Французские духи

Вадим Кучеренко

Французские духи

Длинноволосый юноша на небольшой эстраде в центре зала красивым лирическим баритоном пел:

«Я сидел у окна в переполненном зале.

Где-то пели смычки о любви…»

А женщина в длинном декольтированном платье цвета аквамарин шла между столиков, и мужчины, забыв о своих спутницах, долго провожали ее задумчивыми взглядами. В ней было все прекрасно – от изящных туфелек на высоком каблуке до уложенных в замысловатую прическу волос, а крошечная сумочка в руках и золотые, с бриллиантами, серьги и ожерелье только подчеркивали безупречность ее вкуса.

Женщина вышла из зала, и мужчины разочарованно опустили глаза.

В фойе ресторана, задержавшись у одного из огромных псевдо-венецианских зеркал в массивной бронзовой раме, которыми были завешены стены, женщина небрежно-рассчитанным движением пальцев поправила прическу и улыбнулась своему отражению.

– Бедняжка Мэри Поппинс, ты ошибалась, – произнесла она. – Само совершенство – это я!

Возможно, женщина сказала бы что-нибудь еще, но внезапно осеклась, увидев за своей спиной невысокую худенькую девушку в темном платье грубой домашней вязки и замшевых сапогах, едва закрывающих ее худосочные икры. Несмотря на то, что девушка смотрела на нее с явным восхищением, женщина нахмурилась. Ей не понравилось, что ее мысли, которые она обычно предпочитала скрывать, подслушали.

А Иринке казалось, что она видит перед собой не земную женщину из плоти и крови, а ожившую прекрасную античную статую, которая странным образом вдруг очутилась в ресторане. И пахнет от нее не нафталинной музейной затхлостью, а ароматом, от которого у девушки даже слегка закружилась голова. Она глубоко вдыхала этот дивный запах и никак не могла надышаться…

– Ты что это меня обнюхиваешь? – обернулась к ней женщина. – А ну, кыш отсюда!

– Я не обнюхиваю, – Иринка растерялась и попыталась оправдаться, но вышло это у нее неловко: – Я… Я обоняю!

– Что-что? – рассмеялась, сменив гнев на милость, женщина.

– Пахнет от вас просто чудесно, – продолжала откровенничать совсем потерявшая голову девушка.

– Постой-ка, – женщина достала из своей сумочки крошечный флакончик с витиеватым нерусским золотистым названием на этикетке. – Приобщись, дитя мое! Отныне и во веки веков!

Девушка замерла под ее щедрой дланью и впитала в себя несколько капель благоухающей жидкости, подобно цветку, который жадно вбирает влагу, пролившуюся с небес.

– Спасибо, – тихо пролепетала Иринка.

– Так-то лучше, – удовлетворенно улыбнулась женщина. Выпитое шампанское ударило ей в голову, и самой себе она казалась сейчас доброй феей, одаряющей бедняжку Золушку подарками для королевского бала. Но шампанское сыграло с ней злую шутку, и она забыла предупредить девушку, что пробьет условленный час, и ее подарки превратятся в ничто. – Теперь иди! И пусть тебе сегодня встретится прекрасный принц.

Но когда девушка отошла и уже не могла ее слышать, чуть презрительно произнесла:

– Бедный маленький гадкий утенок!

А вечер продолжался. На подиуме танцевали, нежно обнявшись, пары, а юноша, томно закатывая глаза, грустно пел:

«А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви».

Он допел, и объявили белый танец. Но Иринка, никого вокруг себя не замечая, спешила к своим подругам из техникума, с которыми в этот вечер она пришла в ресторан отметить окончание учебы. Их столик был в самом углу. И еще издали, не утерпев, она закричала:

– Ой, девочки, нюхайте меня быстрее, пока не выдохлось!

И радостно смеялась над их ошеломленными лицами. Как они ей завидуют! Что их новые, купленные специально к этому вечеру, платья по сравнению с той красивой жизнью, куда она, Иринка, ненароком заглянула и несет на себе сейчас ее божественный аромат…

Иринка была поздним ребенком. Мама родила ее в тридцать пять лет. От кого, никому не признавалась, растила одна, на свою скромную зарплату библиотекаря. И всю жизнь чувствовала себя виноватой перед дочерью. За то, что у нее нет отца, что им приходится отказывать себе порой даже в самом необходимом, экономить на мелочах. С годами это постоянное чувство вины только возрастало, постепенно оно словно бы даже пригнуло мать к земле, превратив ее в робкую и постаревшую раньше срока женщину.

А Иринка будто не замечала всего этого, жила, довольствуясь малым, пока однажды, уже в восьмом классе, не влюбилась в мальчика из десятого. Он был выше ее на две головы, с маленькими темными усиками, при одном взгляде на которые ее сердце начинало биться сильнее. Иринка любила его долго и безнадежно. Но, видимо, крохотная искорка надежды все-таки тлела в ее груди, если на одном из школьных вечеров, когда объявили белый танец, она подошла к мальчику и пригласила его. Это стоило ей невероятных душевных мук. А он… Он сказал, что устал и равнодушно отвернулся. И вскоре уже танцевал с другой девушкой, склоняясь над ее ушком и весело смеясь собственным шуткам. Иринка, глотая слезы, стояла в темном школьном коридоре, прижавшись пылающим лбом к прохладному стеклу, и не могла уйти, оторваться от музыки и голосов, доносящихся из актового зала. Здесь ее и нашла Наташка, лучшая подруга. Разумеется, она все видела и понимала.

– Почему, Наташа? – только и спросила Иринка.

– Подумаешь, принц какой выискался, – успокаивала ее подруга, отводя глаза. – Квака-задавака!

Но позже, когда они уже шли по улице, освещенной тусклыми фонарями, будто мимоходом сказала:

– Тебе бы, Иринка, приодеться немного. А то ты словно на субботник пришла, а не на танцы…

Тогда Иринка не нашла в себе сил ответить, что на ней было ее лучшее, и оно же единственное, выходное платье, и что ради того, чтобы купить ей зимние сапоги, маме опять придется ходить этой зимой в старом потертом пальтишке, по которому уже давно плачет утиль… И маме ничего не сказала, вернувшись домой. Страдала молча и гордо. О том мальчике даже думать себе запретила, постепенно справилась и со своим сердцем.

И еще сильнее увлеклась историческими романами, которые приносила ей мама из читального зала районной библиотеки, где продолжала работать. В них все было красиво – и наряды женщин, и обхождение мужчин, и старинные замки, и сама жизнь. Когда Иринка читала, она забывала о скудости собственной жизни и зримо представляла себя на месте сверкающих драгоценностями красавиц. Милостиво дарила знаками внимания преданных и отважных рыцарей, горстями золотых монет награждала воспевающих ее трубадуров…

Поступить в экономико-технологический техникум общественного питания ее уговорила все та же Наташка. Захлебываясь от восторга, подруга рисовала заманчивые картины.

– Ой, Иринка, ты даже представить себе не можешь, как мы заживем! Будем работать в шикарном ресторане, зарабатывать кучу денег, вокруг одни знаменитости, выбирай любого по вкусу. Ну, что тебе еще надо, дуреха?

Экзамены в техникум Наташка, загорелая, как негритянка, позорно провалила. Зубрежке она предпочитала прогулки по набережной, пляжи, танцевальные площадки. Это было их первое лето после окончания школы, от долгожданной свободы и мыслей о своей взрослости кружилась голова, а ноги сами по себе выделывали немыслимые па, стоило им заслышать музыку. Зато иссиня-бледная Иринка, помнившая о том, что студентам, помимо бесплатного питания, еще выплачивали социальную стипендию, и усердно корпевшая над учебниками с утра и до вечера, поступила. И этого ей лучшая подруга не простила, словно Иринка коварно заняла предназначенное ей место. Их дружба распалась как-то даже слишком легко. Может быть, еще в тот вечер, когда Наташка невзначай уколола Иринку в самое сердце злой фразой о ее наряде, появилась в ней трещина. И теперь она превратилась в непреодолимую пропасть, которая пролегла между ними.

Диплом техника-технолога с отличием, выданный Иринке по окончании техникума, ничем не помог ей в поисках работы по специальности. Она прекрасно разбиралась в действующем законодательство и нормативной базе, в планировании и организации производства, в особенностях сертификации услуг общественного питания и во многом другом, имела склонность к анализу и прогнозу, обладала хорошим обонянием и вкусовой чувствительностью, была ответственной, честной, дисциплинированной и аккуратной – в общем, соответствовала всем, даже самым жестким, требованиям, предъявляемым к представителям ее профессии. Но у Иринки не было практического опыта и, что было еще важнее, не оказалось связей, которые помогли бы ей пробиться в этот престижный замкнутый мирок. Признав очевидное и, после долгих душевных терзаний, смирившись, она устроилась в кафе официанткой.

Директор кафе, Инесса Валентиновна, женщина пышной комплекции, достойной матрон с картин Рубенса, критически осмотрела Иринку.

– Худа-то как! – изрекла она. И утешила: – Ничего, у нас быстро поправишься после студенческих харчей.

Они обошли кафе.

– Уютно, – сказала Иринка.

– А то, – довольно усмехнулась Инесса Валентиновна. – А главное, стоит на бойком месте, сюда кто только не заходит. Гляди в оба – может, кого и подцепишь на крючок. А что? Губки у тебя пухленькие…

И ушла, колыхаясь от смеха всем своим необъятным телом. Иринка состроила ей в спину гримаску и тихо возразила:

– Больно надо!

Но почувствовала, как чуть быстрее и тревожнее забилось ее сердце.

Инесса Валентиновна не обманула, в кафе действительно заходило много посетителей. Но, усердно поглощая свои бифштексы и салаты, они словно не замечали Иринку. Лишь когда угасал голодный блеск в глазах, отваливались на спинки стульев и начинали неторопливо осматривать ее с ног до головы. Слюнявили взглядами до тошноты, порой отпуская пошлые шуточки. Где уж здесь, среди таких, встретить ей своего прекрасного принца, думала с горечью Иринка, собирая со стола грязную посуду.

Впрочем, приходили и другие мужчины, от вида которых замирало в сладком предчувствии ее сердце, а щеки краснели. Но эти были равнодушны к ней и часто даже забывали сказать «спасибо».

Однажды один из посетителей, парень лет двадцати пяти, подарил ей красную розу. Сам он, веснушчатый, низкорослый и узкоплечий, Иринке не понравился, но розу к фартучку она все же приколола. Красиво: красное на белом.

– Лучше бы рубль дал сверху, чем цветок, – хихикнула молоденькая официантка, когда Иринка зашла на кухню за очередным заказом.

Конечно же, все они и все видели.

– Глупая, – одернула ее другая, в возрасте. – Нос-то воротить ума много не надо.

А Иринка ничего не сказала. Она знала, что все это не то. И что «то» еще придет к ней, надо только верить и ждать, и не тратить себя по мелочам.

– Устала, доченька? – мама поцеловала Иринку, помогла ей снять плащ, мокрый от дождя. Встряхнула его и повесила в прихожей, обсыхать, рядом с зонтом с обломанными порывом ветра спицами. Покупку нового откладывали «до зарплаты» вот уже третий месяц.

– Есть немного, Мария Филипповна, – смеялась Иринка, снимая ботики. Она продрогла, пока добиралась домой пешком под нудно моросящим осенним дождем. – Чайку горячего страсть как хочется!

– В пять минут готов будет.

Мама поспешила на кухню. Поставила чайник на газ, достала чашки, банку со смородиновым вареньем. Иринка примостилась на табуретке, поджав под себя ноги, как любила сидеть когда-то, в детстве. Ей было приятно, что в окно, словно дятел присел на раму, стучат тяжелые капли, а в кухне сухо и тепло, и нагоняет дрему пофыркивающий чайник.

– Замуж тебе надо, мама, вон ты какая у меня домовитая, – неожиданно для самой себя сказала Иринка и тут же прикусила язычок. Эта тема всегда была для них запретной.

Мама посмотрела на нее так, словно просила пощадить ее.

– Кому я теперь нужна, старая, – она отвернулась к раковине, начала ополаскивать чистые чашки, долго и старательно.

Старенький выцветший халатик не мог скрыть маминых острых плеч, в ее возрасте все еще будто девчоночьих, и, глядя на них, Иринка почувствовала жалость к матери. Она встала, подошла в ней и обняла.

– Ты у меня еще ого-го! – прошептала она маме на ухо. – Только захотеть! Но мы не хотим, правда? Нам и вдвоем неплохо, мамочка…

Иринка старалась говорить весело, но губы дрожали, и не получалось.

– Я долго ждала, – вдруг тихо произнесла мама, не оборачиваясь. Шум льющейся из крана воды приглушал звуки, приходилось напрягаться, чтобы услышать. – Все надеялась выйти замуж за любимого человека. А потом поняла: еще немного и будет поздно. И появилась ты. Единственная моя радость. Вот только о тебе я тогда не подумала. Ты уж прости меня, доченька!

– Мамочка, не надо, – попросила Иринка. – Я люблю тебя, и нам хорошо.

– Мне и врачи не советовали тебя уже рожать, я не послушалась. Родилась ты с обмотанной вокруг шейки пуповиной, в асфиксии, едва спасли. И переболела потом всеми детскими болезнями, – мама тяжело вздыхала, вспоминая. Она будто бередила, как старую рану, свою память и чувствовала боль, но нарушив многолетнее молчание, уже не могла, да и не хотела, оборвать себя на полуслове. Иринка понимала это, и не мешала ей говорить. – Может, ты потому и выросла такая худенькая да маленькая…

– Ни кожи, ни рожи, – улыбнулась Иринка, будто ее саму это совсем не волновало.

– А теперь только одна мечта у меня – чтобы ты была счастлива. И за себя, и за меня. Тогда мне и помирать не страшно будет.

– Что значит – помирать? – возмутилась Иринка, затормошила маму, пытаясь отвлечь от мрачных мыслей. – А кто внуков будет нянчить?

Мама благодарно улыбнулась сквозь слезы. Иринка поцеловала ее в высохшие сморщенные губы, прижалась всем телом, даже закрыла глаза. Так они и стояли, обнявшись, две женщины, несмотря на разницу в возрасте очень похожие друг на друга, и слушали, как монотонно шумит за окном дождь.

Первую зарплату, несколько новеньких хрустящих тысячных купюр, Иринка бережно уложила в кармашек рубашки, заколов его булавкой, и всю смену, будто невзначай, то и дело прикасалась к нему, проверяя, не потеряла ли. Эти деньги казались ей тем мостиком, по которому она пройдет над пропастью, разделявшей ее серенькое прошлое от лучезарного будущего. Иринка едва дождалась конца смены.

В большом универмаге было людно и шумно. В парфюмерном отделе продавали французские духи, и вокруг прилавка толпились взволнованные женщины. Робеющей даже в очереди за хлебом Иринке ни за что не удалось бы пробиться сквозь толпу, но ее случайно увлек водоворот тел и так же случайно вынес к прилавку. Прижали так, что, показалось, кости хрустнули, и впору было заплакать от боли, но не до слез – за спиной продавщицы в свете неоновых ламп отсвечивали золотые буквы, начертанные на крошечных разноцветных коробочках. Коробочек было много. Глаза Иринки загорелись отраженным золотистым цветом.

