Помоги проекту - поделись книгой:
На службе у тех, кто знает «зачем»
Любое научное экспериментальное теоретическое мышление, конечно же, стоит на чьей-то службе, оно кому-то служит, тем, кто ему платит, тем, кто его нанимает, принуждает в очередной шар… Но «те, кому» это мышление служит, они думают иначе24. И если они по какой-то причине попадают под влияние научного мышления и вдруг решают, что это все-мышление, то они тоже свихнутся, когда решат подумать о причине, основании и цели всего этого творимого ими на земле.
В итоге может оказаться, что владеющие ракетами – это какое-то сборище слабоумных, которым эти ракеты и даром не нужны, а точнее, они в итоге окажутся в руках тех, кто будет способен понимать другое мышление, в формат которого входят те вопросы, о которых любое научное мышление ничего не знает. И любые попытки обратить научное мышление в какой-то настоящий позитивизм, присовокупив к науке якобы философию, что даст некую возможность говорить об основаниях, утверждать основания в виде какого-то научного диалектического марксизма, прагматизма или других идиом, например, ..мократизации… – это слабые попытки слабоумных делать вид, что с ними все в порядке и что ракеты находятся в руках «достойных».
Научные системы позволяют создать сложнейшие системы контроля, сложные системы производства, информационные и биологические объекты, значительные системы перераспределения различных обозначенных и выделенных ресурсов и другого, что позволяет разуть одну часть мира в пользу какой-то другой. Да, такое мышление обладает значительной властью производить что-то предметное и изменять многое после, но когда такое мышление задаст себе вопросы: «А зачем это все?», «Зачем мне эта власть?», «Зачем…?», в этот момент такое мышление, не найдя в себе никаких оснований, становится чьим-то рабом, рабом того, кто понимает такое «зачем». И поэтому конечными бенефициарами, господами, хозяевами будут не эти с научным мышлением, а другие, те, кто стоят за вопросом «зачем», и если таковые отсутствуют, то все летит с края обрыва бессмысленности или попадает в руки тех, кто такое или другое «зачем» изъездил вдоль и попрек уже не первое тысячелетие.
И очередные варвары, которые увидели достижения очередного Рима, схватят его явное, например, какое-то «научное мышление» и скажут себе, «что такое мышление будет нашим последним мышлением». А затем эти варвары, возможно, решат, что за таким мышлением нет ничего другого, но через время эти или другие варвары, превратив такое мышление в стержень своего мышления, станут в итоге позитивными слабоумными рабами тех, кто обладает каким-то другим мышлением, мышлением о каких-то таинственных «зачем».
Все выделенное мышление – это только инструмент, как и все, что выделяется. Любой предмет, любое слово – это все служит «для чего-то», и такое «служение» – это инструментализм всего происходящего, то есть и ракеты – это инструмент, и финансовая система – это инструмент и… Но можно предположить, что есть какое-то другое мышление, какое-то странное мышление, которое является инструментом для чего-то другого, чего-то не обыденного, не практического, не теоретического, не управленческого…, то есть совершенно для другого, и тут речь даже не о какой-то примитивной эзотерике или каком-то самопознании через «какое-то погружение».
Очередное странное мышление – это результат какого-то вывиха, очень древнего вывиха, того, кто заметил, что кроме происходящей включенности и мыслей о ней, любых сильных мыслей о ней, есть еще и другое, что-то, что выходит за пределы мышления о происходящем, чего-то того, что пытается понять нечто то, что стоит за этим происходящим, и только в сверхслабом значении сюда можно вставить слово «метафизика», так как «классическая метафизика»25 – это выхолощенное мышление о таком, то есть это определенным образом упрощение традиции такого мышления, и самое главное, это «упрощение действительного состояния такого мышления». А само такое странное мышление в чистом виде, в том его происходящем виде – это нечто другое. Возможно, такое мышление будет о каком-то абсолютном господстве, о каком-то абсолютном основании, о том, что стоит за этим всем бессмысленным, о каком-то непонятном присутствии этого всего безумия… или? Или, возможно, тут будет речь о каком-то разном … или о чем-то таком же, или о чем-то другом… очень разном…
Почему, допустим, тот же Пятигорский отрицательно относился к психотерапии, фрейдизму, бихевиоризму, психологии, политологии, аналитической философии? Возможно, потому, что психолог, психиатр, психотерапевт уже знает, что такое человек. А «находящийся в состоянии особой шизофрении» не знает, что такое человек, он не знает, что с ним делать, он не знает, как его можно «вылечить» от «его же бытия». Поэтому психотерапевт, для которого все присутствующее не пахнет каким-то странным запахом тотальной неопределенности, взирает с удивлением или даже с раздражением на любое мышление, которое не стремится с помощью конкретных, «уже понятных и понятых» методов, исходя из уже «конкретной теории человека»26, помочь конкретному активному. Для психиатра все понятно, он знает, что у каждого уже есть «некие признаки» присутствия у него сознания, и эти «признаки» – уже причина «работать с ним». И такое умение, и такие психотерапевты и их практика имеют право быть, как и все такое выделенное мышление, и необходимость такого безусловна, но это ни в коем случае не перечеркивает присутствия и другого мышления, и других практик, практик определяющих странное «зачем» («зачем» Ильина или других, совершенно других).
