На той стороне

Марина Закс

На той стороне

Неля. Ленинград

Это были головокружительные дни, пронизанные радостью, ощущением безграничных возможностей и надеждой на яркое радостное будущее. Война закончилась, папа и брат вернулись домой живыми. Рэм учился в ветеринарной академии, папа демобилизовался и был назначен директором совхоза в ближнем Подмосковье. Учеба с бессонными ночами и зубрежкой, высокомерными однокурсницами и вредными преподавателями осталась позади. «Красный» диплом получить не удалось, но оценки в нем были отличные, четверок мало. Мама, конечно, слегка огорчилась – хотела доказать папе в очередной раз как они без него хорошо справляются, но сама Неля была довольна и оценками в нем и распределением. Было немного жаль расставаться с друзьями по спорту, но сам спорт ведь никуда не девался…

Лето выдалось на удивление теплым, дом отдыха располагался в чудесной роще на балтийском берегу, молодежь проводила на пляже почти весь день. Играли в волейбол, купались, загорали, флиртовали от души. Вечерами после ужина иногда устраивали костер и пели под гитару любимые песни из кинофильмов. Москвичка пользовалась успехом, и на танцах по средам и субботам отбою от кавалеров не было. Но в воскресенье, сразу после завтрака Неля торопливо шла на автобусную остановку, чтобы успеть к назначенному времени в Ленинград, где ее должен был встречать Виктор. Она слегка подзагорела за неделю и светлое платье особенно хорошо на ней сидело.

Виктор был без цветов и со смехом сказал, что они бы завяли за целый день, который он надеялся провести с ней, да и его курсантского довольствия на все его планы не хватит. Шутка разрядила обстановку, ненужная чопорность куда-то исчезла, и пара направилась в центр, на Невский. Они должны были встретиться с Витиными друзьями, намечался культпоход в кино. У кинотеатра «Аврора» группа курсантов радостно приветствовала подошедших, белые форменки с голубыми гюйсами видны были за версту. Считалось шиком вымочить гюйс в растворе хлорки, чтобы новый синий цвет слегка поблек, и его обладатель выглядел старым опытным морским волком. Там были уже знакомые Неле по Москве Дед и Юра с невестой, Костя Павлецкий с женой и еще несколько ребят. На Костю и Деда, высоких и красивых, прохожие смотрели даже с некоторой завистью. Дело близилось к окончанию училища, распределению по флотам и дальним гарнизонам, и будущие защитники отечества, гордость советского флота, понемногу обзаводились семьями. Дзержинка шефствовала над Вагановским балетным училищем, девчонки часто бывали у них на вечерах, и красавчик Павлецкий влюбился в юную Татьяну, без пяти минут звезду советского экрана, они поженились год назад. К пятому курсу число женатиков выросло уже до половины всего «плавсостава».

Шел фильм «Поезд идет на Восток», это было что называется в тему, не за горами распределение по флотам. Леонид Галлис произвел прекрасное впечатление, особенно на девушек, но ребята взахлеб заспорили, положено ли носить кортик к кителю, а не к тужурке, и каждый при этом мечтал побыстрее его получить. «А что, братцы, слабо двинуть на Дальний Восток? – спросил Курехин, место которому в Ленинграде в адъюнктуре было практически обеспечено – Да, Нель, в блокаду у нас работало около 20 кинотеатров и этот тоже не закрывался, представляешь?». После кино все разошлись по своим делам, кто-то домой, кто-то на свидание, а Неля с Виктором отправились в Русский музей, где она давно хотела побывать, а Виктору, как военнослужащему, полагался бесплатный билет, стоимость которого можно было потратить на буфет. В следующее воскресенье Виктор смог вырваться в Зеленогорск. Они провели полдня на пляже, любуясь друг другом и болтая, сыграли в волейбол за команды-противники, подначивая друг дружку, потом Неля смогла договориться на кухне и покормила приятеля в столовой дома отдыха, а затем проводила на автобус. Они условились писать друг другу, а при возможности созваниваться. На следующий день курсант отбыл на практику в славный город Севастополь.

Москва была пыльной и жаркой, за весь июль не выпало ни капли воды, и Павел жаловался, что его совхоз едва справляется с поставками клубники в Москву, а если засуха продлится дольше, то и с яблоками, которыми его хозяйство славилось, будет полный кошмар, точнее не с ними, а без них. Серафима страдала от мигреней, десятилетняя Инночка торчала вторую смену в пионерском лагере под Москвой, а Неля, навещая ее в родительский день, вспоминала, как в их с Рэмом детстве они замечательно проводили лето в лагерях на Азовском море. Однажды она зашла в «Педагогическую книгу» на Пушкинской и неожиданно встретила там Витину маму, Татьяну Абрамовну. Они вышли в соседний скверик, съели по мороженому, и Неля рассказала ей про Витю. О встрече в Ленинграде Татьяна уже знала из его письма и засыпала Нелю вопросами о любимом чаде, пожелала девушке удачи на педагогическом поприще, предложила обращаться, если будут вопросы по методике преподавания английского.

Неля. Казань

В двадцатых числах августа Неля была уже в Казани. Два большущих чемодана с книгами и одеждой девушка оставила у тети Пани и дяди Пани, которые были несказанно рады ее приезду. Она была Прасковья, а он Павел, но имя Паня они использовали в обращении с незапамятных времен, и по-другому их никто уже и не называл. Паня – тетя была диктатором, и Паня – дядя, как правило, соглашался с ней во всем. Присказка «молчу, Паня, молчу» прижилась во всех родственных семьях. Эвакуированная родня давно вернулась по своим домам, один сын не пришел с войны, а второй, сапер с двумя орденами солдатской славы, все еще выполнял свой воинский долг в Германии. Уже несколько лет миновало с окончательной и полной победы над врагом, а по всей территории Союза и в Европе продолжали тянуть военную лямку «старики», специалисты, которые были нужны или которым уже некуда было возвращаться. Так что приезд любимой племянницы, да еще и преподавателя престижного местного института обрадовал родственников. «Только я у вас жить не буду, – сказала Неля, – не обижайтесь. Мне комнату обещали дать в институте. Не хочу вам лишние хлопоты доставлять».

«Да как же ж, какую комнату. Мы у кремля живем, институт рядом, пешком можно дойти. А с жильем у нас тут не очень, что дадут-то, общагу небось, холодную и голодную! Смотри, Нелька, лучше у нас оставайся, мы комнату выделим, будешь немножко добавлять на питание. И все». Неля же хотела взрослой самостоятельности. Устав от маминых нравоучений и жесткого контроля, она хотела войти в жизнь с чистого листа. Сама. «Ох, и своебышная ты, Нелька!»– частенько слышала она от мамы, но продолжала упрямиться, если считала нужным.

В институте ее приняли вежливо, но настороженно. Москвичка! Небось на хромом осле не подъедешь… Завкафедрой иностранных языков, лукавый Тагир Миргалиевич, расспросил про семью, про учебу, просмотрел документы и направил в кадры, там должны были оформить и про жилье рассказать. Кадровичка, узнав, что у молодого преподавателя есть родственники в Казани, посоветовала у них и пожить пока, а там и комнату в общежитии предоставят. А про завкафедрой сказала, что он мужик себе на уме, но заслуженный, владеет немецким, в войну был разведчиком и назначен в институт военкоматом. Неля слегка оторопела. И от проблемы с жильем, и от разведчика, и каким военкоматом он направлен на языковую кафедру, тоже поняла и намотала на ус. Она не понимала, кто же профессионально оценит ее знание языка и слегка волновалась, ждала заседания кафедры и пыталась понять расстановку сил. Пока же в институте царил предсентябрьский хаос, сновали туда-сюда студенты, в основном женского пола, как обычно в гуманитарных ВУЗах. На удивление восточный типаж лиц встречался достаточно часто, может быть потому, что учительница – достойное занятие для женщины, если ей в семье вообще разрешали продолжить образование.

В кафедральный день она особенно тщательно оделась, завязала бант на светлой блузе, долго возилась с вьющимися волосами, закалывала, зачесывала, но оставила как есть. Мама всегда говорила, главное, чтобы голова была чистой. Когда она вошла на кафедру иностранных языков, все были практически в сборе и бурно обсуждали прошедшее лето, отпуска и домашние события. Часть преподавателей курила у открытого окна и громко чему-то смеялась. Услышав ироничную фразу «ну, она нам покааажет..», Неля вспыхнула, выпрямилась и шагнула в просторную комнату как в прорубь. Тагир Миргалиевич постучал по столу, призвал всех к вниманию и начал заседание с представления нового сотрудника. Затем пошла рутинная августовская проблематика, выясняли претензии к расписанию, распределению групп, не обошлось без недовольного ворчания, но в целом все прошло мирно и доброжелательно. В перерыве Неля познакомилась с двумя молодыми ассистентками Машей и Дашей и поняла, что не так все страшно, как казалось. Однако после заседания она услышала твердый, слегка манерный и знакомый голос: «Комрад Павлищева, подойдите, плиз». В углу за столом сидела знакомая до боли грымза, вся в седых буклях с неизменной папиросой в отставленных бледных пальцах, Маргарита Дмитриевна Серова, искушенный спец по грамматике английского языка. Она попортила много крови студентам, выбивая из них правильное понимание и толкование всех возможных форм глаголов, времен и прочей необходимой, но страшно нудной теории. «Ну что, дорогая, с приездом. Не пугайся, тебе повезло, здесь приличный народ подобрался. Первокурсники, правда, ужасные. Чему их только в школе учат!? А к концу обучения, глядишь и выравниваются». Неля с удивлением взглянула в глаза своему прежнему кошмару и увидела там вполне человеческую симпатию и сострадание. Она вспомнила, что пару лет назад кто-то говорил, что Маргарита уехала из Москвы к мужу, которому после возвращения из мест не столь отдаленных запретили врачевать в Склифе и на пушечный выстрел приближаться к обеим столицам. «Как-нибудь пожалте к нам на суаре. Обживетесь и договоримся. Расскажете, как там наш любимы иняз поживает, что новенького в театрах и балетах, – она улыбнулась и продолжила, – рада Вас видеть. И бегите, вон Ваши новые подружки заждались».

