– Уж ты сад, ты мой сад, сад зелененький…
Мужики при этом перемигнулись, и после слов «ты зачем рано цветешь» вступили басами «осыпаешься» и захохотали. Татьяна Ивановна восхитилась:
– Ой, мальчики, как красиво!
Действительно, прозвучали их басы как в настоящем хоре. Закончив погрузку и кинув: «Мы в Кожевники», мужики уехали.
Подруги ужинали, болтали, пели, смеялись. Вдруг с улицы послышался звук сирены, не то полицейской, не то «Скорой помощи». Таня взглянула на часы: «Боже, первый час! Где мои до сих пор?», – и стала звонить. Телефон Валеры был недоступен; Ромка, скороговоркой бормотнувший «мам, мы попозже», тоже отключился. Стало как-то не по себе. Вдруг зазвонил телефон Таисии. Посмотрела:
– Бабка моя, – и отвечать не стала.
Снова звонок:
– Дочь… Нин, ну ты что? А? Когда? И как? Я у них…А мастерская? Слава Богу! Ладно, давай! Тань, ты только не волнуйся, в Кожевниках пожар, Мироновы погорели. Твои мужики пожарным помогают, их много там. Да не реви, мастерская ваша цела. И мужики целы, не ори! Не ори, говорю, твои живы и здоровы! А Мироновы, похоже, сгорели все…
– Как все? И ребятишки?
– Вот они-то и сгорели. И Шлёп-нога. Ладно, пойду я, дома одни инвалиды, не дай Бог что. Ну, мне теперь бабка устроит Варфоломеевскую ночь.
Таисия ушла. Таня трясущимися руками стала собирать со стола. Татьяна Ивановна перехватила ее, когда она понесла тарелки в дом.
– Таня, успокойся. Твои еще не ужинали. Давай тарелки перемоем, горячее разогреем, а нарезку и салаты оставь.
Они прибрали на столе и уселись в ожидании. Периодически Таня щупала чайник и уносила его разогревать. Когда она вскочила в четвертый раз, заурчал мотор. Во двор друг за другом въехали девятка и микроавтобус со стойкой для перевозки оконных рам (Кожевниковы владели фирмой «Окна, двери»).
– Пап, ты в ванную? – Ромка схватил со стола стакан с соком и выпил залпом. От него резко потянуло гарью. – Ну, мам, ну не ной. Все у нас в порядке. Все, я в душ!
Валера как-то заторможено, словно через силу, двинулся в дом. Таня кинулась следом, причитая: «Ты что же это творишь, идол?» Татьяна Ивановна снова перехватила ее.
– Тань, дай ему хоть обмыться, потом за столом поговорим спокойно.
Прошлепал из летнего душа завернутый в полотенце Ромка. Вернулся из дома уже одетый и стал жадно хватать с тарелок все подряд. Мать отвлеклась на него, а в это время вышел и Валера. Сунул что-то в рот и застыл, как будто бы не было сил проглотить. Глядя на него, Татьяна Ивановна вдруг испугалась. Только теперь до нее дошло, что произошло что-то страшное, а они с Таней просто не понимают.
– Тань, – сказала она веселым голосом. – А с хозяином я даже не выпила. Не будешь ругаться, если мы на брудершафт?
Таня ошарашено смотрела, как Татьяна Ивановна берет два стакана из-под воды, наливает в них водки почти до краев и подает один из них Валере. Валера с отсутствующим видом продолжал сидеть, не прикасаясь к стакану. Татьяна Ивановна вложила ему стакан в руку и даже поднесла ко рту. Он выпил и закашлялся. Она ткнула его вилку во что-то и сунула ему в рот: «Закусывай, Валерочка!» Он сидел над тарелкой, не поднимая глаз, но начал есть. Жена и сын глядели на него совершенно одинаковыми испуганными глазами. Татьяна Ивановна плеснула из своего стакана в его примерно половину: «а вот мы сейчас по второй!». Валера выпил уже самостоятельно. Посидел с минуту и поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
– Таня, они там гак головешки. Как веточки обгорелые.