Если как-то неопределенно поговорить о математике, фундаментальной физике, основаниях науки, то в них тоже сложно обнаружить какие-либо действительные основания, но там можно обнаружить традицию такого мышления, которая очень значительно влияет на все такое мышление. То есть тому, кто движется по такому пути, приходится в каком-то смысле от чего-то отталкиваться, с чего-то начинать. А это «кропотливое и значительное изучение традиции»27 и затем после и последующее мышление будут очень значительно-связаны между собой. А в целом чистые образцы такого мышления не обусловлены ничем, кроме своего начала, то есть такой традиции, а традиция – это в каком-то смысле «особая выдумка такого мышления». И такое мышление свободно в выборе своего направления, своих предметов, своих выводов… Но речь идет только о «чистых образцах» такого мышления. И тут отрытым остается вопрос: такие особые разговоры-языки – это только измышления разума или там, с той стороны есть еще нечто, благодаря чему есть такой разговор? То есть традиция говорит о чем-то значительном за ней, но «о чем»?
В свое время психоанализ тоже решил стать научным мышлением. Он выделил свой предмет, создал свою теорию. Но, как и все выделенное мышление, такое мышление ограничено разговорами о своем предмете. Такой предмет объясняется через систему такого мышления, через его теорию и ее постулаты. Но обнаружить предмет иначе, кроме как через «определения» – это невозможность, как и невозможность, обнаружить основания. И разговор о чем-то другом для такого мышления – это неосуществимость или превращение в какой-то абсурд, в физику Аристотеля.
Всегда стоит помнить, что любое выделенное мышление, даже если оно, возможно, как-то верифицируется, в любом случае – это человеческий разговор о происходящем, а что там на самом деле – это, увы, неизвестность. И любой эксперимент говорит о многом, а точнее, о том, что там, за ним есть некая загадка, которую можно вскрыть только через последующую после эксперимента интерпретацию, предположение, уже-теорию. Но такая теория – это формальное упрощение, которое всегда стремится стать каким-то формальным, явленным «тождеством самому себе», «чистой явленной математикой», то есть в итоге не соответствующим тому, что происходит вне его, так как явленное мышление не тождественно неявленному происходящему.
И, конечно же, те, кто владеют конкретным научным мышлением, могут с презрением относиться ко всему остальному, но это не отменяет того факта, что на вопрос: «А зачем они обладают этим научным мышлением?», у них нет ответа. И, соответственно, те, кто будут думать над тем, «зачем нужно какое-то научное мышление», будут являться теми, в чьей «юрисдикции» будут те, кто обладает каким-то выделенным мышлением со всеми их основаниями и претензиями на последнее мышление и на завершенность… Но и эти, думающие над «зачем научное», всегда замкнуты в мышлении тех, кто думает над «особым зачем» и «определяет все присутствующее бытие затем…», и если «не определяет», тогда смысл опять утерян, и тогда снова очередная катастрофа…
3. Пределы любого выделенного мышления, «теория всего» и фальсификация
Единственное мышление как слабоумие и «теория всего»
Каждое выделенное мышление желает стать единственным мышлением и утвердить свою единственность, стать чем-то последним, завершенным, каким-то абсолютным началом, какой-то «первой философией теорией схемой всего».
Такие попытки могут быть, такое мышление – это очередной крайний аристотелизм. И такое выделенное мышление – это ставший абсурд, который не замечает «вещи в себе» и считает себя способным сконструировать нечто, что будет равно той последней реальности.
В таком положении может оказаться какая-то уже не-теоретическая физика или какая-то позитивистская28 теория чего угодно, какой-то научный диалектический материализм29 и другое… По-другому – это какой-то очередной культ Аполлона, и за этим не стоит Дионис, который утверждает, что всему этому противостоит какой-то хаос, какое-то страстное безумие бессмысленности…
В итоге может оказаться, что порядок разума, схемы разума – это не мышление вообще, это не то, что есть дух сам по себе, и это не все происходящее, а это какая-то вырваность, выделенность, упрощенность, схематизм… И в итоге окажется, что последний рассказ – это стремление, но не то, что присутствует на самом деле, так как «присутствия на самом деле», увы, нет, это только мечта о таком.
То есть происходящее – это загадка, тайна, скрытое и что-то об этом – это что-то, но что? И вера в то, что, получив в руки какое-то «мнимое что-то»30, возникает возможность подмять происходящее, в итоге оказывается и заканчивается каким-то крахом, каким-то очередным в самом слабом значении, например, финансовым кризисом, а иногда и более чем-то значительным, что может подкосить нечто очень значительное. И, возможно, в итоге какой-то «инструмент» поставит под вопрос и возможность выживания всего свихнувшегося вида.
