И день за днем уходит детство

Вадим Кучеренко

И день за днем уходит детство

Понедельник

Армия повстанцев, в рядах которой сражался и я, дружно и без страха атаковала крепость, где засели правительственные войска. Но при этом мы несли огромные потери. Наши ряды таяли с неимоверной быстротой. Сашку Суслова расстреляли, как в тире, в него попало не меньше десятка снежков, прежде чем он нашел укрытие за большим сугробом. На Лешку Сизова, которому удалось добежать до главных ворот крепости, сверху свалили целую глыбу снега, и он, не удержавшись на ногах, упал. С меня сбили шапку, а когда я начал ее поднимать, снежок, твердый, как камень, пребольно врезался мне под левую лопатку, точно меня укололи шприцом. Не знаю, как насчет пользы, а прыти он мне прибавил ощутимо. И я позорно отступил на недосягаемое для прицельных выстрелов расстояние, к футбольным воротам. К тому времени наша очередная атака окончательно захлебнулась, и все повстанцы собрались там же.

Я забыл сказать, что и армия повстанцев, и правительственные войска были рекрутированы из учеников 6 «а» класса городской средней школы номер 45, а крепость мы построили своими руками, конечно, при помощи совковых лопат. Накануне, в воскресенье, выпал снег, который засыпал всю школьную территорию. И по распоряжению Антонины Ивановны, директора школы, учеников тех классов, у которых в этот день по расписанию был урок физкультуры, посылали на уборку снега. Нашему 6 «а» повезло, и нам достался школьный стадион. Снег мы быстро сгребли в одну кучу, вышла очень даже внушительная гора, а до конца урока оставалось еще полчаса. Можно было, конечно, на радость нашему физруку, Андрею Валентиновичу, успеть сдать зачет по бегу на сто метров, но это был худший вариант развития событий. Незамедлительно включилось воображение и… В общем, как говорит моя мама, грех было не использовать такой случай. Правда, папа обычно сердится, когда слышит это от нее, а я не могу понять, почему. Наверное, я, разрешая давний спор своих родителей, должен признать, что пошел в маму, потому что предложение превратить бесформенную кучу снега в снежную крепость исходило от меня. По истории я имею твердую пятерку, и мои знания очень помогли, когда надо было быстренько придумать несуществующее государство, раздирающие его общественные противоречия и повод для конфликта между его гражданами. Вышло довольно таки убедительно и, разделившись на приверженцев существующего правительства и недовольных им повстанцев, мы объявили друг другу войну, нимало не смущаясь тем, что каждая из армий насчитывала всего по семь человек. Ведь и спартанцев под Фермопилами было не больше трехсот, но они сумели противостоять несметным ордам персидского царя Ксеркса. Как говорил великий русский полководец Суворов, воюют не числом, а уменьем.

Но это все была теория. На практике же всемером захватить крепость, в которой находилось такое же количество защитников, оказалось невыполнимой задачей. Я хорошо знаю историю, но плохо – военное искусство, и потому мне было неизвестно правило, по которому солдат, атакующих вражеский бастион, должно быть, как минимум, втрое больше осажденных. Иначе их ожидала та же участь, что и армию повстанцев из 6-го «а», могу заверить, очень болезненная. Снежки – это не пули, но при попадании в цель, которой служат твои голова, грудь и прочие части тела, об этом как-то забывается.

Поэтому я уже был готов предложить сдаться на милость осажденных, и уверен, что меня охотно поддержали бы и Сашка Суслов, и Лешка Сизов, и особенно Паша Уваров, бывший по природе своей ярым пацифистом, чему немало способствовали его малый рост, неимоверная худоба и очки с невероятно толстыми стеклами на крошечной переносице, когда, неожиданно для всех, на самой высокой башне снежной крепости показался предводитель армии наших противников Генка Коркин и обратился к нам с такой речью:

– О, вы, несчастные потомки игрою счастия обиженных родов! Внемлите мне и трепещите!

Разумеется, Генка хватил через край. Начать с того, что он был плагиатор, ободравший, как липку, других авторов. Кроме того, незачем ему было так нас унижать перед девчонками, которых мы принципиально в свои ряды не допустили, памятуя о возможных на войне увечьях, но не смогли и прогнать, и они, шумной стайкой, как воробьи, облепив близлежащие скамейки, с интересом наблюдали за нашими военными действиями. Но Генка есть Генка, и ему многое позволено, во всяком случае, в нашем классе.

