Химка. Из записок психиатра

В практике Александра Петровича Игорь стал первым больным, у которого развился хронический гашишный психоз, а проще говоря, шизофрения, после однократного приёма конопляного варева. Игорь не смог ни учиться, ни работать. Ему была оформлена вторая группа инвалидности. Заболевание протекало с частыми обострениями. Парень худел и слабел, и рано сгинул в туберкулезном отделении психбольницы.

Следующий юный гашишный инвалид – Саша Осипов. Тот лет в пятнадцать с друзьями по хутору баловался коноплей, из-за чего был исключен из Суворовского училища. К восемнадцати плотно подсел на «химку», будучи студентом ветеринарного техникума. А в девятнадцать попал в психиатрическую больницу города Уссурийска. Об этом событии Саша рассказывал так:

– Иду по городу, какой-то мужик навстречу. Я задумался. Прихожу в себя – а я его уже душу!

Саше тоже выставили диагноз шизофрении. Ещё один пример того, что каннабиноиды вызывают схизис (расщепление) психики. Техникум закончить не смог. Ходил по селу, собирал вокруг себя наркоманов и философствовал на темы о смысле жизни и бессмысленности смерти. Что-что, а говорить этот начитанный и статный парень был мастер. Сельский Цицерон с незаконченным средним профессиональным образованием, с умными пытливыми глазами, с чистой речью. Только странноватой и непонятной.

– Я зашел к начальнику милиции, – рассказывал он. – Поздоровался и ударил полковника по физиономии, и у него стали расти зубы. Перед этим рот был почти пустой. А после удара все зубы восстановились. Полковник был мне очень благодарен.

Так Саша хвалился своими «сверхспособностями».

Все прошлые клинические случаи казались для Петровича простыми. А вот случай с Морозовым Виталием пока ещё не перешел для него в разряд понятных. Не было ясно, что за бредовые идеи толкают его на нелепое поведение с поеданием кала. А доктор точно знал, что в основе любого поведения лежит мысль.

Парень не раскрывается, не рассказывает всего, значит, не доверяет. Надо выстраивать личные отношения. Найти точки соприкосновения. Доктор шел на работу с желанием поскорее встретиться с Виталием. Он и не знал, что Виталий сделал уже всё, чтобы эта встреча состоялось как можно скорее.

Петровича вызвали в мужской корпус сразу по приезду. Там царило нездоровое возбуждение. Весь персонал сбился в коридорчике между ординаторской и отделением с больными. Дверь в отделение была закрыта на ключ. Санитар, который должен был там находиться, придерживал пузырь с холодом на лице, стараясь уменьшить размер шишки с сизым кровоподтеком под глазом.

– Кто вас так? – поинтересовался Петрович.

– Морозов.

– Так его же зафиксировали ещё вчера! Вы что его развязали?

– Он за ночь незаметно перегрыз вязки сначала на груди, а потом на руках. А утром устроил поверку, – поведал санитар.

– Какую ещё поверку?

– Стал выстраивать всех больных по росту в коридоре вдоль стены. Заставил и меня встать. Я его пытался остановить – получил в глаз. Он сильный. Я с ним один не смог справиться. Пришлось сюда убежать. А он там фашистов вычисляет и бьёт.

Петрович приоткрыл дверь в мужское отделение. В коридоре вдоль стен стояли все ходячие больные. По центру коридора, чеканя шаг голыми ногами по бетонному полу, расхаживал Виталя в светлой женской сорочке. Он внимательно вглядывался в обреченные лица перепуганных больных. Потом молча, безо всяких объяснений бил непонравившегося ему по лицу и шел к следующему. Понятно, вычисляет «фашистов» по железным рогам. Так может и забить кого-нибудь.

В команду «захвата» Петрович взял только добровольцев. Из всего коллектива набралось с десяток крепких мужиков. Виталия снова свалили, скрутили и привязали к железному основанию кровати. Аминазин усилили галоперидолом, магнезией, димедролом, седуксеном и таблетками. А чтобы уже наверняка обездвижить десантника, под лопатки и в ягодицы ввели сульфозин – взвесь возгоночной серы в растительном масле. Эта адская смесь вызывает лихорадку, местное воспаление мышц со страшными болями. Любое движение становится невозможным. Против несгибаемого Морозова применили жесткую терапию.