Про себя Неля решила, что комнату в общежитии займет, когда предоставят, а пока поживет «у Пань». Девушки с кафедры хотели показать ей город, но узнав, что она жила здесь в эвакуации, предложили просто сходить в выходные в кино. Потом будет не до этого. Распрощавшись, Неля поспешила к вокзалу, куда до востребования должны были приходить письма от Вити. Мама пока не писала, но звонила вечером домой, «к Паням» и порадовала, что теперь у них в комнате тоже установили телефонный аппарат, без диска, но с возможностью говорить не из коридора. Помог, как всегда, Павел, его связи в органах и пара ящиков отборных яблок. Пожаловалась, что Рэм все никак не женится, вокруг столько одиноких женщин, окрутит какая-нибудь и пиши пропало. «Он все по Маруське, жене командира своего, сохнет. Приезжала тут, вроде к врачам, хвостом покрутила и снова к мужу». Удивительный человек была Серафима, вроде и ничего не сказала, а настроение своим тоном испортила. И Рэмку жалко. Маруся нравилась и Неле, она была умной, твердой и нацеленной на движение вверх по партийной линии. Мягкий и неконфликтный Рэм запал на нее давно, но удержать не сумел. Мамина любимица Инночка после пионерского лагеря стала проявлять характер, дерзить, надо бы ее приструнить, конечно, но для этого в Москве есть старший брат, который любит дразнить малявку, мол когда она вырастет, будет ему сапоги разнашивать. «Вот тихоня вроде бы, а и мне сколько крови в детстве попортил», вздохнула Неля

Письма пока не было. Грех жаловаться, Виктор писал раз в неделю. Сказал, что у них специально такой час на письма отводится, хочешь-не хочешь – надо! Письма были просто замечательными, веселыми и нежными, с короткими зарисовками забавных случаев на практике. Они как будто были пропитаны черноморским солнцем, и даже, казалось, пахли морем и теплой галькой. На удивление грамматических ошибок у парня почти не было, а стиль был легким и каким-то музыкальным. Она видело его искрящиеся от смеха глаза среди исписанных мелким почерком страниц и краснела, и таяла, и пугалась нарушения привычных границ. Сама же Неля, получив конверт без марки с треугольной печатью, тянула несколько дней «для приличия», а потом долго маялась над формулировками, «чтобы кто бы ничего бы не подумал». Как будто чей-то чужой третий глаз мог взглянуть на письмо и прочитать. Кроме Вити, она переписывалась еще и с Генкой. С этим веселым балагуром она познакомилась в доме отдыха. Питерский студент «корабелки» был заядлым волейболистом и танцором. Обычно они гуляли большой компанией, но Гена находил способ и возможность быть с ней рядом, разговаривать, на прощание подарил набор открыток с видами Ленинграда и попросил адрес и согласия на переписку. Как говорила бабуля Дарья Павловна, все «чинно-благородно».

В институте дела шли прекрасно, отличница по жизни она готовилась к своим семинарам тщательно, оттачивала свои преподавательские навыки, проверяла задания и внимательно слушала. Она была доброжелательна к студенткам, не вредничала, не ругала, а они платили уважением и симпатией. Конечно, первокурсники были плохо подготовленными, с аховыми знаниями. Нестоличные школы пока не могли похвалиться качеством преподавания иностранных языков, но скоро ее ученицы придут на линию огня и внесут свою лепту в уровень языкознания на периферии. Свободного времени почти не оставалось, подготовка к семинарам, неудобное расписание занятий, ознакомление с необходимыми для обучения в аспирантуре книгами в библиотеке не оставляли свободного времени даже на спорт. Иногда удавалось сходить с подружками в кино. Она надолго запомнила проведенный в гостях у Маргариты Дмитриевны вечер, чудесную, совершенно незнакомую ей атмосферу ласковой дружбы и обоюдной заботы, веселого необидного подтрунивания между взрослыми людьми, какие-то интересные для всех разговоры о книгах, о жизни, о любви. Казалось, что она наговорилась и наслушалась на всю жизнь, четыре часа пролетели незаметно и ко всеобщему удовольствию. А какой чак-чак, томленый в настоящем меду у них подавали!! Смущало одно: никак не выкинуть было из головы ощущение, что у них с Виктором будет похоже. И почему с Виктором…. Она гнала от себя эти ощущения-предвкушения, не основанные ни на чем, а Маргарита, провожая ее к выходу, спросила, все ли в порядке и пригласила почаевничать как-нибудь снова.

Письма от Витьки поступали с завидной регулярностью, Неля настолько привыкла к ним, что задержка в несколько дней приводила ее в расстройство. Сама уже привыкла советоваться с приятелем по разным вопросам и неизменно получала убедительные доказательства того, что он верный ее друг, что он умница и все понимает. Незаметно одноклассник стал важным человеком в ее жизни, не таким главным, как ее брат, но почти сравнялся. Он прислал ей несколько своих фотографий, одного и с друзьями, и очень просил ее прислать свою. Тут девушка запаниковала, ей казалось, что на пустых блинах, которыми они питались в общежитии, ее щеки раздались и лицо превратилось в полную луну. А ведь она не восточная луноликая Шахерезада, тугие щеки давно уже перестали быть эталоном красоты!

Пришлось срочно поголодать пару дней, сходить в фотоателье и попросить затемнить выступающие скулы, если возможно. Фотограф долго смеялся и уговаривал ее не говорить глупости. Портрет вышел не очень, но в совокупности с приличным групповым снимком оказался вполне пригодным. Неля отправила его в Ленинград и получила кучу приятных комплиментов в свой адрес. После зимней сессии Виктор должен был приступить к дипломному проекту, тему он не мог озвучить, но девушка поняла, что она связана с подводными лодками. Спрашивала, когда у ребят будет распределение, и получила ответ, что все будет решено после защиты диплома, летом, а дипломы, погоны и кортики выдадут в августе-сентябре.

В один из декабрьских дней к ней подошли ее новые подружки и шепотом спросили, не хочет ли Неля сходить к гадалке. Она сначала опешила и чуть было не отказалась сразу, потом обещала подумать и стала расспрашивать, как это все происходит. Девушки наперебой взахлеб стали рассказывать, как трудно к ней попасть, как она все видит насквозь, как сбываются ее предсказания. Только немного дороговато, но оно того стоит. Вечером, забежав к Паням на ужин, Неля вскользь поинтересовалась у тети, что это за гадалка такая. Тетка удивилась, она никогда не думала, что дочь Серафимы, убежденной атеистки и члена КПСС, может верить в гадание, но чудесные предсказания подтвердила, и раз уж Неля пойдет, пусть спросит, когда старший, наконец, вернется домой.

В следующую субботу три девицы в холодном автобусе, собиравшем по пути все ямы и снежные заносы, отправились к гадалке. В занесенном снегом домике на окраине гостей ждали, указали на лавку в теплых сенях и велели по одной проходить в комнату. Низкое окно было завешено темным платком, горело несколько свечей, теплилась лампада перед образом, по полу ходила рябая курица, клокотала горлом и наводила дополнительный страх. За столом сидела женщина непонятных лет, с космами, вылезавшими из платка. Неля сразу вспомнила Георгия Милляра в образе Бабы-Яги, хмыкнула и перестала нервничать. Перед Ягой на столе было разложено зерно, какие-то камешки, перышки, чашка с водой, свечи, мелки. Антураж был непривычный и потому пугающий.

Гадалка посмотрела на нее пристально и строгим тоном спросила: «Ну что, девица со странным именем, сама будешь спрашивать или меня послушаешь сначала? А коли не поймешь, спросишь. Так шибче будет, а то еще две вертихвостки ждут, а время-то течет быстро». Неля приготовилась слушать и с удивлением узнала, что скоро она уедет домой, но ненадолго. Что ухаживают за ней двое, ей выбирать, оба ей подходят, муж будет «полувоенный», у нее будет двое детей, мальчик уйдет, проживет она до 76 лет, жизнь будет в целом благополучной, но с большими переменами. Еще сказала, что близкий человек в беде и грозит ему – показала жестом, наложив друг на друга по два пальца обеих рук, колодец? Решетку! За брата пусть не переживает, а помогает, очень страшная у него болезнь и несчастливая судьба, он хороший человек, но искупать грехи предков ему. Напоследок показала на яркий желтый камешек в россыпи под рукой, назвала его топазом и велела приобрести такой камень или украшение с ним, это будет оберегом и помощью. Неля едва успела спросить про двоюродного брата: «На пороге он, ждите. И иди уже». В состоянии какого-то легкого отупения Неля вышла в сени и села на лавку. Как же это не догадалась сразу все записать! Теперь ничего не помнит, в голове каша. Кому бежать на выручку, что делать… Ответы на свои вопросы девушка станет получать в течение всей жизни и не раз вспомнит гадалку…На обратном пути побледневшие подружки не в силах были даже разговаривать. Молча вышли у вокзала и разбрелись по домам. К тете идти не хотелось, не хотелось видеть любопытные глаза и уворачиваться от расспросов. Пошла в общежитие, соседка по комнате отсутствовала, Неля улеглась и укрылась одеялом и пальто, стала прокручивать услышанное в голове, согрелась и неожиданно уснула с ощущением, что из нее выжали все физические силы. Проснулась среди ночи с мыслью о том, что надо кого-то предупредить о беде, но кого именно?

Через пару дней позвонила мама и сказала, что Нелю разыскивает руководитель ее дипломной работы, просит связаться. Якобы в московской аспирантуре освободилось место и, если она пошевелится, то может на него претендовать, так как хорошие отзывы о ее работе в Казани достигли московских ушей. Понизив голос, почти шепотом сказала, что у дяди Пети дела неважные, он «заболел», Катиня плачет и пытается его найти «по больницам», пока же подбросила золовке племянницу Маришку, которую они с Петром удочерили. Неля почувствовала, как у нее на затылке зашевелились волосы, «решетка» себя показала, и насколько она жесткая еще не понятно. Неля четко поняла, что сидеть в дали от дома ей будет невмоготу, что обожаемой тетке-подружке-Катинечке нужна помощь и моральная поддержка, которую из другого города не окажешь. Придется постараться перевестись в московскую аспирантуру и искать там работу. Сейчас ее не отпустят, но через полгода она сможет быть в Москве, если повезет. Надежды на то, что Петра Григорьевича выпишут из «больнички», не было. После великой победы люди продолжали «болеть» и уезжать «по месту лечения».

Необходимые документы были собраны, характеристики подписаны и под комментарий «мы так и знали вас, москвичей», заверены печатями. Ей почему-то казалось, что в Москве, кроме всего прочего, она будет ближе к Виктору. Если бы не проблемы у дяди Пети, то она была бы почти счастлива. «Москва, Москва моя – ты первая красааавица…звезды алые заветного Кремляааа», помимо ее воли крутилась в голове пластинка с популярной песней к недавнему юбилею столицы. Нельзя было сказать, что ей не нравилось в Казани, но все, даже работа, казалось временной передышкой перед чем-то более важным.

Она, конечно, напросилась на чай к Маргарите, причем на дневной, а не на вечерний с ее очаровательным и милым мужем. Рассказала о предложении перевестись в аспирантуру родного института, тем более местный ученый совет не спешил утверждать ее тему. Но Маргарита, пристально взглянув, спросила, что еще ее тянет в столицу, кроме всем понятных бытовых причин. И Неля, слегка стесняясь, рассказала ей о Викторе, с облегчением, потому что посоветоваться ей было не с кем. Подруг настоящих пока не завела, мама и тетка не поймут. «Мама вообще не очень любит евреев, хоть графа национальность в наших паспортах и отменена, но предубеждения укоренились и живут.» «Живут-живут» – подтвердила Маргарита и спросила, вдруг перейдя на «ты»: «Ты фамилию мужа моего знаешь? Гальперин Михаил Яковлевич, прошу любить и жаловать. Ты поэтому со мной поделилась?» – «Что Вы, Маргарита Дмитриевна, я даже не задумывалась!» – «Это ваше поколение может быть перестанет искать пятый пункт в паспортах, а наше с Вашей матушкой, извольте. Бывает. Так что мой Вам совет – после окончания учебного года берите ноги в руки и чешите в Питер, объясняйтесь. Или сядьте у оконца на улице Горького и ждите, когда Магомед придет к горе. На Волге моря пока нет. Но это не все, да?», пришлось рассказать ей и о тревоге за дядю. Да и кто еще, как не жена бывшего ссыльного, мог бы понять Нелин страх и не осудить, а посочувствовать.

Дни полетели быстро, посыпались с отрывного календаря будто подхваченные ветерком. Вот уже на носу Новый год и пахучие абхазские мандарины, подвешенные на елку, картонные довоенные игрушки и припрятанные карамельки, и стеклянные бусы и даже несколько шариков среди зеленых пушистых веток. И нет карточек, а есть накопленные к празднику продукты, есть предвкушение знаменитых пирожков – отличительной черты женщин рода. Мама прислала посылку с московскими конфетами и антоновкой из папиного совхоза. На почте Неле выдали фанерный ящик с небольшими круглыми отверстиями по бокам, и волшебный, ни с чем несравнимый дух спелых яблок моментально заполнил весь полуподвал, шибанул в носы окружающих. Очередь завистливо вздохнула. Неля с трудом дотащила посылку за бечеву, кроша по дороге многочисленные сургучные печати. Дядя Паня отругал ее, что не перепоручила это дело ему, не такой уж он немощный. Неля снова жила у них, в общежитии как-то не прижилась и снова вернулась к тетке. Решено было до лета пожить у родных, а там, глядишь, проблема решится сама по себе, как раз и сынок обещал, что демобилизуют. Январь пролетел незаметно, в сессию напряжение у преподавателей уменьшилось, а у студентов возросло многократно. Неля много ассистировала на зачетах и экзаменах и наконец-то дошла до спортзала. Обнаружила там глухую стенку, обитую фанерой, которую можно было использовать для тенниса. В единственном на весь город спортивном магазине ракеток не оказалось, пришлось просить маму переслать с проводниками имеющуюся.

Все было хорошо, кроме отсутствия вестей о дяде Пете. Хотелось верить, что отсутствие новостей, лучше, чем плохие новости, но судя по голосу Катини, болезнь затягивалась и перерастала в хроническую. Катиня для прокорма семьи в составе двух отчаявшихся девушек вязала на продажу шапочки и перепечатывала на машинке огромное количество бумаг, подвизаясь надомницей в издательстве. Идти на работу «от сих до сих» она не могла, так как надо было выкраивать время на стояние в очередях «в больнице». Они стали особенно близки в это время с Серафимой, общее горе сблизило, Инночка была уже большая, Рэм жил в офицерской казарме и Сима была более-менее свободна.

«Марток – надевай сто порток» тоже пролетел со свистом, ветер с Волги пронизывал до костей, обувь промокала, вечно холодные ноги обеспечивали красный нос и немузыкальное шмыганье. На чаепитии в честь пролетарского Дня 8 марта треть сотрудников кафедры отсутствовала, и Тагир Миргалиевич вдруг заговорил о том, каким хорошим сотрудником оказалась Нинель Павловна, как ее будет не хватать, когда она уедет в московскую аспирантуру, и пусть их не забывает, если что…когда…Неля вздрогнула от неожиданности, так как ответа на свое заявление о переводе не получала. Оказалось, что письмо пришло на кафедру и было вскрыто, так как получатель не был указан. В апреле природа показала свою лучшую сторону, в течение нескольких первых дней ручьи смыли остатки грязного снега, солнце ударило в медные тарелки, стало практически жарко, люди распахнули темные теплые пальто и город запестрел цветочками, листочками, женскими яркими платками. В эти радостные дни Неля ждала только счастливых событий, но позвонила Катинечка и сказала, что Петру дали 10 лет на выздоровление и исправление ошибок. «Наш паровоз» отбыл на восток с остановкой в весьма сомнительной коммуне.

В мае Виктор сообщил, что они отбывают на стажировку на Север, теоретическую часть диплома он написал и сдал на проверку, а после практики завершит оформление всей работы. Стажировка продлится полтора месяца, в конце июня они вернутся в Ленинград и руководство обещает, если средняя оценка курса за практику будет высокой, им предоставят неделю отпуска. «Есть надежда, что скоро увидимся, Неся!» Курс разбили на несколько групп, одна из них отправляется на Черноморский флот, туда правдами-неправдами пробился одессит Воронин, Курехин едет на Балтику, а Виктор с радостью будет нести вахту в Заполярье, там самая интересная и современная техника, хочется все увидеть и пощупать самому.

Виктор. Стажировка

Пощупать самому – это главное в освоении навыков будущего флагманского механика дивизиона, бригады, дивизии или флота. Для Виктора его будущая профессия не только самолюбование «я такой весь из себя красавчик в белой тужурке на мостике», хотя тоже с удовольствием посматривал по сторонам и внутренне улыбался восхищению окружающих. При этом он прекрасно понимал, что для гражданских человек в морской форме всегда немножко сказочный герой. Он прекрасно помнил и службу на катерах, и практику на флоте, где ценность механиков в опасных ситуациях возрастала многократно, от их работы часто зависела напрямую жизнь экипажа и выполнение поставленных задач. И вообще, для любимых его подводных лодок механик, командир электро-механической боевой части (далее БЧ-5), в подводном положении равен командиру, если даже не превосходит его по значимости в глазах команды.

Да взять хоть его стажировку в Балаклаве после четвертого курса!! Маленький, вытянувшийся вдоль изрезанной бухты поселок, весь отданный во владение военно-морскому флоту, его кораблям и людям, пропахший смесью соли и солярки, с его глубокими шхерами, служившими и укрытием, и доками для подлодок – это же просто «мечта балтийца», как говаривал комод Седов, комод не в смысле мебели, а командир отделения Мишка Седов! Но рассчитывать после окончания училища по распределению сюда, а тем более в Севастополь, было нереально. Да Виктор и не рвался! Он с удовольствием вспоминал свой дальневосточный период и вполне готов был его повторить.

Конечно, Севастополь, хоть еще и не полностью пришедший в себя от военной разрухи, прекрасен: набережная, много зелени, Графская пристань, полосатый морской храм на горке. Здесь хоть и полно моряков, и девушки не заглядываются на каждого проходящего в белоснежной фуражке, как в Москве или даже Питере, но все равно на фоне этого «самого синего в мире» летнего моря и солнечного города хочется чувствовать себя этаким капитаном фрегата, аристократичным и слегка высокомерным. «Барон Де – Коктейлюк», «маркиз Де Бар’дович» обращались они друг к другу со смешным поклоном, попивая разливное пиво из толстых стеклянных кружек и поглядывая по сторонам, чтобы не попасть на глаза военному патрулю. И на всякий случай придвигались поближе к соседней желтой бочке с надписью КВАС. А то дело могло кончиться керосином…

Так вот о Балаклаве. Весь курс распределили на две группы, меньшую оставили в Севастополе, а другую отправили туда, в жемчужину черноморского подводного флота. Попали они с корешем Ленькой Корнелюком на подводную лодку. Лодка заслуженная, довоенной постройки, флаг был поднят в июле 1941 года, отличилась несколькими потопленными кораблями противника и десятками спасенных братишек с наших. Экипаж был неплохой, приняли ленинградцев душевно, тем более они были из инженерного училища, «рабочей косточкой». «Малютки», ласково и стремно именовавшиеся «зажигалками», представляли из себя сорокапятиметровую посудину, способную погружаться на шестьдесят метров с автономным плаванием до десяти суток, с экипажем около сорока человек. Курсанты несли вахту совместно с механиком, по очереди выполняя работу мотористов, так как места в лодке было маловато. Бухта была необыкновенно красивой, а с высокого берега была видна широченная гладь моря. Стоя на берегу после марш-броска курсантской роты, широко расставив руки, Вовка Балакин громко и с нарочитым пафосом читал над обрывом:

На полярных морях и на южных,

по извивам зеленых зыбей

меж базальтовых скал и жемчужных

шелестят паруса кораблей….

– Ты мне пошелести еще тут – рявкнул физрук и скомандовал: «В казарму бегом!». «Погоди, – прошипел курсант, – через пару лет я тебя сам погоняю». Потом в казарме Витя пытался выяснить у приятеля фамилию автора стихотворения, тот сказал, что автор неизвестен, а стихотворение называется «Капитаны» и взял он его из тетрадки старшей сестры. Сам Балакин был вечным редактором стенных газет и тоже баловался написанием виршей и декламацией со сцены.

Однажды в казарме сыграли боевую тревогу. Полусонные мичмана бросились на пирс. Командир объявил выход в море на боевую службу и приказал двум графьям, Корнелюку и Здановичу, спускаться в отсеки. В заданный район стрельб вышли в надводном положении, раздалась команда: «Срочное погружение. Поднять перескоп. Погружаемся на семь метров с дифферентом два градуса на нос». Лодка стала уходить в глубину и вдруг все почувствовали резкое уклонение на корму, показалось, что субмарина перестала слушаться своих командиров. Произвести положенное аварийное всплытие не удавалось. Командир БЧ-5 увидел на табло нештатную ситуацию и понял, что не до конца закрылась захлопка шахты подачи воздуха к дизелям, в шестой дизельный отсек стала поступать вода. Мотористы, как и положено, задраились внутри и по команде стармеха вручную исправляли поломку. Справились. Прошло не так много времени, дифферент выровнялся, побледневший командир скомандовал всплытие. В надводном положении доложили командиру дивизиона, тот велел возвращаться. «С боевым крещением, орлы-молодцы!» – сказал стармех на пирсе. Ленька пошел тошнить в гальюн, а Виктор еще раз убедился, что механик – это «етитская сила»!! Стрельбы произвели на другой день, за срыв учений никого не наказали на удивление, так как удалось доказать недоработку конструкции. Понятно, что не наказать, это на флоте все равно, что поощрить.

Об этом, как и о веселых, но очень редких увольнительных он Неле, конечно, не писал. О военных секретах нельзя было из-за жесткой цензуры, о личных приключениях – из-за нежелания испортить установившуюся симпатию. Да, пару раз возвращались после отбоя с теплых встреч со студентками на танцах, избегая патрулей и дыша в сторону, разок выгребали «противолодочным зигзагом» из гостей, один раз пришлось показать местным, что просто так в сборную училища по боксу не берут. Ленька продолжал балагурить и противным голосом вокзального радиодиктора вещал на полказармы: «Балаклава, Балаклава, Галя слева, Валя справа» или еще лучше: «пиво слева, водка справа». Парни хохотали, и, обсуждая практику, больше говорили о сложностях с начальством, о придирках кураторов и не делились неприятными событиями, если они у кого-то и были. Так никто и не узнал, почему Ленька перед распределением приложил все усилия, свои и родни высокого ранга, и остался в штабе Ленинградского военного округа перекладывать бумажки, а через несколько лет совсем комиссовался.

Впереди был последний курс, а значит пора готовиться к службе, дальним гарнизонам, пора остепеняться, заводить семьи, потому что возвращаться из морей-океянов хорошо туда, где тебя ждут. И если большинство девушек с удовольствием принимало ухаживания будущих флотских офицеров, некоторые вдруг стали выставлять условия «туда поеду-туда не поеду». Конечно, если их звали «туда поехать», ха-ха. Ирка Курехина заявила, что за Урал из Питера и не подумает, невеста Деда, сама дочь военного, сказала, что готова только на Черноморский, так как намерзлась в Заполярье на всю оставшуюся жизнь, подруга Мишки Кромера собиралась в аспирантуру и не за какие коврижки не хотела покидать Ленинград. Словом, в большой дружной курсантской роте начали происходить маленькие трагедии, разбивающие большие мореманские сердца. Все вдруг опомнились, что распределение пойдет по спискам, составленным по среднему баллу за последние три курса с учетом характеристик, составленных начальником курса, начали активно готовиться к зимним экзаменам, кое-кто стал преданно заглядывать в глаза комоду, а кое-кто откровенно стал постукивать на своих товарищей.

Виктор не слишком вдавался в подробности и не участвовал в битве за Европу. Он с благодарностью вспоминал Дальневосточный военный округ и жил по принципу, который много позже сформулирует острая на язык морская братва: «дальше ТОФа не пошлют, меньше лодки не дадут». Он писал Нельке, с радостью получал ее письма, в увольнительные с ребятами по-прежнему ходил в Мраморный на танцы, флиртовал с девчонками и чувствовал себя прекрасно. Засидевшись за расчетами и описанием борьбы за живучесть подводных лодок, он бежал в спортзал, сам кого-то молотил на ринге, получал существенные удары в ответ, в выходные несколько раз участвовал в лыжных гонках на первенство ВУЗов Ленинграда в Кавголово, радовался снежной зиме и всем ее сезонным удовольствиям: катанию на коньках под песни из громкоговорителя, легким поцелуям замерзших губ, горячему чаю с коньячком из термоса, битвам снежками в Летнем саду и подчас недоумевал, как можно мечтать о местах, где не бывает снега и зимы. Всезнающий Курехин как-то сказал, что многолетнее изучение снежинок показало уникальность каждой, среди тысяч изученных не было двух одинаковых. Снежинки, как люди, каждый со своими заморочками и со своими пристрастиями. Он мечтал об отпуске после зимней сессии, перед предстоящим погружением в диплом, надеялся, что в воинской кассе сможет раздобыть заветный билет в Москву. Даже голова кружилась от предвкушения вкусной домашней еды, сна без ранней побудки, собственной ванны, от встреч с друзьями и родными. У него в конце войны, кроме Петьки Фастмана, появился новый замечательный друг – родственник, Боря Линде. Двоюродная Сонька всегда была предприимчивой и самоуверенной и даже в своей узкой среде музыкантов смогла найти классного парня, не манерного и «одухотворенного» до тошноты придурка, типа Кости, который ходил за ней по пятам со школы, а талантливого, умного, с прекрасным чувством юмора, да еще и чертовски привлекательного парня. Родня была в восторге, Боря закончил консерваторию и подавал большие надежды. Виктор познакомился с ним еще в сорок четвертом и теперь, изредка навещая Москву, старался повидаться, выпить, потрепаться по-мужски, с еще большим интересом, чем с постоянно ускользающим Петькой. Неожиданно в разговорах они выяснили, что Борин отец тоже несколько лет работал в Америке, только об этом, а также о том, куда их отцы потом подевались, говорить было нельзя. Это не только было «не принято», это было опасно. Все жили под строгим оком невидимого наблюдателя и сверяли с ним свои слова и поступки. Теперь у Вити появилась самая настоящая племянница, большеглазая Наташка. Ее обожали все многочисленные тетки Зданович. Кстати, надо бы ребенку что-нибудь в Питере купить в подарок. Ой, и Левку не забыть! Денег придется одолжить у ребят, у тех, кто останется в Ленинграде на довольствии и будет жить в казарме. А с выбором помогут продавщицы, особенно если взять с собой Деда Воронина, на него девочки за прилавком клюют очень активно.

Татьяна. Москва

Вспомнив о Москве, мичман Зданович вздохнул и подумал, что маме надо чаще писать. Звонить дороговато, но раз в месяц он с шоколадкой ходил к знакомой вольнонаемной барышне, и та после долгих уговоров соединяла его с Москвой после отбоя, благо телефон на Сущевской был собственный, его никогда не отключали, даже в войну. Он наизусть помнил: Д-5-12-28. Мама заметно постарела, посуровела, стала менее эмоциональной, чем в молодости, оживлялась только когда говорила о работе. Других интересов, кроме Левки и работы у нее не было. Подруг так и не завела, общалась изредка с сестрами мужа и Ларочкой, секретарем Матвея. О папе не говорили никогда. Левка рос независимым, любознательным и ленивым, не утруждал себя ничем, что не несло в себе пользы или угрозы, уроки делал кое-как, но благодаря отменной памяти и прекрасно подвешенному языку шел не в последних рядах по учебе, тройки встречались, но в основном учился «на хорошо». Уж его-то никто не посмел загонять в музыкальную школу, хотя слух у него тоже был отменным, не даром по папиной линии было много музыкантов. Он всегда напевал что-нибудь модное и популярное. И вкусы его уже тоже оперились, несмотря на молодость. Он предпочитал «Утомленное солнце» «Синему платочку» одного и того же композитора Юрия (Ежи) Петербургского, польско-еврейского музыканта, сбежавшего на другой континент. Попытки водить его в оперу успехом не увенчались. Да и вообще всей этой чепухе он предпочитал совершенно другое направление – джаз.

Татьяна отчаянно хотела вырастить из младшего сына широко образованного человека, учитывая, что старшего воспитало государство и военная пора, а этот был полностью на ее ответственности. С бытовым обслуживанием справлялась Демьяновна, денег в семье было вполне достаточно, и Лев рос, посвистывая и «не прикладая» рук. Небольшая, но собственная, не коммунальная, квартира почти в центре. Высокая потребность в Татьяниных умениях и знаниях с соответствующей зарплатой позволяли ей содержать семью из трех человек на достойном уровне. Если бы еще и Витюшу видеть почаще! Но старший сын, к сожалению, уже отрезанный ломоть, о его жизни она знала немного, но по его глазам в редкие свидания видела, что у него все хорошо, и чувство вины отступало. Еще бы попалась ему хорошая жена, а то зашлют за кудыкину гору, одного, кто же бедного мальчика там обнимет и накормит…И некстати вспоминала польскую колыбельную, которую пела ему в далекие двадцатые годы, когда все казалось простым, понятным и обнадеживающим: «А-а, котки два, шурум-бурум обы два, ницьябенду робыли, тылко Витю бавили…». Кстати, надо с Левкой заняться польским, у него явные способности к языкам при отсутствии желания напрягаться. Витя тоже, наверное, способный и к языкам, и к музыке, но его уже упустили, и теперь он идет по собственному пути. Надо же среди их родни завелся военный! Кто бы мог подумать! Вот бы Мотя удивился…А сестры его смотрят на это если не с пренебрежением, то с великим удивлением. Да, хотелось бы, чтобы и семейная жизнь у мальчика сложилась. Вот одноклассница его, Неля Павлищева, неплохая девочка, умненькая, с характером – сразу видно. Да не поедет же выпускница иняза за тысячу верст…А жаль…

Война была позади, проблем в стране хватало, довоенная жизнь по-прежнему казалась более прекрасной, чем была, международные связи понемногу оживлялись, Татьяна втайне надеялась, что сможет найти хоть одного человека из оставленных в другой части мироздания. Бессонными ночами она думала о том, что может быть сможет когда-нибудь узнать о брате или о Ребекке. Ведь кто-то в конце войны пытался передать ей весточку, а она до такой степени испугалась, что отрезала для себя все пути. Сестер и родителей Таня мысленно уже похоронила, рассказы о кошмаре Варшавского гетто достигли и СССР. Бездорожных напрямую не давал о себе знать, но Татьяна понимала, что ее не тронули после странной смерти Матвея только благодаря его прикрытию. Осознав эту данность, Татьяна стала меньше оглядываться за спину.

Серафима. Москва

Серафима, отправив дочь в Казань, отстояла в квартире свое право на уменьшение на одну четверть нагрузки по уборке. Из-за Рэмки она спорить не стала, он часто оставался ночевать дома, а не в офицерском общежитии, а вот Неля уехала в Казань неизвестно на сколько. Тяжелую уборку по огромной квартире она тянула сама, дочек не подключала, и с годами это стало делать все тяжелее. Полотеров в огромный коридор нанимали сообща вскладчину два раза в год, остальную работу выполняли по графику. Тут уж кто как умудрялся: Роза нагружала свою домработницу Полю, Кусакины тянули свой срок вдвоем, Михайловы все делали кое-как, Сима же привыкла все доводить до блеска, причем сама. Хорошо, что четыре кухонных плиты были поделены на персональные конфорки, в среднем по две на комнату, и тут уже оттирали каждый свою часть. Поэтому на Розиной и Симиной плите играли солнечные зайчики, а на Михайловско-Кусакинской части пригорелые желтые пятна были видны во всей красе. Если готовился большой обед или ждали гостей, можно было занять соседские конфорки, но потом убрать за собой обязательно, а то от скандала не отвертишься, и когда кипятили белье в чанах, договаривались делать это не одновременно. Пекли только Сима и Лена Кусакина, духовок хватало и отмывали их после использования. За газ платили «поголовно», разбивая общую сумму на количество едоков в семье, так же, как и за электричество в местах общего пользования. В комнатах у каждого были отдельные электрические счетчики, отмеряющие съеденный свет внутри. Когда дежурства по квартире не было, Сима два раза в неделю подрабатывала машинисткой в жилконторе по совместительству. Денег постоянно не хватало, хорошо, что Неля уже закончила учебу и получает зарплату. На Дарью Павловну немножко добавляет в семейный бюджет Павел, да и Рэм свою капитанскую получку частично тратит на семью, подбрасывает маме деньжат. И как это они справлялись, когда Неля училась на дневном, непонятно! Когда были карточки, разница в достатке в семьях была не такой заметной, как нынче. Инночка растет, ей надо покупать обувь, с одеждой пока справлялись, Маша по старой памяти помогала перешивать вещички на девочку, даже умудрялась выкраивать из обрезков что-нибудь на выход.

Арест Петра прозвучал для семьи как гром с ясного неба. Петр, вернувшись с фронта, погрузился в свои железнодорожные дела, ездил с инспекциями по стране, получил две комнаты в районе Мещанских улиц, в четырехэтажном доме с туалетом и даже ванной. Катиня, вторая жена Петра, в конце войны удочерила племянницу и у них образовалась полноценная семья. Маришка училась в первом классе, Катиня не работала, оставив службу вольноопределяющейся телефонистки в военной части. И вдруг однажды из Главка, где работал Петя, позвонила секретарь и задушенным голосом сказала, что Петра увезли среди рабочего дня на «воронке» под конвоем. Это был настоящий ужас! Несколько дней Катиня пыталась выяснить, куда дели мужа, потом ей велели не лезть не в свое дело, и она, оставив Маришку Симе, объезжала друзей и начальников, пыталась понять, что произошло. Пройдет почти девять лет, и когда больной, постаревший и тощий, но живой Петр вернется из отдаленных мест, она узнает причину – донес его же сослуживец, найдя результативный способ получить должность Петра, который в частном разговоре назвал великого Берию «говнюком». И не защитили его ни звание старого большевика, ни старые партийные связи, ни ордена Красного знамени за Гражданку и Отечественной войны за только что прошедшую. Одинокие Катиня с Маришкой прилепятся к Павлищевым, станут одной дружной семьей, которая и в горести незаметно будет укрывать каждого члена этой ячейки теплом. Вместе они будут отмечать праздники, поддерживать друг друга в горе и в радости без зависти, пафоса и лишних слов. Гостеприимство Симы сохранило подобие клана, в который входили и московские родственники бывшего мужа. «Ууу, Павлищевская порода!» – в сердцах говорила Сима младшей дочери, но это скорее употреблялось для красного словца. Павел тоже был здесь постоянным, может быть не совсем родным, но уж как минимум двоюродным родственником с правом совещательного голоса. Частенько заезжал заодно проведать маму и участвовал почти во всех праздничных застольях. Серафима старалась, краснела и готовила вкусности, пекла его любимые пирожки, громко шутила за столом и всячески демонстрировала независимость и успешность. Когда Павел узнал про друга юности Петра, он громко матернулся и сказал, что Петька должен был следить за своими выступлениями, «с таким задиристым характером в наше время не протянешь». И сделал выводы уже для себя. Потом спросил, чем помочь Катеньке, спустился к машине и приволок какой-то продуктовый паек «для обездоленных девочек». А к празднику завез три коробки конфет – всем женщинам семьи – Симе с Инночкой, Катине с Маришкой и маме.

Нелька, слава тебе, Господи, послушалась совета, подала документы в московскую аспирантуру, переводится в конце июня. Радость-то какая! Москва это тебе не Казань, возможности другие совсем, театры, которые дочь обожает, подружки ее, «лемешевки» сумасшедшие, ребята знакомые, любимый «Буревестник» и «Динамо», куда звали давно. Здесь будет, под маминым крылом. Правда, харАктерная уж очень, зато пример для Инночки. И может жениха найдет хорошего, если не будет слишком своевольничать. А то писала что-то про Витю из школы, они в Ленинграде встречались и сейчас переписываются. Офицеры хорошо получают, особенно моряки. Жаль, Витя этот – еврейчик, кажется. А Сима в силу своего пролетарского самосознания относилась ко всем нациям одинаково хорошо, но осторожно. Зато они хорошие врачи, улыбнулась сама себе, а затем хмыкнула – и при чем тут врачи…? Вон Ким, красавчик, сын соседки Розы из их квартиры, кстати, врача, закончил исторический факультет МГУ, приглашал девчонку в кино, в театр, а она заладила: «отличный, умный, но скучный», так ничего и не вышло. А он без пяти минут кандидат наук и почти доцент! Хоть, правда, тоже из этих… Рэм с Кимом дружил с детства, предлагал сестре получше присмотреться к соседу, но этой «своебышной» в некоторых вопросах и старший брат не указ.

Виктор. Москва

Неделя в Москве пролетела стремительно и полноценно. Выспался, отъелся, отмок в ванной с книжечкой, начитался периодики в туалете, почувствовал себя прямо барином, а не усталым армейским скакуном в большой конюшне. Каждый день Татьянушкин завтрак и вкуснющая еда в гостях. Все родственники расстарались, приглашая редкого гостя, да еще и моряка, готовили лучшее из того, что умели и что могли достать. Два раза смог побывать в театре, даже в Большом. Это Туська Вакшанская, подружка школьная, помогла своими связями. Она все надеялась восстановить отношения с Геной Родионовым, Витиным однокурсником, который, по сути, разбил ей сердце и жизнь.

Познакомились они после памятного парада Победы, потом Наталья приезжала к тетке в Ленинград, нашла Витю, а через него и Гену, с которым закрутила пылкий роман. Сидела месяц на одних яблоках, сбросила десять килограммов, постройнела и посвежела. Глаза у нее горели каким-то яростным пламенем, и Витька, отвешивая ей комплименты в поддержку, не забывал подчеркнуть, что они горят голодным огнем как у волка. Туська была студенткой московского меда, «пироговки», и когда у Генки обнаружили туберкулез, бросилась в Ленинград, перевелась туда учиться и выхаживала своего героя, как могла: продавала какие-то старинные вещицы и на вырученные деньги покупала ему «чистейшее сливочное масло», икру, фрукты, сидела часами в военном госпитале, а потом забрала свое любимое несчастье к тетке и продолжала выхаживать. Такого подвига во имя любви заслуживает не каждый, точнее «не каждая скотина», выразился Курехин. Все знали эту историю самоотверженного служения любимому божеству, поэтому, когда Генка, вылечившись и прикинув, насколько в его будущей головокружительной карьере нужна дочь репрессированных родителей, да еще и еврейка, с ней порвал, многие перестали с ним дружить, точнее общаться без необходимости. Осудить громко побоялись, «суд чести» по такому вопросу никто не устраивал, но чувство гадливости возникло почти у всех. К выпуску Геннадий сделал предложение дочери московского чиновника, выстилая себе перспективную дорожку, а Наталья, закончив с некоторым отставанием институт, подалась «на Севера», в Заполярье.

Итак, культурный отдых был обеспечен и дополнен посещением тети Рахили и тети Хены, чей зять Борька стал главным московским конфидентом и другом. У тети Рахили Виктор потерпел полный крах в шахматной партии с ее внуком Юркой, первокурсником мехмата МГУ, поболтал с кузиной Эдой о новинках зарубежной литературы и взял пару книжек почитать. А у Хены и супругов Линде, выпив от души коньячка, до полуночи пел с Борькой песни военных лет под его же аккомпанемент, затем был посажен на оплаченное ими такси и с шиком на «Победе» препровожден на Сущевку. Никакого стыда или унижения тут не было, Витька был безденежным курсантом, а они состоятельными и, обратите внимание, любящими родственниками отца.

Татьяна с Витей по золовкам не ездила, она, как на грех, простыла и лежала дома с температурой и насморком, а Лева наотрез отказался, сказал, что будет скучно, и он не хочет сидеть за столом со взрослыми и маяться. Правда, узнав, что Юра был дома и они провели часок за шахматной доской, слегка расстроился. С Петькой встретились как-то набегу, в пивнушке на Миуссах, за кружечками разливного с вяленой воблой, которую отличник советской торговли где-то наловил. Пару часов трепа о том, о сем и приятель убежал по важным делам. Потом такие дела назовут фарцовкой и пришпилят к ним некоторые недетские сроки перевоспитания. Петька удивился, что они с Нелькой Павлищевой состоят в переписке и даже виделись, порадовался за друга, пожелал ему воплощения мечты и велел звать на свадьбу. Расковыряв душу в беседе с другом, Виктор хотел уже бежать на вокзал и брать билет на поезд в Казань, но одумался – денег нет, только долги, проездные выписаны и отоварены по маршруту Ленинград-Москва и обратно, и пошел домой пешком, борясь с собой, позвонить или нет маме обожаемого предмета, благо телефон был. Серафима Григорьевна удивилась, сказала, что у дочери все хорошо и она надеется скоро быть дома. И главное – она дала телефон казанской родни. Испросив у мамы Тани разрешения поговорить по междугородной связи «в кредит», он вечером набрал номер и услышал голос, будоражащий сердце. Алло, Казань, ответьте Москве…..

Короче, каникулы прошли на ура, а потом началась выматывающая все силы работа над дипломом по теме «Энергетическая установка подводной лодки». Надо было не только все рассчитать, найти подтверждающую литературу, самое нудное было переписывать свою работу с черновиков на чистовик, заполнять его аккуратным и понятным почерком, чтобы рецензирующий преподаватель мог понять, что ты там наворотил. А чертежи!! Десять ватманских листов большого формата, причем не менее трех должны были быть выполнены тушью, а Виктор и карандашами-то чертил на три с плюсом. Нет, чертежи были точными до миллиметра, а вот с аккуратностью и чистотой-красотой дело было швах. Пришлось договориться с Вилькой Окуневым, и за две коробки московских конфет «с оленем» фабрики «Красный Октябрь» для девушки тот согласился часть чертежей для друга выполнить. С коробками помог, конечно, всемогущий Петька. Он, не доверяя почте, организовал передачу «долга чести» через проводницу, а верная подруга Вакшанская встретила поезд, поскольку ей увольнительная не требовалась.

Наступил великий день: работа сдана на кафедру в срок, можно расслабиться и покурить… И пока курили на заднем дворе главного корпуса у вонючего и полного окурков ведра, начали осознавать, что все привычное, удобное или раздражающее, но все равно привычное… заканчивается. Впереди у каждого финишная ленточка, и совершенно разные дороги на все четыре флота, другая, совершенно пока неизвестная жизнь. Без казармы, без проверенного дружбой локтя, в свободном и поэтому никому не знакомом режиме существования вне службы. Еще через несколько дней они отбывают на преддипломную практику, и перед этим их ждет волнующее мероприятие – уточнение размеров будущей офицерской формы одежды, которое они непременно превратят в цирк. А до убытия на стажировку в качестве подменных инженеров-механиков (в Витином случае в Заполярье), самое важное событие, которое определит всю дальнейшую судьбу и военную карьеру – распределение по флотам и другим местам службы (уже прошел слушок, что несколько человек будут направлены в подразделения, подчиняющиеся Москве напрямую). Те, кто был отобран, уже прошли дополнительные собеседования и спокойно курили в сторонке. Виктор тоже был относительно спокоен, по общим разговорам он понял, что подводный флот выбрали немногие, а графу с пожеланиями стороны света он заполнил следующим образом: «предпочтительно Тихоокеанский флот, в случае отказа – Черноморский», чем поднял настроение всей комиссии по распределению, так как большинство писали ровно наоборот. Укрепление Тихоокеанского рубежа страны стало одной из главных задач, шла к концу война в Китае, начиналась какая-то заваруха на Корейском полуострове, мир, не успев прийти в себя после страшных событий в Европе, начал трещать по швам на востоке. Воинственные заявления глав государств не оставляли надежды на тихое благополучное существование.

Получив свое предстоящее назначение в третью бригаду подводных лодок Седьмого Военно-Морского флота Советского Союза, Виктор мысленно перекрестился (любимая Татьянушка крестила его еще в далеком детстве) и заторопился в казарму, переодеться к заслуженному и такому желанному выходу в город. Волнение и напряжение спали, и появилась огромная потребность взлететь, ну или хотя бы выпить по рюмахе. Что они и сделали. И даже не по одной.

Преддипломная стажировка на Северном флоте прошла замечательно, пролетела быстро, мичмана были задействованы по полной, трудились без отдыха, не поднимая головы, и практически без увольнительных, короче, как приехали, так и уехали, даже про танцульки в матросском клубе никто не вспоминал. Белые ночи и адреналин завершения большого жизненного этапа будоражили и не давали раскисать. Распределенные на надводные корабли побывали в многодневном походе, подводникам несколько раз посчастливилось выйти в море на учебные стрельбы и отработку торпедных атак. Все были в предвкушении защиты дипломных проектов и выпускных банкетов, волновались, своевременно ли получат обмундирование, чтобы предстать перед любимыми и родными в полном блеске и неотразимости, сменив курсантские палаши на лейтенантские кортики. В декабре блестящие новыми погонами лейтенанты должны были пополнить когорту славных военно-морских офицеров страны.

Подруга писала курсанту, что в начале июля будет уже в Москве и начнет заниматься аспирантурой, утверждением темы для диссертации и поиском работы, так как позволить себе дневное обучение не сможет. Наверное, придется идти в школу, чего она явно побаивалась. Они обсуждали раздельное обучение мальчиков и девочек, введение с сентября единой школьной формы и кучу событий в театрально-концертной жизни столицы, которые Виктора по большому счету не очень-то интересовали, но он хотел быть в курсе новинок, чтобы слыть «на уровне». Мама тоже старалась писать почаще. О том, что ей предложили полностью перейти на работу в ТАСС в качестве старшего преподавателя с хорошей зарплатой, о любимом Левушке, которому в октябре уже в комсомол вступать, а он бывает безответственным как октябренок. Она сетовала, что скоро старший сын опять отправится в дальние дали и они будут видеться еще реже, завуалированно спрашивала нет ли у него кого-то для создания семьи. Семья – огромное счастье, если она полноценная.

Неля. Москва

Нинель Павловна Павлищева приступила к работе учителем английского языка в пятых – седьмых классах престижной мужской московской школы, расположенной всего в трех остановках от дома. При приеме на работу ей сказали, что здесь учится много детей советской элиты, что она должна высоко нести знамя советского педагога и побыстрее встать на комсомольский учет. Несмотря на то, что девушка до тошноты боялась своих новых питомцев, она успешно провела первые открытые уроки и заслужила похвалу завуча. А через три недели, возвращаясь после уроков пешком домой, увидела, что за ней следует небольшая такая хихикающая толпа в новенькой серой фланели. Мальчишки веселились, галдели, толкали друг друга, мешали прохожим, которых в это время было немного, но близко, слава богу, не подходили. Проводили ее до подъезда, немного погомонили под окнами и ушли вниз по переулку. А она села за проверку тетрадей и в очередной раз подумала, что сентябрь скоро кончится, а от Вити «ни слуху ни духу», написал, что защитился успешно, готовится к посвящению в офицеры и …пропал. Писем не было уже недели две.

У Виктора же началась отвальная карусель. Ребята, с которыми на протяжении пяти лет он находился в постоянном общении, его кореша и сотоварищи, верные соучастники будней и праздников, побед и поражений начали разъезжаться в разных направлениях, кто к родителям, кто жениться, кто оттянуться в последний раз где-нибудь на Кавказе под пальмами. Он погулял на трех свадьбах в течение одной недели, пригласил в ресторан одинокую Туську, навестил питерскую родню в лице троюродной сестры Зазы с тортом из «Метрополя», чем заслужил прощальный поцелуй, и разжился хорошо подержанным чемоданом для перевозки формы и небогатой кучки личных вещей. Питерскую родню Виктор навещал редко, муж кузины с упертой ленинградской нелюбовью к Москве и москвичам старался подначить, высмеять и продемонстрировать интеллигентность и превосходство ленинградцев по всем статьям. Эта нелюбовь жила во многих горожанах на подсознательном уровне, передавалась из поколения в поколение как проявление обиды за перенос столицы в начале века. Было смешно, неловко, но и бодаться не хотелось – был ли смысл, ведь в спорах редко удается что-то доказать, если это невозможно точно измерить. Впереди была родная Москва, мама, неизвестность и любимый, но очень дальний Восток.

Впереди была встреча с (любимой?) одноклассницей. Он уже привык обсуждать с девушкой важные события, советоваться и советовать, на пару подсмеиваться и возмущаться, чувствуя взаимопонимание и дружеский локоть. Хотелось бы чувствовать этот локоть и дальше, и не в письмах, которые будут идти значительно дольше, а рядом, теплый и живой. И умную золотистую головку, и яркий задиристый взгляд серых глаз, и порядочность, и бескомпромиссность. Ну и такую спортивную, стильную, с хорошим вкусом во всем, с ее английским – с такой спутницей везде будешь чувствовать себя отлично, не стыдно и перед музыкальной московской родней. И лопнул внутри какой-то обруч, мешавший вдохнуть, и пришло понимание того, что период игр прошел, можно и нужно принимать решение на всю жизнь. Можно и нужно брать ответственность не только за себя, но и за любимую женщину. Если только согласится….

И вот вам сюжет из старинного романа: она сидит в красивом кресле, обитом гобеленом. Кресло вместе с диванчиком привез Павел из Германии после войны. Читает барышня английский роман у окна с видом на глазную больницу. Рядом с зеленым зимним садом, организованным Серафимой на необычайно широких подоконниках. Раздается звонок. Один. Еще один, не два подряд. Помните милую особенность коммуналок – звонки по количеству семей: Павлищевым – один, Кусакиным -два, Михайловым – четыре и т.д.? Инка, младшая, выбегает, и через пару минут старшая сестра слышит знакомый и давно ожидаемый баритон вперемешку с Инкиной стрекотней: «Ой это что, это кинжал? Кортик? Вот сюда вешайте шинель. Разувайтесь, а то мама будет ругать. Вот тапки. Ой, какие погоны золотые.. Проходите..». Вошел… Как там у Пушкина? «Бурмин побледнел и бросился к ее ногам…». Не бросился…, но побледнел вроде бы.

Гуляли по улице Горького, по бульвару, заходили в кафе-мороженое, то самое, где папа накормил ее однажды до тошноты. Первый час неловкости и лопотания прошел, пара смеялась, делилась друг с другом подробностями событий, известных другому из писем. Говорили о будущем, об исполнении надежд и вдруг Виктор совершенно серьезно спросил, как она относится к поездке в Приморье, не хочет ли своими глазами посмотреть на дикие, но такие прекрасные места, не хочет ли продолжить дружбу, но на совершенно другом уровне. Не согласится ли она стать его женой. Неля не то чтобы опешила, нет, где-то глубоко внутри она ждала этого разговора, и боялась, но она не представляла, что он состоится в первый же день их очередной встречи. Как это вообще бывает у других? Ведь они не проводили рядом друг с другом долгое время, не знали обоюдных привычек, поцеловались-то всего несколько раз и все… Единственное, что она точно знала и могла для себя сформулировать: «Я не хочу его потерять!». Барышня не знала, любит ли, но совершенно не готова была отпустить.

– Ты подумай, я не тороплю. Мне нужно быть на службе в середине декабря. Посоветуйся с мамой, если хочешь, или с этой, тетей твоей, Катиней. Давай просто будем чаще видеться, пока я буду в Москве, и решай.

– А твоя мама что говорит? Она согласна?

– Конечно, ты ей нравишься. Я же вчера только приехал, мы полночи проговорили, а когда проснулся, сразу к тебе поехал. Неся, если решишься, я тебя с ребятами Линде познакомлю и с тетками. И надо будет со свадьбой что-то решать, деньги у меня есть, подъемные заплатили ого-го сколько! Так что об этом не думай. Свадьбу надо до конца ноября отметить, а то позже никто из ребят не сможет приехать.

– Можно я подумаю?

–Да, конечно, хоссподи, твоя воля! А я о чем! Нелька, мы с тобой такие близкие теперь, никого ближе-то и нет. Я тебя всегда буду охранять и защищать. От всего. От любых невзгод. Ты будешь моя последняя линия обороны, и я стану сражаться за тебя со всем миром, если надо. Я любить тебя буду как никто другой. – И со смехом продолжил, – тут надо встать на колено и подарить букет. Могу только руку поцеловать, а букет набрать в сквере из листьев, если милиционер не арестует.

«Как же тебя арестуешь, такого красавца в шинели и с золотыми погонами!! Никто не посмеет», – и сама себе заметила, что подумала с чувством гордости собственницы.

Серафима, конечно, была в шоке от предложения руки и сердца. Мало того, что дочь собралась за еврея, так и уедет незнамо куда за кудыкины горы. А никто его не знает по-настоящему, подумаешь офицер и мама в Телеграфном агентстве работает! Надо с Павлом срочно поговорить, что он-то думает. И Катьке позвонить, пусть свою племянницу поспрашивает и уму-разуму научит. Семейный совет назначили на следующее воскресенье, а пока Виктор встречал свою подругу после работы и под легкое улюлюканье пятиклассников уводил в кино, в театр или просто погулять. Заезжали на Сущевку, пили чай и Неля, поеживаясь, отвечала на острожные вопросы Татьяны первой и на более прямые Татьяны второй. Ей нравились обе женщины, но пока она окончательно не определилась со статусом, очень стеснялась и нервничала. Катинечка поддержала любимую племянницу, Павел не возражал против брака и тем более против выезда из Москвы. «А как нынче карьеру строить? Ну-тка, послужии!» Он выразил желание скорее познакомиться с будущим зятем. И как хозяйственник сразу же перешел к вопросам организационным, выдал идею, что сестра Маша сошьет невесте красивое платье, а деньги на ткань он даст. Так что все практически смирились с тем, что аспирантура откладывается или отменяется, дочь уедет в далекие края и все это случится, если она сама захочет, если в этом и есть ее счастье. «Дальний Восток – край далекий, но нашенский», говорил почивший вождь мирового пролетариата, но сейчас там разворачивались непонятные события. Заканчивалась китайская война-революция, Председатель компартии Китая, Мао Цзэдун собирался в Москву с дружественным визитом, под звон литавр в начале ноября прибыл посол. Последние гоминьдановцы бежали на Тайвань, но подначиваемые американцами корейцы уже снова начинали какую-то возню. Страшновато было отпускать любимую дочь в такую неспокойную даль, куда пассажирский поезд идет две недели.

Когда все стороны пришли к заключению «чему быть – того не миновать», Неля с Виктором пошли в бюро ЗАГС подавать заявление. Темное неухоженное помещение, все столы рядом, и одновременно осуществляемая регистрация браков и смерти. Недобрая тетенька в мелких кудряшках, кутаясь в шаль, противным голосом сказала, что регистрация брака может быть назначена на воскресенье 27 ноября. Никакие объяснения и уговоры про отдаленное место службы действия не возымели. При заполнении анкеты Виктор спросил, что с будущей фамилией, Неля сдержанно ответила, что оставит свою. Он рассмеялся и подтвердил, что так и думал.

Поникшая Неля вышла на улицу, и Виктор сказал: «Лялька, родная, не расстраивайся, свадьбу отметим двадцатого, а зарегистрируемся, когда назначили. Что эта неделя решает? Ты, надеюсь, не передумаешь. А Куря с ребятами не могут приехать позже». Так и решили, стали готовиться к двадцатому ноября. Праздновать планировали на Горького у Серафимы, там могла разместиться куча народу и на большой кухне имелись четыре газовые плиты. Меню ожидалось по этому времени просто роскошное: с Симиными фирменными пирогами, Катининым тортом «Наполенон», икрой и крабами из буфета ТАССа. Шампанское достал Павел.

Тетка вывернулась наизнанку и добыла у кого-то из «балетных» розовый шелк на платье. Из него невесте сшили наряд с оборочками и пуговками, который она возненавидела и за цвет, и за стиль. Девушка наша, всегда стесненная в средствах, растерялась и повелась на комплименты и советы мамы и тети на примерке. Теперь же она чувствовала себя не в своей тарелке все торжество, ей казалось, она похожа на противную розу с торта. Жениху в этом смысле больше повезло, он обожал свою форму, тужурки и кители ему шли необыкновенно, кортик решил не надевать, чтобы не мешал. Вообще-то у Виктора имелся небольшой гардероб папиных костюмов, но к ним не шли флотские ботинки и вообще форма очень красила и его, и его друзей. Друзья в количестве четырех прибыли из Питера на чьей-то папиной «Победе», общая подруга Туська была оповещена по телефону, взяла отпуск и тоже прикатила в родной город. Родители, две тетки и брат невесты, обе Татьяны, друзья, Линде и молодежь в лице Левки и Инночки – все поместились за составленными в одно целое столами. Свадьба удалась на славу!! Гуляли часов до двух ночи. Подарки тоже были отменными: синяя шелковая полосатая пижама жениху, семейные реликвии – старинные камея на цепочке и драгоценное кольцо с эмалью, изумрудом и бриллиантом невесте, две синие хрустальные вазы для фруктов от семьи, сервиз Ленинградского фарфорового завода от однокашников. Молодые никогда не видели столько прекрасных вещей одновременно.

Отправив своих на Сущевку на машине с Павлом Николаевичем и убедившись, что ребят пристроят до утра у Симы на полу, Виктор по телефону пытался вызвать такси, но Неля предложила пройтись пешком. Погода была холодная и сухая, и идти до Каляевской улицы возбужденной и радостной паре было только в радость. Подумаешь, часа полтора! Непривычно тихая, замерзшая и слегка посапывающая Москва будет потом долго вспоминаться этим двум теперь уже навек связанным людям.

В выделенной им комнате Неля стала осматриваться и занервничала. Воспитание в строгой пуританской семье с матерью, живущей в обнимку с разбитым счастьем, не подготовило ее ни к какому медовому месяцу или хотя бы дню. И тут герой ее романа снова пришел на выручку: «Слушай, ты есть хочешь? Я лично проголодался, а ты, по-моему, за столом совсем не ела». Он сбегал на кухню босиком, в брюках и майке, притащил кастрюльку с холодными котлетами, хлеб и соленый огурец. Какой же прекрасный был у них пир! А когда обнаружилась еще и бутылка ситро, это вообще стало каким-то невозможным и не чаянным удовольствием…

Через неделю наблюдательные прохожие могли заметить странную троицу у входа в одно государственное учреждение, а именно в районный ЗАГС. Два офицера, по виду трезвые, один капитан в общевойсковой шинели с синим крестом на кокарде фуражки, другой военный моряк с еще не обмятыми золотыми погонами под ручки пытались затащить упирающуюся блондинку в зеленом драповом пальто и шляпке в двери означенной конторы. Златовласка отталкивала их, вырывалась из цепких объятий и, хохоча, в полголоса поругивала кавалеров. Капитан бурчал про незаконных сожителей, лейтенант твердил: «Ляленька, Ляленька», что отвечала красотка никто так не услышал. Свидетельство о браке было выдано.

Капитан с лейтенантом вполне «закорешились» после того, как старший по званию объяснил младшему, что за Нельку он отвечает головой и даже жизнью, потом они вдвоем отправились на Северный вокзал в военную кассу за билетом на скорый поезд номер 4 «Москва – Владивосток», который шел быстрее, всего девять суток. После обмывания покупки в местном ресторане новые родственники долго искали точку «нулевого километра» Транссиба между третьим и четвертым перронами, пока не проветрились и не решили уйти оттуда добровольно, до того, как вызовут офицерский патруль. Вокзал был под пристальным контролем органов безопасности из-за прибытия китайской делегации к празднованию 70-летия Великого вождя всех народов товарища Сталина. Неля встречала мужа дома на Горького, где они жили последние дни его непривычно длинного отпуска. Отругала обоих, напоила чаем с остатками коньяка и простила тут же двух своих самых близких мужчин.

С мамой Таней и братом новоиспеченный подводник попрощался накануне отъезда, маму Симу и обретенную сестру поцеловал с утра и вместе с женой, испросившей на проводы замену уроков в школе, отправился в долгий путь к новому месту службы. Этим же поездом, но до Владика ехали еще два однокурсника, так что дорога обещала быть не слишком скучной. Когда хвост поезда превратился в точку, Неля осознала, что без Вити краски жизни поблекнут, что муж уехал с ее сердцем в кармане и что ей срочно нужно догнать его и вернуть себе. Иначе как дышать теперь полной грудью? Она шла к метро, а из репродуктора неслось бодрое: «Зори московские, звенят-поют часы кремлевские, с добрым утром, земли и моря, Москваа мояаа».

В школе учительницу английского языка Нинель Павловну Павлищеву поздравили с законным браком и спросили, какая же теперь у нее фамилия, надо бы документы переоформить. И с большим удивлением узнали, что фамилию она не поменяла, значит в документах все в порядке. В эти дни школа, и вся страна самозабвенно готовились к великому дню, семидесятилетию Великого человека. Проводились собрания, концерты, выпускались стенгазеты, и все под неусыпным контролем партийных органов. Все хотели заслужить похвалу или хотя бы не провиниться. Наступила календарная зима, и погода давала о себе знать по полной. Неля с головой погрузилась в подготовку детского спектакля к празднику, и эгоистично радовалась, что у нее нет классного руководства, иначе она бы не справилась с обилием задач, поставленных перед учителями. Татьяна как-то позвонила и пригласила невестку зайти в гости на обед, поболтать. Разговаривали о том о сем и оказалось, что свекровь беспокоит экипировка девушки. Татьяна боялась, что в Совгавани холодные зимы и предложила обратиться к знакомому меховщику, сшить Неленьке шубку. А поскольку денег и меха было маловато, свекровь придумала разделить свою нынешнюю шубу на две. Редкую двухстороннюю шубу привез Матвей, когда работал в Союзпушнине. Сверху шоколадного цвета каракуль, внутри яркий огненно-рыжий жеребок. Меховщик зацокал языком, увидев такую драгоценность, «такого меха нынче днем с огнем», попросил недельку подумать и поколдовать, позвонил и сказал, что из жеребка получается прекрасный полушубок для стройной девушки, а воротник и шапку-кубанку к нему он сошьет из принесенной Татьяной шкурки золотистого каракуля.

Оставалось только дождаться пропуска в пограничную зону и можно было выдвигаться. Витя писал, но письма шли долго, не содержали почти никакой информации и сводились в основном к тому, что занят по горло, любит, скучает, ждет встречи и велит беречь себя.

Виктор. Советская Гавань

Город Советская Гавань, куда был направлен Виктор, располагался на отрогах Сихотэ-Алиньского хребта на берегу Татарского пролива с глубокими изрезанными бухтами, в которых при необходимости можно было припрятать весь флот страны. Необыкновенной красоты скалистые берега с редкими песчаными пляжами покрыты были зарослями хвойных и лиственных деревьев и кустарников и во все времена года сияли разными красками: ярко-розовым багульником в мае, ржаво-рыжей хвоей в октябре, сочной зеленью летом и иссиня-белыми склонами зимой. Вода пролива была удивительно прозрачной и даже на больших глубинах можно было рассмотреть дно, даже сквозь лед. Эти потрясающие места были открыты сравнительно недавно, во второй половине прошедшего века и почти не использовались, поэтому их еще не успела изгадить наступающая и здесь цивилизация. Еще жили на берегах потомки исчезающего племени орочей, но начиная с двадцатых годов стали появляться переселенцы из других мест, в тайге вырастали лагеря для граждан страны, нуждающихся в силовом перевоспитании. А тридцатые показали, что без присмотра, без военного флота распоясавшиеся японцы и белокитайцы самовольно орудуют в советских территориальных водах. Надо было укреплять восточный фасад советского дома.

Изначально все бухты были названы в честь членов большой императорской семьи, но с установлением здесь новой власти они стали называться понятно: Постовая, Западная, Северная… Зимы в основном холодные, лето прохладное, с туманами, но в июле-августе можно ходить в легкой одежде и даже купаться – последнее уже на любителя. Ледовая обстановка в проливе была сложной три месяца в году, но год на год не приходится.

Сам город состоял из нескольких поселков, построенных в разных частях, по разным сторонам нескольких бухт, административно их вечно перетряхивали, но в период прибывания здесь нашей молодой семьи все выглядело именно так. Одни имели имена собственные, например, Заветы Ильича, Дэсна, Лососина, Майский, Монгохто, другие именовались в просторечье «старая сторона», «новая сторона», «шанхай», «подплав», «желдорбат» (ж/д батальон) и так далее. Передвижение между поселениями шло на катерах, чаще не по расписанию, а на попутных «как повезет». Дорог почти не было, работали в поселках, в которых и жили; в сам город, «на новую сторону» выбирались реже. Поселок Заветы Ильича, кроме собственно города, был самым престижным, в нем были стадион, школа, дом культуры, магазины, рынок, госпиталь, позднее даже драмтеатр. Жилые многоквартирные дома не только деревянные, но и каменные, хотя, конечно, как и везде превалировали личные строения с небольшими приусадебными участками. До войны здесь организовали рыболовецкий колхоз из переселенцев Архангельской области, но за пару лет до приезда Виктора сам колхоз переместили на Камчатку. А теперь в Заветах жили семьи летного состава военных аэродромов и подводников, особенно те, у кого были дети школьного возраста, так как из подплава ходить им было далековато и не всегда возможно из-за погоды. В бухте Постовой недалеко от воинской части на высокой горке тоже стояли жилые деревянные двухэтажные дома с печным отоплением, с сараями, уличными туалетами, колонкой для воды и большим ларьком, именуемым магазином. В эти царские условия Виктор надеялся в скором времени поселить свою любимую жену.

Его самого разместили в офицерском общежитии, тоже деревянном, но все-таки разделенном на комнаты по несколько кроватей с тумбочками, кое-где даже со шкафами. В общежитии селилась холостая флотская молодежь, поэтому выспаться удавалось далеко не всегда. Иногда из какой-нибудь комнаты по ночам могло раздаться тихое нестройное хоровое пение: «Совгавань, мояаа Совгавааань, ты нашему сердцу милааа. Люблю твои сопки, люблю твою гавань, люблю твои будни делааа». В уголке общего кубрика стояла плитка, можно было вскипятить чайник, но печенье, сухари, сахар и заварка улетучивались со страшной военно-морской скоростью. Поскольку общежитие было не матросским, порядок в нем соблюдался от случая к случаю, и, если на спинках кроватей сохли чьи-то трусы или носки, это, наоборот, говорило только о чистоплюйстве их владельца. Дикий хохот вызвала чья-то фраза, что проверку носков на свежесть можно проводить броском в стенку – прилипнут или нет. Между собой офицеры, в основном лейтенанты, называли его «Чудильник», веселились от души, но больше года никто не хотел там находиться, мечтали о собственных углах. Неженатые планировали в грядущих отпусках найти себе пару, женатые ждали появления своих не очень спешащих красавиц, чтобы написать рапорт командиру базы и получить заветные деревянные метры с нехитрой мебелью и пусть уличными, но удобствами. А вдруг очень повезет – комнату дадут в Заветах, может и не с уличными!

Служба взяла в оборот сразу. Виктора назначили командиром БЧ-5 на подлодку типа «Малютка» третьей бригады подводных лодок. С этими лодками Виктор был знаком не понаслышке. Вспомнить только их с Коктейлюком «приключение» на Черном море, стажировку в Заполярье, основную часть дипломной работы, где он досконально описал работу вверенного ему теперь сердца корабля. Командир лодки капитан третьего ранга Дмитриев был опытным и серьезным командиром. После официального представления в штабе он прошел вместе с лейтенантом на пирс, показал лодку снаружи и изнутри, познакомил с матросами, которые несли вахту, и оставил одного для дальнейшего ознакомления и изучения конкретной матчасти. Дни полетели один за другим, зимой залив замерзал, но к марту все надеялись выйти в море. Слова «в море» были самыми употребляемыми для описания жизни семей: «Папа где? – В море», «Ты куда завтра? – В море», «Эта….. сбежала, пока я был в море». Все крутилось вокруг этого «слова и дела».