А он, сделав для пущего эффекта небольшую паузу, продолжал:

– По древнему обычаю, чтобы избежать кровопролития, судьбу сражения могут решить два сильнейших воина, сразившихся друг с другом. Если среди вас найдется такой, я вызываю его на поединок. И да свершится не легкий бой, а тяжелая битва!

И это тоже было чересчур. Конечно, в чем-то Генка был прав. Но его первый юношеский разряд по боксу вынуждал нас если не протестовать, то молча не соглашаться с этим великодушным предложением. Никто не решался переступить черту, за которой его ждали поражение и позор. Все понимали, что Генка шутить не будет, наоборот, постарается выиграть поединок как можно унизительнее для противника, потому что с одной из ближних скамеек на него с восхищением щурила свои голубые глазищи самая красивая девчонка не только нашего класса, но и всей школы, Светка Зимина. И я ее понимал. Действительно, в эту самую минуту Генка был достоин восхищения – без шапки на голове, с кудрявыми черными волосами и сверкающими карими глазами, мужественный и бесстрашный, бросающий вызов испуганной толпе.

– Ха-ха-ха! Трусливая презренная орда! – насмехался тем временем Генка над нами. – Дрожащие коленки ваши простую мысль подсказывают мне – мой вызов вас страшит!

Но понимал я также и то, что в самом скором времени меня ждет унизительный позор, потому что моя дурацкая гордость не позволит мне оставить без ответа наглый вызов Генки. Не то, чтобы я хотя бы на мгновение усомнился в исходе поединка, но и мамины гены, как говорится, в карман не спрячешь. Она бы не стерпела и десятой доли того, что уже наговорил Генка, это я точно знаю. Во всяком случае, папе никогда не удается сказать и двух слов, если он в кои-то веки соберется возразить маме. Их разговор тотчас превращается в монолог, ежу понятно чей. И уже через пару минут папа, опять-таки по меткому выражению мамы, предпочитает ретироваться в свою раковину, как улитка. По характеру я совсем не такой, как папа. В него я пошел только ростом, костлявостью и узкими плечами, делающими меня похожим на шестиклассника-недоростка или улитку-переростка, это как вам больше нравится. Мне лично – ни то, ни другое, но с самим фактом собственного физического несовершенства я все-таки вынужден мириться. А что делать? Гены! С ними уж точно не поспоришь.

И поэтому, позволю себе перефразировать строки одного из произведений Пушкина, мои гены и Генка – две вещи несовместные. Возможно, еще и по той простой причине, что Светка мне самому ужасно нравится. Несмотря на то, что она явно неравнодушна к Генке, это все знают, и даже поговаривают, что будто бы кто-то видел, как они целовались во время одного из школьных вечеров. Ну, уж этому я никогда не поверю, пока не увижу собственными глазами! Не то чтобы я сомневался в том, что мальчик и девочка в двенадцать лет могут целоваться, хотя я сам лично еще не пробовал. Но чтобы Светка, презрев мои к ней чувства, пусть ей и неведомые, могла себе такое позволить… Конечно, я не Генка Коркин, но ведь и не Паша Уваров! Как беспристрастно утверждает моя мама, меня ждет большое будущее. А, следовательно, это весьма опрометчиво – ставить на мне крест, целуясь с Генкой на глаза у всех. И я был уверен, что такая девочка, как Светка, это хорошо понимает.

Вот почему я делаю робкий шаг вперед. Едва заметный. А, быть может, я просто подумал об этом. Потому что из нашей толпы окончательно деморализованных повстанцев вышел Артем Громов и сказал:

– Милорд, извольте вниз спуститься. Вы наверху стоите, и биться несподручно нам, ведь я не великан. А, может, вы боитесь поединка и предпочли бы ограничиться словами?

Вот это да! Артем всего неделю, как учится в нашем классе. Говорят, его отца, военного летчика, перевели на новое место службы в наш город посредине учебного года. Раньше они жили где-то на Камчатке, я точно не знаю, но очень далеко. Все эти дни Артем казался таким незаметным и тихим, однако в нужную минуту показал себя настоящим героем. Правильно говорит моя мама, что в тихом омуте щуки зубастые водятся. Конечно, это она про папу, но и Артем, мне кажется, вполне подходящая кандидатура для этой роли. Молчал-молчал – и выдал, да еще и белыми стихами, как в нашем классе принято с моей легкой руки. Одно слово, молодец! Я его сразу зауважал, несмотря на то, что обычно долго присматриваюсь, что называется, притираюсь к людям.

А Генка, было заметно, сначала даже немного растерялся, встретив такой неожиданный отпор. Но быстро пришел в себя.

