Афганистан

– Только посмей, – отрезал я.

– Ну, смотри, как бы поздно не стало.

– Если загуляет, значит, любви больше нет, ты уже ничем не поможешь.

Глава 2

После двухмесячной командировки с геологами я примчался домой, мечтая скорее увидеть Вику. Не дожидаясь лифта, вбежал в квартиру и разочарованно вздохнул: дома пусто. В ожидании жены включил компьютер и открыл почту. Там меня ожидало пустое письмо, к которому были прикреплены две фотографии. На одной из них, видимо, была снята репетиция сцены из спектакля. Вика, обнимая за шею Расплатова, прижималась к нему щекой. На другой, отвратительного качества, было то же действие, только не на сцене, а в пустой комнате. Единственным отличием было то, что на втором снимке Вика была запечатлена с задранным платьем и спущенными до колен трусами.

В глазах потемнело. Зашатавшись, я едва не упал, и, сев в кресло, несколько минут приходил в себя. Наконец, собравшись, еще раз посмотрел на фотографии.

Я слышал, что для достижения реалистичности эпизода киноактеры иногда исполняют сексуальную сцену вживую без дублеров, но никогда не слышал, чтобы такое практиковали в театре. Хотя, теперь такие веяния пошли, что все, что хочешь, может быть.

Ну, хорошо, даже если это задумка драматурга, она должна была спросить разрешения у меня, и, разумеется, я немедленно послал бы и режиссера, и этот театр на три буквы. Или это собственная задумка актеров, чтобы глубже вжиться в роль? Но это не вязалось с образом моей жены – она бы на такое никогда не решилась.

Так кто же прислал мне эту порнуху, и для чего? Что я должен сделать, получив эту гадость? Первое, что напрашивается, это набить морду Расплатову и развестись с женой. Очевидно, на это и рассчитывает неизвестный доброжелатель. Набить морду я всегда успею, лучше подумаю, для чего он это затеял.

Если это женщина, скорее всего, бывшая любовница Расплатова или актриса, рассчитывающая получить Викину роль. Если мужчина, возможно, хочет опорочить Расплатова или надеется, что я освобожу для него Вику. В любом случае, это может быть фотомонтаж. Увидев во дворе Валеру, махнул ему рукой.

– Твоя работа? – спросил я, показав фотографии, когда он зашел.

– В морду хочешь? – спросил он обиженно.

– Ладно, проехали, – я сдал назад.

– Можешь сказать, монтаж это или нет?

– На первый взгляд, нет, – ответил он, возвращая фотографии, – если хочешь, сдам на анализ в лабораторию – через пару дней получишь точный ответ.

Я отдал ему второй снимок и пошел за водкой. Другого способа снять стресс не знал. Но, вернувшись с ней, и отвинтив пробку, остановился. А вдруг это подделка? А я нажрусь, как свинья и устрою скандал. Так не пойдет. Но что делать, если это окажется подлинник? Я вздохнул. Тогда не станет больше двух человек, составлявших когда-то единое целое, а останусь один я, лишенный опоры и смысла жизни.

Важно, как поведет себя Вика. Если будет скрывать – однозначно разведусь, если признается сама, тоже разведусь, но могут быть варианты. В семь вечера пришла Вика и сразу попыталась поцеловать, но я увернулся, сделав вид, что уронил мобильник.

– Как дела в театре? – спросил я.

– Как всегда. А почему ты спрашиваешь? – вскинулась тревожно.

– Да так просто.

Вечером, сославшись на срочную работу, сказал, что ночью буду работать в кабинете, и там же на диване лягу спать. Я иногда так делал, когда запаздывал с выполнением контракта.

Два дня я не находил себе места, ожидая ответа от Валеры. Наконец, дождавшись, увидел его лицо и сразу понял: случилось то, чего боялся и неосознанно ожидал.

– Это не монтаж, – сказал он, доставая заключение.

Его слова стали приговором для меня и нашей семьи. Достав запасенную бутылку, выпил до дна, и, в чем был, рухнул на диван. Следующие две недели я продолжал спать на диване, а вечерами, встречаясь с ней, старался держаться от нее подальше: даже на расстоянии вытянутой руки я ощущал грязь, которую теперь она несла в себе. Несколько раз она пыталась приласкаться, но я отворачивался и молча уходил в кабинет.

Все это время я надеялся, что она расскажет сама, как это случилось, и хотя бы извинится. Но она молчала. К концу второй недели, видимо, почувствовав, что между нами выросла стена, она попыталась начать разговор:

– Леша, мне нужно сказать тебе что-то очень важное, только, пожалуйста, дослушай до конца.

– Хорошо, я слушаю.

Но в это время зазвонил ее мобильник, и она ответила:

– Сейчас же выезжаю.

Через два часа позвонили из театра и попросили срочно приехать: с Викторией плохо. Я вскочил в машину, и через час вбежал в фойе, где меня перехватил худрук:

– Ее уже увезли в больницу. Вот адрес.

– Что с ней?

– Какая-то сволочь вывесила у входа огромную фотографию, на которой она, скажем так, неаккуратна с одеждой. Разгорелся скандал. Ей стало плохо, и вызвали скорую.

Еще через час я был в ее палате. Вика бледная, с осунувшимся лицом, лежала под капельницей и смотрела на меня.

– Ты знал? – спросила еле слышно.

Я кивнул.

– И молчал?

Я отвернулся.

– Сегодня утром я хотела тебе все объяснить, но не успела.

– Лучше поздно, чем никогда.

Она хотела привстать, но я махнул рукой:

– Лежи, тебе нельзя волноваться. Потом объяснишь.

Она упала на подушку и закрыла глаза. Я вышел в коридор и, найдя лечащего врача, спросил:

– Что с ней?

– Нервный стресс. Резко поднялось давление. Подлечим – через пару дней будет, как новенькая.

Через два дня с утра позвонили из больницы:

– Вашу жену выписываем. После обеда можете забрать.

Я ждал ее у выхода из отделения. Увидев меня, она застыла, глядя в глаза. В лице – надежда и ожидание. Я молча повернулся и пошел к машине. А на что она рассчитывала? Что буду встречать с цветами? Так встречает роженицу счастливый отец, а не обманутый муж. Обернувшись, я увидел, что она идет за мной, как побитая собака, в ее лице уже нет надежды, только безнадежность и отчаяние.

Дома усадил ее за стол и посмотрел в глаза:

– Рассказывай.

– Это случилось месяц назад, – начала она, тяжело вздохнув, – когда нам с Андреем дали новую роль. Если помнишь, по сценарию я встречала его после долгой разлуки. У нас не получалась любовная сцена: она была слишком откровенна для меня. После пятой попытки режиссер разозлился и прогнал со словами:

– Идите в актерскую комнату и тренируйтесь – я не могу смотреть на вашу халтуру.

Андрей прикрыл дверь, чтобы никто не мешал, и мы еще несколько раз попытались сыграть этот эпизод, но ничего не получалось: я была зажата, и сама чувствовала, что играю плохо. Тогда Андрей сказал:

– Представь, что здесь не я, а твой муж.

– После его слов я стала играть, представляя тебя на его месте – и у нас стало получаться. Ты, ведь, был в командировке, я безумно скучала по тебе, и, обнимая Андрея, стала воображать, что, встречаю и обнимаю тебя. С каждой новой пробой воображение и реальность в моем сознании становились все ближе, и через несколько проб я потеряла их границы – сама не заметила, как, назвав твоим именем, впустила Андрея в себя. Но, поверь мне, в моем сознании был ты, а не он.

– Что ж, поздравляю с удачной пробой – сцена удалась. Теперь этот метод можешь взять на вооружение.

– Алексей! – вскрикнула Вика и сразу сникла.

– Почему сразу не призналась?

– Боялась потерять тебя. – И, помолчав:

– Я понимаю, что натворила, и знаю, что ты можешь выкинуть меня из своей жизни. Но, если сделаешь это, я умру. Умоляю, не убивай меня.

Я не верил ей. Актрисе с ее талантом легко сыграть что угодно – лишь бы разжалобить. Наконец, какое мне дело, что она думала, насаживаясь на актеришку второсортного театра? Предательство есть предательство, как его ни приукрашивай. Вспомнив слова Омара Хайяма, процитировал:

– Я видел женщину, которая изменяла тысячу раз, я видел женщину, которая не изменяла совсем, но я не видел женщины, изменившей один раз.

Вика окаменела и долго смотрела на меня. Наконец, съежившись, произнесла:

– Я не прошу простить за измену. Поняла, что не простишь. Я прошу простить за боль, которую тебе принесла.

– Бог простит, – ответил я отвернувшись.

На следующий день Вика пришла раздавленная новым несчастьем: Директор предложил написать заявление об уходе из труппы по собственному желанию. И порекомендовал в московские театры за работой не обращаться: скандал вышел за внутренний круг. Выслушав, я сказал:

– Заниматься разводом сейчас у меня нет времени. Можешь жить здесь. Поскольку тебя по профессии никуда не возьмут, а другой специальности у тебя нет, пока буду обеспечивать твою жизнь. Вот карта, она будет автоматически пополняться каждый месяц. Никому не рассказывай о том, что случилось. Для соседей мы – семья, но ко мне не лезь.

Всю следующую неделю она проплакала у себя в комнате. Несколько раз я подходил к ее двери, собираясь зайти, но, вспомнив ее вид на фотографии, разворачивался обратно.

В воскресенье вечером она вошла ко мне в лучшем своем платье и, включив песню Лорен Кристи «Цвет ночи», попросила потанцевать с ней в последний раз. Обняв и прижавшись всем телом, словно стараясь удержать, она танцевала и, запрокинув голову, смотрела в лицо. Слезы катились по щекам, но, не замечая их, она улыбалась. Песня закончилась. Вика оттолкнула меня и быстро ушла к себе.

Ночью я не спал – все ворочался и думал. Я понимал, что теряю ее, и неизвестно, смогу ли когда-нибудь полюбить другую женщину так же сильно, как люблю ее. «Может, простить ее?», всю ночь спрашивал я себя, и не находил ответа. Промучившись почти до рассвета, я решил подумать над этим после командировки.

В понедельник утром я улетел в Челябинск, а вернувшись, нашел на столе записку: «Прости, если сможешь. Потеряв тебя, я погубила свое счастье, но ты обязательно найдешь свое. Будь счастлив за нас двоих, родной мой. Прощай. Твоя Вика». Ну, вот, с облегчением подумал я, вопрос решился сам собой. С тех пор я ее не видел.

Въехали в Кабул, и я вернул внимание к дороге. Талибы уже заняли город и по-хозяйски распоряжались, выбрасывая из домов бывших сотрудников правительственных учреждений. Некоторых оттаскивали и сажали в подъехавший автобус. На углу пуштун избивал палкой девушку с открытым лицом, злобно вещая что-то на своем языке. Женщин на улице не было совсем, только одна, покрытая буркой с головы до пят, быстро семенила куда-то, стараясь не попадаться никому на глаза. Талибы запретили им выходить на улицу без сопровождения мужчин, но не у всех были мужья или братья. Как им выживать, никого не интересовало.

Я задумался о судьбе Афганистана и трагедии несчастных женщин в этой богом забытой стране. Талибы, закрепостив, унизив женщин, загнав их под балахоны, сделали их рабынями и лишили свой мир красоты. Они лишили себя будущего, забравшись в дикое средневековье, в котором, видимо, останутся навсегда, служа жутким примером и остережением для других народов.

Для того, чтобы выбраться оттуда, афганцам придется очень многое понять, изменить себя и свое отношение к женщинам. Только чувствуя их любовь и поддержку, они смогут сотворить чудо и вытащить свою страну из той нищеты и грязи, в которую сами же и загнали.

Безуспешные попытки СССР и США быстро перетащить афганцев из средневековья в современное общество показали бесполезность таких попыток. Только они сами, поняв и почувствовав свое убожество, возжелав изменить себя, смогут постепенно, шаг за шагом, выбраться в цивилизованный мир.

Почему талибы так быстро заняли Афганистан, почти не встретив сопротивления правительственных войск? Да потому, что армия защищает только тот народ, который ее поддерживает. Основное население Афганистана – полудикие кочевые пуштуны, жизнь которых основана на родоплеменной структуре, доставшейся им от первобытного строя. Талибы и есть пуштуны, выучившиеся в религиозных школах и получившие минимальную военную подготовку.