И никакое научное мышление не может ничего сказать о том, почему каждый из нас пришел сюда, зачем каждый присутствует в этом происходящем, и…, а также почему не будет присутствовать после или почему… почему… и почему есть возможность думать о таком…, а далее и зачем присутствует все это происходящее, а присутствует ли и что есть это присутствие на самом деле? И… дальше какой-то особый колодец…
Научному мышлению такое безразлично, в таком нет вроде бы адекватной-практичной пользы, наука на такое может дать только какой-то банальный ответ, от какого-то «науке неизвестно…» до какого-то «учения о большом взрыве».
Научное мышление не понимает, о чем спрашивает спрашивающий, точнее, для научного мышления такой спрашивающий не совсем здоров, его нужно как-то вылечить, для начала ему нужно предложить какую-то выделенную теорию о каком-то взрыве, даже не понимая ничтожности такой теории для действительно спрашивающего Кьеркегора.
И любая положительная метафизика, ставшая выделенным мышлением31, тоже может предложить какой-то аристотелизм, но это тоже ничтожность. Соответственно, любое вот такое ставшее мышление, переставшее быть мышлением в своем действительном скрытом состоянии, мнит себя нормальным, но оно совершенно неадекватно32. При этом любые попытки с помощью выделенного, даже метафизического положительного мышления поговорить о каком-то действительно-адекватном мышлении превращаются в какой-то бессмысленный абсурд и затем становятся чем-то мертвым, каким-то мировоззрением, идеологией или даже позитивным религиозным учением33… (см. работу Свааба «Мы – это наш мозг»; мы – это наши чувства; мы – это наши гены; мы – это наши родственники; мы – это наше счастье; мы – это наш пол; мы – это наше тело; мы – это наше вчера; мы – это наше пространство; мы – это наше ничто; мы – это наше все… и другое в том числе). И все это в итоге какие-то слабые попытки скрыться от колодца и вместо встречи с ним предложить нечто «действительное», но на самом деле какую-то глупость или какой-то ставший неадекват, формализм, позитивизм, пост позитивизм, пост, пост… В итоге любая научная философия обращается в какую-то абракадабру, в какое-то «непонятное ни о чем», в какое-то схоластическое словоговорение. Но за таким всегда есть нечто другое, нечто скрытое, какая-то странность, которая почему-то и есть адекватность…
Конечно же, обладающие научным мышлением могут с презрением относиться к другому мышлению, но на вопрос о том, «зачем они обладают таким мышлением», у них нет ответа. Соответственно, те другие, это те, кто может думать над любым таким и другим «зачем» и не только «зачем», но и любым «основанием» и не только «основанием». Но любое такое затем после перехода через край небытия станет очередным аристотелизмом. И такой способ «общения с основаниями», их последующая «конкретизация в границах какой-то теории», а точнее, в онтологике, которая на самом деле не может выйти за границы человеческого мышления, – это какое-то проклятие или оковы, наложенные на человеческий разум, которые не позволяют видеть-останавливать происходящее иным образом.
Любое выделенное мышление может игнорировать «разговор об основаниях», и любое выделенное мышление может существовать без разговора об основаниях. Оно может существовать само по себе; так, например, квантовой механике все равно, что есть учение о начале Вселенной или о грамматике языка, а последней все равно, что думает о таком математик. При этом любое выделенное мышление может изображать из себя какой-то разговор об основаниях или утверждать, что оно является каким-то сильным разговором об основаниях. И таких учений достаточно… И любое учение, утверждающее, что оно есть последний разговор об основаниях – это какое-то бесполезное псевдо-учение или по-другому – это какая-то негативная, но обязательно положительная метафизика.
Позитивистская фальсификация знаний о субъекте
Всеобщая позитивистская наука о субъекте, о его присутствии, о происходящем с ним, о том, как он взаимодействует с происходящим – это иногда какое-то слабоумие, некая имитация научности, манифестация какой-то знательности. И такую «науку о субъекте» иногда считают только искусством, то есть чем-то особо выдуманным, относя при этом к действительной науке только нечто особое, некую традицию экспериментального научного мышления о естественных явлениях.
Например, как можно понять такие словосочетания, как «функции менеджмента» или «признаки менеджмента», «характеристику власти», «предмет социологии», «теорию государства», «доктрины права», «основные характеристики общества»34?
Дело в том, что онтологический статус таких объектов, как «власть», «менеджмент», «социум», «управление», «право», «экономика», имеет особое онтологическое определение. Допустим, «стол» как мысль, а затем какая-то видимость в качестве действительно определенного предмета может предположительно обладать неким функционалом для меня. И рассматривая его (стол) (в мышлении), можно замечать у такого предмета некие признаки, некие характеристики (основные и любые другие) и другое35. Но как же быть с такими предметами, как «государство», «власть», «личность», менеджмент», «политика», «социум»…? Можно делать вид, что это все «есть» в качестве установленной онтологической единицы или в качестве признака, возникающего в результате присутствия субъекта, или… А затем таким же образом возможно сфальсифицировать любую видимость некого знания, системы знаний, теории, структурности, суммы слов… Но вся такая выдумка – это только выдумка и что-то еще, но такое «еще» – это то, что может подвергаться определенной позитивистской фальсификации. И такая фальсификация может предполагать много всякого, каких-то слов, каких-то слов на бумаге…
Конечно, присутствуют непреложные и жидкие факты присутствия в происходящем, и такое присутствие в присутствии может иметь разное описание, разное определение, разное понимание, разное мышление о таком в качестве какого-то выделенного мышления.