– За дерзость такову я голову с тебя сорву, – сказал он и легко, словно кошка, спрыгнул вниз.

Генка и Артем стояли друг перед другом, и только сейчас я заметил, что они чем-то похожи. Не внешностью, разумеется – один черный, с резкими чертами лица, другой блондин, спокойный и дружелюбный на вид, – а чем-то неуловимым. Уверенностью в себе, быть может.

Генка смерил противника презрительным взглядом человека, уверенного в своей победе, и улыбнулся, не разжимая губ. Артем улыбнулся в ответ, хотел что-то сказать, но не успел – Генка ударил его кулаком в грудь. И сразу же – обманное движение и удар сбоку, по ребрам. Не знаю, как эти удары называются в боксе, только в нашем классе после них все сразу падали, как подкошенные. Однако на этот раз упал сам Генка.

Никто ничего не понял. Я стоял ближе всех и успел заметить, как Артем на лету перехватил Генкину руку, потянул ее и описал плавную дугу ногой. Это была подсечка, да еще какая! Честно говоря, ни за какие сокровища мира мне не хотелось бы в эту минуту оказаться на месте Генки. Он тоже ничего не понял, и поэтому лицо у него было растерянное и какое-то глуповатое. Даже Светка, я заметил, хихикнула в свою красную варежку. Ну, а мы вопили, что было мочи, прыгали, обнимались – в общем, всячески выражали свою щенячью радость: по нашим правилам, Генка считался проигравшим. А без него крепость падет быстро. Даже если ее защитники откажутся признавать поражение, их капитуляция неизбежна.

Внезапно Генка вскочил на ноги и снова кошкой, только на этот раз дикой и рассвирепевшей, бросился на новенького. Мы дружно заорали;

– Нечестно! Генка, стой! Нельзя!

Но Генка нас не слышал. Он хотел отомстить за свой позор, это всем было понятно, а потому оглох.

Дальнейшее произошло в одно мгновение. Артем вдруг согнулся, поднырнул под Генку, захватил его ноги – и встал вместе с ним! Генка, такой ловкий на своих мощных, как стальные пружины, ногах боксера, вдруг превратился в беспомощного младенца. Он сучил ногами в воздухе, но не мог ничего поделать – Артем продолжал удерживать его на своем плече, сжимая в объятиях. Как здесь было не вспомнить схватку Геракла с Антеем, о которой я как-то вычитал в сборнике древнегреческих мифов. Силач Антей, оторванный от земли, которая питала его силы, ослабел и оказался побежденным. Нечто подобное происходило сейчас на наших глазах.

– Ну, как, сдаешься? – спросил Артем.

– Бросай, – хрипел Генка. И даже сжался, ожидая падения и сильного удара о мерзлую землю.

Но Артем не стал бросать, а великодушно и аккуратно опустил его на ноги. После чего дружелюбно улыбнулся и, миролюбиво протянув руку, сказал:

– С войной покончили мы счеты?

Однако Генка со злостью ударил по протянутой ему руке и сразу встал в оборонительную позицию, сжав кулаки. Он явно нарывался на драку. Я на всякий случай подошел ближе, чтобы успеть встать между ними. Не потому, что мне нравится принимать на себя удары, адресованные другому, но из врожденного чувства справедливости. Генка был не прав. Однако Артем был новичком в нашем классе, и едва ли бы кто вступился за него, рискуя вызвать гнев Генки и его неизбежную скорую месть. Все знали, что Генка очень злопамятный человек и обид не прощает. Я тоже это знал. Но мамины гены были сильнее меня, и свойственное каждому разумному существу чувство самосохранения, скуля, заползло в самый дальний уголок моей души и там спряталось, ожидая самого худшего.

Но моей хилой помощи не потребовалось. Артем удивленно взглянул на Генку и… повернулся к нему спиной. Пошел по направлению к школе, где как раз прозвенел звонок на перемену.

На мой взгляд, высшего знака презрения не могло и быть, и лично я сгорел бы со стыда, если бы кто так повел себя по отношению ко мне. Однако Генка почему-то думал иначе. Формально поле боя осталось за ним, и он мог считаться победителем. Не мудрствуя, сам Генка так и счел, благо, что никто не оспаривал его победу. Он торжествующе посмотрел на Светку. Вернее, на то место, где она находилась еще пару минут назад, а сейчас под опустевшей скамейкой лежала только потерянная и забытая красная варежка. Светка незаметно покинула поле боя, не досмотрев, чем закончится битва. Триумф Генки оказался пшиком. Он нахмурился, не зная, на каком эпизоде Светка закончила просмотр этого увлекательного фильма, где впервые было два главных героя, а не один Генка, к чему привыкли все, а главное, он сам.

