Между дураком и подлецом

– Вон тама напысано, – она сгребла ладонью мелочь в пластиковую банку из-под моющего средства и ткнула пальцем в сторону информационного стенда, прибитого гвоздями к стене, слева от входа. – Иль ты читать не умеешь, балбис?

Это был достойный ответ, которого я и ожидал.

– Понимаю, – сочувственно покачал я головой, – вам очень скучно сидеть тут целыми днями, так и хочется поболтать с кем-нибудь поумнее себя.

– Ничёго мне не хочется. Плати давай, – огрызнулась старуха.

– Ну как же? – возразил я. – Вам очень-очень хочется поговорить. Вот смотрите: вместо того чтобы в ответ сказать всего два слова: «двадцать рублей» или даже одно, вы сказали целых девять.

– Плати давай! – снова рявкнула она и состроила совсем дикую мину.

– Я хочу пожаловаться владельцу на вашу грубость. Позовите его.

– По пунидельникам ёго не бывает, – ядовитая улыбка растеклась по ее морщинистой физиономии.

– Хорошо, тогда дайте мне его телефон.

– Тама, – она снова ткнула пальцем в щит, но на этот раз улыбка исчезла с ее… лица, хотя правильнее было бы сказать, настороженной звериной морды.

На фанерном щите, размером полметра на метр, были приклеены прозрачные прямоугольники с одним скошенным уголком. За каждым был вставлен белый лист – всего шесть штук. Среди них были: режим работы, прейскурант цен, где меня больше всего удивила небывалая щедрость хозяина:

«Пенсионерам скидка

пять процентов по

выходным и праздничным дням»,

всякие памятки о том, чтобы не забыть помыть руки после посещения туалета и подробные инструкции, как это сделать.

А еще объявление, напечатанное крупными, жирными буквами:

«Уважаемые посетители!

Использованную бумагу

бросайте СТРОГО в урны!!!

Администрация санузла».

Лишь в самом низу был нужный мне документ с реквизитами и адресом ответственного арендатора помещения. Чтобы прочитать текст, пришлось наклониться и посветить экранчиком мобильного телефона. Помимо прочего там был указан и номер телефона. Я переписал нужную информацию в блокнот, скрючившись под недовольным взглядом сортирной церберши. Номер был корявый, цифры никак не складывались в запоминающуюся комбинацию. Я разогнулся и, разминая поясницу, набрал номер.

После соединения я сказал в трубку:

– Добрый день, Злослав?

В ответ послышался глухой голос:

– Да. А хто это, это хто? – говорил Злослав с каким-то странным говорком, таким же, как у старухи.

– Это из администрации рынка, – ответил я и искоса глянул на старуху: у той отпала челюсть. – Я помощник бухгалтера, – уточнил я и сразу замолчал, ожидая его реакцию.

– Я слухаю вас, – без особой тревоги в голосе, произнес сортирщик.

– Злослав, по состоянию на текущий момент вы задолжали сумму, равную двум третям месячного тарифа, не обложенного налоговым вычетом. Мы закрываем отчет, и нам требуется свериться с вашими квитанциями. Вы не могли бы подойти к нам прямо сейчас?

Сортирщик явно забеспокоился:

– Меня сюгодня нет в городе, я на постройке дачи. А шо, если завтра днем?

– Это невозможно, к обеду я сдаю отчет. Но мы можем встретиться завтра утром у вас дома. Например, часов в девять, вас устроит?

– Вы шо, хотите приехать прямо к мене? – испуганно спросил он.

Я не ответил на неуместный вопрос и продолжил давить:

– Ваш адрес: Центральный проспект, дом номер семнадцать, корпус один, квартира девятнадцать? – прочитал я запись в блокноте.

– Угу, – сдавленно буркнул он в ответ.

– Вот и хорошо. В таком случае до завтра. – Я отключил связь.

