Старшая сестра его величества. Богатство

— Почему? — удивился он. — Тебе больше не придется работать. Я куплю тебе все, что ты захочешь… и мы поженимся. Сыграем свадьбу в конце седьмицы…

— Гирем, — тихо ответила я, — я не могу…

Он помолчал немного.

— Я думал, ты отреклась от них, — он опрокинул меня на подушки и навис надо мной, заглядывая в глаза, — Еляна, я обещаю, что никогда не упрекну тебя за прошлое и отпущу, если ты захочешь уйти… только ты не захочешь, — прошептал он прямо мне в губы.

Он хотел поцеловать меня, но я отвернулась и поцелуй пришелся в щеку.

— Гирем, пожалуйста… Для меня это очень важно. Я не могу жить с тобой. Но я буду приходить у тебе… хоть каждый день… вернее, каждую ночь. — Я улыбнулась.

Его глаза потемнели…

— Хорошо, — выдохнул он, — чем же тогда я могу тебе помочь?

— Я хотела продать жемчужины, которые достались мне от матери, — улыбнулась я, — мне нужны деньги.

Гирем лег на спину и уложил меня на себя. Убрал непокорную прядку, все время падающую на лицо, поцеловал.

— Не нужно, я дам тебе деньги… сколько тебе нужно?

Я усмехнулась про себя. Сколько мне нужно, у него нет. А размениваться на гринки нет никакого смысла. И покачала головой:

— Нет, Гирем. Я не могу взять их у тебя…

Он понимающе вздохнул. Легенда о принадлежности к Ургородским Матерям в очередной раз сыграла мне на руку. Эти женщины никогда не жили в одном доме даже с любимым мужчиной и считали унизительным получать от него подарки.

— Хорошо, — согласился он и спросил, — ты украла жемчуг у Матерей? Поэтому не можешь пойти к ювелирам?

Я кивнула. Развивать тему моего прошлого совершенно не хотелось. И я поступила, как все женщины, не желающие говорить, — сползла немного вниз и медленно качнула бедрами, отвлекая от разговоров.

Через час, когда он заснул, я осторожно выбралась из его объятий. Собрала вещи, положила жемчужины на столик и на цыпочках выскользнула из комнаты. Так же тихо оделась и ушла. Я получила то, что хотела. И даже больше. Во много раз больше. Я собиралась стать любовницей «ночного короля», но нечаянно стала его любимой.

Темное ночное небо смотрело на меня сверху глазами Гирема. Полная луна светилась так же ярко, как его взгляд. Мне было так жарко, что я скинула шаль и распахнула тулуп, чтобы мороз охладил разгоряченное тело. В прошлом, в другом мире у меня были мужчины. Я пыталась наладить свою жизнь без Демьяна. Но еще никогда я не чувствовала себя такой наполненной любовью, как после сегодняшней ночи.

Я остановилась посреди безлюдной улицы и закружилась, раскинув руки, в танце. Кажется, все не так уж и плохо. Моя девичья честь не стала разменной монетой в политических играх. Я подарила ее мужчине, которого полюбила по-настоящему. Пусть даже не с первой встречи, как Демьяна или Эбраихила, а только с третьей. Но зато, пока мы с Фиодором так далеко от трона и короны, я могу быть с ним, могу получить свой кусочек счастья.

Глава 5

На следующее утро я еле встала. Поспать мне удалось не больше пары часов, и на ярмарку я брела, засыпая на ходу.

Если бы не Нюнь, который недовольно мычал и, подхватив под руку, волок за собой, я заснула бы раньше, чем добралась бы до ворот.

Ярмарка по зиме начиналась в утренних сумерках, а сейчас было совсем темно. Нюнь дотащил меня до площади, где под неусыпным присмотром рыжих близнецов копошились несколько нищих, расчищая дорожки от снега и мусора.

— Елька, не спи, замерзнешь! — рыжий Митка как обычно лучился довольством. Когда я еле держалась на ногах, это выглядело особенно мерзким. Хотелось не улыбнуться ему в ответ, а грохнуть черенком лопаты по спине.

— Отстань, Митка, — буркнула я. И побрела в закуток, образованный стенами чьих-то лавочек, где, прислонившись к стене, по обыкновению дремал прокутивший всю ночь Гриха. Сегодня он был мне гораздо ближе.

Снег скрипел под валенками, но ветра почти не было. После многодневных морозов предстоящее потепление радовало. Можно хотя бы немного подремать, не боясь превратиться в сосульку.

Я вручила Грихе обычную утреннюю кружку пива, прислонилась к стене рядом и закрыла глаза, мгновенно проваливаясь в сон.

— Елька, — Гриха, громко выхлебав хмельной напиток, — ты что теперь делать думаешь?