– Ты ешь, Валерочка, ешь…
– А Олю перевернули… а под ней заяц… Заяц цел, а Оли нету…
Татьяна Ивановна спросила внезапно охрипшим голосом:
– Клетчатый заяц?
– Ну да, она с ним никогда не расставалась. Как лежала… На платье он отпечатался…
Татьяна Ивановна, чтобы занять чем-то руки, стала сдвигать посуду. Поменяла стаканы местами. Валера снова выпил.
– Она постоянно ко мне в мастерскую лазила… Если ворота закрыты – через забор перелезет. Я ей всегда бутерброды оставлял… а как она рубанком работала! Ромка в детстве инструментами не интересовался… а девочка… никому она не нужна была… А у нас дочери… не случилось…
Валеру развезло. Он уже бормотал совсем невнятно. Татьяна Ивановна сказала:
– Что-то совсем комары заели. Пошли в дом. Ром, помоги отцу.
Ромка подхватил отца под руку и повел его к дому. Женщины стали собирать посуду. Таня вдруг спросила:
– Таня, я бессердечная, да?
– Да Господь с тобой!
– Я ведь не знала, что он удочерить ее хотел. И он мне даже не сказал ничего. А я всегда раздражалась, когда она у нас крутилась.
– Таня, не психуй. Девочка из неблагополучной семьи, вконец испорченная. Вы бы с ней не справились.
– Слушай, а откуда ты их знаешь? Ты ведь в Утятине два года не была. А Мироновы в прошлом году к бабке переехали.
– Да Таиска рассказывала. Ты что, не слышала?
Таисия, конечно, ничего про Мироновых не говорила. Но не рассказывать же Тане свои сны…
ИСКУШЕНИЕ
Кожевниковы встали рано. Ещё семи не было, как начались сборы. Периодически Таня шикала на своих мужиков, напоминая, что гостья спит. Какой уж там сон! Татьяна Ивановна, зевая, вышла из зала, где ей постелили с вечера, и сказала:
– Ладно вам шептаться, не сплю я! Таня, у тебя цветы есть?
– На кладбище пойдёшь? Вдоль забора хризантемы хорошенькие. Рви хоть все. У твоих я перед Успеньем убирала. А у тётки с дядей, извини, не бываю. Только, пожалуйста, иди с утра.
– Это ещё почему?
– После двенадцати там начинается всякая чертовщина. И не кривись, вон плащ вчера загубила.
– Ладно, как скажешь. А Валерку зачем с собой берёшь? Он же никакой.
– Пусть перед глазами будет. И на погрузке пригодится. А вечером я ему сама налью. Тут поможет только длительный запой.
Хозяева уехали. Татьяна Ивановна вышла во двор. Утро было ясное, но довольно холодное. Решила: к полудню потеплеет, тогда и пойду, а пока займусь консервацией.
Увлекшись работой, она даже стала что-то напевать. Бурлил рассол, шипел чайник, брякали банки, мурлыкала Татьяна Ивановна. Идиллия. Её прервал звонкий голос: «Хозяева!» Татьяна Ивановна наклонилась к окошку и увидела Аню Кузнецову, более известную как «Радио» за любовь к сплетням и нескончаемые речи. Сразу решила не открывать. У Ани новости никогда не кончаются. Будет трещать без умолку, лазать по дому, хватать всё подряд. Оно ей надо, в чужом доме?
Послышался ещё один голос:
– Ань, они все в Уремовск уехали!
– Да к ним Танька приехала, она должна быть дома.
– Значит, отдыхает, умаялась с дороги.
– Как можно спать, как можно спать! Тут люди гибнут! А этим москвичам на всё… начхать!
