И день за днем уходит детство

– И как это понять? – спросил Артем.

Это было уже слишком, подумал я. Новичок явно зарывался, показывая свое дремучее невежество учителю. Так недалеко и до двойки. Но, видимо, сам Денис Леонидович считал иначе, потому что он даже не выпятил презрительно губы, как всегда делал, слушая нас, и спокойно ответил:

– Чтобы понять это, необходимо сделать одно очень важное уточнение: геометрия Лобачевского описывает не плоское пространство, как это делает геометрия Евклида, а оперирует понятиями гиперболического пространства. Оно имеет некоторую отрицательную кривизну. Представить это достаточно сложно, но хорошей моделью такого пространства являются геометрические тела, похожие на воронку и седло. И все сказанное выше относится именно к поверхностям этих фигур.

Денис Леонидович, обычно внешне строгий и даже чопорный, неожиданно ласково погладил Артема по голове и по-отечески улыбнулся.

– Так что необходимо избавиться от превратных понятий о геометрии Лобачевского и понять, что она может применяться только по отношению к миру с искривленным пространством, – сказал он. – Однако космология, наука, изучающая Вселенную, в последние годы приходит к выходу, что пространство, в котором мы живем, может обладать отрицательной кривизной, наилучшим образом описываемой именно геометрией Лобачевского…

Его прервал звонок на перемену. Денис Леонидович с сожалением вздохнул, но замолчал, возможно, увидев наши обрадованные лица, за секунду до этого выражавшие лишь скуку и печаль. Он присел за свой стол и раскрыл журнал, занес над ним руку с авторучкой. Весь наш 6 «а», затаив дыхание, следил за его манипуляциями.

– Артем, пять баллов, – сказал Денис Леонидович. – Молодец!

И не только сказал, но даже вывел недрогнувшей рукой цифру «5» в журнале напротив фамилии «Громов». Я сидел очень близко, и прекрасно все видел. Даже ущипнул себя за руку, чтобы убедиться, что это не сон.

Это было впервые, когда учитель геометрии поставил кому-то из нашего класса пятерку.

И это было событием, предвещавшим большие перемены.

Однако понял я это только спустя какое-то время. А в тот понедельник, вечером, засыпая в своей постели дома, я подумал, что это был самый длинный день в моей жизни. Но не успел я додумать эту мысль, как уже спал.

Вторник

Утром я проспал. Меня подвел будильник. Накануне, утомленный событиями понедельника, я забыл его включить, ложась спать. Привычка винить в своих неприятностях кого угодно, только не себя – это у меня от мамы. Папа сказал бы, что я сам виноват, и был бы, наверное, прав. Но все равно, проснувшись почти на час позже, я сначала во всем обвинил промолчавший будильник, и только затем – родителей, которые, как обычно, ушли на работу ни свет ни заря. Папа – на завод, мама – в детский сад. Их рабочий день начинался в восемь утра, из дома они выходили в семь. Будить меня в такую рань они не хотели, поскольку я «сова», а до школы всего несколько минут вальяжным шагом. Жалели единственного сына, и потому доверяли бездушному механизму. Но, в таком случае, могли бы и проверить, прежде чем уйти, работает ли он. Логично?

С помощью логики я могу доказать, что дважды два – пять, однако это не поможет мне успеть за пять минут умыться, одеться, собрать рюкзак и добежать до школы. Здесь надежда не на голову, а только на собственные ноги. Но и то – если голова меня порой подводит, то ноги – никогда. Что говорит в пользу тренировки мышц, а не мозга. Это я к тому, что еще вчера вечером решил записаться в спортивную секцию. Все равно, в какую, лишь бы стать таким же сильным и ловким, как Артем и Генка. Тогда еще поглядим, на кого будет восхищенно лупоглазить Светка, и между кем выбирать. При прочих равных условиях, считал я, преимущество будет на моей стороне, поскольку ума мне было не занимать. Правда, вчерашний триумф Артема на уроке геометрии слегка поколебал мою уверенность, но я рассчитывал отыграться за счет истории и врожденного обаяния, доставшегося мне в наследство – от кого бы вы думали? Точно, от мамы.

