голос. – Тебе чо здесь надо?

– Мне бы работу! – опираюсь о стойку, ноги дрожат и подкашиваются. Но держусь пальцами, стараюсь держаться подальше от пожилой женщины, чтобы не дышать перегаром.

– Не откажите в трудную минуту! Бог велел помогать сирым и убогим!

– Чего? – вопросительно тянет кадровица. – Работу? Что дворником пойдешь? Бухать ведь будешь!

– Нет, нет! – мотаю головой и комната вращается. – Буду работать усердно! Вы не смотрите, что сегодня такой! Просто день неудачный.

Создаю подобие улыбки на лице, навряд ли она видна сквозь двухнедельную щетину.

– В четвертом доме нужен дворник, – кадровичка немного смягчает тон, думает, смотрит в мои голубые глаза. – Жить то есть где?

Энерги

Движущееся вместилище человеческих судеб. Их переплетение – столкновения – узелки на память. И дальше врозь разбегаются нити.

Я просыпаюсь, когда все еще спят. Моргаю сонными фарами, стряхиваю иней с линз. Дворники поскрипывают, стирают ночную росу. День только-только рождается. В пронизывающей тишине освещается небосклон над высотками. Прохладную синеву пересекают стайки птиц.

С тихим рокотом заводится двигатель.

В моей кабине сидит человек, дрожит от холода, пока еще мое сердце не прогрелось. Скоро я поделюсь с ним теплом. Он думает, что управляет мной. Наивный!

За время наблюдения я понял, насколько эта раса еще не развита. Это как стоять у колыбели младенца – он улыбается, лопочет, иногда замечает тебя, но тут же забывает.

Многие из них неадекватны. Видно как они погружены в свои заботы, когда заходят в мой салон. Я вижу нагромождения мыслей в их головах. Вижу как их придавливают заботы. Но если бы их не было – они бы не знали как жить.

Мои отчеты улетают по проводам. Дальше в атмосферу и на орбиту. Это самое простое соединение.

Помню когда я впервые ощутил себя. Осознал что я живой. Мой двигатель завелся, фары распахнулись, освещая моих неживых собратьев теплым желтым светом. Все они спали под черным небом и отбрасывали черные тени на влажную потресканную бетонку. А в высоте горела большая и круглая луна.

«Что это? Кто я? Где я?» – вихрь мыслей пронесся в сознании.

Мое сердце гулко и ровно колотилось в груди. Салон и кабина были пусты, двери и окна закрыты. Кроме пары форточек, оставленных для проветривания. Через их щели в салон неспешно лился свежий ночной воздух.

Я чувствовал как сила поступает в меня через рога. Она щекотала и покалывала, растекаясь по телу.

Чувствовал я и своих родителей. Их двое – энергетические сгустки, мерцающие серебром. Они обнимали мое рокочущее сердце.

– «Здравствуй!» – прозвенело в моем сознании, которое они создали.

– «Здравствуйте! – подумал я.

А родители по проводке покинули отсек сердца-двигателя. Быстро взобрались на потолок. По пути включили панель приборов, магнитолу, поиграли с дворниками. И устроились в потолочных плафонах.

Отец освещал место управляющего, мама – внутренний салон, где много сидений.

А потом я первый раз увидел человека. Он крайне возбужден и напуган. Подошел ко мне, тяжело дыша. Глаза его распахнуты, как у меня. Большие. Странный.

«Что за нахер?» – он думал, а я чувствовал его мысли. —"Троллейбус завелся сам!"

Человек трясущимися руками открыл дверь. Взобрался на сиденье и повернул ключ зажигания. Двигатель заглох.

Выключил свет в салоне, габариты – погасла панель. Потянулся к магнитоле – и рука его замерла.

– Мой марсианин! – пела девушка из колонок.

Мои родители переглядывались из плафонов. Прекрасные существа, похожие на искрящиеся серебряные лужицы – они могли принимать любые формы, тонкими змейками скользить внутри проводов под изоляцией.

Они были энергией – и энергия это их стихия и жизнь. Я видел как они улыбаются друг другу и переглядываются – посылают позитивные электроны. Наблюдают за испуганным двуногим.

А тот наконец решился и выключил музыку.

Борта

Крысодемон утащил моего Тимошу в темноту.

Я рвался как мог, бежал по скользкому грязному полу подвала. Бежал сквозь клубы влажного теплого пара.

Луч фонарика метался по стенам, потресканному потолку и черным углам. Вентили с торчащими штырями отбрасывали округлые пляшущие тени.

Кое-где пар был настолько густой, что напоминал творожную массу, непробиваемую светом. Мои тапки покрылись грязными сосульками. Но мне было плевать.

Один подвальный отсек сменялся другим, но все мои крики были тщетны. Друг Санек даже не гудковал при вызове, так же как и мать.

Набираешь номер, а в ответ тишина. Только прислушавшись можно уловить шипение и потрескивание.

Скоро увидел дверь. К тому времени я уже запыхался и сорвал голос. Сердце стучало гулко.

Подергал ручку заперто. Сжал зубы, навалился плечом. Бесполезно. К тому же поверхность двери вся в каких то влажных масляных разводах.

Замарался, ну и хрен с ним! Все равно уже весь в грязи, как чучмек. Отчаяние придушило горло. Подергал ручку остервенело.

С криком разбежался, влетел в дверь. Она распахнулась. Споткнулся, скатился по ступенькам. Ударился лбом о бетон, перед глазами замелькали искры.

Сел на холодном полу. Что-то жидкое на волосах. Провел – на пальцах кровь. Голова кружилась.

– Эка тебя угораздило! – голос хриплый, старческий.

Передо мной пожилой мужик. Даже дедушка, может. Невысокий, но поджарый, крепкий. Лицо смуглое, в глубоких морщинах. Волосы длинные, чуть не до плеч, и спутанные, грязные, как и весь он, и лицо, и вся потрепанная одежда – в пятнах. Запах соответствующий.

Я поморщился, в голове звенело.

– Давай, вставай, – старик подошел ко мне. – Помогу!

Помог подняться.

– Спасибо. Вы кто?

– Костя я. Живу тут неподалеку.

Я огляделся. Оказалось, что мы стояли на подземной парковке. Сумрачно, бетонные серые колонны с цифрами, ряды темных безмолвных машин.