И затарахтела, пересказывая ночные утятинские новости: сгорели трое детей Мироновых и их хромая двоюродная бабка по кличке Шлёп-нога; утром в морг привезли какого-то Макара, повесившегося в собственном доме. Причём Аня оказалась там, и теперь, захлёбываясь, рассказывала, как санитары уронили носилки, как ветер шевелил кудри покойника. Она подробно описывала каждую деталь внешности, и Татьяна Ивановна с ужасом узнала в нём парня, первым прошедшего мимо остановки. «Но ведь нет ни странной фигуры в сапогах, ни беременной», – подумала она, трясущимися руками расставляя банки. Тем временем под окном разразился скандал. Не сойдясь в каких-то деталях, сплетницы начали поливать друг друга бранью. Судя по всему, победу одерживала Радио, голос собеседницы звучал уже в отдалении. Вместо того, чтобы покинуть поле боя победительницей, она вновь принялась стучать в окно. Теперь уже тем более не стоило открывать. Но сплетница не уходила. Она всё никак не могла успокоиться, что соперница слишком быстро отступила, и жаждала общения. Продолжая поливать бранью Танину соседку, Аня постепенно включала в круг врагов и хозяев дома, и их гостью. Мерно ударяя по раме, она с каждым ударом выкрикивала: «наворовали», «москвичи чёртовы», «советской власти на вас нет»! Татьяна Ивановна не очень-то обращала внимание на эти крики, только немного беспокоилась за целость стекла. Домывая за собой пол, она подумала: «А ведь это у неё шиза, как близкие-то не замечают». Тем временем Аня устала стучать и, отступая, завершила: «Чтоб тебя рак заел!»
И тут на Татьяну Ивановну «накатило». Заколотилось сердце, застучало где-то в горле, подступила тошнота. Схватив сумку, она вышла на крыльцо. Очень спокойным, даже каким-то замедленным голосом она сказала:
– Рак, говоришь? А ты слыхала про зеркальное проклятье?
– Таня, я не тебе… – как ни странно, Радио сразу пошла на попятный.
– А тут больше никого нет. Так что мне. А зеркальное проклятие, Аня, чтоб ты знала, это возвращение проклятия к хозяину. Если ты, к примеру, пожелаешь соседу насморка, а он и так уже простужен, то сама захлебнёшься соплями. Гляди, Аня, вот моя карточка из поликлиники. Видишь, чёрная наклейка на обложке? Это значит, что я на учёте у онколога. Так вот, Аня, я теперь, может быть, и вылечусь. А ты сходи к онкологу. Вдруг ещё не поздно?
– Да как ты можешь, – каким-то полузадушенным голосом простонала Радио.
– А я что, разве кому чего плохого пожелала? Я, жалеючи, к врачу тебя направляю. Иди, Аня, может, ещё успеешь.
Аня не просто пошла, она побежала. Бежала спотыкаясь, оборачиваясь испуганно. Из-за забора раздалось восторженное: «Ух ты, Радиву победила!» Татьяна Ивановна обернулась. Над бетонным забором сияли глаза Прасковьи Петровны, матери Таиски. «Здрась», – пробормотала Татьяна Ивановна и захлопнула за собой дверь, пока соседка не успела её окликнуть. «И что я завелась, – запоздало каялась она. – Теперь весь Утятин будет знать… если бы я на заборе объявление написала, не всякий бы его прочёл. А баба Паша расскажет и тем, кому это сто лет без надобности…»
Но делать нечего. Переждав несколько минут, чтобы бабка ушла от забора, Татьяна Ивановна пошла срезать хризантемы. Поставив их в ведро, она огляделась. «Сумку брать не буду, – подумала она, ссыпая из кошелька в карман мелочь на автобус. – Эх, опять носки не купила!» Заклеив пятки лейкопластырем, она с трудом втиснула ноги в туфли и вышла на улицу.
У кладбищенских ворот стоял двухэтажный автобус. Из него выходили молодые люди в чёрных джинсах и куртках, обвешанные какими-то железками. Девушки к тому же были накрашены «под нечистую силу: белые лица, чёрные губы, чёрные узоры вокруг глаз и на висках, чёрный лак на ногтях. Бабки, торгующие у ворот цветами, отплёвывались и крестились. Справа от ворот начиналась асфальтированная дорожка, огибавшая холм и плавно поднимавшаяся наверх. Основная масса молодёжи пошла по ней, но некоторые, видимо, знакомые с местностью, устремились по тропинкам напрямую к вершине. Подумав, Татьяна Ивановна решила идти по дорожке, всё-таки к полудню она переделала много дел и уже устала. И не прогадала, задохнувшись на первой половине витка. Дойдя до развилки, она свернула налево, а молодежь продолжила движение прямо, к вершине.
Присев на скамейку, Татьяна Ивановна огляделась. Внизу, у подножья холма, оградки примыкали друг к другу. Здесь же, на склоне, они стояли на уступах в некотором отдалении одна от другой. Кое-где росли деревья: несколько старых корявых сосен и небольшие лиственные деревца, посаженные у могил. Ничего мрачного в окружающей обстановке, что вызывало бы ассоциации с приютом нечистой силы…
Передохнув, приступила к работе. Сложив сорняки в ведро, она пошла к дальней контейнерной площадке, чтобы на обратном пути принести воды. И обнаружила, что колонка сломана.
– А где же воду брать, – спросила она у женщин в оранжевых жилетках, расчищавших площадку.
– И, милая, не часто ты могилки навещаешь, – пропела одна из них. – За Криптой колонка, ближе нет. Эта уж года два, как сломана.
Путь неблизкий, но деваться некуда. Взобравшись на вершину и увидев там всё тех же сатанистов, Татьяна Ивановна обошла их стороной. Но назад с полным ведром пошла напрямик. Запыхавшись, присела на частично сохранившуюся каменную кладку фундамента храма, на которой уже сидело несколько человек, с любопытством разглядывающих приезжих. А те, оставив обувь за пределами фундамента и высыпав монеты из карманов, ходили босиком по ровной площадке, что-то бормоча под нос. Один из них держал в руках какую-то веточку в форме рогульки. «Лозоискатель», – подумала Татьяна Ивановна. Только какая вода на холме? Или он геопатогенные зоны ищет?
– Интересно, а зимой они тоже босиком ходят? – забывшись, сказала вслух.
– И зимой, и по грязи, – ответил ей кто-то совсем рядом.
Она с удивлением обнаружила, что рядом с ней сидит какой-то смутно знакомый ей бомжевато одетый мужик. Когда Татьяна Ивановна присаживалась, то специально выбрала место поодаль ль остальных зрителей. Но сейчас остался только один. Остальные, наверное, просто ждали возможности собрать рассыпанные монеты, а теперь, поскольку поживы не осталось, разошлись.
– Это что, все киллера вызывают? – поинтересовалась Татьяна Ивановна.
– Да нет, просто развлекаются.
– А чего же им не хватает?
– А смысла жизни.
– Парадоксально: смысл жизни искать на кладбище…
Помолчали. Татьяне Ивановне идти никуда не хотелось. Солнышко припекало не по сентябрьскому. Было, наверное, градусов двадцать пять. Поставив босые ноги на туфли, она дремотно щурилась на деревья, выступавшие из-за кладбищенского холма.
Внезапно сосед воскликнул:
– Ой, что-то ты уронила!
И правда, что-то катилось от неё. Татьяна Ивановна вскочила и прижала предмет ногой. Наклонилась – пуговица.
– Спасибо. Если бы не ты, пришлось бы все пуговицы менять запасной-то нет.
– Спасибо не булькает. Позолоти-ка ручку.
– Да у меня и денег-то с собой нет.
– Так не бывает.
– Копейки на автобус.
– Дай хоть на пиво.
Татьяна Ивановна вытрясла из кармана монеты прямо в подставленные руки бомжа. Он спросил:
– Точно нет ничего больше?
– Нет придётся мне теперь в гору пешком идти.
– Что, вернуть?
– Ещё чего! Выпей за моё здоровье, тем более, его так мало осталось.
Взяв ведро, она пошла к дорожке. Бомж увязался следом: «Дай, хоть ведро донесу». Татьяна Ивановна отказываться не стала, устала очень. Налив воду в банку с цветами, она стала собирать инструменты, чтобы перейти к могиле родственников. Тем временем бомж прочитал:
«Пурит
София 1913-1967
Милда 1931-1992»
Пурит – еврейская фамилия?
– Латышская.
– Бабка и мать? А отец где? Тоже латыш?
– Русский. В Уремовске похоронен.
– Молодые какие…
Татьяна Ивановна подумала: и правда, какие молодые! Никогда об этом не задумывалась, а ведь умерла бабушка в неполные 54 года. Да и маму Татьяна Ивановна уже почти догнала…