Писала я в своих стихах об этом постоянно, что между нами было — ах! — подобие романа. Но не снискал роман успех, хоть создан был на совесть. Возникла между нами — эх! — взамен романа повесть. Но повесть испустила дух, и долго я ревела. Возникла между нами — ух! — короткая новелла… И вот пишу, скрывая вздох, не радуясь нисколько: была, была меж нами — ох! — пародия — и только.
Как показать стихи
Как показать стихи
(Юрий Левитанский)
Человек по улице идет. Человек идет. И снег идет. Дождь идет. И кинофильм идет. Рыжий кот по улице идет. А навстречу женщина идет, шубка этой женщине идет. Человек идет. На нем пальто. Многие идут в полупальто. Кот идет и вовсе без пальто. Впрочем, это, кажется, не то… Человек на улицу выходит, взад-вперед по тротуару ходит. Что-то в этом, видимо, находит, потому что долго не уходит. Он к знакомой женщине заходит, к ней он, как домой к себе, приходит, у нее он в роль мужчины входит, а потом он из нее выходит. Все проходит в жизни, и вообще. Жизнь — кинематограф. И вообще, если вы хотите рифмовать, это очень просто — рифмовать… Из городской лирики
(Константин Ваншенкин)
* * * Москва за окнами гудела, Слегка устав к исходу дня. А ты задумчиво сидела И все глядела на меня. Не мысля вслух, не вспоминая, И я, представь себе, сидел. И на тебя, моя родная, Еще задумчивей глядел. * * * На проспекте босоножки, Миллионы их в толпе. А какие ушки, ножки, Губки, зубки и т. п. И дымится папироска Полтора часа спустя… И от лифчика полоска, А сама — совсем дитя. * * * Всю жизнь пишу стихи, Поэтом стал московским. Должно быть, неплохи — Отмечены Твардовским. Кто пишет на века, Того не сразу видно. Точь-в-точь как я пока… Но все-таки обидно. Ода всякой всячине
«Все едино?» Нет, не все едино: Пламя, например, отнюдь не льдина… Все едино? Нет, не все едино: Детский самокат не гильотина. Все едино? Нет, не все едино. Волк не голубь. Жаба не сардина. Новелла Матвеева Все едино? Нет, не все едино: Хорь не корь. Конец не середина. Семга не сапог. Балет не драма. Кобзев не Кобзон. Валет не дама. Все едино? Нет, не все едино: Соль не соло. Утка не Ундина. Хвост не хобот. Басня не новелла. И Новелла, например, не Белла. Все едино? Нет, не все едино: Бутерброд с икрой не Буратиио. Где-то я об этом говорила: Сок не сук. Горилка не горилла. Все едино? Нет, не все едино. И ночной сосуд не концертино. Кот не повар. Чепчик не чернила. Что и с чем еще я не сравнила? Все едино? Нет, не все едино. Мне сказали: что за чертовщина? Шпроты в масле не ребенок в люльке Быть поэтом — не играть в бирюльки. Родня
(Борис Слуцкий)
Мой дядя двоюродный был бог по части починивания сапог. А дедушка, сморщенный, словно трюфель маг по изготовлению дамских туфель. Не дворяне и не пирожники — в моей родословной были сапожники довольно-таки высокого класса. Обуви ими наделана масса. Ее бы хватило обуть СП, Союз композиторов и т. п. Забывать свою родню не годится, и я до сих пор не устал гордиться, что каждый мой небольшой успех обсуждал не литературный цех, а мастера каблуков и подметок, не считая двоюродных теток. Они собирались обычно в среду, чаще к ужину, реже к обеду и рассуждали весьма отменно. Все говорили одновременно. И я с тех пор за собой замечаю: чуть что нацарапаю — к ним спешу. Не люблю говорить: «пишу». Предпочитаю сказать — «тачаю». Грустный вечер
Детских лет моих подружка, Где тропы висит клинок, Мчит Шалушка, мчит Шалушка… …………… Счет годам ведут кукушки, И, достав рукой до дна, Пью с ладони, как из кружки. Алим Кешоков Наша ветхая саклюшка И печальна и темна. Где же ты, моя Шалушка, Или выпита до дна? Колыбельная речушка, Или высохла она? Выпью с горя; где же кружка? Здесь, в Литфонде, у окна. Я живу, поэт московский, Кабарде любовь храня. Только жаль, что друг Козловский Переводит так меня. Перевод читатель кроет, Головой в сердцах крутя. То как зверь он вдруг завоет, То заплачет, как дитя… Перегрев в Пицунде
И снова бью стекло в замызганном кафе. И снова хлещет кровь из ровного пореза. И совесть, как палач, на аутодафе ведет, пока жива, до полного пареза. Виктор Широков В Пицунде наяву я вижу странный сон, я вижу наяву то господа, то черта. Я весь кровоточу, и доктор Кацнельсон доказывает мне безнравственность аборта. Непросто сочинить пугающий стишок, но тайна жутких строк мне с юности знакома. На аутодафе закономерен шок, а проще говоря — отключка или кома. Что ни строка — удар и до кости порез. Поэзия, увы, ты вся — езда в больницу. А то еще мигрень, истерика, парез, а иногда понос на целую страницу. Читатели мои! Все это — чушь и дичь, я просто ваш палач с рассвета до захода. Не важно, что у вас столбняк и паралич, меня читайте до летального исхода! Поэт и табурет
Что думал, как настроен был поэт, Как он встречал закаты и рассветы, Навряд ли объяснит нам табурет, Или чернильница, или штиблеты. Лев Озеров Позвольте вам представиться: штиблет. Хозяин мой во мне ходил по свету. Мне табурет сказал, что он поэт, Но вряд ли можно верить табурету. Для табурета, в общем, все равны, Он в смысле кругозора ограничен, Людей он знает с худшей стороны, Поэтому и столь пессимистичен. Хозяин мой во мне встречал рассвет, По лужам шел по случаю ненастья, И вдруг зарифмовал «рассвет» — «штиблет», Признаться, я был вне себя от счастья! Нет, все же он действительно поэт, Как не воздать бесценному шедевру! Поэта угадал в нем табурет По одному седалищному нерву! На коне
Я люблю приезжать в этот город, И бродить, и ходить не спеша. Снова скачет надменно и гордо Всадник бронзовый мимо меня. А в Большом Драматическом горько Плачет Лебедев в роли коня. Марк Лисянский Я люблю приезжать в этот город С каждым годом сильней и сильней. В город, воздух в котором распорот Ржаньем всех знаменитых коней. Я смотрю затуманенным взором, Все навеки запомнить дабы, Вижу Аничков мост, на котором Кони Клодта встают на дыбы. Медный Всадник по-прежнему скачет, И легенды слагают о нем. В этом городе Лебедев плачет, В БДТ притворяясь конем. На любую вступаю я площадь, Вдоль проспектов гуляю седых И себя ощущаю как лошадь, А порою — как пара гнедых. Здесь прохлада струится за ворот, Конский запах волнует до слез. Я люблю приезжать в этот город, Ржать, и плакать, и кушать овес. Разноголосье
По-бабьи ссорюсь, по-мужски мирюсь. По-волчьи вою, блею по-козлячьи. То скакуном гарцую на виду, То протащусь последней старой клячей. Какая радость удивлять глупцов. На собственную глупость удивляться. Майя Луговская То этим быть, то этой — вот где шик. Вы с этим не согласны? И напрасно. Я где-то баба, в чем-то я мужик, Но где и в чем — мне и самой не ясно. Но это ладно… Это ерунда, Я вам приберегла еще гостинец: Во мне, не удивляйтесь, иногда Открыт, живет и действует зверинец. Я блею, кукарекаю, змеюсь, Рычу, жужжу, мяукаю и лаю. Я квакаю! Короче, становлюсь Зверюшкою, которой пожелаю. Их голоса тяну в стихи свои, Дабы глупцы скулили и дрожали. Жаль только, вы, читатели мои, Не хрюкнули блаженно, а заржали… К вопросу о геньях
В Лутовинове — Тургенев. И в Карабихе — поэт. Я не гений. Нету геньев! Прежде были — нынче нет. Чехов в Мелихово едет. Граф гуляет по стерне. Только мне ничто не светит. Скоро я остервене… Вероника Долина Я возьму свою гитару Да спою на целый свет. Прогуляться бы на пару, Жаль, что нынче пары нет! Все фигуры из картона, Всё банальные слова… Нет Ивана, нет Антона, Нету Феди, нету Льва. Всё Андреи да Евгеньи, Всё Булаты среди нас… Нету геньев! Где вы, геньи? Одиноко мне без вас! Поспевает земляника, Дамы ходят по земле. Говорят, что Вероника Совершенно обнагле… Но известно, что без геньев Гаснет наша красота… Ведь Андреев, и Евгеньев, И Булатов не хвата… И хотя я иронична — Понимают это все — Ситуация трагична: По мадамам — и месье… Весна на Арбате
Кончается зима. Тягучим тестом Расплылся снег и задышал тепло. И каплями художественных текстов Забрызгано оконное стекло. Анна Гедымин Весна, ты ослепила нас, как видно! Теплом дохнуло. И сугроб осел. Подходишь к окнам — ни черта не видно, Весь город как-то сразу окосел. А город весел! Дышит полной грудью. И тщетно трет ладонями домин Свои глаза, заляпанные мутью Художественных текстов Гедымин. Игра
Приметы счастливые лживы, Исход не написан на лбу. Играю не ради наживы — Я экзаменую судьбу. Вадим Шефнер Бывает, с улыбкой кривою Нам жизнь преподносит урок. Мы сели за пульку с судьбою, А третьим пристроился рок. Судьбу свою экзаменуя, Уверен в успехе и вдруг Рискнул заказать восьмерную — И тут же остался без двух. В подобной позиции шаткой Я адскую начал игру. Без масти с бланковой девяткой Рискованный мизер беру. Лежал бы спокойно в кроватке, Так нет, озабочен игрой… Марьяж прикупаю к девятке, А ход, к сожаленью, чужой. Расклад опасенья внушает, Уже невозможно не сесть… Кто игрывал, тот понимает, Что значит на мизере шесть! Судьба допускает капризы, И рок ополчиться готов… В итоге — сплошные ремизы И нет совершенно вистов. Болит, разрывается темя, И денег немало ушло, Напрасно потеряно время… Зато вдохновенье пришло! Антипародия на автопародию
Мы убили комара. Он погиб в неравной схватке… Булат Окуджава Жил на свете таракан, был одет в атлас и замшу, аксельбанты, эполеты, по-французски говорил, пил шартрез, курил кальян, был любим и тараканшу, если вы не возражаете, без памяти любил. В то же время жил поэт жизнью странной и тревожной, только он любовь такую описать достойно смог, хоть давно сменил Арбат, ходят слухи, на Безбожный, безобразное названье, как не стыдно, видит бог! Все куда-нибудь идут. Кто направо, кто налево, кто-то станет завтра жертвой, а сегодня — палачом… А пока что тараканша гордо, словно королева, прикасалась к таракану алебастровым плечом. Жизнь, казалось бы, прекрасна! И безоблачна! Но только в этом мире все непрочно, драмы стали пустяком… Появилась злая дама, злую даму звали Ольга, и возлюбленную пару придавила каблуком. Бейте громче, барабаны! Плачьте, трубы и гобои, о развязке вам поведает серебряный кларнет: значит, жили тараканы, тараканов было двое, было двое тараканов, а теперь обоих нет… Размышления о бессоннице, фасоне и Фогельсоне
(Олег Чухонцев)
Люблю, простите бога ради, Всю ночь стихи писать в тетради, Под утро погружаясь в сон. Люблю друзей. И с ними иже Мне более всех прочих ближе Мой друг — редактор Фогельсон. Он дядя самых честных правил, Когда мои стихи он правил, По слухам, сильно занемог. Его пример другим наука, Теперь здоров. Но в том и штука, Что лучше выдумать не мог. Не описать моих страданий, Я долго ожидал изданий — Отныне мне сам черт не брат! Теперь убогих нет чухонцев, Но есть поэт Олег Чухонцев, Который славен и богат. И я готов слагать бессонно Стихи во славу Фогельсона, Пусть убедятся в этом все. Хотя мне далеко до срока, Лев Аннинский, великий дока, Мне посвятил свое эссе. Я отдал должное указу, Не тяпнул водочки ни разу, Все силы — резвому перу. А впрочем, что там эссеисты, Ведь вот уже и пародисты… Отныне весь я не умру! Драма в храме
(Юнна Мориц)