Генка с пустой скамейки перевел свой тяжелый взгляд на меня, и в его глазах мелькнула какая-то мысль. Генка словно желал о чем-то спросить, но я не стал дожидаться, когда вопрос созреет в его тугодумной голове боксера. Все равно мне не хотелось на него отвечать, потому что мой инстинкт самосохранения снова выполз из своей норы и заявил о своем существовании. Я развернулся и пошел в школу. Шел я, подгоняемый разными думами, быстро, и вскоре нагнал Артема. А догнав, неожиданно для самого себя окликнул его.

– Артем, подожди! – сказал я. – Ты на Генку не злись. Это он так, сгоряча.

– Я понимаю, – ответил Артем и улыбнулся. – Бывает.

Нет, этот парень мне положительно был по душе. И я предложил:

– А знаешь, ты садись за мою парту. А то все один да один, как бирюк.

– Это что за зверь такой? – спросил Артем.

– Бирюк – это такой волк-одиночка, – пояснил я. – А еще так моя мама называет людей, которые общению с другими людьми предпочитают одиночество.

Вообще-то так моя мама говорит про меня. Но я не стал вдаваться в подробности своей личной жизни. В конце концов, я этого парня знаю только неделю, нельзя же с почти незнакомым человеком быть беспредельно откровенным. Как говорил старик Полоний своему сыну Лаэрту, провожая его в путешествие во Францию, «держи подальше мысль от языка». Я этим летом, маясь от безделья на каникулах, прочитал «Гамлета» Шекспира, и почерпнул в этой трагедии много для себя полезного. В частности, там еще говорилось о том, что необдуманную мысль надо удерживать от действий. На мой взгляд, это очень ценный совет. Я даже записал его в особую тетрадь, в которую вот уже несколько лет вношу все мудрые мысли, которые мне встречаются в прочитанных книгах. Жаль, что я так редко ими пользуюсь в своей жизни. Впрочем, и сам Полоний, видимо, забыл о нем, почему и стал жертвой датского принца. Это единственное, что меня утешает.

– Хорошо, – ответил Артем и дружески хлопнул меня по плечу.

Но он явно не рассчитал своей силы. У меня даже ноги подогнулись от его ласки. И я подумал, какого же будет тому, кому доведется испытать гнев Артема.

И в эту минуту я впервые почувствовал сочувствие к Генке. Было понятно, что своей привычной роли лидера класса Генка без боя не уступит. Но Артем был достойным соперником. И еще бабушка надвое сказала, кто из них победит.

Кстати, про бабушку – это тоже одно из любимых выражений моей мамы, которое очень злило папу. Человек технического склада ума, он не понимал тонких филологических изысканий мамы, предпочитая им тяжеловесные силлогизмы. Папа работал инженером на заводе, а мама – музыкальным работником в детском саду. Как сказал все тот же Пушкин, в одну телегу впрячь не возможно коня и трепетную лань. Единственное, что их роднило – это я. Признаться, порой мне бывало очень нелегко с ними, вернее, между ними. Как кораблю древнегреческого героя Одиссея, который пытался проплыть между Сциллой и Харибдой. Но в этом меня выручали уже папины гены. Он был настоящий стоик. И сумел передать это качество по наследству мне, как и страсть к чтению, только с одной маленькой поправкой – я предпочитал читать не техническую, а художественную и историческую литературу. Но главное, как вы сами понимаете, принцип.

Но, так или иначе, а жизнь не остановить, и школьный звонок тому несомненное подтверждение. Перемена очень быстротечна, и мы с Артемом поспешили в школу, опасаясь опоздать на урок истории, который в расписании занятий на этот день следовал сразу за уроком физкультуры.

Школа, по моему меткому выражению, в эпоху перемен – зрелище не для слабонервных. В нашей школе учится тысяча с лишним мальчишек и девчонок разных возрастов, и почти никто из них не желает находиться в классной комнате, пока не прозвенит звонок на урок. А коридоры и лестницы между этажами не резиновые. Толчея, гомон, неразбериха, столпотворение – это основные ключевые понятия, которыми надо описывать то, что происходит в эти минуты в школе. Странно, что когда все расходятся по классам, в коридоре не остается растоптанных или хотя бы покалеченных в давке тел. Возможно, потому что мы – дети. Будь на нашем месте такое же количество взрослых, они бы просто не вместились в ограниченное стенами и потолком школы пространство, и, как пауки в банке, сильные пожрали бы слабых. Дети, как известно, более толерантны, а главное, на мой взгляд, это то, что они и места в пространстве занимают несравнимо меньше.