В класс я вошел одновременно со звонком на урок, но все-таки раньше учителя. И успел заметить, что на моем месте за партой, рядом с Артемом, сидит Светка и что-то ему с улыбкой говорит. Заметив меня, она быстренько ретировалась. Интригующая сцена. Выношу ее как истинный стоик, не подав и вида, что сердце в моей груди забило в набат. И даже нахожу в себе силы ни о чем не расспрашивать Артема. Это было еще труднее, но я справился с собой.

Уроки тянулись, как никогда, вяло и бесконечно. Меня подстегивала мысль о том, что должно произойти после занятий, а минутная стрелка на часах словно заснула, и это противоречие между моим внутренним ощущением времени и его реальным выражением было мучительно. Однако все когда-нибудь кончается, закончился и пятый, последний в этот день, урок. И я, закинув рюкзак с учебниками за спину и помахав на прощание рукой Артему, побежал в спортивный клуб, до которого можно было добраться на автобусе, проехав две остановки. Но, решив посвятить себя спорту, я отверг эту возможность, как недостойную настоящего мужчину слабость.

Однако это меня не спасло. Тренер по гимнастике окинул оценивающим взглядом мою нескладную фигуру и сказал, что запись в секцию была окончена еще в сентябре. И вообще, мне лучше выбрать другой вид спорта, более соответствующий моим физическим данным. Одним словом, повторил то же самое, что до него мне уже сказали тренеры по борьбе, боксу и тяжелой атлетике. Сговорились они, что ли?

И, с горечью размышляя о своей неперспективности и неудавшейся спортивной карьере, я побрел в библиотеку, единственное место, откуда меня не прогнали бы, привыкнув за много лет к моим посещениям и перестав замечать физические недостатки. Как говорит мама, стерпится – слюбится. Думаю, что так и случилось. Сначала Анна Пантелеевна, худенькая и востроносенькая, похожая на мышку-норушку из детских сказок, старушка-библиотекарь ко мне притерпелась, а затем, возможно, даже полюбила. Во всяком случае, уже года два как она, выдавая мне книги, не напоминает о том, что в них нельзя загибать уголки, рисовать, вырывать страницы и прочее, и прочее. Анна Пантелеевна начала мне доверять после трех лет знакомства, в течение которых я берег библиотечные книги как собственное око. Если ее доверие – это не высшее проявление любви, тогда уже и не знаю, что.

В этот день в библиотеке было непривычно людно – кроме самой Анны Пантелеевны, здесь еще находились крошечная девочка по имени Анечка, которая играла с куклами на полу между книжными стеллажами, и седенький старичок с маленькой клочковатой бородкой, живо напомнивший мне старика Хоттабыча. Девочка была, как я понял, внучкой Анны Пантелеевны, и очень походила на нее мелкими чертами своего личика и острыми мышиными зубками. Через час Анечку забрала мама, тоже вылитая Анна Пантелеевна, только лет на тридцать младше. А Хоттабыч сразу же ушел в дальний угол, где хранились книги по нумизматике и прочим азартным увлечениям, и там притих, не выдавая своего присутствия даже кашлем или дыханием.

Я же углубился в поиски книг по истории Древнего Египта. Замечание Александры Петровны, что она ждала от меня большего, пробудило во мне дополнительную тягу к познанию этого замечательного, давно уже несуществующего государства. Через некоторое время я нашел пыльный фолиант с описанием иероглифической письменности египтян. И вскоре узнал, что термины «знатность», «благородство», «достоинство» изображались так называемыми пиктограммами в виде мелкого рогатого скота. И даже слово «царь» передавалось рисунком посоха пастуха. Это дало мне обильную пищу для размышлений. Отныне я в своем воображении мог персонифицировать Александру Петровну с посохом, Артема – с круторогим бараном, Генку – с козлом, а Светку…

Я вспомнил о Светке, и мои мысли потекли по другому направлению.

В обществе двух таких же, вероятно, неудачников в жизни – Анны Пантелеевны и Хоттабыча, – я чувствую себя замечательно, но радуюсь, что меня не видит Светка. Впрочем, я напрасно беспокоюсь, поскольку в библиотеку ее и на аркане не затащишь. Все свои внешкольные знания она черпает по телевизору, из кинофильмов, оправдывая это тем, что собирается стать актрисой и заранее изучает азы профессии, наблюдая за игрой артистов. Возможно, Светка более меня приспособлена к выживанию в современном техногенном обществе. А я – книжный червь, обреченный эволюцией на вымирание.