У попа была собака. У собаки — нервный тик. Поп — ашикер, монстр и бяка, Настоящий еретик. Начинается интрига. Поп с утра глаза налил, Алкоголик и расстрига, Он монахиню растлил! Век бы мне его не слушать, Душу рвет собачий вой!.. Пес хотел немножко кушать, Потому что был живой. Тихо музыка играла, Доносился запах роз. Под звучание хорала Скушал мясо бедный пес. Скоро встретимся на тризне, Не поможет стрептоцид… Но лишить за мясо жизни — Это явный геноцид! Плачет древняя Эллада, Стонет флейта, и фагот, И Афина, и Паллада, И Гефест, и Гесиод. На Таганке, на Полянке Слухи множатся в толпе, На Полянке, на Таганке У Любимова Ю. П. Скушав мясо в кулебяке, С небогатого стола Я бы кихэлах собаке, Я бы земэлах дала! Навсегда бы злоба сникла Чтобы всюду и везде Благолепие возникло, Как в писательской среде. Писательские собаки
Я замер. Смотрю. Сам с собою толкую: И мне бы собаку! Но только какую? Николай Старшинов «На выставке собак» Какие писатели стали, Однако! У каждого есть Непременно собака. Хозяин гуляет с собакой. И что же? Собаки всегда На хозяев похожи. Вот шествует автор Огромных романов. С ним рядом шагает Чета доберманов. Любимец Литфонда Солидно и строго Ведет за собою Красавца бульдога. Ползет поэтесса, Толстуха и плакса. За ней ковыляет Облезлая такса. Вот — в жанре работающий Детективном, С немецкой овчаркой И лбом дефективным. А вот и писатель, Увенчанный славой, Знакомясь со всеми, Гуляет с легавой. Поэт, в чьих стишках Ковырялись мы в школе. Конечно, С ним нервная, хитрая колли. Сибирский писатель, Живущий в столице. С ним лайка сибирская. Есть чем гордиться! А этот не пишет. С трибун не слезая, Он резвый оратор. С ним рядом — борзая. Поэт, много лет Одурманенный хмелем, Один не дойдет. Вышел со спаниелем. Идет критикесса, Хозяйка терьера. Он служит давно Для ее интерьера… Смотрю я на это И очень тоскую. Куплю обязательно. Свинку морскую!
Тень фортуны
Страсти-мордасти
(Валентин Устинов)
Не вырваться уже из западни, опутан цепью ржавою железной, на дыбу вздернут, я висел над бездной и медленный огонь лизал ступни. Я понял все: мне суждено пропасть, шипела кожа, рвался вопль из мрака, вгрызалась в печень жирная собака, но я плевал в разинутую пасть. Безумно хохотали палачи, троились хари в жуткой круговерти, Зоил, смеясь, напялил маску смерти и сладострастно корчился в ночи. Из преисподней подымался газ, в кровавой пене мчался астероид, в единственном глазу сверкал сфероид, пока не вытек и последний глаз. Слепящий луч сознания потух. Я распадался, но не ведал страха. «Ужо, — я хрипло возопил из праха, — отмстит врагам неубиенный дух!» Жаль, нынче не успею аз воздать, сложу в мешок раздробленные кости и с дыбы слезу,— зван сегодня в гости, передохну, а завтра — вновь страдать… Рассказ новобрачного
(Владимир Высоцкий)
Гуляет в юбочке бордо Кассирша Вера. И занимается дзюдо Она, холера. Ее в магазине у нас Все опасались. Но в понедельник с пьяных глаз Мы расписались. Во вторник, в среду и в четверг Я продержался. Наш дворник Федя Розенберг Все поражался. И в пятницу курям на смех Был трезвый вроде… А Зинка, стерва, мне при всех: «Гляди, Володя…» Все говорили: «Баба — страх!» Но я уперся. И вот в субботу на бровях Домой приперся. Я трезвым драться не люблю, Скажите, братцы… Но ежели я во хмелю, Куда ж деваться? Само собой пошел скандал Промежду нами. И тут я что-то ей сказал Об ейной маме… Ведь как-никак во мне семьсот И пива сколько… А я гляжу — ее трясет, Ну смех, и только. Тут как-то я ее назвал, Но не обидно. А дальше в памяти провал — Заснул, как видно… Очнулся в гипсе, как святой, Хужей медведя. А был когда-то холостой. Ты помнишь, Федя?.. Тень фортуны
Конспект книг Игоря Шкляревского
Томление. Весна. Болит колено. Уехал брат. Приехала Елена. Похолодание. Приехал брат. Уехала Елена. Снегопад. Зима. Спилили тополь на полено. Уехал брат. Приехала Елена. Уехала Елена. Выпал град. Тень птицы на стене. Приехал брат. Елена! Брат! Елена! Я меж вами!.. Как воздух пуст! Я не могу словами… Половинчатое решение
Люди! Я с вами! Я ваш до кровинки, Нет в этом позы и жалких прикрас. Вот оно, сердце, в нем две половинки, Обе работают только на вас! Виктор Боков Врач-кардиолог, в лице ни кровинки, Начал беседу себе на беду: — Вы написали про две половинки, Что вы имели при этом в виду? Истины ради, не ради усердия, Лишь потому, что наука права, Два, уверяю вас, в сердце предсердия И, уж поверьте, желудочка — два! Факт, в медицинском доказанный мире. Значит, желаете вы или нет, Но «половинок» не две, а четыре, Вы обсчитались, товарищ поэт… Я растерялся, в лице ни кровинки, Но замечательный выход нашел: Я показал ему две половинки И, не простившись с невеждой, ушел. Забубенность
И поставил все на карту, До последних дней На крестовую дикарку Из страны твоей. Анатолий Передреев То ли в Сочи, то ли в Нальчик От родных полей Забубенный ехал мальчик Из страны своей. Небеса чисты и сини, Рай! А из купе То и дело: «Крести! Вини! Буби!..» И т. п. Мат витает, дым не тает, Крик: «Вальта не бей!» Лишь на спинах не хватает По тузу бубей… В обстановке этой самой, Будь он жив сейчас, Со своей «Винновой дамой» Пушкин был бы «пас»… Обучение устному
Шел вчера я в толпе городской, Показалось мне, трезвому, грустному, — В разношерстице речи людской Разучился я русскому устному… Сергей Макаров Сердцем чувствую: что-то не так. Стало ясно мне, трезвому, грустному,— Я по письменной части мастак, Но слабее по русскому устному. В кабинетной работе я резв И заглядывал в энциклопедии, Но далек от народа и трезв — Вот причина подобной трагедии. Нет, такого народ не поймет! Не одарит улыбкою теплою… И пошел я однажды в народ С мелочишкой в кармане и воблою. Потолкался в толпе у пивной, Так мечта воплотилась заветная. И, шатаясь, ушел: боже мой, Вот где устная речь многоцветная! Что ни личность — великий знаток, И без всякой притом профанации. Слов немного — ну, может, пяток, Но какие из них комбинации! Каждый день я туда зачастил, Распростясь с настроеньями грустным Кабинетную речь упростил И украсил словами изустными. У пивной мне отныне почет, А какие отныне амбиции! И поставлен уже на учет. На учет в райотделе милиции. Всё путем!
Льды на реке ломает март. Апрель как вор в законе, И льдины стаей битых карт Разбросаны в затоне. Геннадий Касмьшин В свои права вошла весна, Вокруг светлей и чище. И стаи воробьев, шпана, Спешат на толковище. Грачи, как крестные отцы, Глаза свои таращат. Везде домушники-скворцы Уже чего-то тащат. Барыга-мерин погорел — Мужик его треножит. А голубь, фрайер, ожирел, Взлететь — и то не может. Лохматый пес сидит как вор И пайку ест из плошки. Крадется кот как сутенер, На тротуарах — кошки… Ворона, словно человек, Разинула едало. Сорока, падла, будто век Свободы не видала. Всех обогрел весенний свет, Длинны, как сроки, тени… И вот уже сидит поэт И ботает по фене. Змеи в черепах
(Юрий Кузнецов)
Один, как нелюдь меж людьми, По призрачным стопам, Гремя истлевшими костьми, Я шел по черепам. Сжимая том Эдгара По, Как черный смерч во мгле, Как пыли столб, я мчался по Обугленной земле. Еще живой, я мертвым был, Скелет во тьме белел… Из чашечек коленных пил, Из таза предков ел. Блестя оскалами зубов, Зловещи и легки, Бесшумно змеи из гробов Ползли на маяки. Я сам от ужаса дрожал (Сам Гёте мне грозит!), И всех, естественно, пужал Загробный реквизит. Я шел, магистр ночных искусств, Бледней, чем сыр рокфор… Прочтя меня, упал без чувств Знакомый бутафор… Суаре на пленэре
Вася — сторож. В шалаше пребывает неглиже. Он дежурит. То есть курит. То есть — выпивши уже. Развидняется, кажись. Мы обсудим с Васей жизнь. Поиграем с ним в картишки под остатки, под излишки. Глеб Горбовский У меня на сердце — муть. Напишу, читаю — жуть. Дело плохо. Надо к Васе. Рядом с Васей — как-нибудь… Вася скажет: «Бон суар!» И поставит самовар. Извинится: «Я уже… Миль пардон за неглиже». Опрокинет двести грамм, бормоча: «Шерше ля фам». И добавит: «Йес, майн герр, а ля гер ком а ля гер…» С Васей быть — на рану бинт. Поиграем с Васей в винт. Я уж Васе пользы для проиграю три рубля. Вася бедный, Васе надо, елки-палки, вуаля! Вася вскочит в тот же миг и воскликнет: «Манифик!» Я доволен. Мне не жаль. Вася крикнет: «Нох айн маль!» Все как есть пишу без фальши. Будем мы играть и дальше. Разгораются глаза, бью шестеркою туза… Развидняется уже, я остался неглиже, но нисколько не жалею — полегчало на душе! Плач по деревне
Город! Я твоя добыча, Сервисов твоих раба, Но меня сегодня кличет Прежняя моя судьба. Мне страшны от сел отливы Поколений молодых, Как же ты сохранна, нива, Это же удар под дых?! Лариса Федорова На меня тоска находит, Как подумаю о том, Что с деревней происходит? Мы ж под дых деревню бьем!.. Уезжают молодые, Или здесь им — не судьба? Плачут ивушки седые, Слепнет старая изба. Город юных не жалеет, Всюду — сервисная ржа… Кто же пашет, кто же сеет, Кто сбирает урожай? Я пишу стихи без фальши, Вся в слезах душа моя. Если так пойдет и дальше, Что же кушать буду я?! Ах, как я себя ругаю, Город — язва, город — бич… Но сегодня я другая — Деревенский слышу клич. Решено! Бросаю город, И — в деревню, навсегда! Утолю духовный голод, В город больше — никогда! Я в деревне. Как приятно! Здравствуй, нива! Здравствуй, сад Жаль, что мне пора обратно — Тянут сервисы назад… Как вошла в свою квартиру, Клич судьбы во мне утих. А потом взяла я лиру — Сочинила страстный стих!.. Ночная стихия
Случайный пешеход мне в спину камень бросит иль просто подойдет и закурить попросит? Сергей Мнацаканян Я людям верю, но немало озабочен тем, что, когда темно, я верю им не очень. Я с музою дружу, знаком с успехом гулким, но больше не хожу по темным переулкам… Случайный пешеход ко мне на днях подходит с улыбкою. И вот что дальше происходит. О чем-то говорить желает, вероятно… «Позвольте прикурить», — он произносит внятно. Я на него смотрю и загодя скучаю. «Простите, не курю», — печально отвечаю. Чем это мне грозит, понятно и ребенку. Он тихо говорит: «Тогда сымай дубленку». Дубленку я свою снимаю торопливо и молча отдаю… А на душе тоскливо. Вот отчего грустна моя ночная лира и жалуется на несовершенство мира… Когда очень надо
Эта улочка как ковшик, Коим брагу сладко пить. Я иду, шугая кошек. Надо жажду утолить. ………… Топольки стоят, как стопки. Тени вьются по крыльцу. Владимир Евсейчев Поутру, откушав браги, Душу песней веселя, Я иду, творя зигзаги, А иначе — кренделя. У крылечка три ромашки Пьют чего-то на троих. Колокольчики-рюмашки… Доберусь ужо до них! Самочувствие все хуже, В организме все дрожит. Мерин жадно пьет из лужи — Перебрал вчера мужик. На углу сидит собака, Ей поэта не понять. Надо, думаю, однако, Внутрь чего-нибудь принять. У меня не жизнь, а горе: Воду пью — и та горчит… Старый дуб на косогоре Забулдыгою торчит. Бабка внука бьет по попке, Дед с утра опять икал. Топольки стоят, как стопки, А церквушка — как бокал. У меня — стакан в кармане И последние гроши… Говорил же мне папаня: Похмелись — потом пиши. Потрясение
И время, к тебе приближая страницу, На девственный снег вытрясает синицу. И ты, у раскрытого стоя окна, Смеясь, вытрясаешь остатки пшена. Лариса Тараканова И время настало зимы-кружевницы, Под солнцем холодным летают синицы. Стою у окна, головою трясу, И скоро, наверное, всех потрясу. Синицы давно подружились со мною, Пшено я трясу им и все остальное. На землю сугробы ложатся, тихи. А я из себя вытрясаю стихи. Я вытрясла все и осталась босая, Но — просит душа! — вытрясать не бросаю. Меня, как снежинку, метелью несет. Гляжу, а читателей тоже трясет. Мы с Платоном
Для счастья людям нужно очень мало: глоток любви, сто граммов идеала… Платон мне друг, а истина… чревата… Пить иль не пить противоречья яд?.. Анатолий Пчелкин Глаза однажды разлепив со стоном, решили счастья мы испить с Платоном. Платон мне друг, но истина дороже… В чем истина — видать по нашим рожам… Для счастья людям нужно очень мало: мы взяли по сто граммов идеала (любой поймет, что это — для начала), но нам с Платоном сразу полегчало. Сказав, как мы друг друга уважаем, сидим с Платоном и соображаем. Платон мне говорит: «Для счастья — мало, возьми еще по рюмке идеала!» Потом еще по двести попросили и всё противоречьем закусили. Потом опять нам показалось мало. Мы нахлебались счастья до отвала. И, задремав в обнимку, словно с братом, Платон во сне назвал меня Сократом… Ах, дети, дети…
Без ухищрения, без фальши, за совесть, вовсе не за страх рисуют дети на асфальте в больших и малых городах. Владимир Шленский Как изменилось все на свете! Как в самых радужных мечтах. Какие знающие дети в больших и малых городах! Акселераты… Мысль во взорах на расстоянии видна. И вот повсюду на заборах уже возникли письмена. Конечно, слово не игрушка. Ну, вот… Что взять с него — дитя… И не смущайтесь, что старушка упала в обморок, прочтя… Все стало темой для поэта, пусть не пугает вас ничто. Пускай один напишет это, зато другой напишет то… Пусть истина родится в спорах, она — я понял — не в вине. Пишите, дети, на заборах, а все претензии — ко мне! Освобожденный узник
Август. Двадцать первое число. Мне решенье в голову пришло выбраться из маминой темницы. А когда приехали врачи, я уже успел на свет родиться и, довольный, грелся на печи. Иван Лепин Где оно — начало всех начал? Ведь не сразу довелось родиться… Для начала я облюбовал мамину просторную темницу. Не сказать ни в сказке, ни пером описать, как мне хотелось к свету! Одинок в узилище сыром, я грустил, а грусть к лицу поэту. Там же я питался, мыслил, жил, начал помаленьку развиваться. Головой — не чем-нибудь! — решил, что пора, пожалуй, выбираться. Головой вперед себя родив, понял я, что прочих не глупее. Не без основанья рассудив, что вперед ногами — я успею. А когда приехали врачи, а за ними — дяденька фотограф, разомлевший, прямо на печи я оставил первый свой автограф! Страсть охоты
Страсть охоты, подобная игу, И людей покорила и псов… Занеси меня в Красную книгу, Словно редкого зверя лесов. Яков Козловский Вижу ряд угрожающих знаков, В мире зло громоздится на зло. И все меньше становится яков, Уменьшается племя козлов… Добротой в наше время не греют, Жизнь торопят — скорее, скорей!.. Жаль, что люди все больше звереют, Обезлюдело племя зверей. Век жестокий, отнюдь не толстовский… Скоро вовсе наступит конец. Лишь останется Яков Козловский, Красной книги последний жилец. Яблоко от яблони
Мне эта жизнь явилась садом, Где я, как яблоко, легко Упал, почти с корнями рядом, Да откатился далеко… Павел Калина На ветке яблочком налился, Упал поблизости. Да вот Далече слишком откатился… С тех пор тоска во мне живет. Я сохну без корней и чахну, Мне невозможно без земли. Я тленом, может быть, запахну От милой яблони вдали. Как без меня созреет колос? Как расцветет весною сад? Но тут вмешался трезвый голос: — Что за беда! Катись назад!
Рок пророка