В общем, добраться до кабинета истории, который находился на самом верхнем, четвертом этаже, было не так просто. И если бы не Артем, то у меня это отняло бы много больше времени и сил. Он же спокойно, словно мощный ледокол, шел вперед, никого, казалось, не задевая, но толпа расступалась перед ним, как расколотые льдины. Я же пристроился в кильватер, и впервые чувствовал себя в безопасности, находясь в школьных коридорах между уроками.

Однако, несмотря на это, все равно я всей душой стремился в кабинет истории. Это была та земля обетованная, где в моей душе обычно царили мир и покой, и само время, казалось, замирало, созерцая прошлые и предвидя будущие исторические события. Надо ли повторять, что история была моим самым любимым предметом. И в своих безудержных фантазиях я всегда мечтал о том, что однажды министерство образования предоставит ученикам выбор, какие предметы им изучать в школе, чтобы не размениваться по мелочам, осваивая азы геометрии, физики и прочих наук, которые не пригодятся им в дальнейшей жизни. Лично мне было бы достаточно одной истории. Ну, и еще уроков латинского, древнегреческого, готского, коптского, авестийского, санскрита и прочих мертвых языков, чтобы читать древние манускрипты в подлиннике.

Но в этот день почему-то даже в кабинете истории было не намного спокойнее, чем за его пределами. Класс гудел, как потревоженный улей. Весть о победе Артема над Генкой распространилась со скоростью сплетен, которая, как известно, превышает скорость света. Девчонки обступили Светку и с таинственным видом о чем-то оживленно шушукались. Сам Генка в окружении двух или трех своих самых рьяных сподвижников с мрачным видом сидел на задней парте, у окна. Остальные ребята, разбившись на кучки по три-четыре человека, травили анекдоты и громко смеялись над старыми шутками. При этом они старались не смотреть в сторону «камчатки», чтобы не встретиться взглядами с Генкой. Мои познания в истории давали мне понимание происходящего. Генка многим надоел своей жесткой диктатурой, и вот представился удобный случай свергнуть его с трона чужими руками. Яркая звезда Артема восходила над горизонтом нашего 6 «а».

А когда мы вошли в класс, и Артем сел со мной за одну парту, стоявшую прямо напротив доски, то я прямо-таки физически ощутил, что мои шансы стать неформальным лидером класса тоже возросли. С ноля, где они барахтались до этого все пять с лишним лет, до одного или даже двух по шкале в сто баллов. Но, как говорится, лиха беда начало.

Однако это все были пустяки в сравнении с тем, что следующим уроком была геометрия. Вспомнив об этом, я заскучал. Достал учебник по геометрии и углубился в изучение параграфа, заданного нам на дом. И все краски мира сразу поблекли для меня. Геометрия – очень коварный предмет. Стоит мне выучить что-нибудь новенькое, как старое мгновенно вылетает из головы, уступая обжитое место. Поэтому в учительском журнале для оценок у меня неизменная твердая тройка. Не ахти что, но лично меня устраивает. Я даже сумел убедить папу в том, что в этой ситуации виной всему не моя тупость, а мамины гены. Он покрутил головой, но спорить не стал и смирился. А, действительно, кто виноват, если не он сам? Если хочешь иметь сына-отличника по геометрии, надо выбирать себе жену не из числа музыкальных работников. И только тогда будешь иметь моральное право с него спрашивать.

Но учитель по геометрии, Денис Леонидович, – это не папа, и ему до моей мамы дела нет. Поэтому мне приходится зубрить денно и нощно, даже в ущерб своей любимой истории, чтобы пресловутая тройка в журнале не превратилась в двойку. Этого мне папа точно не простит, даже с оглядкой на мамины гены.

Однако верно и то, что наша учительница истории на своих уроках не терпит чужого духа. А Дениса Леонидовича она, по-моему, просто терпеть не может. Поэтому когда Александра Петровна со звонком вошла в класс и увидела в моих руках учебник по геометрии, ее зеленые глаза того редкого оттенка, который бывает только у ведьм, если верить историческим хроникам, мгновенно вспыхнули зловещим огнем.

– К доске, Пахомов, – сурово, словно объявляя приговор, произнесла она, даже не взглянув в журнал. А напрасно. Потому что тогда она увидела бы, что напротив моей фамилии там стройными рядами, как батальоны гвардейцев на плацу, выстроились пятерки. А вот тому же Генке давно пора исправить двойку, полученную им за пробелы в знании истории Древнего мира.

