Помоги проекту - поделись книгой:
– Эби умер, – ответила та и зарыдала, упав на цеппелиново крыльцо.
* * *
Уже заметно смеркалось, граф уехал домой час назад, последние рабочие получили расчёт и разъехались кто куда до весны. Остались лишь механики, слесари да Дюрр. Людвиг дописал страницу, свернул чертёж в трубку и поставил в угол комнаты. Дома ждала другая работа. Он вышел из мастерских, поставил фонарь на камни, запер двери и пошёл к казармам. Там закрутил фитиль и повесил светильник на крюк, посмотрел на тёмные окна. Эммы не было, где её носит в такое время? Озадачился.
Дошёл от залива до освещённых улиц. Пока шёл, вспоминал, как Эмма его обнимала после посадки. Желудок тогда ухнул куда-то вниз, кажется, в самые сапоги. Одной трясущейся рукой он ухватился за кабину рубки, а второй принялся вяло хлопать себя по нагрудным карманам делая вид, что ищет рабочий блокнот. К Людвигу подходили люди, что-то говорили, трясли за локоть, похлопывали по спине и уходили. Дюрр как будто перестал слышать, проклятый супраренин обдал его сначала жаром, потом холодом, и так ото всего этого было Людвигу погано, что ни успешный полёт, ни заслуженные похвалы конструктора не радовали. Хотелось бежать до самой казармы, чтобы запереться ото всех в своей комнатушке. Но как бежать, если ноги ватные и холодный пот катится по спине. Причина гормонального взрыва метрах в десяти от Дюрра уже висела на шее у журналиста и что-то восторженно тарахтела. Но тут вся толпа восторженно гудела, поэтому расслышать Эмму инженеру было трудно. Так Дюрр понял, что слух вернулся. Как бороться с собой, он не знал. Любовь мешалась с раздражением: чёртова кукла, приехала на мою голову.
Город бурлил, хоть и было уже поздно. Дюрр зашёл к знакомому пекарю, тот оставлял для его хозяйки свежий хлеб, забрал булки, пошагал дворами к дому. Когда пересекал площадь, видел, что горят окна столовой: фрау Яблонски, видимо, ждала постояльца к ужину, хотя говорил ей, что работы много и он будет всё больше опаздывать, чем ужинать. Но хозяйка спокойно ответила, что привыкла ждать мужа с озера в любую погоду: лишь бы вернулся. Отпер дверь, с порога крикнул:
– Фрау Улла, я забрал ваш тыквенный хлеб!
Прошёл в столовую и опешил – чёртова кукла пила чай и радостно ему улыбалась.
* * *
Так и зажили. Через день Эмма перевезла вещи, Людвигу не оставалось ничего, как молчать и помогать. Конструктора накрывало волнами то жара, то холода, то неуёмного желания, то агрессивной злости. Он, словно волк в капкане, был готов отгрызть себе ногу, лишь бы избежать ожидания мучительной смерти. А то что мозг и сердце Дюрра умирали рядом с Эммой – это к бабке не ходи. После невыносимых первых недель Людвиг принял бой: расправил плечи, трястись перестал. Если суждено пройти ему через боль, что ж, пусть так и будет. Быстрее затянется рана. И если туман ещё периодически его накрывал, то Дюрр в такие моменты усиливал контроль, словно капитан, разглядывающий близкий берег за густым молоком, разлитым в воздухе.
Верхний этаж казарм мужики с верфи заколотили досками, чтобы чужие не шастали. Поэтому немногие работники сосредоточились теперь внизу, и всё чаще их было только двое, каждый в своём кабинетике: в одном конце коридора – Эмма в приёмной, в другом – Людвиг. Как и раньше, он чаще бывал в мастерских, вместе с механиками и слесарями что-то точил, сверлил, пытался опытным путём решить проблему отклонения от курса, дорабатывал рулевое управление, но рано или поздно с озера задувал ледяной ветер, который со свистом проникал в мастерские, начинало холодать, и Дюрр позорно сбегал в служебное помещение. Эмма заботливо брала с собой из дома бутерброды на двоих, покупала в кондитерской лавке плитку шоколада или немного марципанов, иногда – полдюжины яиц, пучок шнитта, кусок сыра, в дождливую погоду обеденная корзина пополнялась бутылкой вина и пряностями. Пока Дюрр что-то там рассчитывал, чертил, комкал и опять чертил, Эмма открывала пустующую теперь кухню, разводила огонь в печке и готовила им двоим перекус. Мелко крошила лук, жарила яичницу-мешанку, заваривала глинтвейн, раскладывала крупными кусками колбасу, сыр, разворачивала бутерброды, зажигала светильник, если было пасмурно, и шла за конструктором. Они сидели в пустой тёплой столовой рядом с плитой, смотрели то в окно, то на еду, то друг на друга, но смотрели по-разному: Дюрр украдкой, а Эмма – смело, глядя в глаза. Глупая кукла, как-то уже смиренно думал Людвиг. Разговаривали о том о сём: Эмма рассказывала о доме и большой семье, Людвиг – всё больше о дирижаблях и том, как они однажды изменят мир.
Потом каждый возвращался в свою келью: конструктор считал, чертил, комкал и снова считал, цеппелинова помощница распечатывала письма, регистрировала их в большую бухгалтерскую книгу, писала ответы и благодарности, часть корреспонденции запаковывала в новые конверты, чтобы через день или два отправить графу в Штутгарт. О смерти его брата все, конечно, знали. На следующий день после похорон Цеппелин приехал в штаб-квартиру, предупредил их, что теперь уж окончательно уезжает, но адрес тот же, задачи всем понятны, давайте плодотворно зиму отработаем, чтобы весной поставить «четвёрку» в производство. Обнялись, пожали руки. Эмма осталась в приёмной, Дюрр вышел проводить начальника на крыльцо.
– Говорят, вы сняли комнаты в одном доме?
– Верно говорят. Сняли, – Дюрр тяжело вздохнул.
– Ну, держитесь, старина. Может, оно и к лучшему. Притрётесь с ней, глядишь, и разлюбите. Может быть, она чавкает за столом, – ободряюще хлопнул Людвига по спине граф.
– Только на это и надеюсь, шеф.
– Ладно, напишите мне, как удастся что-то с управлением решить. Я подумаю, как нам уменьшить парусность: чертовски сложно с порывами бороться. Давайте, старина, не вешайте нос.
Иногда к Людвигу заходил Эккенер, Эмма узнавала об этом, когда заглядывала позвать на обед. Тогда было повеселее: Хуго был начитан, знал огромное количество баек, и скучать с ним не приходилось ни Дюрру, ни Эмме. Вечером, когда смеркалось, девушка тихонько царапалась в дверь конструктора, просовывала голову и молчаливо ждала, пока Людвиг ответит, сколько ещё нужно времени, чтобы закончить работу: полчаса, час, больше. Иногда тот извинялся и просил не ждать, тогда Эмма закрывала приёмную и по темнеющей аллее шла к дороге одна, чтобы взять пролётку. Но всё-таки это были исключения: чаще всего возвращались они домой вместе. Когда подмораживало, Эмма цеплялась Дюрру за локоть, чтобы не поскользнуться, они заходили по дороге в лавки или на почту, чтобы отправить шефу письма. Людвиг в такие моменты телом чувствовал тепло Эммы и думал: как странно, мы идём
По вторникам приходила прачка, забирала в стирку бельё и возвращала свежее. Фрау Улла где-то простудилась, поэтому постояльцы остались дома, чтобы помочь по хозяйству, а больной велели отлежаться. Стояла середина декабря, ночью температура опускалась до минус десяти. Дюрр принёс дров в хозяйскую комнату, Эмма растопила печь, укутала фрау Яблонски, принесла ей тёплого молока с мёдом, подержала руку на горячем лбу, покачала головой. Тихо вышла из комнаты, забрала в ванной плетёную корзину с грязным бельём и спустилась в кухню. С Дюрром они перешли на свойское обращение, поэтому Эмма спросила:
– Людвиг, у тебя есть что-нибудь для фрау Штайн? Она придёт после двух.
Конструктор, который засучив рукава мыл в каменной раковине посуду после обеда, стряхнул с рук пену от мыльного желе, вытер их о фартук, висевший на крюке и бросил:
– Да, было. Сейчас.
Эмма вывалила грязное бельё на пол и стала складывать его прямоугольником в сменную корзину с ручкой: одну Штайн приносила, другую забирала. В дверь постучали, Эмма вздрогнула и глянула на часы: четверть второго, для прачки ещё рано. Открыла дверь – на крыльце стояла с корзинкой наперевес фрау Штайн, которая извиняющимся голосом произнесла:
– Простите, фройляйн Эмма. Я в прошлый раз предупреждала фрау Яблонски, что приду пораньше. С ней случилось что?
– Простыла. Видимо, потому и забыла. Заходите, заходите же! – заманила Эмма рукой прачку внутрь.
Пробежала по коридору, стукнула по привычке костяшками пальцев в дюррову дверь и не дождавшись ответа открыла:
– Людвиг! Фрау Штайн пришла!
Людвиг стоял полностью голый, одной ногой в свежих подштанниках, вторую нелепо задрав над штаниной. На полу валялась кучу одежды. Оба вспыхнули, Эмма хлопнула дверью и выглянула в сумрак прихожей, крикнула:
– Минутку, фрау Штайн!
Господи, как стыдно, думала Эмма, пылая лицом и стремительно укладывая остатки белья в корзину. Перед глазами стоял Дюрр, нелепый в своей наготе и птичьей позе, при этом какой-то возбуждающий, потому что раньше так близко Эмме раздетых мужчин видеть не приходилось. Братьев она за мужчин не воспринимала, да и Вилде их наготы доставалось больше, чем Эмме. Она, конечно, знала и анатомию, и догадывалась, как там всё у них устроено, но вот так – в двух метрах от себя! Ужасно! Господи, как стыдно, опять подумала Эмма.
Дюрр невозмутимо зашёл в кухню, сложил поверх ровной стопки свои вещи, взял корзину и вышел в прихожую. Спокойно забрал у прачки свежее бельё, вручил сменную корзину, высыпал в ладонь монеты за стирку, попрощался, запер дверь, вернулся в кухню и стал домывать посуду. Эмма опешила. То есть как? Это что, ничего не было? Ну нетушки.
– Слушай, я не хотела. Извини, но ты не ответил, вот я и зашла! – как-то напористо стала тараторить девушка.
– Угу, – намыливая салатницу ответил Дюрр.
– Я не хотела! Понимаешь?!
– Угу, – талдычил тот.
– Я случайно! Я почти ничего не видела! – Эмма, кажется, уже подошла к самому плечу Дюрра и кричала ему в ухо, сгорая от стыда.
Внезапно фарфор упал в раковину, Дюрр резко развернулся, притянул мокрыми руками Эмму за плечи к себе и поцеловал. Та как-то задохнулась, затрепетала, закрутила талией туда-сюда, но Дюрр держал крепко и губ отрывать не собирался.
Когда наконец разлепились, он бросил короткое «чёртова кукла» и продолжил мыть посуду. Эмма как-то нелепо, боком-боком вышла из кухни, в полном оцепенении, словно и вправду была деревянной куклой, прошла через прихожую, открыла дверь и вышла на крыльцо. Свежий ветер с озера враз прильнул к охваченному огнём лицу, Эмма закрыла глаза, слушала пульсацию во всём теле и думала, что это собственно было. Никакого влечения к Дюрру она не испытывала, но было чувство, что если бы это был не Людвиг, то ничего бы не изменилось. Конечно, были у Эммы ухажёры, которые целовали её, но не было тогда ни этого огня внутри, ни этой пульсации, а было слюняво, как-то по-детски и ужасно хотелось рассмеяться им в лицо. Эмма подставила лицо холодному ветру, не замечая, как её продувает до костей. Новые чувства отключили мозг, а какое может быть рацио в девятнадцать лет?
Неожиданно за спиной хлопнула дверь. На крыльцо вышел одетый в куртку и картуз Дюрр:
– Чёртова кукла, иди домой, простынешь! Я поехал на верфь, поработаю там. Почту твою заберу, принесу вечером. Если с фрау Уллой что, гони какого-нибудь мальчишку за доктором, поняла?
Он был то ли злой, то ли смешливый, Эмма так и не поняла. Раньше Дюрра она таким не видела. Он обошёл её на крыльце, развернул за талию лицом к прихожей, упёрся в спину и не убрал рук, пока она не зашла в дом. Уже закрывая дверь, Эмма услышала, как он бросил своё коронное вполголоса: чёртова кукла!
Это всё было как-то странно. Чертовски странно! Эмма ругнулась про себя: вот ведь гад какой, заразил её этим чертыханием. Прошла в столовую, выглянула из окна, долго смотрела, как через площадь удаляется фигура Дюрра. Потом сполоснула на кухне холодной водой лицо, выдохнула – фу-ф! Поднялась к фрау Яблонски, та крепко спала, остывшее молоко стояло на тумбочке, трещали дрова в печке. Эмма стянула на окне занавески, чтобы дневной свет не беспокоил больную, закрыла дверь и пошла к себе в комнату. Забралась с ногами в маленькое кресло под портретом, стала прокручивать всё случившееся снова и снова. Чистое бельё так и осталось стоять в прихожей.
Дюрр бежал вниз к казарме и мастерским, счастливый, оскальзываясь то там, то сям. Перед самым своротом к служебным зданиям опять залетел под кобылу Гретхен, как и пять месяцев назад, снова получил в спину сотню проклятий, но теперь лишь белозубо хохотал в ответ и кричал уже откуда-то снизу – прости, Гретхен!
Чёртов дурак, не иначе.
* * *
Перед Рождеством пришло письмо в плотном кремовом конверте на бумаге с водяными знаками, вензелями и красивой печатью – рейхсканцлер фон Бюлов выражал диспозицию выделить ещё пятьдесят тысяч марок на новый промышленный образец дирижабля. Вместе с доходами от специальной лотереи, которая была утверждена государством в начале месяца, можно сказать, что деньги потекли в производство рекой. Пользуясь случаем, Эмма вместе с письмом рейхсканцлера переслала начальнику аккуратный газетный квадратик с рекламой пишущих машин и крохотную записочку от себя. Она надеялась, пока на верфи тихо и относительно мало народу, научиться машинописи и с весны перейти на машинный документооборот. То-то будет здорово – напечатать домой письмо! Через несколько дней казначей Цеппелина принёс на верфь жалования за неделю, также выдал небольшие премиальные к Рождеству и добавил Эмме деньги на печатную машину. Та чуть не вприпрыжку вернулась за своё бюро, чтобы написать заявку во франкфуртское отделение производителя.
С Дюрром нелепое происшествие больше не обсуждали. Теперь он лишь иногда в шутку называл её чёртовой куклой. Эмма надувалась не хуже дирижабля, но уже минут через пять-десять забывала, что хотела пообижаться подольше, и вела себя как обычно. После нового года «ремингтон» доставили в штаб-квартиру, и теперь Эмма самозабвенно колотила по клавишам, обдирая пальцы. Пару раз Дюрр заканчивал работу раньше неё, заглядывал в приёмную и, облокотившись на косяк, любовался, как она не замечает ничего, молотит по маленьким чёрным кнопкам и смотрит на россыпь букв на листе.
– Пойдём домой, чёртова кукла, – бросал он через порог. Эмма надувала губы, вскакивала от рабочего стола и пока надевала перед крохотным зеркалом шляпку, крепила её булавкой к волосам, принимала от Дюрра пальто, снова забывала и про чёртову куклу, и про смешного голого Людвига, а лишь цеплялась крепче за его руку и тарахтела без умолку всю дорогу до самого дома.
Однажды в воскресенье пошёл такой пушистый снег, который падал крупными хлопьями непривычно медленно, что в столовой за обедом все трое вдруг замолчали и уставились в окна завороженные. Мудрая фрау Улла расколдовалась первой и тихонько заметила:
– Не прогуляться ли вам? Вы много работаете, а на улице вон какая красота. И, если не затруднит, заберите у мясника вырезку.
Она, как и Цеппелин, замечала, что между жильцами есть какое-то притяжение, и со стороны Людвига тянет, конечно, сильнее. Яблонски жалела «бедного мальчика», терзаемого безответными чувствами, но в чужую жизнь не лезла. Лишь думала, надо же, как не повезло ему: жить в метре от объекта любви и не иметь никакой взаимности. После декабрьской простуды ей показалось, что между этими двоими что-то изменилось, но она списала всё на обычные притирки – они чаще стали видеться в житейской обстановке, вот Людвиг и перестал дёргаться.
Молодёжь оделась и пошла по длинному маршруту: через весь город к замковому мосту, оттуда – до монастыря Хофен и потом обратно. Их облепило снегом, отпечатки обуви тонули в пышной пене тротуара. Мимо проплывали такие же белые фигуры, одинокие или парные. Белые коляски и белые извозчики двигались мимо медленно, словно заколдованные. Белые кони под белыми попонами прядали белыми ушами. И Эмма, что странно, и Людвиг, что привычно, вдруг оба замолчали и шли через снег степенно, по-королевски, словно получая благословение свыше. Удивительная погода не тронула город ни единым дуновением с озера, и Фридрихсхафен вдруг превратился в сказочное место: тишина, пустота и безмерное счастье. Дюрра захлёстывало изнутри, как будто они шли с венчания, и привычный прагматизм не принимать желаемое за действительное был похоронен под густым снегопадом. Они так и дошли в полной тишине до лавки мясника, и, удивительным образом не растеряв зимней магии в царстве смерти, пошли так же молча до дома. Возле крыльца замерли как-то нелепо. Дюрр снял перчатку и стал стряхивать с Эммы снег: с шляпки, плеч, рук, груди, спины. Она закрыла глаза и чувствовала, как внутри трепещет что-то новое, непривычное. Когда открыла, прозрачные голубые глаза Людвига смотрели так близко, что она испугалась и снова зажмурилась. Но Дюрр её не поцеловал и не обозвал чёртовой куклой. Он наклонился так близко, что чувствовал, как волосы Эммы щекочут ему губы, и прошептал:
– Я люблю тебя.
Эмма так и осталась стоять зажмурившись, прижав к пальто свиную вырезку. Лишь когда услышала, что Дюрр постукивает себя по одежде, сметая снег, она открыла глаза, вспомнила, что надо выдохнуть, – выдохнула и зашла в дом.
Людвиг тоже выдохнул, достал портсигар и закурил.
LZ 3 выводят из ангара
© app.tt.se
«Тройка» впервые поднимается в воздух
© gutenberg.org
Летит!
© wikimedia.org
Майна помалу!
© picryl.com
Финиш LZ 3
© Wolfgang Wiggers by flickr.com
«Тройка» возвращается в ангар
© alternathistory.com
Теодор Кобер, друг графа и первый капитан его дирижабля
© alchetron.com
Майор Ганс Гросс
© wikimedia.org
Телеграмма в «Берлинской биржевой газете», 10 октября 1906 года, № 474
© zefys.staatsbibliothek-berlin.de
Поделиться книгой: