Секс, магия и психоделия

Локализованные ощущения полностью являются производным знаменитых «приёмов», описанных в руководствах по сексу; общий эффект эмоционального поля частично (но, определённо, не полностью) независим от них и вызывается по большей части психологическими факторами — сознательными и бессознательными ощущениями, потребностями, причудами, фантазиями и страстями отдельной личности.

Доктор философских наук Тимоти Лири, пророк и мученик нарко-культуры, часто ссылается на этологические исследования Конрада Лоренца, которые удивительным образом оказываются apropos[15] и здесь. Доктор Лоренц обнаружил, что гуси после рождения должны быть сразу же «импринтированы», чтобы испытывать половое влечение к гусям другого пола (то есть они должны обзавестись образом гуся или гусыни в качестве источника чувственного удовольствия). В обычном для природы порядке вещей они получают этот «импринт», находясь в гнездах со своими матерями. Из-за тщательного внимания, которое доктор Лоренц уделял птицам, на которых ставил эксперименты, некоторые из них были «импринтированы» его образом в качестве опекающего их материнского объекта, и стали домогаться его, когда достигли зрелости. Что ещё удивительней, один из гусят был случайно «импринтирован» шариком для пинг-понга. И в результате он провёл взрослую жизнь в разочаровывающих попытках заняться любовью с этими пластиковыми шарами.

Как пишет доктор Лири, этот случай —

одновременно забавный и пугающий. Он напоминает нам о том, что каждый из нас видит мир через структуры восприятия (биохимические/неврологические), которые были заложены по случайности в наши первые дни жизни. Это вызывает смутное подозрение, что… мы, возможно, просто преследуем определенные шарики для пинг-понга, которые в некие важные мгновения будто после щёлканья затвора фотоаппарата остались запечатлёнными на плёнке коры нашего мозга.

Мой собственный опыт тому примером. Моя жена — рыжая. Когда я вспоминаю свою жизнь, мне приходит на ум, что я вступал в сексуальные отношения с большим количеством рыжеволосых женщин, чем можно было бы объяснить простым совпадением или игрой случая. В попытках найти этому объяснение я спросил свою мать о раннем женском влиянии в моём младенчестве. Она припомнила, что в то время я был особенно привязан к одной няне — рыжеволосой девушке. Не нужно сильно напрягать воображение, чтобы предположить, что если бы роль моей доброй няни исполнял мужчина, я мог бы сейчас быть гомосексуалистом, или что если бы она была грубой ко мне, я мог бы стать мазохистом и так далее.

Это заключение не просто должно повлечь за собой избитые рассуждения насчёт того, что «ничто человеческое мне не чуждо» или «на всё воля Божья». Гораздо важнее понять, что ко всему, что «импринтировало» нас в детстве при любых обстоятельствах, ко всей этой скрытой истории, мы каждый раз обращаемся, когда занимаемся сексом. Это один, всего лишь один из многих факторов, которые определяют, становится ли наше эмоциональное поле сильно заряженным, когда наши гениталии подвергаются механической стимуляции.

Иногда мне кажется, что самые глубокомысленные строки из всех когда-либо произнесённых бардами и поэтами — текст старой народной песни из Скалистых Гор:

Начиная с этого места холмы не становятся выше, Начиная с этого места холмы не становятся выше, Начиная с этого места холмы не становятся выше, Но долины становятся всё глубже и глубже.

В конечном счёте, то, что мы находим в каком-либо опыте, сексуальном или любом другом, зависит от нашего собственного эмоционального энергетического поля. Мы видим невысокую гору над глубокой долиной, или неглубокую долину с возвышающейся над ней высокой горой.

Давным-давно, в блаженные дни до открытия ЛСД, в пятидесятых, Карл Роджерс, известный психолог, автор так называемой «клиенто-ориентированной терапии», написал статью об изменениях в восприятии, которые происходят в течении психотерапевтического курса. Он отметил, что пациенты в начале курса лечения обычно видят вокруг себя достаточно тусклые цвета и слышат достаточно много хаотичных шумов, и более того, их обычно окружают негативные и неприятные раздражители в области запахов и температуры. С другой стороны, пациенты, успешно прошедшие курс психотерапии, чаще видят более яркие цвета, слышат более интересные и ритмичные звуки и в целом мир в их восприятии более приятен. Очевидно, что изменения происходят в самих пациентах, а не в их окружении.

А ещё раньше поэт Карл Сэндберг (Carl Sandburg) рассказывал байку о фермере, сидевшем на изгороди, когда мимо него по дороге прошёл странник и спросил, что за люди живут в городке, куда вела дорога. «Что скажешь о людях, которые живут там, откуда ты пришёл?» — спросил фермер. Странник с горечью произнёс: «Злые, эгоистичные и недружелюбные люди, поэтому я оттуда и ушёл». Фермер грустно покачал головой. «Боюсь, тебя ждёт разочарование. Народ в том городке точно такой же».

Через некоторое время по дороге прошёл второй странник и спросил то же самое. «Что скажешь о людях, которые живут там, откуда ты пришёл?» — снова спросил фермер. «Прекрасные люди», — ответил этот парень. «Людей добрее и отзывчивее я никогда не встречал. Правда было жаль покидать этот город». «Ну, — сказал фермер, — не грусти. Там ты встретишь таких же людей».

