Способ убийства

Сергей Гурджиянц

Способ убийства

Часть первая. Суета вокруг девчонки

1

Часы на башне пробили полночь. Судорожно забились у приоткрытого окна тяжелые красные портьеры. В помещение ворвался буйный ветер и пробежал по свечным огаркам, заставляя их испуганно мигать.

– В сущности, убийство – это квадратный корень из двух, – сказала кудрявая как золотое руно учительница. – При правильном извлечении в живых остается один.

Для иллюстрации своей сентенции она неожиданно сунула мне под нос два растопыренных буквой «V» пальчика. Сквозь тонкие розовые пальцы сверкнул луч света, сделав их еще тоньше и изящней. Блеснули лакированные ногти. Указательный палец повернулся ко мне пистолетиком.

– Ну? Тебе ясно?

– Более или менее, – промямлил я, сдерживаясь, чтобы не попятиться.

Красивые серые глаза выстрелили в меня толстыми линзами очков. Черные точки суженных зрачков вонзились в грудь, как остро отточенные грифели.

– Хорошо. Продолжим осмотр.

Тряхнув рассыпавшимися по плечам кудряшками, она зашагала вдоль экспонатов, решительно цокая каблучками и перебирая крепкими стройными ногами с тонкими лодыжками и гладкими выпуклыми икрами. Под тесной юбкой эти ноги казались движущимися автомобильными поршнями. Я плелся сзади, пожирая их глазами.

2

С башни донесся протяжный удар часового механизма. Всего десять минут назад он пробил нам двенадцать раз, теперь ударил снова. Время бежало, как будто его лили в решето.

Мы находились в зале с настенной обивкой цвета бордо с позолотой, куда пробрались, чтобы пошептаться. Зеленая от окиси меди старинная табличка на входе предупреждала: «Склеп-музей семьи Клапкин. Посторонних ждут неприятности». Все углы зала были густо завешаны паутиной, в воздухе витал стойкий запах нафталина, которым тут пересыпали домашние секреты, складывая их стопочками. В мертвой музейной тишине хранились семейные скелеты. Вдоль стен стояли большие стеклянные шкафы с кусками человеческих тел и половинками голов на полках. У одной из таких половинок был открыт глаз, который поворачивался вслед нашему движению.

– Жертвы теракта, – объяснила учительница, направляя указку в стекло напротив глаза. На стекле вспыхнула красная лазерная точка. – Виновного так и не нашли. Полиция решила не вмешиваться в семейные разборки – у дяди Соломона везде своя «рука». А вообще, Джек, мне все равно, какой способ ты изберешь, чтобы замочить кого надо. Главное выйти сухим из воды, тогда преступление будет тебе засчитано.

– Ладно, – сказал я. – Попробую. Только я Джино, мисс Тили.

– Ха – попробую! Не будь мямлей, трех попыток тебе никто не даст, заруби себе это на носу. Ты не в цирке, трюк или сразу получится или не получится никогда. Давай рассмотрим образцы ядов. Пыточный инструмент тебя не интересует?

– Почему? Иногда хочется чего-нибудь с перчиком.

– Не увлекайся, язву наживешь, – улыбнулась она. – Хотя такой ты мне больше нравишься. А теперь слушай сюда и запоминай: главное осторожность. Сделал дело и сразу в кусты.

– А кого надо? – небрежно спросил я, демонстрируя ей якобы полное отсутствие интереса. Во мне взыграла обида. Мое имя Джино Маэстри, неужели так трудно запомнить?

– Да это же всем известно! Взгляни сюда.

Красный лучик указки уперся в большую фотографию на стене. Перехваченная тонкой ленточкой с бантиком, она висела в черной траурной рамке. Голенастая девочка-подросток в легком летнем платье стояла на залитой солнцем лужайке, подняв лицо вверх и воздев руки к небу с таким выражением, словно ожидала, что ей в руки сверху свалится счастье. В кадр попал толстяк на стремянке, подстригающий садовыми ножницами деревья. Дерево, которое он ровнял, напоминало вставшего на дыбы скакуна.

Рядом на гвоздике висела лупа. Я приблизился, чтобы вглядеться получше. Знакомые лица, особенно толстяк. В черную рамку их вставили явно преждевременно.

– Не трать извилины. Это Эмма Фольксваген, – наблюдая за мной, пояснила учительница. – Богатая наследница. Уже зажилась. Если все пройдет гладко, получишь кругленькую сумму, а нет – пожизненное заключение. – Она захихикала, и сипло задышала раздутыми от злости ноздрями, но тут же опомнилась и снова сделала приятное лицо. – Надеюсь, тебе все же повезет. Вольешься в семью.

– Если это экзамен, дай мне кого-нибудь постарше. Что за манера подсовывать ребенка?

– Да она уже выросла, – отмахнулась мисс Тили, тряхнув золотистыми кудрями по привычке, напоминающей нервный тик. Одна из нянек уронила ее в детстве головой о скамейку. – Фотография старая. Сейчас ей уже около пятидесяти. Смертельный возраст, все хорошее давным-давно в прошлом. Не знаю, за что она цепляется. И это тебе не экзамен, Рино. Пересдачи не будет, так что давай не отлынивай! Садись за стол, открывай конспект и записывай за мной: «Способы убийства. Первое».

В это мгновение на фотографии в протянутые руки девочки упал мяч размером с человеческую голову, похожий на рыжий апельсин. Схватив его, она весело рассмеялась, прижала к груди и вприпрыжку побежала вглубь лужайки.

– Держи ее! Уйдет! – завопил я с неожиданным азартом. – Уйдет! Уйдет!

Толстяк на лесенке пошатнулся, оглянулся и стал поспешно спускаться. Поднялась кутерьма.

– Постой, вернись, Рино! – звонко кричала мне вслед мисс Тили. – Ты еще не законспектировал мою лекцию и не знаешь ни одного приличного способа убийства! Вернись назад немедленно!

Куда там! Я уже мчался за Эммой по траве.

На кону стояли большие деньги. Я был пылко влюблен и в них и в Тилли.

3

Городок, в котором готовилось убийство, был для Америки типичным, но не для Джино Маэстри, бедного выходца с Сицилии. Здесь все дышало покоем и кричало о богатстве. Старинные белые особняки на тихих улицах даже при самом пристальном рассмотрении никогда не оказывались просто подкрашенными руинами под слоем свежей краски, как это часто случается в Италии с пережившими свой век жилыми постройками. Дома тут были любовно ухожены, так же, как и зеленые газоны. Денег на это хватало с избытком.

По тенистым аллеям гуляли пухлые чернокожие няньки в белых кружевных чепчиках, толкая перед собой разноцветные детские колясочки. У каждого входа стояла блестящая новая машина. Хромированные части машин сверкали так, словно их день и ночь надраивали мягкой фланелькой маленькие филиппинцы.

И вот в этом городе появился сицилиец, а всех сицилийцев принято отождествлять с мафией и считать головорезами. Правда, в моем случае это было слишком большое допущение. Меня сразу приняли за того, кем я не являюсь.

Я вечная жертва обстоятельств. Меня подвела смуглая кожа и большие сине-зеленые глаза, которые романтическим женщинам кажутся безжалостными и притягивают как магнит. Вьющиеся от природы густые каштановые волосы, высокий рост, лицо, словно высеченное для медали за отвагу.

Лет с пятнадцати ко мне так и липли женщины. Они разбаловали меня своим вниманием и, в конце концов, вырастили бездельником. И вот теперь я зачем-то бежал за Эммой по гладко подстриженной лужайке. Зачем, не знаю. Жизнь – это всегда то, что случается с тобой помимо воли, хотя у тебя были совсем другие планы.

Навстречу нам шел толстый садовник, приседая и расставляя руки так, словно ловил кур, разбежавшихся из курятника. В руке его щелкали страшные, кривые как совиный клюв ножницы на стальной пружине. Юркая девочка проскочила буквально у него подмышкой. Садовник неуклюже развернулся, взрыхляя землю ботинками. Ножницы громко клацнули и отхватили голову старушке, которая, подобрав свою пышную юбку, семенила на цыпочках за девочкой. Я не заметил, откуда она взялась.

– Ой! Эй! – протестующе крикнула старушка, и ее голова откатилась в сторону. Обезглавленное тело раздраженно топнуло ногой, опрокинулось на спину и медленно заскребло каблучками и ногтями по траве.

Эмма оглянулась.

– Так вам и надо, противная миссис Клавдия! – воскликнула она. – Будете знать, как шпионить и ябедничать отцу! Теперь-то вы ничего ему не скажете!

– Все расскажу, гадкая девчонка! – завизжала перевернутая на макушку голова, отвратительно гримасничая. – Хватайте ее, что вы смотрите, олухи!