– Как ты жила эти годы? – спросил я, встав в очередной пробке.

– На те деньги, что ты оставил, сняла однушку на соседней улице. Иногда издали видела тебя. Потом поняла, что жить рядом с тобой выше моих сил и, переехав в Черемушки, сняла комнату. Соседнюю комнату снимал Богдан. Мне было невыносимо одиноко – я, то плакала, ругая себя, то начинала ругать тебя за бездушие, то просто замыкалась в себе на грани сумасшествия. Богдан поддерживал меня, как мог, успокаивал, рассказывал о своей Украине, жалел. Когда я заболела, ни на шаг не отходил – кормил с ложечки, бегал за лекарствами. С ним я пришла в себя. И благодарна ему за то, что вытащил меня из депрессии, иначе могла покончить с собой – я не играла, когда говорила тебе, что умру.

Я невольно содрогнулся, вспомнив ее слова: «Не убивай меня». Вика помолчала минуту, потом продолжила:

– Через год стали жить вместе. Когда началась эпидемия, стройку, на которой работал Богдан, заморозили. Я стала подрабатывать случайными уроками актерского мастерства, но платили мало, и мы вынуждены были жить на твои деньги. Ты не волнуйся, я верну их – у меня здесь много накопилось. Однажды Богдан увидел объявление «Красного креста» о наборе в Афганистан. У него был документ об окончании медучилища на Украине, ну, и меня уговорил подписаться сюда, как вспомогательный персонал.

– Вы же не расписаны?

– Нет, конечно. Богдан просил, чтобы я развелась с тобой, но я отказывалась, сама не знаю, почему.

– Тогда это по-другому называется.

– Называй, как хочешь.

– Ладно, муж, так муж. Поедем его искать.

Пока пробирались через пробки, к машине устремлялись нищие и наркоманы, они стучали по окнам и требовали денег. На обочинах и в закоулках располагались семьи беженцев, безуспешно попытавшихся сбежать от талибов. Правда, формально они утверждали, что бежали от войны.

Прямо возле дороги на ветвях деревьев висели трупы. Плакат, висевший рядом, гласил, что их повесили за торговлю людьми. Ахмад подтвердил, что, несмотря на жестокие меры, такая мерзость существует на самом деле. В основном, торгуют женщинами или иностранцами для дальнейшего получения выкупа. К таким делам привлекают наркоманов, которые за дозу героина, стоящую здесь пятьсот рублей, готовы пойти на любое преступление.

Подъехали к зданию «Красного креста». Верхнее руководство уже смоталось от беды подальше, но лечебная часть, как ни странно, функционировала, только персонал состоял полностью из мужчин. Главврач сказал Вике, что теперь оставаться здесь опасно, и лучше ей улетать домой. МКК полностью выплатит ей оговоренную в контракте сумму и, сверх того, премию за пережитый ужас.

Богдана мы нашли лежащим на кровати с перебинтованной головой. Вика бросилась к нему, но, взглянув на меня, притормозила, потом медленно подошла и поцеловала. Как-то мне поплохело от этого зрелища.

– А что ты хотел? – спросил я себя, – жена, хоть и гражданская, целует мужа. Сам же бросил ее.

Бросить-то бросил, только не забыл. Я попытался вспомнить, сколько после нее сменил женщин – и сбился со счета. С некоторыми жил подолгу, даже по полгода, но не нашел такую, как она. Всех своих женщин я сравнивал с ней, но ни одна из них не выдержала сравнения. Так и жил неженатый женатый. Я давно мог бы развестись с ней через суд, но мне было плевать на запись в паспорте. Надо же, черт возьми, ведь, начал уже забывать, пришел в себя, и вот опять.

Богдан рассказал свою невеселую историю: прошлым вечером в переулке его чем-то треснули по черепу и обчистили карманы. Пропали все деньги и мобильный телефон. Хорошо еще, самого не украли.

– Ладно, голубки, – сказал я, – жену к мужу доставил – могу с чистой совестью отправляться домой. Желаю счастья, – и направился на выход.

– Стой, – крикнула Вика вслед. У двери остановился.

– Ты куда?

– В аэропорт.

– Я с тобой.

– Улетаешь?

– Нет. Я не могу его оставить. Только куплю билеты.