— Чего? — не поняла я. И зевнула, — ничего не думаю. Сплю я. С чего такие вопросы?

— Пф, — фыркнул рыжий, — уже вся братва знает, что ты Гирему постель греешь. Вот я и спрашиваю, чего теперь делать думаешь? Будешь пиво по утрам приносить али нет?

— Быстро вы, — хмыкнула я. — Кто у вас болтун такой? Не боится, что Гирем мокрого места от него не оставит?

Рыжий заржал:

— Неа, — довольство в его голосе было слишком явным, — я тебя, дура, на понт взял. Чего думаю, Елька сонная такая. Неужто Гирем королевишны нашей добился таки…

— Королевишны? — хмыкнула я. Вот ведь рыжий пройдоха. Но злиться на него не получалось. Я знала, за хамоватым и грубым фасадом скрывается добрая душа, готовая прийти на помощь каждому.

— А то! — хохотнул он, — тебя за глаза все так называют. Гордая ты больно, Елька. Видно, из обездоливших. Батька-то, поди, купцом был?

Нищими в этом мире становились по разному. Кто-то с рождения жил на самом дне, не ведая другой жизни. А кто-то, как мы с Лушкой, оказывался там волей случая. И таких называли обездолившими.

— Может и был, — хмыкнула я, — а тебе-то что?

— А то! Елька, ты баба не дура, выгоду свою видишь, — ответил Гриха, — ежели с Гиремом закрутила, тележку свою мне продай. — Зимой я возила взвар на санках, но в «бухгалтерии» Смотрящего мой бизнес числился, как тележка. Каждую неделю я платила ему за право торговать три филда. — По цене сойдемся, не обижу. Ты не думай, монеты у меня есть.

Теперь фыркнула я:

— Да с чего продавать-то? Гирем может завтра про меня забудет, — я зевнула. — А с тележкой я и себя, и детей всегда прокормлю.

— Дак, че, — удивился Гриха, — так и будешь сонной мухой по площади бродить? Зачем тебе это, Елька?

— Надо, — отрезала я и, приоткрыв один глаз, взглянула на рыжего. — А про нас с Гиремом не болтай. Не посмотрю, что ты мой приятель. Понял?!

— Обижаешь, Елька, — вздохнул он, — что ж я без понимания что ль? Не дурень же… Все равно скоро все узнают, — хохотнул, — думаешь, я один такой догадливый…

Я промолчала. Разговор с Грихой натолкнул меня на размышления. Когда я выкуплю патент гильдии вязальщиц, бегать с тележкой в Нижнем городе мне будет не с руки. Но с другой стороны, терять стабильный источник путь небольшого дохода — глупо. Кто знает, как оно обернется с вязанием, а так у меня всегда будут деньги для того, чтобы купить еду и заплатить за крышу над головой.

Раньше я хотела просто все бросить. Но теперь решила сделать по-другому. Возьму какую-нибудь девочку на тележку. Она будет взвар продавать, Нюнь тележку таскать, поможет ей во все вникнуть, да присмотрит заодно. Ему я доверяла на все сто процентов. Осталось только подумать, сколько я готова ей платить. Прикинула в уме свои заработки и расходы, и решила:

— Гриха, — я толкнула рыжего через несколько минут, — скажи, а у тебя нет девки какой на примете? Хочу за тележку ее поставить. По жалованью не обижу. Буду десятую долю с выручки платить.

— Есть, — тут же отозвался Гриха. — Тебе она когда нужна?

— Да хоть сегодня, — зевнула я. Спать хотелось все больше и больше. Я и вправду готова была прямо сегодня оставить вместо себя продавца.

— Щас крикну, — рыжий отлепился от стены и заскрипел по снегу, выходя из закуточка.

Я спрятала нос в теплую шаль. Хоть бы девица была нормальной.

— Ирха! — орал Гриха на площади, подзывая мою возможную работницу, — иди сюда!

Ирха, как и мы с Лушкой, оказалась из обездоленных. Но в отличие от нас выглядела она вполне пристойно: тулупчик получше моего, платок приличный, да и на внешность хорошенькая. Симпатичная девочка. Шекастая, румяная. И смотрит доброжелательно и спокойно. О, чую, не зря Гриха про тележку спрашивал. Как бы не для этой девицы решил подарок сделать. Очень уж выразительно он смотрел на нее. Явно глаз положил.

— Вот, — подтолкнул он Ирху ко мне. И добавил, подтверждая мои догадки, — знакомая моя. Батька ееный повесился недавно. Харчевню держал. В долг у наших взял, а отдать не смог. И от расстройства того… харчевню в счет долга забрали, а Ирху с матерью из дома выгнали. Я помог комнатку снять. Теперь вот с работой хочу помочь.

Я смотрела на девочку. Она мне нравилась. Что же, рискну. А там посмотрим.

— А ты, что сама скажешь? — обратилась я к ней.

— А что сказать, — она грустно улыбнулась, — Гриха все сказал уже. Работу я знаю, батьке с малолетства в харчевне помогала. Ежели возьмете меня, работать буду хорошо. Не подведу.

— Хорошо, — я решилась, — можешь начать сегодня?

— Могу, — открыто улыбнулась девушка.

— А что за харчевня-то была?

— Так на воротах, — Ирха опустила глаза, пряча боль, и виновато улыбнулась, — не слишком хорошее место. Кто быстрее уехать хочет, кто, наоборот, в город торопится. Но на жизнь хватало.

Я знала эту харчевню. Ирха была права, не слишком удобное место. Туда приходят только стражники перекусить во время смены и те, кому не досталось места в других.

Коротко объяснив Ирхе и Нюню их задачи, я отправилась домой, предвкушая, как упаду в постель и высплюсь.

Лушка и Анни еще спали. Я заползла под теплое одеяло и вырубилась, кажется раньше, чем прижала к себе дочку. Но поспать вволю мне не дали.

Проснулась я оттого, что кто-то пытался открыть мне глаза крохотными пальчиками.

— Мама? Мама, спить, — маленькие ручки гладили меня по лицу. Анни проснулась и так обрадовалась, увидев меня, что, конечно же, не смогла оставить в покое. Она шлепала меня по лицу ладошками, засовывала пальцы в глаза, нос, рот, уши. Теребила мочки, слюнявила неумелыми поцелуями все лицо, — мама, спись? Ма-ма…

После того, как Селеса с детьми уехали, обязанности утренней няньки взял на себя Лушка. Он присматривал за сестрой. А когда мы возвращались домой, заменить пустые горшки на полные, я успевала одеть и накормить малышей.

— Мама?! — сонный мальчуган, услышав Анни, с закрытыми глазами взобрался на нашу постель и влез под одеяло. Он теперь спал один, но разве можно упустить возможность полежать с мамой? Он прижался ко мне, сложил на меня руки и ноги и расплылся в счастливой улыбке, выдохнув радостное, — мама…

Анни переключилась на брата, оставив меня в покое на пару минут. Лушка отмахивался от сестры и возмущался. А она недовольно пищала и все равно лезла к брату.

Я застонала. Ох, уж эти дети! Открыла одни глаз. Две милые мордашки как по команде нависли надо мной, закрывая обзор.

— Мама! — залепетала радостно Анни и захлопала в ладоши.

Лушка тоже довольно улыбался:

— Мама, ты дома?! А почему ты не на ярмарке? Что-то случилось?

— Все хорошо, Лушка, — простонала я, — я наняла работника.

Сгребла захихикавших деток в объятия и с рычанием повалила на подушки, щекоча и тиская. Они довольно визжали и хохотали, дрыгая ногами и руками.

— Ты теперь всегда будешь утром дома? — спросил Лушка, когда мы угомонились и уставшие от смеха и веселья, валялись в обнимку.

— Нет, малыш, — взъерошила я отросшие волосы, — только какое-то время. Как только я получу деньги за жемчужины, сразу пойду в гильдию. Сдам экзамены, выкуплю патент, а буду каждое утро ходить на ярмарку в Средний город.

Мы еще немного повалялись в постели, обнимаясь и блаженствуя. Я уже больше года каждый день вставала ни свет ни заря, а вечером малыши так уставали, что засыпали почти сразу. И теперь они тоже наслаждались этими минутами, проведенными вместе.

Завтракали мы тоже без спешки. Хохотали над Анни, которая промахивалась ложкой мимо рта. Она уже довольно ловко ела сама, но ей нравилось нас смешить, и она нарочно тыкала кашей то в нос, то в глаз, то в ухо, роняя кашу на пол. И сама звонко и заливисто хохотала вместе с нами.

Потом дети играли в комнате, а я достала из сундучка вязаные носки и, разложив их парами на расстеленной простыне, рассматривала, решая, что именно понесу в гильдию. В этом мире вязаные вещи использовали для тепла, а не для красоты. Основным узором была простая лицевая гладь. И уровень мастерства оценивался по качеству такого полотна. Самые лучше мастерицы выдавали трикотаж, по виду схожий с тем, что в нашем мире вязали на фабриках механизированным способом. Мне до таких высот было далеко, несмотря на то, что я вязала довольно неплохо. Поэтому основной упор я хотела сделать на необычные для этого мира узоры. Простая резинка, английская резинка, косы, жгуты, переплетения, ажур, двухцветное вязание… Все то, чего здесь пока не существовало.

