Продавец снов

Третий ничего не говорил, только ржал тихо на белочек да призраков. Я вышла на улицу. А вот и люди. И я их помню. В соседнем подъезде жили на одном пролете, приятели – не разлей вода.

– Мать не трогай, урод! Она правду сказала, что видела!

– Ну да, ну да!

Третий опять заржал. Три пьяные тени вышли из-за угла и прошли мимо меня, не замечая.

– Эй, парни! – окликнула я, увязавшись следом, и ухватила крайнего за рукав.

Тот заорал благим матом, подпрыгнул, уронив полупустую бутылку. И с воплем «оно меня схватило, схватило!..» как драпанет. Двое оставшихся переглянулись и дико заржали на всю улицу.

– Ребят… – я снова потянула за рукав кожанки второго.

Он дико вытаращился на меня, икнул и молча драпанул следом за первым. Оставшийся смельчак, который и советовал не ссать, остановился, огляделся и вызывающе рявкнул:

– Слышь, ты, удод, ты чё тут прикалываешься? Ща найду – морду разукрашу, понял?!

Кожаная куртка, джинсы с цепочкой на бедре, серьга в ухе, короткий «ёжик», пиво в дрожащей руке. Вид – крутой, но как только я подошла вплотную и тихо спросила: «Парень, ты меня видишь?», он тоже уронил бутылку и попятился.

– Кто здесь? – пробормотал, добавив мата для храбрости.

– Не видишь, да? – я вздохнула и разожгла в ладонях искры. – А так?

Парень стартанул не хуже Усэйна Болта, и его визгливое «хана тебе, поня-а-ал?! Урою-у-у!..» загуляло по подворотне. Я обхватила плечи дрожащими руками. Да, вот и люди… От подъезда донесся короткий смешок, и я обернулась. Вот и… привидения.

Егор вышел на крыльцо в том же «домашнем» виде и улыбался:

– Юсь, чего это тебя на мелочь и быдло потянуло? Ностальгия по ночи с пивом и гитарой во дворе? Так давай устроим. Пива, правда, нет, и уже не купишь, но инструмент…

– Не надо, – отозвалась я тихо, решаясь на еще одну проверку… боем. Только свои комплексы подальше засунуть, выдохнуть и… – Егор, а можно я тебя… обниму?

– Могла бы и не спрашивать, – он раскрыл объятья, – соседи же ж. Друзья старые. Тоскливо одной?

– Очень, – кивнула и на ватных ногах пошла обниматься.

А ощущения – те же… да не те. Я не помню его… мужчиной. Парнем помню, который после армии уезжал покорять столицу нашей славной родины, а вот мужчиной… Ведь за шесть лет многое меняется – и тело, и запах. И я обнимала его, вспоминая ощущения, которые… совсем ему не подходили. И опять не было ни тепла, ни запаха. И – слезы на глаза…

– Юсь? – сосед обеспокоенно отстранился. Женских слез он не выносил и сразу начинал нервничать. – Ты…

– Нет, ты, – я снова обхватила его плечи. – Чувствуешь что-нибудь?

– А что должен?

– Запах. Чем от меня пахнет? И я босиком стою – разве не холодная?

– К чему эти вопросы? – Егор напрягся и попытался вывернуться, но я вцепилась в него мертвой хваткой:

– Отвечай!

Он послушно втянул носом воздух. Раз. Второй. Третий.

– Ничем, – заметил раздраженно. – Юсь, какого черта!..

– Но ведь человек не может ничем не пахнуть, так? – я отпустила его и отступила. – Пока он… жив. Так? – посмотрела на него с отчаянием, тихо повторив: – Ведь так?

Егор не ответил. Глянул на меня искоса и сел на лавку. Оперся локтями о колени, переплел пальцы в замок, уткнулся в него носом. Засопел, глядя перед собой. Я тихо стояла напротив, затаив дыхание, и ждала. Ответа, объяснения… любой реакции. Любой. И вроде легче стало – уже не одна, но… Что же с ним случилось – и что со мной случилось?..

– Знаешь, Юсь, – тихо заговорил сосед, – последние две недели… очень странные. Я вроде в отпуске… но почему-то дома, хотя обычно всегда уезжал – или в горы, или на Байкал. Не могу отсюда уйти. Странно, да? И здесь, в этой гнили… крыша едет. Постоянно кажется, что всё… не так, и не хватает… чего-то.

– Жизни?

Он глянул внимательно. Присмотрелся, оценил серьезность и мрачно кивнул:

– Пожалуй. Да, жизни. Что с нами, Юсь?

– Нет нас, – я отвернулась. – И в мире живых нам места больше нет.

– Это дед сказал?

– Да, – я обняла руками плечи. Внутри разрасталось ощущение холода. – И, знаешь, я ведь тоже не могу отсюда уйти… далеко. А ведь я к маме приехала. Отсюда до нее – ночь в поезде. Да и в универ надо – шестой курс, защита магистерской, некогда гулять… А уйти не могу, вот уже пятый день. Только задумаюсь об отъезде – и сразу не то лень наваливается, не то усталость, и даже думать об уходе не хочется.

Егор не ответил, и я, помолчав, добавила:

– Парнишка сказал, что его мать месяц назад за вещами приходила – то есть дом уже давно необитаем. И совсем непригоден для жилья. Чего мы будто и не заметили.

…и зажмурилась, представляя свою квартирку – такой, какой она была при моем первом появлении. Пыль, грязь и полупустая банка «Сайры» на столе. Я ела да не съедала то, что давно пропало, но в упор этого не замечала… Отказывалась замечать очевидное. И как вообще здесь оказалась, помнила очень смутно. Вся дорога из краевой столицы – как в тумане. Или… в дыму. Ведь ночью общага… горела. Отмечали… заселение. А потом был полупустой вагон поезда… и сломанный диван со старым пледом.

И я всё поняла. Я здесь, потому что три года не видела маму – с тех пор, как она переехала к новому мужу. А я не хотела ни ехать в чужой дом, ни сидеть на шее. Летом жила то у одной подруги, то у другой – кочевала по местным одногруппницам, чтобы не наглеть. И работала. Но случилось то, что случилось, и я вернулась… попрощаться.

Тряхнув головой, я вдохнула-выдохнула, заставляя себя успокоиться, и решилась. Что бы там ни говорил Викешка… мне нужен продавец снов. И его рубиновое зелье. Присниться маме и попрощаться, если уж не могу уйти далеко. Что бы ни говорил, да. Иначе я не успокоюсь. И… не упокоюсь. А раз продавец сказал, что я смогу найти его, значит, смогу. Нужно просто пойти. И в душе появилась уверенность в правильности решения. Да, найду. Нужно только идти.

– Юсь, ты куда?

– Сегодня в парке я встретила странного мужика – продавца снов, – отозвалась я тихо. – Он мне нужен. Да и тебе… тоже. У него есть зелья волшебные… Уснешь и вспомнишь прошлое. Я свое… почти вспомнила, – и подняла взгляд на соседа. – А ты? Помнишь, что случилось? Почему ты здесь, что держит?..

Егор отрицательно качнул головой и скривился, как от зубной боли.

– Идем со мной. С продавцом договорюсь.

Он кивнул, отчего-то веря мне безоговорочно, и мы отправились в ночь – две неприкаянные души, застрявшие в таинственно шуршащей и сумасшедше рыжей осени. Мигали бледно-зеленые фонари, под босыми ногами стелился сухой колючий ковер. Редкие прохожие спешили домой и торопливо проходили мимо, обсуждая по телефону будущий ужин, оправдывая опоздание… не замечая нас. И, отвлекаясь от этого, я вкратце рассказала Егору о продавце. И о Викешке.

Мы вышли на проспект и миновали центральный парк, где давно свернулись ярмарочные палатки. И чем дальше уходили от дома, тем сильнее брала за душу тоска. Сначала тихо подвывая в дальнем уголке сознания, она с каждым шагом выползала наружу – острая, пронзительная, скручивающая судорогой всё мое существо. Требующая вернуться. Обратно. Домой. Забраться с ногами на старый диван, закутаться в изъеденный молью плед и скучать, скучать, скучать, вспоминая…

– Юсь, я больше не могу… – просипел Егор, вцепившись в мою руку. – Меня не пускает…

Я мельком глянула на соседа: он побелел, а взгляд стал диким.

– Терпи, ты же спортсмен. У тебя же силы воли должно быть в десять раз больше, чем у простых смертных.

– А почему, по-твоему, я ушел в науку? – он хмыкнул. – Кончилась и сила воли, и…

Сосед запнулся, рефлекторно вскинув руку, когда мимо нас с ревом пронеслась спортивная иномарка, исступленно слепя дальним светом. Егор вдруг встал столбом и резко обернулся. На иссиня-белом лице крупным восклицательным знаком застыло понимание. И я вдруг вспомнила, что о нем говорили друзья. Любил скорость, гонял порой, как одержимый…

– Трасса, – подтвердил он тихо и с неожиданными силами пошел вперед, таща меня за собой. – Помнишь друга моего, Мишку, со второго этажа? Он пару лет назад в Томск уехал по работе, женился там, а недавно мне позвонил… – и сосед сглотнул. – Позвонил пьяный в драбадан и ревет в трубку – сын, говорит, родился, приезжай! И я что схватил и напялил, – и опустил взгляд на свои легкомысленные шорты, – в том и рванул. Три часа в пути, скорость за сотню, Мишка вопит в трубку полдороги… Помню, что доехал. Мишку помню, пьяного, орущего под окнами роддома… Но не помню, как вернулся… Только свет в глаза… Потом проснулся дома… Всё-таки умер, да? – резюмировал с горечью. – А ведь трезвый был, я за рулем – никогда, даже накануне, даже если у друга такой праздник…

Всё-таки…

– А у нас общага полыхнула, – я старательно приноравливалась к его широким шагам и смотрела исключительно под ноги. – Жили в секции придурки, сдвинутые на спиритизме, некроманты недоделанные, чтоб их… Поди они и подожгли, гады. К ним как ни заглянешь – всё в горящих свечах, внутренности какие-то на полу, а сами травку курят и в астрал уйти пытаются. И жалобы мы на них писали, и ребята со старших курсов их били, да видно, плохо… Помню, что заселилась, пошла к ребятам отмечать, а потом… домой вдруг потянуло.

Да, босиком и в летней майке…

– Мы, наверно, поэтому и уйти не можем – ни из дома, ни… вообще. Мы вернулись домой, чтобы понять, почему остались. И чтобы попрощаться. Без этого повсюду путь закрыт. Значит, нам нужен продавец. И его зелья сна – прошлое увидеть, вспомнить, проститься, – я остановилась на перекрестке, огляделась, свернула в темную подворотню и решительно добавила: – Да, пока я не попрощаюсь со своими, покоя мне не будет. Может, продавец и нечист намерениями… Я рискну. Пока есть силы. Что?

– Почему я тебя раньше не замечал? – Егор улыбнулся тепло уголками губ. – Ты так здорово изменилась…

Я вспыхнула смущенно, аж волосы заискрили. Дурак потому что… слепой. Мы прошли вдоль современного пятнадцатиэтажного комплекса, свернули за угол, и я затормозила у косого одноэтажного домика. Такое у нас соседствует сплошь и рядом: сияющие высокотехнологичные новостройки, а напротив – косые хибарки с туалетом на улице. В доме за приоткрытыми ставнями теплился свет. Радужный, туманный… словно пар из пузырька.

– Здесь, – на меня вдруг напал мандраж, и я нервно сглотнула. – Сюда.

– Разделяемся, – Егор отпустил мою руку. – Я пойду первым, а ты понаблюдай в окно. Если он действительно душами питается… Юсь, риск риском, но тел много, а бессмертная душа одна, и ее надо беречь. Да, я верю в реинкарнацию, представь себе. Если начнет делать гадости… спали его к чертям. Мне же в тебе огонь не почудился, нет?

Я подобрала увядший лист и сжала его в ладони. Заискрило. Посчитав до трех, я разжала кулак и сдула с ладони горстку пепла.

– Отлично, – он одобрительно кивнул и велел: – Наблюдай. Дай мне минут пять-десять, и тогда смотри, не светись раньше времени. Удачи… нам, – и вдруг наклонился, чмокнул меня в щеку.

Я снова вспыхнула. А Егор обернулся на пороге и уточнил:

– А какое оно, нужное тебе зелье?

– Красное. Как кровь.

Сосед кивнул и постучался. Я едва успела скрыться за углом, как скрипнула дверь, и радостный бас «профессора» прорезал ночную тишину:

– Ох ты, какими судьбами, дружок? Один пришел? А девушку-красавицу не видал по дороге? Такую светленькую, волосы пушистые, глазки синие, Юстинкой звать. Нет?

– От неё и пришел, – сдал меня Егор с потрохами. – Доброй ночи, Федор Платонович. Сном не угостите? А Юся не смогла добраться – сорвалась домой, не отпускает её. Завтра будет снова пробовать.

– А ты с ней рядом живешь? – в голосе продавца зазвучало восхищенное уважение. – Силён, раз дошёл и нашёл… Заходи, Егорка, угощу!

Притаившись за углом, я считала. Раз по шестьдесят, два по шестьдесят, три… Из окна во двор полилось синее мерцание – сосед решил вспомнить прошлое. Я выдержанно досчитала до шестисот, прибавила на всякий случай ещё шестьдесят пять и отправилась подглядывать. Чуть-чуть приоткрыла ставень, посмотрела в окно и замерла. Проклятый «профессор» не просто заимствовал образы, он воровал чужие сны!

Сосед спал, вытянувшись на диване, что-то недовольно бурчал себе под нос, дергал левой ногой, а над ним клубились мерцающие синие силуэты. Мелькнула тонкая девичья фигурка, пронеслась стремительно машина, какой-то мужик в кимоно присел на корточки и вдруг мутировал в крупного лохматого пса. А рядом, у изголовья, стоял продавец и ловил образы шестигранной пробиркой. И каждый сон каплей стекал по стенке, наполняя пузырек, и с каждым потерянным сном все явственнее дергался спящий. И дышал всё тяжелее, и бледнел, и дергался. И каждый следующий сон-образ был светлее предыдущего, терял очертания и таял, стекая чернильной каплей по бутылочному стеклу.

А продавец улыбался. Душевно, по-доброму, приговаривая «терпи, хороший мой…». А на косых стенах лучилось насколько портретов, в одном из которых – висящем напротив окна – я узнала первую хрестоматийную старушку. Она слабо мерцала багрянцем, и по ее щекам катились рубиновые слезы, собираясь в ручейки и стекая в деревянный поддон рамы.

Я разожгла в ладони искры, но сделать ничего не успела. Костлявая рука ухватила меня за плечо, и знакомый сиплый голос прокаркал:

– Стой, не дури. Нельзя из сна вырывать, распадется душа. Он сам должен проснуться. Или… мы немного поможем. Давай. Зови его. И молись. И я помолюсь.

И Викешка, перекрестившись, забормотал «Отче наш…». А я, будучи Фомой неверующей, послушно звала Егора мысленно, чуть шевеля губами. А внутри все обмирало от страха. Это бабулькины сны продавец пил по чуть-чуть, наверно, потому что издалека. А сейчас, коли жертва сама пришла…

– Егор! – окликнула я чуть громче, и в этот же момент дед торжественно добавил «Аминь!», и… получилось.

Сосед сел, как зомби, уставился слепо в окно. «Профессор», не будь дурак, насторожился и проследил за его взглядом. Мы, разумеется, присели, но поздно.

– Викентий! – от радостной благожелательности продавца снов не осталось и следа. – Так это ты девку отвел и сон отличный сломал! Ах ты, паскуда гнилая!

– Пали! – шепнул Викешка.

Продавец метнулся к окну, но далеко не убежал, пойманной мышью забившись в борцовском захвате. Егор едва стоял на ногах, смотрел слепо в никуда, но тощего колдуна-афериста держал крепко.

– Юсь! – крикнул хрипло. – Давай!

– Давай же, – заторопил дед. – Не бойся грех на душу брать, не человек он, не человек! Нечисть поганая! Очищающее пламя да молитва – и домой, в ад его! Гори, девочка! – завопил безумно. – Гори!

И я вспыхнула. Осень стояла сухая, и старый деревянный дом враз занялся, как хворост. Викешка крестился и читал молитву за молитвой, продавец бился в крепких руках и визжал, а сосед… сиял. И его мертвая сила больно била по глазам фарами дальнего света.

В новомодном комплексе, почуяв дым, забегали. Резко загорались, одно за другим, окна, кто-то что-то кричал, во дворе залаяли собаки, вдалеке завыла пожарная сирена. Тот, кого называли Федором Платонычем, обмяк, будто лившись чувств, а огонь жадно лизал стены, вцепился в крышу, чадил едким черным дымом.

– Назад!.. – дед перекрестился и схватил меня за плечо. – Живо-живо, не то за собой утащит!

– А Егор? – возмутилась я. – Егор, выходи! Мы здесь!

Он не видел. Отшвырнул неподвижное тело к горящей стене и, спотыкаясь и шаря руками вокруг себя, пошел на мой голос, а я орала, срываясь и не затыкаясь ни на секунду. И когда за его спиной шевельнулась расплывчатая тень, едва не перешла от страха на ультразвук:

– Егор, бего-о-ом!..

Сосед вывалился из стены огня, и я обхватила его за талию, оттаскивая от дома. А перед объятой огнем фигурой «профессора» смело встал Викешка. Вынул из-за пояса деревянный самодельный крест и забормотал что-то иностранное, не то на латыни, не то… Продавец зарычал, дед вскрикнул раненой птицей, и… дом рухнул.

– Викентий Игоревич!.. – я рвнулась к нему, но Егор вцепился в меня мертвой хваткой и потащил прочь, хрипло шепча:

– Не лезь, Юсь! Это уже не наше смертное дело! Пусть высшие силы сами друг с другом… как-нибудь…

– Ты что, хочешь сказать, что наш дед… – я запнулась, замолчала.

Пламя на секунду сменило цвет с рыжего на белый и погасло. Лишь рухнувшие останки дома дымились и чадили, уголь, потрескивая, мерцал красно-розовым да ветер разносил по улице пепел.

– Кто знает, кем был Викентий Игоревич, – тихо ответил мой спутник и задумчиво прищурил глаза: – Может, блаженным и намоленным, а может…

– Может… – эхом повторила я и почему-то перекрестилась.

Подъехала пожарная машина, а следом за ней потянулись и любопытные – кто в халатах, а кто едва ли не в трусах. Егор обнял меня за плечи:

– Пойдем отсюда, Юсь. Пойдем.

Но, уходя, я то и дело оглядывалась. Пожарные заливали дымящиеся обломки белой пеной, а ведь я так и не…

– А я вспомнил, – сообщил сосед. – Я должен племяннице собаку. Она два года просила пса, и я обещал ей на семилетие подарок. День рождения у нее седьмого сентября. Как думаешь, сегодня какое число?