Но спорить я не стал, не такой я человек, чтобы лишить себя удовольствия лишний раз блеснуть своими познаниями перед одноклассниками, а главное – перед Светкой. С радостью закрыл учебник по геометрии и вышел к доске. Преданно и с любовью, как собачка Павлова, взглянул на Александру Петровну. От нее я видел только хорошее, и рефлекторно пускал слюни при одном только звуке ее голоса.

– Сегодняшний наш урок мы назовем уроком анализа и синтеза, – не обращая на меня внимания, обратилась Александра Петровна к классу. – Мы рассмотрим и попытаемся обобщить исторические знания, полученные вами не только на моих лекциях, но и в часы самостоятельной работы.

Начало не предвещало ничего хорошего, но я был беспечен, как Муму, слепо доверяя своему любимому учителю.

– На прошлом уроке мы начали говорить с вами о Древнем Египте, – тем временем продолжала Александра Петровна. – Что ты знаешь об этом государстве, Михаил, спустя неделю изучения его истории дома?

– Все, – честно ответил я. – Разрешите начать?

– Валяй, – милостиво позволила Александра Петровна, прищурив свои коварные зеленые глазищи, которые, будь я постарше лет на двадцать, точно свели бы меня с ума.

Но в шестом классе еще можно позволить себе любить учителя истории платонически. Поэтому я не дрогнул и начал:

– Как писал греческий историк Геродот, «Египет есть вся та земля, которую своими водами орошает Нил, а египтяне все те, которые пьют воду из реки Нил»…

Так я могу говорить часами. Исторические факты, не в пример математическим формулам, укладываются в моей голове легко, а цитаты запоминаются навечно.

– Восхождение на трон египетского царя становилось началом новой эры для Древнего Египта, с него начинался отсчет времени. Фараон считался не только владыкой Египта, но и посредником между богами и людьми…

Я разливался соловьем, чему немало способствовали глаза Светки, которыми она, казалось, прожигала меня насквозь. В такт моим словам тихо покачивались ее ресницы.

– Фараонами могли быть только мужчины. Но, как и в каждом правиле, здесь были исключения. Имя Хатшепсут не вошло ни в один из древних перечней правивших Египтом царей. Ее изображения с атрибутами царской власти и картуши с ее именами впоследствии уничтожались. Существование женщины-фараона противоречило традиционным представлениям египтян, и они хотели скрыть этот факт, чтобы устранить прецедент. Однако если о Хатшепсут почти ничего не известно, то совсем другая история с последней царицей Египта, Клеопатрой. Вот уже две с лишним тысячи лет не утихают страсти вокруг этой женщины. Еще античные классики упоминали о ней в своих произведениях, а позже ее образ воспели Шекспир, Пушкин и Бернард Шоу.

И вдруг я заметил, что на самом-то деле Светка смотрит не на меня, а на Артема. Просто мы с ним оказались, что называется, на одной линии огня, и я стоял от него на расстоянии вытянутой руки. Это было неприятным откровением. Наверное, я чем-то выдал себя, потому что Светка поняла, что ее секрет раскрыт. В ее глазах, за секунду до этого излучающих теплый свет, неожиданно мелькнула злость, и она отвернулась, как будто сразу потеряв интерес к Древнему Египту.

А я потерял нить своего рассказа и замолчал на полуслове, несмотря на то, что мне еще многое было известно. В частности, о том, что социальной дифференциации египетского общества способствовало развитие скотоводства. А главное, что именно в этот период в Древнем Египте возникает рабство. Первые рабы появились в результате военных столкновений между самими египтянами, и в наше время их называли бы военнопленными. Но поскольку тогда было невыгодно брать людей в плен, так как это лишь увеличивало число едоков, их просто обращали в рабов и заставляли отрабатывать свой хлеб.

Но все это, и еще много других интересных фактов, так и осталось неизвестным нашему 6 «а», и все из-за Светки.

Однако тайное не всегда становится явным мгновенно, и Александра Петровна видимо, сочла, что мои знания иссякли. Она, как мне показалось, злорадно посмотрела на меня и сказала:

– Садись, Миша. Для тебя слабовато. Я очень надеюсь, что в следующий раз ты уделишь больше внимания истории, и меньше…

Александра Петровна не закончила свою фразу, но ее всезнающие зеленые глазищи скользнули по каменному лицу Светки, которая все еще продолжала смотреть в окно. А что там было? Да ничего. Зима, обледенелые ветки деревьев, снег на крышах, скучное серое небо. Все интересное сейчас происходило здесь, в кабинете истории. Я чувствовал это, как сказала бы моя мама, всем своим нутром. Что она подразумевала под этим, не знаю. Но в эту минуту как-то инстинктивно понимал ее. А еще мне почудилось, что Александре Петровне уже известно о том, что произошло сегодня на школьном стадионе. Но от кого она об этом узнала? И, что немаловажно, когда успела? Неужели она действительно ведьма, подумал я. Это стоило обдумать.

Пока я размышлял на эту тему, до меня, словно в моих ушах была вата, доносился приглушенный мелодичный голос Александры Петровны. Хотя, если вдуматься, то, что она говорила, должно было бы меня встревожить.

– Многие из вас, в силу своего возраста и незнания законов развития общества, склонны персонифицировать историю, объясняя причины явлений только стремлениями отдельных личностей…

Но меня тревожили только странный взгляд Светки, которым она смотрела на Артема, и следующий урок геометрии. Вздохнув, я снова раскрыл учебник геометрии и, положив его на колени, чтобы не увидела Александра Петровна, углубился в изучение злополучного параграфа, в котором говорилось о пересечении прямых «а», «b» и «c»…

Предчувствие меня не обмануло. Видимо, сегодня был не мой день. Денис Леонидович тоже вызвал меня к барьеру. То есть, конечно, к доске. И начал обстреливать вопросами, каждым из которых он, не целясь, попадал в мои самые уязвимые места. Когда ему надоело мое бессвязное бормотание, он сжалился – а, быть может, милосердно решил меня добить, чтобы я не мучился, – и спросил:

– А скажи-ка мне, Пахомов, будь добр, смогут ли когда-нибудь пересечься две параллельные прямые? Мы будем изучать это в седьмом классе, но пока меня интересует твое мнение, не отягощенное знанием.

Эк, завернул! Но меня на такую грубую наживку не поймаешь. Даже я знаю ответ на этот вопрос. И потому радостно барабаню:

– Ни за что, Денис Леонидович. Никогда!

Но учитель остался недоволен моим ответом, и даже поморщился. Я с удовольствием пошел бы на попятный и заверил бы Дениса Леонидовича, что смогут пересечься эти две проклятые параллельные прямые, лишь бы он так не расстраивался. Но разрази меня гром, если я сам в такое поверю. Поэтому я промолчал.

Но Денис Леонидович не сдавался.

– Артем Громов, – сказа он, посмотрев в журнал со списком всех учеников нашего класса. – А что ты скажешь по этому поводу?

Артем встал, как всегда, спокойный, уверенный. Я невольно залюбовался им. Когда Денис Леонидович вызывает меня, я краснею или бледнею, и забываю даже то, что, казалось бы, твердо знал. Такая у меня слабая, подверженная чужому влиянию, натура. Но Артем другой.

– Да, две параллельные прямые смогут пересечься, – сказал он. – Но произойдет это не на Земле, а в космосе. Еще Эйнштейн доказал, что пространство Вселенной искривлено, и с тех пор ученые думают, как долететь до какой-либо галактики по прямой линии, а не по дуге. Ведь тогда полет продлится намного меньше времени…

Вот это да! Что называется, выдал на-гора. Лично я с такой точки зрения к геометрии никогда не подходил. И выходит, что напрасно, потому что, оказывается, это очень даже увлекательная наука.

И даже Денис Леонидович остался доволен. Но попытался скрыть это. Такой уж он человек, как говорит моя мама про папу – интроверт, то есть человек, сосредоточенный на своем внутреннем мире и очень замкнутый. В этом они похожи – мой папа и наш учитель геометрии. Сама мама не такая, она экстраверт, что называется, душа нараспашку. Кто я, понять пока трудно.

– А как ты можешь это доказать? – спросил Денис Леонидович. – Как известно, умозаключения и выводы делаются с помощью эмпирических, то есть наблюдаемых и измеряемых, данных об объекте, а не по принципу «мне так кажется».

– Но геометрия Лобачевского допускает возможность пересечения параллельных прямых, – ответил Артем. – В отличие от Евклидовой, которую мы проходим в школе.

И мое уважение к нему возросло до солнца. Если Денис Леонидович чувствовал себя в преподаваемой им геометрии, как рыба в воде, то Артем мне показался акулой, пожирающей рыб.

Однако и Денис Леонидович, как я убедился, был парень не промах.