И такое особое присутствие, возможно, предполагает какое-то за ним, но выделить все это происходящее в нечто онтологическое – это невозможность. Описание такого «присутствия в присутствии», а также и «присутствующего самого по себе» может быть не только каким-то описательством, но и каким-то знанием, практическим знанием и даже тем, что стремится понять, что же это все на самом деле? Как можно увидеть становление такого мышления? Как можно понять процесс от его выделения до какой-то итоговой фальсификации, то есть завершения такого в качестве мышления?
Допустим, врачевание расстройств человеческого духа, различных душевных заболеваний – это значительная проблема, стоящая перед человеком с начала его присутствия в присутствующем. Но что о духовном, как о чем-то конкретном, может знать человек? И тут оказывается, что ничего окончательно-определенного в таком значении, допустим, та же философия, предложить не может. То есть некая «философия духа» может значительно долго что-то обдумывать о так называемом духе, о духовном, душевном, сознании, но для лечения расстройств такого неопределенного в качестве предмета будет недостаточно36. И тут может (позитивизм тут может стать подспорьем) возникнуть мыль о том, что неважно, есть ли душа или что есть на самом деле ум. Допустим, это некий «черный ящик» и некие явления (происходящее), то в таком смысле это можно объединить какими-то словами – сознание, психе… и другое…, но такое определение не создает никакого предмета! А дальше можно каким-то образом определить взаимодействие с таким выделенным мышлением, предположить его структуру, предсказать его поведение, организовать воздействие на него, предположить (по выявляемому) какое-то лечение расстройств… И для объяснения-выделения такого может возникнуть теория Фрейда, Юнга, Адлера, Франкла или других.
Но всегда нужно понимать, что вне таких конкретных теорий, где все происходящее в таком контексте становится определенным выделенным мышлением и затем практикой, практикой лечения расстройств, – это какое-то ничто, это какая-то фальсификация. То есть любая общая психология, общая теория управления, общая экономика, общая политическая наука37…, которая игнорирует выделенность Фрейда или выходит за ее рамки, не понимает ее, – это, в большей степени, фальсификация конкретного выделенного мышления, конкретной теории управления Тейлора, социальной теории Питирима Сорокина, теории экономических волн Кондратьева, которые ни в коем случае никогда не говорят о последних основаниях, потому что они о них ничего не знают. И в таком «общем» в какой-то момент, возникает забывание того, что создатели выделенного мышления не рассчитывают, что их теория предполагает какое-то онтологическое присутствие того, что было выделено в качестве мысли. То есть их мысли о чем-то, ставшие затем каким-то символами, это всегда мысли, а не готовые мертвые схоластические символы-предметы. И это уже «общее мышление о предмете», и там, где предмет отсутствует, это – какое-то ничто, какое-то слабоумие, начетничество. То есть действительное выделенное мышление – это только мышление о «черном ящике» без какого-либо явного предмета, объекта, его функций…
Но почему-то всегда те, кто не обладает способностью свободно мыслить (и понимать, что последняя реальность – это выделенные мысли о существовании), превращают конкретное выделенное мышление в какое-то предметное мышление, общее позитивное научное мышление о несуществующем предмете, в схоластическое мышление, в научный марксизм, в разговоры об открытом …, в науку о…, где есть методы, функции, предмет, закономерности… и другое выдуманное присутствующее, но почему-то нет никакой способности с помощью такого взаимодействовать с действительно происходящим. В итоге такое «знание» становится какой-то имитацией, фальсификацией, каким-то мертвым псевдо-знанием, научной идеологией…, политической доктриной для атаки на… А рядом, там, где происходит действительная практика, всегда будет применяться какое-то конкретное свободное выделенное мышление. А очередной позитивизм всегда вне процесса…, ну или нужен в процессе только как мертвый, не мыслящий инструмент для слома, атаки, воздействия, господства, подавления, манипуляции, запрета…
То есть некое «позитивистское всеобщее знание о какой-то традиции выделенного мышления» может быть, но такое позитивное мышление – это не то выделенное мышление, а это какое-то знание о нем. И такое «знание», конечно же, может позволить что-то узнать о каком-то действительном мышлении и возможности с помощью него взаимодействовать с происходящим, но это – только это и не более… И это ни в коем случае не какая-то «действительная наука», точнее, это «знание о традиции какого-то выделенного мышления», и только в качестве такого его можно понять… Но его также можно использовать как какой-то инструмент для присутствия в действительности, но такой инструмент будет иметь особое значение, это будет какая-то мертвая конструкция для чего-то другого…
Возможно, цель гуманитария – изменять человека, работать с ним. Но цель гуманитарной науки – это изучение человека и дальнейшая работа с этим. Но человек, как и все остальное – это допущение… Отсюда возможно наличие различных интерпретаций, фальсификаций, но и практики затем, разной практики…
Подмена мышления и происходящего. Путаница, деградация…
Иногда случается, что кто-то, ознакомившись с каким-то выделенным мышлением, мышлением о чем угодно, в какой-то момент начинает воспринимать такое мышление в качестве не только мышления, не только какого-то «математического (биологического, экономического, физического, мыслительного) объекта о каком-то происходящем», а в качестве чего-то, «что происходит», и неважно, в каком происходящем, в этом «широком происходящем».
