Женские истории. Нелька

Оксана Царькова

Женские истории. Нелька

– Девка будет, – авторитетно заявила много юбочная цыганка, прижавшая Марию к тëплому боку привокзального ларька, – вот на ладошках у тебя, бугры какие…

Из кошелька девушки исчез бумажный рубль, и вместе с ним исчезла призрачная надежда то, что…

Кто он был? Кто в том тумане очередного опьяненного вечера облапил, завлеки Марию в тëмный "вагончик" хрущëвки?

Да и не важно. Столько их таких было…

Разных.

От покойной матери досталась Марии "двушка", что на первом этаже маленькой пятиэтажки.

Домики были построены буквой "П" прямо у железнодорожного вокзала нашего города.

С этой же квартирой к Марии перешли должности уборщицы и дворника в местном ЖЭКе.

По утрам Мария уныло скребла, мыла, мела, шоркая стоптанными наобочь галошами.

А вечером… Вечером собирался дымно-хмельной шалман, и её маленький мир разукрашивали приезжие всех мастей и возрастов.

Местные, тоже захаживали, но так… между "отсидел" и "на отсидку".

Да их всех не упомнишь.

Острые, толстые, мускулистые, дряблые… столько коленей, на которых Мария сиживала вечерами, хлебая "Портвешок", и пуская дымные колечки к загаженному потолку.

Она и думать забыла о своих женских обязанностях перед этим миром.

Ей всегда представлялось, что она пуста.

Пуста той гулкой пустотой, когда никчёмные полуночные пыхтения кончаются слюнявым тычком, или, того хуже…

Но, недавно…

Потянуло всë еë естество вниз, да так томно, с выдергой.

Толчками отдаваясь в истощённую грудь, бедра.

Родилось и зажурчало по венам новое, доселе ей незнакомое. Горячее и… чужое.

Мария долго слушала себя, слушала новые неприятные запахи. Ощущала непривычную шелковистость своей забухшей изнанки, и отгоняла прочь от себя простые истины.

А сегодня она поплелась на вокзал, притянутая одурманивающим запахом пережаренных пирожков.

Раньше она их терпеть не могла, до сблëву. До нехороших мурашек по всему телу. Но новое естество еë, вдруг, запросило эти вокзальные пирожки.

Она взяла огромный мешок, и напихала в него два десятка этих маслянистых распаренных "лопухов".

Мария бездумно брела, объедаясь на ходу, обливаясь прогорклым маслом, и уткнулась в цыганок, развалившихся прямо на газоне за ларьком "Союзпечати".

Одна из них, споро поднялась с корячек, и завлекла Марию своими гаданиями по ладошкам.

А напоследок, ещё и огорошила тем, что Мария беременна, и у неё будет девочка.

Аккурат, на ноябрьские праздники Мария вышла на порог роддома неся неуклюже в охапке свёрток, состоящий из одеяла, замотанного красной ленточкой, и маленькой девочки.

Ребёнок спал, умаявшись от сборов в новую жизнь.

– Нелли, – гордо сообщала Мария соседкам по послеродовой палате, когда те еë спрашивали об имени дочурки, – я всегда хотела, чтобы меня звали Нелли, вот, теперь у девочки будет красивое имя.

Товарки переглядывались, пожимали плечами, и, отворачиваясь, глумливо хмыкали в кулаки.

И только одна из них, та что третий раз пришла в роддом, чтобы оставить очередной приплод на попечение государству, не стесняясь, выдала.

– Нелькой твоя бл*дь будет! Страшная такая, – бабища передёрнулась, скривилась, – брось ты еë здесь. Ничего тебе за это не будет. Вона, она и титьку твою выплёвывает, оторва. Брось, пока не поздно.

Но Мария не слушала дуру, и молча любовалась своей Нелли.

Нелька, и правда, уродилась неказистой. Тощей, длинной, желтушно-коричневой кожи. И, вдобавок, под гривой длинных, до плеч, волос, торчали два лопуха огромных ушей. А губы у Нельки были пухлые, толстые, рот был по-лягушачьи растянут от уха до уха. Глазки-пуговки спрятались за переносицей большого, на пол лица, картофельного носа.

И, всë равно, краше Нелли для Марии никого не было.

Молоко, на которое надеялась Мария, не захотело приходить в еë опавшую грудь. И Нелька получала свою пайку на молочной кухне, как "исскуственничек".

Вот и все изменения, что случились с Марией.

В еë жизнь пришла Нелька, а всë остальное – пьянки-гулянки, мужики, ненавистная работа… всë осталось при ней.

Правда, с годами, мужики были всë реже и реже.

Они приходили к Марии выпить и поспать, а колени свои перестали ей предлагать, масляно обмазывая глазёнками переросшую Нельку.

Да, именно переросшую.

К своим пятнадцати годам Нелька вымахала в тощую нескладную жердину под метр восемьдесят ростом.

И была такая вся, как деревянная кукла на шарнирах. Худющие руки и ноги еë утолщались в локтях и коленях, плечи и ключицы выпирали дуговыми костьми, а голова болталась на тонкой шее вечно неприбранным шаром.

Волосы Нельки длинными соплями свисали вдоль лопухов-ушей, нос изросся и стал курносым, чуть ли не ноздрями в небо, а глаза, маленькие и безбровые, так и ошивались возле переносицы.

Но губы…

Полные, сочные, мягкие, вечно вытянутые в улыбку еë лягушачьего рта, освещали это недоразумение таким светом… необыкновенным.

Всем казалось, что Нелька безмерно счастлива видеть именно вас. И люди, непроизвольно, улыбались Нельке в ответ, чисто и по-детски.

Эти Нелькины губы тянули к себе всех – собак, кошек, бабулек у подъездов, мальчишек, шелуху от семечек, сигареты без фильтра, пиво из полиэтиленовых пакетов…

Сидя на скамейке, Нелька задирала высоко свои ходулястые ноги, и хохотала без продыху над глупостями, изрыгаемыми прыщавыми ухажёрами.

Ей был приятен этот светлый мир, в котором, изредка, проносились по еë ребристому телу потные ладони дурачков. Но это было так, как щекотка, или игра.

Ничего не вспыхивало, не зажигалось по-девичьи, внутри Нельки на эти бестолковые ладони.

Школа окончилась для Нельки внезапно. В образовавшуюся в Нельке после ухода детства пустоту, мать, не задумываясь, впихнула свои ведра и тряпки, в придачу к старым галошам, и отправила еë мыть подъезды.

И улыбчивая Нелька пошаркала по своей жизни.

Прогулки за гаражами с парнями, посиделки в песочницах, редкие вылазки на танцплощадки, катили еë тощее тело ровненько и без ухабов.

С получки, и халтурки Нелька накопила на синие джинсовые штаны. И влипла.

Новые джинсы были чудо как хороши. Они хрустели и пахли чем-то новым, взрослым, неизведанным.

Нелька выпорхнула в новых джинсах из своего подъезда в объятья тёплого августовского вечера, улыбаясь счастливо этому миру.

– Где тут квартира двадцать четыре? – Раздался с небес будоражащий воображение голос.

Нелька, непривычно для еë высокого роста, задрала голову, и обомлела.

Золотое летнее Солнышко запуталось в льняных кольцах груды волос волшебного принца.

Он сиял, словно древний бог с картинки из учебника по истории. А ещё, он был намного выше Нельки, что делало его просто недосягаемо чудесным.

– В подъезд и направо, – сварливо гаркнул из-за спины красавца пропитой голос Марии, – чë раззявилась, Нелька, иди, куда шла. Только завтра с утра пятый и шестой подъезды промой.

Счастливая Нелька закивала болванчиком, а Мария поволокла очередного постояльца с вокзала в недра своей "хрущëбы".

И Нелька, как завороженная, пошла за ними.

Мария, которой по нездоровью, хватало для отключки и стакана пойла "Три топора", сопела уткнувшись щекой в стол. А вокруг неё дрожал, переливаясь от упругости, воздух всего непознанного и запретного.

Нелька не понимала слова прекрасного незнакомца, входившие в неё, как нож в масло, она, разинув рот, бесстыдно пялилась на всю его необъяснимую красивость, и хотела только одного – заглотить его целиком своими губами, и никогда никуда не отпускать из лягушачьего рта.

Меж тем, Нельку уже уволокло в сторону еë кровати, и она, сама того не ведая, теряла, как лепестки, ненужные свои детские одёжку.

Ладони и губы принца из сказки били Нельку электрическими разрядами, и она подчинялась этим ударам без слов, без звуков… Изгибаясь, поворачиваясь, опускаясь и вздымаясь, взлетая и опадая, извиваясь и вытягиваясь в струну.

Он, словно превратил Нельку в неведомый инструмент, который следовал силе мысли мужчины, его дыханию и желаниям…

В сером оконном проёме раннего утра застыла переполненная непонятным Нелька.

Она, распахнув глаза, высматривала постыдные места на теле обнажённого мужчины, втягивая всем своим естеством его спящие черты.

Грязные подъезды были наспех прошлёпаны тряпкой, и Нелька, стремглав побежала домой.

Звонкой пустотой брякнула хлипкая квартирная дверь. Первая Нелькина любовь бесследно исчезла в недрах железнодорожного вокзала…

– Как это? – Нелька пытливо царапалась в душу Светке Чисовой, которая в свои шестнадцать уже нянчила двухмесячного сына. – Ну вот, что "там" начинается? А?!

Нелька смотрела на Светку, поглаживая свой тощий живот, словно уговаривая, заклиная его на чудо.

Вот уже неделю Нелька бродила у вокзала, заходила на перрон, с тоской заглядывала в окна поездов и электричек. Она, даже, накупила пережаренных масляно-капающих пирогов. Целый мешок.

Просто, Нелька много раз слышала хмельные россказни мамки о том, как она с цыганкой встретилась, и про Нельку в животе узнала.

Но вокзальные пироги на вкус и запах были отвратные, и Нелька с силой бросила кулëк в руки чумазого цыганëнка.

И понеслась прочь, задирая коленки, и рыдая самыми горькими слезами, которые может исторгать разбитое девичье сердце.

Ну так хотелось Нельке родить ребёночка от своего раскрасивого первого мужчины.

Вот, до судороги в ногах, до волны древней, первобытной неги, что рождается в затылке и растекается по ключицам, соскам, животу… ниже, ниже. И уже горячо, томно, невыносимо.

Ночами грызла зубами подушку, измоченную слезами, и бесконечно трогала свой живот.

Заклинала его, уговаривала, обещала себе всякие приятные глупости…

Лишь бы…

А днём – бесконечные разговоры с подружками, обсуждения "про это", закатывание глаз, и ужимки "взрослой женщины".

Нет. Не случилось с ребёночком, не получилось.

Нелька глотала "с горя" противный портвейн сидя в песочнице.

Как обычно, вести о том, что Нелька уже "не целка" – разлетелись по окрестностям, словно ветер.

И поплелись к ней, потянулись вереницы многочисленных хахалей вооружённых "пузырями" и сальными шуточками.

А Нелька, убитая своим горем, была как каменная.

Она пила тëплое пойло, грызла слипшееся сладкущее монпансье, лениво отмахивалась от потных ладошек сновавших по еë оцепеневшему телу.

Как-то, само собой, у Марии в квартире опять начались разгуляи.

И уже Нелька обсиживала разные мужицкие коленки, пуская дымные колечки в загвазданный в конец потолок.

"Гуляла" Нелька со всеми подряд. С оттягом, с надрывом, с удалью хмельной.

Так прокатились пара лет.

И Нелька уверовала в свою женскую пустоту, как когда-то это сделала Мария.

Губы Нельки, наконец, вернули себе улыбку, но уже другого толка. Всем казалось, что Нелька знает тайну, и улыбается этой тайне своим огромным лягушачьим ртом.

Лето сунуло свой нос в разрез пыльных штор. Нелька проснулась, и зачем-то надела "те самые" синие джинсы.