Как показывала жизнь, постоянная профилактика системы жизнеобеспечения, дизелей и прочей электромеханической начинки была просто необходима, Виктор торчал на лодке от подъема флага до позднего вечера, заставляя подчиненных «прокачивать» каждую детальку и каждый сантиметр проводов и трубопроводов. На лодке быстренько провели комсомольское собрание и избрали его секретарем комсомольской организации, так как предыдущий уволился в запас еще в октябре. Пришлось дополнительно заниматься политическим воспитанием, проводить политинформации и летучки. Матросы, узнав, что он москвич, попросили выступить с рассказом о столице, приурочив его выступление к политической ситуации, визиту китайской делегации и празднованию юбилея великого Сталина. Тут, кстати, пригодилась статья, которую они с Нелей обсуждали в Москве, в ней цитировалась речь премьер-министра Великобритании Черчилля, где он называл советского руководителя выдающейся личностью и приводил свои не всегда понятные аргументы. Эту статью Виктору тоже припомнят через несколько лет. А пока он гонялся за своим новым приятелем командиром БЧ-4 Сашкой Сухаревым, чтобы стрясти в полном объеме комсомольские взносы, побывал даже у него в гостях, познакомился с женой Валентиной, типичной представительницей Мраморного. Веселая игривая Валюша начала при муже кокетничать с гостем, строила глазки, интересовалась, когда приедет жена и приглашала приходить чаще и без церемоний. Она как-то по-своему поняла открытость и доброжелательность Виктора и клюнула на его карие глаза, обычно сияющие огоньками вне зависимости от внешних погодных условий. «Как лампочки, – скажет дочка другого его приятеля и еще похвалит – дядя Витя, какие у тебя волосы красивые. Жесткие-жесткие, как у собаки!».

Новый год он встречал в качестве оперативного дежурного по штабу бригады. Виктор совершенно не расстроился, так как понимал, что только что прибывший, не обремененный семьей лейтенант прекрасно может провести праздничную ночь в строю. Ему выдали сине-бело-синюю повязку, табельное оружие и практически новые тулуп и валенки «на всякий пожарный случай». Он запасся бутербродом и шкаликом коньячка, если все будет тип-топ. Можно сказать, что Витя даже рад был распоряжению, так как на законных основаниях мог, ни у кого не прося, позвонить в Москву и поздравить любимую с наступающим Новым годом, уже наступившим у него.

Москва ответила радостным визгом, перемешанным с плачем. Во-первых, она, Москва, не ожидала звонка и грустила без мужа безмерно, во-вторых, ей все-таки навязали классное руководство, а она, Москва, боится, в – третьих, дядя Петя так болеет, что не может писать, в-четвертых, она сдала справку-вызов в военкомат, а ответа еще нет. Ну и так далее. Праздник Павлищевы встречают дома, теща на кухне с пирогами, Рэм и Катиня с Маришкой приедут вечером позже. Татьяна Абрамовна приехать не сможет, Левка болеет, они будут дома вчетвером с Татьянушкой и Ларочкой. Ой, еще папа передал коробку антоновки, так что пусть муж ждет посылку. Все это Неля выдала почти на одном дыхании, так как перемалывала все это в голове, мысленно уже ему рассказывала и ждала комментариев. А потом она не знала, сколько у нее времени будет на разговор, он же на дежурстве, вдруг связь прервется. И так чудо какое произошло!

Пришлось объяснять, что вопрос о пропуске в погранзону решается не совсем в военкомате, а еще и в соответствующих органах. Иногда туда даже вызывают на беседу, но он надеется, что с такими родителями и биографией у Нели все будет хорошо. Сейчас ехать к нему и не стоит, комнату обещают к лету, места здесь такие, что лучше знакомиться с ними в теплое время года, как только начнутся школьные каникулы. И не подведет она никого, и классом будет руководить прекрасно, пусть отведет для начала на каток, а там, глядишь, и подружатся. Они проговорили минут пятнадцать, и Витя распрощался, чтобы еще успеть связаться с мамой и братом. В эту волшебную ночь происшествий не случилось, а он смог поздравить нескольких близких людей и через них уже передал поздравления следующему кругу знакомых.

Первое января в 1950 году приходилось на воскресенье и это было замечательно! После дежурства он зашел переодеться в чудильник, где практически никого не было, только из соседнего отсека раздавался мощный храп капитана-лейтенанта Прокопенко, было холодно из-за приоткрытой форточки, но зато не очень воняло перегаром. Виктору позвонил Сашка Сухарев и позвал на доедалки-допивалки к общим приятелям, живущим в соседнем доме. «Поскольку ты бессемейный, возьмешь бутылку и купи по дороге банку огурцов и хлеба. Приходи, будет человек десять». Переодевшись в гражданку, Витя отправился на банкет. Компания и вправду оказалась отличной. Четыре семейных пары и три мужичка-холостячка, включая Виктора. Со всеми мужчинами он был знаком, с Валей недавно познакомился, Олег был тоже БЧ-5, но со «щуки», а нечетный одиннадцатый Яша Аронович, штурман оттуда же, стал для Виктора другом-приятелем на много лет.

Этот веселый пройдошливый старлей всегда был центром внимания. Он травил анекдоты, говорил тосты, напевал, заводил патефон, и все делал одновременно и громко. Хохот раздавался на всю лестничную площадку, куда выходили покурить. «Ну так вот, продолжаю: после войны решали, что делать с германским флотом, Наш говорит «поделить», Черчиль «утопить», а Наш «вот вы свою половину и топите!». Когда еле передвигающегося Мишу Агапова жена, приобняв, потащила в соседнюю комнату, где они и жили, Яшка пропел: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огняааа, самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меняааа». Но при всей его немножко клоунской манере общения, Аронович был грамотным высококлассным штурманом, начитанным и думающим человеком. Он совершенно очевидно происходил из культурного слоя советской профессуры, но про семью не распространялся. Слыл женским угодником и знатоком женских сердец и при этом жениться не собирался. Ходили слухи о его прошлом романе с красивой медсестрой, которую он за свой счет по непонятной причине однажды отправил в Ленинград, где его мама была довольно известным врачом. На обратном пути девушка «нечаянно» оказалась в одном купе с морскими офицерами и по прибытии во Владивосток быстро вышла замуж за одного из них. Ну чем не женский угодник!

Яшкины таланты открывались Виктору постепенно, но ярко, и он периодически с восхищением смотрел на старшего друга. Тот, кстати, объяснил младшему товарищу, что слово «кореш», милое курсантскому уху, пришло из иврита и означает «царь Кир», известный тем, что позволил евреям вернуться на землю Обетованную, дал много свобод и стал символом дружелюбия. Он симпатизировал Вите еще и потому, что тот тоже предпочитал коньяк водке, но выпить спиртяшки не отказывался. Трудно на флоте слыть гурманом, но старлей Аронович умудрялся! В отличие от Вити Яша ненавидел физкультуру и спорт, а наоборот любил вкусно поесть и выпить, казалось его щеки лопнут, если в них ткнуть пальцем. Он любил побродить по китайской части рынка в Заветах и принести в свою уютно обустроенную комнату новую диковину или отправить маме посылочку с шелковыми покрывалами, зонтиком и крабовыми консервами. Жил он один, но не в общежитии, а получил законно причитающееся жилье после полугода службы, в качестве поощрения за выполнение боевой задачи, тем более в этот момент очереди из семейных в Постовой не было. Гостей к себе обычно не приглашал, но для Вити и Нели делал исключение. Их знакомство продлится на десятилетия, совместная служба года на четыре, а в середине семидесятых капитан первого ранга Аронович исполнит свою тайную мечту и уедет из страны.

Море очистилось от сплошного льда в марте, как и предполагали. Начались одиночные и групповые отработки задач, многодневное патрулирование в океане и контрольные стрельбы. Командир был очень доволен результатами Виктора, электромеханическая часть работала четко и без проблем, «с полпинка» выполнялись команды и в надводном, и в подводном положении. Виктор даже слегка успокоился, почувствовал себя спецом, но был постоянно на стороже, так как опыт он только набирал, а неприятности на других лодках заставляли постоянно «держать форму» и все перепроверять неоднократно. В апреле лейтенант прошел обучение на курсах офицеров-водолазов, несколько раз спускался на глубину в скафандрах разного типа, учился выполнять там ремонтные работы и оказывать посильную медицинскую помощь. Получил удостоверение и очередную благодарность от командира.

От Нели приходили отчаянные письма, военкомат многозначительно молчал, пропуск не выдавали. Она предупредила директрису, что после окончания учебного года уволится и поедет к мужу, та явно огорчилась, молодая учительница ей импонировала. Когда Неле не ответили в третий раз, она с помощью отца раздобыла телефон помощника высокого военного начальника и, откуда только взялся боевой дух, записалась на прием по личному вопросу. «Старые связи не ржавеют», сказал папа, позвонив своему боевому другу, знакомому еще по Сталинграду, и служившему в аппарате МГБ. Тот тоже позвонил «куда надо», и заветная дверка приоткрылась. В назначенный день и час собранная деловая молодая учительница в строгом сером костюме и красивой блузке стояла на пороге приемной начальника Управления кадров ВМФ СССР. Адъютант проводил ее к мощным как в средневековый замок дверям. Девушка поздоровалась, присела и произнесла заготовленную патетическую речь об охране границ, о дальних гарнизонах и москвичах, уехавших по зову сердца в далекие края. Голос ее звенел и срывался, добавленная в конце слезинка поставила восклицательный знак в конце просьбы пустить ее к мужу поскорее. Адмирал вызвал адъютанта, поручил ему решить вопрос в течение двух дней и проводить барышню на выход. Внизу в гардеробе она взяла пальто, вышла на Арбат и вдохнула пахнущий бензином и весной воздух. Приглашения в райотдел МГБ не последовало, через несколько дней ей выдали нужный пропуск и выписали проездные документы для военной кассы. Осталось подождать всего полтора месяца!

На Дальнем Востоке между тем нарастало напряжение, СССР срочно укреплял свою материально-техническую базу. Усиление решили осуществлять за счет подводного флота, туда распределяли строящиеся корабли и капитально ремонтировали действующие. Об одном корабле, ставшим в последствии достаточно известным в узких кругах, хочется рассказать. Подводная лодка, урожденная в 30-е годы «щука» по имени «Макрель», переименованная в соответствии с новой классификацией, тоже базировалась в Совгавани, главной базе флота. Когда ее первый командир еще до войны выполнял на ней уникальный проход подо льдами, его должны были арестовать по доносу, но он, сдав дела, быстренько отправился в Испанию. Воевал на испанской подводной лодке и на ней перед войной осуществил переход в Кронштадт с золотым запасом Испанской республики. Во время похода подавил бунт испанских матросов, застрелил лично четверых, золото доставил и был удостоен звания Героя Советского Союза первым из подводников. Потом субмарину принял под командование другой знаменитый командир, прошел на ней рекордную по срокам автономку, но в войну лодка не использовалась, и в самом конце сороковых ее обследовали и приговорили к капитальному ремонту. Виктор тоже был в группе экспертов, и на минуту даже захотел, чтобы его назначили на этот корабль, но предстоящий длительный капитальный душу не грел. Господь отвел, как говорится.

Обстановка накалялась с обеих сторон Тихого океана, Штаты активно стали укреплять свои военно-морские базы на западном побережье, свой Седьмой флот и особенно Сан-Диего. Там сосредоточились два авианосца, в том числе знаменитый «Мидуэй», крейсеры, эсминцы, штурмовые десантные корабли, противоминные и боевые прибрежные катера. Подписанный в сорок девятом году договор о создании Северо-Атлантического Альянса развязал Америке руки в Европе и позволил сосредоточиться на возрождении мощи на Тихом океане. Разделенная после Второй мировой войны на две части по 38 параллели Корея, северная часть которой оказалась под патронатом СССР, а южная под патронатом США, бурлила и хотела слиться в единое целое. Только чей покровитель окажется сильнее? У государств, оправляющихся от борьбы с фашизмом, снова чесались руки сойтись в очередной схватке, и хоть военное присутствие двух мировых гигантов в Корее официально было прекращено, политическая ситуация оставалась напряженной.

Неля. Совгавань