Самый срочный пациент

Алексей Козловский

Самый срочный пациент

В сумерках второго дня новогодних праздников машина московской скорой летела по встречной полосе одной из магистралей, освещённой гирляндой оранжевых фонарей. Она возвращалась с вызова, при мигалках, в карете двое – фельдшер и я, Липон Антоньев, самый срочный пациент собственной персоной. Что со мной приключилось? Тогда я ещё не имел ни малейшего понятия, но, естественно, дело было очень серьёзное.

Карету сопровождала, только уже соблюдая все правила движения, моя мать, что была вызвана после скорой, опять же, по очень важному вопросу моего самочувствия. Боюсь представить, что творилось у неё в голове. Боюсь представить, что творилось в голове моей девушки, Катерины, которая осталась на квартире дожидаться моего возвращения. В момент нашего расставания, еле сдерживая слезы, она сказала:

– Даю тебе три часа вернуться.

Я, состроив вид умирающего больного, ответил:

– Посмотрим.

С чего вообще всё началось?

С ленивого пятничного утра. Я кое-как проснулся, с трудом перевалился на бок к краю кровати, шлёпнул рукой по будильнику, сполз с лежбища и направился на кухню, где выпил чашку кофе с оладьями. Я не то, чтобы наелся, но голод утолил. Затем утренний туалет, показательное выступление перед зеркалом с расчёской и феном и, наконец, грациозный с хрустом плюх за компьютерный стол.

– Уже работаешь, милый? – донесся сонный голос Катерины. Она показалась из спальни, потирая заспанные глазки, и собралась в магазин за молоком и хлебом. В тот день особенно хотелось тостов и тёплого молока.

Я угукнул и принялся за работу – писать код. Разработчик пишет код только малую часть своего времени, остальную он размышляет, задрав ноги выше головы, переписывает старый и ужасный код (который он писал вчера), прерывается на несколько бесед с клиентами, злится на них, а потом снова вовлекается в процесс шлёпанья по клавиатуре.

По возвращении моя девушка тоже принялась за работу, и нам стало гораздо веселее злиться на одних и тех же людей и писать код. В тот день всё шло также гладко и непринуждённо, ровно как и во вчерашний или пару лет назад – круговорот тел от компьютера к дивану, от дивана к компьютеру, и обратно; заскоки на кухню для перекуса теми вкуснейшими тостами с молоком… Чудесно.

Где-то в девятом часу вечера с работой было покончено, и, казалось, круг разомкнулся. Я выключил компьютер, с наслаждением зевнул, похрустел шеей и собрался было встать. В тот миг и случилось действие, вследствие которого я оказался в карете скорой помощи. Резкая и такая внезапная боль стукнула мне в грудь, словно что-то соскользнуло по ребру, как смычок по скрипке, и впилось в самую главную мышцу организма, сердце.

Я замер и прислушался. Впервые в жизни я отчётливо слышал как бьётся сердце. Я схватился за грудь в той области и затаил дыхание. Оно билось очень быстро и как-то не так, не как в фильмах, как-то неритмично что ли… Я испугался и взглянул на свои умные-преумные фитнес-часы – они показывали пульс в районе ста десяти.

– Это же ненормально, – подумал я. – А какой нормальный пульс?

Я осторожно двинулся в сторону компьютера и начал поиск нужной мне информации. Тогда я обнаружил, что ладони мои облились холодным потом, так же как и ступни, правая нога задрожала сама по себе, меня схватил холод, хотя и температура вокруг была совершенно точно комнатной.

Да, интернет говорил, что пульс повышенный – «тахикардия». Дальше следовал интересный факт, что от такой частоты сердечных сокращений в покое чаще всего умирают от острой сердечной недостаточности.

Не может быть, что всё так плохо, нужно почитать симптомы.

– Головокружение?

Я покрутил головой.

– Есть.

– Жгучие боли в области сердца?

Я толком не знал что такое жгучая боль и возмущался такому определению, но, видимо, то они и были.

– Холодный пот, одышка?

– Ага.

– Тошнота и рвота?

– Чуть тошнит, но, – я напрягся, – блевать пока не хочется.

На этом перечень симптомов закончился. Я решил посмотреть, что такое жгучая боль в области сердца.

– Жгучие боли в области сердца, холодный пот и одышка – ещё одни признаки инфаркта миокарда.

Мне не понравился такой ответ интернета. Я вспомнил, что у меня есть какая-то бумажка по сердцу от военкомата, и большим пальцем правой ноги потянулся к нижнему ящику стола. Среди всякого барахла я вскоре нашёл там рулон из длинной неширокой бумаги, словно из туалетной, на ней были изображены горы и впадины различной высоты. Это мне было неинтересно, и я обратил свой взор сразу на заключение врача.

– Эпизоды синусовой аритмии, – вычитал я. – Наверное, это говорит о том, почему моё сердце бьётся не ритмично, – догадался я. – А это что за хрень? Признак ранней репозялирации… Чего? Реполяризации желудочков.

Мне стало жутко, и я принялся искать дальше, что за фрукт – ранняя реполяризация желудочков. По первой ссылке была длинная научная статья с какими-то графиками, умными словами по типу сегмента ST, электрической оси сердца – в общем, я ничего не понял. Открыв вторую ссылку я наткнулся на ещё одну внезапную смерть.

Картинка сложилась, уж слишком много внезапных смертей. Дышать становилось всё труднее, голова мутнела, грудь словно сжимали в тиски. Я хаотично бегал по интернету и сплетал свои ощущения со всякими болезнями. Ишемическая болезнь сердца, расслоение аорты, сердечная недостаточность – у всех этих заболеваний были мои симптомы.

Я вскочил с кресла; в глазах моих потемнело и повело мою тушу куда-то в сторону. Я сразу сообразил, что пришло моё время, проковыляв дальше схватился за дверной проём, зашвырнул себя в спальню и лёг на кровать умирать.

Моя девушка в то время крутилась на кухне.

– Солнце, пойди сюда срочно, – окликнул я её.

– Сейчас. Что случилось?

– Срочно, говорю.

На кровати меня понесло в разные стороны, ноги и руки дёргались сами собой; сердце билось хаотично и выполняло в груди акробатические трюки; тело словно прижало надгробной плитой; ладони потели; в голове – туман.

– Тебе плохо? – спросила Катерина, вбежав в спальню.

– Да, да! – крикнул я и пробормотал вышеописанные симптомы.

Она мигом переменилась в лице: бледность расползлась по щекам, а глаза загорелись красным огоньком.

– Позвони в скорую и маме потом, – добавил я.

– Сейчас, – дрожащими руками она потянулась за телефоном и набрала номер экстренной службы.

Дальше я слышал разговор:

– Скорая Москвы, говорите.

– А-а, здравствуйте, человеку плохо, – затем она обратилась ко мне. – Что болит?

– Сердце, – протянул я.

– Сердце болит, что делать?

Оператор начал спрашивать всякую ерунду: имя, фамилию, отчество, количество полных лет. Также несколько раз мы вместе описывали симптомы, словно как в «сломанном телефоне». Человеку нужна моментальная помощь, но вместо того, чтобы отправить машину по адресу сразу, мы с радостью ведём беседы про бюрократию, хорошо что хоть не про погоду на Эквадоре. В городских поликлиниках на это постоянно жалуются пациенты. А врачи, в свою очередь, сетуют на систему, что вынуждает их поставить свой долг на второй план, чтобы успеть подготовить всю отчётность за смену.

Прошло около пяти минут до того, как я услышал заветную фразу:

– Ожидайте прибытие машины.

– А что сейчас делать то? – перебила девушка.

– Вы ему кто? В сознании он? Дышит?

– Я его девушка. Да, да.

– Ну накапайте ему пятьдесят корвалола. Есть у вас такой?

– Нет.

– Ой, надо бы купить.

– Хорошо, а сейчас то что? – в панике бормотала она.

– Ждите машину, она приедет через несколько минут. Ну что делать, если у вас корвалола нет.

Девушка всхлипнула и бросила трубку.

Затем она открыла окно в комнату, сорвала с моей груди футболку и взяла меня за руку.

– Скорая уже едет, всё будет хорошо, – говорила она, но я не внимал к её словам. Я мыслями погрузился в вопрос, что будет после меня. Как я умру? Как я почувствую, что тело моё охладело и каков будет мой последний вдох? Я слышал как бьется моё сердце, с паузами и провалами, и всё думал – в какой момент оно смолкнет навечно?

– Я так и не дописал книгу, – протянул я.

– Ты допишешь, допишешь все свои книги, – говорила девушка, между делом набирая телефон мамы. Та взяла трубку сразу же. – Алло, Елена Юрьевна. Да, здравствуйте, приезжайте скорее. Липе плохо.

Да, это моё имя – Липон или Липа.

– Я уже здесь, паркую машину, – раздалось из трубки.

Удивительное это дело – материнский инстинкт.

– Мама скоро будет, – обратилась ко мне Катерина, но и это уведомление я пропустил мимо ушей. Я лежал и думал о том, что даже если и не умру, то стану овощем, перееду жить в санаторий или хоспис, где буду выгуливаться на каталке каждый день по часу или два. Мысли мои печальные переплетались между собой, словно ниточки, затем исчезали, а после – рождались новые. Скорая приехала уже минут через десять, экипаж состоял только из фельдшера, молодого короткостриженого парня спортивного телосложения, даже симпатичного на лицо. Он снял кардиограмму, померил температуру, взял кровь на сахар и принялся расспрашивать где и что болит.

Я поспешил рассказать все симптомы со своими догадками. Фельдшер оказался со специфическим чувством юмора: во время рассказа моего он часто усмехался, спрашивал несвязанные с ситуацией вопросы по типу: какой вес и рост, кем работаете, часто ли гуляете, делали ли зарядку? Детский сад какой-то.

Он дал мне выпить того самого корвалола, а после, наконец, спросил, собирая свою сумку:

– В больницу хотите?

Я подумал, что да. У меня была тревога и навязчивое желание, чтобы не какой-нибудь фельдшер скорой, а именно знающий врач сказал мне, что со мной всё в порядке. Ну или нашел какую-нибудь болезнь и дал таблетку.

– А что там будет? – спросила девушка.

Фельдшер пожал плечами:

– Моя задача довезти его живым.

В этот момент в дверь квартиры позвонила мама.

– Что с ним? – спросила она с порога.

– Живой, – ответил фельдшер. – Вот, в больницу хочет.

– Зачем в больницу? Он же скорее всего подцепит там коронавирус.

– Да, так и будет, – фельдшер закивал головой.

Мама посмотрела на меня уставшими глазами и всё мигом поняла. Она вошла в комнату, сняла с вешалки мой рюкзак, сложила в него пару носков, нижнее бельё, полотенце и прочие вещи первой необходимости.

– Собирайся тогда, едем, – сказала она, а затем уточнила у фельдшера. – Какая дежурная сейчас?

– Пятнадцатая, на Парковой улице.

– Господи, чёрт знает где. Ладно, я поеду за вами.

В общем, вот так я и оказался в карете скорой помощи.

– Ну что, Серёж, на Парковую. Срочный пациент, минута у тебя, – сказал фельдшер водителю через перегородку, а затем, усмехнувшись, посмотрел на меня. – Охота тебе в новогодние праздники по больницам бегать?

Я промолчал. У меня трещала голова и ощущалось по всему телу, словно кто-то каждый раз тушит о меня спичку. А машина тем временем тронулась с места, выехала со двора и полетела по улицам Москвы, раскидывая всех по сторонам сигналом сирены. Я старался сидеть с закрытыми глазами, потому что от всего в карете меня бросало в дрожь – дефибрилляторы, носилки и, господи, закрытые ящики. Наверное, там прячут те самые черные мешки для трупов.

Представляете? Я еле дотерпел до приемного отделения.

– Сейчас меня везде посмотрят, положат на диван; полежу сколько надо, и самое важное – если что-то случится, то все врачи под рукой, – успокаивал себя я. Фельдшер всю дорогу рубился в какую-то глупую игру на телефоне, изредка посматривая на меня, измеряя давление или просто ощупывая лоб.

Через пару минут мы были на месте. Выйдя из кареты скорой помощи, я вновь почувствовал как в глазах моих потемнело, а в область висков что-то ударило. Я сморщил вид недовольный. «Сердечная недостаточность, значит сердце недостаточно быстро качает кровь по моему организму? От того и руки немеют, и голова кружится…», – думал я по пути до крыльца отделения. Как я вошёл внутрь, перед глазами предстал длинный коридор, сначала слабо освещённый, а затем и вовсе погружённый в безмолвную темноту. На полу его был выстелен линолеум еще, наверное, довоенных времен; стены были облицованы облезлой бежевой краской; потолок белили последний раз ещё, наверное, до моего рождения, где-то в углу с него капала вода в подставленный тазик.

Сонный охранник, Степан Петрович, кивнул мне в сторону бахил, и я обул их. Вдоль стен коридора по трое стояли кресла, образуя диваны, на которых развалились словно полумёртвые люди: пожилые, томно опустившие взгляд себе в ноги; девчонка, уткнувшаяся в телефон и её мама; прочие непримечательные силуэты.

Фельдшер передал папку, которую заполнял обо мне на квартире, на медицинский пост, где его взяла тётенька, Зефира Амоевна, девушка армянской внешности, в голубом халате, как положено, с завязанными в пучок темными волосами и добрыми большими глазами. Как позже выяснилось, она являлась моим терапевтом.

– Присаживайтесь, ожидайте, – сказала она мне.

– Хорошо.

Я оглянулся и интуитивно поплелся вглубь коридора. По обеим сторонам свободных мест не оказалось, потому что наглые бабки лежали на сразу трех креслах, словно на диване. «И куда мне предлагают сесть?» – мысленно возмущался я. Дойдя до конца видимой части коридора, я облокотился о стену рядом с тазиком, который собирал воду с крыши.

«Кап, кап, кап», – капало мне на нервы. Атмосфера в приёмном покое была действительно угнетающей. В кабинеты всех вызывали по очереди. Тот, чья очередь пришла, тяжело поднимался и, откашлявшись, исчезал за дверьми кабинета. Потом спустя время приёма он возвращался и также, кряхтя, усаживался обратно.

– Антоньев! – позвали меня. Так скоро? Я отлип от стены и направился к Зефире Амоевне, которая стояла рядом с открытой в кабинет дверью. – Проходите, раздевайтесь выше пояса и ложитесь на кушетку.

Я послушно выполнил все указания и лёг. Вокруг пахло спиртом, мылом и людьми в их натуре. Со мной в кабинете на соседней кушетке лежала та самая девчонка, которая пришла с мамой. Я думал, что она сопровождает свою мать, а оказалось – наоборот. Терапевт померила мне давление, посмотрела язык, пощупала живот.

– Здесь болит?

– Нет.