Рыжий клоун

Сергей Гурджиянц

Рыжий клоун

СОГЛАШЕНИЕ

Он смотрел им в глаза и заранее знал, чем все кончится. Они примут его предложение и подпишут контракт. Он не раз видел жизнь с печатью глубокой трагедии на лице. Много раз тусклые неподвижные глаза с мольбой смотрели на него и он, рыжий клоун с нарисованной на лице издевательской ухмылкой отражался в них, как в темном зеркале. Его визави всегда верили ему, потому что надеяться им было больше не на что. Кто еще мог исполнить единственное их желание, ради которого они готовы были убить или умереть? А он мог.

– Итак, – сказал он, сдвигая в сторону тарелки и раскладывая на обеденном столе свои бумаги. – Как уже было сказано, я готов вернуть к жизни вашего сына. Воскресить, так сказать. Оживить, если угодно. Выберите, какое из этих трех слов наиболее точно отражает ваше желание, и мы впишем его в договор.

Их скупые на мимику лица, застывшие почти год назад камнем, сделались красными, жалкими, потными и испуганными. Они не видели разницы и боялись ошибиться. Им хотелось, чтобы все свершилось поскорее. Опасались, что их сказочный сон кончится тяжелым пробуждением и исчезновением спасителя.

– Воскресить мне кажется подходящим словом, – мягко сказал рыжий клоун.

– Давайте «Воскресить», – хрипло подтвердил отец и откашлялся. Он сжимал в руке вилку, забыв положить ее на стол.

– Я вписываю «Воскресить», – торжественно провозгласил рыжий клоун, картинно выпростав вперед руку, чтобы таким образом одернуть рукав пиджака, и вписал это слово в свободную графу ручкой с красными чернилами. Красные чернила были красными, но не были чернилами. Одна капля сорвалась с пера, но он ловко подхватил ее длинным ногтем мизинца, пока она не упала на бумагу, и слизнул влажным языком.

Они сидели совершенно неподвижно. Все эти месяцы, прошедшие со дня смерти сына, они жили как парализованные, думали как парализованные, ничего, кроме боли не чувствовали. И верили, что это еще не конец, что еще можно вернуть все назад вопреки логике и жизненному смыслу. Нужно просто что-то сделать (знать бы что!) и все изменится. При этом на бога они не уповали. Кто принял волю божью, тот сдался. И они не ошиблись. Вот кто мог все изменить!

– Прочтите условия договора. Шрифт крупный, понятный, никаких мелких строчек с размытым смыслом. Вы не в банке, вас не обманут.

– Мы согласны на что угодно, – лающим голосом, словно что-то хватало его за горло, ответил отец. – Я готов обменять свою жизнь на его. Мы примем любые условия.

Рыжий клоун усмехнулся. Сколько он таких видел. Родители. Любая мерзость их больше не пугает.

– Ваша жизнь мне без надобности. Я не настолько кровожаден, как вам может показаться.

Они не стали спорить. Они теперь редко говорили с посторонними и всегда по делу. Избегали пустых речей, убедившись, что их чувств никто не понимает. Словами боль не передашь, а раз так, лучше помолчать.

– Но все же вы чего-то лишитесь, – продолжал рыжий клоун, усмехаясь белым напудренным лицом. – Иначе, к сожалению никак нельзя. Вы вот, например, правша или левша?

– Правша.

– Что ж, я оставлю вам правую руку и правую ногу, левые конечности долой под самый корень – согласны?

– Согласен, конечно согласен! На что угодно!

Их лица просветлели, как будто включилась лампочка, и они засветились изнутри. Их трясло от нетерпения, они боялись, что вот-вот проснутся.

– Больно не будет, обещаю. Вы же участвуете в чуде, а чудо свершается бескровно. Все пройдет замечательно, вот увидите. Подпишите тут и тут. И вы, дама, тоже, тут и тут. И расшифровку. И число.

ЧУДО

Неделю он учился жить с этим. Привыкал к своим культям. Больно действительно не было совсем, если не считать фантомных ощущений присутствия утерянных конечностей и определенного дискомфорта из-за этого. Хотелось левой рукой почесать себе нос. Он словно родился таким, настолько гладко и эстетично выглядело закругленное левое плечо и левое бедро, но они с женой все же решили сказать сыну, что отец попал в автомобильную аварию. Он лежал на кушетке и смотрел в потолок, а слезы текли из уголков глаз по вискам, иногда затекая в ушные раковины, отчего по неприятным ощущениям он замечал, что, оказывается, плачет. Однако это были слезы радости.

Жена тоже рыдала от счастья, стараясь, чтобы он не только не видел, но и не слышал ее, но он угадывал, когда она рыдает, потому что в эти моменты она всегда внезапно выбегала из комнаты, бросая все свои дела. Ей не было его жалко, она готова была лечь под нож вместо него, просто он по-мужски взял на себя самую тяжкую часть родительских обязанностей.

Сын был обещан им после воскресения. Воскресенье почти прошло. В среду их должен был навестить рыжий клоун, нет, рыжий ангел, на которого они теперь должны были всю жизнь молиться. Ангел из цирка-шапито. Он придет для возможной коррекции ситуации, как он выразился. Всякое могло случиться за три следующих дня: понедельник, вторник и среду. Они снова не стали уточнять. С ними все уже случилось до этого. Их ничто уже больше не пугало.

Влажным холодным полотенцем она обтерла мужу лицо.

– Хочешь сесть? Время к полночи.

– Помоги.

Двадцать минут они в полном молчании пили чай при выключенном телевизоре, прислушиваясь к ночным звукам. Сомнений не было. Была надежда. Наконец в кухне ожили старинные часы с кукушкой, остановленные в день несчастья и впервые заведенные сегодня. Они услышали, как со скрипом распахнулась игрушечная дверь, и кукушка стала куковать. Каждое ее «ку-ку» в тишине было ударом молота по натянутым как струна нервам. Двенадцать ударов, от которых шла кругом голова, потом дверка захлопнулась, и еще долгую оглушительную секунду, пока гасло эхо в ушах, решительно ничего не происходило. Потом в соседней комнате что-то ухнуло. Это был сигнал.

Они вздрогнули. Мать метнулась туда, невзирая на то, что муж, которого она подпирала плечом, стал молча заваливаться набок, хватаясь за скатерть и опрокидывая на столе чашки с недопитым чаем. Она рванула на себя дверь и, слабея, привалилась к косяку. Света было достаточно, чтобы увидеть, как ее родной мальчик стоит спиной к ней, вытянув вперед руки и пошатываясь, с трудом сохраняя забытое равновесие. Одеждой ему служило ветхое полуистлевшее тряпье.

Каким-то дальним уголком памяти она узнала школьный костюм, в котором его похоронили. Волосы сильно отросли и свалялись, а стильная челка, которую он раньше так холил и лелеял, теперь доставала до подбородка. Услышав стук распахнувшейся настежь двери, он чихнул, неуверенно повернулся всем телом, словно был заржавленным механизмом, а не человеком, и знакомым жестом откинул с лица отросшую челку.

– Мама? – услышал отец со своей лежанки слабый и такой долгожданный голос сына, который перевернул ему всю душу. – Это ты, мама? Что со мной? Почему я тебя не вижу?

Вся обмякнув, она молча упала без сознания. Еще ничего не понимая и даже не догадываясь, отец приподнялся и позвал боязливым, но громким шепотом:

– Сынок! Сынок!

И услышал медленные шаркающие шаги. Они приближались.

ВТОРАЯ ПОПЫТКА

В среду, как обещал, пришел клоун. Мурлыча под нос какую-то приятную мелодию, и улыбаясь нарисованной улыбкой, он толкнул незапертую входную дверь, разулся в прихожей, надел мягкие тапочки и, вынув из своего разрисованного трогательными мордочками панд рюкзака папку с бумагами, без приглашения прошел в квартиру. Он сгорел бы как спичка, если бы глаза человеческие обладали убийственным свойством сжигать негодяев. Но первый в истории акт, достойный войти в книгу Гиннесса, все же состоялся. Хозяйка дала ангелу хлесткую пощечину.

Последствия могли стать катастрофическими. В воздух взметнулось облачко белой пудры, и вместо щеки мгновенно образовался рваный провал в темноту, словно в черную дыру, где сверкали холодные искорки звезд, подхваченные солнечным ветром и космическим вращением.

Два столовых прибора, звеня вилками и ложками, были сметены со стола могучей силой, которая на лету корежа металл как пластилин и хрустя керамикой, перемолола их в своей мясорубке, – и исчезли в дыре. Ближайший к черной дыре стул взлетел в воздух и устремился за ними. Удар пришелся в лицо, рыжий клоун попятился. Стул ушел ножкой в щеку, и его разломило пополам. Обломки унеслись в сверкающую темноту. Прилипшую к лицу спинку стула с половинкой сиденья клоун рывком оторвал от себя и припечатал дыру ладонью. Вихрь утих. Весь пол был усеян мелкими бытовыми предметами.

Крепко зажав папку под мышкой, клоун вынул свободной рукой из кармана затасканного пиджачка банку с гримом и пудрой и спокойно восстановил мировое равновесие. Затем открыл дверь в смежную комнату и постоял несколько секунд на пороге, внимательно глядя внутрь. Воздержавшись от комментариев, прикрыл плотно дверь, вернулся к столу и зашуршал бумагами.

– Что, по-вашему, значат слова «воскресить сына», которые вписаны в этот документ? – язвительно спросил он, обращаясь в пустоту. Голос дрожал, в тоне сквозила детская обида. – Где второй экземпляр, который я вам оставил, стесняюсь спросить. Вы им подтерлись, даже не читая?

Ответом ему послужила молчаливая вспышка ненависти, потом их глаза привычно потухли. Ни слов упрека, ни жалоб. Ничто не могло вывести их из оцепенения, которое все принимали за смирение и безучастность. Одной бедой стало больше? А могло быть иначе? Другого они и не ждали, но все равно бы попытались.

– Я воскресил вашего сына после долгих месяцев погребения. Сохранил ему ясность ума и все воспоминания, кроме самой смерти, разумеется, но вы представляете, во что превращается в могиле человеческая плоть? Ваше счастье, что мертвецы почти перестали гнить в земле и не подтачиваются червями из-за особенностей нынешнего модифицированного питания. Да, роговица глаз высохла и все такое прочее, но остальное может со временем регенерировать, а времени у него достаточно. В особых условиях договора я прописал вашему мальчику защиту от несчастий и отменное здоровье. Того, что с ним случилось и привело к гибели, больше не случится. Он стал неуязвимым.

Мать разрыдалась. Три дня она держалась святым духом.

– Мы хотели не этого, – возразил отец, хватая ртом воздух. – Нам нужен наш сын, а не это… чудище.

– Вы неблагодарны. Это ваш сын и вы это знаете.

– Это наш сын и мы любим его даже таким, хоть это и ужасно, но мы думали, что к нам вернется наш мальчик… хотя бы за пять минут до смерти.

– Все же вернется, а не воскреснет?! Я же вас спрашивал, что писать в договоре, – воскликнул рыжий клоун. – Если бы вы правильно формулировали свои желания, мы могли бы избегнуть это досадное недоразумение. К счастью, все поправимо. Мы заключим новый договор.

Они захлебнулись нахлынувшими надеждами.

– Он не слишком будет отличаться от прошлого, но я настаиваю на отмене особых соглашений. Ваш сын вернется к вам ровно таким, как до смерти, с неокрепшим здоровьем и досадной способностью притягивать к себе несчастья, свойственной всем юным организмам. К тому же он в мельчайших подробностях будет знать о своей гибели в воде и о ваших дальнейших переживаниях, а также о цене, которую вам пришлось заплатить за его возвращение. Возможно, это удержит его от опрометчивых поступков в будущем, хотя я бы на это не рассчитывал. Если согласны, оформим наши отношения.

Они дружно кивнули. После уже свершившегося чуда они верили в следующее без всяких оговорок. Клоун достал чистые бланки договора и быстро заполнил их.

– Прочтите. Внимательно.

На этот раз они не стали отказываться и жадно впились глазами в договор. Отец уже еле сидел, настолько он устал сохранять равновесие, но крепился, как мог, весь бледный и потный от слабости. У матери было такое лицо, словно она шептала молитву. Их била дрожь, но в этой дрожи уже не было нетерпения. Они уверились, что сон не кончится. Поверили в реальность происходящего.

– И об условиях, – небрежно заметил рыжий клоун. – Они еще не вписаны, если вы заметили.

– Мы готовы на все. Абсолютно на все.

– Я верю. Ничего нового я придумывать не стану, две правые конечности меня вполне устроят. Что скажете?

– Я согласен.

– Правда? Вы не представляете, что себе уготовили. Вы хороните себя заживо. Вам так нужен этот плохой сын? У вас мог бы быть еще ребенок, мальчик или девочка.

– Ребенка ребенком не заменишь.

– Воля ваша. Но лимит уже исчерпан, осталось одно чудо – возвращение сына, остальное зависит от вас. Я оставлю вам средства: наркоз, обезболивающие, марли и прочее. Все, что понадобится при операции. А еще вот это.

Он достал из внутреннего кармана пиджака маленькую аккуратную ножовку со сверкающими острыми зубьями и протянул ее женщине. Ножовка была устрашающая.

– Это вам. Согласитесь, все честно. Вы, как мать, не должны оставаться в стороне, иначе, в чем тогда ваша роль? Решайте сами, сколько оставить, а сколько оттяпать, – он улыбнулся забавному словечку, которое вырвалось у него случайно при его вечном тяготении к пышной речи. Он сбился, и пришлось секунду подыскивать слова. – Мне не принципиально. Существуют отличные протезы. Подписывайте и я пойду. Не ищите меня, это бесполезно, мы больше не увидимся. Ваш сын вернется к вам после воскресения. У вас будет время, чтобы хорошо сделать дело и очнуться от наркоза. Ваше желание исполнится. Завидую вам.

Он откланялся. Они долго сидели и оцепенело смотрели на ножовку. Наконец, жена заметила, что муж близок к обмороку. Уложив его, покормила бульоном с ложечки.

– Жизнь не должна заканчиваться в пятнадцать лет. Не сомневайся, я буду счастлив вернуть его, – хрипло сказал он, обращаясь к потолку.

– Знаю. Лучше тебя никого нет, любимый. Прости меня. Может наш сын не стоит такой жертвы, но как иначе? Он наш ребенок.

– Он стоит любой жертвы. Приступим. Руку по локоть, ногу по колено. Боюсь, если оставить больше, чуда может не случиться. Не станем рисковать. Не плачь и смотри, не хлопнись в обморок, а то я истеку кровью и мы не достигнем результата.

– Я постараюсь. Лед, тазик, что еще понадобится? Я посмотрю, что он там принес.

И они приступили.

УСПЕХ

Звонок в дверь застал ее, когда она с безумными глазами жадно курила на кухне, держа сигарету мизинцем и большим пальцем, вся перепачканная еще не запёкшейся горячей кровью. Она накинула банный халат мужа поверх своей одежды и, наглухо запахнувшись, накинула на дверь цепочку.

– Кто там?

– Соседка. Лида, что у вас происходит? Ты так кричала, мы просто в шоке. Может нужна наша помощь? Врача вызвать?

– Нет! – Она приоткрыла дверь, и соседка увидела ее искаженное до неузнаваемости лицо. – Просто нервы разыгрались. Уже отпустило. Прости, если потревожила.

– Может в аптеку сбегать?

– Не надо, у меня все есть. Спасибо.

Она захлопнула дверь и увидела себя в зеркало. Эта женщина в зеркале была ей не знакома, хоть она вглядывалась в нее добрых пять минут. Лоб ее был испачкан кровью, прядки светлых волос у висков слиплись в коричневые сосульки. Неизвестно, что подумала об этом соседка, и то ладно, что полицию не вызвала.

Две недели спустя она все еще всячески избегала зеркал, приглаживаясь щеткой наугад, чтобы выйти в магазин. Укутала все зеркала в доме темными покрывалами, несмотря на радость, распирающую их с мужем до остановки дыхания, до счастливых слез, до икоты. Сын вернулся. Разрыдался. Целовал ей руки, просил прощения. Он был совершенно таким же, как раньше, только придавленный чувством вины и страшными пост-воспоминаниями. Временами казалось, что он сошел с ума. После первой встречи к отцу он заходить отказывался. Мать отпаивала его успокоительными, отец старался не обижаться, и оба считали, что он это «переживет».

Отца лихорадило, правые культи покраснели, поднялась температура, ему нужна была срочная госпитализация и квалифицированная медицинская помощь, но он шипел и злился, когда ему это говорили. Жить он не хотел, свою роль он выполнил на «отлично» и цепляться ему было больше не за что. Когда сын не слышал, он злым шепотом требовал от жены таблеток, таблеток или чего-нибудь такого. Она обещала что-то придумать. Придумала же она, как избавиться от отрезанных конечностей. Это был их единственный успех.

Что говорить официальным органам, что врать соседям, как вернуть сыну паспорт и какую историю рассказать о его чудесном воскрешении, они так и не придумали. К тому же партнеры мужа по бизнесу каждый день названивали, требовали его к телефону, а когда она отнекивалась, раздраженно кричали в трубку:

– Пойми, Лида, так дела не делаются! Он же наш финансовый гений, без него мы и года не продержимся. Не скрывай, что у Вовки? Запой?

Дни шли, а выход все не находился. Она была в отчаянии. Все сводило ее с ума, и помощи не было никакой. Из театра она уволилась, ей уже давно было не до театров, но жгла обида, что главный режиссер отпустил ее без всяких уговоров «не сжигать окончательно мосты». Сын часами лежал в своей комнате, уткнувшись в стену, и отказывался от еды, муж с зеленым измученным лицом непрерывно водил обрубком руки по кушетке, называя это «гулять». Но ясность ума он не потерял и однажды сказал жене, неподвижно глядя в потолок:

– Шила в мешке не утаишь, Лида, шила в мешке не утаишь.

С этой пророческой мыслью она вышла в магазин.

ЖИЗНЬ НАЛАЖИВАЕТСЯ

Дорожка, ведущая в подъезд, была перегорожена знакомым черным Гранд Чероки. Как большой наглый пес он дурашливо скалился хромированной решеткой радиатора, и у нее сразу упало сердце. Двое крепких мужчин в черных кожаных куртках, щурясь на солнце, курили возле урны, изредка перебрасываясь негромкими словами. Она молча протиснулась вдоль машины, надеясь, что они не обернутся. Ей почти это удалось.

– Лида! Эй, Лида!

Сколько лет уже Лида! Она знала, что сделает. Сами напросились, ну, и значит, так тому и быть! Милости просим в дом, господа!

Пока они разувались в прихожей, подозрительно косясь на черную материю, под которой скрывалось зеркало, она накрыла мужа клетчатым пледом с головой, благо он задремал и не шевелился, и пригласила их в комнату. Они выглядели слегка встревоженными из-за глубокой трагической тишины, которая обступила их со всех сторон. Ее густоту невозможно было не заметить даже совершенно бесчувственному человеку.

– Ну, сам-то где? – шепотом спросил один из мужчин, а второй достал из пакета бутылку французского коньяка и водрузил ее в центр стола с некоторой торжественностью. За бутылкой последовали шоколадные конфеты. Партнеры пришли мириться, не понимая в чем их вина.

– Зови, что ль?

– Зову!

Она подошла к кушетке и, как фокусник, твердой рукой сдернула с мужа плед. Никогда прежде она не испытывала такого сладкого садистского удовлетворения от вида здоровенных взрослых мужиков, толкаясь выскакивающих на лестницу и рыдающих там до икоты, зажимая ладонями рты в острых приступах ужаса. Мало, мало, мало! Пусть знают, каково ей. Муж остался лежать в комнате страшным обрубком человека, даже не проснувшись.

Она вышла, и они долго шептались в подъезде, приходя к деловому соглашению. Их все еще трясло. Она была как кремень, миндальничать не располагала ситуация, и, в конце концов, они урегулировали все основные вопросы ведения бизнеса в новых условиях и дележки доходов. Никто ничего не подписывал, но их честное слово было прочней государственных печатей. Ей очень хотелось поведать о сыне и трудностях с его легализацией, но она понимала, что лучше этого не делать, если она не хочет, чтобы ей вызвали машину из психушки.

Еще минут десять она не отходила от окна, пока они совещались у подъезда, сморкаясь и постепенно успокаиваясь. Потом дверцы хлопнули и машина отъехала. Проблему с деньгами теперь можно было временно вычеркнуть из повестки дня.

– Кто у нас был? – спросил ее тихий шепот мужа. Вопрос был задан в спину. Он смотрел на бутылку французского коньяка на столе, и в глазах его металась паника. Он не хотел, чтобы его видели… таким. Он не знал, что выглядит еще хуже, чем себе это представляет. Голова казалась чудовищно непропорциональной по сравнению с коротким туловищем. Он превратился в жуткого карлика с взрослым лицом, огромной головой и недоразвитым телом младенца.

– Я была в магазине, – с ходу придумала она. – Что-то вдруг захотелось. Давай выпьем по рюмочке.