– Геометрия – это наука, в которой кто-то не видит смысла, а иные находят свое призвание, – сказал он, делая Артему знак, что тот может присесть. И мы все поняли, что наш учитель снова пустился в плавание по безбрежным океанским водам. Он любил во время урока отвлеченно порассуждать на тему науки, которую пытался вдолбить в наши головы, а мы не возражали, поскольку это значительно сокращало время опроса, чреватого оценкой наших знаний, заносимой в журнал. – При этом мы изучаем Евклидову геометрию, зародившуюся более двух тысяч лет назад, но и сейчас остающуюся актуальной. Но все слышали и о других, так называемых неевклидовых геометриях, в частности – о геометрии Лобачевского. И самое странное, что знакомство с этой наукой заканчивалось на утверждении, что она допускает возможность пересечения параллельных прямых. Этот факт удивляет, даже поражает, но, как и все непонятное, воспринимается на веру. А ведь на самом деле геометрия Лобачевского не так уж сильно отличается от привычной нам геометрии, и параллельные прямые в ней не пересекаются. Это досужий миф, родившийся при странных обстоятельствах.

Услышав это, я сочувственно взглянул на Артема. Но он ничем не выдал, что расстроился из-за своего неверного ответа. Наоборот, внимательно слушает учителя, только что рот не открыл. Видимо, ему действительно интересно. И амбиции и самолюбие для него здесь на втором плане. Признаться, я бы так не сумел. Скажи мне учитель, что я ошибся в чем-то, и я переживал бы целый день, а то и неделю.

– Причиной тому стали противоречия, возникающие в Евклидовой геометрии, в частности, знаменитая проблема пятого постулата, – вдохновенно продолжал Денис Леонидович. И даже прикрыл глаза, вероятно, чтобы ему не мешали наши глупые лица. – Следствием его является понятие параллельных прямых, не пересекающихся на всем их протяжении. Само по себе это утверждение не представляет собой чего-то необычного или странного, но в нем есть один изъян – доказать его с помощью математики просто-напросто невозможно! Именно это обстоятельство толкнуло ученых на создание неевклидовой геометрии, в которой данный недостаток был бы устранен. «Первопроходцем» в этой области стал русский математик Николай Лобачевский. Тебе известно, Артем, в чем главное отличие геометрии Лобачевского от геометрии Евклида?

Денис Леонидович обращался к Артему, как будто кроме них двоих в классе больше никого не существовало – ни меня, ни Светки, ни Генки, ни еще почти тридцати учеников. Да так оно, наверное, и было. Если мы и присутствовали, то лишь в качестве безмозглых материальных тел. Понимал учителя, по-видимому, только один ученик – Артем.

– Мне кажется, в том самом пятом постулате, – ответил, не затруднившись, Артем. – Только не спрашивайте, в чем разница. Пока для меня это туманно.

– На самом деле все просто, – улыбнулся Денис Леонидович, но не пренебрежительно, как можно было бы ожидать, а с уважением. Я это заметил. – Пятый постулат геометрии Лобачевского утверждает, что если на плоскости лежат прямая и точка, то через эту точку можно провести хотя бы две прямые, не пересекающиеся с первой прямой. А в геометрии Евклида через точку можно провести только одну-единственную прямую. Таким образом, не евклидова геометрия допускает, что на одной плоскости может находиться сразу несколько прямых линий, не пересекающихся друг с другом.

Мне было скучно слушать всю эту галиматью, и я едва сдерживался, чтобы не зевнуть. Это было бы неосторожно. Денис Леонидович мог заметить и обидеться, со всеми вытекающими, и очень неприятными для меня, последствиями. Поэтому я достал из кармашка рюкзака маленькое зеркальце и прислонил его к учебнику геометрии с таким расчетом, чтобы видеть соседний ряд парт. Затем чуть повернул зеркальце и увидел в нем Светку. Отражалась она в масштабе один к ста, но мне было достаточно, чтобы не скучать. Я часто таким образом разнообразил свой досуг на уроках, вместо того, чтобы считать ворон за окном, как тот же Генка.

Артем смотрел на Дениса Леонидовича, Светка не сводила глаз с Артема, я любовался Светкой, и каждый видел то, что хотел видеть.

– А утверждение о возможности пересечения параллельных прямых в геометрии Лобачевского возникло из-за простого незнания аксиом этой геометрии, – изрек Денис Леонидович, с осуждением глядя на всех нас, учеников 6 «а», как будто мы были в этом виноваты. – Ведь при ближайшем рассмотрении оказывается, что в неевклидовой геометрии не говорится не только о пересечении параллельных прямых, но и о параллельных прямых вообще – разговор здесь идет именно о непересекающихся прямых, находящихся на одной плоскости.