Нам всем трудно поверить, что, как подсказывают исследование профессора Роджерса и притча поэта Сэндберга, реальность создаём мы сами. Консерваторы, гордящиеся своими «трезвыми» и «реалистическими» взглядами на «грубую действительность» жизни, относятся подозрительно ко всему, что предполагает элемент субъективности или намекает на то, что «грубая действительность» существует исключительно в их воображении. Либералы, фанатично преданные тому, что они считают научным скептицизмом (в основном это, на самом деле, популярные изложения устаревших, доэйнштейновских физических теорий), остерегаются любых идей, которые могут довести до «мистицизма» или, Боже упаси, традиционной религии со всем её сверхъестественным. Ну а радикалы, конечно, реагируют как бык на цветную тряпку, когда сталкиваются с понятиями, предполагающими, перефразируя Шекспира, что «всё лишь размышление определяет», ведь это может легко привести к тому, что беднякам начнут говорить, что их несчастья может преодолеть правильный настрой, а не увеличение государственных дотаций.

Несмотря на все эти глубокие предрассудки, многие из нас признают, что другие люди воспринимают мир достаточно субъективно и зачастую подвержены тому, что Фрейд называл «проецированием», то есть видят то, что ожидают, надеются, а иногда — что боятся увидеть. Под перекрёстным допросом философов мы даже признаем, что тот же самообман иногда проявляется и у нас самих — хотя, конечно, очень редко. В секте под названием CSICOP верят, что этим «проецированием» или «самообманом» занимаются все, кроме членов секты.

Наркотическая революция девяностых поставила всех нас перед этим вопросом, прежде обретавшимся на задворках философии и изредка вторгавшимся в рабочие записи психологов и неврологов, специализировавшихся в теории восприятия. От десяти до семидесяти миллионов американцев экспериментировали с марихуаной или другими наркотиками, которые в общем классифицируют как психотомиметики, или галлюциногены, или психоделики. Противоречивые наименования этих химических веществ отражают отсутствие единого мнения в учёном сообществе относительно того, что действительно происходит, когда эти вещества попадают в человеческий биокомпьютер. Психотомиметик означает нечто, имитирующее психоз или на время ввергающее нас в мир безумцев; галлюциноген подразумевает нечто, искажающее или деформирующее наше восприятие; психоделик означает всего лишь нечто преобразовывающее или расширяющее сознание. Очевидно, первые два термина предполагают, что трипующий видит исключительно иллюзии и галлюцинации, в то время как третий оставляет возможность того, что кое-что из новообретённых ощущений может настолько же соответствовать истине, насколько соответствует ей нормальное сознание, или даже быть более точным.

Само собой разумеется, что те, кто видит психоделическое движение в качестве политической или культурной силы, утверждают последнее; это — догмат таких основывающихся на этих веществах новых религий, как «Лига духовных открытий» доктора Лири, «Нео-американская церковь», «Церковь Пробуждения», «Церковь психоделической Венеры» и тому подобных. В большой степени поведение общества по отношению к этому движению в целом будет зависеть от того, насколько откровенны мы сможем быть в подходе к этому спорному вопросу о достоверности ощущений других. Считаем ли мы, что наше восприятие мира и есть реальный мир, как настаивает, к примеру, Айн Рэнд? Или мы признаём, что каждый живёт в своём собственном мире и что вселенная каждого человека частично включает в себя действительность, а частично — художественный вымысел?

Я был в первых рядах Наркотической Революции. В 1961 году я принимал пейот, священный психоделический кактус американских индейцев начиная примерно с тысячи лет до нашей эры, с другом-индейцем из племени сиу. Я испытал взрывное расширение (или схлопывание) своей прежней вселенной и создание новой вселенной. Я знаю, о чём говорят доктор Лири и другие идеологи «нового сознания». И в то же время я должен заботиться о жене и четырёх детях, а ещё я парнишкой прошёл бруклинскую школу выживания, и как следствие, мой организм сам избегает вступления в партии и участия в крестовых походах за веру. Я был знаком с пропагандистами психоделиков и многие из них мне были по душе, но по складу характера я всегда оставался скептиком. В моём организме нет желёз, делающих человека Истинно Верующим.

Один мой друг, писатель Уильям Берроуз, любил говорить, что всего, чего можно достичь с помощью химии, можно достичь и без неё. Лично я обнаружил, что так оно и есть. Нет такой области нового восприятия и расширенного осознания, достигаемой с помощью пейота (или ЛСД, или подобных веществ), которую нельзя было бы также достичь с помощью техник, хорошо известных йогам востока или западным оккультистам. Способы сенсорной депривации, разработанные впервые доктором Лилли, и новые аппараты биологической обратной связи также воспроизводят большую часть этого эффекта расширения сознания. Другие ученые занимаются исследованием ещё более простых способов. Я убеждён, что по мере того, как эти новые знания становятся всё более доступными для широкой публики, это будет вызывать эффект, которого вашингтонские законотворцы хотят, но не могут достичь с помощью законодательных запретов: наркотическая революция замедлит ход и слегка свернётся. (Она происходит, как мы ещё увидим, по меньшей мере с пятнадцатого тысячелетия до нашей эры).

В то же время химическая революция может сказать о своём состоянии «весьма неплохо, благодарю». Скажем, в нашей стране было, возможно, не более чем несколько сотен тысяч курильщиков анаши, когда конгресс США законодательно запретил травку в 1937 году; сейчас эта цифра болтается где-то в районе пятидесяти-семидесяти миллионов — и их количество, похоже, растёт. Многие из них подверглись изменениям в восприятии, похожим на те, которые произошли у пациентов доктора Роджерса и живут в реальности, незнакомой, скажем, преподобному Билли Грэму[16] или главе совета директоров какого-нибудь банка в вашем городе. Те, кто принимают наркотики, смеются над другими вещами, по-другому любят, злятся от другого и вообще кажутся многим представителям старшего поколения пришельцами с другой планеты.