В опасной близости от моего уха угрожающе щелкнула сталь. Неуклюжий садовник вновь широко разводил руки в стороны, начиная свои приседания, как будто готовился к прыжку в бассейн. Я поспешно посторонился и стал обходить Эмму слева, отрезая ее от большого белого особняка с мраморными колоннами, поддерживающими своды над входом и балконы второго этажа.

Особняк этот построили Пирс и Полин Кригеры из Нью-Йорка. У них было шестеро детей и процветающий бизнес, связанный с производством асбестовых плит для строительства. Разумеется, когда асбест запретили, на них посыпались судебные иски за причинение вреда здоровью, и они прогорели как свечки на ветру, став нищими.

Кое-что им было обещано, чтобы они могли начать жизнь заново, но как выяснилось впоследствии, эта махинация была задумана городским судьей и двумя банковскими служащими с библейскими именами, чтобы бесплатно прикарманить этот особняк. Когда Кригеры разобрались в хитросплетениях аферы, удавка на их шеях уже затянулась, и особняк перестал им принадлежать. Тогда они рейсовым автобусом отправили детей к родственнице в Нью-Йорк и встретили полицию, которая приехала вышвыривать их на улицу, шквальным огнем из карабинов. Трех полицейских они отправили в больницу, но потом Пирса уложили, а Полин, расстреляв все патроны, спустилась в подвал и там повесилась. Голландцы народ твердый.

Судья и банковские служащие смогли избежать судебного преследования, ведь Кригеры сами пошли на аферу, лишившую их последнего имущества. После чего судья не постеснялся въехать в помеченный смертью особняк. Это был старший Клапкин, отец Эммы и Соломона.

Теперь длинный черный Роллс-ройс Соломона лениво нежится на солнышке возле центральной круглой клумбы, похожей на огромный бисквитный торт с розочками. О Кригерах давно забыто.

Итак, мы оттеснили Эмму от дома и взяли в «клещи». Нам их осталось только сомкнуть. Деться ей было некуда.

– Ко мне, Роллс-ройс! – гневно закричала девочка. – Ко мне, скорее!

Блестящая черная машина у клумбы утробно зафырчала. Рулевое колесо в пустом салоне стало быстро вращаться, поворачивая колеса в нашу сторону. Потом мотор взревел, машина рывком сорвалась с места и, разбрасывая во все стороны куски дерна, ринулась к Эмме по лужайке. Задняя дверь распахнулась, девочка нырнула внутрь, и машина, сделав крутой вираж, стала удаляться. В нас полетели комья грязи.

– Черта с два теперь догоните! – донесся до нас из салона приглушенный ехидный голос Эммы.

Сгоряча я бросился за ней, но отстал, и Роллс-ройс скрылся за деревьями, оставив нам только исчезающее облачко сизых выхлопных газов, растерзанный газон, привкус дерна во рту и скрипящий на зубах песок. Я перевел дух, согнулся и принялся отплевываться.

За это время садовник и старушечья голова куда-то исчезли, а обезглавленное тело, шурша пышной юбкой, поднялось с земли и, неуверенно вытянув вперед руки, куда-то побрело.

Часть вторая. Матильда Клапкин

1

Пробираясь через подстриженную садовником живую изгородь, опоясывающую лужок по кругу, я запутался в кольцах и петлях тонкого стального троса, незаметно разложенного в траве. Он обвился вокруг моей ноги так же крепко, как вьюн сплетается с оградой, стремясь взобраться по ней навстречу солнцу. Тросик торчал из обломка старой бетонной плиты. Я подергал ногой, но в результате запутался еще больше.

Тут дважды с оттяжкой ударил колокол башенных часов. Ночное время продолжало исправно отсчитываться, хотя лужайка с фотографии была залита ярким солнечным светом. Колокол напомнил мне, что нужно спешить отличиться перед мисс Тили.

Вообще-то ее зовут Матильда. Матильда Клапкин. Это няньки потом сократили ее имя до «мисс Тили» и приучили ребенка на него отзываться. Они ее ненавидели, потому что из-за нее им часто доставалось. Тили их ни во что не ставила и творила что хотела.

У Матильды вздернутый носик, красивые серые глаза и золотистые кудри до плеч. Привлекательное сочетание. А какие ноги! А талия!

Награда победителю.

Вдохновленный нарисованным в душе портретом я, кряхтя, поднял с земли кусок бетона и, согнувшись в дугу, вынес его из кустов. Распутываться на открытом месте было удобнее. Но вместо этого я съехал спиной в дренажную канаву. Пока я сползал в нее, потом еще куда-то проваливался, хватая руками сначала пучки травы и вырывая их из склона, затем пустоту, задержать падение не было никакой возможности.

Размахивая во все стороны руками, я летел в бездонный колодец без воды, стены которого превратились в тесно стоящие дома. Широкие окна мелькали, проносясь мимо и удаляясь к лазурному прямоугольнику вверху. Я отражался в них с разинутым ртом и выпученными от ужаса глазами. За стеклами толпились люди с кофейными стаканчиками и, хохоча, тыкали в меня пальцем. За их спинами виднелись светлые офисные залы и столы с оргтехникой. Зевак смешило отчаяние, с каким я пытался добраться до подвешенного к ноге куска бетона, чтобы зашвырнуть его в окно и задержать падение, а также то, как этот кусок дерьма играл со мной на опережение. Смешил задранный вверх пиджак, который я старался одернуть одной рукой, что тоже никак не удавалось.

Однажды меня точно так же скинули с высотки, принадлежавшей семье Клапкин. Клапкины сдавали ее под офисы. Таких зданий у них в городе было много. Садовник столкнул меня вниз по просьбе дяди Соломона, когда тому доложили, что Эмма подцепила в баре приезжего итальяшку без гроша в кармане и положила на него глаз. Он был уже по горло сыт и взбешен ее любовными похождениями. Слишком часто они заканчивались быстротечными браками и скандальными разводами, репортажи о которых неизменно попадали в городские газеты и смаковались на местном телевидении. Сладить с Эммой другим путем у него шансов не было, Эмма была его сестрой и владела половиной семейных активов.

Садовник членом семьи не был. Он был их адвокатом и умел ловко обделывать делишки, которые поручал ему дядя Соломон, а также водил дружбу с местными гангстерами, потому что сам был из их числа. Кличку «Садовник» он получил после того, как собственноручно зарыл в саду труп няни под скамейкой, о которую она треснула головой малышку Тили. А еще его звали так за необъяснимую садистскую нежность к садовым ножницам. Он обожал лично подстригать зелень в парке, придавая ей причудливый вид.

В тот раз мне посчастливилось ухватиться за карниз. Они еще не знали, что мой ангел-хранитель в нужный момент всегда подстилал под меня соломку. Эмма устроила грандиозный скандал братцу Соломону. Нам с ним пришлось пойти на мировую и, скрежеща зубами пожать друг другу руки. Садовнику я руки не подал.

А через месяц мы с Эммой поженились. Я стал ее пятым мужем.

Такова была расстановка семейных сил, когда Тили попросила меня грохнуть Эмму. Она уже некоторое время тайно бомбардировала меня любовными записками фривольного содержания, вероятно прощупывая почву.

2

Перед тем как полет закончился, и моя задница плавно приземлилась на ворох листьев, из-под которых мягко взметнулись клубы пыли, кто-то со злостью рявкнул мне прямо в ухо:

– Заткни пасть, Джино! И перестань дергать свою пижаму, идиот!

Меня грубо затормошили за плечо.

– Что? – спросил я, подскакивая и садясь с закрытыми глазами. В голове шумело. Я был похож на китайского болванчика, бездумно мотающего тяжелой головой.

– Хватит орать, пока я не надела тебе на голову ночной горшок, – повторил суровый голос. – Захлопни свою пасть и повернись на другой бок, слышишь?

Я с трудом разлепил очумелые глаза. Вокруг оседала туча пыли. Я сидел посреди красивой тихой улочки, заросшей липами и рододендронами, а напротив меня стоял Роллс-ройс с распахнутой задней дверцей. Сияло солнце, мотор урчал, поблизости не было ни души. За липами прятались белые особняки с дорическими колоннами и стройными рядами похожих на шахматные фигуры балясин под поручнями балконных ограждений. На одном из таких балконов второго этажа стоял сопливый юнец и, задрав кверху нос, мастерски пускал в небо идеально ровные колечки, далеко в сторону отставив руку с сигаретой, чтобы родители не учуяли ее запах от волос.

Моя чудесная материализация его не заинтересовала.

Желтый как цветок мимозы мохнатый шпиц, задрав заднюю ногу, беззаботно поливал чью-то живую изгородь в пяти метрах от меня. Он внимательно посмотрел на меня умными черными глазами, неторопливо закончил свое дело и потрусил по улице. Я поднялся на подгибающихся ногах, кое-как отряхнулся и полез в душное, черное после яркого солнечного света нутро Роллс-ройса. Дверь за мной сама захлопнулась и машина отъехала.

– Эй вы, поосторожнее тут, – сварливо сказал в полумраке визгливый голос. – Ну что за день такой, господи! За что мне такое наказание? Вы еще сядьте на меня!

Я приподнял лежащую на сиденье широкополую женскую шляпу, которую действительно задел рукой и обнаружил под ней живехонькую голову миссис Клавдии. Свирепо вращая заплаканными глазами, она глядела на меня.

– Извините, – пробормотал я, невольно содрогаясь. – Мне бы Эмму. Вы ее не видели?

– Паршивка! Дрянь! – Старушечье лицо сморщилось как от зубной боли. – Я всегда говорила, что ничего хорошего из нее не выйдет. Обязательно расскажу отцу о ее проделках! Это мой долг, не правда ли?

Она сменила гнев на милость и мечтательно добавила:

– Пусть ее выпорют! Второй этаж, направо, третья дверь от угла. Идите на звуки пианино.

Прямо перед носом я увидел красивые дубовые ступени маленькой винтовой лестницы, которая уводила из салона машины куда-то в верхний люк, в темноту. Чтобы встать на первую ступеньку пришлось взобраться ногами на сиденье. Я поднялся по винтовой лестнице на второй этаж и оказался в длинном роскошном коридоре с множеством одинаковых как в отеле дверей. Двери не были пронумерованы. За одной из них чьи-то пальцы неуверенно касались клавиш пианино. Угадать откуда слышится звук, не прикладывая к каждой двери ухо, было невозможно. Кто-то лишенный слуха безуспешно пытался подобрать мелодию, которую каждый день крутили на радио. Я двинулся вперед. Звук сразу стих.

В тишине гулко, как в бочке, с расстановкой стучало сердце. Я перешел на осторожные мелкие шажки. Вдруг за ближайшей ко мне дверью шаловливый женский голос с придыханием произнес «Ох! Ах!» и добавил:

– Эй, не так! Помедленнее. Ты меня насмерть залижешь!

Я толкнул дверь ногой и вошел. Желудок мучительно свело, прежде чем я успел что-либо сообразить. Пришлось схватиться за живот, чтобы не упасть.

Посреди богато обставленной комнаты стояла огромная кровать с балдахином. На кровати навзничь лежала Тили с задранной на пояс юбкой, что уже само по себе потребовало от нее немалых усилий, учитывая, какую облегающую одежду она носила. Перед ней на коленях стоял Садовник со спущенными на пол штанами, толстой мордой зарывшись ей между ног, и монотонно бубнил:

– Матильда, Матильда!

Голова его то поднималась, то опускалась, рот он словно набил орехами.

На грохот распахнувшейся настежь двери Тили отреагировала мгновенно, приподнявшись на локтях и повернув ко мне лицо. Ее щеки пылали, взгляд плыл: он был одновременно бессмысленным и странно беззащитным, как будто совершать то, что с ней в данную минуту делали, ее заставили. Так смотрит корова, понимая, что виновата, разлив ведро с молоком, но продолжает делать невинные глаза, хотя ей уже всерьез грозят мачете. Пунцовая краска пугающе медленно разлилась по ее лицу от щек, высокий лоб покрылся крупными каплями пота. Шея покраснела, растерзанная блузка распахнулась, и грудь вывалилась наружу.

Садовник меня даже не заметил. Он продолжал копошиться, и тогда Тили стала отталкивать его от себя и бить кулачком по затылку, чтобы вернуть к действительности.

3

Я стоял, парализованный этой сценой. Наконец Садовник сообразил, что она не просто так дергает ногами и бьет его по голове. Он вынырнул из своей нирваны, чтобы оглядеться. Нос и рот его влажно блестели. Взгляд Садовника не сразу сфокусировался на моей фигуре: я стоял не дыша, и возможно сначала он принял меня за вешалку. Потом пришло понимание момента.

– А-а, вот вы где ходите, – спокойно сказал он, поднимаясь с колен, и обтер рот углом шелковой простыни, грубо выдернув ее из-под девушки. – А мы уже собирались вас разыскивать. Вам что, совсем не интересно? Ваше имя упомянуто в завещании.

Тили оскорбительно засмеялась, сказала: «Пф-ф!» и стала лежа застегивать тесную как чулок блузку на пуговки, по одной запихивая в нее свои полные груди. Бюстгальтер валялся под кроватью вместе с трусиками, тянуться за ними не хотелось. Она справилась без бюстгальтера. У нее было упругое как у балерины тело и красивые груди работы талантливого скульптора. Я любовался ими не раз, мне ли было не знать?