Я много раз думала, что отнести на суд мастеров гильдии. Иногда мне хотелось поразить их воображение, сразу выложив носки, украшенные аранами. А иногда я думала, что и простой резинки, которая так удивила Селесу, уже будет достаточно.

— Мам, — ко мне подполз Лушка, — ты все никак не можешь выбрать?

— Не могу, — улыбнулась я, — а тебе какие больше нравятся?

— Вот эти, — Лушка ни секунды не раздумывая, ткнул пальцем в крошечные пинетки связанные из нежной пряжи тонкорунных овец. Один моток стоил целый лурд, а его хватало только на одну пару детских носочков. — Раньше у меня тоже были такие же мягкие, а не чесучие, как сейчас. — Вздохнул он, — помнишь?

Глава 6

К обеду, распродав все без остатка, Ирха и Нюнь вернулись с ярмарки. Нюнь вез тележку, Ирха, довольно улыбаясь, шла рядом.

— Елька, — кинулась она ко мне, — это так здорово! Жаль мой батька до такого не додумался! Это же так удобно. Ходишь себе, взвар, да пиво продаешь. Я, считай, продала почти столько же, сколько мы за вечер в харчевне продавали. А затрат-то почти никаких! Платишь лурд за месяц и все. А мы, считай, за харчевню четыре отдавали. И еще стряпухе платили да подавальщицам. Хорошее дело ты, Елька придумала. Прибыльное.

Она говорила слишком громко, бесцеремонно считала мои деньги, размахивала руками, но ее глаза горели искренним восторгом, она восхищалась тем, что я сделала. И это сглаживало неприятное впечатление.

И с деньгами у Ихри был полный порядок. Она отчиталась, сдав все до последней гринки. Не путалась, не заикалась, не терялась. Сразу было видно, девица опытна, старательна и очень хочет у меня работать. Получив оговоренные десять процентов от продаж, Ирха довольно рассмеялась. Ее чистый доход составил целый филд.

— Спасибо, Елька, — она виновато улыбнулась, — я боялась, что обманешь… Теперь нам с мамкой и на еду хватит, и на комнату. Так я завтра с утра пораньше прибегу? — Ее глаза засияли, как голубые сапфиры в моей шкатулке. Ох, не зря Гриха голову потерял, совсем не зря.

— Прибегай, — кивнула я и рассмеялась. Сердиться на Ирху не получалось, хотя ее слова прозвучали обидно.

Утром Ирха примчалась ни свет, ни заря. Я только проснулась и лежала в постели, закрыв глаза и уговаривая себя вылезти из под теплого одеяла в холодную избу, чтобы затопить печь. Стук в окно оказался полной неожиданностью. Я вскочила и, пробежав на цыпочках по обжигающе ледяному полу, выглянула в окно. Радостная физиономия Ирхи сияла ярче летнего солнца.

Я еще ни разу не выезжала на ярмарку так рано. Да, и зачем. Пока не наступит поздний зимний рассвет, там все равно никого не будет.

Но делать нечего. Не гнать же трудолюбивую работницу. Пришлось накинуть шаль, сунуть ноги в меховые тапочки, открыть дверь и пустить Ирзу в дом.

— Елька, — ввалилась она в избу, окутанная паром, — ну, и холод сегодня. Взвару надо много, хорошо брать будут. Я тут подумала, а может взять сани побольше, да сразу два горшка поставить? Ну, чтобы по два раза туда-сюда не мотаться? У тебя же есть два больших горшка, я видела. Давай мы и во второй угли насыпем, а? Я уже сани приволокла… мне Гриха их нашел. И бортики приколотил, чтоб горшки не свалились. А то вчерась сани так на кочке качнуло, чуть горшок с пивом не свалился. Хорошо Нюнь подхватить успел.

— Тише ты, неугомонная, — рассмеялась я, — дети спят. Ты его так рано прискакала-то? До рассвета еще долго.

Ирха потупилась и, выдержав паузу, призналась со вздохом.

— Холодно дома-то… я вчерась все деньги потратила. За комнату отдала, еду купила, а на дрова не хватило. Пара поленьев было, мы вчера ужин сготовили. Мамку я с утра к Грихе отвела. Она к нему подрядилась по хозяйству помочь. А я вот… Думала, может тебе чем помогу.

— Сказала бы, — закуталась я в теплую шаль поплотнее, — я б тебе на дрова одолжила.

— Нет, — мотнула головой Ирха, — мой батька всегда говорил: ежели в долг чужие деньги берешь, то отдавать свои приходится. А на свои всегда нужда есть. Дак, что там с санями-то? Поставим второй горшок? Жалко прибыли-то упускать.

— Поставим, — рассмеялась я.