Однако эта печальная мысль не мешает мне мечтать. Я роюсь в книгах по истории, а сам думаю о том, что когда мои потомки будут вспоминать каждый день моей жизни и писать мемуары, то библиотека послужит прекрасным фоном, подчеркивающим величие моего духа. Что-то вроде: «В свои юные годы, когда его сверстники развлекались и не задумывались о будущем, он все свободное время проводил…». Может быть, даже Светка, ставшая к тому времени кинозвездой, даст интервью какому-нибудь гламурному журналу о том, как она презирала того хлюпика и как восхищается этим человеком, прославившим свой 6 «а», свою школу, свой город и свою страну, где он учился, жил и работал. Правда, я так и не додумался до того, за какие подвиги меня занесут в анналы истории, потому что Анна Пантелеевна, недовольно гремя ключами, попросила меня покинуть помещение.

– Библиотека закрывается, молодой человек, – сказала она, сморщив носик. – Время позднее. Вас уже, наверное, дома заждались. Приходите завтра.

И действительно, даже Хоттабыч уже давно и незаметно ушел. И я остался один, живой помехой между Анной Пантелеевной и ее внучкой, к которой она явно стремилась всей душой, несмотря на свою любовь или привычку ко мне.

– До свидания, Анна Пантелеевна, – вежливо говорю я на прощание, не забывая о том, что мне еще не раз предстоит сюда возвращаться.

Анна Пантелеевна радостно что-то буркает в ответ и закрывает за мной дверь. Я ее понимаю и не осуждаю. Если бы, к примеру, меня дома после рабочего дня ждала Светка, я бы еще не так торопился, и был бы еще более неприветлив с людьми, которые задерживают меня на работе.

Возвращаюсь домой из библиотеки я уже в сумерках. Зимой темнеет рано, я об этом позабыл, увлекшись чтением и мечтами. За что и был наказан. Через несколько кварталов меня остановили, и совсем не для того, чтобы спросить, как пройти в библиотеку.

– Эй, огрызок, стой! – вдруг слышу я за своей спиной, пройдя темную подворотню, и невольно ускоряю шаг. Но передо мной вырастают две или три фигуры, преграждая дорогу, и я вынужден остановиться.

– Деньги есть? – спрашивают меня.

Это была настоящая западня. Они ждали жертву и заранее готовились. На охоте в лесу или в поле так загоняют волков. В городе – одиноких прохожих вроде меня. Только я не волк, а трусливый перепуганный заяц. Но и они не охотники, а шакалы, которые нападают лишь на слабых и беззащитных.

Их человек шесть или семь, некоторые даже младше меня и ниже ростом. Но их много, а я далеко не рыцарь-джедай, не Халк, не человек-паук и даже не заурядный супермен. У них наглые глаза, скучающие лица и папироски в зубах. И я понимаю, что сейчас меня будут бить. За то, что я слабый и не могу дать им отпор. Но я даже не делаю попытки убежать. И совсем не из-за гордости, а потому что меня парализует их уверенность в своем праве шарить в поисках денег в моих карманах, небрежно отшвыривать в сторону прекрасную книгу по Всемирной истории и унижать меня. А главное – выражение той беспредельной скуки, с которой они все это проделывают. Они знают, что я никуда не убегу, и потому даже не загораживают мне дорогу, не хватают за руки. От моей беспомощности им становится еще скучнее. Они ждут, чтобы я сказал хотя бы слово, сделал движение, которое можно было бы счесть за протест. Бить меня просто так даже им противно. Но я стою неподвижно и не протестую. И неожиданно они расступаются, давая мне пройти. Даже шакалы брезгуют подобным ничтожеством. Я ухожу. Кто-то делает последнюю отчаянную попытку и, когда я нагибаюсь, чтобы поднять книгу, бьет меня ногой пониже спины. Мне больно и обидно, но я не поворачиваюсь, наоборот, ускоряю шаги. И слышу за своей спиной презрительный свист и хохот. Чаша унижения выпита мной до дна. Это очень горький напиток. Я никогда не забуду его вкус, сколько бы лет ни прошло.