Конечно, бесспорно, выделенное мышление позволяет взаимодействовать с происходящим, позволяет подходить к нему с точки зрения фундаментальности, целостности, всеобщности, абстрактности, практичности, конкретности, инструментальности…, но это ни в коем случае не само происходящее, поэтому любая радикализация выделенного мышления о чем угодно – например, «о субъектии» – это какое-то слабоумие, но это не исключает наличия и присутствия такого…
Тот, кто охвачен таким слабоумием (помешательством…), может распространять его на разное, и такое слабоумие тоже будет определенным-очередным каким-то «выделенным мышлением 2», которое как инструмент будет воздействовать на происходящее…, на жизнь отдельных субъектов и на субъектии в целом. И такое «выделенное мышление 2» будет какой-то упрощенной копией того «выделенного мышления 1», которое было прототипом этой произошедшей деградации мысли, которая в своем первом состоянии была в курсе того, что это какая-то выдумка, возможно, очень значительная, но, увы, это только выдумка мышления, способного выдумывать значительность.
…
Например, бывает ситуация, некое положение дел, при котором происходит мыслительная путаница, то есть некие конкретные двадцать тонн металла и словосочетание «двадцать тонн металла» выдаются за одно и то же; или некое «статистическое представление об обществе» выдается за само это общество; или некое «учение о каком-то историческом развитии» преподносится как «само это неизвестно куда происходящее»; или некое «математическое представление об экономике» выдается за эту условно экономику, армию, жизнь… И почему такое происходит? Ситуаций «почему» может быть множество, но если говорить о какой-то «слабой деградации» такого, то это можно представить так.
Допустим, в какой-то момент «вертикаль управления чем-то» становится сверхсложностью с какой-то бесконечной степенью составляющих, и сама вертикаль, и управляющее. Чтобы понять, что происходит с тем управляемым и с тем, как им управлять, нужны какие-то классификационные механизмы упрощения и сведения этого многообразия к чему-то простому, схематическому…
Таким механизмом упрощения может быть какая-то наука или какое-то особое выделенное, живущее своей жизнью, мышление, позволяющее с помощью каких-то схем, каких-то конструкций понять мир тому, кто подключен к миру через такое мышление. И тут также может быть взята даже какая-то математика, и такая математика может в итоге стать механизмом определения происходящего, но в какой-то момент может возникнуть иллюзия, и такая только математика начнет подменять происходящее, и тогда… катастрофа, ряд катастроф…
И в какой-то момент те, кто занят работой с таким сверхсложным, уже не могут отличить одно от другого, и тогда возникает сложное мыслительное расстройство, которое, конечно же, может быть инструментом для каких-то спекуляций. То есть те, кто смог освоить какую-то конкретную математику, могут внутри такой отрасли через различные механизмы создавать различные схемы воздействия на действительно происходящее, и им может быть все равно, для чего существует такая система сама по себе, главное, извлечь нечто в свою пользу с помощью «такой математики»…
Тут может зайти разговор о какой-то идеологии, как о каком-то опасном упрощении, и в таком контексте «идеология» – это нечто отрицательное, нечто сверхложное… Но все устроено несколько иначе, стоит лишь предположить, что «любое мышление – это упрощение, а не то, что происходит». Но забыв это в каком-то сверхзначении или отрицая такой факт в каком-то глобальном значении, или запрещая утверждать факт различности мышления и происходящего, можно «взять любое выделенное мышление» и утвердить его в каком-то «абсолютном значении» в качестве происходящего, и вот тут и возникнет слабоумие всех подключенных к такому. Но те, кто опротестует такое с помощью нового выделенного мышления, через какое-то время, скорее всего, забудут, что их мышление – это не то, что происходит…, и опять какое-то слабоумие…
Сводимость понятий и упрощение
Сводимы ли понятия из одних языков с другими или, скорее всего, это не совсем так? И можно предположить, что если речь идет о каких-то математических понятиях, то тут соответствие их осмысления может быть похожим, но если речь идет о политических понятиях, тогда все сложнее. И это, возможно, связано с тем, что осмысление понятий раскрывается через всю полноту данного языка и того, что за ним, через всю его целостность, и, возможно, разные языки являются несколько иной такой целостностью, и они существуют как конкретность как-то иначе, погружаясь туда, в непонятную глубину.
И, возможно, нам из «нашего объема языка» не понять то происходившее, в том его каком-то первоначальном смысле и то, чем мы обладаем – это какие-то упрощения в словах всего того сложно-происходившего. Наши исторические теории того мира, наши попытки придумать этому всему закономерность, связанность, и нашу последовательность в этом всем происходящем – это наши способы придумывать себе конструкции. Такие конструкции позволяют оставаться нормальными там, где нет никакой нормальности, там, где сплошной неадекват и вывих. Возможно, вся эта история – это всего лишь какое-то значительное противостояние. Но, возможно, это и нечто иное, и что значит «это иное», нам это доподлинно не понять.
Остывание и гибель выделенного мышления
Выделенное мышление, когда оно становится каким-то остывшим выделением, в какой-то момент начинает жить своей жизнью. И если такое мышление начинает остывать окончательно, тогда оно перестает взаимодействовать с тем «реальным» мышлением и с до-мышлением, с тем, во что все это обращается, и тогда такое выделенное мышление отмирает, превращается в набор каких-то пустых символов.
И если исчезают последние те, кто может воспроизвести «эту музыку» в своем универсальном аппарате воспроизведения, тогда такое мышление перестает быть мышлением и исчезает38. Такие мертвые памятники мысли могут удивлять взор какого-то пытливого ума, но реставрация такого выделения не всегда позволяет его воспроизвести в том первоначальном виде. И никогда такое выделенное мышление не существует в том первоначальном виде, то есть это всегда вторичность, затем вторичность и снова вторичность…
Но иногда такое остывшее мышление оказывает значительное влияние на все происходящее. То есть какие-то части такого мышления, какие-то мысли, нечто найденное, обнаруженное, открытое, сконструированное – это все или что-то из него может проникать туда, в широкое всеобщее мышление, в тех, кто мыслит, и не только «об этом выделенном», а о разном, обо всем. Такое выделенное мышление не может быть автономным, оно всегда часть всего происходящего мышления, которое тоже часть чего-то другого, но чего – это только гипотеза.
Иногда бывает так, что всеобщее мышление в результате какого-то кризиса погибает, и оставшийся осколок культуры может найти другую родину, другую культуру, другой язык – таких исторических случаев достаточно. Иногда какое-то выделенное мышление может значительно повлиять на всеобщее мышление и изменить его в целом, а затем и так называемую культуру. Так случалось, что какое-то выделенное мышление, вызревшее в каком-то языке, в каких-то умах, в каком-то мире, после гибели этого мира и даже языка с помощью каких-то механизмов все равно каким-то образом может влиять на другое мышление, на какую-то новую культуру, на каких-то «варваров», продолжая жить новой жизнью…
Образованная бездарность
Можно все знать о каком-то особом языке, о каком-то выделенном мышлении, но такое достаточно глубокое знание какой-то практики выделенного мышления не позволяет понять, что «такое мышление» – это какая-то выдумка в очень сильном значении, и это не просто какая-то выдумка в формате голой фантазии, это сильнее…
Но такой специалист не может понять такое в качестве выдумки и не может ничего выдумать в итоге, ведь для того, чтобы что-то выдумать, надо «то, что понятно как присутствие», ощущать как ино-реальность. И тут проблема в том, что если большинство и могут по каким-то причинам, с помощью какой-то мотивации выучить какой-то язык, то способность «выключаться из включения» не может быть получена как знание – этому нельзя научиться, это нечто другое.
Состояние «образованной бездарности» порождает ситуацию «тотальной включенности», ситуацию непонимания присутствия чего-то несознательного, чего-то внесознательного, чего-то присутствующего, но не мышления… Такой идеально знающий какое-то учение не может понять, что «его знание» – это «только явленные мысли» (ничтожность, остановленость); конечно, такие явленные мысли (мертвость) могут что-то говорить о происходящем или даже что-то производить с происходящим, но это не само это происходящее (безумие)… И такой включенный всего лишь слабоадекватен (слабоумен)… Но для перехода к тому (безумию) нужно быть сверхадекватным (безумным)…
Вера в чудеса тут
Никто и никогда не отменит веру непросвещенного ума в какие-то чудеса любого характера – метафизического, политического, экономического… в то, что можно каким-то образом преодолеть некие физические данности (происходящее) или какие-то человеческие значительности, возникшие ранее. Конечно, иногда хочется взять и победить миллионную армию врагов каким-то хотением, но для реализации хотения перед этим должна была происходить значительность, и эта значительность предполагает разное, например, рождение кем-то этих миллионов, которые будут противостоять врагу, и если этого не произошло, тогда все будет происходить как в статье «… перспективы»: «… платить…». Или пожелав накормить миллионы, но, увы, увы…, или протянув руку, дотянуться до чего-то в прошлом, будущем или на другом конце Вселенной.
Но на самом деле с помощью мистических хотений превозмочь неопределимые данности нельзя, можно превозмочь только некие духовные данности и таким образом изменить это происходящее, не затрагивая этого тут в примитивном значении, которое для духа всегда какая-то недоступность, с точки зрения его базовых характеристик.
То есть методы взаимодействия всегда обусловлены определенным форматом, и, создавая какие-то математические конструкции, можно затем как-то влиять с их помощью на это происходящее, или создавая какие-то другие формы мысли, учения, теории, решения, модели, конструкции, предметы, процессы, конкретности мышления, формы вырваности, которые на каком-то особом уровне могут взаимодействовать с происходящим. И вот только так, через работу с неким ментальным, через него, из него, с его помощью… возникает чудесное, действительное, адекватное, реальное взаимодействие с присутствующим…
4. Сверхсила выделенного мышления
Отрицание другого выделенного мышления
Всегда присутствует иллюзия, при обладании каким-то выделенным мышлением, что другое, непонятное для тебя выделенное мышление – это какая-то глупость, и те, кто таким занимаются – это какие-то бездельники… И при отсутствии опыта работы с каким-то конкретным выделенным мышлением оценка другого происходящего, исходя из собственного опыта пользования каким-либо выделенным мышлением, приводит к тому, что другое происходящее примитивизируется, опошляется или каким-то образом извращается. То есть иногда профессиональный физик может считать, что вся политическая деятельность – это какая-то выдуманная глупость, но политическая практика, несмотря на любое отношение к ней, вторгается в жизнь любого физика, и, возможно, призовет его к действию, риску, ответу…
Любой, обладающий каким-то конкретным развитым выделенным мышлением, может не понимать другое выделенное мышление, и такое непонимание также является причиной того, что невидимым становятся различные предметы, объекты, связи и другое, что выявляет и понимает какое-то конкретное выделенное мышление. То есть всегда присутствует определенная смысловая слепота – часть видимого мира, который видим с помощью какого-то выделенного мышления, будет невидима тому, кто обладает другим выделенным мышлением.
Каждое выделенное мышление может с недоверием относиться к другому мышлению, но может с недоверием относиться к обыденному мышлению. Хотя все это мышление будет происходить вместе с конкретным обыденным мышлением, которое привязано к конкретному языку, традиции, пропаганде, мировоззрению… «теории адекватности» и чему-то происходившему до этого и внутри «этого до», и за ним, в чем-то непонятном, и выявляемого затем в формате слабых слов «культура», «цивилизация»…
Каждое выделенное мышление может презирать другое выделенное мышление. Оно может считать его какой-то глупостью, но это не отрицает того, что другое мышление будет существовать вне зависимости от того, как к нему относится какое-то другое выделенное мышление.
И какое-то особое выделенное мышление, какая-то «эзотерика» всегда будет присутствовать и будет считать другое выделенное мышление (например, какие-то научные мыслительные практики), что это некая иллюзия, обман, надувательство, и только вот эта его эзотерическая выделенность – это нечто действительное.
И любые попытки предложить для обоснования некие критерии «истинности» или опираться на некую достоверность, практику, верификацию, доказуемость, подтвержденность, а также попытки определить некий онтологический статус для «действительного» мышления будут исчезать в странном колодце, в котором почему-то нет никакой воды…
И всегда любое ставшее выделенное мышление не хочет заглядывать в этот «странный источник», потому что оно боится увидеть там нечто очень пугающее, и даже не какую-то бездну или некую дурную бесконечность. Пугающим в таком является не проблема отсутствия дна, а проблема того, что любое действительное «заглядывание туда» уже через миг становится чем-то «особо другим» в таком неизведанном… А где «действительность»39, которая была до? И что остается после «заглядывания туда» от конкретного выделенного ставшего мышления?
Упрощение выделенного мышления
Любое выделенное мышление, любая традиция какого-то «выделенного мышления» может наличествовать сотни, тысячи лет, и такое замкнутое, но сообщающееся с другим «выделенное мышление» может быть очень значительным, очень извилистым, очень сложным. И не всегда такое мышление – это мышление о чем-то значительном для тех, кто живет сегодня, то есть его измеримая в каких-то параметрах польза может быть именно сейчас полностью бесполезна.
И любая мысль «о каком-то конкретном выделенном мышлении» со стороны не включенного может быть каким-то упрощением большой практики. И в слабом значении – это какое-то упрощение выделенного мышления, так сказать, какая-то «физика для школьников» или «мировое искусство для обывателей», «политика для всех», «всеобщая теология», а в сильном значении – это полное отрицание значения какого-то выделенного мышления и в последнем значении – это какая-то глупость (слабоумие) о каком-то выделенном мышлении.
И тот, кто глубоко понимает какое-то конкретное такое мышление, наблюдая упрощенного зрителя и его упрощенные точки зрения на это все, чаще всего относится к его «слабоумию» с каким-то определенным снисхождением. И зритель, и его слабоумие может иметь разные выражения – это может быть ненависть, презрение, отрицание, преклонение, восторг…, но в любом случае, это не сама традиция такого мышления, это не само это мышление в происходящем виде.
Конструкт как ино-инструмент воздействия на мышление
Выделенность (концепт) позволяет «управлять реальностью», но что есть «такое управление» – это сложная метафизическая загадка, как и то, чем является все-мышление и другое. Но такое все же есть как нечто сверхсильное.
Такая выделенность может быть каким-то особым инструментом воздействия на личность-дух. И такая конструкция – это значительность, это значительный способ воздействия на происходящее, но это и проклятие самой личности, но почему это проклятие? Дело в том, что явленная сознательная личность явленно имеет дело только с уже остывшим мышлением, только с конструкциями, и всегда кто-то другой может использовать «какие-то упрощенные конструкции» против какого-то мышления и против твоего, но, возможно, в итоге и против своего мышления в том числе… И особое оглупление себя и других будет всегда нависать над какой-то верой в силу какого-то конкретного выделенного мышления, которое в таком смысле всегда стремится к остыванию, к деградации, тождеству, а вместе с таким будет остывать и все остальное, с чем соприкасается такая остывшесть…
И человеческое мышление технологично в том смысле, что оно может взять любой конструкт и использовать его как инструмент. Например, изучение какой-то концепции позволяет определенным образом изучить реальность и начать на нее воздействовать. Допустим, понимая, что другие субъектии устроены как-то по-другому, можно предлагать или даже требовать от них изменить тот или иной принцип «свой-чужой», что, скорее всего, повлечет за собой разрушение какого-либо «образования».
Выделенное мышление как сверхпреимущество и мнимая бесполезность теоретиков
Обладание, а точнее, какое-то глубокое знание о каком-то выделенном мышлении – это значительное преимущество одних умов перед другими, одних сообществ перед другими, одних культур перед другими.
В происходившем так было не раз, и те, кто не обладал каким-то способом мышления, какой-то выделенностью, терял какие-то конкретные преимущества, а в результате становился каким-то объектом или вообще исчезал.
То есть изучение значительной практики явленного мышления, а также отраслей мышления, производство нового мышления, развитие какого-то мышления, думание о чем-то, мышление о каком-то происходящем – это необходимость. Но, конечно же, принудительность в таком вопросе – это бесполезность, то есть причина развития мышления достаточно загадочна. И очень часто мышление, возможно, становится необходимостью для участия в происходящем, но иногда мышление может быть причиной чего-то другого, чего-то непонятного.
Любые попытки принудительно возбудить какое-то мышление о чем-то могут быть, но не всегда такое будет иметь какой-либо положительный эффект, и, скорее всего, любое принудительное мышление – это пустое мышление.
Чаще всего мышление, его отраслевизм может быть результатом какого-то великого движения, великого стремления, великого скачка, а после такого произошедшего можно будет наблюдать и какое-то произошедшее мышление, затем пост мышление, после мышление…, а в итоге – вырождение…
И те, кто «управляют самолетом», нуждаются в теории, как это делать. Но если теория опровергают практику, возникает противоречие между «реалистами» и теоретиками. И между ними вроде бы всегда должен быть симбиоз или постоянное взаимное дополнение. Но, возможно, сами «факты вступают в противоречие с теорией»; и тогда либо реалисты «выкидывают вон» теоретиков, при этом привлекая других теоретиков (потому что без них – только какая-то «схема с шаманами»), либо теоретики выкидывают фактологов, и тут коллизия, они или находят других фактологов, или сами ими становятся. И тут можно вспомнить о взаимодействии становящейся европейской науки и средневековой схоластики.
Но если в итоге какая-то выхолощенная теория отвергает упрощения в качестве реальных законов гравитации, то корабль развалится. И если какая-то возникшая теория «как-то сильнее соответствует тому, что происходит», то возможно и какое-то сверхуспешное движение куда-то вперед, выигрыш соревнований, продолжение бытия…
5. Другое происходящее и другое мышление о нем
Рациональное взаимодействие с миром, создание моделей рациональности, математических моделей, но и других выделенных практик, которые якобы что-то говорят «последнее» о мире – это значительная способность «останавливающегося тут мышления». Происходящим надо как-то управлять, управляться в нем, участвовать, становясь «чем-то», и поэтому рациональные схемы являются важным способом взаимодействия с действительностью.
То есть преобразование действительности в нечто, что предметно-подвластно уму – это реализация присутствия мышления, но это не все что наличествует, то есть взаимодействие намного значительнее, нежели какое-то отдельное выделенное мышление, отсюда возникают ошибки и иллюзии, которые охватывают того, кто получил какие-то преимущества. Но затем наступает отрезвление, катастрофа, кризис, гибель того, кто поверил, что он смог взять происходящее под контроль.
И широкое происходящее значительнее всех выделений и несется в неизвестном направлении. Победитель в каком-то акте жизни, ставший сегодня живым, победитель в какой-то войне, победитель в каком-то соревновании – это победивший на миг, но затем миг сменится другим. А затем и победитель тоже станет другим, перестанет понимать то, что произошло, двинется в другом направлении, а в итоге будет стерт и раздавлен или сможет принять и жить, понимая, что он не понимает, что же происходит на самом деле в каком-то его последнем значении.
И, конечно же, сила рационального предметного мышления, в том числе и та, которая позволяет «превращать все в предмет» – это мощное орудие, позволяющее создавать многое. Но как быть с остальным «присутствием мышления», с тем его постоянным подключением к сильному происходящему через рождение, жизнь, сны, смерть…? Что это?
Конец третьей части
Поделиться книгой: