Окаянное призвание

Вдруг я остро почувствовал запах… Без сомнений, это была она – до боли знакомая «Самсара». Я резко дернул головой в сторону, откуда разило этой жуткой отравой, и обомлел – ко мне вплотную приблизилась Роза Аркадьевна, директор универсама…

Конечно же, она тоже сразу узнала меня.

– О Сёмочка! Ты вернулся!!! Как дела, мышонок? – обрадовалась Роза и поймала меня за пуговицу рубашки, чтобы я сразу же не сбежал.

Кассирша переводила удивленные зеленые лупилки с меня на Розу и обратно, и ее брови медленно ползли вверх. Вид у девушки уже был простецкий и даже какой-то глуповатый.

Я посмотрел Розе прямо в глаза и вкрадчиво заговорил:

– Привет, Роза. Э-эм… на этой неделе было солнечно… – между делом я положил руки на ее пухлую ладошку у меня на животе и начал незаметно освобождать пуговицу от цепкого захвата, – а сегодня небо затянуло тучами… Сейчас ты доброжелательна, а в прошлый раз взбесилась, когда я сбежал, а потом, когда я вернулся, угрожала накатать заявление в полицию за незаконное вторжение, если я не останусь… Погода постоянно меняется, иногда несколько раз на день, а я вот всегда остаюсь собой и как синоптик наблюдаю за природными капризами, чтобы не оказаться под дождем без зонта… Ну все, пока! – резко оборвав гипнотический спич, я отскочил в сторону, помахал рукой и поскорее поспешил к выходу, оставив на память растерявшейся Розе оторванную пуговицу… Ну и ладно, а то вдруг бы она пришла в себя и двинула мне по башке угловатой корзинкой для продуктов… или того хуже, снова затащила бы в свой жуткий офис…

С килькой, молоком и угрюмым видом я топал обратно на пивзавод – снимать стресс. Расположившись за столиком с кружкой «Морского», я полностью ушел в себя: «Очевидно, моя миссия провалилась, – подводил я мысленный итог. – Я, как малолетний слюнтяй, расплылся перед какой-то крашеной девахой и чуть было снова не угодил в объятия сексуальной маньячки… Ничего не скажешь, журналист-профи… С другой стороны, да, я не достиг желаемого, – начал успокаивать я себя, – но ведь так и должно быть. Мало того, я сам должен был вовремя остановиться. Однако победы ослепили меня, и я совершенно позабыл, что всегда и во всем должна сохраняться незавершенность, которая предусматривает возможность для дальнейшего развития, побуждает к деятельности и не позволяет рождаться лени и гордыни».

Я вспомнил слова мудрого раби Соловейчика, так поразившие меня в университете: "Диалектическое движение вперед заканчивается отступлением, отступление вызывает новое движение вперед… Когда победа близка, человек должен признать поражение и отказаться от трофеев, к которым он столь долго стремился… А затем – снова стремиться к победе…»

Через какое-то время забытья я отклеил щеку от столика, стряхнул с нее прилипшие хребетики кильки и одним глазом посмотрел на часы. «Не может быть, восемь часов!» – полыхнуло в голове. Я прекрасно знал: Бомба – так здесь втихаря называли барменшу, преимущественно из-за ее колоссальных габаритов и взрывного, неуравновешенного характера – ой как не любит, когда засиживаются до самого закрытия…

Видно, такой был сегодня день: наверное, луна без курса или что-то в этом роде… Короче, меня слегка развезло, и я задремал прямо у столика, облокотившись о стену… и напрочь утратил чувство времени, из-за чего вдобавок ко всему прочему претерпел физическую грубость Бомбы.

Поднимаясь с асфальта и отряхивая рубашку, меня внезапно осенило: «В универсаме, как ни старайся, просто невозможно оскандалиться. Всегда собранные красотки-продавщицы, обученные многоопытной наставницей – директором магазина Розой Аркадьевной Удальцовой, – никогда не пойдут на размен "любезностями", а будут обворожительно улыбаться… притворно извиняться… лицемерно расшаркиваться перед "дорогими" покупателями и… невозмутимо продолжать бессовестно общучивать их и наяривать. Воистину вежливость – лучшее оружие вора. Ну что же, значит, так и напишу», – решил я и отправился домой.

Глава 6

Тем временем, пока я «штурмовал» универсам и не особо часто показывался в редакции, произошло непредвиденное и катастрофическое по последствиям событие. Шеф, видимо, в отместку за сердечный приступ – почему-то он вбил себе в голову, что припадок спровоцировал именно я, – воспользовался удобным случаем и тиснул вместе с одним из моих материалов и мою фотографию, а под ней дал подпись: «На фото: Семён Киппен выполняет редакционное задание».

Я был запечатлен вполоборота с блокнотом и карандашом в руках, а из кармана брюк предательски торчала бутылка «Вандер Лайфсонса». Компрометирующую фотку сделал сам Шеф, когда я дурачился на очередном корпоративе, которые стали уже чуть ли не традицией по причине увеличения тиражей. Выпил я тогда от души, поэтому с фотографии глаза смотрели в разные стороны из-под полуприкрытых век – в общем, видок еще тот.

Знаменитый немецкий философ Артур Шопенгауэр страстно жаждал славы всю свою жизнь, и только на склоне лет к нему смилостивилась Фортуна. Я же совершенно не стремился к известности, поэтому она и свалилась на меня в одночасье, накрыв с головой. Однако при моей профессии лучше бы этого не происходило, потому что вместо почета и уважения на меня обрушилась всеобщая неприязнь.

С того момента, когда народ узнал «героя» в лицо, моя жизнь превратилась в кромешный ад. Теперь меня узнавали на улице и в общественных местах. Но узнаваемость не приносила мне ни радости, ни счастья, скорее, наоборот… Прохожие показывали на меня пальцем и осуждающе цыкали вслед. Я даже стал всерьез опасаться, как бы кто не плюнул на спину. Сарочка как-то незаметно перестала появляться со мной в людных местах. Да мне и самому больше не хотелось расхаживать по городу в дневное время, и я делал вылазки только темными, безлюдными вечерами, надвинув кепку глубоко на глаза.

А Абрам тем временем все подгонял и подгонял:

– Сёма, как дела с универсамом? Август на исходе, – требовательно спрашивал он.

– Абрусин Сасисыч, я работаю. Дело серьезнее, чем казалось. К концу месяца, думаю, закончу, – нервно отвечал я.

– Замечательно, значит, тридцать первого, как раз в сентябрьский номер пойдет. Не затягивай давай, я же должен еще почитать.

Ближе к вечеру тридцатого августа я и вправду закончил работать над статьей и закатился на пивзавод. Пожалуй, это было единственное место в городе, откуда меня не прогоняли, поскольку, как ни чесались руки отфельетонить грубость Бомбы, из опасения лишиться последнего пристанища, я только грозился ей «расправой». В моем кармане на рабочей флешке в виде маленькой гранаты-лимонки, которую мне вручил Абрам Саркисович, имелся файлик с убойным журналистским расследованием. Оно не оставило бы от универсама камня на камне… А это значило, что задание выполнено и наконец-таки можно расслабиться со спокойной душой и чистой совестью… что я и сделал…

Тридцать первого августа телефон звонил весь день с интервалом ровно в один час – я засекал. День незаметно закончился – был уже первый час ночи, – а я так и не передал флешку своему работодателю. Еще со вчерашнего вечера какое-то смутное, необъяснимое чувство поселилось у меня в душе и не давало покоя, терзая и мучая воспаленное сознание. Я сидел на кухне и продолжал пить пиво уже вторые сутки подряд, переосмысливая все, чего достиг за три месяца работы журналистом.

В какой-то всепоглощающей суматохе я совершенно забыл о себе самом. Не заботясь ни о выгодах, ни о прибылях, я просто делал на совесть свое дело… в отличие от миллионера Русинова, который, между прочим, наживался на мне и исподтишка использовал в корыстных целях. Конечно, платил он мне щедро, я даже наконец-таки обзавелся приличной одеждой, но разве деньгами да тряпками измеряется счастье?!

«Чего я добился, кроме всеобщей неприязни?» – эта мысль навязчиво крутилась в голове, не давая покоя.

Вообще-то, правильнее было бы говорить, чего я лишился. Во-первых, лишился возможности посещать общественные места – меня попросту никуда больше не пускали, поскольку в городе почти не осталось сферы, обойденной вниманием «Горноморсквуда». Те же немногие люди, кому посчастливилось «уцелеть», не желали становиться очередной мишенью для правдивого журналиста-разоблачителя. Во-вторых, я совсем перестал выходить днем в город – прохожие при встрече неприязненно морщились и переходили на другую сторону улицы, и хорошо еще, что не бросали в меня скомканной газетой, не свистели вслед и не улюлюкали. В общем, произошло непоправимое – люди возненавидели меня, а я разочаровался в людях… и в журналистике, конечно, тоже.

Горькое, мучительное чувство терзало мою душу, и пиво совсем не помогало… А телефон тем временем все звонил, звонил и звонил… Наконец я не выдержал этой пытки и решительно поднялся с табурета… Покачиваясь на непослушных ногах и держась за стены, я кое-как добрался до прихожей, снял трубку, и – оттуда сразу же раздалось:

– Сёма, что слу… у-у-укху… кху-у-у.. бху… бхэ… кхэ… хэ-э-э…» – это явно был Русинов, но он перешел на какие-то непонятные уханья.

А произошло вот что: Абрам Саркисович сидел за мраморным столом в своем роскошном кабинете загородной виллы и весь день, с самого раннего утра, настойчиво набирал один и тот же номер. Он был педантичным человеком, и поэтому набирал этот номер с интервалом ровно в один час, но ретро телефон выдавал лишь длинные гудки.

Русинов совсем пал духом и целый день глушил свой любимый абсент. Впервые в его жизни происходило что-то непредвиденное, с чем он не мог ничего поделать и чего не мог постичь своим проницательным умом. К его несчастью добавилась еще одна досадная неприятность: вслед за глазом уже вся левая сторона лица безостановочно дергалась в судорожных конвульсиях, а к полудню даже стал вываливаться язык. Глядя со стороны, можно было подумать, что Абрам Саркисович специально гримасничает, делая кому-то невидимому неприличные намеки или подавая какие-то тайные знаки.

И вот вдруг уже поздним-поздним вечером, почти что ночью, прошло телефонное соединение. Так совпало, что именно в этот самый момент Абрам Саркисович сделал большой глоток коктейля. От неожиданности он хотел быстро что-то сказать, но напиток попал не в то горло, Русинов поперхнулся и, откашливаясь, больше не смог выговорить ни слова.

Вклинившись в коротенькую паузу, я заговорил заплетающимся языком, безостановочно икая:

– Сасис Абрусов… ич, я социально опасен… Ик. Своей разоблач… ительной деятельностью я могу разруш… ить устоявш… ийся привычный уклад ж… изни нашего города.

– …укху… бхэ-э-э… у-у-укхэ-э-э… кхэ… – по-прежнему неслось из трубки.

– Спас… ибо вам за пониман… ие и за то, что не отговар… иваете. В общем, я ухожу, всего хорошего… Ик… – Дзынь, – я брякнул трубкой о рычажок телефона, но она не удержалась, соскользнула и повисла на проводе, раскачиваясь из стороны в сторону.

В городе оставаться мне было нельзя. О том, чтобы вернулась прежняя неузнаваемость, в ближайшие годы нечего было даже мечтать. Я должен был надолго скрыться где-нибудь подальше, например, на даче. И впервые мама полностью одобрила мое решение.

***

Евгений Кузнецов: «Окаянное призвание»

Для лиц старше 18 лет. В соответствии с ФЗ 436.

Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.