Игра на повышение

До начала судного дня оставалось чуть больше суток, а в кабинете Президента Грабиса продолжалась бесконечная партия. Он учился блефовать (хотя от одной мысли, что блефовать придётся людскими жизнями, становилось тошно), учился избегать ставок в тех случаях, когда это было возможно, учился рассчитывать примерную вероятность той или иной комбинации или выпадения опредёленной карты.

Конечно, всё это шло в чудовищной суматохе, Фарханг шёл исключительно по верхам и даже не думал лезть вглубь, хоть от этого и зависело очень многое. Он обходил стратегии, избегал сильно сложных ситуаций, останавливаясь только на примитиве. Как опытный игрок он понимал, что обучить игре за несколько часов невозможно, но всё же он продолжал раздавать и выкладывать, потому что человеку, сидящему перед ним, нужна была надежда, да если уж на то пошло, то и ему самому она не помешала бы.

В перерывах между раздачами Грабис перьевой ручкой заносил записи на блокнотном листе – к Рансхофену он собирался придти в полном вооружении.

Под конец у него стало получаться выигрывать у Фарханга, вот только Президент не знал, что тот умышленно подмешивал карты…

***

Из светлого кабинета Грабиса вернёмся в уже известную комнату, на одной из стен которой висит большая, подсвеченная карта, место рядом с которой занимает неподвижный человек, в обязанности которого входит вводить цифры через клавиатуру; посередине комнаты круглый стол, плотно обставленный четырьмя стульями. Сидящие на них люди – враги, в скором времени, не сходя с места, не поднимая своих сводимых напряжением тел они развернут самый настоящий театр боевых действий. И в отличии от всей войн, бывших до этого, исход этой решат ровно нарезанные кусочки тонкого картона.

– Господа, самое время приступить к выставлению блайндов, чтобы наш банк не был пустым.

Эти слова Клауса Филиппа Марии Шенка графа фон Штауффенберга Рансхофена относились к Джабару Ромуло и Натану Гершелю, соответственно сидящих за ним по ходу часовой стрелки. Этой незатейливой фразой он ставил под удар как минимум пятнадцать тысяч людей.

Его пальцы двигались не так умело, как у опытного крупье, но в этих движениях просматривалась фатальность. Мир на секунду остановил своё дыхание, а потом Рансхофен стал раздавать карты. Он снимал верхнюю, переносил её на стол и плавно придвигал к Президенту. Первым карту должен был получить Ромуло, Рансфохен ещё несколько секунд удерживал карту ногтём, дожидаясь пока Джабар разлепит свои губы и еле слышно произнесёт:

– Белу-Оризонти…

Слово ещё не успело слететь с его губ, а у пяти тысяч людей сердце пропустило несколько ударов. Приговор был вынесен, осталось только дождаться окончательного вердикта.

Рансхофен согласно кивнул, снял следующую карту и придвинул её к Гершелю. По правилам на долю Гершеля выпал большой блайнд, а значит его ставка должна была вдвое превышать ту, которую сделал Джабар. Натан не стал затягивать, он пришёл с уже готовым планом и собирался его придерживаться. Вряд ли мысль о том, что Президент заранее выбирал города для ставок, облегчила жизнь их обитателей, но Натан всегда предпочитал обдумывание спонтанным действиям.

– Сдерот. – Сухими губами проговорил он, смотря прямо в заискивающие глаза Рансхофена. – Это десятитысячник.

Граф согласно кивнул и потянулся за следующей картой, но Гершель успел заметить, как сощурились его глаза. Конечно, это ничего не значило, но у Железного Гершеля поджались пальцы на ногах.

Глядя на выкладываемую перед ним карту, Грабис старался выглядеть как можно более спокойным, в этот кон он не обязан был делать ставок, а потому мог позволить себе роскошь сбросить карты. Так учил его Фарханг, и Йоханайн собирался воспользоваться этим. В ближайшем розыгрыше ни одному из его городов не угрожает опасность, а потому он собирался, как это называл Фарханг, вчитаться в лица противников.

