Французские духи

– Это какое же?

– Аленький цветочек, – смущаясь, признался Сергей. – Губки у тебя на лепестки розы очень похожи.

Иринка, как ей ни было грустно, рассмеялась, настолько это сравнение показалось ей забавным.

– На розу, говоришь? Ну, если только шипами…

Внезапно смолкла, не договорив. Подумала, что ей еще никогда не говорили таких красивых слов. Ну, почему же он ей совсем не нравится…

Она искоса взглянула на парня и чуть дольше обычного не отводила глаз – возможно, надеялась рассмотреть в нем то, чего не увидела раньше. Но нет, вздохнула девушка, не о нем она мечтала бессонными ночами и так горько плакала сегодня.

А он шел рядом, притихший и взволнованный, еще не зная, что приговор ему уже подписан, и всей душой радуясь тому, что его не гонят прочь, и что чудо, в которое он еще этим утром боялся поверить, и даже думать о нем не решался, свершилось. Если только все это не сон…

Они шли рядом, но каждый сам по себе. И сколько бы шагов ни делал один, стремясь приблизиться, другой на столько же отдалялся, и неумолимое это движение не зависело от них, как и те законы природы, по которым живут и чувствуют человеческие сердца.

Вдруг Иринке опять стало очень грустно, и, не сдержавшись, она тихо всхлипнула.

– Не плачь, пожалуйста, – растерявшись, попросил Сергей. Он хотел прикоснуться к плечу Иринки, но его рука в нерешительности остановилась на полпути, а затем он и вовсе убрал ее за спину и до боли сжал пальцы в кулак, словно наказывая за какую-то провинность. – Знаешь, у меня есть друг, мы с ним вместе работаем, так у него сегодня день рождения. Я как раз к нему шел, когда тебя встретил. Не хочешь развлечься?

Иринка молчала, но и не отказывалась. Ободренный своей маленькой победой, Сергей продолжал уговаривать.

– Там и девушки будут, ты не думай. И родители Андрюхины, – торопливо перечислял он, опасаясь, что девушка не дослушает, обидится и уйдет.

Но Иринке и в самом деле вдруг захотелось света, музыки, людей – что угодно, лишь бы не оставаться сейчас наедине со своими мыслями, горькими и безнадежными, верными спутниками головной боли и бессонницы. Поэтому она кивнула и послушно пошла за Сергеем, не думая ни о чем.

Там, куда они пришли, гуляли с размахом, шумно и весело. На лавочке перед подъездом неодобрительно шушукались старушки, сердясь на то, что о них забыли и не пригласили к общему столу. Двери в квартиру были распахнуты настежь, не понадобилось и звонить. Здесь были рады любому, кто бы ни зашел. Иринка смеялась, почти не умолкая, и долго танцевала, пока не изнемогла. Разгоряченная, взяла со стола стакан, полный вина, отхлебнула. Вкуса не почувствовала, но стало еще веселее. Все время рядом с ней был Сергей.

Иринка, наконец, увидела, какой у него необыкновенный взгляд. Он так преданно и с таким обожанием смотрел на нее… Неужели он меня любит, с удивлением подумала девушка, словно до сих пор эта мысль не приходила ей в голову. И волна неожиданной нежности к Сергею прихлынула к ее сердцу. Это чувство уже не покидало ее весь вечер. И ей не хотелось снова оставаться одной.

Она призналась в этом Сергею, сама не зная, зачем. И не отвела губ, когда он склонился и поцеловал ее. Потом она сама целовала его. Голова у Иринки шла кругом, и она совсем ничего не боялась…

Домой Иринка вернулась далеко за полночь. В прихожей горел свет. Пахло валерьянкой, и было необыкновенно тихо. От двери был виден уголок дивана и мамины ноги, от колен до пяток, странно неподвижные. В сердце Иринки вкрался холодок. Она обмерла, не решаясь сделать еще шаг и увидеть, быть может, что-то страшное. Сразу же забыла о своей боли и так и стояла, судорожно сжав обеими руками ворот плаща, пока мамины ноги не дрогнули. Тогда она бросилась в комнату.

Мама лежала на диване, переплетя пальцы рук на груди, побледневшая, маленькая, будто съежившаяся. Она слышала, как Иринка открывала дверь, но не встала, отчужденно смотрела на дочь, словно уже отрешилась от всех земных забот и заранее примирилась с самым худшим. Но раскладное кресло, на котором обычно спала Иринка, белело свежей простыней в ожидании хозяйки.