Я бреду дальше, один, в темноте, глотая слезы, и стыдясь того, что я плачу. В руках у меня замечательная книга о подвигах и героях прошлого, а на душе – пусто и гадко.

Среда

Этот день был полон сюрпризов.

Первый был преподнесен мне сразу с утра. Когда я проснулся, на этот раз по звонку будильника, то на прикроватной тумбочке увидел записку от родителей.

«Сын, уезжаем к бабушке и дедушке в деревню. Быть может, заночуем у них. Не проспи школу.

P.S. Мой милый мальчик! Котлеты и суп в холодильнике. Не забывай своих родителей! Мы обязательно вернемся, и даже быстрее чем ты думаешь. Я уже скучаю!!!».

Разумеется, записку писал папа. Он считает, что мальчику требуется мужское, оно же спартанское, воспитание, отсюда и лаконичный стиль. Приписку, в два раза длиннее и во сто крат эмоциональнее самого письма, делала, конечно, мама. У нее другие взгляды на жизнь и, соответственно, на воспитание единственного сына. Впрочем, подозреваю я, если бы у нее была дочь, а не сын, мама воспитывала бы ее точно так же, как меня. Мама всегда была ярой противницей дискриминации по половому признаку. Из-за этого она часто спорила с папой, иногда их споры перерастали в ссоры, и совсем уже редко ссоры заканчивались решением расстаться раз и навсегда. Но развод чреват разделом имущества. И это бы еще полбеды, потому что ни один из них не был жмотом и был готов уступить другому все, что ими было нажито за годы совместной жизни. За одним исключением. Как вы сами понимаете, этим исключением был я. Меня они не могли уступить никому, даже друг другу. Решение, предложенное почти в аналогичной ситуации царем Соломоном, их также не устраивало – сын им был нужен целым, а не по частям. По этой простой причине развод отменялся, а вслед за ссорой наступало неизбежное примирение.

И все же, несмотря ни на что, а, быть может, вопреки всему, я был счастливый ребенок, потому что без меня ни мама, ни папа не представляли своей жизни, и не только совместной, но и вообще. Вот только детство мое заканчивалось, я это чувствовал почти физически, и очень этого опасался, не зная, что меня, а равно и маму, и папу, ждет в той, другой жизни, которая поджидает всех нас, стоит переступить порог детства. Шестой класс – это вам не хухры-мухры, как сказала бы моя мама. И, надо признаться, в этом я был с нею безоговорочно согласен, ощущая тяжкий гнет без малого двенадцати прожитых мною лет на своих неокрепших, да к тому же еще и очень худеньких, за что особая благодарность папе, плечах.

Признаться, с жизнью меня примиряло еще и существование бабушки и дедушки, которые жили в деревне, расположенной километрах в пятидесяти от города. Это были славные старички. Мой папа был очень похож на них, на обоих сразу. И это не удивительно, учитывая, что они его родители. Я любил бывать у них. Мне нравилось пить чай из огромного пузатого самовара, черпая ложкой из блюдца с малиновым вареньем, сваренным из ягод, собранных бабушкой на собственном огороде, а после шести или семи чашек играть в домино с дедушкой. Он был заядлым игроком, в молодости, вероятно, очень азартным, потому что еще и сейчас, выигрывая у меня, он каждый раз заливисто хохочет, мелко тряся бородой, как козел. Тогда я ему говорю: «Перестань, дед, а то скажу бабушке, что ты на чердаке прячешь, и даже место покажу!» Действует безотказно. Дедушка, испугавшись за свою чекушку, которую он хранит для так называемых «постных дней», когда нет ни праздников, ни гостей, и бабушка, сама принципиально не пьющая водки, держит его на «сухом пайке», тотчас замолкает и начинает подначивать меня насчет отыгрыша. Правда, в последнее время старички завели обычай проверять мой дневник и ругать за плохие оценки. А когда я начинаю негодовать, отвечают в том духе, что одного они таким макаром уже растили, и ничего, вырастили, вышел в люди. Это они о папе. И что тут возразишь? Приходится мириться с их старческим диктатом. Потому что если спорить, то они начинают симулировать боли в сердце и голове. А мне лучше самому заболеть, чем переживать из-за их здоровья. Ведь я их очень люблю.

Но иногда бабушка и дедушка не симулируют, а заболевают всерьез. И это закономерно, потому что им уже очень-очень много лет, ведь папа у них поздний ребенок. И тогда мои перепуганные родители бросают все свои дела, и даже единственного сына, если нет возможности взять его с собой, и едут на самой электричке в деревню, как они говорят, проведать и утешить стариков. А я не против. И если бы не смогли поехать по какой-то причине они, то поехал бы сам, один, пусть от меня и мало прока. Дедушка и бабушка для меня важнее школы и всего на свете.

Видимо, бабушка или дедушка позвонили вчера поздно вечером, и папа с мамой уехали в деревню на самой первой электричке, которая уходит с вокзала в шесть часов. А когда я чуть раньше в растрепанных чувствах пришел домой из библиотеки, то сразу же лег спать, сославшись на головную боль. И, что удивительно, действительно сразу уснул. Поэтому им, чтобы не будить меня, пришлось написать мне записку. Оно и к лучшему. Накануне я был зол и обижен на весь мир, а особенно на папу и маму, уродивших такого сосунка, которого не берут ни в одну спортивную секцию, зато бьют на улице хулиганы. К утру обида уже схлынула, а злость поостыла. Недаром говорят, что утро вечера мудренее.

В этот день школу я не проспал, чего опасался папа, и даже не опоздал. Когда я остаюсь дома «на хозяйстве» один, то чувство ответственности во мне возрастает многократно. Правда, я не успел позавтракать, но это не беда. В нашей школе есть столовая, и очень хорошая.

Именно в столовой, куда я зашел на большой перемене, между уроками, меня ожидал еще один сюрприз, на этот раз приятный. Я стоял в длиннющей очереди за пирожками, когда меня окликнула Светка. И даже по имени, а не по фамилии, как обычно, что меня сильно удивило, но и обрадовало. Согласитесь, что «Миша» звучит намного приятнее, чем «Потапов».

– Миша! – услышал я за своей спиной голос, который не смог бы спутать ни с одним другим на свете.

Оборачиваюсь – так и есть, Светка Зимина. Сидит за одним из колченогих столиков, шагах в пяти от меня, и улыбается так, как будто лучшего друга встретила. И я при взгляде на нее сразу же, по обыкновению, страшно поглупел и тоже начал улыбаться. Самому противно от своей идиотской улыбки, но поделать с собой ничего не могу. Такой уж человек для меня Светка. Завораживает, как удав кролика. Кстати, она чем-то напоминает мне древнеегипетскую царицу Нефертити, чье имя в переводе означает «Прекрасны совершенства солнечного диска». У Светки такие же слегка удлиненные черты лица, чуть раскосые глаза, и тот же ореол таинственности и непредсказуемости, окутывающий весь облик супруги древнеегипетского фараона XVIII династии Эхнатона. Конечно, я и сам понимаю, что излишне романтизирую Светку, но мне это даже нравится.

А Светка тем временем манит меня рукой и взглядом, и я, забыв про терзающий меня голод, покорно покидаю очередь и подхожу к ней, словно баран, обреченный на заклание. Только к термину «достоинство», который в древнеегипетской письменности изображает данный представитель мелкого рогатого скота, это не имеет никакого отношения.

Светка кушает пирожки с начинкой из риса и мяса, которые лежат перед ней на тарелке, и запивает их компотом. Эта прозаическая картина немного отрезвляет меня. И я, вместо того, чтобы сказать что-нибудь умное и поражающее воображение, чуток даже грубовато спрашиваю:

– Ну, чего тебе?

– Да ничего, в общем, – еще радостнее улыбается Светка. – Хочешь пирожок?

– Пирожков я как будто не ел, – делаю я презрительную гримасу. И сам понимаю, что это перебор. Видите ли, его красивая девчонка подозвала, вкусным пирожком, при одном взгляде на который слюнки текут, угощает, а он ей хамит. И даже не падает тут же на колени, пытаясь вымолить прощение.

Но Светка почему-то не обиделась.

– Народ говорит, у тебя новые диски появились? – спрашивает она. – Правду молвят, али врут?

Дисками с модными музыкальными записями меня обеспечивает мама, внося тем самым свою скромную лепту в мое образование. Это все в нашем классе знают. Как и то, что Светка сходит с ума от некоторых поп-звезд российской и зарубежной эстрады, имя которым – легион. Иногда я бываю даже очень сообразительным. Мгновенно мысленно сопоставив эти два факта, я пришел к единственно правильному решению. И, пока меня не одолели сомнения и робость, радостно выпаливаю:

– Святая истинная правда! Приходи, послушаем. Не пожалеешь. Мы с ребятами собираемся завтра после школы, в четыре часа.

Про ребят – это я соврал. Но семь бед – один ответ. Потому что ведь и новых дисков мама мне давно уже не приносила, разочаровавшись в своем педагогическом таланте. Но так оно всегда и бывает. К одной маленькой лжи прилипает другая, к ним – третья, четвертая… И, глядишь, с горы уже катится огромный снежный ком, от которого нет спасения. Однако в эту минуту, глядя в чуть раскосые Светкины глаза, таинственные и завораживающие, я не могу думать о гибельных последствиях своего вранья. Тем более что собрать ребят из нашего класса на вечеринку с музыкой и танцами – плевое дело. Только клич брось – и набегут, как муравьи на сахар. Это ведь не урок геометрии…

– А кто будет? – спрашивает Светка и мило улыбается.

Неужели согласится? Ай да я, титан мысли, великий комбинатор!

– Ну, Генка, Сашка Суслов, Лешка Сизов, – перечисляю я беспроигрышные варианты. Эти никогда не откажутся потусоваться с девчонками. – Ты можешь своих подружек позвать.

Но, замечаю, что-то не так. Светка опустила голову. И вселенская радость в ее глазах слегка померкла. На Генку – и не клюнула? Вот это новость!

Вдруг Светка встрепенулась и, словно невзначай, спрашивает невинным голосом:

– А Артем будет? Вы же с ним дружите, кажется.

– Артем? Разумеется, будет, о чем разговор, – отвечаю я радостно. А сам думаю: «Неужели придет?»

У Светки на губах мелькает мимолетная улыбка Нефертити, и она вся светлеет. Ее глаза лучатся неземным блеском из-под густых ресниц, верхняя губка приоткрывает ровный ряд красивых беленьких зубок.

– Ок, старина, – говорит она мне по-свойски, тоже немного грубовато. Но какой чудесной музыкой для меня звучит ее голос! – Приду. С подругами.

Светка, даже не доев пирожка, встает и уходит. Я кричу ей вслед:

– Так завтра в четыре, не забудь!

Слышит не только Светка, но меня это не смущает, наоборот. Пусть все видят и знают, каким шикарным девушкам я назначаю свидания.

Цель достигнута. Я ловлю на себе завистливые взгляды мальчишек и заинтересованные – девчонок. Ведь Светка – общепризнанная суперстар нашей школы. И с гордым видом я тоже покидаю столовую. Я голоден, но понимаю, что картина того, как я жадно хлебаю суп, может значительно понизить мой рейтинг. Как сказала бы моя мама, самолюбование требует жертв.

Четверг

Назавтра я сбежал с последнего урока. Вихрем примчался домой. Меня ждали и всю дорогу подгоняли радостные хлопоты по организации запланированного мероприятия. Накануне позвонила мама и предупредила, что они с папой задержатся в деревне. У бабушки кризис миновал, дедушка тоже приходит в себя, но старикам очень одиноко, и…

– Мы погостим в деревне еще денек, ты не против, дорогой? – спросила мама, а ее голос в телефонной трубке был таким, что отказать я не мог.

Так что все складывалось как нельзя более удачно, несмотря на импровизацию. Это я про вечеринку.

К двум часам наша квартира засияла непривычной, в отсутствии мамы, чистотой. К трем сиял я сам, облаченный в свой парадный темно-синий костюм. Картину дополняли чистая белая рубашка, туго повязанный папин галстук красного цвета и ослепительная улыбка счастливого человека, ожидающего от жизни только подарков. Все оставшееся до начала вечеринки время я простоял, как солдат на часах, опасаясь присесть и помять стрелки на брюках, которые я наглаживал утюгом целый час.

Первым пришел Артем. Оглядев меня с ног до головы, он сокрушенно покачал головой и красноречивым жестом указал на свой толстый шерстяной свитер и брюки из грубой ткани, основным достоинством которых считалось именно то, что их не надо было гладить. Но я уверил Артема, что мне, временному сироте, просто нечего было надеть, кроме костюма, а то я бы оделся точно так же, как и он. Артем успокоился и остался.

Но я обманывал друга. Даже если бы все мои гости пришли в шортах и майках, я все равно не снял бы своего замечательного костюма, который был сшит, по настоянию мамы, в начале учебного года в ателье на заказ и превосходно скрывал мои физические недостатки. Ведь я ждал Светку. Она должна была впервые переступить порог моего дома. И поэтому я не мог ударить лицом в грязь.

К четырем часам пополудни подошли почти все приглашенные – Генка, Сашка, Лешка, Колька Чадов, который напросился сам, услышав, что я зову Генку, верной тенью которого он был. Светка пришла с подругами минут на пятнадцать позже назначенного срока. Все чинно расселись – в кресла, на диван, стулья, подоконник. Я включил музыкальный проигрыватель. Вечеринка началась.

Сначала мы только слушали музыку. Но когда джаз сменил блюз, кто-то предложил потанцевать. Идея была воспринята с неожиданным энтузиазмом. К тому времени за окном уже померк свет короткого зимнего дня, в комнате воцарился полусумрак, и атмосфера для танцев была самая подходящая. Чуть позже я включил маленькое бра, висевшее на стене, но это робкое освещение ничего не изменило. Я любовался Светкой. Восхищался ее гибким телом в крепких, но нежных объятиях Артема, затем Генки, потом снова Артема, Лешки, опять Артема…

Вышло так, совершенно случайно, что девчонок оказалось ровно на одну меньше, чем ребят. И я, на правах хозяина дома, расположился в углу комнаты, в очень удобном кресле, и наблюдал за танцующими парами. Когда музыка замолкала, менял диск, благо, что проигрыватель был у меня под рукой. Приносил с кухни чашки с чаем и стаканы с соком, когда кто-то хотел пить, уносил пустую посуду обратно. В общем, не скучал.

Обо мне вспомнили внезапно, когда гости уже начали расходиться. Смущение было общим, но я клятвенно всех заверил, что танцевать все равно бы не смог по причине подвернутой накануне ноги. Ложь была явной, но все поверили. Однако почему-то никто не сочувствовал и не предлагал мне помочь с уборкой квартиры после вечеринки.

Закрыв за последним гостем обитую снаружи красной кожей входную дверь, я с облегчением развязал слишком тугой узел галстука и как был, в своем парадном костюме, пошел на кухню мыть грязные чашки и стаканы. Мне было не жалко костюма, которым я так дорожил еще этим утром. Ведь это именно он был виной тому, что весь вечер девчонки шарахались от меня, как от чумного. Одень я, как Артем, свитер и джинсы, все было бы иначе. В этом я ничуть не сомневался.

Пятница

На следующий день у нас опять была физкультура, только на этот раз в спортивном зале. Обычно этот урок дает мне превосходный заряд энергии, который я потом экономно расходую весь день. У меня даже руки дрожат, когда я смотрю на одноклассников, подтягивающихся на перекладине или качающих пресс на шведской стенке. И устаю я, как правило, не меньше их, несмотря на то, что все сорок пять минут сижу неподвижно на гимнастическом «коне» в углу спортзала. У меня освобождение от физкультуры на полгода после перенесенного в начале осени простудного заболевания.

Сам себя я представляю, конечно, генералом, делающим смотр войскам. С «коня» зорко осматриваю выстроившийся в ряд класс. Наметанным взглядом определяю, что шеренга не полная. Кого же это нет? Грозно хмурю брови.

Первым стоит Генка. Он выше всех, но чем-то недоволен, прячет руки за спину. Они у Генки красивые, мускулистые. Но сегодня, когда рядом с ним встал Артем, руки больше его не радуют. Они блекнут в сравнении с тугими мышцами Артема, которые покрывают ровными буграми его грудь, руки, ноги и даже шею. Я еще никогда не видел своего нового друга в трусах и майке. Ну и бугай! Действительно, иначе и не скажешь – бугай, то есть здоровее некуда. Артем смущается под пристальными взглядами девчонок и физрука. Наш Андрей Валентинович когда-то увлекался легкой атлетикой, поэтому он поджарый и быстрый, но какой-то – как бы это сказать? – не внушительный, что ли, если сравнивать его с Артемом, несмотря на то, что выше его на две головы. Андрей Валентинович и сам это осознает, наверное. Поэтому, не удержавшись, спросил:

– Штангист?

– Да нет, раньше занимался, – отвечает Артем. – Сейчас самбо.

И я вижу, что он окончательно смутился и даже покраснел. Вот чудак!

Ага! Нет Светки. И как это я сразу не заметил? Ищу ее глазами. Да вот же она, выходит из раздевалки, проходит мимо меня, становится в строй. Тоненькая черноволосая девушка кажется слишком хрупкой, мне невольно хочется взять ее под защиту. Правда, не знаю, от кого и зачем.

И тогда я начинаю мечтать. Мне представляется, что на Светку напали хулиганы. Она в страхе кричит, и тогда, неизвестно откуда, появляюсь я. Но не такой, какой я есть, задохлик, а мускулистый, сильный и бесстрашный. Я заслоняю Светку своим телом. Первый бандит падает на землю, сраженный молниеносной подсечкой, второй летит кубарем после мощного хука в челюсть, третий… У него в руках блеснул нож! Он наносит мне удар, и в то же мгновение я бью его ребром ладони по шее. Бандит падает и уже не встает. Я, истекая кровью, медленно опускаюсь на землю, надо мной склоняется Светка. Она взволнованна и бледна. И шепчет мне: «Ты мой герой!»…

Мои мечты прерывает звонок с урока. Заливается, словно с ума сошел, и даже не хочет понимать, как он некстати. Я мысленно чертыхаюсь, слезаю с «коня» и бреду в раздевалку, куда ушли уже из спортзала все ребята.

Уже с порога замечаю в раздевалке какое-то непонятное оживление. Генка взобрался на скамью, у него в руках конверт, на котором крупными буквами синим фломастером выведено: «Артему Громову». Однако Генка с громким треском разрывает запечатанный конверт, извлекает лист бумаги и начинает вслух читать то, что там написано.

Я понимаю, что на моих глазах совершается подлость, но не могу сойти с места, словно меня парализовало. Зато обострился слух. Генкин голос врывается в мои уши как звук канонады.

– «Милый Артем!» Ха-ха! – читает и сразу же комментирует Генка. В эту минуту он очень некрасив, с возбужденным лицом, раздувающимися ноздрями, зло прищуренными темными глазами. – Смотри-ка, уже милый! «Ты мне очень нравишься. Ты – парень моей мечты…» Вот это сильно сказано! – Генка делает движение, как будто хочет разорвать листок, но любопытство пересиливает раздражение, и он продолжает читать: – «Я предлагаю тебе свою дружбу».

Этого Генка уже не в состоянии вынести. Он в бешенстве кричит:

– Дура!

И всем становится ясно, что Генка знает автора послания. Я тоже знаю, кто это. А потому делаю шаг, правой рукой вырываю листок из Генкиных рук, а левой, как во сне, наотмашь бью его по удивленной физиономии. И тут же моя голова раскалывается на миллион крошечных колокольчиков, каждый из которых яростно звенит, пытаясь заглушить другие. А перед глазами вспыхивает и мгновенно гаснет радуга. Профессиональный удар!

Краем затухающего сознания я улавливаю поднявшийся в раздевалке шум, топот, крики…

Медленно прихожу в себя. Моя голова лежит на коленях Артема. У него пламенеет скула. Где-то в отдалении, вероятно, из душа, слышен шум льющейся воды и слабый голос Генки. Я понимаю, что произошло, и благодарно смотрю на Артема. Затем разжимаю кулак – в нем зажат смятый листок. Артем, повинуясь моему взгляду, берет его, читает, не вслух, про себя. Сначала он краснеет, затем бледнеет. Но не произносит ни слова. Наконец встает, помогает подняться мне. И мы уходим. Он поддерживает меня.