Он равнодушно принял карту и стал глазами стрелять по чужим лицам. Собственные карты его не интересовали или интересовали не столь сильно…

Рансхофен сдал себе, а потом повторил весь круг: Ромуло, Гершель, Грабис и завершил раздачу собой. Пришло время первого торга, начать его должен был игрок, сидящий за тем, кто поставил большой блайнд, то есть Йоханайн Грабис. Вместо того, чтобы уравнять ставку, Грабис демонстративно отодвинул от себя две карты на край стола и объявил:

– Сбрасываю. – Он даже не стал смотреть свои карты, незачем показывать остальным, что его распирает от желания увидеть их. Контроль ситуации начинается с себя, а Грабис решил чётко обозначить, что происходящую ситуацию он полностью контролирует.

Рансфохен, к которому перешёл ход, пожал плечами и, стащив карты со стола, изучал их. На руку ему пришли бубновый валет и пиковая шестёрка, трудно было сказать что-либо определённое, нужно было дождаться "флопа"1.

– Уравниваю имеющуюся ставку. – Сказал он к удивлению всех остальных участников. – Эссен. – И пристально глядя на Гершеля добавил, – тоже десятитысячник…

"Только безумец стал бы уравнивать ставку в этой игре. Или он настолько уверен в комбинации, которая ему выпала? – Гершель вглядывался в прилизанное личико с абсолютно немужским левым пробором и пытался разгадать, что же скрывается под ним. – Похоже, что первое впечатление не всегда бывает обманчивым, и истории, окружающие личность этого выскочки, правдивы…"

До открытия первых трёх карт должен был высказаться Джабар Ромуло, пока что он внёс только половину своей ставки и должен был определить дальнейшую судьбу торгов. Как и всегда в покере у него было три варианта: уравнять, поднять ставку или просто сбросить карты. В первом случае жертвы были осознанной необходимостью, во втором – излишним риском, а в третьем – абсолютной неизбежностью. Для тех, кто ставил блайнды, сброс являлся негласным табу, продиктованным здравым смыслом.

Ромуло понимал это лучше любого другого, ему оставалось только плыть по течению. Опять из его рта послышалось что-то неразборчивое, что в конце концов сложилось в название:

– Гаурульюс. – Ещё один город оказался под ударом. В наступившей тишине было слышно, как пальцы неподвижного человека стучат по клавиатуре.

Первый круг торгов завершился, три игрока находились в игре, общий банк составлял тридцать тысяч человек.

– Ставки сделаны, ставок больше нет. – Рансхофен произнёс излюбленную фразу всех крупье. – Теперь можно открыть три первых карты.

Правой ладонью он обхватил отложенную колоду, и пальцами левой руки принялся выкладывать три верхние карты или, говоря на профессиональном сленге, "флоп". Как бы Грабис не пытался изобразить равнодушие, всё же ему пришлось наклониться вперёд, чтобы разглядеть появляющиеся карты. Натан Гершель плотно сжал зубы и почувствовал, как по коже среди коротко стриженных волос пробегают холодные капельки пота. У Ромуло заболела голова.

Не только тридцать тысяч, поставленных на карту, смотрели за тем, как сумасшедший диктатор достаёт три карты. Население четырёх стран застыло возле экранов, потому как, несмотря на принадлежность к разным лагерям, трансляция, ведущаяся из маленькой комнаты, сплотила их всех в единый, неуверенный в завтрашнем дне комок человеческого страха.

Рансхофен выкладывал карты перед собой, он размещал их очень аккуратно, добиваясь одинаковых промежутков. Сначала из-под его руки появилась четвёрка крести, затем шестёрка той же масти и завершил "флоп" король червей. Три карты появились на столе, наступало время второго круга торгов.

Грабис сбросил карты, а значит в этом случае начинать торг должен был Рансхофен. Диктатор держал свои руки под столом и с такой позиции как бы украдкой разглядывал пришедшие ему карты. Натан Гершель был уверен в том, что ни Грабис, ни Ромуло не станут повышать ставок, эти будут держаться, но про Рансхофена они ничего определённого сказать не мог. Диктатор явно не проходил в категорию людей нормальных, об этом можно было судить хотя бы по задумке с этой партией, и его действия невозможно было спрогнозировать. Он являлся бомбой с часовым механизмом, которая в любой момент могла освободиться от чеки.

Пиковая шестёрка образовывал пару с теми картами, которые лежали на столе. Рансхофену хотелось поставить чуть больше, чтобы увидеть, как затрясутся поджилки у так называемых Президентов соседних государств, но пара шестёрок не тянула на сильную комбинацию. Пока нужно было немного выждать.

– Пропускаю. – Сказал он и постучал кончиками ногтей по столу. Ему показалось, что лицо Гершеля немного просветлело, но всё могло объясняться неровным освещением.

Ставка осталась прежней и ход перешёл к Джабару. Раздача принесла ему на руку червового валета и бубновую восьмёрку, что означало полное отсутствие каких-либо комбинаций на текущий момент. В запасе оставалось ещё две карты, на которые он мог надеяться. Ромуло постучал по столу и поморщился от получившегося звука. "Действует…" – подумал он.

Гершель не помышлял о повышении ставок, как и у Рансхофена, у него была пара шестёрок, компанию которой составлял червовый туз. Он постучал по столу, давая понять, что и он не собирается делать новую ставку, и кивнул в сторону лежащей колоды. Рансхофен положил свои карты рубашкой вверх и вытянул четвёртую карту – "терн".

Он опять очень долго возился с картой, но после того, как убрал руку, к лежащим на столе четвёрке, шестёрке и королю добавилась бубновая тройка. Играющее трио обратилось к своим картам. Торг опять предстояло начать Рансхофену.

"Чёртова тройка! Пришло бы там что-нибудь другое, я бы поднял! Я бы поднял, если бы имел какую-либо комбинацию помимо паршивой пары! – Граф намного лучше Грабиса умел владеть собой и давно научился прятать бушующий внутри него ураган. О проявлении нервозности можно было судить лишь по почёсыванию верхней губы мизинцем, во всём остальном он оставался таким же неуклюже-несерьёзным. – Осталась одна карта, но именно с последней мне всегда не везёт! Нужно было мешать ещё лучше!"

Удобнее всего вся картина просматривалась с места Йоханайна. Не участвуя в розыгрыше и не представляя, какие карты выпали его оппонентам, ему оставалось лишь практиковаться в чтении лиц, чем он и пробовал заниматься. К его удивлению все сидящие не выказывали заметных признаков волнения: по правую руку от него Натан Гершель стискивал зубы и стрелял глазами по сторонам, лицо его было неприветливо и угрюмо, впрочем как и всегда; Рансхофен вечно прятал руки под столом и чесал губу кончиком мизинца, но на это можно было не обращать внимания; Ромуло сидел абсолютно подавленным, являя собой полный антоним слова "инициативность", он постоянно прикладывал руку к голове, что, по мнению Грабиса, было обусловлено большими умственными потугами. Он ни на секунду не сомневался, что Джабар рассчитывает комбинации.

А тем временем появившаяся бубновая тройка никоим образом не повлияла на расклад Джабара, единственно сведя его надежды на победу к последней карте. Он не был опытным игроком, но чутьё подсказывало, что наступившее затишье неспроста, он был уверен, что у Рансхофена или Гершеля на руках имеются комбинации. Привычная уверенность в собственных действиях постепенно покидала его, через считанные минуты ему предстояло расстаться со своими городами.

За этот круг никто из участников так и не поднял ставку, после стука Натана Рансхофен потянулся за пятой картой. Сколько людей наблюдало за этим человечком? Сколько людей, преимущественно в Белу-Оризонти и Гаурульюсе, с бешенством разбили экраны собственных телевизоров, видя, как их Президент вздрогнул, едва лишь открылась пятая карта? Сколько из них выбросились в окна, когда трое мужчин вскрылись?

Торги проводить не стали, всем не терпелось, как можно скорее, завершить первый розыгрыш. Пятой картой пришла червовая девятка, и Джабар Ромуло дрожащей рукой перевернул свои – у него ничего не было. Первые два объекта для ракетного удара уже определились, оставалось разобрать лишь с ещё одним городом.

Смотря друг другу в глаза, Гершель и Рансхофен раскрыли свои шестёрки, камера, расположенная прямо над столом, показала, что у лидеров двух стран одинаковые комбинации. Решали всё оставшиеся две карты.

– А мы, видимо, любимчики Фортуны! – Чуть ли не прокричал Рансхофен. Он был взвинчен, он знал, что у него ничего больше нет, он дрыгал ногами, как будто хотел в туалет.

"Пусть там ничего не окажется, пусть… – Гершель посылал свои просьбы в пространство, сожалея о том, что он не верующий. – Пусть там ничего не будет. Поставлю свечку за каждого сохранённого жителя. Пусть у него ничего не будет!"

Вскрылись они одновременно. Десять тысяч глоток испустили сдавленный выдох облегчения, десять тысяч глоток зашлись в безумном крике.

Пара шестёрок, совершенно бесполезный валет и благословенный туз – старшая карта, сохранившая город Сдерот.

Неподвижный человек вновь занялся клавиатурой. Стук его пальцев напоминал стук капель дождя о крышку только что сколоченного гроба. Завершив вводить цифры, он три раза нажал на большую кнопку.

Первый кон завершился, Рансхофен, у которого начал подёргиваться глаз, сгрёб все карты в одну кучу и передвинул её к Ромуло, которому предстояло стать дилером в следующем розыгрыше.

Общему накалу страстей поддался и Грабис, наблюдая за тем, как карта за картой решается судьба десятков тысяч людей, он не смог больше сдерживаться и перед тем, как замешать свои карты в общую колоду, глянул на них. И от увиденного у него перехватило дух. Чувство несправедливости вселенной захлестнуло его, и он поспешил как можно скорее убрать карты, чтобы никто не придал значения его внезапно позеленевшему лицу.

Йоханайну выпали пятёрка червей и бубновая двойка – карты сами по себе довольно слабенькие, но образующие "стрит" с теми, что были выложены! Ему пришла практически готовая комбинация! Пять карт от двойки до шестёрки, идущих по порядку! Грёбаный "стрит", который заткнул бы все захудалые пары и старших тузов! Но нет, он решил его сбросить, сбросить, даже не глядя! Абсолютно по-ханжески! Расточитель – вот как нужно было его теперь именовать! Это всё чёртов Фарханг, этот стервец советовал ему скидывать карты, когда можно было избегать ставок! Да если бы не его нравоучения Грабис непременно посмотрел бы карты и смекнул, что к чему!

А теперь он вынужден был засовывать свои карты в самую глубину, чтобы никто не догадался, как сильно он облажался.

Джабар Ромуло очень неохотно собрал все карты в кривую колоду и принялся её тасовать.

***

Он смотрел на дуло, а дуло смотрело на него. Курок был немного спущен, но его палец не дрожал. Натан Гершель вовсе не собирался стреляться, просто ощущение заряженного пистолета придавало происходящему малую толику достоверности. Тяжесть старинного оружия связывала его с реальностью и не позволяла отвлекаться на посторонние мысли.

Он часто крутил в руках этот пистолет, доставшийся ему от прадеда, который по семейной легенде прошёл с ним всю войну. Находясь в раздумьях, он выводил им причудливые фигуры, рисовал цветы, состоящие из восьмёрок, а иногда наводил на какую-нибудь стену своего кабинета и тщательно прицеливался. Сегодня пистолет был заряжен и вместо стены направлен в его лоб.

Он считал, что если одна пуля и может помочь в этой ситуации, то пускать её непременно нужно в голову Рансхофена, хотя бы из соображений сокращения численности гнид, ему подобных. Однако на данном этапе уже поздно что-либо предпринимать, потому как этот выскочивший из грязи диктатор уже запустил машину, поставившую на кон несколько тысяч человеческих жизней. Пока он жив, его действия можно хотя бы постараться предопределить, и, по крайней мере, свести потери к минимуму, но с его смертью всё могло бы пойти ещё хуже. В таком случае до пульта управления могли добраться многочисленные последователи, а вот их действия, направляемые фанатичной покорностью устоявшимся принципам, прогнозировать было невозможно. Нужно было свести потери к минимуму, вот только Гершель опасался, что этот минимум может получиться весьма существенным.

Вызов он принял сразу. Не только потому, что Рансхофен в случае отказа грозился сбросить на его города бомбы и несколько мощных ракет, но и потому что ни на секунду не сомневался в этом. Между ними уже давно висело густое и всё разрастающееся облако надвигающейся войны, многие подразделения и части особенно на границах постоянно пребывали в состоянии повышенной боеготовности, нужна была лишь маленькая искорка, чтобы всё это вспыхнуло… вот только граф Штауффенберг Рансхофен решил по-другому.

"…к чему нам бряцанье оружием и длительные парады, когда мы все в полной мере понимаем, что боевые действия сведутся к простым нажатиям кнопок и исчерпают себя всего за несколько минут? Возможно, я даже не успею выпить чашку кофе (с половиной чайной ложечки сахара, сливками и мягкой пенкой), к тому моменту как ваше (а может быть и моё) государство обратится в пыль. Мы же с вами принадлежим к современному обществу, разница лишь в наших идеологиях, мы одинаково дорожим собственным временем, а потому нет смысла переносить в будущее то, что мы можем решить к концу недели…"

"Решить к концу недели"… как он просто сказал. Гершель несколько раз возвращался к этой фразе, несмотря на её кажущуюся безобидность, Натана передёргивало от самой формулировки. Будто бы они закадычные друзья, и собрались в конце недели поговорить о всякой дребедени и не откладывать это на будущее. В его голове возникал образ свадебного торта с начинкой из тротила.

Рука устала направлять ствол в собственный лоб, поэтому пистолет начал выписывать круги. Он взял на мушку малахитовый бюстик какого-то философа, потом прицелился в пятый том уголовного кодекса, перевёл оружие в окно и некоторое время следил за траекторией полёта голубя.

Играть он будет однозначно, другого тут и быть не может. Конечно, в его голове первоначально клубились неопределённые планы, но от них он практически сразу отмахнулся. Каждый из них отдавал фальшивой авантюрностью, а к пятому десятку Натан Гершель уверился в том, что авантюрам не место в реальной жизни. Он был не из тех, кто без оглядки бегает по тонкому льду, скорее он предпочитал ползти по нему, проверяя каждый новый метр неизведанного пути. И он всегда предпочитал, чтобы противник сделал первый ход.

Он и раньше играл в покер, но не строил иллюзий на тот счёт, что сможет без проблем считывать эмоции с лиц соперников и угадывать вероятные комбинации. Натан изначально готовил себя к тому, что всё решится случайным образом. Игру будут диктовать карты, и только причуда сможет склонить чашу весов в чью-либо сторону. Он пробежится глазами по списку комбинаций, но не более того.

В дверь тихонько постучали.

– Да, да. – Крикнул Гершель, попутно убирая пистолет на свои колени и придвигаясь поближе к столу. Сейчас было не лучшее время, чтобы его видели с пистолетом в руках.

Вошёл министр. Он уже долгое время находился на службе у Президента и, видя его нынешнее состояние, решил обойтись без церемоний. Гершель и в обычные дни не слыл большим любителем докладов и вводных фраз, а накануне "конца недели" и подавно.

– Мы приготовили всё как вы велели. – Вид у министра был удручающий, семьдесят два часа нахождения на ногах делали своё дело. – Планы "Тропа", "Дорога" и "Шоссе" выполняются. Мы подключили армию, компании грузоперевозок, перенаправили маршруты, увеличили проходимость.

Гершель задался вопросом: "Кто же всё-таки придумывает такие дурацкие названия для операций?" Ему несколько раз доводилось слышать подобные вещи, но только сейчас, когда над ним нависла куда более серьёзная проблема, он действительно над этим задумался. Неужели есть специально обученный человек, который этим занимается? Нужно будет выяснить.

– Позвольте спросить: вы точно уверены в том, что поступаете правильно? – В вопросе не было скрытой издёвки, министр совершенно не пытался указать на ошибку Президента, просто ему самому нужно было немного уверенности. Уверенности в том, что он не просто так бегал на протяжении трёх суток, уверенности в том, что глупые названия смогут им помочь, уверенности в сидящем перед ним человеке.

Знал ли Натан ответ на этот вопрос? Имел ли он право поступить иначе? Мог ли он и дальше прикидываться королём, хотя прекрасно понимал, что в этой партии ему досталась роль пешки?

От ответа на неудобный вопрос его отвлёк пистолет. Совершенно забыв про него, Гершель пошевелил ногой, отчего оружие не преминуло скатиться по его брючине на пол. В его кабинете не было ковра, поэтому звук получился особенно громким. Выругавшись про себя, он отодвинул назад кресло, но министр оказался ловчее его.

– Не стоит волноваться… Я всё подниму… мне не трудно… – Последняя фраза прозвучала приглушенно, потому что министр уже успел наклониться.

Гершель не видел его лица, но готов был поклясться, что оно изменилось. Подобрав пистолет, министр осторожно положил его на край стола, внимательно следя за тем, чтобы длинное дуло было направлено в противоположную от Президента сторону. Судя по резко опустившимся уголкам рта, увиденное зрелище не сумело поднять его дух. Видимо, он ожидал совершенно другого, когда минуту назад входил в дверь. Натану было интересно к какому ответу пришёл министр в своей голове на им же поставленный вопрос.

– Хорошо. – Сухо проговорил Натан, отмечая, что министр старается не смотреть ему в глаза. – Держите меня в курсе продвижения наших планов. Мне нужно разобраться ещё с некоторыми вещами, и если у вас ко мне нет больше дел…

– Дел больше не имею. Разрешите идти?

Гершель согласно кивнул. Его рука привычно потянулась к отполированной четырьмя поколениями рукоятке, но он себя отдёрнул. Когда поникшая спина министра практически скрылась за дверью, Президент его окликнул:

– Скажите, а кто придумывает названия для планов? – Время было неподходящее, но нужно было хоть как-то загладить произошедшее. – Это вы, министр?

Лёгкая тень улыбки пробежала по сморщенному временем и заботами лицу.

– Ни в коем случае, господин Президент. Этим занимаются в Штабе. Я работаю с тем, что приходит он них.

После этих слов дверь закрылась, Натан Гершель откинулся в своём кресле и уставился на потолок. Если приглядеться, то можно было разглядеть трёх мух, снующих вниз головой. Они перебирали маленькими щетинистыми ножками, водили по сторонам хоботом и небольшими прыжками меняли точки ползания.

В коротко стриженной голове Гершеля появилась очередная безумная идея – неплохо было бы стать мухой и просто так без особой цели, отсутствие которой и является смыслом существования, ползать по потолку и внимательно изучать его трещинки. Отжить свои двадцать восемь дней и уступить место ничем неотличимому потомству, не обременять себя обязанностями, не брать ответственности и не становиться тем, с кого спрашивают.

Он не придал значения тому, что количество мух совпадает с числом участвующих в партии Президентов, но интуитивно огляделся по углам в поисках поблескивающей в лучах солнца паутины, в центре которой притаился поджидающий своих жертв охотник. Это был Президентский кабинет, поэтому здесь не могло быть паутины, но Гершель знал, что она присутствует. Его успели одурманить, он оказался связанным по рукам и ногам, и ему было не избежать встречи с прожорливым пауком.

С этим нужно было завязывать, фантазии, как и авантюры, абсолютно не вписывались в мир, где ставками в карточной игре были целые города, а самым большим запасом оружия массового поражения владел двинутый тип с непомерным эго и манией величия.

Оторвавшись от мух, он взял в руки пистолет. На этот раз дуло было направленно в пол, а Натан занимался тем, что разряжал его. Впервые в жизни он изменил собственной привычке – отложил в сторону разряженное оружие, ему больше не хотелось крутить его в руках. Он сказал министру, что ему нужно разобраться с некоторыми вещами, и захотел, чтобы это в действительности оказалось так. Никаких дел у него было. До конца недели он был свободен как листовка, прибитая гвоздём к столбу.

"Хмм… А всё же интересно: помышляют ли мухи о самоубийстве? Или к этому нельзя прийти за двадцать восемь дней?"

***

Ему не доставало привычного пистолета, поэтому вместо того, чтобы чувствовать в ладони успокоительную тяжесть, он мял собственные пальцы. В первом кону ему повезло, однако это его настораживало.

Натан наблюдал за неуверенными движениями Ромуло, за трясущимися пальцами, из которых только чудом не выскальзывали карты. У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, будто у Джабара тремор, но на деле ничего такого у него не было. И Гершель знал об этом. Как и его коллега Грабис, несколько раз он втягивал в себя воздух, но никаких следов алкоголя не улавливал. Если Ромуло и был пьян, то точно не от алкоголя.

Неумолимо приближалось время блайндов, а значит, в скором времени ему нужно было назвать новые города.

Рансхофен, сидящий прямо напротив него, несколько раз поправил свой зачёс и теребил рукав рубашки, выступающий из-под старого пиджака. По всему было понятно, что диктатор тоже захвачен азартом больших ставок, он дёргался, словно сидел на куче раскалённых углей, и лишь собственное безумие заставляло его продолжать совместную пытку. Пару минут назад он потерял один свой город, и Гершель был уверен, что в этом кону Рансхофен снова не сбросит карты.

– Что же вы медлите, господин Гершель? – Диктатор едва повернул своё противное личико в сторону Натана, а затем вновь обратился к перемешиваемой колоде. – Малый блайнд сам себя не поставит, а вы всё никак не можете его сделать. Не заставляйте же нас нервничать, а то народ и так возбужден сверх меры.

Он пришёл в полный восторг от собственной остроты и поспешил прикрыть нижнюю часть лица белым носовым платком, который извлёк из кармана пиджака. Если выходившие из-за платка звуки были смехом, то Натан не захотел бы жить в стране, где диктаторы смеются подобным образом. Это был даже не смех, а какое-то сухое прысканье, как будто ночью в лесу переламывались сучки. "Кхх… кххх… кхха…"

– Сахнин. – Опять же Гершель назвал уже заготовленный вариант, и снова, как в прошлом кону, Рансхофен повернулся в его сторону и сдвинул брови. Его губы пришли в движение, словно великий диктатор пытался пережевать труднопроизносимое слово, но так ничего и не сказал.

Эта немая сцена не прошла незамеченной со стороны Гершеля.

– А что скажет, пан Грабис? – Теперь Рансхофен обращался к сидящему по правую руку от него. – Для вас игра только начинается, какой десятитысячник составит ваш большой блайнд?

Грабис, силившийся сохранить мужество после того, как сбросил выигрышную комбинацию, вздрогнул. Хоть он и следил за ходом игры и знал, что в этой раздаче ему предстоит выставить обязательный большой блайнд, совершенно не был к этому готов. Перед его внутренним взором всё ещё стояли пять карт, составляющие "стрит" от двойки до шестёрки. Хвала всевышнему, что об этом никто и никогда не узнает.

– Я… – Голос ушёл, остался только слабый хрип. Поначалу Грабис даже и не понял, что слышит собственный голос. – Я сейчас всё поставлю…

– А мы в этом ни капли не сомневаемся. – В глазах Рансхофена мельтешили бесовские огоньки, казалось, что сам Сатана наблюдает за их игрой, используя глаза диктатора в качестве экрана.

Ромуло наконец закончил перемешивать колоду и принялся её раздавать. Первая карта легла на стол перед Гершелем, вторая досталась Грабису и немного отрезвила его. Ему удалось вспомнить название города.

– Даугавпилс. Я ставлю Даугавпилс. Это большой блайнд…

Вопреки ожиданиям камень на его душе стал ещё тяжелее, до этого момента он и представить не мог, что ощущают другие игроки. Внезапно он испытал возбуждение, как будто сделал что-то запрещённое на глазах у всех, ему стало стыдно. Он чувствовал, как стыд наполняет всё его существо, как кровь приливает к самым кончикам поросших жёстким волосом ушей, рубашка стала ему тесной.

Тем временем Рансхофен получил карту, Джабар положил одну перед собой и сразу стал раздавать ещё по одной. Дальше всех тянуться нужно было к Йоханайну, и во время передачи ему карты Ромуло чуть не выронил всю колоду. С большим трудом ему удалось удержать её в руке.