Первая «шутка про вещества», которую я услышал (в середине пятидесятых), показалась мне загадочной ввиду моей молодости и простодушия. Шутка была про двух курильщиков анаши, музыкантов, которые играют би-боп, идущих по улице, когда мимо на полной скорости пролетает пожарная машина. «Блин, — говорит один другому, — я думал, они никогда не проедут». Сегодня даже самый законопослушный гражданин в курсе, пусть даже и по рассказам других, в чём суть этой истории: марихуана растягивает время, как пластилин. Это также сталкивает нас с эйнштейновскими парадоксами: моё время реально или более реально твоё? Движется наш поезд или поезд на соседнем пути? Холмы становятся выше или долины глубже? Впервые в истории развития англо-саксонской правовой системы мы сталкиваемся с самым злополучным из всех вопросов метафизики — «Что есть Реальность?» — и то, терпимы или нетерпимы ли мы по отношению примерно к сорока процентам наших сограждан, зависит от нашего ответа.

Восприятие не существует независимо ни от чего: то, что мы видим, определяет то, как мы чувствуем и выстраиваем отношения с миром. Наш ответ на вопрос «что есть реальность?» никогда не является отвлечённым от жизни или чисто теоретическим, каким бы мудрёным не казался вопрос. Те люди, которых объединяет то, что антрополог Карлос Кастанеда назвал «отдельной реальностью», также вырабатывают отдельный образ жизни и обычаи — то, что чаще всего называют «контркультурой». Как пишет Ричард Р. Лингеман в книге «Наркотики от А до Я» (Drugs from A to Z):

Пока завеса тайны окутывает наркотики, любопытные будут хотеть попробовать их, а их приверженцы будут выстраивать вокруг них свою жизнь. Скорее всего, сторонники легализации наркотика продолжат свою агитацию… Систематически употребляющие ЛСД люди обычно являются почти непроизвольными пропагандистами наркотика, но нам ещё предстоить узнать, окажут ли их усилия сколько-нибудь широкое влияние на наше общество, ибо медитативный, лишённый агрессии, обращённый внутрь настрой, который связывают с наркотиками, противоречит ценностям обращённого наружу, агрессивного, стяжательского общества.[17]

Вряд ли моя книга сможет устранить настолько сложные эпистемологические и социологические противоречия, но надеюсь, что я, по меньшей мере, смогу некоторым образом пролить свет на некоторые вопросы. Объект моего исследования — то, как наркотики действуют на половую жизнь, но я не могу обойти вниманием их воздействие на жизнь и мироощущение в целом и их роль в философии, праве и политике. Я надеюсь, что обычный читатель как минимум лучше сможет понять настоящие противоречия, присущие этой теме, равно как и таким обманчиво простым словам, как «реальность», «галлюцинация», «сознание», «расширение сознания» и так далее.

К примеру, то, что рядовой курильщик анаши или любитель кислоты утрачивает способность отличить явную галлюцинацию от безусловной реальности — не вполне правда. Однако, для увлекающихся этим различие определённо становится более неопределённым и неясным, чем для большинства людей; они менее категоричны в заявлениях «это реально» или «это галлюцинация». Однако заметьте, пожалуйста, что, во-первых, это также справедливо в отношении величайших умов в науке, которые признают куда большую неясность в этом отношении, чем рядовые граждане, и, во-вторых, за исключением весьма редких обстоятельств и весьма недолгих промежутков времени (например, под воздействием веществ из растений семейства паслёновых или очень сильной дозы ЛСД), среднестатистическому наркоману будет не труднее отличить настоящую набирающую скорость машину от видения одноглазого, однорогого, летающего фиолетового людоеда, чем Джесси Хелмсу.[18]

Это стоит подчеркнуть, так как существует распостранённое заблуждение относительно того, что «наркосектанты» теряют способность критически мыслить и верят в любые наваждения и галлюцинации, которые испытывают под своей травкой или кислотой. Вряд ли это справедливо по отношению к настолько эрудированным людям, как Олдос Хаксли, Уильям Берроуз, Алан Уоттс и многим другим выдающимся личностям, которые заявляли, что наркотики позволили им более полно познать реальность, и это не верно даже по отношению к люмпенской прослойке употребляющих наркотики в наших ВУЗах или трущобах хиппи.

К примеру, под воздействием наркотика вроде гашиша человек может за несколько часов принять участие в программе или сценарии, при котором (а) все цвета становятся ярче и приятней для глаза, (б) он внезапно обнаруживает неестественно сочный привкус в пище вроде кукурузных хлопьев, (в) он видит в окне волка-оборотня, (г) он проводит полчаса, безостановочно хихикая над чем-то, что так и не становится ясным, (д) он внезапно осознаёт, что его недавняя перепалка с подружкой была следствием внезапно проснувшегося сознательного ресентимента, направленного против его матери, оставшегося с детства, (е) он думает, что понимает, что имеют в виду индусы, когда говорят, что всё сущее есть Бог, (ж) посмотрев в зеркало, он видит старика (или покойника), (з) в картине Ван Гога он замечает нечто, чего не замечал ранее, и (и) он спит со своей девушкой и испытывает сильнейший оргазм за много месяцев.

Впоследствии, размышляя над этим опытом, триповавший не будет полагать, что (в) волк-оборотень действительно стоял за окном. Скорее всего он также решит, что (б) кукурузные хлопья на самом деле весьма безвкусны и что гашиш всего лишь вызывал у него воспоминания о более вкусной пище, которую он ел в прошлом. Возможно, он будет даже настолько скептичен, что усомнится, было ли его великое фрейдистское прозрение (д) по поводу детских психологических травм основано на подлинных воспоминаниях, или же это всего лишь отражение того, что он слышал или читал об исследованиях Фрейда. Он может, однако, заключить, что цвета (а) и правда ярче, чем он обычно «видит» их, и что его обычное ощущение блёклых и тусклых красок, как и у вышеупомянутых пациентов Карла Роджерса — последствия того, что наше подавляющее личность общество сделало его в чём-то увечным, что хихикать (г), возможно, полезней для человека, чем переживать, даже если не понимаешь, над чем смеёшься, что старик или покойник (ж) в зеркале, хоть и иллюзорный, является духовной реальностью — конечной участью любого — которую нужно признать, вместо того, чтобы бежать от неё, как это делают обычно, что все эти воззрения насчёт Бога (е) стоит, возможно, обдумать более пристально, и что супер-оргазм (и), как бы его не описывали, точно стоило испытать.

Давайте обратим побольше внимания на более интенсивный оргазм, раз главная тема данной книги — это секс. Когда вы спросите у нашего гипотетического любителя гашиша, что на самом деле произошло, он может ответить (далее будут приведены подлинные цитаты в подтверждение этого), что всё его сознание сосредоточилось в его пенисе, что он ощущал, будто бы он состоял целиком из пениса, притом пениса гигантских размеров. Он может добавить, что его подружка казалась ему ничем иным, как гигантским, очень тёплым, восхитительно влажным влагалищем. В то же время, «эмоциональное поле», которое упоминалось ранее, казалось ему необычайно ярко светящимся одним или несколькими цветами. (Удивительное — или не очень удивительное — дело, но это ощущение также описывали все великие западные и восточные мистики как минимум двух прошедших тысячелетий. Синонимы «свечения» появляются в разноязычных писаниях мистиков, которые я исследовал). В момент оргазма повседневное сознание было полностью отключено по крайней мере на несколько секунд: почти как описывают это Лоуренс и Эрнест Хемингуэй (и доктор Вильгельм Райх), пусть даже «реалистские» руководства в области секса говорят, что не нужно ожидать такой апокалиптической вселенской бури во время оргазма.

Происходит ли нечто уникальное в телесном плане, или это «всего лишь» психологический эффект? Пока ощущения были поистине ошеломительны для участников, какой смысл задавать подобный вопрос? (В конце концов, довольство, мужество, оживление и прочие положительные качества также могут быть объяснены как «всего лишь» психологические эффекты).

Но, возможно, мы слишком забегаем вперёд. Широкая публика, и более того, скептически настроенные психиатры, будут достаточно твёрдо убеждены, что редукция сознания к габаритам пениса точно должна была быть галлюцинацией, что испортит весь этот опыт. Здесь граница между мирами «обывателей» и наркоманов кажется непреодолимой. Наш курильщик гашиша, если он хорошо ориентируется в психоделической философии, будет отрицать, что его ощущения являли собой галлюцинацию.

Он обратит наше внимание на то, что наше представление о том, что сознание находится в голове, для нас создало общество, оно не является врождённым. Китайцы, скажем, считают, что сознание находится в солнечном сплетении: иероглиф, который мы переводим как «разум», изображает сердце и почки. Индийские йоги верят в то, что сознание можно переместить куда угодно, и каждый день упражняются, перемещая его из пятки в голень и далее к колену, вниз и вверх в переделах торса, внутрь головы и наружу и так далее. И он добавит, что любое убеждение насчёт того, что эти два многочисленных народа, число людей в которых составляет практически треть человеческой расы, галлюцинируют — достаточно местечковое убеждение.

А ещё он может и прибавить, что весь наш скептицизм стоило бы проверить путём небольшого эксперимента на самих себе. А наш страх перед подобным опытом, предположит он, показывает, насколько сильно в нас остаточное влияние пуританства. Западное общество, по крайней мере со времён святого Павла, склонялось к тому, чтобы рассматривать секс как нечто более или менее заслуживающее сожаления, и именно эта традиция заставляет настолько многих из нас считать восточное внимание к подробностям упадничеством, честность в эротическом искусстве порнографической, а вещества, улучшающие сексуальную жизнь — влекущими за собой вырождение или внушающими иллюзии. Последнее утверждение, как ни крути, это способ избавиться от искушения — путём объявления его несуществующим.

Курильщик анаши стал более «открытым», но необязательно более наивным.

Впрочем, самые полезные наркотические опыты, возможно, те, что подходят под классическое описание из дзэн-буддийского высказывания о смене состояний ума во время йогического созерцания: «Сначала горы — это горы, а долины — это долины, затем горы уже больше не горы, а долины — больше не долины, а в конце концов горы — это снова горы, а долины — это снова долины». То есть процесс избавления от обыденного восприятия на одном уровне глубоко познавателен, даже если в конце этого процесса возвращается то же самое восприятие. Во время того, как человек деконструирует эти способы восприятия и собирает их заново, он узнаёт нечто очень ценное о собственном разуме. Доктор Джон Лилли называет это «метапрограммированием человеческого биокомпьютера», и отмечает, что это даёт человеку гораздо большую свободу в выборе между дальнейшими каналами. Разница здесь примерно такая, как между человеком, который не знает, как переключать каналы своего телевизора и каждый вечер вынужден смотреть один и тот же канал, и человеком, который может переключить канал и попробовать посмотреть другой.

Нужно добавить, что некоторые из других каналов, как скромно выражается доктор Лилли, «несут возможность летального исхода». Конечно же, это то, что стоит за нашей обычной преданностью общепринятым каналам — обычным ощущениям, обычным чувствам, обычным уровням осознания. Как только некто выходит за те пределы, что были избраны эволюцией и историей общественных отношений в качестве «относительно безопасных рамок», его жизни начинает угрожать опасность. Некоторые из сидевших на кислоте убили себя, чтобы не встретиться лицом к лицу с каналами, на которые они неумышленно «настроились».

То, что Власти твердят об этом, ни на йоту не воспрепятствовало наркотической революции, потому что поиск приключений и риска для нашего вида является врождённым, в особенности у молодёжи. Кроме того, все экспериментирующие с веществами знают то, что Власти никогда не признают: многие из альтернативных каналов благотворны, невероятно чарующи и даже восхитительны.

Навряд ли эта книга сможет положить конец этому извечному спору между консервативными Властями и жаждущей приключений молодёжью. Всё, чего я могу попытаться достичь на разумных основаниях, рассматривая в основном сексуальный аспект наркотической революции, это пролить немного света на эти «благотворные, невероятно чарующие и даже восхитительные» стороны альтернативных каналов и альтернативных способов восприятия, которые создают некоторые вещества. Это должно по меньшей мере дать возможность широкой публике в какой-то степени понять мотивацию тех, кто становится частью наркотической революции, которую никак не назовёшь безумным маршем к саморазрушению, как это делают её самые ожесточённые критики.

И для всех читателей, которые, прочитав это введение, всё ещё считают, что они в точности исчислили объёмы всех мужских гор и женских долин и никакое вещество не сможет изменить их сексуальные ощущения, я могу лишь добавить, обратившись к Шекспиру:

«В небесах и на земле, Горацио,

Есть много такого, о чём твои философы и помыслить не могут».

Прелюдия.

Ледяная дева: история Джейн

Чтобы поклоняться мне, возьмите вино и необычные наркотики, о которых я расскажу пророку моему, и захмелейте от них!

Они совсем не повредят вам.

— Книга Закона (пер. А. Чернова)

Можно ли вылечить фригидность с помощью ЛСД?» — такой вопрос мне задала Джейн.

Она задала мне этот вопрос после того, как прослушала прочитанную мной в нью-йоркском обществе общей семантики лекцию. Темой лекции была «Семантическая игра и психоделическая игра», и я утверждал (это были давние времена оптимистов, начало шестидесятых), что психоделики имеют тенденцию подтверждать неаристотелевскую/неэвклидовскую/неньютоновскую картину вселенной, в верности которой убеждал граф Альфред Коржибски, основатель общей семантики. Имеется в виду, что мир, в котором оказывается трипующий под ЛСД, именно что такой, в котором противоположные представления в одно и то же время истинны (неаристотелевский мир), пространство геодезично, а не линейно (неэвклидовский мир), а причинно-следственная связь нереальна (неньютоновский мир).

Джейн подошла ко мне после лекции и задала свой вопрос про фригидность напряжённым, серьёзным голосом.

Я не психолог, и уж ни в коем случае не психиатр, и не собирался лично заниматься таким противоречивым предметом. Я сказал ей, что читал статью английского психиатра, который использовал ЛСД и стимулятор под названием риталин для лечения фригидности и добился некоторых значительных случаев исцеления. Я добавил, что о «значительных случаях исцеления» всегда докладывают, когда новый метод лечения пробуют в первый раз и что количество случаев всегда на сколько-то снижается по прошествии некоторого времени: частью эти цифры — следствие надежд и энтузиазма проводящего эксперимент (и, конечно, и его пациентов тоже).

Она спросила меня, знаю ли я, где ей раздобыть немного ЛСД. Как я упомянул ранее, это было всего лишь в начале шестидесятых и ЛСД ещё не было запрещено законом. Тем не менее вокруг него уже шли ожесточённые дебаты. Лири и Альперта попросили покинуть Гарвард и никогда больше не соваться на его порог, а несколько журналов опубликовали нагоняющие страх, апокалиптические разоблачительные статьи про «бэд-трипы» и самоубийства, которые повлекло неразумное и неруководимое экспериментирование. Мне были известны где-то пять хороших мест, где можно было достать чистую кислоту из «Лаборатории Сандоэ», но вместе с тем я был настороже. Джейн была слишком отчаявшейся, слишком хрупкой на вид.

Я назвал ей фамилию психоаналитика, который в качестве эксперимента использовал ЛСД (в психолитических[19] дозах) с некоторыми из его пациентов. Что бы ни случилось, это будет на его совести профессионала, а не свалится на мои любительские плечи, подумал я.

Примерно неделю спустя мы с моей женой Арлен (не Арлин) встретили Джейн на улице и узнали, что живём по соседству. Потом как-то вечерком мы пригласили её на коктейль-другой, и так вышло, что они с моей женой завели важный разговор не для чужих ушей, пока я (как и всегда) валял дурака перед другими гостями.

Жена потом частично рассказала мне, о чём они беседовали.

«Бедняжка Джейн», — сказала Арлен. «У неё совершенно жуткая проблема, и после семи лет психоанализа всё так же плохо, как и было. Четыре сеанса в неделю! И мозгоправ до сих пор ей не помог. За семь лет!»

«Четыре раза в неделю?» — сказал я. «Кем же она, блин, работает? Заседает в совете директоров какого-нибудь банка?» В те времена я не был знаком ни с кем, чей уровень дохода позволял выплачивать такие гонорары. Несколько моих знакомых, подсевших на психоанализ, ходили в те дни на приём раз в неделю и жаловались на то, что это стоило им по двадцать пять долларов за сеанс.

«Она очень большая шишка в агентстве Икс», — сказала моя жена, назвав преуспевающее рекламное агентство на Мэд-Авеню. Это меня впечатлило. Женщина, достигшая самого верха на этой гладиаторской арене, должна была бы отличаться дикарской похотливостью.

«И она фригидна», — задумчиво произнёс я.

«Откуда ты-то знаешь?» — спросила Арлен.

Я повторил то, о чём Джейн говорила мне в прошлый раз. «Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы сложить два и два», — заключил я.

Когда я снова встретил Джейн, она снова спросила меня, где ей достать ЛСД. В ответ я спросил её, была ли она у врача, которого я порекомендовал. Она ответила, слегка раздражённо, что страшилки из газет его испугали и он больше не использовал ЛСД для лечения. «Он назвал мне другого мозгоправа в Лос-Анджелесе», — сказала она. «Но я не собираюсь бросать работу и переезжать туда. В Нью-Йорке продаётся много нелегальной кислоты. Я найду немного и закинусь в собственной квартире, без всяких врачей».

Джейн была эффектной, но вместе с тем очень хрупкой женщиной: казалось, первый же сильный порыв ветра мог подхватить и унести её. Мысль о том, что она будет экспериментировать с ЛСД в одиночку, меня тревожила. «Я знаю, где тебе продадут гашиша», — сказал я, нарушив антинаркотическое законодательство штата Нью-Йорк, которое в то время включало в качестве преступления не только продажу наркотиков на основе каннабиса, но и сговор с целью продажи. Я назвал ей имя одного человека из сигарной лавки на Сорок Второй улице.

В течении нескольких последующих дней я сильно беспокоился насчёт того, что наделал, потому что я знал, что при неверном обращении с гашишем он может перепугать человека до полусмерти. Тем не менее это было, наверное, мудрее, чем допустить, чтобы она экспериментировала с ЛСД не под присмотром профессионалов.

Я рано начал беспокоиться. В следующую встречу с Джейн она была ещё более невесёлой и отчаявшейся, чем прежде. Вообще-то мы с Арлен её слегка подпоили и убедили выговорить своё отчаяние.

У Джейн, как оказалось, был новый парень, лётчик, Ромео, о котором она мечтала и всё такое прочее. Хотя они уже несколько раз занимались любовью, он ещё не знал, что она фригидна — что заставило меня подумать, что Ромео был немного простоват. И что ещё хуже, её мозгоправ всё чаще и чаще начинал упоминать про «принятие» и «примирение». «Так говорят с педиками», — горько сказала она. «Ну ты знаешь — скажем, «по-взрослому принять вещи такими, какие они есть» — всё это значит, что Т. не может изменить тебя, так что лучше просто усмехайся и терпи. Для педиков, это, может быть, и неплохо, у них всё-таки есть своя половая жизнь, но не для этого я платила подонку сто шестьдесят долларов в неделю в течение семи лет! Если он не может помочь своим пациентам, пускай сдаёт лицензию и идёт драить сортиры». И всё в таком же духе. Я слышал в целом такие же отзывы от пациентов психоаналитиков-фрейдистов много раз и раньше.

Я предложил сходить к бихевиоральному терапевту. «Они делают акцент лишь на избавлении от симптомов, — отметил я, — а то, что тебе нужно, это избавиться от одного конкретного симптома». Джейн было всё равно, какой у врача подход. «Это посягательство на человеческое достоинство», — сказала она, немного невнятно проговаривая слова из-за того, что мы так напоили её бурбоном. «Они думают, что мы — просто машины».

«Какая разница, если они могут помочь?» — спросил я.

Это было бесполезно. Джейн считала Б. Ф. Скиннера реинкарнацией сумасшедшего учёного, которого играл Карлофф в тридцатых, и она не желала иметь ничего общего с «выработкой условных рефлексов, промыванием мозгов или чем-то вроде того». Она хотела кислоты. Её знакомая, актриса, хвасталась, что излечилась от фригидности после одного-единственного кислотного трипа, и Джейн была уверена, что такое же чудо произойдёт и с ней.

«Ты попробовала гашиш?» — спросил я.

Она попробовала. Она обратилась к моему приятелю из магазина сигар и даже сходила в «хэдшоп» (тогда они были модной новинкой), чтобы купить небольшую металлическую «трубку для гашиша». Поскольку она знала, что доза, которую я порекомендовал, была минимальной (столько порошка, чтобы покрыть тонким слоем ноготь на мизинце), она специально утроила её перед последним свиданием с лётчиком.

И ничего не произошло. Весь ужин она ждала, что «настроится» и почувствует эти «вибрации» и увидит цвета, но она чувствовала себя как обычно. Когда они вернулись в её квартиру, перед тем, как отправиться в постель, она украдкой выкурила ещё одну, более мощную дозу в ванной. «Я была уверена, что я почувствую что-нибудь», — в гневе произнесла она.

Ничего. Это было то же самое, что она ощущала в другие разы во время секса. Небольшое напряжение, несколько проблесков чего-то, что могло быть очень приглушенным удовольствием, а затем внезапное онемение, когда его возбуждение устремилось к пику. «И я продемонстрировала обычную оскароносную актёрскую игру, чтобы он не догадался», — добавила она. Я снова подумал, что летучий Адонис был летучим олухом.

Очень скоро Джейн и лётчик расстались. Я его ни разу не видел — что было странно, учитывая то, что у меня уже было составлено мнение (и нелестное) о его мужской силе.

А потом как-то раз меня пригласили на пейотную вечеринку. Это звучало заманчиво: пейот должен был не поглощаться (что всегда вызывает рвоту — неприятная вещь, которая, как утверждают индейцы равнин, является для Бога способом устроить так, чтобы никто, кроме прошедших духовную подготовку, не попадал во владения этого священного галлюциногена), а добавляться в своего рода чай. Так делали индейцы в Висконсине, и считалось, что это вызывает более мягкий, более последовательный и абсолютно лишённый тошноты трип. Что самое лучшее, хозяин дома был антропологом, что, на мой взгляд, значило, что он так же сведущ, как большинство психотерапевтов или клинических психологов, которых я знал (если не более сведущ). Я подумал, что антрополог — лучший выбор, если не считать моего друга-индейца из племени сиу.

Я спросил, можно ли нам с женой пригласить ещё одну пару, и нам ответили, что чем больше народу, тем лучше.

Мы пригласили Джейн и она с радостью согласилась. Как оказалось, её новый парень был лет на десять младше неё: выпускник физического факультета Бруклинского Политехнического, очень серьёзный, но относящийся с интересом к некоторым аспектам психоделической революции. Когда я познакомился с ним перед тем, как идти на пейотный пир, я узнал, что его интерес был вызван прочитанной им историей о другом физике, который сказал, будучи под действием ЛСД: «Теперь я не только понимаю, что материя есть энергия — я могу почувствовать это!»

Я объяснил Джейн, побеседовав с глазу на глаз, что, согласно известной мне контркультурной премудрости, ей не стоит ожидать никакого связанного с сексом эффекта от пейота в первые четыре часа. «Подожди, пока не будешь уверена, что «достигла пика» — ты поймёшь, что это значит, когда дойдёт до этого — а затем тащи его домой и проводи свои сексуальные эксперименты».

Хозяин дома подходил ко всему весьма научно, будучи, однако, весьма доброжелательным и умиротворённым. Он предупредил нас, что он запишет на магнитофон всё, что будет происходить, и в дальнейшем включит этот материал в книгу, но заверил нас, что ни один из нас не будет назван по имени и фамилии. Наша реакция, не обусловленная ритуалами и традицией, затем была бы сопоставлена с реакцией индейцев, которые взаимодействовали со священным растением, следуя внушительным обрядам и преданиям давних эпох.

На проигрывателе крутилась лёгкая, мелодичная классическая музыка — Вивальди, Моцарт, ничего тяжёлого или «религиозного». Я поразмышлял над этим, но решил, что для начала главной целью того, кто нас пригласил, было создать расслабленное, праздничное ощущение. Разлили чай, и он добавил чуточку церемониальности весьма трезво сказав: «Пусть мы все обретём в этом путешествии то, чего мы ищем». Как в те деньки было для меня характерно, я очень быстро вошёл в состояние Смеющегося Будды (+12 по шкале изменённых состояний сознания Гурджиева) и начал обдумывать различные дзэнские загадки и математические теоремы, которые не давали мне покоя. Всё это привело к забавнейшим откровениям. Люди вскоре начали игнорировать меня, потому что не могли ничего понять из моих немногих замечаний — к примеру: «А вы знаете что? Всё, что есть, на самом деле одного размера!» (Эта странная мысль также появляется в записках даосского философа Чжуан Чжоу и в некоторых современных теориях, связанных с бесконечностью, основывающихся на трансфинитных числах Кантора. Пейотное сознание ставит меня перед парадоксами, но не перед нелепицами).

У физика, как он и надеялся, случился энергетический трип, и он обнаруживал «ауры» вокруг предметов. На следующее утро ему пришлось крепко поразмышлять, определяя, были ли ауры чем-то по-настоящему существующим, или галлюцинаторным зрительным выражением того, что присутствовало в менее очевидной форме, или просто-напросто обманом зрения.

Женщина, которая поначалу казалась достаточно отстранённой и нервозной, провела последующие часы, улыбаясь каждому и повторяя слова «Боже мой» и «вы все такие красивые» снова и снова.

Джейн выглядела всё более и более недовольной и продолжала говорить: «Я пока ничего не чувствую».

Несколько часов спустя мы с Арлен ощутили сильное желание прогуляться. Мы немного погуляли, тащась от уличных фонарей и неоновых вывесок (даров Эдисона психоделической эре), и обсуждая вопросы, которые не относятся к данной главе. Когда нам встретился торговый автомат, мы оба испытали одинаковое эстетическое чувство, созерцая стакан вишнёвого желе: некоторые из читателей поймут нас сразу же, а некоторые посчитают это очень глупым.

Когда мы вернулись на вечеринку, Джейн и её физик уже ушли. Хозяин дома теперь крутил бетховенскую Девятую Симфонию и все гости сползли со своих кресел на пол, где лежали с закрытыми глазами, следуя за Людвигом в его погоне за одной из величайших выдумок, когда-либо помысленных человечеством. Я тоже закрыл глаза и следовал за музыкой, пока передо мной не предстало странное видение Бетховена собственной персоной, превращающегося в нечто, выглядящее как гигантский бык женского пола. Если это звучит по-дурацки, придумайте собственную метафору для того чувства, которое вызывает финал Девятом.

На следующий день, в субботу, Джейн пришла к нам, с трудом сдерживая слёзы. Случилось то же, что и с её гашишной авантюрой. Ничего не произошло. Ничего. Я почувствовал лёгкое недоверие. Я читал о некоторых больных-кататониках, которым давали ЛСД, что не вызывало у них никакой реакции, но я никогда не слышал о подобных вещах, которые случались бы вне стен психиатрических больниц. Действие пейота почти настолько же сильное, что и действие кислоты, и все, о ком мне было известно, так или иначе реагировали на него.

Джейн, однако, была в бешенстве. Она не видела новых цветов, не испытала новых ощущений, не почувствовала ничего нового. И самое главное, она не испытала оргазма.

«Это было чудовищно», — выла она. «И чёртов пейот, должно быть, сделал его сверхчувствительным, потому что он знал, что я притворяюсь. Ему стало меня очень жаль, и он попытался мне отлизать. О Боже, а ведь я обычно при этом что-то чувствую, пусть и без кульминации, но на этот раз я так нервничала, что не почувствовала ничего. Он был очень встревожен и чувствовал себя виноватым, продолжая винить себя. Это было чудовищно».

Мы успокоили и утешили её, насколько могли. И в то же время я решил для себя, что никогда больше не буду помогать ей в поиске психоделических приключений. Очевидно, не тот она была человек.

В следующие несколько раз, когда мы с ней виделись, она была ещё больше заинтересована ЛСД, чем прежде. В её понятии было весьма очевидно, что её неудачи с гашишем и пейотом были вызваны сравнительной «слабостью» этих наркотиков и ей нужна была «матерь их всех, панацея доктора Лири», ничего кроме чистого диэтиламида лизергиновой кислоты из лаборатории «Sandoz» (который мы называем ЛСД, так как на немецком в «Sandoz» вещество называлось «lyserg saure diethylamid»). Для меня было так же ясно, что доставать это вещество ей придётся без моей помощи.

Кульминация — во всех смыслах этого слова — произошла несколько недель спустя. Однажды вечером я сидел дома и писал, а Арлен сидела за второй печатной машинкой и занималась тем же самым, и тут зазвонил телефон. Арлен взяла трубку. Мгновение спустя она подала мне знак взять трубку параллельного телефона.

Нам позвонила Джейн, и она была в экстазе. «Это происходит», — продолжала повторять она. «Цвета, музыка — всё это. Я не чувствовала себя настолько в своей тарелке с тех пор, как я была маленьким ребёнком. Это чудесно, чудесно». Она настаивала на том, чтобы мы немедленно шли к ней домой и увидели чудо своими глазами.

Её возбуждение было так заразительно, что мы, несмотря на то, что были в процессе писательских занятий, позволили себя убедить. То, что мы увидели, когда добрались до неё, было зрелищем, которое преисполнило бы гордостью доктора Лири. Джейн, всегда бывшая привлекательной женщиной, лучилась красотой: все агрессивные и грубые мышцы её лица и тела стали расслабленными. Она постоянно смеялась, иногда всплакивала, и в целом была переполнена ощущениями удовольствия, которые она в буквальном смысле не испытывала с поры своего детства. Её приятель-физик был настолько же под кайфом, хотя и в более сдержанной и обращённой вовнутрь манере, восторгаясь хорошо знакомой мне математической и структурной мистикой, свойственной формам и действенности вещей. Они достали кислоты с чёрного рынка у художника из Гринвич-Виллидж.

«Вот такой я родилась», — хихикая, в какой-то момент произнесла Джейн. «Такими рождаемся все мы, такими рождаются щенята и котята — совершенно как дома в этом мире, довольные им. Я так себя не чувствовала с тех пор, как мне было примерно три года. Господи, как наше общество разрушает нас…» Она ещё поговорила об этом — обычная реакция на первый трип, но из уст человека, который был настолько несчастен, как Джейн, это звучало трогательно.

Вскоре я начал кое-что подозревать, и это меня не обрадовало. Джейн позвала нас не просто для того, чтобы поглядеть на то, как она заново знакомится с радостью: они с её физиком ещё не занимались любовью и она искала отвлекающий манёвр, чтобы избежать этого своеобразного кислотного теста. Мне не стоило беспокоиться. Примерно после часа забавного и бессвязного разговора, Джейн снова собралась с духом. Она сделала несколько намёков, и мы ушли.

На следующее утро я волновался и испытывал любопытство. Прошлым вечером это была такая прекрасная картина, что я не хотел думать, что пузырь мог лопнуть, как только дело у них дошло до спальни.

Повторюсь, мне не стоило беспокоиться. Она позвонила примерно в десять и вела частную беседу с Арлен. Я смотрел и видел порывы разделяемого счастья на лице моей жены: то были хорошие новости. Когда она наконец повесила трубку, она сказала: «Что ты думаешь? Полностью исцелилась за одну ночь. Она говорит, что кончила восемь раз, и голос у неё до сих пор подрагивает». Она добавила: «Приятно слышать, что кто-то в этом городе счастлив».

До этого происшествия я не боялся психоделиков и был заинтригован в интеллектуальном плане теми путешествиями сознания, в которые они меня отправляли в те несколько раз, когда я с ними экспериментировал. А тут моё отношение стало более положительным, и я склонялся к тому, чтобы вступить в Священную Войну, которая начала проявляться в наших средствах массовой информации — на стороне Хаксли, Лири и других пророков, видевших новый путь к спасению в этих странных, непредсказуемых веществах.

Вскоре после этого мы переехали в Чикаго. Когда мы видели Джейн в последний раз, она выглядела на десять лет моложе. Ей не нужно было рассказывать нам, что её новообретённая способность к оргазму всё ещё была при ней. То, как она теперь сияла и лучилась, делало это очевидным.

Прошло несколько месяцев, как-то раз старый друг из Нью-Йорка заехал в Чикаго, и мы пообедали вместе. Мы начали болтать насчёт общих знакомых и речь зашла о Джейн.

«Бедняжка Джейн», — сказал он.

«Бедняжка Джейн?» — воскликнули. «Что случилось?»

«Она в частной психиатрической лечебнице. Сдала себя сама. У неё были приступы депрессии, и она несколько раз попыталась кое-как совершить самоубийство».

Шестидесятые продолжались, и настрой в обществе изменялся в сторону кафкианского: некоторые американцы сжигали свои повестки в армию, некоторые сжигали гетто, в которых жили сами, а некоторые, отрекаясь от всего, даже публично сжигали себя; и мне стал знаком ход вещей, ставший свойственным для кружков йоги и психологической поддержки (о чём писали не так много) так же, как и для тусовки наркоманов: зажатый человек приходит к освобождению, энергия свободно течёт сквозь него, невротическая броня спадает, рождается новая, открытая душа — а затем старые установки восстанавливаются и человек впадает в депрессию, или даже психоз, или даже кончает жизнь самоубийством. Такой ход вещей мне стал более чем известен, он даже стал широко распостранённым, как и поиск решения проблем с сексом при помощи наркотиков. Однако в самом начале для меня всё это ещё было в новинку. Когда начали поступать результаты этих экспериментов, я почуствовал прилив почти сверхъестественного ужаса: Бог ты мой, а меня пронесло…

«В психиатрической лечебнице?» — тупо переспросил я. Тогда это было настолько в новинку.