Время жить

– А я тебе ничего не обещаю. Ты нас с грибного места стронул. Мы линяем, а ты тут оттянись в полный рост, сука!

Удар по голове был таким неожиданным и сильным, что Вова потерял сознание. Потом оно возвращалось медленно и постепенно. Голова кружилась. Боль переполняла череп, раскалывая его. Вова попытался шевельнуться. Его вырвало прямо в мешок. Кислая рвотная масса стекала по шее. Стало легче, и он погрузился в полудрёму. На поляне царила бурная деятельность. Похоже, коноплю затаривали в мешки, грузили на трактор и куда-то перевозили. Солнце пекло. Было жарко и влажно. Хотелось пить. Вова снова отключился. В себя пришел затемно. В мешке было кисло и душно. Влажные от мочи штаны не спасали от холода, которым тянуло с земли. Голова болела. Слава Богу, что удар был слева, а не по месту трепанации. Иначе он снова – глубокий инвалид или труп. Подвигал конечностями. Они хоть и связаны, но всё чувствуют и шевелятся.

Вечером его хватятся домашние. Хотя возвращаться домой из леса под утро ему приходилось и раньше. Значит по серьезному искать начнут завтра. А что утром взбредет на ум обдолбленным ребятишкам неясно. Лучше бы убраться отсюда по ночному холодку. Хорошо, что сказал Галине, куда пошел. Жаль, забрел далеко. Голова немного прояснилась. Вова стал соображать. У него за спиной рюкзак. Там нож и зажигалка. Но как их достать? Вернее, чем? Связанные руки и ноги для этого пока непригодны. Подвижна только шея и рот. А чем зубы хуже ножа? Вова стал прижимать голову к плечу, стараясь зубами зацепить мешковину. Когда это удалось, он стал пережевывать её. Через час получилось отверстие, в которое протиснул голову.

А теперь уже можно подтянуть верх рюкзака и прогрызть дырку там. Клапан рюкзака не открыть. А достать содержимое можно и через дырку. Вова уцепился зубами за верхнюю часть левой лямки и подтянул рюкзак ко рту. Старая советская брезентуха поддавалась с трудом, но поддавалась! Сверху рюкзака получилось отверстие.

Дальше надо было сделать так, чтобы рюкзак упал на землю прямо к основанию дубка дыркой вниз. Значит, тянуть надо за нижнюю часть лямок, но для этого лямки тоже надо перегрызть. Пара часов работы зубами и брезентовые лямки превратились в объеденные огрызки. Спасибо, что туловище перевязано скотчем. Он не даёт упасть нижним концам лямок и до них можно дотянуться ртом, зацепиться зубами и потянуть. Получилось. Рюкзак стал медленно протискиваться, опускаясь между спиной и стволом дубка. Вова помогал ему, вращая туловищем из стороны в сторону, перехватывая зубами то одну, то другую лямки, оттягивая рюкзак ниже и ниже. Когда мешок повернулся дыркой вниз, Вова стал исполнять ламбаду – шевелить туловищем, выталкивая содержимое рюкзака на землю. Сначала он услышал, как выпал нож, потом шлепнулась зажигалка. Осталось извергнуть кисти рук, завести их за ствол дубка и уцепиться пальцами за то, что попадется. Попалась зажигалка.

Спасительный огонёк сделал то, что не смогли сделать мышцы. Скотч загорелся. стал плавиться, обжигая запястья. Надо было терпеть. А это Вова мог. Когда перегорел шнурок, наступило счастье – освободились руки! Вова нащупал нож и срезал остальные путы. Осмотрелся. Поляна была пустой. Ни брезента, ни заготовленной травы, ни палатки. Только брошенные пустые канистры из-под растворителя белели то тут, то там в ночной темноте.

До рассвета надо уйти. Могут передумать и вернуться. Зачем им свидетель? Страшно пересохло в горле. Болела голова. Вова побрел в сторону Карантинки. В ночном лесу он ориентировался свободно. У него было какое-то особое чутье на пространство. Пройдя по тропе, непроизвольно запоминал её даже не по внешним приметам, а по внутреннему ощущению, складывающемуся из восприятий жесткости грунта, шороха подстилки, окружающих запахов, влажности, степени уклона, времени передвижения, направлению и ещё множеству важных признаков, которые улавливает мозг охотника и игнорирует мозг обычного человека. Когда забрезжил рассвет, Вова уже спускался в долину ручья Гремучего. Скоро он доберется до дома. И в голове завертелась фраза из любимого фильма: «Хорошая жена, хороший дом. Что ещё человеку надо, чтобы встретить старость?»

Галина стала беспокоиться накануне с самого утра, когда проводила мужа в лес. Не хватало, чтобы его ещё и медведь подрал. Мало ему приключений! Весь день, занимаясь делами, она возвращалась к этой мысли. А когда Вова не появился вечером, Галя оседлала Айсберга и отправилась в сопки. Ехала по ручью к перевалу. Кричала, звала. Всё напрасно. Неужели у мужа проснулся охотничий азарт, и он в погоне за зверем заночевал в лесу? С него это станется. Но в последние месяцы Вова сильно ослабел. Ему стало трудно лазать по сопкам. Когда в последний раз ходили за грибами он часто останавливался и отдыхал. Мало вероятно, что сейчас ему по силам длительный переход. Может быть, устал и поэтому заночевал? Но если утром не придёт, Галя решила пойти к пограничникам за помощью. Рано утром она снова поехала к перевалу. В предрассветной тишине её громкое «Во-ва!» разносилось по всему распадку. И вдруг она услышала ответное «Э-э-э! Га-ля!». Погнала коня на крик и вскоре увидела еле передвигавшего ноги мужа с запекшейся на лице кровью.

– Что случилось?

– Встретился с Парадива…

– И что?

– Всё нормально. Живой. Пожалел Ваня дядю Вову…

– Надо заявить в полицию!

– Не надо. Все обошлось. Они ушли. И мне шанс оставили. Так что мы в расчёте…

– И что теперь ничего не делать?

– Почему же ничего? У нас праздник – второй день рождения. Приглашай друзей. Хочу послушать Юрочку Григорова. Больно душевно он поёт про «Журавлей», вернее про мою душу, парящую, над этими сопками.

Конец 2013 года

От повторной травмы Вова отходил долго. В больницу не поехал. За столько лет реабилитации знал, чем надо лечиться не хуже докторов. Отлёживался. Неделю пил обезболивающие, мочегонные травы. Потом перешел на китайские «Болюсы Хуато» и успокаивающие отвары мяты и пустырника. Уж больно стало его всё раздражать. И даже Галина, на которую свалилась забота о хозяйстве и подготовка к зиме. Пока Вова ничем не мог помочь ей. Когда поднимался с кана – начиналось сильное головокружение. Усилилась слабость. За день пустого лежания накапливалось раздражение, и к вечеру Вова срывался на жену. Но легче не становилось. Она в страшном замоте просто игнорировала его истерики, чем ещё больше взвинчивала мужа. В сентябре показалось, что болезнь отпустила, но к октябрю Вова снова слёг.

Галина не могла понять, в чем же дело, почему он так изменился? Объяснить все положением дел нельзя. Пшеницу убрали. Сено заготовили. Дров привезли. Осталась только соя, которую убрать не сложно. Но она терпит, на стебле хорошо высохнет. Её можно и по снегу смолотить. Лишь бы кабаны потраву не учинили. А так всё нормально. Если бы не Вовино состояние.

Не понимал его и сам Володя. Всё было как прежде. Но ничего не радовало. Вова решил, что надо ему попить своего волшебного лекарства, сделанного из выращенного женьшеня. Он ещё в сентябре прошелся по своим укромным распадкам, выбрал корень посолиднее. Сделал настойку. Попробовал попить, но эффекта не почувствовал. Наоборот, после неё так скрутило живот, что думал в больничку придётся ехать. Силы уходили катастрофически.

В конце октября выдалась сухая и теплая погода. Пришла приморская золотая осень. Вова грелся на солнышке. Жена с Глебом управлялись по хозяйству. И вдруг Вова заметил, что всё окружающее приобретает желтоватый оттенок, словно лучи солнца проходят сквозь цветное стекло. Заметил, что солнце погружается в дымку. Неужели пожар? Окликнул Глеба, попросил его залезть на сопку и рассмотреть, что произошло. Когда Глеб закричал, что идёт пал от проселка в их сторону, Вова понял, что скоро огонь выйдет на соевое поле, а потом перекинется на всю Карантинную падь. И прощай пятнадцать лет возделывания плантаций амурского бархата и лимонника, прощайте заросли винограда и посадки женьшеня.

Обо всём этом Вова думал уже когда несся на «Беларусе» с подвешенным плугом наперерез линии огня. Загорелось от проселка. Значит, кто-то специально поджог придорожную траву, чтобы огонь пошел на поле. Заехать бы на дорогу, рассмотреть следы! Да некогда. Ветер дул порывами с юго-востока и не собирался стихать. Слева от поля – дорога к участку. Она примыкает к проселку. Там огонь не пройдёт. Справа пшеничная стерня. Там тоже гореть нечему. А вот прямо – сухая соя на корню и в сорняках. Просто порох! Надо успеть перепахать полосу поперек поля. А это почти километр. Вова опустил плуг и дал газу. За лето земля пересохла, поддавалась плохо. Трактор шел тяжело, злобно рыча, поднимая облако пыли. А огонь все приближался и приближался. То ровной полоской медленно пожирая поле, то ярким языком вздымаясь вверх и вырываясь далеко вперед. Огонь шел на трактор. В кабине становилось жарко. От дыма слезились глаза. Было трудно дышать.

Вова подумал, что зря пожалел сою, надо было просто опахать западный край поля. Было бы больше времени пройти этот километр. А огонь уже подошел к колесам. Пришлось свернуть с прямой и брать по линии огня, запахивая его в сухой суглинок. Больше половины уже пройдено. Осталось совсем немного. Метров двести. Но огонь всё время опережал. Борозда из прямой и короткой становилась овальной и бесконечно удлинялась. Она стала подниматься на небольшой взгорок. Вова знал, что на взгорках задувает по-другому. Бугорок вызывает небольшие завихрения и ветер может менять направление. Скорость пожара замедлилась. И дым из выхлопной трубы отклонился на юго-восток. Спасительный норд-вест! Вова остановил трактор, вывалился из кабины, схватил клок травы, подпалил его и стал поджигать поле. Получился встречный пал. Ветер подхватил языки нового пожара и понес их навстречу первоначальному. Буквально через пять минул они встретились и поглотили друг друга. Дымящаяся черная часть обугленного поля, с одной стороны, мрачно контрастировала с солнечной желтой частью сохранившегося соевого клина.

Вова из последних сил всё же опахал поле. Доехал до дома и упал измученный на лежак. Сил не прибавилось и на утро. Вова недоумевал: что за ерунда? Неужели из-за того, что опять по голове получил? Ещё в девяносто первом врач предупреждал о последствиях травмы – будут психи, всплески, депрессии, агрессия. Неужели пришло время последствий. Как некстати. Ещё столько надо сделать!

После пожара всегда открытый и веселый Вова стал замкнутым, хмурым, злым. Твердил про месть наркоманов. Опасался за повторный поджог. А ещё у него стал расти живот. Не сказать, чтобы он больше ел. Наоборот, аппетита не было. А пузо дулось. Иногда Галина посмеивалась, что, мол, беременность уже не скрыть. На что Вова обижался и отвечал, что сама ему не родила, вот и приходится за жену «отдуваться». Да ладно с животом, одышка не давала Вове покоя. Даже небольшая нагрузка вызывала чувство нехватки воздуха. Он часто останавливался, чтобы отдышаться. А отёки на ногах к вечеру превращали их в одутловатые колотушки. Вова перестал есть соль, ограничил приём жидкости. Но легче не становилось.

Галя твердила мужу, что с ним творится неладное, что надо ехать в больницу. Но он отмахивался: «Нет времени…». Галя понимала, что и в самом деле, времени Володе осталось немного. Его возбуждение по всякому пустяку, ругань без причины, склонность к бесконечным прожектам на будущее сменились апатией и безразличием. Галя замечала, что муж часто просто сидел без дела и дремал. Его даже не волновала судьба оставшейся от пожара сои. У неё не было времени, чтобы организовать уборку, а у него – желания. В ноябре выпал ранний снег. Но соя не полегла и бобы ещё можно было собрать. На её вопрос о судьбе урожая получала ответ: «Пусть стоит на корню. Будет зимой прикорм фазанам и копытным. Я же их должник…».

Однажды днём Вова высморкался и почувствовал теплую струйку, текущую по верхней губе. Провел ладонью – кровь. Сел, задрал голову вверх, позвал Галину. Она принесла мокрую тряпку, положила на переносицу. Но кровь не останавливалась. Тогда Галина стала засовывать кусочки ваты в носовой ход. Кровь сначала перестала течь, но потом скопилась и пошла ртом. Вова сплёвывал темно-красные сгустки в тазик. Галя безо всяких уговоров усадила мужа в «Короллу» и рванула в больничку.

Бледного и оглушенного Вову госпитализировали сначала в хирургическое отделение центральной районной больницы. А после остановки кровотечения и обследования перевели в терапию. Диагноз поставили быстро – геморрагический синдром на фоне цирроза печени терминальной стадии.

Вова как-то неэмоционально удивился:

– Какой цирроз? Я же почти не пью!

– А желтухой болели?

– Нет…

– А лекарства горстями принимали?

– Да.

– Так это последствия.

– Доктор, сколько осталось?

– Судя по анализам и тому, что начался сильный асцит –месяца три.

– Мне раньше тоже пророчили три года, а я уже пятнадцать лет живу!

– Но дела в порядок на всякий случай приведите.

Вове откачали жидкость из брюшной полости, прокапали белковое питание, поддержали сердечко, и он ожил. Похудевший и бледный он встречал Галю с улыбкой и рассказывал, что составит завещание, что никого не забудет, что хозяйство поделит на равные доли – ей, сыну и дочери. А в глазах его просвечивал чертенок. Ой, не известно, что там будет через день, какие ещё коленца выкинет этот мужичок.

И точно, к моменту выписки он сказал, что домой не поедет, поживёт у дочери. Галя осталась ухаживать за ним. Хозяйство доверила мальчишке Глебу. Будь что будет. Главное было здесь – уходил любимый человек. Завещание оформляли дома. Нотариуса Фаю пригласили к больному в комнату. Они долго о чём-то беседовали, что-то подписывали. Словом, все земные дела Вова успел завершить. Галю попросил кремировать его и прах рассеять над участком. Умер тихо и достойно. Как будто ушел туманным утром в тайгу…

Его родные о кремации и слышать не захотели. На похоронах Галя испытывала такое чувство, что вокруг совсем не близкие, а чужие люди. Они держались особняком, сторонились её. Никто не выражал слов поддержки. А когда огласили завещание, стала понятна причина происходящего. Все имущество было завещано Вовиной дочери от первого брака Оксане. Галя осознала это только через несколько дней, когда на старой «Короллке» без копейки в кармане ехала в город к своей дочери в малосемейную комнатушку.

Сначала её охватила дикая злость. Полтора десятка лет она была рядом с этим человеком. Она посвятила ему свою жизнь. Она жертвовала благополучием детей ради его бесконечных прожектов! Она содержала его хозяйство! Решала все бумажные дела. Спорила и судилась. Стояла за него горой… Молилась на него… Попросил – жизнь бы отдала… А он её так просто предал… Лучше бы убил. Зачем пустил кровоточащим подранком?

В городе Галя не могла ни работать, ни есть, ни спать. Ей казалось, что она сходит с ума. Бесконечная мысленная жвачка о том, что было не оставляла сил ни на что другое. Прошлое пожирало настоящее и лишало будущего. Благо дочь была рядом и как могла поддерживала мать. А она изо дня в день вопрошала Бога, за что ей такая боль? Почему её выбросили, как стреляную гильзу, как свиную шкуру. Вытирайте ноги! Об неё можно! Кто она такая? Кому она нужна?

Истерзанная горем убеждённая атеистка со своей болью пришла в церковь. Послушала священника. Потом пришла ещё. Запали в душу слова служителя о том, что «жизнь – это время испытаний, трудов, скорбей, а смерть – это разрешение от уз плоти”. Значит, время её испытаний ещё не закончилось, и она должна радоваться и тому, что живёт, страдает и тому, что ей предстоит умереть. Вот она, спасительная мысль: «Я тоже умру». Я тоже умру и оставлю всех и всё. И в этом нет ничего необычного. Я тоже умру, и разрубленная напополам душа воссоединится со своей половинкой, которая умерла с ним! Значит, расстались они не навсегда! Надо просто верить. Но и надо что-то делать. Галина вспомнила давнишнее увлечение, нашла нитки и крючок, и сама вышила икону. Потом другую, третью.

Боль притупилась, но мысли о том, почему он обманул её доверие, оставил ни с чем, остались. Она продолжала страдать и плакать. Священник на её вопрос о том, сколько она ещё будет страдать по мужу, ответил просто: «Ты плачешь не по нему. Ты плачешь по себе». И тут Галина задумалась. Она раньше была сильная, наглая, красивая и гордая. Обманывала клиентов, откусывала их бабки. И мужа первого бросила. Оставила ни с чем. Выгнала в пустоту. Забрала квартиру. Ему сказала, что не для себя – для детей. Но и Володя поступил также! А может быть просто всё возвращается на свои места? И нечего обижаться на Вову.

Весной острое желание снова увидеть место своего прошлого счастья стало просто неодолимым. Галя твердила, что ей надо ещё хотя бы раз приехать на участок. Объяснить зачем не могла. Ей казалось, что, побывав там, она поймёт что-то важное для себя. Этот внутренний порыв заставил сесть в машину и гнать за триста километров. Дочь сначала боялась отпускать мать, но потом смирилась. В середине мая Галя подъехала к перекату Гремучего ручья.

Сердце сжалось от боли, когда она увидела, что случилось в её отсутствие. Крепостная Падь превратилась в выжженную пустыню. Лесной пал прошёлся с востока на запад и превратил сопки в головешки. Из черной земли торчали обгорелые стволы дубов и берез. Пал был поздний, а значит, самый опустошающий. Ранний лесной пожар по замерзшей мартовской или апрельской земле не так опасен для леса. А вот майский по растениям с первой нежной листвой – катастрофический, беспощадный, как напалм. Галя смотрела на такие родные до боли деревья. На некоторых висели обуглившиеся первые зелёные листочки. Как жаль, что уже не будет прохладного тоннеля из дубовых крон от ручья до их дома. Уже не услышать шёпота испуганных осин. Деревья уже вряд ли отойдут, оправятся от смертельного шока. Будут стоять чёрными свечками ещё не один год, служа немым укором и взывая к человеческой совести. А потом, так и не дождавшись покаяния, рухнут наземь…

На поляне тоже сгорело всё – и вагончик, и домик. Одиноко торчала труба. Вместо копны сена – куча белесой золы. Как же так? Не стало одного человека – и рухнул целый мир. Она всегда корила Володю за то, что он перебил столько зверья, столько взял от леса! А он говорил, что это подарки природы. Ведь она одаривает тех, кто знает, любит, ценит, а значит, бережёт её.

Галя не выдержала и заплакала. Она поняла, что Володя каким-то звериным чутьём предугадал, что это произойдёт! Он освободил её от ненужных трудов, сберег от боли невыносимой утраты. Он дал ей время жить, жить своей, а не его жизнью. Она шептала в пепел: «Спасибо, Володя, спасибо тебе! Пережить всё это одна я бы не смогла. Прости, что не поняла тебя сразу. Любовь затмила разум. Спасибо тебе, что позаботился о моей душе, которая наконец-то успокоится…»