Неделю мокрый от лихорадки и одурманенный нейролептиками парень пролежал без движения. Но как только силы снова стали возвращаться к нему, он умудрился невероятным образом изогнуться и перегрызть простынные вязки сначала на одной, потом на другой руке. Он встал и тихо бродил по коридору. Агрессии не было. Но и контакта тоже. В жизни Морозова начинался вегетативный период. Он ел, спал, справлял нужду и снова повторял тот же физиологический цикл. Фиксировать его перестали. Приехавшая на свидание мать горько плакала, увидев не узнающего её и безучастного ко всему сына.

Петрович успокаивал женщину, обещал уменьшить дозы лекарств и пригласил проведать сына через месяц. Обещанное пришлось выполнять. Больной стал оживляться. По утрам шел со всеми вместе в туалет, зачерпывал из гальюна горсть теплого кала и тихо съедал. Потом ложился на пол, опускал голову в отхожее место и пил оттуда мочу.

Беседы с врачом носили формальный характер. На всё отвечал односложно: или «да», или «нет». Вечерами Виталий устраивал себе дополнительные развлечения. Он доставал из-под лежачих больных утки и съедал или выпивал их содержимое в зависимости от консистенции. Калом мазал только лицо и очень редко. Но этого было достаточно, чтобы оно покрылось непроходящими сизыми угрями. А ещё Виталий поедал гнилые матрацы из-под лежачих больных. Он отрывал самый грязный кусок матраца, смачно жевал, а потом проглатывал. Постепенно его чудачества стали привычными. Более того, они дисциплинировали санитарок. Если раньше они забывали мыть утки за больными, то теперь старались сделать это как можно быстрее, чтобы потом не мыть Виталия. Гнилые матрацы тоже исчезли. Проеденные бойцом дырки были основанием для их законной замены и последующего списания.

Словом, стал парень меняться в лучшую сторону. И в глазах приехавшей после месячной разлуки матери засветилась надежда, что сын ещё сможет поправиться.

А вот у Александра Петровича такая надежда угасала с каждым днём. Дело в том, что у Виталия нарастали проявления дефекта. Он становился примитивным, уплощенным, апатичным. Не раскрывался полностью в своих переживаниях, что говорило об остроте бреда. То есть, болезнь прогрессировала. Двухмесячное лечение было пока безуспешным. Ушли только агрессивные всплески. А истинные мотивы поведения оставались скрытыми.

Когда Петрович начинал думать об «истинных мотивах поведения», он вспоминал случай из амбулаторной практики, тоже связанный с проклятой коноплёй. Стоял у него на учёте сельский электрик Башаров Сергей. Невысокий, кряжистый длиннорукий мужик средних лет с недоверчивым лицом азиатского типа. На плече у него всегда висела холщовая сумка с инструментами и проводами. Серёга был ранее судим по статье «два – два – четыре». Была такая в старом советском кодексе. По ней наказывались любители пособирать и покурить «конопельку». Серега имел длительный стаж потребления веселящего дымка от смолянистого растения с пятипалыми листьями. Поэтому был ходячим примером вредных последствий, настигающих гашишного наркомана через десяток лет. А для Петровича – наглядным пособием по изучению клиники этого недуга.

Начинал Серега с нескольких затяжек сухой травки. Его «торкало» или «пробивало по хи-хи», как говорил он сам. Часовое веселье от того, что спичка превращалась в огромное бревно, переходило в неукротимый «жор» с неутолимой жаждой. Потом Серёгу расслабляло и бросало в сон. Очень скоро папироску стал забивать не на четверых, а только для себя. Потом доза выросла до пяти папирос в день. И уже не травы, а «химки», которую варил сам, выпаривая конопляную ацетоновую вытяжку в сопках.

Если сначала Серега курил для «кайфа», потом стал курить «для работы». Произошла инверсия действия каннабиноидов на психику. Если он приходил на работу, не покурив конопли, начальник думал, что Серега болеет – так плохо он выглядел. Конопля уже не давала расслабления, а стимулировала, приводила в порядок его самочувствие. Поэтому обкуренный Серега производил впечатление вполне здорового и трезвого человека.

Такими же здоровыми казались и парни, попавшие как-то после аварии в приемное отделение к дежурившему тогда ещё врачу-интерну Орешкину Александру. На его вопрос, как они на полном ходу умудрились въехать в толстенный тополь, растущий за тротуаром в десяти метрах от дороги, они ответили так.

– Едим из Уссурийска. Проезжаем ваше село. Вдруг посреди дороги бац – и вырос тополь! Даже не успели вывернуть в сторону! Машина всмятку. Башка болит.

– А вы ничего не принимали?

– Нет.

– А как же тополь появился на дороге?

– Это после травки.

– Но вы же за рулём!

– И что? У нас в городе каждый второй за рулём под кайфом!

Если бы не тополь, парни легко сошли бы за трезвых и нормальных.

А вот трезвый Серёга производил впечатление больного человека. Потому приходилось ему курить ежедневно, несколько раз в день. И это продолжалось уже много лет. Серёга любил спорить с врачами, размышляющими о вреде конопли, приводя в пример себя: «Я же курю и ничего! Здоровье как у быка. Есть семья, работа. Конопля – это безвредно, дешево и полезно. От неё аппетит повышается. Боли уходят. А врачи талдычат: это вредно, это вредно! Всё это хрень собачья!». Особенно эффективно Серёга работал с подрастающим поколением, пополняя ряды «зелёных» трудными подростками.

И вот однажды в споре врача и пациента была поставлена точка. Серега в кабинет психиатра поликлиники ворвался с длинной отверткой в руке и молча побежал к ошарашенному от неожиданности Александру Петровичу с намерением проткнуть грудную клетку доктора. Петрович увернулся от первого торопливого удара, вскочил со стула, забежал за стол. Серёга пошел в наступление. Злобно сопя, он снова занес руку с отверткой над головой перепуганного врача. Петрович обеими руками вцепился в запястье нападавшего, остановил удар. Началась молчаливая схватка. Силы на разговоры никто тратить не хотел. Петрович понимал, что против офонаревшего вооружённого Башарова ему одному долго не продержаться. Надо было что-то предпринимать.

– Серега! Ты что, очумел? – Петрович пытался заглянуть в глаза агрессору.

– Заткнись! – злобно просипел тот.

– Ты хотя бы объясни, за что? Чего такого я тебе сделал, что ты решил меня завалить?

– Ты ещё спрашиваешь? Гад! Ты меня уже неделю мучаешь!

– Чем это я тебя мучаю? – спросил Петрович, не ослабляя хватки на Серёгином запястье.

– Ты меня заставляешь стоять на одной ноге!

Петрович почувствовал облегчение. Серёга заговорил. Оказалось, что у него развился-таки гашишный психоз в виде острого галлюциноза. Старый наркоман стал слышать в голове императивный голос врача, который требовал беспрекословного выполнения его инструкций. Бедному Сергею надо было поджать одну ногу и стоять на другой. И не минуту или час, а весь день! Потом другой, потом третий и четвертый. На пятый день голос будил Серёгу и ночью, заставляя измученного электрика стоять до утра. Вот и пришел он сюда, чтобы закончить свою муку. Как закончить? Прибить гада-врача, чтобы он прекратил свой гипноз и замолк! Навеки!

– Серёга, если ты меня убьёшь, тебя же посадят! А там жизнь не сахар. И травки не найдёшь!

– И чё? – Александр понял, что Серега созрел для сотрудничества.

– И то! Ты же без неё никак!

– И чё?

–Ты, дружок, сам напиши на меня заявление в милицию. Меня за насилие посадят. А ты будешь на свободе, с дымком в голове!

Башаров немного подумал и согласился. Петрович лично подвел его к отделу и передал «следователю». Серёгу госпитализировали. Но психоз принял хроническую форму. Старый наркоман потерял и свободу, и здоровье, и семью, и работу. Умер на больничной койке. Похоронен где-то в Байкальских сопках под безымянным деревянным крестом. С тех пор Петрович с полным основанием и непоколебимой уверенностью отвечал на наркоманские «конопля – легкий и безвредный наркотик» этим примером жизни Башарова.

Как Господь распорядится здоровьем Виталия Морозова, Петрович не знал. Он делал, что мог. А хотелось повернуть всё вспять. Отмотать время до того момента, когда Виталий взял в рот не кусок кала, а поганую папиросу, и со всего маху дать ему по губам тапочком, как щенку, треплющему обувь.

И жизнь у парня была бы нормальной. Сил и здоровья у него хватает. Ума нет… Петрович поменял лечение. Уменьшил дозы нейролептиков, назначил корректоры и антидепрессанты. На третий месяц пребывания в больничке Виталя стал оживляться. На дворе уже бушевала весна. Возможно, что «сокодвижение» началось и в его голове. Он стал более упорядоченным, предсказуемым. Исчезла злобная агрессивность. Санитары только иногда замечали, что он втихаря попивает мочу. Хватило времени и Петровичу сделать свой вывод о состоянии здоровья Морозова. Процесс принял затяжной, хронический характер, сопровождается нарастанием негативной симптоматики или дефекта. Надо оформлять инвалидность. Похоже, парень не сможет обслуживать даже самого себя.

А вот Виталий думал совсем по-другому. Его внезапный повторный призыв на армейскую службу оказался для него сложнейшим испытанием. Сначала пришлось истреблять проникших в страну фашистов. Он успешно справился с этой задачей в родном селе, освободил его от рогатой нечисти. После этого командование перебросило его сюда. Здесь всё оказалось гораздо сложнее. Враги маскировались под немощных инвалидов. Но и среди них внимательный Виталий смог обнаружить диверсантов. Вычислял по обмундированию, каскам, косым взглядам. Научился Морозов перехватывать вражеские донесения. Это были мысленные послания на немецком языке. Его мозг их не только слышал, но и переводил на русский. Так что все вражеские планы ему были известны. Иногда Виталию казалось, что фашисты всё это подстроили, чтобы проверить советского десантника. Но вскоре он понял, что это «наши» проверяют его на благонадежность.

И тогда он стал смело громить неприятельские ряды. Выстраивал всё население отделения в шеренгу и нещадно перековывал гада за гадом. Виталий заметил, что после удара в лицо фашист сразу меняется, становится дружелюбным, заискивающим и начинает честно служить Родине. После того, как Морозов вычислил и перековал последнего фашиста, ему пришла мысленная депеша от командования. Из неё боец узнал, что его миссия успешно завершилась. Родина освобождена от захватчиков и желает отблагодарить своего героя. Просто наградить медалью – слишком банально. Поэтому решено послать его в космос!

Полётная инструкция тоже пришла в виде мысли, ярко озарившей мозг: «Ты полетишь к Марсу один. Это займет не меньше года. Возможно, полёт растянется до трех лет. В космосе магазинов нет. Запас продуктов в космическом корабле ограничен. Но наши учёные нашли способ решить проблему с едой. Питаться надо тем, что выделил сам! Даём тебе время для подготовки к переходу на новую пищу! Действуй!».

Новое задание оказалось гораздо сложнее предыдущего. Если раньше требовалась только физическая сила, которой у Морозова было в избытке, то теперь нужна была ещё и железная воля, чтобы преодолеть невыносимое отвращение к чужому вонючему калу! Когда Морозов первый раз попробовал эту мерзость, его стошнило. Но слово «надо» делает чудеса. И он стал есть эту гадость, зачерпывая её рукой из кучки в общем гальюне. А чтобы быстрее привыкнуть к испытанию, мазал ею кожу и одежду. Постепенно обоняние притупилось. Но всё же каждый приём кала вызывал у него сильнейшее отвращение. Поэтому приём мочи уже ничего не значил.

Через месяц после перехода на новый режим питания командование усложнило задание. Рацион пришлось расширить за счёт гнилых матрацев. Виталию было особенно трудно пережевывать слежавшуюся вату, пропитанную самыми разными человеческими выделениями. Но и это у него получилось!

Гордость переполняла Виталия! Он уже оправдал своё жизненное предназначение. Мало кто из живущих принёс столько пользе своей стране! Пока о его подвиге никто не подозревает. Даже бородатый Александр Петрович не знает всего. Видит только внешнюю сторону дела. Но скоро о Морозове заговорит вся страна. О нём напишут газеты. Снимут фильмы. Мама будет гордиться сыном.

И всё же одна мысль, как заноза в мозгу, мучала Морозова. С кем врач Орешкин? Сначала Виталий подозревал его в измене. Слышал, как из головы Петровича вылетали отдельные мысли схожие с идеями противников. Потом врач прижал хвост. А в последнее время Виталий почувствовал, что командование даёт указания через доктора. Говорит же он: «Хватит поедать кал!». И Виталий понимает, что пищевой эксперимент надо проводить незаметно, не выдавая себя. А ещё командование выделило ему пособие. Для маскировки назвали «инвалидностью», но и дураку понятно, что такой атлет как Морозов никак не тянет на роль инвалида. Но раз надо, так надо…