Старуха продолжала злобно сверлить меня взглядом, морща лицо в неприязненной гримасе. Я радостно помахал ей рукой и выбежал по лестнице из темного «трюма» на светлую и многолюдную «палубу» «Сухогруза». Завтра будет ответственный день, и к нему надо основательно подготовиться. Поэтому, выйдя из рынка, я направился прямиком к проспекту, ловить маршрутку до Промзоны, где находился пивзавод.

Глава 7

Утро понедельника выдалось безоблачным. На синем небе ярко светило и ласково грело золотое солнце, а не палило и жарило как месяц назад – это и называется бархатным сезоном. Собственно, сезонов в наших краях было всего два: солнечно-курортный и мрачно-промозглый. Море было еще достаточно теплым, хотя и заметно охлаждалось за ночь. Листья на деревьях кое-где начали желтеть, и городские скверы и окрестные склоны гор постепенно приобретали ту неповторимую окраску, что навевает романтическое настроение.

Налюбовавшись пиком Мыс-тау, возвышающимся над соседним домом, я обогнул панельную девятиэтажку, в которой проживал с мамой в двухкомнатной квартире улучшенной планировки, и вышел на какое-то жалкое подобие улицы. Сразу за домом был детский садик, а впереди взору открывался участок подножия горы, густо застроенный двух и трех этажными особняками жилищного комплекса «Панорама», от вида которых очарование сразу пропадало. Минут через десять, попетляв по дворам микрорайона Солнечный, я вышел к оживленному Центральному проспекту. На противоположной стороне высилась типовая пятиэтажка, которая не привлекла бы требовательного к экологии и шуму жильца. Это и был дом Недоумченко. Светофор переключился на зеленый свет, и я перешел через автотрассу.

Дверь в темный подъезд была настежь открыта и подперта кирпичом. Из подъезда тянуло неприятным кисляком. Задержав дыхание, я вошел внутрь. Квартира номер девятнадцать располагалась на первом этаже. Похоже, воняло именно оттуда, поскольку между порогом и деревянной дверью, обитой светло-коричневым дерматином, зияла чернотой огромная щель. Я нажал на кнопку звонка, почему-то расположенную на уровне пупка, и за дверью раздалась птичья трель.

Буквально в ту же минуту послышались частые шлепанья по полу, как будто пробежала собака, ручка дернулась, дверь приоткрылась, и внизу показалась сморщенная мордочка. Посмотрев на меня снизу вверх, неведомая зверушка попыталось встать на задние конечности, судорожно цепляясь передними за край двери. Несколько раз проскользнув пальцами по гладкой обивке, существо с глухим стуком рухнуло на спину куда-то в темноту. Через мгновение дверь вновь распахнулась, на порог выползла на четвереньках маленькая, лохматая девочка и уперлась головой в мою ногу.

Из квартиры послышались звуки торопливых шагов. Я заглянул внутрь и увидел, что по коридору спешит немолодая черноволосая женщина с несуразной фигурой. У нее было какое-то аномальное распределение жировых отложений: тело имело квадратную форму что спереди, что сбоку. Сужаясь к низу, короткий, массивный торс переходил в узкую лягушачью попу с двумя непропорционально тонкими ногами.

На ходу женщина голосила:

– Э-эва-а, доча, ну куды ты необутая?!

Подбежав к двери, она поправила сбившийся халат на крупных, квадратных грудях, схватила ребенка под мышки и прислонила к стене. Девочке на вид было лет пять, но она была какая-то недоразвитая и дефективная: ребенок с трудом удерживался на тонких ножках, балансируя в воздухе руками. Где-то в глубине квартиры звучала танцевальная музыка, и казалось, что девочка дергается и раскачивается в странном танце.

Ее необычная внешность не могла не привлечь внимания: с крупной головы нечесаными космами свисали волосы светло-коричневого оттенка, почти рыжие, скрывающие лицо, сморщенное в противной гримасе. Впрочем, девочкина внешность вполне гармонично сочеталось с дефектами тела. Ее ручки-прутики странно корячились, а с кистями вообще творилась какая-то чертовщина: четыре пальца были судорожно сплетены в кулачок, а средний оттопыривался наружу в неприличном жесте.

Черноволосая женщина загнула своему чудо-чаду средние пальцы внутрь и стала заботливо натягивать ей на руки крошечные сандалики, приговаривая:

– Надень тухфельки, доченька, надень. Нельзя ходить без обувки по полу, нельзя.

Я как завороженный наблюдал за этим странным действом.

Наконец я не выдержал и обратился к ребенку:

– Детка, а что же ты обуваешь сандалики на ручки, а не на ножки, а?

Девочка посмотрела на меня ничего не понимающим взглядом, выдула из носа зеленый пузырь, тот лопнул, и она глупо заулыбалась.

Женщина закончила «обувать» ребенка и опустила его на четвереньки со словами:

– Вот так, Эвочка, а теперь бежи до дому, дочурка.

Девочка быстро убежала в комнату, ловко передвигая всеми четырьмя… ногами, и женщина сказала, обращаясь уже ко мне:

– Она у нас учится ходить… и говорить.

– Вы назвали дочь Эвой? – спросил я невпопад, приходя в себя после шокирующего зрелища.

– Да. Мы с мужем подумкова́ли, и я назвала ее в честь моей прабабки.

Я заглянул через ее плечо, чтобы еще раз увидеть, как, пуская пузыри из носа и изо рта, маленькая девочка бегает по полу, обутая на все четыре «лапы».

– А ты-то хто такой? – вдруг опомнилась женщина и уперла руки в широкие бока без малейшего намека на талию, загородив собой дверной проем.

Ее глаза с бледно-серой радужкой и тонким серым ободком, обрамленные черными слипшимися ресницами, царапали меня острой черной точкой зрачка. Я непроизвольно отвел взгляд, и скользнул глазами по ее лицу. У женщины были редкие и блестящие, как будто в масле, волосы. Они свисали до плеч по обе стороны грубого, скуластого лица, а так как шея у нее почти что отсутствовала, то и волосы не отличались особенной длиной.

– Ах да, – ответил я. – Извините, я не успел представиться. Меня зовут Семён Давидович, я журналист, – я протянул ей свою карточку. – Мы с Злославом вчера договорились о встрече.

– А мужа ешо нет дому, – ответила она, но в ее голосе по-прежнему слышалось недоверие.

– Да? Стало быть, я рано пришел.

Она замялась, не зная, о чем бы еще меня спросить, но зато я знал.

Теперь меня терзало любопытство, и я поинтересовался:

– Простите, а как ваше имя?

– Лета, – ответила женщина.

– Лета? – я удивленно приподнял брови.

– Это сокрущенное от Гнилета, – нехотя пояснила она.

– Какое у вас… э-э-эм… – я замешкался, подбирая подходящее слово, чтобы не обидеть собеседницу, – необычное имя.

– Да, – с гордостью согласилась она. – У нас только так и принято назувать.

– Понятно. А дочку, наверное, зовут Эвридикия? – предположил я.

– Ну зачем же? – обиделась Лета. – Эвелина.

– Прекрасное имя, и очень подходит вашей малышке, – ответил я, соврав по части второго утверждения, а про себя подумал: «Эвелина Злославовна Недоумченко, какое необыкновенно изысканное сочетание прекрасного и безобразного. Видимо, мамаша попытались хоть как-то компенсировать "благозвучную" фамилию папаши и нестандартный физический дизайн, доставшийся несчастному ползуну в наследство от обоих престарелых родителей. Интересно, это поможет в будущем этому цветочку, когда он пойдет в школу? Впрочем, вряд ли девочке суждено что-то иное, кроме специализированного интерната для дефективных детишек, где ее будут окружать такие же несчастные плоды чьей-то безответственной похотливой страсти».

Развеяв мои размышления, в проеме подъездной двери появился темный силуэт. Задержавшись у двери, узкоплечая фигура с крупной рыжей головой начала с остервенением срывать какое-то объявление, измельчая его в клочья, при этом вполголоса извергая поток проклятий. После акта вандализма эта фигура как ни в чем не бывало вошла в подъезд, поднялась на пять ступенек, прошествовала мимо меня, даже не глянув в мою сторону, с трогательной нежностью чмокнула Лету в скуластую щеку и просюсюкала ей на ухо глухим, дрожащим голоском:

– Здравствуй, Леточка.

Только после этого чудик повернулся ко мне, и я рассмотрел его как следует, а он меня, разумеется. Это и был муж Гнилеты, то есть Злослав Недоумченко, или сортирщик, как его окрестил Бабосян. Первое что бросилось в глаза в его внешности, это несуразно большой и заостренный нос, костистый, будто клюв экзотической птицы. Под ним неприязненно кривился маленький рот. Задранная верхняя губа полностью не опускалась, и под ней желтели мелкие крысиные зубы, вогнутые внутрь.

Одет Недоумченко был неординарно, с изюминкой: мягкая бабья кофта, синяя в мелкий красный цветочек, стекала по худосочным плечам, прикрывая круглый живот, обвислые бока и широкий зад. Вроде, ничего особенного, кофта как кофта, но вот ниже… На упитанные ляжки были туго натянуты заношенные голубые джинсы, обрезанные по колено и со свисающей бахромой. Видимо, так было модно у тех, кому далеко за пятьдесят. Завершали ансамбль черные детские кроссовки.

Почему-то его ноги вызвали особенный интерес. Сортирщик стоял раскорячившись в неестественной «балетной» стойке: ступни переплетенных ног были плотно прижаты друг к другу, а оба носка смотрели влево. Что-то неладное было с этими странными ногами, но, что конкретно, разобраться сразу было трудно.

Под моим пристальным взглядом Недоумченко занервничал и начал переминаться с ноги на ногу, не давая мне как следует присмотреться к его ходулям. И все же я обнаружил причину, вызвавшую к ним повышенный интерес. Сперва я даже не поверил своим глазам, но, как говорится, что есть, то есть: обе ноги были левыми.

Пауза слишком затянулась, пока мы пристально разглядывали друг друга: я – с неподдельным любопытством, а он – с нескрываемой неприязнью.

Неожиданно Лета встрепенулась и представила меня своему мужу:

– Злосик, к тебе жарнулист. Он говорит, вы договаривались.

Памятуя слова Бабосяна, я не протянул ему руку, а поприветствовал на словах:

– Добрый день, Злослав. Я пришел немного раньше… – я так и не успел закончить фразу.

Недоумченко нервно перебил меня:

– Какой ешо жарнулист? – каркнул он горлом, продолжая враждебно смотреть на меня.

– Независимый журналист, – пояснил я. – Или вы действительно хотите, чтобы приехал бухгалтер с «Сухогруза» и проверил вашу финансовую документацию… с вашими вечными задолженностями? – Я вопросительно поднял брови.

Недоумченко напряженно молчал.

– Злослав, я здесь для того, чтобы поговорить с вами, только и всего.

– Вы рано, – сухо произнес он и скривил еще более недовольную гримасу, и я сразу понял, от кого у девочки эти отвратительные ужимки.

– Да, рано, но я раньше вас это сказал, – подтвердил я. – Зато я успел познакомиться с вашей очаровательной женой и прелестной дочуркой. А теперь, когда мы все познакомились, можно мне к вам зайти?

Его лицо сморщилось еще больше, что казалось просто невозможным. Пересиливая себя, Злослав жестом пригласил меня в квартиру, буркнув под нос что-то вроде: «Проходьте». Лета напряглась, но все же посторонилась, и я вошел в узкую, темную прихожую.

Глава 8