– Мамочка! – Иринка опустилась на колени перед диваном, прижалась щекой к ее ногам. – Как ты меня напугала…

– Что ты, доченька, – мама прикоснулась к ее волосам, и Иринка затихла, как это бывало в детстве, под ласковой маминой рукой. – Господь с тобой, успокойся.

– Не могу, кажется, сейчас сердце разорвется, – девушка еще сильнее прижалась к маминым коленям, словно пытаясь найти в них защиту от всех своих бед. Так корабль заходит в спасительную гавань, спасаясь от урагана, грозящего ему гибелью. – Ты меня не пугай так больше, хорошо?

– Хорошо,– покорно согласилась мама.

Она хотела и не решалась спросить, почему так поздно вернулась дочь. Боялась, что та обманет ее. Только когда Иринка уже разделась и, вернувшись из ванны, собиралась лечь, сказала:

– Надеюсь, с тобой ничего не случилось?

– Нет, мама, – помедлив, ответила Иринка.

Она щелкнула выключателем и скрылась в спасительной тьме. В окно лился рассеянный свет уличного фонаря. Проходя к своему креслу, осторожно ступая босыми ногами по холодным половицам, Иринка на миг остановилась перед окном. Там, на улице, под фонарем, виднелась чья-то тень. Беспокойно мигал огонек папиросы. Она знала, что это Сергей. Он пообещал стоять под ее окнами, пока она не простит его. Скрипнул диван, на котором лежала мама, и Иринка метнулась прочь, нырнула под одеяло и замерла, притворяясь спящей. Так и лежала, не шелохнувшись, пока слезы не подступили к глазам. Тогда она закрылась с головой одеялом и, свернувшись калачиком, уткнулась носом в колени. Нос был горячий, а колени ледяные, и еще долго ее бил озноб, несмотря на то, что под одеялом было душно и жарко.

Несколько последующих дней Иринка стыдилась людей, прятала от них глаза, будто по ним могли узнать ее тайну. Потом успокоилась. И только Сергея не хотела видеть по-прежнему. Он же упорно приходил в кафе каждый вечер после работы, виноватыми собачьими глазами смотрел на нее и, так и не притронувшись к заказанному, уходил. В кафе вскоре заметили его.

– Смотри-ка, – удивлялись официантки. – А ведь парень, кажется, всерьез в Иринку втюрился-то. И что он в ней только нашел?

Те, что постарше, увещевали Иринку, говоря:

– Не будь дурой, веревки из него сможешь вить!

Молоденькие официантки обсмеивали Сергея, но с какой-то затаенной грустью в глазах.

И однажды Иринка не выдержала. Подошла к Сергею и, будто не замечая его радостно вспыхнувших глаз, тихо попросила:

– Не приходи ты. Напрасно все это.

Сергей промолчал. Но в этот же вечер, дождавшись конца смены, пошел ее провожать. Шел позади на полшага, даже не пытался заговорить или взять ее за руку, поэтому Иринка не протестовала. Но в подъезд своего дома вбежала, не попрощавшись, и долго стояла на темной лестничной площадке, пережидая, пока успокоится в груди растревоженное сердце.

Проходили дни. Стиралась в памяти обида. Но все труднее теперь давалось Иринке чтение любимых прежде романов. Все чаше она рассерженно отбрасывала книгу, не веря ни одной строчке. В жизни, знала она теперь, все было проще и грязнее. Вместо любви – похоть, взамен прекрасного принца – невзрачный Сергей, заменой неожиданных и счастливых перемен – скучные однообразные будни. Иринка подходила к окну, но и там ничто не радовало ее взгляд: унылые серые дома, разбитые до ям дороги, превращенные современными компрачикос в уродов деревья с отпиленными верхушками. Она распахивала форточку, и комната наполнялась смрадным воздухом, пропахшим автомобильной гарью. И ей не оставалось ничего другого, как снова забраться на диван и ждать ночи, когда можно будет ненадолго забыться, в надежде, что с утра, на работе, на раздумья просто не будет времени.

В периоды подобных приступов черной меланхолии Иринка прогоняла Сергея. Он уходил, как побитый пес, не понимая, за что с ним так обошлись, но всегда возвращался и преданно заглядывал ей в глаза. И она не находила в себе силы не простить его, презирая себя за это. Он же был счастлив тем, что Иринка опять рядом. Любил.

А она? Сначала терпела, потом привыкла. Временами Сергей даже начинал ей нравиться своей безответностью и предупредительностью, а особенно тем, что подружки-официантки завистливо вздыхали, недоумевая, как ей удалось так приворожить парня. Она смеялась в ответ и честно отвечала, что не знает.

Как-то Иринка, неизвестно с чего пооткровенничав, рассказала Сергею, почему плакала в тот вечер, когда они встретились. Сказала мимоходом – и забыла. А на следующий день Сергей подарил ей флакон духов.

– Вот, возьми, пожалуйста, – сказал он и, пока в ее глазах не померкло радостное удивление, быстро проговорил: – Выходи за меня замуж!

Иринка, почти не слыша его, торопливо развернула сверток, безвкусно перевязанный розовой ленточкой, из груды целлофана извлекла небольшую коробочку, открыла флакончик. Сначала не поняла, даже вдохнула поглубже, но аромат был не тот, да и по внешнему виду коробочка отличалась от тех, что она видела в магазине. Потом прочитала на упаковке: «Производство Париж – Москва». И увидела, будто с глаз спала пелена, что название духов было написано по-русски. Прикусила нижнюю губку, едва сдержав возглас разочарования.

Это были не настоящие французские духи, а подделка, дешевая имитация. Для таких, как она, подумала Иринка. Но ничего не сказала Сергею, чтобы не обидеть его. Не виноват он был, что не понял ее. Это ее вина, что поверила в чудо, в возможность красивой жизни, где должен был встретиться ей прекрасный принц. Не будет никогда этого. Так стоит ли и ждать?

Сколько себя Иринка помнила, все у нее было не так и не то. Еще в детском саду она до слез завидовала девочкам, за которыми по вечерам приходили отцы. Ее подружки весело щебетали, одеваясь, а она уходила в угол и оттуда исподлобья наблюдала за ними или начинала от обиды ломать игрушки. За это ее наказывали, и тогда она, наконец, могла поплакать, имея законный предлог. Когда Иринка подросла, и ее школьные подруги все перемены напролет стрекотали о новых фасонах платьев и моделях туфель, она отмалчивалась, делая вид, что ее это совсем не интересует. На самом деле она потому и с мальчиками стыдилась знакомиться, что ей не в чем было пойти с ними в кафе или на танцы. И в то время, когда ее сверстницы переживали бурные влюбленности, сердце Иринки волновали надуманные страсти, вычитанные ею из потрепанных романов. Она мечтала о многом, но довольствоваться приходилось малым. И даже надежда на то, что у нее все еще будет: и модные наряды, и со вкусом обставленная удобной мебелью квартира, и лето, проведенное у моря, которое Иринка в свои годы видела только по телевизору, и красивая любовь – не приносила ей утешения, как жаждущему в пустыне не может даровать облегчения мираж.

Иринка попросила дать ей время на раздумья. В этот вечер ушла одна из кафе. Дома всю ночь проплакала, уткнувшись в подушку, чтобы не разбудить маму, лишь под утро забылась. Ей даже что-то приснилось, от чего она проснулась с улыбкой, но что – вспомнить не смогла. Утро выдалось хмурое, и радость вскоре прошла.

Несколько последующих дней она ходила как потерянная. На работе порой выслушивала заказ, думая совсем о другом и даже забывая записать, а когда отходила от столика, ничего не могла вспомнить. Мамы сторонилась, объясняя это усталостью. Рано ложилась спать, но мучилась бессонницей. Под глазами у нее появились тени, которые она по утрам старательно пудрила.

Сергей терпеливо ждал. Преданно смотрел в глаза. И однажды Иринка подумала, что нельзя всю жизнь мечтать об улетевшем в небо журавле, которого никогда и в глаза не видела. Лишь теперь она по-настоящему поняла маму.

В ближайшее воскресенье Сергей был приглашен к ним домой, для знакомства с мамой.

– Мама, это Сергей, он электрик, работает на заводе, – церемонно представила его Иринка. И зачем-то добавила: – Еще он стихи пишет.

Иринка явно преувеличивала. Кроме того, единственное стихотворение, которое Сергей ей однажды прочитал, сильно краснея при этом, ей не понравилось. Начиналось оно так:

«Мне не жить на свете, не любя.

Мне не жить на свете без тебя…»

Затем поэт вспоминал о глазах своей возлюбленной, которые стали для него спасением «в темной ночи и сиянье дня». А завершали все это строчки, в которых бездарно рифмовались слова «люблю» и «молю». По мнению Иринки, стихотворение вышло слишком наивным и высокопарным, и от настоящей поэзии его отделяло расстояние, которое должна была бы преодолеть улитка от подножия до вершины самой высокой в мире горы, Эвереста, вздумай она заняться альпинизмом. И даже то, что стихотворение было написано для нее, только усугубляло вину автора – посвящать любимой девушке плохие стихи в глазах Иринки было признаком дурного вкуса, а этого она простить не могла. Прекрасный принц, о котором она мечтала, так никогда бы не поступил. Если бы он и написал сонет для своей музы, тот был бы достоин пера Шекспира или Петрарки.

Но сейчас Иринка вспомнила об этом стихотворении потому, что больше сказать ей о Сергее было нечего, и что это, ей казалось, как-то возвышало его в маминых глазах. А мама растерянно улыбалась и суетилась более обычного, собирая скромное угощение на стол. Сердце ее странно томилось, несмотря на то, что Сергей ей нравился. Вот только Иринка вела себя несколько необычно – не переставая, смеялась, и все говорила и говорила, словно боясь внезапной тишины.

Мама вышла на кухню, где закипал чайник, оставив их вдвоем.

– На этом диване спит мама, а на этом кресле я, – Иринка усадила Сергея в крохотное продавленное кресло. – Мягкое, правда? Ты не смотри, что оно такое маленькое, оно раскладывается, как раз по моему росту.

Она подошла к радиоле. Со стороны могло показаться, что Иринка проводит экскурсию для одного посетителя по крошечному, в шестнадцать квадратных метров, музею.

– А вот это наша старая шарманка. К сожалению, замолчала месяца два тому назад, причем исключительно из вредности, когда я купила виниловую пластинку с музыкой Поля Мориа. Она у нас, видите ли, патриотка! И сколько я ни пыталась ей объяснить, что на этой пластинке записаны только русские мелодии, и называется она «Russie de toujours», что в переводе значит «Вечная Россия», ничто не помогло. Вот упрямица!

Иринка постучала пальчиком по радиоле. Своей легкомысленной болтовней она пыталась скрыть смущение, которое испытывала от их с мамой бедности, почти нищеты. Скрыть ее было невозможно, как родимое пятно на лице, но можно было посмеяться над ней. Однажды Иринка где-то вычитала, что то, над чем смеются, уже не пугает, и теперь пыталась применить этот афоризм на практике.

Но Сергей неожиданно обрадовался сломанной радиоле. До этого он чувствовал себя неловко, сидел, не зная, куда деть руки, и только робко улыбался, ожидая, что каждую минуту в комнату может войти мама. Он встал с кресла, деловито закатал рукава и совсем другим тоном, чем до этого, спросил:

– Инструменты есть? – И, в ответ на ее недоуменный взгляд, пояснил: – Ну, отвертка, пассатижи какие-нибудь, все равно…

Иринка удивилась этой внезапной перемене и в его голосе, и во всем облике, но ничего не сказала. Принесла инструменты, покрытые легким налетом ржавчины, и Сергей начал увлеченно копаться во внутренностях неисправной радиолы. Работал он молча, тихонько посвистывая. Иринка, встав за его спиной и какое-то время, без всякого интереса, понаблюдав, пожала плечами и вышла на кухню. Мама, о чем-то думая и машинально комкая в руках фартук, одиноко сидела на табуретке около окна, за которым виднелись деревья с облетевшей листвой.

– Ты что, мамочка? – склонилась над ней Иринка. – У тебя плохое настроение?

– Нет, почему же, хорошее, – сказала мама и попыталась заглянуть ей в глаза. – Скажи, дочка, только правду… Ты любишь его?

– Да, – слишком торопливо, чтобы это было правдой, ответила Иринка.

Но мама много лет страшилась того, что дочь повторит ее судьбу, и поэтому сейчас предпочла поверить ее словам, а не своему предчувствию. От сердца отлегло, и она успокоилась.

– Ну, дай тебе Бог счастья, доченька,– сказала она, торопливо и неловко перекрестив Иринку.

Из комнаты раздалась музыка, и девушка, с облегчением вздохнув, бросилась туда. Сергей довольно улыбался. Тонко и противно визжала иголка, скользя по неровному диску заигранной грампластинки.

Потом они втроем пили чай в комнате, слушали музыку Пола Мориа, а Сергей с Иринкой даже танцевали. Мама улыбалась. А когда Сергей, несколько старомодно, попросил у нее Иринкиной руки, она вопросительно взглянула на дочь, не зная, что ответить. Но девушка согласно кивнула и сама поцеловала смутившегося парня. Затем они смотрели телевизор, и мама сидела в кресле, а молодые на диване, взявшись за руки. И это было до того необычно, что маме все время хотелось уйти на кухню и всплакнуть от переполнявшего ее счастья. Но она опасалась, что они увидят ее покрасневшие глаза и не поймут, в чем причина, а, может быть, и не поверят.

Но все же без слез в этот вечер не обошлось. Когда Сергей ушел, а мама легла спать, Иринка вышла на балкон и дала им полную волю…

Уже и звезды зажглись на небе, а она все стояла там и о чем-то грустно вздыхала.