– Мне вот это, – кивнула она на коробочки, не сумев от волнения выговорить название. Торопливо вынула из кармашка рубашки купюры, уколов при этом палец булавкой, не считая, протянула их все.

– Ты чего мне суешь? – зло вспыхнула продавщица, усталая и нервная. – Совсем, что ли, все с ума посходили? Чек давай!

– А сколько? – пролепетала Иринка, с тоской оглядываясь и понимая, что еще раз ей к прилавку ни за что не пробиться.

– Пять тысяч!

Будто кто-то со всей силы ударил Иринку по затылку, в ушах зазвенело, от щек отхлынула кровь. В руке она судорожно сжимала три тысячи рублей – и ни на копейку больше, хоть все карманы выверни.

Девушку обожгли покаянные мысли о том, что до аванса жить еще две недели, а дома ее ждет мама, у которой вот уже десять лет одно и то же праздничное платье, а пальто и вовсе было куплено еще до рождения дочери. А она, Иринка, просто эгоистка, самовлюбленная идиотка…

Слепо натыкаясь на людей, девушка выбралась из толпы. Шла, едва сдерживая слезы. Все равно в них не утопить горя, и никогда, думала она, ей не встретить прекрасного принца, потому что вход в тот мир, где живут эти принцы, ей заказан раз и навсегда…

Долго бродила Иринка по городу, куда ноги ведут, а редкие слезинки крупными каплями стекали по ее щекам. На нее оглядывались прохожие, но она не замечала их пытливых глаз и недоумевающих лиц. Сейчас для нее во всей вселенной существовали только она и ее горе. Она была уверена, что никто из людей, населяющих земной шар, вздумай она обратиться к ним, не захотел бы ей помочь, счел бы ее горе за блажь и равнодушно отвернулся бы, продолжив свой путь. Она, Иринка, была в их жизни не важнее телефонного автомата на углу – пока в нем нет нужды, его и не замечают. Ей казалось, что мир в очередной раз отвернулся от нее – и девушка впервые в своей жизни платила ему той же монетой.

И вдруг на ее пути встал человек.

– Тебя кто-то обидел? – грозно спросил он, сжимая кулаки.

Иринка не сразу вспомнила его. Это был тот самый парень, который подарил ей в кафе розу. Но, узнав его, девушка устыдилась своих покрасневших от слез глаз и опухшего носа, поэтому грубовато ответила:

– Не твое дело! – Подумала и добавила: – Иди своей дорогой.

– А можно, я пойду твоей дорогой? – просительно взглянул на нее парень.

Иринка возмутилась.

– Ты что такой прилипчивый? – спросила она. – И вообще, что тебе от меня надо?

– Так, ничего, – пожал он плечами. – Чтобы никто не обидел.

Она оглянулась. Уже вечерние сумерки скрадывали очертания улицы, в окнах домов вспыхнул свет. Этот район города был ей совсем незнаком, и все равно пришлось бы кого-нибудь расспрашивать, как отсюда добраться до микрорайона, в котором она жила. Ей же было безразлично, он ли, другой ли будет ее попутчиком, лишь бы поскорее оказаться дома. Иринка повернулась и пошла, не сказав ни слова. Парень шел рядом.

– Меня Сергей зовут, – пройдя несколько шагов, сказал он и чуть виновато улыбнулся.

Но Иринка не поддалась на эту уловку.

– А меня – не скажу! – отрезала она и даже слегка задрала нос. Вышло это очень мило и немного скрасило резкость ответа.

– Да и не надо, все равно я тебе уже свое имя дал.

Загадочная фраза, прозвучавшая за ее спиной, заставила Иринку сбавить шаг. Деланно равнодушно она поинтересовалась: