Помоги проекту - поделись книгой:
Дома я постарался выпить побольше, чтобы забыться. Лёг в полвторого. Спал плохо: всё чудился топот по лестнице, у меня за спиной, парой этажей ниже, и как я подбегаю к двери, тычу, тычу ключ в скважину, не попадаю – и вдруг топот подо мной затихает. Грохот в дверь, крик «Зина, Зина! Скорее!» – и затем топот вниз. Вот такой сон…
В семь утра мы наскоро созвонились, и десять минут спустя я уже подъезжал к завулоновскому дому. Мы пересели к нему и, стараясь держаться в потоке машин, неторопливо двинулись к южной развязке, намереваясь взять курс на дачный массив с диковатым для наших широт названием Степное, за которым, как известно, начинаются километры болот и топей.
– В «Стройтовары» надо заехать… – пришла мне в голову внезапная мысль. – Взять пару блоков пенобетона и тачку. А там всё разом и утопим, вместе с тачкой.
– Ага! – ухмыльнулся Зав. – И с чеком из магазина!..
В Степном всё сложилось благополучно. По наитию выбрав место, мы оставили машину на обочине и, с четверть часа порыскав в перелеске, вскоре нашли удобную и вполне подходящую для наших задач позицию: с корнем вывороченное бурей крупное дерево, под тяжким углом застрявшее стволом в чаще осины и кустарника, и под корнями у него глубокую яму-полынью с вязкими краями. Настроение было ниже плинтуса. Всё вокруг казалось зябким, бездушным… каким-то контрастным…
Надо сказать, что мои надежды на удобство перевозки Гудвина в тачке не оправдались: единственное колесо вязло в мокром лесном грунте, и мы только попусту измаялись, пока не сообразили зацепить мешок петлей прочного шнура и тащить по земле волоком.
Дело быстро пошло на лад. Так же мы поступили и с бетонными блоками, то есть доставили их к нашей болотине волоком, таща груз тросом. Под балласт подложили пластиковую пленку, чтоб оставалось поменьше следов.
А затем мы просто столкнули утяжеленный бетоном мешок в полынью. Через секунду на поверхность черной воды выплеснулся пузырь воздуха, в яме звучно чавкнуло.
Вот и всё. Мы разом подняли головы и посмотрели друг на друга.
– «Скованные одной цепью…» – прищурясь, продекламировал Зав.
– Что? – не понял я поначалу.
– Пошли, убивец! – ухмыльнулся Завулон и легонько хлопнул меня по плечу.
Я кисло хмыкнул в ответ, и мы двинулись через лес к машине. Ни на обочине, ни на дороге не было ни души.
Опасаться нам было практически нечего – разве что каких-то случайностей. Пусть даже кто-то из Дановской группы заметил, что Гудвин пошел не домой, а сперва отправился в преподавательскую. Что тут такого? На дворе полдесятого вечера, время детское, могут же быть у человека какие-то вопросы по учебному плану? А что до улик – кровь, пол, бутылка, – так ничего этого нет. Ядовитая пена из кислотного огнетушителя давно уже разложила все гудвинские белки, никакая экспертиза теперь не поможет. И вообще – парня вначале должны были хватиться. Пару занятий Гудвин пропустит, а потом мы напишем докладную о пропусках и вначале ему по почте отправят предупреждение…
Менты появились через две недели – суровый, мрачный опер и с ним смазливая гладкая девочка, наверное практикантка с юрфака.
За две недели мы с Завом уже вполне пришли в норму и потому на вопросы полиции отвечали лениво и без интереса: дескать да, в преподавательскую, кажется, Гудвин заходил, да, заходил, о чем спрашивал не помним, покинул помещение ориентировочно без четверти десять вечера. Мы сами, дескать, оставались до полдвенадцатого, занимались учебными планами, а потом мыли пол, поскольку случайно разбили бутыль ликера, оставшуюся со школьного праздника. Опер даже слегка улыбнулся. «Пол – это хорошо… – промурлыкал он. – И никаких следов…». «Это вы так шутите? – строго спросил Завулон. – Не смешно. У нас курсанты всё же не каждый день пропадают, а за него, между прочим, немалые деньги бюджетные плачены». Полицейский хмыкнул и вскоре распрощался.
Затем на неделе мы еще раз съездили в Степное, взглянули на наше болото. Как раз выпал легкий снежок, всё кругом изменилось к лучшему – оптически, я имею в виду: ни одного следа вокруг, ни зверя, ни человека. Болото – оно и есть болото.
Чувство вины, как я это понимаю, вскоре произвело с Завулоном интересную метаморфозу. Поначалу я ничего не замечал, но однажды издали – и весьма вовремя, чтобы успеть не засветиться самому, – заметил их с Ярой выходящими вдвоем из нашей тайной квартирки, куда сам направлялся, чтобы кое-что подготовить перед визитом туда с одной свежей курсанточкой. Оказывается, они так и продолжали встречаться, хотя Яра уже окончила курс и даже получила неплохое место для практики. Это я напрямую выспросил у Яры, набрав ее номер следующим вечером.
А через некоторое время стало известно, что они съехались. Наверно, Зав решил скомпенсировать Яре пропавшего ухажера. Непонятная штука жизнь!
В общем, теперь я вижу Яру довольно часто – они везде рядом, причем и там, где мы обычно бывали с Завом вдвоем, так сказать по-холостяцки – вот это, я считаю, не очень-то по-товарищески. В подвале-сауне Завулон появляться перестал; мне пришлось взять в компанию Раевского, который только что ушел от жены. Одному в сауне с дамами неинтересно – недостает куражу, что ли.
Так прошло около года. Мы с Завом теперь только поглядывали друг на друга значительно, если речь в курилке вдруг заходила о страхах и ужасах. На улицах вовсю гуляла перестройка: бандиты стреляли, молодежь средь бела дня грабила пожилых, а эти последние устраивали какие-то самосожжения по политическим мотивам. Было неспокойно.
Однажды мы напились. Штука это при нашем стрессе естественная, но последствия в данном случае оказались серьезными и настораживающими.
История получилась такая. В светлый снежный выходной мы снова отправились в Степное для контрольной проверки. Поездки эти носили теперь уже характер формальный и даже отчасти развлекательный, вот только печка в машине Зава в этот раз совсем не работала и мы изрядно намерзлись, так что, подвезя меня к дому, Завулон решил подняться ко мне и хлопнуть сотку с огурчиком для согрева. За соткой последовала вторая и третья, затем я достал банку спирта и мы надавили в него клюквы, а затем добавили мёда. Получился крепкий ликерчик неповторимого вкуса, который отлично пился под буржуазные креветки и анчоусы, благо перестроечные лабазы ломились от яств.
Вот тогда, под ликерчик, это и произошло. Я сидел, поникнув челом, у небольшого круглого столика, на котором размещались остатки закуски, и крепко задремывал, вскидываясь время от времени одним глазом на экран, по которому мелькали клипы музыкального канала. Стул стоял спинкой к проходу. Зав поднялся с дивана и двинулся, качнувшись, в санузел. Однако свет в прихожей не зажегся. Мое расслабленное сознание на автопилоте специалиста по охране персон и грузов зафиксировало, что подельник пропал из виду и затерялся в дороге, не дойдя до цели. Некоторое время эта мысль еще пошевеливалась в мозгу, и я уже почти оставил ее… как вдруг со спины у меня подмышку что-то проникло. И почти тут же я ощутил тепло ладони на затылке.
– Ты что? – промычал я. – Сменил ориентацию? Ластишься? – Я глупо захихикал.
Зав быстро убрал руку и, чуть не свалив меня со стула, двинулся к туалету.
– Майонез у тебя… – буркнул он уже в дверях. – Майонез в волосах.
Хмель тотчас отступил, и я с тяжелым недоумением сообразил, что дружок только что намеревался свернуть мне шею. Мне хватило ума не подать виду и не устраивать расспросов. Отговорившись опьянением, я вызвал Заву такси и вскоре отправил его восвояси, после чего, тщательно заперев дверь на ключ и на задвижку, завалился спать, отложив «разбор полётов» до трезвого утра.
Итак, теперь мы были не просто подельниками, каждого из которых легко могли расколоть на допросе, если бы взялись как следует, – теперь и между нами самими пролегла «двойная сплошная», пути-дорожки разбежались, и не дай бог им когда-нибудь пересечься. Конечно, ломать мне шею у меня же в квартире, когда куча соседей могла случайно увидеть нас у дома или на лестнице… это глупость, это могло прийти ему в голову только спьяну. Но и таких глупостей следует избегать, решил я про себя и взял алкоголь под строгий контроль.
***
Фрикции опускаю…
И тут Яра получила место на Кипре.
Узнал я об этом не сразу. Сначала нежданно-негаданно возобновилась наша былая с ней связь.
Женщина молодая и ищущая – существо скорее общественной принадлежности. Любопытство и тщеславие, вот две их страсти, которые делают моногамию невозможной. Неожиданный подарок, удачный комплимент – и женщина уже вскинула ресницы, а ноздри у нее хищно задвигались. Еще шажок… и она начинает сравнивать, калькулировать. Еще немного старания, и вот уже успех – пусть на минутку (это когда она вдруг принимается прерывисто дышать), или на ночь, или на две недели отпуска, в который вы отправляетесь тайно, каждый из своего аэропорта – но она уже не принадлежит тому, кто считает ее своею. Кошки всегда сами по себе, и ведь нам не приходит в голову пенять им на недостаток морали.
Такая простая вроде бы мыслишка начисто рушит постулаты брака, и беда это не сегодняшняя: вся литература, начиная с ренессанса, кишит описаниями соблазнений и измен, так что и возвращаться к этой теме в общем не стоит. Уж если что здесь и тревожит совесть, так это «дружба тяжкая мужей…», как говорил всё тот же солнечный поэт Пушкин. Рогатый приятель – вот что по-настоящему тягостно! А сейчас равенство полов, пусть еще и не вполне совершенное, пусть даже и по сути мнимое, – превратило женщину из хранительницы очага в женщину публичную, массово сталкивающуюся по службе, особенно в сервисе и торговле, с самцами, вечно сующими вперед руки, чтобы зажать ее в углу и облапать, в расчете на то, что и она, такая свободная и эмансипированная, не прочь перепихнуться в служебке на скорую руку. А нет – так и ладно: мол, извиняюсь, я что-то не то подумал, больше не повторится.
Поэтому я не очень люблю отношения со свободными, с ничьими женщинами – с замужней как-то меньше ответственности и рогов существенно меньше, зачастую вообще одни-единственные, особенно с такими замужними, у которых «трагическая любовь», как я это называю: всё вроде и хорошо, но есть у мужика какой-то дефектик – запах противный, или с сексом что-то не то в кровати, или просто тяжелое неверное ударение в выговоре, которое реально выбешивает; и дама мучится, и «по-настоящему» с ней у него не выйдет никогда, она и представить себе этого не может. А парень работает, тащит всё в дом, вот уж и детки пошли, и всё такое. Годы летят, на нелюбовь ее он в конечном счете махнул рукой, она, сцепив зубы, привычно справляет интимный долг, и каждый отпуск у нее на юге романы, рвется сердце, любовник, явившись потом под дверь, тычет в лицо розы… А куда денешься? Этот, с дефектом, уже давно как родной. В общем, хиросима и нагасаки… я всё это не люблю. Ну то есть не хотел бы такого себе, а так-то конечно пожалуйста, если оно всех устраивает.
Но к делу. Вскоре после эпизода с шеей, в смысле с Завулоновской выходкой, я по случайности встретил Яру в городе, буквально натолкнувшись на нее при входе в метро. И тут же, не задумываясь, пригласил к себе.
– У меня белье постельное новое… – сообщил я с вызовом. – Шикарное.
– Ты неотразим… – в тон мне ответила она. – Всегда знаешь, чем покорить слабую женщину.
Мы уселись в машину, но по пути больше молчали, чувствуя оба легкую неловкость. Войдя в квартиру, Яра, однако, без предисловий устремилась в ванную, и спустя пять минут наши былые отношения вполне возобновились.
Она осталась у меня до утра, отправив кому-то ближе к ночи пару сообщений. Я не спрашивал и не интересовался, что сегодня поделывает Завулон, но входную дверь тщательно запер на цилиндрические засовы и включил наружное наблюдение: в конце концов мы пять лет вместе работаем и неплохо знаем друг друга, а не верить в чутьё может только законченный, оголтелый агностик. Береженого бог бережет. Я полагал, однако, что Заву давно наскучила стабильность связи с Ярой и он, конечно, тешит себя историями на стороне, пусть и помимо нашей школьной сауны.
– Как девки? – дерзко спросила меня Яра, когда мы вдосталь намиловались. – Есть хорошие?
– Конечно… – ответил я с улыбкой. – Давай не будем об этом, ладно?
– Давай, – согласилась она. И тут же добавила с грустинкой: – Просто хочется порой настоящего, а не имитации. Тупо, как у всех: семьи, ребенка… Собаку. – Она помолчала. – У Гудвина знаешь какая была собака? Шикарная! – Она на мгновение задумалась. – Как он, кстати? Не объявлялся?
– Кто тебе мешает? – возразил я, проглотив упоминание про Гудвина. – Давай не будем…
– А о чём будем? – резко перебила она. – Сколько можно скакать по постелям? Теперь вот Кипр еще этот…
– Сколько хочется, столько и можно! – резонно возразил я, не заметив поначалу упоминания о Кипре. – Это как есть или пить… Сколько можно есть? – Я даже слегка рассердился. – А не хочется – так перестань!..
– Мне хочется! – задиристо воскликнула она. И мы снова переместились в спальню.
Связь с Ярой отвлекла меня от дурных мыслей и одновременно сделала по-особому осторожным. Оставаться на ночь она могла только раз в две-три недели, уж и не знаю почему. Обычно я из соображений безопасности даже отвозил ее домой в час-полвторого ночи, когда силы наши вполне исчерпывались и следовало подумать о спокойном, освежающем сне, что вдвоем в постели удавалось неважно.
Зато в остальное время мы встречались у меня каждую свободную минутку; я свернул свои амуры в школе, сообщил об этом Ярочке и тут же заслужил он нее скорую, горячую и деятельную похвалу.
– А как ты его называешь? – спросил я однажды, не подумав.
– Виталик… – тут же ответила она, как будто мы думали об одном и том же.
– Вот как… – Я слегка помедлил. – А хочешь… зови меня тоже Виталиком, ну чтобы случайно не проговориться…
– Я не проговорюсь, – строго ответила Яра. – Можешь быть совершенно спокоен. – И тут же добавила: – Или ты, может быть, мазохист?
– Я не мазохист, – так же строго ответил я. – Я просто о тебе забочусь…
Теперь у Яры были ключи от черного хода. Запарковавшись у соседнего супермаркета, она могла проникнуть ко мне в подъезд незамеченной, если за домом, конечно, наблюдали только спереди, с парадной.
– Так что там у нас было с Кипром? – как-то спросил я ее к слову.
– Я получила классный контракт… – без особой радости сообщила она. – Реально богатый перец, фабрика на Кипре, посевы какие-то, биржа… И я – шеф по пиару и сопровождению. Шеф безопасности будет ходить подо мной, прикинь? Никогда бы не подумала, что смогу столько зарабатывать. А выучу греческий – будет еще больше…
– И когда ехать?
– Еще два месяца, – проговорила Яра совсем уже невесело.
– Греческий учишь?
Она не ответила и окончательно погрустнела.
***
Неудачи преследуют нас; это оттого, что я поручил
организацию экспедиции брату моему Николаю…
История с мешком и Гудвином всё еще снилась мне, причем не яркая ее часть, с кровью и стеклянными брызгами, а именно будничная, бытовая: тревожная поездка в Степное, поиски укромного места, черная болотная вода, коряги, снежок, голые скользкие ветки деревьев, капли влаги, срывающиеся с тонких веточек и оставляющие в нежном снеговом покрове глубокие, темные – как пулевые – пробоины. Обычная инверсия подсознательного, тьма египетская: ведь никакого снега в тот день не было, моя бедная голова по-прежнему разруливала этическую проблему, упрямо валя всё в одну кучу. Во сне мешок вечно всплывал из-под коряги одним боком, под прочной тканью у трупа шевелились конечности, или он вдруг весь принимался судорожно биться, пока мы снова не заталкивали его под воду толстыми сукастыми корягами.
Постепенно я, однако, свыкся к этой мукой, так что, чуть только сон «про это» захватывал мою усталую голову, я мужественно поднимался, шел в полутьме ночной квартиры к холодильнику и там накапывал себе снотворного: от барбитурата мысли скоро мягчеют и съёживаются, как гуппи в аквариуме, если плеснуть туда рюмку водки.
Но сны снами, а вот с моим дружком чем дальше тем более множились невнятицы. Завулон являлся в школу пасмурный, цедил сквозь зубы, а в перерыв в преподавательской усаживался в угол и отгораживался ото всех газетой. В один прекрасный день я, похолодев внутренне, внезапно отметил про себя, что стал встречать его в городе в тех местах, которые считал прежде сугубо своими. По всему раскладу выходило, что Зав следит за мною, пасёт меня скрупулёзно и целенаправленно – и неизвестно с какой целью, это мне предстояло еще выяснить. Если дружок боится меня, следует просто не давать ему поводов для страха, и постепенно он вероятно остынет, угомонится. Если же он уже принял решение – тогда надо… и для начала я купил себе с рук электрошокер, который таскал теперь в кармане повсюду.
Однажды я не выдержал и сорвался. В преподавательской никого, кроме нас, на было. Зав сидел в углу с газетой. Я поднялся и подошел к нему вплотную.
– Что происходит, дружище? – проговорил я нарочито фальшивым тоном. – Кошмары замучили? Давай, поделись… Так и скажи мне по-честному: «Мол, не могу терпеть, душит…». А я приму меры.
– «По-честному, не по-честному…» – зло передразнил Завулон. – Честность вообще кончилась с изобретением телеграфа.
– Как это?! – вскинул я брови.
– Ненужная вещь… – уверенно бросил Зав. – Это при царе горохе гонцы нужны были честные, вот честность и ценилась. А сейчас джи-пи-эс-маячок тебе к куртке прицепят и каждый твой шаг проследят, с точностью до метра. И что толку что ты честный? Кому это нужно?
– Ну, телеграфист, вероятно, тоже мог нахимичить… – попытался возразить я. – И маячки, кстати, легко проверяются и отлавливаются. Техника не стоит на месте. На каждый маячок… – Я ухмыльнулся: – …есть свой контрмаячок, с антенкой и верньером. «Клопов» сейчас вылавливают на раз… А ты, Зав, как я посмотрю, технику любишь?..
– А что! – еще больше озлился вдруг он. – Технике уж точно деньги не сунешь. И показания не выбьешь. Пытками…
– Ах вон ты про что?! – Мне становилось всё больше не по себе. – Да ведь закрыто дело-то поди. Висяк… Два года прошло. Кто ж тебя пытать теперь станет? кому там у них в ментуре делать нечего?
– Сегодня закрыто, а завтра болтнёт кто-нибудь что-то – и тут же достанут папочку из архива: пожалуйте на доследование. И опять нас тягать станут…
– И что ты предлагаешь?
– А ничего. – Он раздраженно скривился. – Труп надо уничтожить! Чтобы вообще никаких следов. Сжечь! А еще лучше в кислоту его…
– Кислоты никакой не напасешься на коня этого…
– Значит надо достать столько кислоты, сколько нужно! – рассердился Зав.
Не стану описывать подробности: времена стояли коммерческие, всё вокруг покупалось, и уже через неделю в гараже у Зава стояли два пластиковых бочонка серной – сто двадцать литров.
Поделиться книгой: