Великие князья Владимирские и Владимиро-Московские. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г.

Между тем как Москва расправлялась с Рязанью, Михаил начал действовать по отношению к Москве вызывающим образом: он заключил союз с литовским князем и перешел к наступательным действиям. В 1372 г. Димитрий Еремеевич с воеводами Михайла ходил к Кистме, захватил тамошних воевод и привел их в Тверь. Но не все тверские князья были на стороне Михаила: кашинский князь Михаил Васильевич, как и его предшественники, был не в ладах с великим князем Тверским: он сложил в это время крестное целование к Михаилу Александровичу и заключил союз с Димитрием Ивановичем. Между тем Михаил Александрович сам в 1373 г. (на Фоминой неделе) пошел к Дмитрову, с которого взял окуп; посады, волости и села пожег; захватил многих бояр и простых людей в плен; наконец, он тайно подвел к Переяславлю литовскую рать, с которой были Кейстут с сыном Витовтом, Андрей Ольгердович Полоцкий и Димитрий Друцкий. С литовской же ратью он пошел наказать и Кашин: Переяславль и Кашин постигла участь Дмитрова. Приведя кашинского князя в повиновение, Михаил 31 мая взял Торжок, где посадил своих наместников, чем сильно раздражил новгородцев[255].

Наконец и Ольгерд решился выступить против Москвы. Михаил пошел на объединение с ним. Но теперь московского князя уже нельзя было застать врасплох: он сам выступил против объединенных князей с многочисленной ратью и, встретившись с ними в середине июля, при Любутске разбил наголову сторожевой полк и привел в смятение самого Ольгерда, который бежал за крутой овраг, так что московскому князю уже неудобно было продолжать наступление. Враги простояли друг против друга несколько дней и, наконец, примирились или, лучше сказать, заключили перемирие от конца июля почти до конца октября и разошлись. В перемирной грамоте замечательно, между прочим, то, что договорные статьи, которые должен, но требованию московского князя, выполнять Михаил, принимаются для последнего Ольгердом. В договоре с одной стороны участвуют: Михаил Тверской, Димитрий Брянский и те князья, которые будут «в имени его», т. е. Ольгерда, а также и Святослав Смоленский; на стороне московского князя значатся рязанские князья: Олег, Роман и Владимир. Михаил по этому договору должен возвратить все, что он награбил в великом княжении московском на первом, втором и третьем перемирии; наместников или волостелей, оставленных им в некоторых местах московского княжения, — вывести; если во время перемирия Михаил будет грабить в великом княжении московском, то Димитрий Иванович сам будет с ним разбираться, а Ольгерд не вступается. Что касается людей, которые пошли в Орду жаловаться на Михаила, то будет так, как угодно Богу и царю, т. е. хану[256]. Но мир между московским и тверским князем еще не был закреплен некоторое время. Этому препятствовало, возможно, то, что Димитрий Иванович должен был все лето 1373 г. простоять на Оке, чтобы не допускать в свою отчину Мамаевых татар, опустошавших тогда Рязань. Наконец, на исходе 1373 г. тверской князь заключил мир с великим князем Московским: последний отпустил из Москвы Ивана Михайловича (конечно, за сумму, какую заплатил за него Димитрий в Орде. См. выше), а Михаил вывел своих наместников из занятых им волостей Великого княжества Владимиро-Московского[257].

С 1374 г. обстоятельства для великого князя Московского начинают складываться как будто неблагоприятно: в летописи замечено, что у князя Димитрия была размолвка с Мамаем, который почему-то гневался на великого князя Московского. Может быть, причиной гнева Мамаева было избиение в Нижнем Новгороде отряда татар, во главе которых стоял посол Сарайко, убитый сыном Константина Нижегородского Васильем Кирдяпой. Но татары не остались в долгу у Нижнего Новгорода: в 1375 г. они опустошили берега Киши и Пьяны, — впрочем, только этим и ограничились: энергичнее Мамай не мог действовать потому, вероятно, что в Орде тогда был сильный мор[258].

Между тем в Твери опять начинается раздор между Василием Михайловичем Кашинским и великим князем Михаилом Александровичем: Василий Михайлович сложил крестное целование к князю Тверскому и ушел в Москву, а отсюда — в Орду. В том же 1374 г. в Москве умер тысяцкий Василий Васильевич Вельяминов. Сын его Иван, кажется, рассчитывал занять место отца, но великий князь не хотел никого назначать на место умершего, т. е. не хотел, как видно, самого существования этого чина в Москве. Тогда Иван Вельяминов и какой-то Некомат сурожанин (купец, торгующий южными товарами), вероятно, также чем-нибудь недовольные, бежали в Тверь и настроили Михаила против великого князя Московского. Беглецы вскоре отправились в Орду хлопотать за Михаила, а сам Михаил пошел в Литву, где ему обещали помощь. Это было в самом конце зимы, а в июле следующего, 1375 г. Некомат в сопровождении посла Ачихожи явился к Михаилу с ярлыком на великокняжеский стол. В тот же день Михаил послал в Москву — сложить крестное целование к Димитрию Ивановичу — и отправил в Торжок своих наместников, а в Углич — рать[259].

Димитрий Иванович, выступая в поход против Твери, повсюду разослал грамоты, которыми созывал князей под свои стяги в Волок-Ламский; сюда явились со своими дружинами тесть его Димитрий Константинович и сын последнего Семен, Владимир Андреевич Серпуховский, Борис Константинович Городецкий, Андрей Федорович Ростовский, Василий и брат его Александр Константиновичи Ростовские, Иван Васильевич Смоленский, Василий Васильевич и Роман Васильевич Ярославские, Федор Романович Белозерский, Василий Михайлович Кашинский, Андрей Федорович Стародубский, Роман Михайлович Брянский, Роман Семенович Новосильский, Семен Константинович Оболенский, брат его Иван Тарусский и др.; пристали и новоторжцы. 29 июля соединенные князья выступили из Волока и по пути к Твери все предавали опустошению; 1 августа они взяли Никулин, а 5-го были уже под Тверью. Отсюда Димитрий Иванович послал за новгородцами, которые вооружились в три дня, «своего князя честь изводяще, паче же свою отмщающе обиду, бывшую у Торжьку» (в 1372 г.); они, по замечанию летописца, «скрежетаху зубы на Тверичь». 8 августа князья сделали приступ к Твери, который был отбит. Месяц простояли князья под городом и в это время «учиниша все волости тверские пусты»; города Зубцов, Белгород, Градок и многие другие были взяты; множество людей побито, а скот и имущество их победители забирали с собой. Напрасно Михаил ожидал помощи из Орды и Литвы. Впрочем, литовская рать подходила к месту военных действий, но, узнав, что около Твери находится сам Димитрий Иванович с громадными силами, бежала назад. Михаил, «видя свое изнеможение, понеже вся Русская земля возста на него», вынужден был покориться великому князю Московскому: он выслал к последнему владыку Евфимия и старейших бояр «с челобитьем прося мира и во всю волю даяся». Димитрий Иванович принял предложение, и тверской князь заключил мирные договоры как с великим князем Московским, так и с Новгородом. 3 сентября московское войско отступило от Твери. В силу помянутого договора великий князь Тверской считается младшим братом Димитрия наравне с Владимиром Андреевичем Серпуховским; когда московский князь или брат его, Владимир Андреевич, выступит в поход, и тверской князь садится на коня, — а если посланы будут воеводы, то и тверской князь посылает воевод. Кроме того, Михаил обязался за себя, за детей своих и племянников не искать ни Москвы, ни великого княжения, ни Новгорода; не принимать великого княжения, если бы даже сами татары стали его предлагать ему. Но и Димитрий со своей стороны обязывается не принимать от татар Твери. Далее, Михаил обязался не вступаться в Кашин, который, таким образом, становился самостоятельным, что не могло не ослаблять тверского князя; выходом Кашин не тянет к Твери; забранных кашинских бояр или слуг и людей Михаил обязывается отпустить; если Михаил будет обижать Кашин, то московский князь будет его оборонять. Относительно татар постановлено: «с татары оже будет нам мир — по думе, а будет нам дата мир — по думе же; а пойдут на нас татарове или на тобе, битися нам и тобе с одиного всем противу их»; равным образом, если один из договаривающихся пойдет против татар, другой должен ему помогать. Михаил обязался отказаться и от союза с Ольгердом, его братьями, детьми и племянниками, даже воевать с ним в случае нападения Литвы на князя Московского или Смоленского. Далее выставлены следующие обязательства с обеих сторон: забранные Михаилом люди великого князя Московского должны быть, по прежнему целованию, отпущены, а порука с поручителей за них должна быть снята; все пограбленное у бояр, людей и слуг великого князя, на целовании ли или на размирье, как и самых владельцев пограбленного, если они взяты Михаилом, последний должен отдать «по Семени дни за неделю» (Симеон столпник — 1 сентября); всему, что Михаил взял «войной» у великого князя в продолжение месяца со времени прихода московских войск к Твери (5 августа), «тому всему… погреб», как «погреб», т. е. забвение, и всему тому, что московский князь взял или отвоевал у тверского со времени сложения Михаилом целования к Димитрию; между Новгородом и Тверью устанавливаются те же границы, какие были при Иване Калите и его сыновьях; в упомянутых городах, а также и новгородских пригородах, Михаил обязуется не держать закладней и не давать грамот; земли и воды тех новгородских бояр и слуг, которые будут служить Михаилу, ведает Новгород; все взятое в Торжке, как то: колокола, книги и другое церковное имущество, а также все пограбленное тверичами по волостям, Михаил должен возвратить; кто из новоторжцев, по взятии Михаилом Торжка, продался ему в дерноватые холопы, тех тверской князь должен отпустить, а грамоты дерноватые уничтожить, причем новгородцы и новоторжцы, приведенные им к целованию, складывают это последнее; гостям и торговцам Новгорода, Торжка и пригородов тверской князь должен «дата путь чист без рубежа» чрез Тверь и тверские волости и не назначать новых мытов и пошлин. Наконец, по этому договору бояре и слуги вольные могут свободно отъезжать от одного князя к другому, удерживая за собой села в покинутых ими волостях. Последнее право не распространяется только на Ивана Васильевича Вельяминова, сына последнего московского тысяцкого, и Некомата, села которых московский князь оставил за собой. Относительно тверичей, служащих в Московской земле, и москвичей — в Тверской, положено брать на них дань, как и на своих, — но с полных холопов дани не брать. Замечательно, что по спорным делам между обоими князьями в случае, если бояре того и другого, съехавшись на рубеж, не придут к мирному решению спорного дела, последнее отдается «на третий на князя на великого на Олга», т. е. на третейский суд великого князя Рязанского[260].

Некоторые из князей, помогавших в тверской войне Димитрию Ивановичу, подверглись нападению прежних союзников Михаила: так, в том же году Ольгерд опустошил Смоленскую волость, а татары опустошили волости Нижегородскую и Новосильскую; и Ольгерд и татары говорили князьям этих волостей, зачем они ходили ратью на тверского князя[261]? Московский князь, в свою очередь, посылал в 1376 г. Владимира Андреевича к Ржеву, под которым тот простоял три дня, города не взял и только сжег посад[262]. В летописи есть указание и на то, что Димитрий ожидал в том же 1376 г. нападения татар, почему, «стерегаяся рати татарские от Мамая», ходил за Оку[263]. В то же время, — не видно только из летописей, почему, — Димитрий Иванович послал на болгар рать под началом князя Димитрия Михайловича Волынского, а тесть его, Димитрий Константинович, послал со своей ратью двух сыновей, Василия и Ивана, и бояр. Русские рати пришли к болгарам 16 марта (след, уже в 1377 г.). Восточные военные хитрости — пускание стрел не по людям, а по коням, произведение со стен какого-то грома, выставление против конницы верблюдов для приведения коней в смятение — не помогли: после боя болгары, преследуемые русскими, бежали в город. Болгарские князья, наконец, били челом великому князю и тестю его двумя тысячами рублей, а их ратям — тремя тысячами; кроме того, русские посадили у болгар дорогу и таможников великого князя[264].

В том же 1377 г. в Москве было получено известие из Нижнего Новгорода от Димитрия Константиновича, что за Волгу перебежал из Синей Орды царевич Арапша с намерением напасть на Нижний Новгород. Димитрий Иванович пришел на помощь своему тестю с ратями: владимирской, переяславской, юрьевской, муромской и ярославской; но так как вестей об Арапше больше никаких не приходило, то он, оставив рати в Нижнем Новгороде, сам вернулся в Москву. Тем не менее объединенные рати двинулись за р. Пьяну и здесь получили известие, что Арапша далеко, на Волчьих водах около Донца, а потому вели себя весьма неосторожно: поскидали (был конец июля, и погода стояла жаркая) доспехи и ходили в простом платье; оружие — сулицы, рогатины, копья — было в беспорядке; кроме того, при случае напивались допьяна и хвастались тем, что каждый из них один может стоять против сотни татар. Не лучше простых ратников вели себя бояре и воеводы. Между тем мордовские князья тайно подвели Арапшу, который 2 августа со всех сторон ударил на русских: произошел страшный переполох между последними; они в ужасе побежали к р. Пьяне; множество было изрублено татарами, многие потонули в реке и, между прочим, князь Иван Димитриевич Нижегородский со множеством бояр и слуг. После того Нижний Новгород был сожжен. Теперь и мордва подняла голову: после ухода Арапши она начала опустошать нижегородские окрестности (в начале августа). Борис Константинович нагнал этих хищников и частью истребил оружием, частию потопил в реке. Независимо от этого князья Московский и Нижегородский, бежавшие из Нижнего в Суздаль, послали в Мордовскую землю сильное войско, которое «сотворило ее пусту»; пленных в Нижнем Новгороде казнили и травили на льду Волги собаками[265].

В Литве между тем происходили смуты: в 1377 г. умер Ольгерд, и великокняжеский стол занял его сын Ягайло, обойдя старшего брата, Андрея Полоцкого (от первого брака). Последний хотел поддержать свои права вооруженной рукой, но, не найдя нигде помощи, лишился своей волости, бежал в 1378 г. в Псков, а оттуда — в Москву к Димитрию Ивановичу, который принял его «с любовью»[266].

Не видя угрозы с запада, со стороны Литвы, где спорили за Вильну дядя и племянник — Кейстут и Ягайло — и приводили в свою землю немцев, Димитрий Иванович должен был обратить внимание на восток, откуда начинают угрожать татары. В 1378 г. они подступили к Нижнему Новгороду и, не взяв с тамошнего князя окупа, который последний им предлагал, сожгли город. Отсюда Мамай послал на московского князя войско под началом ордынского мурзы Бегича; Димитрий вышел за Оку в Рязанскую землю и здесь на берегах р. Вожи встретился с татарами. 11 августа татары, переправившись через реку, бросились на русские полки, но, увидев, что они стоят крепко, Бегич приказал татарам ехать тише и пускать в неприятеля стрелы. Русские, с одной стороны — князь Даниил Пронский, с другой — окольничий великого князя Тимофей, а сам великий князь — с фронта, дружно ударили на татар и погнали их к реке: многие из последних были изрублены, а многие потонули; в числе убитых много было знатных мурз. Ночь не позволила преследовать оторопевших татар; на следующий день утром также мешал преследовать их густой туман, и только около полудня великий князь пустился в погоню. Татар русские не смогли нагнать, но в поле нашли брошенными их вежи, шатры, телеги и т. и. и множество разного товара. Эта битва важна тем, что она была первой удачной для русских битвой с татарами. Месть Мамая за Вожскую битву ограничилась пока только набегом татар в 1379 г. на Рязанскую землю, но за Оку они не переступали[267].

Мы уже упоминали, что по смерти Ольгерда (1377 г.) в Литве начались смуты. Димитрий Иванович воспользовался этим и в 1379 г. послал князя Владимира Андреевича, Андрея Ольгердовича и Димитрия Михайловича Волынского воевать Литовскую землю: князья взяли Трубчевск и Стародуб; трубчевский князь Димитрий Ольгердович, брат Андрея, добровольно пошел с женой, детьми и боярами в Москву, договорился с великим князем и крепость взял, т. е. присягнул на службу великому князю Московскому, который принял его с честью и дал ему Переяславль со всеми пошлинами[268].

Наступил достопамятный в истории Руси 1380 год. Мамай, конечно, не мог простить Димитрию поражения на берегах Вожи, тем более что он теперь уже сам был полновластным ханом: он готовился к походу на Московскую землю. Есть известие, что по совету приближенных Мамай нанимал для этого похода генуэзцев, черкесов и ясов. Со своими полчищами он перешел на правую сторону Волги к устью р. Воронеж. С ханом вступил в союз и литовский князь Ягайло, землю которого недавно опустошили московские рати. Димитрий Иванович узнал о враждебных замыслах Мамая в августе и стал готовиться к встрече неприятеля: послал за подручными князьями — Ростовским, Ярославским и Белозерским; но о новгородцах, нижегородцах и смолянах мы не находим известий, что они принимали участие в походе Димитрия; участие в походе Ивана Всеволодовича Холмского (из тверских) — сомнительно; что же касается Олега Рязанского, то он находился, так сказать, между двух огней: ему приходилось для охранения своей земли от опустошения при неизвестности, какая сторона возьмет верх, хитрить, — и вот, он входит в тайные сношения с Мамаем и его союзником Ягайлом. Олег и Ягайло — есть сведения — думали поделить между собой Московскую землю, когда Димитрий бежит из нее от объединенных татарско-литовских и рязанских сил в Новгород или на Двину. Но в то же время рязанский князь старается показаться перед Димитрием его доброжелателем: извещает московского князя о приготовлениях против него Мамая. Подкрепив себя молитвой в Успенском соборе, Димитрий послал к Владимиру Андреевичу, ростовским, ярославским и белозерским князьям и воеводам сказать, чтобы они шли с полками на соединение с ним. Сборным пунктом назначена Коломна на 15 августа. Побывав в Троицком монастыре, где святой Сергий благословил его на брань с неверными, предрекая победу, и отпустил с ним двух иноков, Пересвета и Ослябю, искусных в ратном деле, Димитрий отправился в Коломну, оставив в Москве при своем семействе воеводу Федора Андреевича. В Коломне собрались полки: коломенский, владимирский, костромской и переяславский; тут же были и братья Ольгердовичи, Андрей и Димитрий. Летописец замечает, что около Димитрия Ивановича собралось тысяч полтораста или двести войска, что такой силы никогда не бывало на Руси. Мамай, может быть, потому, что видел деятельные приготовления Димитрия к войне, попытался сперва договориться с последним: он прислал послов к московскому князю в Коломну просить такого выхода, какой великие князья платили при Узбеке; но Димитрий предлагал выход «по своему докончанью», т. е. по прежнему его условию с Мамаем, на что последний, «высоко мысляше», не согласился. Здесь же, в Коломне, Димитрий Иванович узнал и об измене Олега Рязанского. Получив благословение от коломенского епископа Герасима, Димитрий Иванович 20 августа выступил из города; он остановился на берегу Оки, при устье Лопастны; здесь присоединился к нему Владимир Андреевич с войском, остававшимся в Москве, а также московский воевода Тимофей Васильевич Вельяминов с остальными полками. В воскресенье, за неделю до Семенова дня (1 сентября), Димитрий приказал полкам переправляться на другую сторону Оки, причем было внушено воинам, чтобы, проходя по Рязанской земле, они никого и ничего не трогали, ни у кого ничего не брали. На следующий день за Оку переправился и сам великий князь. 6 сентября русские полки пришли к Дону, где получена была от святого Сергия грамота, ободрявшая и благословлявшая великого князя на бой с татарами. После совещаний о том, переправляться или нет за Дон, Димитрий приказал строить мосты и искать броды, а в самый день Рождества Богородицы с восходом солнца начал переправлять через Дон полки, которые строились при устье реки Непрядвы. 8 сентября около полудня начали показываться татары. Вскоре потом началось такое побоище, какого, по замечанию летописца, еще никогда не бывало на Руси. Полки, бывшие в засаде с князем Владимиром Андреевичем и Димитрием Михайловичем Волынским, решили битву: Мамай бежал, русские преследовали татар до р. Мечи и забрали весь их стан. Ягайло, находившийся у г. Одоева только в дне пути от места битвы, также бежал, узнав о поражении Мамая. Возвратившись из погони, Владимир Андреевич «стал на костях» и приказал трубить; все собрались — не было только великого князя. Стали искать его и нашли под ветвями срубленного дерева; Владимир Андреевич объявил ему о победе над татарами. Димитрий едва пришел в себя: хотя на теле его и не было ран, но панцырь его был весь измят от неприятельских ударов. С Куликова поля войска возвращались также чрез Рязанскую землю и с теми же предосторожностями, как и тогда, когда шли к Дону. Но на этот раз дело обошлось не совсем благополучно: Олег, приказав препятствовать свободному движению победителей Мамая, сам бежал в Литву; между москвичами и рязанцами неизбежно происходили столкновения. Димитрий хотел наказать дерзость рязанцев, и рать его уже готова была к походу на Рязань, но явились рязанские бояре и били ему челом о мире. Димитрий Иванович дал Рязани мир, но посадил там своих наместников. Вскоре после этого явился из Литвы Олег, и князья заключили договор, по которому обязывались жить в братстве, желать друг другу добра, извещать один другого обо всем, что ни услышат о своем добре или лихе от христианина или от поганина, владеть своими уделами и не вступать одному в удел другого; действовать всегда заодно; не заключать без обоюдного согласия ни с кем мира, а паче с Литвой и татарами; помогать друг другу против общих врагов и пр. Олег по этому договору считается младшим братом Донского. Кроме того, в этом договоре точно определяются границы Московской и Рязанской земель и перечисляются рязанские места, приобретенные Москвой, вероятно, еще при Иване Ивановиче, а теперь окончательно утвержденные за Димитрием. Олег затем уступил последнему три места: Тальцы, Выползов и Такасов. Но и Олегу сделана была уступка: ему возвращены были те места на рязанской стороне, т. е. за Окой, которые со времен Ивана Ивановича считались за Москвой, как Лопастна, Мстиславль, Жадене Городище, Жадемль и др. Тула осталась за Димитрием, но в ведении ханских баскаков, как было при ханше Тайдуле; покупку свою, Мещеру, Димитрий укрепил за собой; говорится также в договоре о татарских местах, взятых обоими князьми, из которых каждый должен пользоваться своими приобретениями. Между тем Мамай опять начал собирать войска, чтобы идти на московского князя, но был остановлен ханом Тохтамышем, пришедшим из-за р. Яика (Урала): враги встретились на берегах р. Калки; разбитый Мамай бежал в Кафу, где был убит генуэзцами[269].

Итак, в Орде воцарился Тохтамыш. В том же 1380 г. он прислал к великому князю Московскому и прочим русским князьям послов с известием о своей победе над Мамаем и своем воцарении. Димитрий в конце октября послал в Орду каличеев с дарами к новому хану, а в следующем, 1381 г. Тохтамыш отправил в Москву посла Акхозю (Анхозю, Ахкозю) с 700 татарами — звать великого князя в Орду. Посол доехал до Нижнего Новгорода, но в Москву «не дерзну» ехать; он послал туда несколько человек из своей свиты, но они не осмелились идти в столицу: должно быть, Куликовская битва произвела сильное впечатление на татар, или настроение тогдашнего русского общества под влиянием победы было таково, что татары не решались раздражать его своим появлением. Тохтамыш решил силой оружия смирить своего улусника, но, как увидим, и он не совсем храбро пошел против куликовского героя. Сначала хан приказал перебить и пограбить русских гостей в Болгарии, чтобы от них не было вести в Москву о его походе; суда этих гостей он приказал доставить с товарами к месту его переправы через Волгу; затем, переправившись через реку, он изгоном устремился к Москве, чтобы напасть на нее врасплох. Нижегородский князь, на которого прежде всего обрушилась бы сила татарская, если бы того захотел Тохтамыш, поспешил предупредить последнего изъявлением покорности: он послал к хану сыновей, Василия и Семена, которые, не найдя его в предполагаемом ими месте, нагнали его на окраине Рязанской земли. Олег Рязанский, естественно, также поддался страху: в противоречие недавно заключенному с Димитрием договору, он указывает хану броды на Оке, конечно, с целью обвести его так, чтобы Рязанская земля избавилась от татарского посещения («хотяше добра не нам, но своему княжению помогааше»). У московского князя на ордынской границе («на пределах ординскых») были «поборницы суще земли Русской», и они-то дали знать в Москву о наступлении Тохтамыша. Димитрий Иванович начал собирать полки с намерением выступить против татар, но на совете с другими русскими князьями оказалось «неодивачество и неимоверство»: в князьях «обретеся разность, не хотяху помогать». Более чем вероятно, что причиной разногласия между князьями и нежелания их выступать против хана было оскудение в людях после Куликовской битвы: когда после битвы стали считать воинов, то насчитали только 40 000, а на Куликово поле пришла не одна сотня тысяч! Вследствие «неодиначества и неимоверства» между князьями Димитрий Иванович ушел в Переяславль, а отсюда мимо Ростова в Кострому. Между тем в Москве поднялась страшная сумятица: одни хотели оставить город, другие — затвориться в нем, и последние заняли все городские ворота и никого не выпускали из города, а если и выпускали, то не иначе как сначала ограбив. Не хотели было выпустить даже митрополита и великую княгиню; последнюю даже «приобидеша». Во время этой сумятицы в Москву явился литовский князь Остей, названный в летописи внуком Ольгерда; он успокоил жителей, укрепил город и «сел в осаде». Между тем Тохтамыш, переправившись на левый берег Оки, взял и сжег Коломну; 23 августа 1382 г. татары подошли к Москве и спрашивали, в городе ли князь. Получив отрицательный ответ, они объехали город и увидели, что везде пусто и чисто, потому что сами жители все вокруг Москвы пожгли, так как боялись, что огонь оттуда перекинется на город. Осажденные между тем одни молились, другие вытаскивали из боярских погребов старые меды и под влиянием их похвалялись, что татары ничего им не сделают, что они постоят-постоят, да и уйдут, и т. д. Под влиянием крепкого меда эти храбрецы выходили на городские стены и всячески ругались над татарами, которые на ругань грозили им саблями. 24 августа к Москве пришел сам Тохтамыш, и началась осада: от метких татарских стрел падали многие не только из стоявших на стенах, но и находившихся внутри города; татары пытались даже перелезть через стену, но осажденные лили на них горячую воду, бросали громадные камни, стреляли из самострелов, тюфяков (ружей) и пушек и пр. Три дня бились татары, но не смогли взять города приступом. Наконец они пошли на хитрость: на четвертый день осады знатнейшие ордынские князья вместе с нижегородскими князьями подошли к городским стенам и говорили осажденным, что хан пришел не на них, а на Димитрия, что он желает только, чтобы граждане с князем Остеем вышли к нему навстречу с небольшими дарами, что ему хочется только посмотреть город, что он даст гражданам мир и любовь; при этом нижегородские князья клялись, что хан не сделает им зла. 26 августа князь Остей и граждане с дарами, предшествуемые духовенством с крестами и иконами, вышли к Тохтамышу. Татары незаметно взяли сначала Остея к себе в стан и там убили, а потом бросились на граждан и духовенство и начали избивать их; далее ворвались в Кремль и начали предавать все огню и мечу; церкви, княжескую казну, пожитки граждан и товары пограбили; сдирали ризы с икон; пожгли множество книг, отовсюду снесенных в Кремль ввиду нашествия Тохтамыша. Пожегши и пограбив Москву, Тохтамыш распустил татар по всему княжеству. Разделившись на отряды, татары пошли по разным направлениям: к Владимиру, Звенигороду, Можайску, Волоку, Рузе, Дмитрову, Переяславлю, Юрьеву. Один из таких отрядов едва не перехватил около Переяславля великую княгиню Евдокию, пробиравшуюся к семье в Кострому… Тверская земля нисколько не пострадала от татар; тверской князь получил даже ярлык: очевидно, он успел умилостивить хана, послав к нему киличея с дарами; случайность спасла и Московскую землю от дальнейшего разорения: один из татарских отрядов подошел к Волоку, не зная, что тут стоял князь Владимир Андреевич, который разбил этот отряд. Татары в страхе разбежались; они передали Тохтамышу о случившемся, и это обстоятельство ускорило уход татар из Московской земли. На обратном пути татары взяли Коломну; здесь они переправились чрез Оку в землю Рязанскую, которую также опустошили, несмотря на то что Олег оказал им услуги при движении к Москве. По уходу татар Димитрий Иванович и Владимир Андреевич вернулись в разоренную Москву. Летописец замечает, что Димитрий горько плакал, увидев страшное разорение города и множество убитых. Трупы он приказал хоронить, причем за 80 похороненных трупов давалось платы по рублю; всего на это израсходовано 300 рублей: таким образом, убитых татарами было 24 000, не считая утонувших и сгоревших. Далее, великий князь распорядился относительно возобновления города; вызвал из Твери митрополита Киприана, который вскоре потом уехал в Киев, так как великий князь гневался на него за то, что он не сидел в осаде. В том же 1382 г. Димитрий Иванович решил наказать вероломного Олега Рязанского за явное нарушение договора: он послал рать в Рязанскую землю; Олег бежал, а московские полки землю его «пусту учиниша, пущи ему бысть и татарские рати»[270].

Между тем для тверского князя обстоятельства складывались благоприятно: хан, как выше сказано, принял посла его благосклонно, не коснулся его земли и прислал ему ярлык (надо думать, судя но последующей поездке Михаила в Орду, это — ярлык подтвердительный на Тверское княжество); Василий Михайлович Кашинский умер бездетным в 1382 г., и удел его перешел в семью Михаила Александровича, что значительно усиливало тверского князя; земля же Московская разорена была Тохтамышем, и притом оскудела людьми после Куликовской битвы. Все эти обстоятельства могли подать повод Михаилу Александровичу хлопотать о великокняжеском ярлыке. И действительно, вскоре после ухода Тохтамыша он отправляется в Орду вместе с сыном Александром хлопотать о приобретении великокняжеского стола, но не прямой дорогой, а околицами, «опасаясь и таясь великого князя Димитрия Ивановича, ища себе великого княжения Володимерского и Новгородского». Странным кажется, что в конце того же 1382 г. от хана пришел в Москву посол Карач с добрыми речами для заключения мира: хан заключает мир с своим улусником! Или в Орде свыклись уже с мыслью, что московский князь — это как бы самостоятельный государь, с которым хану приходилось считаться как с равным себе? Надо думать, что тут ошибка летописца в выражении. Ханский посол был одарен великим князем и отпущен. В начале следующего, 1383 г. Димитрий Иванович послал в Орду со старейшими боярами своего сына Василия «тягатися» с князем Тверским о великом княжении. Целый год пробыл Михаил в Орде, но не достиг цели: московские бояре успели, вероятно, подарками и хитрыми дипломатическими приемами склонить кого следует на свою сторону. «Я улусы свои сам знаю, — сказал хан Михаилу, — и каждый князь русский на моем улусе, а на своем отечестве живет по старине, а мне служит правдою, и я его жалую; а что неправда предо мной улусника моего князя Димитрия Московского — и я его поустрашил, и он мне служит правдою и я его жалую по старине в отчине его, а ты поди в свою отчину, в Тверь, и служи мне правдою, и я тебя жалую». Все-таки Михаил оставил в Орде сына, конечно, потому, что еще питал надежду на достижение желаемого. Так смотрели на это и приближенные хана, как видно из того, что один из ордынских князей смущал княжичей: Василия, оставленного в Орде самим ханом, за 8000 рублей, и Александра, обещая каждому из них великое княжение, судя, конечно, по тому, кто будет щедрее. Летописи отмечают под тем же 1383 г. появление во Владимире «лютого посла» Адаша. Вероятно, он приходил за деньгами, за которые Василий оставлен был в Орде. По крайней мере, в следующем, 1384 г. Димитрий Иванович приказал собирать тяжелую дань — с каждой деревни по полтине, а с Новгорода — черный бор. Тогда же, прибавляет летопись, и золотом давали в Орду. Кажется, Димитрий Иванович не скоро мог уплатить деньги в Орду, иначе сыну его Василию не было бы нужды тайно бежать из Орды в 1385 г.[271] Димитрий Иванович, очевидно, находился в затруднительном положении.

Олег Рязанский, не могший, конечно, забыть 1382 г., когда московская рать опустошила его землю, теперь воспользовался обстоятельствами и в 1385 г. стремительно пришел к Коломне, взял ее и пленил тамошнего наместника Александра Остея со многими боярами. Димитрий Иванович послал на Рязань рать под началом Владимира Андреевича. Но на этот раз счастье изменило последнему: москвичи были побиты; тут же убит был, между прочим, и внук Ольгерда Михаил Андреевич Полоцкий. При натянутых отношениях к Орде, при некоторой расшатанности внутренних дел, благоразумие требовало от Димитрия, чтобы он хоть на краткое время избегал любых столкновений с соседями, и поэтому-то Димитрий Иванович решил предложить Олегу вечный мир, умолив преподобного Сергия, тогда уже прославившегося святостью жизни, стать во главе посольства к строптивому рязанскому князю. Сергий «чудными, тихими и кроткими речами» склонил Олега на вечный мир, который (в 1387 г.) был скреплен родственным союзом: дочь Димитрия вышла за сына Олегова Федора[272].

Но если политика требовала осторожности по отношению к таким соседям, как, например, Олег Рязанский, от которого можно было ожидать наступательных неприязненных действий, то по отношению к Новгороду такая осторожность была излишня, так как Новгород по самому характеру отношений с тем или другим великим князем один не мог переходить в наступление. Вот почему и при стесненных до некоторой степени обстоятельствах Димитрий Иванович не мог простить Новгороду некоторых вин.

Под 1386 г. находим в летописях известие, что Димитрий Иванович «дрежа гнев на Новгород про Волжан и про княжчины», т. е. за тех молодцов, которые гуляли по Волге и Каме и избивали и грабили гостей и своих и чужих, а также и за то, что новгородцы не платили княжеских пошлин (княжчин). Пред Рождеством Димитрий выступил в поход вместе с Владимиром Андреевичем; с ними были полки почти тридцати городов. Новгородцы выслали послов с челобитьем о мире, но великий князь мира не дал, подступил ближе к Новгороду и остановился в 15 верстах от него. Новгородцы прислали другое посольство, во главе которого стоял владыка Алексий, предлагавший великому князю 8000 рублей. Но и это посольство не имело успеха. Владыка послал к новгородцам сказать, чтобы они держали «опас», потому что великий князь мира не дал. Вследствие этого известия новгородцы сожгли все пригородные постройки и (с благословения владыки) 24 монастыря и поставили острог. Однако новгородцы в третий раз решили испробовать, не удастся ли уладить дело миром: они послали к Димитрию двух архимандритов, семь священников и пять человек жителей, по человеку с конца (Новгород делился на пять концов). Этому посольству удалось склонить Димитрия на мир: 3000 рублей отданы были великому князю из Софийской казны, а 5000 рублей новгородцы обещали доправить на Заволочьи, потому что заволочане также участвовали в волжских грабежах. Кроме того, новгородцы дали черный бор. По заключении мира Димитрий Иванович возвратился в Москву, откуда послал в Новгород своих наместников и черноборцев[273].

В 1388 г. у Димитрия Ивановича произошла размолвка с двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Летописи, к сожалению, ничего не говорят о причинах этой размолвки; говорят только, что вследствие нее великий князь приказал схватить бояр Владимира и развести их по разным городам. Таким образом, здесь мы можем ограничиться только более или менее близкими к истине догадками. В духовном завещании Димитрия мы между прочим читаем: «А которые деревни отымал князь Володимер от Лыткинского села княгини моее к Берендееве слободе, а те деревни потянут к Литкинскому селу моее княгини». Мы не знаем, когда Владимир «отымал» деревни великой княгини; видим только, что Владимир Андреевич хотел увеличить свой удел насильственным присвоением деревень великой княгини. Не было ли что-нибудь подобное причиной размолвки между двоюродными братьями? Существует предположение, что Владимир Андреевич не хотел уступить своего права (по прежним понятиям о старшинстве) на великое княжение племяннику, т. е. сыну Димитрия, что и было причиной размолвки. Как бы то ни было, но вражда продолжалась недолго: братья помирились; по мирно-договорной грамоте Василий Димитриевич считается по отношению к дяде своему, Владимиру Андреевичу, старшим братом; по отношению к следующему сыну Димитрия, Юрию, Владимир считается братом, а по отношению к младшим сыновьям — старшим братом. Таким образом, этим договором признается (в первый раз) преимущество относительно престолонаследия племянника над дядей, так что великокняжеский стол должен был переходить в нисходящей линии по праву первородства. Братья примирились в день Благовещения 1389 г., т. е. 25 марта[274], а менее чем чрез два месяца, 19 мая, Димитрий Иванович скончался, будучи еще в цвете лет (39 лет). Заслуги Димитрия ценились уже его современниками, что видно из дошедшего до нас особого сказания о его подвигах и из жития его: благочестие, трезвая жизнь, целомудрие до и после брака, кротость, щедрость к церквям — вот характерные черты, которые житие выставляет на вид[275].

От брака с Евдокией Димитриевной (1366 г.), дочерью Димитрия Константиновича Суздальско-Нижегородского, Димитрий Иванович имел детей: Даниила, умершего раньше отца, Василия, впоследствии великого князя Московского, Юрия, Семена, Ивана, Андрея, Петра и Константина, родившегося за несколько дней до смерти отца. Дочерей: Софию, бывшую с 1387 г. за Федором Олеговичем Рязанским; Марию, бывшую с 1394 г. за князем Литовским Семеном (Лугвением) Ольгердовичем; Анастасию, бывшую за князем Иваном Всеволодовичем Холмским (из тверских), и Анну, родившуюся в год замужества Софии.

В духовном завещании Димитрия Ивановича прежде всего обращает на себя внимание, по выражению нашего историка (Соловьев, III, 380), «не слыханное прежде распоряжение»: Димитрий благословляет старшего из оставшихся сыновей великим княжением владимирским, как своей отчиной: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною Великим Княженьем». Чтобы упрочить великокняжеский стол за своим родом в случае бездетной кончины Василия и устранить притязания на великое княжение со стороны Владимира Андреевича, Димитрий Иванович предусмотрительно сделал оговорку, которая, впрочем, по кажущейся неясности, подала впоследствии повод Юрию Димитриевичу Галицкому оспаривать великокняжеский стол у преемника Василия Димитриевича. Оговорка была такая: «А по грехом отымет Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгиня». Очевидно, по этому распоряжению, следующий за Василием брат мог занять великокняжеский стол только в случае бездетной кончины Василия, чего Димитрий Иванович мог опасаться ввиду того, что Василий не был еще женат во время написания духовной грамоты. Кроме Василия в живых оставалось еще пять сыновей Димитрия: Юрий, Андрей, Петр, Иван и Константин, родившийся за несколко дней до смерти отца, почему в завещании о нем и говорится только гадательно.

По духовному завещанию свою отчину Москву великий князь поручает только четырем сыновьям: Василию, Юрию, Андрею и Петру. Устранение Ивана может быть объяснено его болезненностью и склонностью к монашеской жизни; а Константина при написании духовного завещания, как сказано, еще не было на свете. В Москве и относившихся к ней станах Димитрий Иванович владел двумя жребиями: жребием отца своего и дяди Семена Ивановича Гордого; третий жребий, которым владел Владимир Андреевич, и теперь остался за последним. Великий князь половину из своих жребиев отдает Василию на старший пут; другая половина разделена между остальными тремя сыновьями, а великой княгине Евдокии была назначена часть городских доходов. Владения же свои, города и селения Московского княжества, Димитрий Иванович разделил следующим образом: а) Василию дана Коломна с волостями, несколько московских сел и часть собственного прикупа Димитрия; села: Красное с Елизаровским и Проватовым и село Васильевское в Ростове; б) Юрию даны: Звенигород с волостями, несколько московских сел, Галич, названный Димитрием покупкой деда (Ивана Калиты), покупки отца: село Кузмодемьянское, село Богородицкое в Ростове, два села костромских, Борисовское и Микульское, и починок за Вяткой; в) Андрею: Можайск с волостями, Верея, Калуга, Медынь, несколько сел московских и покупка деда — Белоозеро с волостями: г) Петру: Дмитров с волостями, несколько московских сел и волостей, свою покупку — село Богородицкое на Баголе и покупку деда Димитрия — Угличе-Поле, Тошна и Сяма. Ивану из Московской отчины ничего не назначено — он был сильно обделен; ему даны: Раменец (Раменейце), село Зверковское с Соханским починком и Сохна. Димитрий сознавал, что Иван наделен сравнительно бедно, и, кажется, поэтому сделал в завещании такую оговорку: «а Сохна сыну же моему князю Ивану; а в том уделе волен сын мой, князь Иван: который брат до нею добр будет, тому даст»; д) великой княгине выделено было из удела каждого сына по участку и дано несколько примыслов самого Димитрия, как Самойлецев, и села: Петровское, Фроловское и Елох. Наконец, чрезвычайно важно распоряжение Димитрия о том, чтобы мелкие князья Московской земли жили в Москве. Этим, во-первых, усиливался блеск московского двора, и великий князь становился полным хозяином не только всей Московской земли, но и ее мелких владетельных князей, на которых народ в силу их положения при московском дворе должен был смотреть, как на слуг великого князя, а на последнего, как на главу и этих князей, и всей Московской земли. Во-вторых, эта мера с течением времени должна была привести к образованию служебных князей, о которых в первый раз говорится в договорной грамоте Василия Васильевича и Андрея и Константина Димитриевичей с Юрием Димитриевичем Галицким, — а в дальнейшем эта мера привела к образованию бояр из служебных и вотчинных князей[276].

Приводя, так сказать, к одному знаменателю все факты жизни и деятельности Димитрия Ивановича, мы видим, что главная заслуга его перед историей состоит в сознательном стремлении к ослаблению сильных удельных князей и уничтожению князей мелких уделов, другими словами — в стремлении к централизации власти, к единодержавию. Это — во-первых; во-вторых, в столь же сознательном стремлении к освобождению от татарского ига. В духовных завещаниях и договорных грамотах мы часто встречаемся с такими выражениями: «а оже ны Бог избавит, ослободит от Орды», «а переменит Бог Орду», «а отдалится от нас Орда» и т. д. Конечно, слава заслуг Димитрия не принадлежит исключительно ему одному: она принадлежит столько же ему, сколько и его предшественникам, начиная с его деда: они мирно, терпеливо, хотя нередко при помощи хитрости и коварства, подготовливали к достижению намеченных целей те средства, которыми воспользовался Димитрий. Но уже чрезвычайно важно и то, что он сумел воспользоваться этими средствами.

Василий Димитриевич

Род. в 1371 г. — ум. в 1425 г

Уже с юных лет Василий Димитриевич, хотя и несамостоятельно, является действующим лицом на политической сцене. После разгрома Москвы Тохтамышем в 1383 г. 23 апреля, когда ему было еще только 12 лет, отец послал его в Орду тягаться с Михаилом Александровичем, великим князем Тверским, о великокняжеском столе[277]. Михаил вышел из Орды, не достигнув своей цели; но, кажется, в надежде, что дела в Орде могут измениться в его пользу, он оставил там сына своего Александра (Ордынца) — между тем как московского княжича оставил сам хан за 8000 рублей серебром московского долга. Василию или, лучше сказать, сопровождавшим его боярам приходилось все-таки бороться с тверским княжичем. На это есть указания в летописях. Так, летописи замечают, что княжичей «смущаше… некий царь ординский, обещевая комуждо дата великое княжение»; этот смутник обещал и хана настроить так, как ему заблагорассудится. Но московскому княжичу не нравилось житье в полуневоле, и он «умысли крепко с верными своими доброхоты» бежать из Орды. В 1386 г. он был уже у молдавского воеводы Петра. В сопровождении московских бояр, высланных ему навстречу отцом, а также многих поляков и литовцев, он прибыл в Москву (кажется, чрез Пруссию, где виделся с Витовтом и условился с ним относительно женитьбы на его дочери) 19 января 1387 г.[278]

18 мая 1389 г. скончался Димитрий Иванович Донской. Насколько упало теперь значение татар в глазах московского князя, показывает то обстоятельство, что Димитрий Иванович, как видно из его духовного завещания, благословляет сына Василия Владимирским княжеством, этим символом великокняжеского достоинства, как своей отчиной. 15 августа того же года ханский посол Шахмат во Владимире возвел Василия на великокняжеский стол[279]. Торжество, впрочем, вскоре несколько омрачилось: между великим князем и его дядей Владимиром Андреевичем произошел разлад вследствие ли того, как полагают, что окружавшие молодого великого князя бояре не хотели дать Владимиру надлежащего участия в делах правления, или вследствие утверждения нового порядка в престолонаследии, как думают другие. Владимир Андреевич с семейством и боярами выехал из Москвы в свой Серпухов, а отсюда в Торжок, в Новгородскую землю. Но в том же году дядя и племянник примирились и написали договорную грамоту. Великий князь, по этому договору, считается по отношению к дяде старшим братом; брат его Юрий равным братом, остальные великокняжеские братья — младшими братьями. Далее великий князь обязывает дядю «всести на конь», когда придется садиться на коня и ему, великому князю. «А где ми [Василию] самому не всести, и мне, брате, тобе послати, а тобе всести без ослушанья», — читаем далее в договоре. Вообще, этот договор мало чем отличается от подобных же договоров предшественников Василия. Но есть два пункта, обращающих на себя внимание, в которых, с одной стороны, выражается как бы недоверие племянника к дяде, а с другой — благие чаяния перемен в отношениях с Ордой и предположения о новых примыслах. Вот эти пункты: «Оже ми, брате, самому сести в городе, а тобе ми послати из города, — и тобе оставили своя княгини» (т. е. в Москве); точно так же делает и великий князь. Далее: «а переменит Бог Орду, и тобе имати дань с своее вотчины и с своего удела собе»… «а найду собе Муром, или Торусу, или иная места, тот ти [Владимиру] протор не надобе», и наоборот. По этому договору Владимир Андреевич получил Волок и Ржеву, которые, впрочем, по другому договору, были променены на Углич с селом Золоторусским, Городец, Козельск, Гоголь, Алексин и Лисин. Владимир по этому же последнему договору не вступается в примыслы великого князя: Нижний Новгород, Муром, Мещеру и ни в какие иные места татарские и мордовские, бывшие за Димитрием Константиновичем, дедом его, и за ним самим[280].

Была ли как-то связана с делами новгородскими, как полагает Карамзин, ссора или размолвка дяди с племянником и имела ли она влияние на отношения Новгорода Великого к молодому великому князю, — не знаем, так как указаний на это в летописях нет; знаем только, что вскоре после примирения великого князя с Владимиром в Москву прибыли в 1390 г. новгородские послы, взяли мир по старине, и великий князь послал к ним наместником своим Евстафия Сыту[281].

В следующем, 1391 г. 9 января семнадцатилетний великий князь вступил в брак с Софией, дочерью Витовта Кейстутьевича, который, будучи изгнан из Литвы Ягеллом, жил тогда у прусских немцев. Есть летописные известия, впрочем позднейшие, будто бы Витовт силой вынудил будущего великого князя Московского дать обещание жениться на его дочери. Наши историки считают это известие недостоверным и скорее видят в этом браке политический расчет. Кроме того, некоторые видят здесь несообразность в том, что Василий, бежавший из Орды в Молдавию, никак не мог вернуться в Россию через Пруссию. Как бы то ни было, но брак этот состоялся[282].

В середине июля следующего, 1392 г. Василий Димитриевич отправился в Орду, и это путешествие увенчалось полным успехом в смысле новых примыслов к Москве. Великий князь был чрезвычайно любезно принят в Орде, что правдоподобно объясняется тем обстоятельством, что Тохтамыш в это время находился в открытой вражде с Тамерланом, который от Аральского и Каспийского морей подвигался к северу, к улусам хана Золотой Орды. Конечно, последнему плохо пришлось бы, если бы великий князь Московский, а за ним и вся почти Северо-Восточная Русь встали на сторону Тамерлана. С другой стороны, и золото московского князя сослужило тут свою службу, — недаром же летописец замечает про великого князя: «и умзди князей царевых, чтоб печаловались о нем царю Тахтамышу». Несмотря на то что в 1389 г. хан дал ярлык на Нижегородское княжество Борису Константиновичу, у которого оспаривали это княжество его племянники Кирдяны, теперь Тохтамыш, по совету приближенных, не постеснялся признать Василия наследственным государем Нижегородского княжества; мало того, Василий получил еще Городец, Мещеру, Тарусу и Муром. Из Орды великий князь удалился, кажется, с необыкновенной поспешностью, так как Тамерлан приближался к ханским владениям. От хана отправлен был в Московскую землю посол Улан — царевич, который должен был возвести Василия на великокняжеский Нижегородский стол. Из Орды Василий прибыл в Коломну, откуда сам поехал в Москву, а посол со своими боярами отправился в Нижний Новгород. Благодаря измене старейшего нижегородского боярина Василия Румянца московские бояре без труда овладели городом[283]. Борис, его семейство и приверженцы закованы были в цепи и разосланы по городам. Вскоре в Нижний Новгород прибыл сам великий князь и посадил здесь своих наместников (Димитрий Александрович Всеволожский). Впрочем, Суздальско-Нижегородское княжество еще не окончательно утвердилось за Москвой: Борис вскоре умер, но после него остались племянники, Василий Кирдяпа и Семен Димитриевичи, по матери родные дяди Василию Димитриевичу; кажется, они княжили тогда в Суздальской волости или только проживали в Суздале. Но об этом речь впереди. Здесь же пока отметим только, что в том же 1392 г. великий князь (а с ним и Русь) понес две весьма чувствительные утраты в лице умерших троицкого игумена Сергия, о важном значении которого говорить излишне, и боярина своего, Даниила Феофановича, о котором летописец замечает, что он много послужил великому князю и в Орде, и на Руси, и по чужим землям[284].

Тогда же началась вражда у великого князя и с другим Новгородом, Великим. В 1391 г. в Новгород приезжал митрополит Киприан и после двухнедельных пиршеств потребовал себе права суда в Новгороде, которое принадлежало и прежним митрополитам. Между тем новгородцы всегда старались выговорить у великих князей и выговаривали себе право — не ездить на суд в Москву (вообще «на Низ»). Мало того: они задумали не ходить на суд и к митрополиту, и еще в 1385 г. написали утвержденную грамоту и укрепились крестным целованием. Теперь новгородцы начали ссылаться на эту грамоту, между тем как митрополит требовал ее уничтожения. Новгородцы не согласились. В гневе выехал из Новгорода Киприан. Но это дело митрополита было в то же время и делом великого князя: зависимость Новгорода от московского митрополита была, в сущности, зависимостью от Москвы. И вот в 1392 г. великий князь отправил в Новгород послов с требованием черного бора, княжчины (княжеских пошлин) и церковной подсудности митрополиту, который разрешит новгородцев от греха клятвопреступления (клятву не ходить на суд к митрополиту они скрепили крестным целованием). Новгородцы отвечали отказом, и великий князь послал дядю своего Владимира Андреевича и брата Юрия воевать новгородские волости. Московские, коломенские, звенигородские и дмитровские войска, взяв Торжок и набрав множество пленных в новгородских волостях, уже возвращались восвояси, как жители Торжка, на которых обыкновенно падали первые удары московских полков, как это было и в данном случае, возмутились и (это было уже в 1393 г.) убили некоего Максима, доброхота великого князя. Василий опять отправил на Торжок полки с тем, чтобы убийцы Максима были схвачены и доставлены в Москву. Москвичи повоевали Торжок, Волок и Вологду, а семьдесят человек, замешанных в убийстве Максима, доставленные в Москву, были публично казнены: им постепенно отрезали руки, ноги и пр. и при этом приговаривали, что так гибнут враги великого князя[285].

Новгородцы не захотели оставаться в долгу: в том же 1393 г. под предводительством князя Литовского Романа и князя Константина Ивановича Белозерского они начали воевать великокняжеские волости, взяли городок Кличен и Устюжну, пограбили и пожгли Устюг и Белоозеро; но, не желая дальнейшего кровопролития и раздора с великим князем, в областях которого вели торговые дела, послали к Василию послов просить мира по старине, который и был заключен на предложенных великим князем условиях; митрополиту новгородцы отослали свою крестную грамоту, вследствие чего Киприан среди прочего писал им: «И ныне обращения ради вашего от греха этого прощаю вас и благословляю, також и сын мой великий князь Димитриивич ваше челобитное моление приемлет и мир по древнему дает вам». Послы великого князя, отправившиеся в Новгород для подкрепления этого мира, привезли в Москву черный бор с новгородских волостей и 350 рублей великому князю и митрополиту за то, что последний послал свое благословение новгородскому владыке и всему Новгороду[286].

Между тем 6 мая 1393 г. умер Борис Константинович Нижегородский, княжение которого было присоединено к Москве. Дети его, Иван и Данило, разосланные по взятии Нижнего по разным городам в заключение, и теперь еще не были на свободе. Но у Бориса были еще племянники, Василий и Семен Димитриевичи, как видно добивавшиеся волостей отца и дяди[287]. Вследствие притеснений со стороны великого князя вскоре после смерти Бориса (в 1394 г.) они бежали из Суздаля в Орду хлопотать о возвращении своей отчины: Суздаля, Городца и Нижнего Новгорода. Посланная за ними великим князем погоня не достигла цели[288]. Были ли действительно братья Димитриевичи в Орде — неизвестно; надо полагать, судя по последующим событиям, что если они даже и были в Орде, то не там все-таки нашли помощь, а ближе к своей отчине. В конце октября 1395 г. Семен Димитриевич подошел к Нижнему Новгороду с царевичем Ейтяком (Ектяк, Ентяк, Гентяк) и 1000 татар. Три дня московские воеводы отбивались от татар, но, наконец, отворили ворота, взяв предварительно под присягой клятву с русских и татар, что они не будут грабить и брать в плен христиан. Однако татары преступили клятву и грабили русских донага[289]. «Не аз творих лесть, но татарове; а яз в них не волен, а с них не могу», — говорил князь Семен в свое оправдание. Две недели пробыли татары в Нижнем и, наконец, бежали в Орду, прослышав, что великий князь собирает на них сильное войско. Действительно, Василий Димитриевич послал брата Юрия наказать татар, и последний проник за Волгу и на Каму, взял города: Болгар, Жукотин, Казань и другие места; вообще, московские полки воевали край три месяца. Что касается Семена Димитриевича, то он скрывался после того среди татар, а потом, когда жена и дети его были отысканы и взяты в Москву, он и сам бил челом великому князю, как, кажется, и брат его Василий[290]. Но об этом будем говорить ниже.

Еще раньше, чем дяди великого князя начали добиваться своей Суздальско-Нижегородской отчины, в Москве и вообще на Руси уже знали, что Тохтамыш сильно отвлекается от своих улусов новым восточным завоевателем Тамерланом. В 1393 г. Тохтамыш уже испытал силу последнего в степях Астраханских; но этот урок не подействовал на хана Золотой Орды: вскоре он двинул свои полчища на северную Персию, которую Тамерлан по праву завоевателя считал своим достоянием. Бой между двумя вождями родственных народов произошел близ нынешнего Екатеринограда; разбитый Тохтамыш бежал; Тамерлан преследовал его до Волги, посадил в Орде нового хана и в конце 1395 г. устремился далее на север. Великий князь приказал собирать полки, с которыми, оставив в Москве князя Владимира Андреевича Храброго, выступил к Коломне и остановился на берегу Оки. Народ, объятый ужасом, постился и молился; великий князь приказал укреплять города, а для успокоения взволнованных умов писал митрополиту, чтобы он распорядился перенесением из Владимира в Москву Владимирской иконы Божией матери. Это было в начале августа. Тамерлан между тем, взяв Елец, продолжал держать путь к северу и направлялся, по-видимому, к Москве. Но в конце августа он вдруг повернул назад, о чем вскоре узнали в Москве. Великий князь воротился с берегов Оки в свою столицу, где с великой радостью встречен был духовенством и народом. Современники приписали избавление от нового завоевателя заступничеству Богоматери, и церковь установила празднество в честь сретения ее иконы 26 августа, так как в этот день из Владимира в Москву была принесена упомянутая икона, и в тот же самый день, по сказаниям современников, Тамерлан пошел в обратный путь из пределов Руси[291].

Орда, потрясенная нашествием Тамерлана и оскудевшая людьми, теперь, конечно, не была страшна Москве, и великий князь мог обратить внимание в другую сторону, на других соседей, и особенно на усиливавшуюся тогда Литву, где с 1392 г. начал господствовать тесть Василия Димитриевича, Витовт. Оставленный в покое немцами, Витовт в 1395 г. 28 сентября хитростью взял Смоленск и в то же время послал рать на Олега Рязанского, у которого находился в это время один из князей Смоленских братьев Святославичей, Юрий, женатый на дочери Олега. Нет сомнения, что великому князю Московскому нежелательно было такое соседство, нежелательно было усиление литовского князя вообще, а тем более — за счет древних русских областей. Но он, как видно, пока еще не хотел становиться в открыто враждебные отношения к своему тестю; видим даже, что Василий действует совместно с Витовтом и в его пользу. В 1396 г. мы видим Василия Димитриевича и митрополита Киприана в гостях у Витовта в Смоленске, где они праздновали Пасху и где литовский князь уважил ходатайство митрополита о непритеснении греческой веры: митрополит Московский был духовным пастырем православно-русского населения Литвы. Между тем Олег Рязанский совершил нападение на принадлежавший Литве Любутск. Василий Димитриевич в угоду Витовту чрез посла советовал Олегу воротиться домой. Олег послушался, тем более что граждане Любутска храбро защищались. Витовт, однако, не хотел оставить Олега безнаказанным: он пошел («о Покрове», 1 октября) в Рязанскую землю и жестоко расправился с жителями: проливал кровь, как воду, по выражению одного летописца, «люди улицами сажали [и] секли», по выражению другого. После этого подвига Витовт был в Коломне у Василия Димитриевича, который принял его с великой честью и богато одарил. Здесь оба князя (хотя желание было одного Витовта) условились отправить послов к новгородцам с требованием, чтоб они расторгли мир с немцами. Как увидим, Витовт думал о том, чтобы Новгород считал его своим великим князем: по одному этому он мог смотреть на дружбу новгородцев с немцами как на личную обиду; кроме того, негодование Витовта на Новгород могло усиливаться еще и потому, что тот принял к себе двух князей, неприятных для Витовта: Патрикия, отца которого, Наримонта Гедиминовича, он повесил и расстрелял, и Василия Ивановича, одного из смоленских князей, с которыми он еще так недавно поступил слишком бесцеремонно и коварно. Итак, князья условились послать в Новгород посольство, и в 1397 г. послы Василия Димитриевича были уже в Новгороде. Страшны были князья Московский и Литовский, но и торговые интересы — с немцами ли, с другим ли каким народом — были очень близки сердцу Новгорода. Кроме того, следует иметь в виду и то обстоятельство, что несколько лет назад (в 1391 г.) новгородцы заключили в Изборске мир с Любеком, Готландом, Дерптом и Ревелем. Понятен поэтому ответ, данный новгородцами Василию: «Господин великий князь! у нас с тобой мир, с Витовтом — иной и с немцами — иной». Таким образом, совет князей ничему не послужил, по крайней мере для одного из них, для Витовта. Впрочем, судя по следующим событиям, Василий Димитриевич, кажется, уже во время переговоров с Витовтом думал сводить счеты с Новгородом сам, тем более что к тому были весьма серьезные поводы[292].

Еще в 1395 г. в Новгород приезжал митрополит с патриаршим послом и требовал суда для себя, но не получил. Из Новгорода, однако (как думают, смягченный дарами), он выехал мирно, благословив архиепископа и народ[293]. Но в 1397 г. — потому ли, что новгородцы отказались разорвать мир с немцами, или за отказ в суде митрополиту, или по каким-то другим причинам, — Василий Димитриевич послал своих бояр на Двину в Заволочье сказать всем тамошним поселенцам («всей Двинской свободе»), чтоб они «задалися» за великого князя, который будет оборонять их от Новгорода. Двинские бояре и вообще все двиняне целовали крест великому князю. Тогда же Василий Димитриевич отнял у новгородцев Волок-Ламский и Торжок с волостями, Бежецкий Верх и Вологду; затем сложил с себя крестное целование к ним («крестную грамоту к ним скинул»). Новгородцы хотя и ответили тем же, но не хотели доводить дела до крайности. В это время митрополит позвал в Москву владыку новгородского Иоанна по святительским делам. Новгородцы отправляют с ним своих послов и умоляют владыку замолвить за них доброе слово пред великим князем. Владыка просил Василия отступиться от Заволочья и взятых им городов, а также отменить общий суд на порубежье, потому что это «не старина». Но великий князь не принял ни благословения и доброго слова от владыки, ни челобитья от послов; неприязни к Новгороду не прекратил и мира не взял[294]. Когда владыка Иоанн возвратился домой, к нему собрались новгородцы и убеждали его, что обид великого князя дальше терпеть нельзя. Тогда владыка благословил их «поискать» отнятые у них города и волости. Это было весной 1398 г. Новгородские воеводы с ополчением пошли на Двину к городку Орлецу. По дороге встретил их владелец волостей с Вели (приток р. Ваги), от которого они узнали, что великокняжеский боярин Андрей в самый день Пасхи напал с двинянами на Вель, волость Святой Софии, повоевал ее и взял поголовный («на головах») окуп; а на Двину в засаду от великого князя приехал князь Федор Ростовский охранять («блюсти») города, судить и брать пошлины с новгородских волостей; узнали также, что двинские воеводы, Иван и Коной с друзьями, поделили между собой новгородские волости и новгородских бояр. «Лучши есть нам умрети за св. Софию, нежели в обиде быти от своего великого князя!» — сказали воеводы и пошли на волости великого князя: Белозерские волости и Белозерский старый городок были взяты на щит, пограблены и сожжены; из нового городка вышли белозерские князья с великокняжескими воеводами и били челом новгородским воеводам, которые взяли с них 60 рублей окупа и, кроме того, забрали громадный полон и много скота; далее захватили Кубенские волости, воевали около Вологды, повоевали и пожгли Устюг, где стояли четыре недели; отсюда отрядили часть войска к югу, которая только на один день пути не доходила до Галича, все предавая по пути огню и мечу и забирая полон, который, впрочем, отдавали на окуп, так как суда не могли поднять всей тяжести добычи. От Устюга новгородцы пошли к Орлецу, где стояли четыре недели. Жители городка не сдавались; но когда стали бить его пороками, они вышли с челобитьем: воеводы приняли от жителей челобитье, но воевод заволоцких, «кто водил Двинскую землю на зло», не пощадили: одних предали смерти, других перековали; у князя Федора Ростовского взяли присуд и пошлины, «а самому с другы живот даша»; с гостей великого князя взяли 300 рублей окупа, а с двинян «за их преступление и за их вину» взяли 2000 рублей и 3000 коней по числу новгородских ратников. Из пленных главного «переветника» Ивана Никитина, заволоцкого воеводу, в Новгороде сбросили с моста (в Волхов); двоих, Герасима и Родиона, пощадили, так как они изъявили желание постричься в монахи; брату Ивана Никитина Анфалу удалось бежать еще в дороге. Погоня за ним не имела успеха. Утолив жажду мести, новгородцы послали в Москву послов для заключения мира, который и состоялся «по старине», и Василий Димитриевич отпустил в Новгород брата своего Андрея. Уступчивость в данном случае великого князя может правдоподобно объясняться тем, что он не хотел оттолкнуть от себя новгородцев в другую сторону, к своему опасному врагу — Литве, а Витовт действительно хлопотал о том, чтобы взять Новгород в свои руки. В договоре Витовта с прусским магистром, заключенным в том же 1398 г., есть пункт, по которому Витовт должен помочь ордену в завоевании Пскова, а орден обязан помогать Витовту в покорении Новгорода. Примирение новгородцев с Василием и посылка туда последним «в себя место» Андрея Димитриевича, конечно, не нравились Витовту, но теперь он не высказывал явно своего гнева ни против Новгорода, ни против Москвы, так как отвлечен был в другую сторону: он шел против Темир-Кутлука (или Кутлуя) за изгнанного им из Орды Тохтамыша, которому надеялся вернуть ханский престол, и, в свою очередь, при помощи восстановленного им хана прибрать Москву к своим рукам: «Сесть на Москве на великом княжении, на всей Руськой земле». В том же году зачем-то приезжал от него в Москву посол Ямонт. Не хотел ли Витовт привлечь на свою сторону и московского князя для выполнения первой части своей программы? Тогда же жена Василия, Софья Витовтовна, с детьми приезжала к отцу в Смоленск. Впрочем, как бы то ни было, но план Витовта относительно Тохтамыша не удался: при помощи Едигея Темир-Кутлук наголову разбил литовцев на берегах Ворсклы. Это было 12 августа 1399 г. Еще до этой битвы Витовт прислал новгородцам разметную грамоту с речью: «Обезчествовали мя есте, что было вам за мене ятися, а мне было вам князем великым быти, а вас мне было боронити, и вы за мене не ялися». Тогда же Витовт «разверз мир» с Василием Димитриевичем и Псковом, куда еще в прошлом году, удовлетворяя просьбу псковичей, великий князь Московский послал Ивана Всеволодовича, князя Холмского, который в 1397 г., сложив крестное целование к великому князю Тверскому Михаилу Александровичу, ушел в Москву и там женился на Анастасии Димитриевне, сестре великого князя[295]. Но сейчас увидим, что после битвы на берегах Ворсклы Витовт стал уступчивее по отношению даже к Новгороду, между тем как московский князь становится как будто притязательнее.

Итак, Василию Димитриевичу Витовт становился теперь менее страшным, в частности, потому, что силы литовские значительно поубавились на Ворскле. Теперь он мог обратить на Новгород более серьезное внимание и в любом случае имел поводы начать враждебные действия против новгородцев, тем более что в 1400 г. Новгород заключил с Витовтом мир, а в следующем, 1401 г. — и Псков. Очевидно, Витовт стал уступчивее по отношению к Новгороду благодаря поражению на Ворскле[296]. Василий Димитриевич, кроме того, мог видеть, что урок, данный новгородцам в 1398 г., а потом мягкость, выказанная им при заключения мира с ними, одинаково бесполезны. Какие побуждения руководили великим князем, определительно сказать нельзя, но в 1401 г. он опять начинает войну в Заволочье. В начале марта новгородский владыка поехал в Москву, куда звал его митрополит по святительским делам; но великий князь «велел поимати» его, вероятно, за то, что он благословлял новгородцев на войну. В то же время по повелению великого князя известные уже нам Анфал Никитин и успевший бежать из монастыря Герасим с великокняжескою ратью нежданно пришли в Двинскую землю и взяли ее на щит; людей резали и вешали, забирая имущество и товары; схватили несколько новгородских бояр. Но трое новгородских воевод, Степан Михайлович с братом и Никита Головня, собрали вожан, нагнали Анфала и Герасима и в битве при Холмогорах отняли захваченных ими новгородских бояр. В то же время великий князь послал на Торжок своих бояр Александра Поля и Ивана Марина с ратью в 300 человек; ими схвачены были в Торжке сын новгородского посадника Семен Васильевич и Михаил Феофилактович; имущество их в церкви Спаса также было взято, а сами они отправлены в Москву. Впрочем, в следующем, 1402 г. Василий Димитриевич отпустил их в Новгород, а чрез год после того отпущен был и владыка новгородский[297]. Затем до 1417 г. мы не видим, чтобы между Москвой и Новгородом были враждебные столкновения. Что касается Пскова, то, как мы уже видели, хотя он в 1401 г. и заключил, по некоторым известиям, вечный мир с Витовтом, тем не менее в том же году Василий Димитриевич назначил в Псков своим наместником князя Даниила Александровича, которого мы встречаем там и в последующие годы.

Семен Димитриевич Суздальско-Нижегородский все еще бродил среди татар и не оставлял своей мечты — когда-нибудь добиться Нижнего Новгорода. Конечно, Василий Димитриевич не мог оставить его без внимания, тем более что этот князь, как видно из сохранившихся о нем летописных известий, был чрезвычайно настойчив и упорен в преследовании своих целей, и в то же время закоренелый враг нового порядка вещей, наступившего с усилением московских князей. В 1398 или 1399 г. Василий Димитриевич посылал на него к Казани брата своего Юрия. Но поход был безуспешен. Наконец, в 1401 г. великий князь послал воевод Ивана Александровича Уду и Федора Глебовича с большим войском — отыскать если не самого Семена Димитриевича, то хотя бы его семейство или бояр. Воеводы пошли в Мордовскую землю и нашли жену Семена Александру с детьми в каком-то месте Цыбирцы около православной церкви, поставленной каким-то татарином Хазибабой, забрали все ее имущество и вместе с детьми взяли в Москву. Борьба, как видно, была весьма ожесточенная, так что вызвала вмешательство духовенства. «Смущение велико, — пишет великому князю Кирилл, игумен Белозерского монастыря, — между тобою и сродники твоими князми суждальскими. Ты, господине, свою правду сказываешь, а они — свою; а в том, господине, лежи вас крестьяном кровопролитие велико чинится… Слышел есмь, что доселе были (суздальские князья) у тебе в нужи, да от того ся, господине, и возбранили. И ты, господине, Бога ради, покажи к ним свою любовь и жалованье, чтобы не погибли в заблужении в татарских странах, да тамо бы не скончались…» Узнав об участи своей семьи, Семен Димитриевич, по выражению летописи, «вниде в покорение»: списавшись с Василием Димитриевичем и выпросив у него опас (опасная грамота), он прибыл в Москву и заключил мир с великим князем, отказавшись в его пользу от Нижегородского княжества. Неизвестно, давал ли ему что-нибудь великий князь из бывшей его отчины; знаем только, что он в 1402 г. уехал с семейством в Вятку уже сильно расслабленный, разболелся там и 21 декабря того же года скончался[298].

В 1403 г. не в первый раз уже происходит раздор между вликим князем Тверским Иваном Михайловичем и младшим братом его, Василием Михайловичем Кашинским, который бежал в Москву. Василий Димитриевич успел примирить братьев[299]. Такое же мирное настроение сказалось в великом князе и по отношению к Новгороду. В 1401 г., когда новгородский архиепископ Иоанн приезжал по каким-то делам в Москву к митрополиту и великому князю, последний приказал «поимати» его[300]; а в следующем, 1402 г. Василий Димитриевич разорвал мир с новгородцами[301]. Но в 1403 г. великий князь вдруг приказывает митрополиту Киприану освободить новгородского владыку и с честью отпустить в Новгород[302].

Отношения с Литвой в рассматриваемое время Василий Димитриевич старался поддерживать если не дружественные, то по крайней мере мирные, пока Литвой не затрагивались его существенные интересы. Это видно из того, как он относился к событиям в Смоленске и Пскове, на которые сильно налегал Витовт. В 1403 г. в Москву приехал смоленский князь Юрий Святославич и просил великого князя защитить его от Витовта; он предлагал даже Василию Димитриевичу свое княжество в собственность, только бы оно не перешло к его непримиримому врагу, а себя просил принять на службу. Великий князь, не желая нарушить мира с Витовтом, не согласился ни на то, ни на другое[303]. Впрочем, причиной отказа было, кажется, и нерасположение Василия Димитриевича к Юрию, личность которого действительно была довольно грязной, судя но поступку его с княгиней Вяземской, которая не хотела для него изменить мужу, близкому к Юрию человеку. Совсем иначе отнесся великий князь к подобной же просьбе псковичей. Когда в 1405 г. псковичи и новгородцы просили у Василия Димитриевича помощи против Витовта, который при заключенном мире взял у них город Коложе, великий князь послал в Псков своего брата Петра[304], а в следующем, 1406 г. из-за тех же псковичей разорвал с Витовтом мир и послал свои рати к Вязьме и Серпейску — воевать Литовскую землю[305]; наконец, 7 сентября того же года и сам Василий Димитриевич выступил к р. Плаве против Витовта. До битвы, однако, дело не дошло: князья заключили перемирие на год[306]. В Пскове Василий Димитриевич оставил своим наместником князя Даниила Александровича (из ростовских князей). Для Смоленска, как видно, великий князь ничего не выговорил у Витовта: мы видим, что в том же 1406 г. в Москву опять приехал князь Юрий Святославич, изгнанный из его отчины Витовтом, и получил наместничество в Торжке; тогда же из Литвы приехал на службу к великому князю князь Александр Иванович Нелюб, которому дан был Переяславль[307]. Между тем псковичи, оставленные в покое Литвой, начинают испытывать нападения со стороны немцев. Они опять обратились за помощью к Василию Димитриевичу, который послал к ним (зимой) брата своего Константина сначала только для помощи, а потом в 1407 г. и на княжение[308].

С 1407 г., по выражению Никоновской летописи, «наипаче заратишась москвичи с литвою». Ни одна из летописей не указывает, однако, на причины этих неприязненных отношений. Василий Димитриевич пошел по направлению к Смоленску, взял и сожег Дмитровец и отсюда пошел к Вязьме. Но до битвы и теперь не дошло: князья заключили перемирие на время от Рождества Богородицы (8 сентября) до Петрова дня[309]. В Литве в это время происходили усобицы: Ягелло и Свидригайло спорили о власти; первый одержал верх, и его соперник из Брянска перешел в 1408 г. (26 июля) на службу к князю Московскому; с ним пришли также князья Патрикий и Александр Звенигородские, Федор Александрович Путивльский, Семен Перемышльский, Михаил Хотетовский и Урустай Минский (вероятно, из татарских князей), бояре черниговские, брянские, стародубские и рославльские. Василий Димитриевич дал Свидригайлу города: Владимир, Переяславль, Юрьев, Волоколамск и др.[310] Между тем в Литве наступило относительное спокойствие, и Витовт не преминул воспользоваться благоприятным временем для похода на Москву. Хотя летописи и не говорят о причинах этого похода, но, кажется, ближайшей причиной был переход на службу к Василию Витовтова врага Свидригайла. Василий Димитриевич пошел навстречу Витовту к р. Угре. Но и на этот раз дело не дошло до битвы: князья заключили вечный мир[311].

В Орде в описываемое время происходили неурядицы и смуты, была замятия, по выражению летописей: ханы быстро сменяли один другого, и эти перемены сопровождались потрясениями и кровопролитием: Тохтамыша сменил Темир-Кутлуй, за которым следовали Шадибек и Булат-Салтан. Василию Димитриевичу, конечно, на руку были эти смуты, и он несколько лет не посылал даже выхода в Орду. Тем не менее Орда еще сильна была, в частности, потому, что настоящим ее представителем в это время был хитрый и энергичный Едигей. Он, по-видимому, дружил с Василием, называл его сыном, а между тем втайне готовился нанести этому сыну сильный удар. В 1408 г. он вместе с другими четырьмя царевичами и многими князьями ордынскими вторгся в Рязанскую землю, разбил рязанского князя Федора Олеговича; потом — коломенскую рать и в конце ноября подступил к Москве. Великий князь уехал в Кострому, оставив в Москве дядю Владимира Андреевича Храброго, братьев Андрея и Петра и какого-то князя Ивана Юрьевича. Едигей 26 ноября остановился в Коломенском, а 1 декабря по всей Московской земле распустил татар, которые рассыпались в разные стороны, «аки злии волци»: Переяславль, Юрьев, Ростов, Дмитров, Серпухов, Верея, Нижний Новгород и Городец стали жертвой огня и меча татарского; но погоня, посланная за великим князем, не смогла догнать его и ни с чем воротилась назад. Хотя Едигей сам не подходил к Москве и не сносился с осажденными, тем не менее он хотел остаться здесь на зимовку и во что бы то ни стало взять столицу. Чтобы усилиться людьми и осадными орудиями, он вызывал к Москве Ивана Михайловича, великого князя Тверского, с пушками, тюфяками и самострелами. Иван Михайлович шел медленно; дошедши до г. Клина, он отпустил от себя сопровождавших его татарских посланцев, а сам воротился домой. Так он поступал «дабы ни Едигея разгневити, ниже великому князю погрубити, и обоим обоего избежа, премудре бо сиа сотвори»… Не надеясь захватить (в плен) великого князя, Едигей отправил к нему грамоту, в которой прописывает все преступные против Орды деяния Василия. Это послание, внесенное в Новгородскую 4-ю и другие летописи, весьма любопытно, так как ярко характеризует отношения Василия с Ордой и его ордынскую политику. Едигей прежде всего говорит, что он пришел ратью потому, что, по распространившемуся в Орде слуху, у Василия находятся дети Тохтамыша. Очевидно, Булат-Салтан не чувствовал под собой твердой почвы и, надо полагать, боялся, что Василий (если бы у него были дети Тохтамыша) мог выставить от себя претендента на ханский престол. Далее Едигей жалуется, что прежде улус царев «исправу дрожал да и пошлину», а теперь этого нет, что приходящих на Московскую землю царевых послов и купцов «на смех поднимают», между тем как прежде послов царевых и гостей чтили и «держали без истомы и без обиды»; он советует Василию спросить старых бояр, так ли делалось прежде; ставит на вид, что с тех пор, как сел на царстве Темир-Кутлуй, Василий не был ни у одного царя в Орде, не присылал даже ни детей, ни князей, ни бояр. «Добрые нравы, — говорит Едигей, — и добрыя дела, и добрая дума в Орде была от Федора от Кошки, добрый был человек: который добрый дела ордынский тот тебе [Василию] поминал, а то ся минуло». Теперь, говорит далее Едигей, у тебя сын его Иван — казначей, любимец и старейшина; «и ты нынеча из того [Ивана] слова и думы не выступаешь, которая его дума не добра и слово, и ты из того слова не выступаешь… ино того думою учинилася улусу пакость». В заключение Едигей говорит, что Василий, посылая в Орду «жалобныя грамоты», всегда лгал, когда говорил, что «ся улус истомил и выхода взята не на чем», что он брал с двух сох по рублю и неизвестно, куда девал это серебро, т. е., другими словами, оставлял у себя. Так прописывал Едигей Василию его «пакости». А между тем Орде угрожал новый претендент на ханский престол. Булат-Салтан чрез посла извещал Едигея об опасности и требовал, чтоб он немедленно возвратился в Орду. Только теперь Едигей вступает в переговоры с осажденными, не знавшими об угрожавшей хану опасности, и соглашается снять осаду за откуп в 3000 рублей. Сначала Едигей отпустил в Орду несколько отрядов с большим полоном, а потом в конце декабря ушел и сам со всем войском[312].

Затем до 1418 г. деятельность Василия Димитриевича отличается более мирным и миролюбивым характером. В 1408 г., еще до нашествия Едигея, князь Иван Владимирович Пронский согнал Федора Олеговича с великокняжеского Рязанского стола, который занял сам. Василий Димитриевич вступился в это дело, примирил родичей, и каждый из них занял по-прежнему свое княжение[313]; тогда же по повелению великого князя срублен, т. е. укреплен был г. Ржева, вероятно, по причине частых набегов на него Литвы[314]; в следующем, 1409 г. 1 сентября Василий Димитриевич с большой силой выступил против Витовта и стал на берегу р. Угры. Витовт с литовцами, ляхами, немцами и жмудью стоял на другом берегу. Но, простояв так несколько дней, князья примирились, как выражается летопись, «по давному»[315].

Псков в это время начинают беспокоить немцы. В самом начале февраля 1408 г. ливонский магистр с немцами и литвой вторгся в Псковскую землю и неделю ее опустошал. Тщетно псковичи обращались к Новгороду: новгородцы «псковичем в перечину» не оказали им никакой помощи, и немцы побили псковичей. В следующем, 1409 г. псковичей постигло другое несчастье: 4 апреля скончался их любимый князь, Даниил Александрович. В то же время после Пасхи (была 7 апреля) на основании заключенного Василием Димитриевичем мирного договора с Витовтом псковичи отправили к последнему послов также для заключения «вечного мира». Заключив (в июле) мир и с ливонским магистром, псковичи должны были позаботиться о князе: они отправили к Василию Димитриевичу послов, по просьбе которых великий князь отпустил к ним на княжение князя Александра Федоровича Ростовского. Но с ним, как видно, псковичи не смогли ужиться: в 1410 г. Александр Федорович назначен был во Псков князем, а 15 мая следующего, 1411 г. он уехал из Пскова в Москву. В 1412 г. псковичи опять отправили к великому князю посольство, чрез которое выпросили к себе князем младшего брата Василия Константина Димитриевича[316].

Еще не успели послы выехать из Москвы, как Василий Димитриевич со множеством богатства и большой свитой собрался в Орду к Зелени-Салтану (Джелал-Эддину); с ним был и ярославский князь Иван Васильевич. В то же время в Орду пошел, по требованию хана, и князь Тверской Иван Михайлович. Надо полагать, что эта поездка Василия в Орду была в связи с делами нижегородско-суздальских князей, которые хлопотали в Орде о ярлыке на княжение Нижегородское. Василий выехал в Орду в августе, а в середине ноября того же года (о Филиппове заговеньи) возвратился в Москву[317], кажется, с успехом, так как нерасположенный к нему Зелени-Салтан скончался, а занявший его место Керимбердей обнадежил его в своей дружбе, так что суздальско-нижегородские князья, несмотря на полученный ими еще от Зелени-Салтана ярлык на Нижний Новгород, волей-неволей должны были смириться, и вот в 1416 г. в середине лета в Москву приехали Иван Васильевич Кирдяпин, Иван Борисович, сын которого Александр приехал двумя годами раньше отца, а Даниил Борисович прибыл в следующем, 1417 г. Впрочем, Даниил и Иван Борисовичи через год бежали из Москвы[318]. В том же 1417 г. великого князя постигло глубокое горе: «зело превозжеленный ему» сын его Иван скончался[319].

Неизвестно, по каким причинам, — летописи ничего не говорят об этом — в том же 1417 г. Василий Димитриевич приказал брату своему Юрию воевать Заволочье. Юрий послал туда боярина Глеба Семеновича, который с новгородскими беглецами, Семеном Жадовским и Михаилом Разсохиным, с устюжанами и вятичами опустошил Заволочье до Холмогор, которые пожег, и взял в полон новгородских бояр, Юрия Ивановича и брата его Сампсона. Новгородцы преследовали незваных гостей, отбили у них новгородских бояр и вообще новгородский полон, а другая партия новгородцев сожгла Устюг[320].

Мы упомянули о том, что в 1417 г. умер старший сын Василия Димитриевича, «зело превозжеленный» ему Иван, в котором великий князь лишился наследника великокняжеского стола. Но за два года до этого у Василия родился другой сын, именем также Василий, который теперь и должен считаться наследником престола. В 1419 г. Василий Димитриевич хотел под этого Василия, как будущего великого князя, «подписати» младшего брата своего Константина, т. е., говоря современным языком, привести его к присяге на верность своему сыну, как наследнику великокняжеского стола. Константин воспротивился этому. «Несть сия от начала бывало, — сказал он старшему брату, — и ты ныне на мне почто хощешь силу сотворити?» Разгневанный Василий отнял у Константина отчину, отнял все до последней деревни и приказал переловить его бояр. Константин ушел к новгородцам, которые 25 февраля приняли его с великой честью и дали ему города, бывшие прежде за князем Семеном (Лугвением) Ольгердовичем Литовским[321].

В 1420 г. новгородцы чрез бояр Константина Димитриевича и чрез великокняжеского наместника, князя Федора Патрикеевича, заключили с немцами мир на съезде на р. Нарове. Псковичи также были в мире с немцами. Между тем в следующем, 1421 г. Витовт чрез своих послов потребовал, чтобы Псков разорвал мир с немцами. Псковские послы в свою очередь говорили Витовту: «Како нам, княже, по тобе пособити? а на том есме крест целовали, что нам с немцы мир держати, а по тобе не помогати». С этого времени, по замечанию одной летописи, Витовт затаил гнев на псковичей. Вероятно, этим обстоятельством надо объяснять отправку в том же году псковского посольства к великому князю с просьбой дать в князья Пскову Александра Федоровича, князя Ростовского, который и прибыл в Псков 1 апреля 1422 г.[322]

Что касается отношений в это время самого Василия Димитриевича с Литвой, то видно, что он старался устранять всякие поводы к неприязненным столкновениям с ней и поддерживал добрососедские отношения с Витовтом. Так, в 1422 г. Василий Димитриевич отпустил жену с сыном Василием в Смоленск на свидание с Витовтом, а сам в то же время отправился зачем-то в Коломну; вслед за Софьей Витовтовной в Смоленск отправился и митрополит. Но всего очевиднее выражается нежелание Василия Димитриевича ссориться с тестем в его отношениях с псковитянами.

В 1423 г. псковичи чрез своих посадников били челом великому князю, чтобы он «доброе слово послал» за них Витовту; но великий князь «не учини на добро ничего же». В следующем, 1424 г. псковичи опять отправили в Москву послов просить себе князя, так как Александр Федорович Ростовский в предыдущем году выехал из Пскова «и с челядью»; в то же время послы просили Василия Димитриевича, «абы печаловался о Пскове и избавил бы от гнева князя Витовта». Василий послал во Псков князя Федора Патрикеевича, а что касается второй просьбы, то опять великий князь «не учини на добро ничего же». Подобная же просьба с таким же результатом повторилась и в 1425 г. Наконец, на желание Василия сохранить дружественные отношения с Витовтом указывают и его духовные грамоты, в которых он поручает своего сына-наследника попечению прежде всего Витовта. Сам Витовт, как видно, считал отношения свои с великим князем Московским дружественными, и потому-то, когда князь Куидат в 1424 г. пришел к Одоеву на тамошнего князя Юрья Романовича, литовского подручника, Витовт просил у Василия Димитриевича помощи, и хотя последняя не поспела вовремя, тем не менее из двух ханш, взятых в плен, литовские князья, побившие Куидата, одну отправили к Витовту, а другую — к Василию Димитриевичу[323].

Последним актом жизни Василия Димитриевича было примирение его с Новгородом: он целовал крест Великому Новгороду на том, что отступается от Бежецкого Верха, Волока и Волоцких мест; новгородцы, со своей стороны, отказались «от княжчин [принадлежавших великому князю пошлин] всех, где ни есть»[324].

Василий Димитриевич скончался в феврале 1425 г. и погребен в Архангельском соборе[325]. Он был женат с 1392 г. на дочери великого князя Литовского Витовта Софии[326], от брака с которой имел пятерых сыновей и четырех дочерей[327]: Юрия, Ивана[328], Василия (впоследствии великий князь), Даниила[329] и Семена, Марию, бывшую за московским боярином и воеводой князем Юрием Патрикиевичем, сыном Патрикия Наримонтовича, князя Литовского[330], Василису, бывшую в первом супружестве за Александром Ивановичем Брюхатым, а во втором — за Александром Даниловичем Взметнем, князьями Суздальско-Нижегородскими[331], Анну, в 1411 г. выданную за греческого царевича Ивана Мануиловича Палеолога[332], и Анастасию, бывшую за киевским князем Александром (Олельком) Владимировичем, внуком Ольгерда[333].

Великое княжество Московское

Василий Васильевич Темный

Род. в 1415 г. — ум. в 1462 г

Василию Васильевичу было десять лет, когда умер его отец[334]. Легко было предвидеть, что у юного великого князя будут соперники в лице его дядей, хотя бы он наследовал престол и в более зрелом возрасте: старинные понятия о старшинстве, по крайней мере между самими князьями, были еще не вполне вытеснены новыми понятиями о престолонаследии. Борьбу предвидел еще сам покойный великий князь. Чтобы предотвратить распри, которые могли разгореться после его смерти между его братьями, с одной стороны, и его сыном-наследником — с другой, Василий Димитриевич, как мы видели, еще лет за шесть до своей кончины (в 1419 г.) хотел «привести в целование под Василья» брата своего Константина, который расценил это требование старшего брата как нововведение и насилие с его стороны и не дал присяги, за что и был лишен удела[335]. Что касается старшего дяди юного великого князя, Юрия Димитриевича, то Василий Димитриевич считал его, кажется, уже совсем неблагонадежным: в духовной грамоте он поручает сына своего опеке супруги, а последнюю вместе с сыном поручает попечениям прежде всего великого князя Литовского Витовта и братьев Андрея и Петра Димитриевичей; но о Юрии нет в грамоте и помину, как и о Константине[336]. Юрий находил оправдание своим притязаниям на великокняжеский стол не только в старинных понятиях о старшинстве, но и в завещании отца. Димитрий Иванович Донской в своем духовном завещании, с целью устранить Владимира Андреевича Храброго от домогательства великокняжеского стола, сделал такую оговорку: «А по грехом отымет Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел, а того уделом [т. е. уделом следующего за Васильем сына] поделит их моя княгиня»[337]. Здесь, как мы уже говорили выше, Димитрий Иванович имел в виду бездетную кончину Василия, который в то время еще не был женат; в противном случае он не сделал бы такого распоряжения, по которому детям Василия, если бы таковые появились, не оставалось бы ничего, никакого надела. Но Юрий основывался, очевидно, не на внутреннем смысле завещания, а на букве его, хотя, может быть, внутренно и сознавал всю необосновательность своих притязаний.

Тотчас после смерти Василия Димитриевича митрополит Фотий послал в Звенигород своего боярина — звать Юрия Димитриевича в Москву, конечно, как на погребение умершего брата, так, надо полагать, и для присяги новому великому князю. Юрий, конечно, догадывался об этом, даже боялся, может быть, западни, а потому не только не явился в Москву, но и убрался от нее подальше — уехал в Галич, и здесь вполне обнаружились его явно враждебные Василию замыслы: из Галича он отправил в Москву послов, по выражению летописи, «с грозами» и требовал перемирия до Петрова дня. Время перемирия он употребил на собрание рати; а когда это дело было окончено, стал готовиться к походу на Москву. Бояре и ближайшие советники Василия, в свою очередь, не дремали: они собрали огромное ополчение, при котором находились и остальные дяди великого князя, и пошли к Костроме. Юрий со всеми людьми своими бежал от этого ополчения в Нижний Новгород; за ним был послан в погоню Константин Димитриевич; Юрий ушел за р. Суру, к которой подошел и Константин. Но последний не преследовал брата дальше из-за невозможности будто бы переправиться чрез реку и возвратился в Москву. По уходу Константина Юрий вернулся в Нижний Новгород, а отсюда пошел в Галич. Из Галича он отправил в Москву послов просить перемирия на год. Великий князь, посоветовавшись с митрополитом, матерью, дядями и дедом Витовтом, а также и с боярами своими, в июне того же 1425 г. просил митрополита Фотия отправиться в Галич для заключения не перемирия, а мира. Юрий Димитриевич, говоря современным языком, при встрече митрополита хотел сделать внушительную для москвичей демонстрацию: он собрал из своих городов, сел и деревень множество людей и расставил их по загородной горе, где должен был ехать митрополит. Фотий, по въезде в Галич, пошел прямо в соборную церковь Преображения Господня помолиться, а после молитвы, выйдя из храма и окинув взором громадное стечение народа, сказал Юрию: «Сыне, князь Юрьи! не видах столко народа во овчих шерстях, — вси бо бяху в сермягах». Юрий, замечает летописец, хотел похвастаться тем, что у него много людей, «святитель же в глумление сих вмени себе». Затем митрополит обратил к Юрию речь о мире, но тот мира не хотел, а настаивал только на перемирии. Фотий в гневе уехал из города, никому не дав благословения. Летописи передают, что тотчас по отъезде митрополита начался мор на людей. В страхе от постигшего Божия наказания Юрий сел на коня и догнал митрополита за озером в селе Пасынкове (теперь Сынково) и со слезами умолил его возвратиться в город. Фотий благословил князя, город и граждан, и мор прекратился. Что же касается заключения мира, то Юрий по этому делу послал к великому князю боярина своего Бориса Галицкого и еще Даниила Чешка, которые и заключили мир с великим князем. По мирному договору Юрий обязывался не искать великокняжеского стола самолично, а только чрез хана; и который из князей по этому договору будет пожалован в Орде великим княжением, тот и будет великим князем Владимирским, Великого Новагорода и всей Руси[338].

Между тем Витовт начинает тревожить отчину великого князя, Псковскую землю. В 1426 г. он подошел к Опочке; с ним были, как передает летопись, земли: Литовская, Ляшская, Чешская и Волошская, а также и «татары его»; кроме того, у царя Махмета он выпросил двор его (вероятно, его личную стражу, конвой). Жители Опочки придумали хитрость: они сделали на пути к городу мост, который слабо держался на веревках, а под мостом набили множество кольев острыми концами вверх. Когда неприятель, ничего не подозревая, во множестве бросился чрез мост к городу, жители Опочки подрезали веревки: мост обрушился, враги падали на острые колья, а многие из них взяты были живыми, и с ними поступили даже для тогдашнего времени слишком грубо и варварски: на глазах Витовта с пленных сдирали кожу, «а у татар резаша…[339] и в рот влагаху им паругающеся». Витовт отступил к г. Вороначу, где, по известию летописи, разразилась до того страшная гроза, что князь, держась за шатерный столб, постоянно выкрикивал: «Господи помилуй!», думая, что вот-вот разверзнется земля и пожрет его. Тем временем псковичи послали посадника своего с боярами в Москву просить великого князя, чтобы он ходатайствовал о Пскове перед своим дедом Витовтом. Зимой бояре Василия Васильевича пришли в Псков и отсюда вместе с псковскими посадниками и боярами, захватив с собой плененных литовцами псковичей, которых Витовт, уходя от Опочки, отдал на поруки псковским посадникам, отправились к Витовту. Московские послы от имени великого князя говорили Витовту: «Что ради ты тако чинишь чрез докончание? Где было тебе быти со мною за един, и ты мою отчину воюешь и пусту творишь!» В то же время псковичи кланялись Витовту 3000 рублей. Литовский князь, принимая во внимание ходатайство своего внука, взял только одну тысячу и ушел домой[340]. Это было уже в 1427 г. В следующем, 1428 г. псковичи просили себе князя у Василия, и к ним назначен был князь Александр Федорович Ростовский. Витовт, однако, не думал оставить в покое ни Пскова, ни Новгорода; он даже добился того, что Василий Васильевич целовал ему крест на том, что не будет помогать ни Новгороду, ни Пскову[341].

Выше мы уже говорили о заключенном дядей и племянником (Юрием и Василием) мире, по которому Юрий Димитриевич обязывался искать великое княжение не самолично, а чрез хана, т. е. отдать решение спорного дела на волю хана. Очевидно, такой мир был непрочен: можно было постоянно ожидать, что при таких условиях одна из сторон, у которой будет надежда на успех, постарается если не уничтожить, то смирить противника, не обращаясь к хану, решения которого московские князья давно уже трактовали как пустую формальность, нужную, может быть, для мелких князей и излишнюю для себя. Не было ли каких-нибудь угрожающих действий со стороны Москвы по отношению к Юрию? По крайней мере, ни тот ни другой из князей по заключении мира в 1425 г. не думал ехать к хану для решения спора о великокняжеском столе; напротив, Юрий, как будто вынужденный каким-то внешним давлением, в 1428 г. заключил с Василием невыгодный для себя договор, в котором он называется по отношению к племяннику младшим братом. По этому договору Василий Васильевич не вмешивается в удел Юрия, Галич и Вятку, а Юрий не вступает в отчину Василия, Москву, Коломну, а также Нижний Новгород, Муром и другие его примыслы, — также во владения младших братьев, чем их благословил отец или что они сами приобрели и приобретут; Юрий обязывается также не принимать к себе московских служебных князей, которые — в противном случае — лишаются своих отчин; великий князь, со своей стороны, обязуется оборонять Юрия от врагов и т. д.[342]

Последнее обязательство Василий Васильевич в следующем, 1429 г. оправдал на деле. К Галичу подступили татары, но, не сумев взять города, повоевали только окрестные волости; на Крещение они подошли к Костроме и взяли ее; за ней взяли еще Плес и Лух и по Волге ушли назад. Услышав об этом, Василий Васильевич послал на татар Андрея и Константина Димитриевичей с воеводой Иваном Димитриевичем, которые гнались за татарами до Нижнего Новгорода, но, не настигнув их, вернулись домой; другие же воеводы, Федор Константинович Добрынский и князь Федор Давидович Стародубский-Пестрый, нагнали татар за Нижним Новгородом: часть последних была побита, другая — бежала, а полон их остался в руках победителей[343].

В Литве в это время готовились к невиданному торжеству: в 1430 г. Витовт приглашал к себе в Троки соседних владетельных государей на пир, так как хотел, по совету римского цезаря, возложить на себя королевскую корону. На пиру у Витовта были великий князь Василий Васильевич с митрополитом Фотием, князья Тверской и Рязанский, князья Одоевские, Мазовские, хан Перекопский, волошский господарь-изгнанник, послы греческого императора, великий магистр Прусский, ландмаршал Ливонский и польский король Ягайло. Польские магнаты, проведав о намерениях Витовта, исполнение которых вело к обособленному от Польши, вполне самостоятельному существованию Литвы, старались всеми мерами расстроить планы хитрого литвина: они подняли против него папу, перехватили посольство к нему от римского императора в надежде отнять корону, которую, как они предполагали, император посылал с этим посольством Витовту и пр. После гомерических пиршеств, происходивших в Троках и Вильне, гости разъехались, а Витовт, благодаря энергическому противодействию его планам со стороны магнатов, не достиг желанной цели. В том же году он скончался, и Литовский великокняжеский стол занял брат Ягайла, Свидригайло[344].

Следующий, 1431 год был беспокойным годом для Москвы вообще и для самого великого князя в частности. Неизвестно, по каким побуждениям в этом году великий князь посылал воеводу своего князя Федора Давидовича Пестрого против волжских и камских болгар. Поход был удачен. Еще раньше этого похода Юрий Димитриевич прислал к великому князю мирную грамоту 1428 г. вместе со складной грамотой[345]. Князьям-соперникам оставалось теперь только отправиться в Орду и отдать спорное дело на решение хана. В день Успения Пресвятой Богородицы после молебнов и раздачи милостыни по монастырям великий князь, отобедав на лугу напротив Симонова монастыря, отправился в Орду в сопровождении умного, ловкого и хитрого дипломата того времени, боярина Ивана Димитриевича Всеволожского. Юрий отправился в Орду позднее, в конце первой середины сентября[346]. В Орде Василия и его боярина взял к себе доброжелатель их, враг Юрия, московский дарага Миньбулат[347], который держал в то время галицкого князя в великой истоме. Но и у Юрия в Орде нашелся покровитель — ордынский князь Ширин-Тегиня, который силой взял Юрия у Миньбулата и ушел с ним на зимовку в Крым, обещая выхлопотать для него великокняжеский стол. Хитрый Всеволожский, пользуясь отсутствием Васильева соперника, пустил в ход все свое дипломатическое искусство, чтобы обеспечить успех за Василием Васильевичем. Он говорил ордынским князьям (Айдару, Миньбулату и другим): «Сеи ли, господине, ваше печалование к царю и верное ваше слово о нашем государе великом князе, что не может царь ис Тегинина слова выступити мимо всех вас, но по его слову дати великое княжение князю Юрию; и коли царь по его слову так учинит, а в вас тогда что будет? князь Юрий князь велики будет на Москве, а в Литве князь велики побратим его Швитригайло, а Тегиня в Орде и в царе волен, не млови в вас». Такими словами Всеволожский, по выражению летописи, «яко же стрелою уязви сердца их» и добился того, что упомянутые князья выпросили у хана приказ — убить Тегиню в случае его попытки ходатайствовать за Юрия. Весной 1432 г. Тегиня возвратился из Крыма и узнал об этом приказе от ханского постельничего, а потому и не решался предпринять хоть что-либо в пользу Юрия. Между тем Махмет приказал разобрать дело князей. Василий Васильевич искал великокняжеского стола «по отчеству и по дедству», а Юрий на основании летописцев (иначе, по старинным понятиям о старшинстве) и мертвой (духовной) грамоты отца своего. Для хана при других обстоятельствах доводы Юрия могли бы показаться весьма убедительными. Но здесь выручает Василия боярин Всеволожский; он так говорил хану и князьям его: «Государь вольный царь! ослободи молвити слово мне, холопу великого князя. Наш государь великий князь Василей ищет стола своего великого княжениа, а твоего улусу, по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем[348] и ярлыком, а се твое жалование пред тобою; а господин наш князь Юрий Дмитреевич хочет взята великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованию, волного царя; а ты волен в своем улусе, кого восхощешь жаловати — на твоей воли, а государь наш князь великий Василей Дмитреевич великое княжение дал своему сыну великому князю по твоему жалованию волного царя; а уже, господине, который год седит на столе своем, а на твоем жаловании, тебе, своему государю, водному царю, правяся, а самому тебе ведомо». Хану, как видно, понравилась льстивая речь Всеволожского: он отдал великое княжение Василию и приказал Юрию вести коня под его соперником (в знак покорности); но Василий Васильевич не хотел бесчестить дядю. Впрочем, и хан не хотел слишком уж обидеть Юрия и придал к его отчине Дмитров, бывший удел Юриева брата Петра, умершего в 1428 г.[349] Из Орды Василий Васильевич возвратился в Москву с царевичем Мансыр-Уланом, который там же, в Москве, и посадил его на великом княжении[350]. Юрий вернулся в свой Звенигород, а оттуда пошел во вновь пожалованный ему Дмитров. Но опасаясь жить поблизости с великим князем, он вскоре ушел в Галич, а Василий Васильевич взял Дмитров себе, выгнав из него Юриевых наместников[351].

Ханское решение спора между племянником и дядей, конечно, не могло удовлетворить последнего. Юрий рано или поздно, раз решившись оспаривать права племянника, должен был при благоприятных обстоятельствах возобновить попытки занять великое княжение. Обстоятельства сложились так, что галицкий князь возобновил эти попытки раньше, чем, может быть, сам того желал.

Иван Димитриевич Всеволожский, благодаря которому дело Василия было выиграно в Орде, надеялся (как и сам Василий обещал это, будучи, кажется, еще в Орде), что за оказанные им услуги он породнится с великим князем: «О сем слово бысь с великим князем». Князья часто роднились посредством браков со своими боярами, так что нет ничего удивительного в том, что Всеволожский мечтал о родственных связях с великокняжеским семейством. Но мать великого князя Софья Витовтовна, а может быть, и сам Василий не желали этого брака: их выбор падал на дочь Ярослава Владимировича, внучку Владимира Андреевича Храброго и Марии Голтяевой. Василий в 1432 г. обручился с Ярославной, а в следующем, 1433 г. 8 февраля сыграна была свадьба. Оскорбленный Всеволожский в том же году ушел к дяде Василия, Константину Димитриевичу, в Углич, оттуда — в Тверь, а из Твери — в Галич к Юрию Димитриевичу, которого начал подговаривать к войне с Василием. К этому присоединилась еще известная история с сыном Юрия Василием Косым, с которого на брачном торжестве великого князя Софья Витовтовна сорвала драгоценный пояс, некогда принадлежавший великокняжескому семейству и нечистыми путями перешедший в семью Юрия Димитриевича. Василий Косой с братом Димитрием Шемякой бежали из Москвы в Галич, ограбив по пути Ярославль. Юрий уже готов был к походу, когда его дети прибыли из Москвы. Великий князь узнал о намерениях дяди от своего ростовского наместника Петра Константиновича, только когда Юрий с детьми и боярином Всеволожским был уже в Переяславле. При таких неожиданных обстоятельствах Василий Васильевич, естественно, не успел приготовиться к отпору врага, а потому послал к Юрию послов с предложением мира. Юрий, находившийся тогда у Троицкого монастыря, не принял предложения, главным образом, благодаря Всеволожскому, который «не дал о миру ни слова молвити», вследствие чего «бысь межи обоих бояр [т. е. Васильевых и Юриевых] брань велика и слова неподобный», так что послы Василия возвратились в Москву «бездельнии», т. е. ничего не достигнув[352]. Собрав, сколько можно, ратных людей и московских жителей, Василий выступил навстречу дяде. В апреле 1433 г. дядя и племянник сошлись на берегу Клязьмы в 20 верстах от Москвы. Нестройные полки Василия не выдержали боя, а от простых москвичей никакой помощи не было, «мнози бо от них пияни бяху, а и з собою мед везяху, чтоб пити еще». Прибежав в Москву, Василий захватил с собою мать и жену и поспешно уехал в Тверь, а оттуда в Кострому. Юрий послал детей искать великого князя, и те сообщили отцу, где он находится. Тогда новый великий князь Московский вместе со своими детьми сам пошел к Костроме и захватил там племянника. Василий Васильевич с плачем бил челом дяде, который, по представлению любимца своего, боярина Семена Морозова, не обращая внимания на сильный ропот Всеволожского и других бояр, дал племяннику в удел Коломну, куда после прощального пира, богато одарив, и отпустил его со всеми его боярами. Василий, прибыв в Коломну, начал созывать к себе московских людей. Князья, бояре, воеводы, дворяне и слуги «от мала и до велика» начали отходить от Юрия к его племяннику, «понеже не любо им бысь всем на любовника княже — Юрьева, на Семена Морозова». Дети Юрия, Василий Косой и Димитрий Шемяка, видя, что от их отца все уходят, и считая виновником такого оборота дел боярина Морозова, не постеснялись убить последнего в самом великокняжеском дворце и бежали в Кострому. Юрий же, видя непрочность своего положения в Москве, приглашал Василия на великокняжеский стол, говоря, что сам уйдет в Звенигород. Придя в Москву, Василий заключил мир с дядей. По мирному договору Юрий обязывался за себя и за своего младшего сына, Димитрия Красного, не принимать к себе и не дружить с двумя старшими сыновьями, не помогать им, возвратить Василию не только великое княжество во всей целости, но и г. Дмитров с ханскими на него ярлыками, вместо которого получал Бежецкий Верх, — а также возвратить все награбленное и всех пленных, что было награблено и взято в плен во время последних усобиц. На стороне Василия в этом договоре стояли Константин Димитриевич, Иван и Михаил Андреевичи Можайские и Василий Ярославич Боровский. После этого Юрий ушел в Звенигород, а оттуда — в Галич. Иван Всеволожский, по некоторым известиям, был схвачен по приказанию Василия Васильевича и казнен, а села его взяты в великокняжескую казну[353]. Василию Васильевичу теперь можно было направить силы в одну сторону, на Юрьевичей, так как с другими князьями, Иваном и Михаилом Андреевичами Можайскими и Василием Ярославичем Боровским, он находился в мире. Не теряя времени, великий князь в том же 1433 г. послал воеводу своего князя Юрия Патрикеевича и двор свой к Костроме на детей Юрия, которые засели там с вятчанами и галичанами. Бой произошел на берегах р. Куси; войска великого князя были побиты, а воевода взят в плен. Здесь оказалось, что Юрий Димитриевич нарушил договор, так как в этой битве участвовали и его полки. Василий Васильевич, желая наказать дядю за вероломство, с сильной ратью подступил к Галичу и сжег его, а людей увел с собой. Юрий бежал на Белоозеро, а после ухода Василия опять прибыл в Галич, куда звал и детей своих с вятичами, готовясь идти на племянника. Весной 1434 г. (в Лазареву субботу) враги встретились в Ростовской области. Войска Василия опять были разбиты; сам он бежал в Новгород, куда прибыл, по некоторым летописным известиям, 1 апреля и принят был с подобающею честью, а помогавший ему князь Иван Андреевич Можайский вместе с матерью бежал к тверскому князю, за которым была сестра его Анастасия. Из Новгорода Василий Васильевич посылал своего боярина Андрея Федоровича Голтяева в Тверь к князю Ивану Можайскому, прося не отступать от него. «Господин государь, — уклончиво отвечал Иван Андреевич, — где ни буду, а везде есми твой человек; но чтоб и ныне вотчины не потеряти, да матка бы не скиталася по чужей отчине, а всегда есми твой». Но князь Можайский хорошо видел, на какой стороне перевес, и, соблюдая личные интересы, ушел к Троицкому монастырю и пристал здесь к Юрию Димитриевичу. Отсюда союзники пошли к Москве. В среду на Светлой неделе (31 марта; Пасха была 28 марта) Юрий, без труда заняв Москву, овладел великокняжеской казной, пленил великих княгинь и отправил их в Звенигород. Между тем Василий Васильевич из Великого Новгорода ушел чрез Мологу и Кострому в Новгород Нижний (по другим известиям — в Тверь), Юрий Димитриевич послал на него в Нижний Новгород детей своих, двух Димитриев, и великий князь, не видя возможности устоять против братьев, хотел уже бежать в Орду, но тут его остановило неожиданное обстоятельство. Будучи уже на пути к Нижнему, во Владимире, Шемяка и Красный получили известие о внезапной кончине отца. Старший брат их, Василий Косой, извещая о смерти отца, извещал их и о своем здоровье, и о занятии им великокняжеского стола. «Если Бог не восхотел, чтобы княжил отец наш, то тебя мы и сами не хотим», — отвечали братья и пригласили из Нижнего Новгорода Василия Васильевича на великокняжеский стол. Князья, примирившись, все трое пошли к Москве; Василий Косой, покняжив один месяц, бежал чрез Ржеву в Новгород, а оттуда — в Кострому, разграбив по пути Бежецкий Верх и Заволочье. Таким образом, Василий Васильевич опять занял великокняжеский стол, дав Шемяке удел своего умершего дяди Константина Димитриевича, Углич и Ржеву, а брату его — Бежецкий Верх; но по-прежнему удержал за собой Дмитров и удел Косого, Звенигород; кроме того, Шемяка обязался не вступать в Вятку. Но старший Юрьевич не хотел уступать Василию: в следующем, 1435 г. он двинулся из Костромы на великого князя с большими силами; 6 января противники встретились между Ростовом и Ярославлем у Косьмы и Дамиана, на р. Которосли. В жестокой битве Косой был разбит и бежал в Кашин, откуда, собравшись с силами, пошел на заставу (гарнизон) великого князя к Вологде, где пленил Васильевых воевод, Федора Михайловича Челядню, Андрея Федоровича Голтяева и др., а также многих «дворян великого князя». Придя от Вологды в Кострому, он призвал к себе вятичей, очевидно намереваясь опять идти на великого князя или ожидая нападения со стороны последнего. Великий князь действительно пошел к Костроме и остановился в углу, образуемом левым берегом Волги и правым р. Костромы, которая, таким образом, разделяла врагов и не допускала их до битвы. Они заключили мир, по которому великий князь дал Василию Юрьевичу Дмитров; Косой признал Василия Васильевича старшим братом, обязался не брать великого княжения, хотя бы его давали ему татары, вернуть великокняжескую казну, взятую им при выезде из Москвы, и казну Константина Димитриевича; наконец, не принимать к себе тех гостей-суконников, которые поднимали крамолу на великого князя и мать его и ушли во время их распрей из Москвы в Тверь[354].

Но пока оставим Василия Косого и обратимся к Новгороду и Пскову и посмотрим, в каких отношениях был с ними Василий Васильевич.

Кажется, борьба с галицкими князьми заставляла великого князя делаться более уступчивым, по крайней мере на словах, по отношению к Новгороду, чем его предшественники. Так, зимой 1435 г. Василий Васильевич и представители Новгорода целовали крест на том, что великий князь отступается от Бежецкого Верха, от волостей на Дамском Волоке и на Вологде, а новгородцы отступаются от княжчин, где бы они ни были. При этом условлено было выслать с обеих сторон в Петров день бояр «на развод земли». Но великий князь в условленное время бояр не выслал, «ни отчины новгородский нигде же не отведе новгородцем, ни неправы не учини»[355]. Что касается Пскова, то контакты его с великим князем в рассматриваемое время были только по поводу просьб псковичей о назначении к ним князя. В 1434 г. из Пскова выехал князь Александр Федорович Ростовский. В том же году в Псков прибыл из Литвы зять его, князь Владимир Данилович. Чрез два года, т. е. в 1436 г., осенью туда же явился из Риги литовский подручный князь Иван Баба, кажется, в надежде остаться там. Но, прожив здесь до середины зимы, он уехал к великому князю на службу. Зимой того же года в Псков приехал князь Борис Васильевич, сын князя Василия Семеновича Шуйского, и сказал, что прибыл наместником от великого князя (которому приходился троюродным братом), так что Владимир Данилович должен был уступить ему княжеский двор. Но, как видно, он почему-то не нравился псковичам, так как последние в том же году отправили к великому князю посольство с просьбой дать им в князья Владимира Даниловича. Просьба была удовлетворена, и князь Борис должен был выехать из Пскова, «занеже он пролгался». Не обманывал ли он псковичей, говоря, что приехал от великого князя? Или, может быть, он пролгался относительно Пскова, представляя псковские дела великому князю в ложном свете, о чем последний мог узнать от послов[356]?

Выше мы сказали, что по мирному договору, заключенному великим князем с Василием Косым на берегах Костромы, последний получил г. Дмитров, куда и отправился. Это было в 1435 г. в начале весны. Пробыв в Дмитрове месяц, Юрьевич уже в следующем, 1436 г. пошел в Кострому, а великому князю послал «розметныя» грамоты (грамоты о разорвании мира). Пробыв в Костроме до того, как установился зимний путь, Косой пошел в Галич, а отсюда в Устюг, который, после 9-недельной стоянки под ним, взял тамошнего великокняжеского воеводу, князя Глеба Ивановича Оболенского, и десятильника ростовского владыки повесил, многих устюжан перебил и перевешал. Между тем брат его Димитрий Шемяка, собираясь жениться, приехал в Москву звать великого князя на свадьбу. Великий князь, подозревавший Шемяку — и, как показывают последующие события, не совсем безосновательно, — в соучастии с Косым, приказал схватить его и отправить в Коломну. Что же касается Косого, то он весной пошел от Устюга на великого князя; с ним были вятичи и двор Шемяки. Великий князь и шедшие с ним князья: меньшой из Юрьевичей, Димитрий Красный, князь Иван Андреевич Можайский и недавно прибывший из Пскова в Москву князь Друцкий Иван Баба, встретили Василия Косого в Ростовской области у Святого Покрова в Скорятине. Косой, желая «искрасти» великого князя, применил хитрость: просил перемирия до утра следующего дня; великий князь согласился и, пользуясь этим временем, распустил свои полки по окрестностям, говоря современным языком, на фуражировку. Этим-то обстоятельством и воспользовался Косой: он двинул свои полки на великого князя, которого успели, впрочем, известить об этом. Василий Васильевич разослал гонцов по всем своим станам, а сам схватил трубу и начал давать сигналы к сбору. Полки его собрались и выступили навстречу неприятелю: войска Косого были разбиты и обращены в бегство; один из московских воинов, преследовавших неприятеля, узнал Косого, нагнал его и начал кричать о подмоге; на этот крик прискакал князь Иван Баба, и Косой был взят живым; его привели к великому князю, который отправил его в Москву, где он вскоре был ослеплен. По прибытии в Москву Василий Васильевич позвал к себе Шемяку, которому во время похода на Косого дозволено было свободно, но безвыездно и под присмотром, жить в Коломне. Великий князь теперь «пожаловал его», отпустил его в отчину его, заключив с ним новый договор, не отличающийся, впрочем, ничем от прежнего[357].

Вражда между двоюродными братьями на время прекратилась. Мы увидим даже, что Василий Васильевич отправляет Шемяку на ратные дела.

С 1428 г., когда татары нападали на Галицкую область (взяли Кострому, Плес и Лух), до 1437 г. включительно ордынцы не беспокоили московских владений. Но в 1438 г. великий князь сам бестактно поступил с изгнанным из Орды ханом и тем навлек на себя много бедствий. Осенью упомянутого года хан Улу-Махмет, изгнанный из Орды братом своим Кичи-Махметом, пришел к русской границе и засел в г. Белёве. Василий Васильевич послал на него свои полки под началом Юрьевичей, Шемяки и Красного. По пути к Белёву ратные люди вели себя как разбойники: грабили своих же, мучили людей, добиваясь от них пожитков, убивали скот и отправляли домой «и неподобная и скверная деяху». Улу-Махмет при сравнительной малочисленности у него людей не осмелился выступить против многочисленной московской рати; он отдавался на волю русских князей, но те не приняли его предложения и на следующий день пошли к городу, около которого и произошел бой. Татары не выдержали боя и обратились в бегство; русские преследовали их до самого города, а двое удальцов, князь Петр Кузминский и какой-то Семен Волынец, увлеклись даже за татарами до половины города, но за это удальство поплатились головами. На другой день боя хан выслал к русским князьям зятя и с ним несколько татарских князей, чрез которых предлагал сына своего Мамутека, а князья — своих детей в заложники, и притом с обещанием, что в случае занятия им ханского престола он будет оберегать Русскую землю и, пока жив, не будет присылать на Русь ни за выходом, ни за чем-либо иным. Василий Иванович Собакин и Андрей Федорович Голтяев, высланные для переговоров, не согласились и на эти предложения; тогда татарские князья сказали русским воеводам: «Если не хотите этого, то посмотрите назад!» Те обернулись и увидели москвичей в беспорядочном бегстве. Дело в том, что литовский князь послал на помощь русским мценского воеводу Григория Протасьева, который, предавшись Улу-Махмету, советовал русским пока не вступать в бой с ханом, обещая быть с ними заодно, а сам между тем послал сказать Улу-Махмету, чтобы он напал на русские полки. Татары разбили русских и обратили в бегство: много пало людей, пали, между прочим: князь Федор Тарусский, князь Андрей Стародубский, Иван Кузминский и др. Этот бой происходил 5 декабря[358].

Несмотря на победу, одержанную исключительно благодаря измене Протасьева, Махмет, конечно, не мог считать себя в безопасности на русской границе, а потому через Мордовскую землю ушел к берегам Волги и остановился у Нижнего Новгорода. Отсюда-то, в 1439 г., он устремился на Москву. Великий князь не успел собрать полков, а потому ушел за Волгу, оставив в Москве князя Юрия Патрикеевича. 3 июля Махмет подошел к Москве, стоял здесь десять дней, пожег посад, но города не смог взять. Наделав под Москвой много зла, он пошел домой и по пути сжег Коломну[359].

Теперь, пока Шемяка не предпринимал ничего против Москвы, а татары ушли восвояси, великий князь опять обратился к Новгороду. Мы видели, что в 1435 г. Василий Васильевич заключил с Новгородом договор, по которому отступался от захваченных его предшественниками новгородских волостей, а новгородцы отказывались от княжчин. Но великий князь был уступчив, кажется, потому, что, находясь в распре с Юрьевичами, не мог направить свои силы исключительно в одну сторону. Что уступчивым его заставила быть нужда, видно из того, что, когда опасность, угрожавшая со стороны Юрьевичей, миновала, он не думал исполнить договор. Несмотря на это, до ссоры, однако, дело не дошло. В 1437 г. великий князь посылал даже в Новгород князя Юрия Патрикеевича, и новгородцы не оказали ему никакого противодействия[360]. Года четыре спустя (в 1441 г., зимой) без всякой видимой причины Василий Васильевич «възверже нелюбовь на Великий Новгород»: прислал к новгородцам складную грамоту и двинулся с ратью на Новгородскую землю. Из Торжка он послал поднимать и псковичей на Новгород. Псковичи не противоречили: сложили к Новгороду крестное целование и начали опустошать Новгородскую землю от литовского рубежа до немецкого на 300 верст в длину и на 50 в ширину «и пакости сотворила не мало», по выражению новгородского летописца. В этом походе участвовали и тверские рати под началом двух воевод, Александра Романовича и Карпа Федоровича. Новгородцы в свою очередь вместе с заволочанами опустошали земли великого князя. Но не под силу было новгородцам бороться с сильным московским князем: под г. Демон, где стоял Василий Васильевич, они послали послов — владыку Евфимия, посадников и бояр — и купили мир за 8000 рублей с обязательством давать оброки и пошлины по старине. Великий князь заключал договор как от себя, так и от псковичей. Новгородцы твердо держали мир и не поддавались искушениям. Так, в 1445 г. Казимир склонял их отложиться от великого князя на его сторону, но те не согласились[361].

В следующем, 1442 г., неизвестно по каким причинам, Василий Васильевич «взверже нелюбие» на Шемяку и пошел на него к Угличу; Шемяка бежал в Бежецкий Верх «и много волостям пакости сотвори». Отсюда он послал предложение новгородцам принять его на всей воле их. «Хочешь, князь, приезжай к нам, — отвечали новгородцы, — а не хочешь, как тебе угодно». Вероятно, такой ответ не совсем понравился Шемяке, так как он не пошел в Новгород. Набрав разного сброда, он пошел к Москве на великого князя. С ним был литовский князь Александр Чарторыйский, недавно убивший совместно с братом Иваном великого князя Литовского Сигизмунда. На этот раз врагов успел примирить троицкий игумен Зиновий[362]. Только что упомянутый князь Чарторыйский каким-то образом вошел в доверие к великому князю, который в неделю сыропустную 1443 г. (Пасха была 21 апреля) отправил его своим наместником в Псков. Месяцев через пять (25 августа) в Псков прибыли от Василия послы и «поручили» Псковское княжение Чарторыйскому, который по этому случаю целовал крест как великому князю, так и Пскову[363].

С того же 1443 г. великому князю приходится сталкиваться то с татарами, то с литвой. Зимой названного года в Рязанскую землю ворвались татары с царевичем Мустафой. Забрав большой полон, Мустафа ушел в степь и там продавал пленных тем же рязанцам. Зима была снежная, холодная, с вихрями — так что в открытом поле Мустафе трудно было держаться, почему он постарался примириться с рязанцами и перешел в Рязань на зимовку. Узнав об этом, великий князь послал на татар сильную рать под началом князя Василия Оболенского и Андрея Федоровича Голтяева. С этими воеводами шла и мордва на лыжах, потом к ним пристали рязанские казаки и толпы пеших ратных людей также на лыжах с сулицами, рогатинами, саблями, топорами и даже ослопами (дубинами). Рязанцы тем временем постарались удалить Мустафу из города. Великокняжеская рать встретилась с татарами на р. Листани, и тут произошел отчаянный бой. Татары не могли действовать обледеневшими луками, но тем не менее живыми в руки врага не давались и отчаянно резались с русскими. Однако последние взяли верх: много татар побито, много взято в плен; в числе убитых был и царевич Мустафа[364].

Года через два (в 1445 г. после Крещения) Махмет из Нижнего Новгорода (старого) ходил к Мурому, где находился сам великий князь, с которым были Шемяка, Иван и Михаил Андреевичи Можайско-Верейские и Василий Ярославич Боровский. Одна из летописей замечает, что тогда били татар по селам, а другая говорит, что против Махмета выступил великий князь, и тот «возвратися бегом в Новгород старой»; наконец, третья летопись говорит, что воеводы великого князя, который и сам выходил против хана, преследовали татар и побили их под Муромом, у Гороховца и в старом Нижнем Новгороде, куда бежал Махмет[365]. Как бы то ни было, татарам дан был надлежащий отпор. Великий князь, надо полагать, находился в серьезном затруднении, так как со стороны татар он постоянно должен был ожидать набегов, на что указывает его пребывание то в Муроме, то во Владимире. Эти затруднения усиливались еще тем, что в том же 1445 г. против него начинает враждебно действовать Литва. Литовский князь, как мы уже упоминали выше, старается, хоть и безуспешно, склонить Новгород на свою сторону[366]. Как бы в ответ на это великий князь послал двух царевичей на литовские города: Вязьму, Брянск и др.; с огнем и мечом прошли эти царевичи едва не до самого Смоленска и возвратились с большим полоном. Литва не хотела оставаться в долгу: великий князь Литовский послал свои войска к Можайску; числом 7000 человек литовцы подходили к Козельску и Калуге, но ничего не могли сделать этим городам и ушли к Суходрову. Жители Можайска в количестве 100 человек с воеводой своим, князем Суздальским Андреем Васильевичем Лугвицей, вышли против литовцев; столько же собралось и жителей Вереи; наконец, 60 человек вышло из Боровска. Князья названных городов, Иван и Андрей Михайловичи и Василий Ярославич, как мы видели, помогали в то время великому князю против Улу-Махмета. Незначительные русские силы встретились с литовцами у Суходрова, где и произошел бой, в котором пал среди прочих и Андрей Лугвица; много русских взято было в плен; литвы пало 200 человек[367].

Зимой 1438 г., как мы видели, Улу-Махмет ушел из Белёва к Волге; он взял в Нижнем старый город, иначе — старые укрепления, но не смог взять меньшего города — укрепления, построенного Димитрием Константиновичем, тестем Донского. Здесь засели и отсиживались от татар нижегородские воеводы, князь Федор Долголядов да Юшка (Юрий) Драница. Прогнанные от Мурома, как уже выше сказано, в 1445 г., татары бежали опять к Нижнему, а великий князь чрез Суздаль и Владимир возвратился в Москву в Великий пяток (в 1445 г. Пасха была 28 марта). Вскоре в Москву пришло известие, что Улу-Махмет послал на великого князя своих сыновей Мамутяка и Ягуба. Василий Васильевич с своими полками выступил им навстречу. В Юрьев «прибежали» к нему нижегородские воеводы, которые, находясь в осаде, доведены были голодом до крайности: зажегши город, они ночью бежали. Пробыв Петров день в Юрьеве, великий князь пошел к Суздалю. В это время к нему подошли князья: Иван Андреевич Можайский, Михаил Андреевич Верейский и Василий Ярославич Боровский. 6 июля князья остановились на р. Каменке близ Суздаля, недалеко от Евфимиева монастыря, и начали готовиться к бою. В этот день великий князь ужинал у себя и вместе с князьями и боярами пировал до глубокой ночи; в тот же вечер подоспели еще некоторые полки. На следующий день, 7 июля, отслушав заутреню, Василий Васильевич хотел еще немного «поопочинуть», как пришло известие, что татары вброд переходят р. Нерль. Полки великого князя приготовились к бою; но воинов было немного, около полуторы тысяч, потому что не все еще собрались: так, например, не подоспел царевич Бердедат, ночевавший с 6 на 7 июля в Юрьеве, а Шемяка ни сам не пришел, ни полков своих не послал. Татар же было три с половиной тысячи. В бою неподалеку от Евфимиева монастыря великокняжеские полки бодро ударили на татар и обратили их в бегство; часть великокняжеских ратных людей преследовала побежденных, но многие разбежались по месту побоища и начали грабить убитых. Последнее обстоятельство испортило все дело: татары, заметив малочисленность преследующих, вдруг повернули назад и ударили на русских; победа осталась за ними: израненный великий князь, князь Михаил Андреевич Верейский и многие другие князья и бояре живьем взяты были татарами; войска московские обратились в бегство; татары преследовали их и многих побили, многих взяли в плен. Царевичи-победители остановились в Евфимиевом монастыре, откуда послали одного татарина в Москву с известием о пленении великого князя, а в доказательство этого татарину дан был для предъявления великим княгиням снятый с Василия Васильевича крест-тельник. В Москве сделался страшный переполох: все думали, что татары придут в столицу, где искали спасения и жители окрестных селений. Сумятица усилилась еще потому, что 14 июля (по Софийской 1-й — 24-го) произошел пожар, истребивший, по преувеличенному, кажется, выражению летописей, весь город. В это смутное время великие княгини — мать и жена Василия — с семейством и своими боярами уехали в Ростов, многие жители также начали выезжать из города. Тогда черные люди, которым нечего было терять, принялись укреплять городские ворота; выезжавших из города брали, истязали и ковали в цепи. Волнение, наконец, улеглось, и оставшиеся в столице жители начали сообща укреплять город и обустраиваться… Между тем татары, простояв под Суздалем три дня, пошли мимо Владимира к Мурому, а отсюда — в Нижний Новгород. В конце августа (25-го) Махмет с детьми своими и со всей Ордой своей пошел к Курмышу, захватив с собой и пленников. Тогда же он послал к Димитрию Шемяке посла Бегича с известием о взятии великого князя в плен. Шемяка, воздав большую честь послу, отправил с ним к хану дьяка Федора Дубенского, который должен был хлопотать о том, чтобы Василия не выпускали из плена. Бегич и Дубенский были уже в Муроме, как Махмету пришло в голову, что посол его убит Шемякой. Благодаря, кажется, этому обстоятельству ускорилось освобождение великого князя из плена. 1 сентября 1446 г., будучи в Курмыше, Махмет и его сын Мамутек утвердили великого князя крестным целованием на том, что он даст за себя и других пленных откуп, и отпустили его в Москву, а с ним князя Михаила Андреевича и др., в сопровождении послов с многочисленной татарской свитой. Чрез два дня по выходе из Курмыша великий князь послал в Москву Андрея Плещеева с сеунчем (известием) к великим княгиням и всем родным о своем освобождении. Между тем Бегич и Дубенский отправились из Мурома к Нижнему Окой, отпустив Плещку Образцова с конями берегом. Тот, встретившись по дороге с Плещеевым и узнав от него об освобождении великого князя, догнал Дубенского и Бегича и передал им слышанную от Плещеева новость. Те возвратились в Муром, где князь Василий Иванович Оболенский схватил и заковал Бегича в цепи. Шемяка, узнав об этом, бежал в Углич. Василий Васильевич, пробыв некоторое время в Муроме, чрез Владимир поехал в Переяславль, где его ожидали мать, жена, сыновья — Иван и Юрий, — князья, бояре и пр. 17 ноября великий князь подъехал к Москве и остановился в Ваганкове (за городом), в доме матери, откуда потом переехал в город, в дом князя Юрия Патрокеевича[368].

Несмотря на счастливый оборот дел Василия Васильевича, враги его не успокоились. Шемяка всеми мерами старался очернить Василия и представить его врагом Руси и тех князей, которых он надеялся привлечь на свою сторону. С великим князем из плена вышло множество татарских князей и простых татар; многим из них он раздал в кормление города и волости. Этих, так сказать, татар-нахлебников великие князья приручали, ласкали и использовали против их же единоплеменников, и за такую политику, кажется, нельзя порицать московских князей. Но враги Василия воспользовались этим и указывали на раздачу волостей и городов татарским выходцам как на оскорбление русских людей. Вероятно, народ был обременен налогами, к чему великого князя могло вынудить обязательство дать откуп Улу-Махмету. И этим враги Василия пользовались и мутили народ. Вот почему мы видим, что в Москве много было недовольных великим князем как между боярами, так и между гостями и даже чернецами; главным между ними выставляется какой-то Иван Старков. Шемяка прежде всего обратился к князю Ивану Можайскому и передал ему (в народе ли ходила такая молва, или сам Шемяка выдумал это, неизвестно), что великий князь выпущен из плена потому, что обещал на крестном целовании отдать Улу-Махмету Московское княжение и все русские города и волости других князей, а сам сесть на Тверском княжении. Деятельными помощниками Шемяки выставляются здесь какие-то Константиновичи — может быть, бояре его. К Шемяке и Ивану Можайскому вскоре пристал и Борис Тверской, которому они сообщили замыслы великого князя, хотя это известие, судя по последующим событиям и поведению Бориса, подвергается сомнению. Эти союзники следили через своих московских сообщников за каждым шагом Василия Васильевича, выжидая удобного случая напасть. Случай такой скоро представился. Василий Васильевич, по примеру своих предшественников, вероятно, в благодарность за избавление из плена, собрался с детьми своими, Иваном и Юрием, поклониться живоначальной Троице и мощам преподобного Сергия. Враги его находились в то время в Рузе, откуда поддерживали связь со своими московскими единомышленниками. Узнав от последних, что Василий с небольшой свитой уехал в Троицкий монастырь, они бросились к Москве и 12 февраля 1446 г. взяли город, который отворили им их соучастники. Обе великие княгини были схвачены, казна великого князя и матери его захвачена, великокняжеские бояре переловлены, а казны их разграблены, ограблены были и многие из граждан.

В ту же ночь Шемяка отправил в Троицкий монастырь своего соучастника, князя Ивана Можайского, со многими его и своими людьми. На следующий день, во время литургии, когда великий князь был в церкви, к Троице прискакал какой-то Бунко с известием, что Шемяка и князь Можайский идут на великого князя. Но Василий не поверил Буйку, как прежде еще перебегавшему на сторону Шемяки, приказал прогнать его с монастырского двора, неподалеку от которого его даже побили сторожевые ратные люди. «Сии смущают нас, — говорил Василий Васильевич по поводу известия Бунка, — а яз с своею братьею в крестном целовании, то како может быти тако?» Тем не менее он послал к Радонежу сторожевых людей. Князь Можайский, чтобы благополучно пробраться к Троице, применил хитрость: изготовлено было множество саней с рогожами и полостями, под которыми скрывалось по два вооруженных ратника, а третий при каждых санях должен был идти сзади, как будто извозчик за обыкновенным возом. Когда эти возы минули великокняжескую стражу, вооруженные ратники повыскакали из саней и напали на сторожевых людей, которым невозможно было спастись хотя бы бегством, так как везде лежал глубокий снег. Когда великий князь сам убедился в истине известий Бунка, когда враги его уже подошли к монастырю, он бросился в конюшню, но наготове не было ни одного коня, так что ему пришлось скрыться в Троицкой каменной церкви, где его запер пономарь. Прежде всех на монастырский двор прискакал один из Константиновичей, советников Шемяки, Никита, а потом и сам князь Иван Можайский, который спрашивал, где великий князь. Услышав знакомый голос, Василий Васильевич сказал: «Брате! помилуйте мя, не лишите мя зрети образа Божиа и пречистыя Матери Его и всех святых Его; не изыду из монастыря сего и власы главы своея зде остригу». После этого он сам отомкнул двери храма и с иконой вышел к князю Можайскому, которому напомнил об обоюдном крестном целовании на том, чтобы не мыслить друг другу лиха. Князь Иван сказал, что над ними самими учинится лихо, если они пожелают лиха ему, великому князю; «но се творихом, продолжал князь Можайский, христианства ради и твоего окупа: видевше бо се татари пришедшия с тобою облегчать окуп, что ти царю давати». Великий князь, поставив икону на место, с горьким плачем начал молиться; князь же Иван, выходя из церкви, приказал Никите Константиновичу взять его. «Пойман еси Богом и великим князем Дмитреем Юрьевичем», — сказал Никита великому князю, когда тот по окончании молитвы спросил, где брат его, князь Иван. «Да будет воля Божия!» — сказал великий князь на слова Никиты. В простых санях Василия отвезли в Москву. Но враги его, увлекшись, забыли про его детей, которые укрылись на монастырском дворе. Они с оставшимися при них людьми в ту же ночь бежали к Юрьеву в село Боярково к князю Ивану Ряполовскому, который вместе с братьми своими, Семеном и Димитрием, и со всеми людьми своими бежал в Муром и здесь затворился с детьми Василия. Между тем 14 февраля Василия привезли в Москву и посадили на Шемякином дворе, а 16 февраля ночью ослепили и вместе с великой княгиней Марией отослали в заточение в Углич, а мать его Софью отправили в Пухлому. Чтобы придать законную силу своим действиям и поступкам, враги Василия перед ослеплением исчисляли его вины. «Чему еси, — говорили они, — татар привел на Русскую землю и городы дал еси им и волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром». Такие обвинительные пункты были выставлены со стороны Шемяки. Нельзя не заметить, что когда он привлекал на свою сторону других князей, то выставлял другую вину великого князя: обязательство отдать хану великое княжение и княжения других князей. Между тем приверженцы Василия Васильевича, князь Василий Ярославич Боровский, шурин Василия, и князь Семен Иванович Оболенский бежали в Литву, а дети боярские и все люди московские били челом Шемяке и приведены к крестному целованию. Не хотел только присягать воевода Федор Басенок, и Шемяка приказал заковать его в цепи. Но Басенок сошелся с своим приставом и вместе с ним бежал в Коломну, где некоторое время скрывался у своих приятелей, а потом привлек на свою сторону многих людей, пограбил с ними Коломенский уезд и ушел в Литву к Василию Ярославину. Тот получил от великого князя Литовского в вотчину Брянск, Гомей, Стародуб, Мстиславль и другие места. Первый из названных городов он отдал князю Оболенскому и Басенку… Но возвратимся к Москве. Непрочность Шемяки на великокняжеском столе сказалась в первые же дни его княжения: все негодовали на него, желая видеть на великокняжеском столе Васили я, и не только негодовали, «но и на самого мысляху», — так что когда Шемяка узнал, что дети Василия заперлись в Муроме, то сам боялся забрать их, а призвал к себе рязанского (и муромского) епископа Иону и, обещая дать ему митрополию, а также освободить Василия Васильевича и дать ему «отчину… доволну», просил отправиться в Муром и взять детей Василиевых под свое святительское ручательство в их безопасности («на свой патрахель»). Епископ отправился в Муром и передал князьям Ряполовским желание Шемяки. Ряполовские на совете пришли к тому заключению, что лучше положиться на слова святителя, чем ожидать, когда их с княжичами Шемяка возьмет силой. Они сказали епископу, что исполнят требование Шемяки, но только «без крепости» не отпустят детей великого князя, а потому владыка должен взять их в соборной Рождественской церкви «у Пречистые с пелены на свой патрахель». Так и сделали. Это означало, что владыка ручается, своим святительским саном, за безопасность принимаемых им детей великого князя. Иона с детьми Василия прибыл 6 мая в Переяславль, где тогда находился Шемяка. Последний принял княжичей с притворною лаской, звал к себе на обед и одарил их, а на третий день, в сопровождении того же епископа Ионы, отправил их в Углич к отцу в заточение. Братья Ряполовские, видя коварство Шемяки, начали придумывать средства к освобождению великого князя. К ним в той же мысли пристали: князь Иван Стрига, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и многие другие боярские дети. Они условились собраться под Угличем в полдень Петрова дня. Семен Филимонов явился вовремя, а Ряполовские принуждены были уйти за Волгу к Белоозеру, так как Шемяка узнал об их замыслах. Последний с Углича послал за ними со множеством людей Василья Вепрева и Федора Михайловича, которые должны были соединиться при устье Шексны. Федор не подоспел вовремя к Вепреву, и последнего Ряполовские побили на устье Мологи, а потом обратились к устью Шексны на Федора, который бежал от них за Волгу. После этого Ряполовские пошли по Новгородской земле в Литву и пришли в Мстиславль к Василию Ярославичу Воровскому, к которому потом явились еще многие из бывших и не бывших в сообщничестве с Ряполовскими. Они начали побуждать боровского князя к освобождению углицкого узника[369].

Между тем Шемяка, видя, что от него многие бегут, вместе с князем Иваном Андреевичем Можайским созвал совет из владык и бояр, которым предложил на решение вопрос, освобождать или держать Василия Васильевича в заточении. Владыка Иона, занимавший уже митрополичий двор, укорял Шемяку, что он ввел его в грех и срам — сделал его лжецом и неправду учинил с великим князем, которого должен был освободить из заточения. Шемяка решил освободить Василия и дать ему отчину. В следующем, 1447 г. он в сопровождении духовного клира отправился в Углич и, «каяся и прощался», 15 сентября освободил великого князя, который, напротив, во всем винил самого себя: что он был клятвопреступником перед старшими братьями и перед всем христианством, которое загубил и еще хотел загубить до конца, почему и достоин «главныя казни» (смертной). Шемяка в честь Василия и его семейства устроил пир, на котором присутствовали епископы, бояре и дети боярские, щедро одарил его и отпустил в данную ему отчину, Вологду. Недолго пробыв в Вологде, Василий Васильевич собрался со всеми своими приближенными в Кириллов монастырь будто бы накормить, по тогдашнему обычаю, монастырскую братию и раздать милостыню. Здесь игумен Трифон с всей братией благословил его и его детей на великое княжение, а чтобы не смущалась совесть князя-слепца, настоятель монастыря сказал ему: «Тот грех на мне и на моей братии головах, что еси целовал крест и крепость дал князю Дмитрию». Услышав об этом, бояре, дети боярские и многие простые люди начали перебегать от Шемяки к Василию Васильевичу, который из монастыря пошел не в Вологду, а в Тверь, договорившись по этому поводу с тамошним князем. Борис Александрович с честью принял Василия и одарил его; затем последовало обручение семилетнего Василиева сына Ивана с пятилетней дочерью Бориса, Марией… И сюда, в Тверь, продолжали стекаться приверженцы Василия.

В то же время и из Литвы шли его приверженцы. Василий Ярославич, не зная еще об освобождении великого князя, сговорившись с князьями Ряполовскими, князем Иваном Стригой, князем Семеном Оболенским, Басенком и др., назначил сборный пункт в Пацыне, откуда решено было идти к Угличу. Семейства свои они оставили пока в Литве. Но вскоре они узнали, что Василий свободен и находится в Твери, а потому решили прямо идти на Русь. Около Ельны с ними повстречался отряд татар, и едва не произошло схватки. Оказалось, что с татарами шли дети Махмета, Касим и Ягуб, также на выручку великого князя; русские и татары соединились и продолжали путь вместе… Шемяка и Иван Можайский стояли тогда на Волоке. Пользуясь этим обстоятельством, Василий Васильевич спешно послал в Москву боярина Михаила Плещеева с немногими людьми, которые незаметно прошли мимо полков Шемяки и подошли к Москве. Это было в ночь на Рождество Христово. В ту пору в Кремль к заутрене проехала вдова князя Василия Владимировича Углицкого Ульяна через Никольские ворота, которые после ее проезда остались незапертыми. Плещеев воспользовался этим и проник в город. Наместник Шемяки, бывший тогда у заутрени, бежал; но наместника князя Ивана Можайского поймали и заковали; близких к Шемяке и князю Ивану людей хватали, грабили и ковали, а граждан привели к крестному целованию на верность великому князю Василию. Город начали укреплять. Между тем сам великий князь пошел к Волоку. Узнав о взятии Москвы и о том, что к Василию отовсюду сбираются простые и ратные люди, Шемяка и его сообщник бежали в Галич, оттуда — в Пухлому, а из Чухломы, захватив с собой мать Василия, ушли в Каргополь. Великий князь, преследуя Шемяку, остановился под Угличем, куда пришел и Василий Ярославич, а Борис Тверской прислал пушки. Взяв Углич, Василий Васильевич пошел к Ярославлю, под который пришли и дети Махмета. Отсюда Темный послал к Шемяке боярина Василия Федоровича Кутузова с просьбой об освобождении Софии Витовтовны, а сам пошел в Москву, куда прибыл 17 февраля. Обсудив с боярами эту просьбу, Шемяка отпустил Васильеву мать с боярином своим Михаилом Федоровичем Сабуровым, который не вернулся к Шемяке, а остался служить Василию. В следующем, 1448 г. Шемяка перебрался в Галич. Василий выступил против него и остановился в Костроме. После переговоров чрез послов Юрьевич дал великому князю «проклятыя» грамоты, по которым клялся не иметь к великому князю, детям его и всему великому княжению никакого лиха. Примирившись, Василий пошел из Костромы в Великий четверг и, отпраздновав в Ростове первый и второй дни Пасхи (24 и 25 марта), прибыл в Москву на Фоминой неделе[370].

Но вернемся немного назад, чтобы сказать несколько слов о договорах великого князя с удельными князьями за последние два года, о чем не было сказано в своем месте как потому, что неудобно было прерывать нить рассказа, так и потому, что некоторые договоры трудно приурочить к определенному времени.

Ко времени после последнего занятия Василием Москвы относится его договор с Иваном Можайским[371]. Договор трактует об обоюдной дружбе как между ними, так и между их детьми, о немщении со стороны великого князя за прежнюю вражду и о забвении последней. В свидетели этого договора они призывают Бога и святых угодников, а в посредники — князя Бориса Тверского с супругой, Михаила Андреевича Можайского и Василия Ярославича Боровского. Примерно в то же время Иван Можайский вместе с другими удельными князьями участвовал в договоре великого князя Московского с великим князем Рязанским Иваном Федоровичем[372]. К описываемому времени относятся договоры Василия Васильевича и с другими князьями, как то: с Василием Ярославичем Боровским и Михаилом Андреевичем Верейским (Можайским). Но мы не будем здесь указывать на содержание этих договоров, так как это сделано в биографиях названных князей; скажем только, что боровский и верейский князья стояли на стороне великого князя и свято исполняли договоры с ним, хотя почему-то в 1456 г. Василий и приказал схватить и заточить в Угличе князя Боровского.

Теперь вернемся к прерванной нити рассказа.

Мы видели, что в 1448 г. в Костроме Шемяка заключил мир с Василием и дал на себя проклятые грамоты. Об этом упоминает и владыка Иона в своем окружном послании о посвящении его в митрополиты. Говоря о заключенном князьями мире, он советует князьям, боярам и всем христианам бить челом великому князю о жаловании, как ему Бог положит на сердце. «А если не станете бить челом, — продолжает митрополит, — и от того прильется кровь христианская, то вся эта кровь взыщется от Бога на вас». Но Шемяка в следующем же, 1449 г. уже нарушил клятву: с большим войском он двинулся на Кострому, куда прибыл в день Пасхи 13 апреля, — долго бился под этим городом с ратными людьми Василия, но безуспешно, потому что в Костроме с князем Иваном Стригой и Ф. Басенком была сильная застава (гарнизон), двор великого князя, дети боярские. С митрополитом Ионой, епископами, братьями и татарскими царевичами великий князь выступил против клятвопреступника; войска пришли в село Рудино около Ярославля, на правом берегу Волги. Шемяка переправился также на правую сторону. До битвы, впрочем, дело не дошло. Иван Можайский, бывший с Шемякой, перешел на сторону Василия, который дал ему в придачу к Можайску Бежецкий Верх, и, кажется, это обстоятельство заставило Шемяку также примириться с Василием. Бежецкий Верх отдан был Ивану Можайскому еще в 1447 г., но, вероятно, вскоре почему-то отобран[373]. В следующем, 1450 г., неизвестно по каким побуждениям, великий князь опять выступил против Шемяки с большими силами, с которыми в конце января подошел к Галичу. Шемяка стоял со своим войском на прилежащей к городу горе, окруженной оврагами. Василий, остановившись на некотором расстоянии от города, послал к Галичу свои войска под началом князя Василия Васильевича Оболенского и татарских царевичей, которые подступили к городу 27 января. При всем неудобстве местности (овраги), по которой приходилось пробираться, московские войска, обстреливаемые с городских стен, взобрались на гору, и начался бой. Много воинов Шемяки полегло на месте, многие из более знатных взяты живьем, а сам Шемяка едва спасся бегством в Новгород. Великий князь после молебна по случаю победы отправился в город, умирил граждан и, оставив в Галиче своих наместников, уехал в Москву, куда прибыл в середине февраля на Масленой неделе[374].

Великому князю, не раз обманутому Шемякой, приходилось во что бы то ни стало как-нибудь отделаться от него. Но его отвлекали татарские дела. Еще в 1448 г. казанский царь Мамутек, сын Улу-Махмета, отце— и братоубийца, послал всех своих князей воевать отчины великого князя, Муром и Владимир. Против них выходил тогда 10-летний сын Василия Иван. В 1449 г. татары Седи-Ахмета, хана Синей или Ногайской Орды, доходили до реки Пахры, пленили жену князя Василия Оболенского и вообще много зла учинили христианам. Татар преследовал царевич Касим, отнявший у них русский полон[375]. В следующем, 1450 г. татары пошли по направлению к Рязанской земле. Великий князь, бывший тогда в Коломне, выслал против них того же Касима с татарами и воеводу Беззубцова с коломенской ратью, которые встретили врагов у р. Битюга, побили их и обратили в бегство[376]. Серьезнее было нападение татар в следующем, 1451 г. Великий князь неожиданно получил известие, что на Москву идет сын Седи-Ахмета царевич Мазовша. Не успев собрать всех ратей, он пошел к Оке с наличными немногочисленными полками; на пути он узнал, что Мазовша уже невдалеке от Оки, а потому воротился в Москву, послав со своими полками князя Ивана Звенигородского с тем, чтобы он по возможности задержал быструю переправу татар чрез Оку. Князь Звенигородский, однако, струсил и вернулся с дороги назад, но иным путем, а не по следам за великим князем. Василий Васильевич, встретив Петров день в Москве, со старшим сыном Иваном поехал к Волге, оставив в Москве в осаде мать, митрополита Иону, сына Юрия и множество бояр и детей боярских, а жену с малолетними детьми, по известию некоторых летописей, отправил в Углич. 2 июля татары подошли к Москве и зажгли окружные посады. Тогда стояла засуха, а потому огонь сильно и быстро разошелся; от сильного жара в самом городе загорались церкви; от дыма ничего нельзя было видеть; граждане впали в уныние. Татары хотя и подступали к городу, но неудачно… Пожар, наконец, затих, и дым рассеялся. Тогда граждане стали выходить из города и биться с татарами в открытом поле. Но вот в одну ночь, по известиям некоторых летописей, татары услыхали в городе шум: думая, что это пришел сам великий князь, они бежали так поспешно, что побросали на дороге все тяжелые вещи и полон. Получив от матери известие об отступлении татар, великий князь возвратился в Москву, слушал молебны и утешал граждан, говоря им: «Это случилось по моим грехам. Но вы не унывайте! пусть каждый из вас ставит хоромы на своих местах, а я рад жаловать вас и дать вам льготу»[377].

Несмотря на это беспокойное время, на набеги татар и крамолу Шемяки, обычные государственные дела шли своим порядком, и о них, как об обычных, летописцы ничего не говорят: если бы дела приняли иной оборот, они не преминули бы отметить это в своих трудах.

Отношения с другими князьями, кроме Шемяки, были также обычны. Кажется, к какому-нибудь из двух только что описанных годов, а может быть, к двум предшествующим, нужно отнести договор великого князя с Иваном Васильевичем Горбатым. Еще раньше, в 1446 г. (?), троюродные братья его, внуки Кирдяпы, Василий и Федор Юрьевичи, заключили договор с Шемякой, по которому, «когда Бог даст ему [Шемяке] достать свою отчину великое княжение», он отберет у князя Ивана Можайского Суздаль (Нижний, Городец и даже Вятку) с правом непосредственных контактов с Ордой. Теперь Иван Горбатый, после того как договор Юрьевичей рушился сам собой, также заключает с великим князем договор, по которому обязуется не заключать мира с Шемякой и отдать великому князю взятые у крымского хана старые ярлыки на Нижегородское и Суздальское княжения. Великий князь со своей стороны жалует ему Городец… Был договор и с Михаилом Андреевичем Верейским. По договору, 19 июня 1447 г. великий князь в числе прочего не берет с вотчины Михаила дани в течение двух лет; по новому же договору от 1 июля 1450 г. князь Верейский обязывается давать ордынский выход[378].

Но вернемся к прерванному нами рассказу.

Шемяка, бежавший после поражения 27 января 1450 г. в Новгород, вовсе не думал успокоиться. В декабре 1452 г. великий князь получил известие, что Юрьевич пошел к Устюгу. Отпраздновав рождественские праздники, Василий Васильевич 1 января выступил из Москвы; пробыв день Крещения в Троицком монастыре, он продолжал путь к Ярославлю. Здесь он разделил войска на два отряда: прямо к Устюгу отправил князя Василия Ярославича Боровского и своих бояр, двор, князя Семена Ивановича Оболенского, Федора Басенка и др.; второй отряд с великокняжеским сыном Иваном пошел на р. Кокшенгу, а сам великий князь пошел в Кострому, откуда послал в помощь сыну царевича Ягуба. Шемяка, узнав об этом, сжег только Устюжский посад и бежал. Между тем второй отряд взял городки Шемяки, доходил до устья Ваги и Осинова Поля, «землю ту всю пусту поплениша» и воротился с большим полоном. Шемяка с Двины бежал в Новгород и здесь скоропостижно скончался 18 июля 1453 г. от яда. Кто был виновником этого дела, столь противного, по выражению нашего историографа, вере и нравственности, осталось неизвестным; участвовал ли в нем сам великий князь — также неизвестно, но известно, что он весьма обрадован был вестью о смерти своего врага: подьячий Беда, привезший эту весть в Москву (23 июля), был пожалован в дьяки[379].

Итак, беспокойного, но энергичного врага великого князя не стало; с этой стороны у него руки были, так сказать, развязаны. Теперь он мог смелее действовать по отношению к другим князьям. Прежде всего он, естественно, направил свои удары на сподвижника Шемяки «за его, — как выражаются летописи, — неисправление». Как видно из письма митрополита Ионы к епископу Смоленскому, это неисправление состояло в том, что можайский князь не являлся на помощь великому князю при двукратном нашествии Седи-Ахметовых татар, несмотря на просьбы митрополита. Кстати заметим, что это письмо или послание имело и специальную цель. Василий опасался, чтобы Иван Можайский не вздумал подбивать против Москвы короля, с которым, как замечает послание, великий князь желал братства, любви и прочного доброго житья. Потому-то митрополит и говорит епископу Смоленскому: «Благословляю тобе, своего сына, чтобы еси того поберегл, чтобы как от того князя Ивана в вотчине великого князя пакости не было… А сыну нашему пану Михайлу канцлерю говори, чтобы также о том поберег, как сам ведает…» Иван Андреевич не думал о сопротивлении: услышав, что на него идет великий князь, он с семейством и со всеми приближенными бежал в Литву. Можайск присоединен был к Москве, и в нем великий князь оставил своих наместников[380].

Теперь великий князь обратил свое внимание на Великий Новгород. Впрочем, ему нужно было еще разделаться с набегом татар. В 1455 г. к Оке пришел сын Седи-Ахмета Салтан. Иван Васильевич Ощера, стоявший недалеко от берега Оки с коломенской ратью, боялся вступить в бой с царевичем, и татары свободно переправились чрез реку, безнаказанно грабили и опустошали край и с большим полоном пошли обратно. Тогда великий князь выслал против них своих детей, Ивана и Юрия, а потом и сам выступил. Но Федор Басенок опредил их: нагнал хищников, побил и отнял у них полон[381].

Причины гнева великого князя на Новгород заключались в том, что последний принимал к себе недругов Василия. Так, он принял к себе Шемяку, который там и умер. Митрополит Иона в своей переписке но этому поводу с новгородским владыкой настаивал в том числе на том, чтобы Шемяка прислал к великому князю посла с челобитьем и чистосердечным раскаянием в своем преступлении против старшего брата. Шемяка действительно присылал в Москву со своим боярином грамоты, но «с великою высостию», а о преступлении своем даже и не упоминал. Новгородский владыка объяснял радушный прием Шемяки в Новгороде старым обычаем, по которому всякий князь, прибегавший под кров Святой Софии, принимался с почетом; выставлял также на вид, что митрополит и сам называл Шемяку сыном. Иона, выставляя на вид вины и злодеяния Шемяки, не только отказывался от признания его своим сыном, но и заявлял, что вместе с ним, митрополитом, все владыки и все русское священство считают Шемяку отлученным от Божией церкви[382]. Другой князь, не ужившийся с Москвой и, следовательно, неприятный ей, перешел в середине июня 1455 г. из Пскова в Новгород, это — Василий Васильевич Гребенка, князь Суздальско-Шуйский. Недовольный своим уделом и вообще положением своего дома, он уехал сначала в Новгород, а потом, в 1448 г., переехал в Псков; в 1455 г., как сказано, он опять переехал в Новгород. Великий князь отослал в Новгород «грамоты взметныя» и выступил в поход в феврале 1456 г. В Волок собрались к нему все князья и воеводы, которые должны были принять участие в походе; сюда же явился новгородский посадник с челобитьем, чтоб великий князь на Новгород не шел и гнев свой отложил. Но Василий челобитья не принял. Вступив на Новгородскую землю, он послал князя Ивана Васильевича Стригу-Оболенского и Федора Басенка на Русу, граждане которой, не ожидая столь быстрого прибытия низовской рати, не успели вывезти или припрятать своих пожитков, так что московские воеводы должны были отправлять приобретенную добычу в свою землю с ратными людьми. Ратных людей осталось здесь, и с воеводами и с детьми боярскими, весьма небольшое число, менее двухсот. А между тем из Новгорода наступала пятитысячная рать. На совете воеводы решили выступить против этой рати, так как, говорили они, воспользовавшись добычей, они сами отпустили с ней ратных людей, сами же и должны, следовательно, выходить из критического положения. Притом же, говорили они, если не биться с новгородцами и не пасть в бою, все равно придется погибнуть за вину от своего государя. Место для битвы было весьма неудобно: враждующие стороны разделялись плетнем и снежными суметами. Московские воеводы, заметив, что на новгородцах очень крепкие доспехи, и поэтому их трудно будет одолеть, решили стрелять по коням, а не по всадникам; кони вследствие этого начали беситься и метаться в разные стороны, а неискусные и не обученные военному делу всадники, вооруженные длинными копьями, которыми не умели владеть, падали с коней и производили необыкновенное замешательство; наконец, новгородцы ударились в бегство, а московские воеводы преследовали их по пятам. Тут пойман был среди прочих посадник Михаил Туча. В полон много нельзя было брать по малочисленности московской рати, из которой, говоря современным языком, нельзя было отряжать большого конвоя к пленным. Новгород пришел в уныние, когда прибежали туда остатки разбитой рати. Удирили в вечевой колокол, собрались новгородские власти и граждане, но никто не знал, с чего и речь начать; наконец, как будто пьяные, говорили то, что придет в голову: одни — одно, другие — другое. Верх взяла мысль просить владыку, чтобы отправился к великому князю с челобитьем. Архиепископ хотя и заявлял, что за преступление новгородцев ему нельзя и на очи показаться великому князю, тем не менее, видя, в какой беде находится его паства, отправился с посадниками, тысяцкими и простыми людьми: посетил, по обычаю, сначала князей и бояр московских и просил их ходатайствовать за Новгород пред великим князем; наконец, допущен был на глаза самого великого князя. Василий Васильевич, послушав челобитья богомольца своего, а также братьев и бояр своих, взял с новгородцев «за свою истому» около 10 000 новгородских серебряных рублей, кроме того, что дано было новгородцами братьям и боярам великого князя. После этого в Новгород посланы были бояре, которые привели новгородцев к крестному целованию. Договор Новгорода с великим князем, заключенный в Яжелбицах (120 верст от Новгорода), содержит в себе зачатки того, что послужило потом к падению новгородской самостоятельности. Новгородцы отступались для великих князей Василия Васильевича и Ивана Васильевича (который объявлен соправителем отца в 1450 г.) от приобретенных ими ростовских и белозерских земель; обязывались платить черный бор, отменить вечевые грамоты, новгородскую печать заменить печатью великого князя, не вмешиваться в княжеские усобицы, не принимать к себе князей: можайского и сына Шемяки, Ивана Димитриевича Шемякина с детьми их, а также матери и зятьев последнего; не принимать никаких лиходеев великого князя, откуда бы они ни явились[383].

В том же 1456 г. великий князь одержал две весьма важных, так сказать, бескровных победы. В начале июля он приказал схватить князя Воровско-Серпуховского, Василия Ярославича, который, как мы видели, находясь в родстве с Темным, был всегда ему предан и верен даже в безвременье его. Что за причина была такой черной неблагодарности великого князя, из летописей не видно. Степенная книга гововорит, но глухо, что он взят «за некую крамолу». Другое бескровное завоевание великого князя, относимое летописями к тому же году, это — отдача великим князем Рязанским Иваном Федоровичем как Рязанского княжества, так и сына-наследника в опеку Василия Васильевича, который постарался взять будущего рязанского князя в Москву, под предлогом воспитания, поручив Рязанское княжество ведению своих наместников[384].

Если Василий Васильевич старался поставить Новгород в такое положение, которое соответствовало бы его очевидным стремлениям к единодержавию; если он с тою же целию старался уничтожить таких князей, которые, несомненно, были преданы ему, не говоря уже о князьях-недругах его, то мог ли он равнодушно смотреть на самостоятельную Вятку, родную дочь Великого Новгорода, тем более что она так недавно была в руках московского князя, который отдавал ее Юрию Галицкому? И вот в 1458 г. Василий Васильевич посылает князя Ивана Васильевича Горбатого, Григория Перхушкова и других на Вятку. Поход этот, однако, был неудачен, что зависело от корыстолюбия воевод: летописи говорят, что Перхушков «у вятчан посулы поймал да им норовил». Вот почему воеводы и не взяли Вятки. Великий князь все-таки не хотел бросить намеченной цели: в 1459 г. он послал на Вятку других воевод: князя Ивана Юрьевича Патрикеева, Ивана Ивановича и князя Димитрия Ряполовского. Эти воеводы взяли Орлов и Котельнич, долго держали в осаде Хлынов, так что, наконец, вятчане «добили челом на всей воле великого князя»[385].

В том же 1459 г. опять напомнили о себе татары Седи-Ахмето-вой Орды: они подошли к Оке. Великий князь выслал против них сына своего Ивана, который отбил хищников от берега. В следующем, 1460 г. татары опять приходили на Рязанскую землю: хан Большой Орды Ахмат, сын Кичи-Ахматов, остановился на Рясьском поле, а к Рязани подошли Юсуф и Темир. Однако татар побили и заставили обратиться в бегство[386].

Но пойдем опять в противоположную сторону, к северо-западу.

Мы видели, что с Новгородом Василий Васильевич разделался довольно решительно и даже круто; видели такие условия мира с новгородцами, которые следует считать предвестниками падения Господина Великого Новгорода и всех его вольностей. Не так поступал великий князь с младшим братом Новгорода, Псковом. В отношении к последнему великий князь проявлял большую мягкость и желание удовлетворить нередко обращаемые к нему просьбы псковичей. Даже то обстоятельство, что псковичи посылали войско в помощь Новгороду в 1456 г., не навлекло на них дурных последствий, что могло бы быть, если бы хоть сколько-нибудь хотелось великому князю смирить Псков и поставить его в более подчиненное положение. Вероятно, великий князь не считал Псков ни в каком случае опасным и был уверен, что справится с ним, когда ему заблагорассудится. К Новгороду же, как представлявшему собой более солидную политическую силу, Василий не мог относиться безразлично, а потому при всяком удобном случае старался его ослабить. Зато и новгородцы, как сейчас увидим, если не все, то многие питали к нему злобу. В 1460 г. 20 января Василий Васильевич приехал в Новгород с сыновьями, Юрием и Андреем-большим, по выражению некоторых летописей, «миром», т. е. просто посетить свою отчину, Великий Новгород, и поклониться его святыне. К этому другие летописи добавляют, что он приехал «о всех своих управах», что вероятнее: со специальной религиозной целью московские князья обычно ездили поближе, в Троицкий монастырь. О приезде великого князя в Новгород услыхали псковичи, у которых все начало зимы 1460 г. проходило в драках с немцами и взаимных опустошениях собственных земель, — и послали в Новгород к великому князю послов бить ему челом «о жалованьи и о печаловании своея отчине» и говорить: «Есмя приобижени от поганых немец и водою, и землею, и головами, и церкви Божия пожжени от поганых на миру и на крестном целовании». В то же время послы должны были вручить великому князю в дар 50 рублей, а также просить его, чтобы он дал им своим наместником, псковским князем, князя Александра Васильевича Черторижского. Великий князь согласился на последнюю просьбу с условием, чтобы Черторижский целовал крест ему, великому князю, и детям его на том, что он зла им не будет ни хотеть, ни мыслить. Черторижский не хотел дать такой присяги и, несмотря на просьбы псковичей, не остался у них и уехал в Литву, а в Псков Василий Васильевич послал своего сына Юрия, который с соизволения отца удовлетворил просьбу псковичей — дал им в качестве псковского князя и великокняжеского наместника князя Ивана Васильевича Оболенского-Стригу. Василий Васильевич, пробыв в Новгороде шесть недель, выехал обратно в Москву 1 марта. Одна из летописей (Софийская 2-я) передает факт, случившийся в Новгороде вскоре по приезде туда великого князя. Если известие летописи достоверно, то это указывает на раздражение новгородцев, которое возбудил в них великий князь походом 1456 г. Вот этот факт. По приезде великого князя новгородцы собрались к Святой Софии по звону вечевого колокола и совещались об убиении Василия и детей его. Этот кровавый замысел не был приведен в исполнение только благодаря владыке Ионе, который, явившись на вече, указал им на все безрассудство их предприятия: старший сын великого князя, по словам владыки, услышав об участи отца и братьев, возьмет рать у царя (т. е. хана) и разорит всю Новгородскую землю… Трудно заподозрить это известие в неправдоподобии. Хотя другие летописи ничего подобного не передают, а многие, напротив, говорят, что Василий был принят с любовию, — но, во-первых, одна, говоря о прибытии Василия в Новгород, добавляет: «А новгородцы во сторожи жиша»; во-вторых, по некоторым летописям, тогда же какие-то «шилники» хотели убить Федора Басенка; в-третьих, в Новгороде, несомненно, много было граждан, озлобленных на Василия за изъятие им у Новгорода некоторых прав по договору 1456 г.[387] Между тем вскоре после отъезда великого князя в Новгород прибыли немецкие послы для заключения перемирия на пять лет. Псковичи и новгородцы отправили послов к великому князю доложить о просьбе немцев. Василий Васильевич дал свое согласие. В то же время из Пскова почему-то выехал великокняжеский наместник, князь Иван Стрига. Псковичи отправили с ним послов к великому князю с дарами и челобитьем о том, чтобы он печаловался о них, — и Василий дал им наместника в лице князя Владимира Андреевича, сына Андрея Александровича, князя Ростовского. Хотя князь Владимир послан был во Псков «не по псковскому прошению, ни по старине», тем не менее псковичи приняли его «с любовию»[388].

В предпоследний год своей жизни Василий Васильевич, неизвестно по каким побуждениям, собрался в поход на Казань и был уже во Владимире, когда к нему явились казанские послы, и был заключен мир, неизвестно, впрочем, на каких условиях[389].

В год смерти Василия, т. е. в 1462 г., дворяне боровского князя Василия Ярославича задумали освободить своего князя из заточения и на этом целовали друг к другу крест. Но замысел их открылся, и великий князь приказал казнить их «казнью незнаемою»: бить кнутом, отсекать руки, резать носы, а иным отсекать головы[390]. Это было последним деянием великого князя.

Василий Васильевич разболелся сухотной болезнью и приказал жечь на разных местах тела трут — обыкновенное тогдашнее врачебное средство против названной болезни, как видно из тогдашних лечебников, так называемых «Добропрохладных вертоградов». Сверх ожидания на теле образовались раны, которые начали гнить. Предвидя скорый конец, великий князь хотел принять иноческий чин, но его удержали от этого. Он скончался 27 марта[391].

Василий Васильевич был женат с 1433 г.[392] на Марье Ярославовне (умерла в монастыре с именем Марфа в 1484 г.), дочери Ярослава Владимировича, князя Воровско-Серпуховского, и от этого брака имел детей: Юрия-старшего, Ивана, Юрия-младшего, Андрея-старшего, Семена[393], Бориса, Андрея-младшего и дочь Анну, бывшую замужем за Василием Ивановичем, великим князем Рязанским.

Старший сын Василия умер младенцем, а потому великокняжеский титул переходил ко второму сыну, Ивану. Василий Васильевич по собственному опыту знал, что даже у законного наследника по новому порядку престолонаследия (от отца к старшему сыну), утвердившемуся и в сознании народа, честолюбивые родичи могут оспаривать престол, опираясь на старый порядок (чтобы только иметь предлог) или просто на силу, а потому, чтобы его наследник избежал возможных честолюбивых искательств со стороны своих родичей, еще при жизни объявил Ивана великим князем и своим соправителем, так что все грамоты и даже устные повеления исходили от двух великих князей. Эта мера могла иметь и практическое значение: народ еще при жизни Василия привыкал смотреть на Ивана как на великого князя.

Так как Василий, уничтожая уделы и вольные общины, сознательно стремился к единодержавию и, следовательно, хорошо видел, что его преемнику в этом направлении остается сделать весьма немного, он постарался дать ему и все средства к тому, — по крайней мере, к такому заключению можно прийти, основываясь на его духовном завещании: вместе с великокняжеским достоинством и собственным жребием на Москве и селами Добрятинским и Васильцевым, считавшимися неотъемлемой принадлежностью каждого великого князя, он назначает ему самый обширный удел. Вот что входило в этот удел: Коломна, Владимир, Переяславль, Кострома, Галич, Устюг, Вятка, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Великая Соль, Боровск, Суходол, Калуга, Алексин и множество московских сел. Примечательно, что Владимир, этот символ великокняжеской власти для предшественников Василия, теперь отходит на второй план. Еще в самом начале княжения Василия у него оспаривают великокняжеский титул и занимают Москву, а не Владимир. Нельзя не заметить еще, что Суздаль, Устюг и Вятка в завещаниях прежних великих князей не упоминаются. Второму сыну, Юрию, даны: Дмитров, Можайск, Серпухов, Медынь и Хотунь; Андрею-большому: Углич, Устюжна, Рожалов, Кистьма, Бежецкий Верх и Звенигород; Борису: Ржев, Волок, Руза; Андрею-меньшому: Вологда с Кубеной и Заозерьем и некоторые костромские волости; великой княгине, жене своей: в пожизненное владение Ростов, с тем чтобы ростовские князья и при ней ведали то, что ведали при нем, великом князе; далее — Нерехта; кроме того, ей дана в полную собственность его покупка: городок Романов и Усть-Шексны[394].

Иван III Васильевич

Род. в 1440 г. — ум. в 1506 г

Не будем говорить о том, что княжение Ивана III было блестяще, что с него, как выражается наш историограф, «история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие» и пр. Скажем только, что княжение Ивана III — это как бы продолжение княжения Василия и дальнейшее развитие идеи единодержавия. А потому приступим к изложению течения дел, начавшихся еще при Василии и непрерывно продолжавшихся после его смерти[395].