Связи

– Сидеть! – скомандовал Эфил, как будто обращаясь к собаке.

– Ладно, – внезапно решил Дьобулус. – Пусть эти едут. Хотя бы будут подальше отсюда… и от нас. Куда бы еще Лису отослать…

– Они не могут ехать. У них даже защиты нет, – категорично возразил Медведь.

– Октавиус, ты же психиатр. У тебя был курс общей медицины? – осведомился Дьобулус.

– Да. А что нужно сделать?

– Наложить пару швов. Единственная женщина здесь моя дочь. И я уверен, что шить она не умеет.

– Мне не требуется курс общей медицины, чтобы наложить пару швов, Дьобулус, – Октавиус поднялся на ноги. – Процедурная все там же? Нет, мне не надо показывать, я помню, – он поманил сладкую парочку за собой. – Идемте.

– Я принесу вам копию отчета по ситуации в больнице! – крикнул им вслед Илия.

9.

[04:37, воскресенье. Процедурная СЛ]

«Многое изменилось к лучшему», – одобрительно отметил Октавиус.

Статус «любимая игрушка Деметриуса» не добавил СЛ респектабельности, зато обеспечил ей преференции. Ситуация с финансированием заметно улучшилась. В те времена, когда здесь работал Октавиус, со стен в коридорах свисали отставшие куски обоев, а паркетный пол был весь истерт. Теперь же здание было отремонтировало и подновлено. Процедурная смотрелась не хуже, чем аналогичные помещения в клинике Октавиуса. Белые чистые стены резко контрастировали с его взвинченным состоянием. Впрочем, оказавшись в привычной больничной обстановке, вдохнув слабый запах лекарств, он наконец нащупал почву под ногами.

– Вот это должно нас защитить? – с разочарованным видом Деметриус покрутил камень в руке. – Выглядит как бирюлька для бус.

– Бусы из него не изготавливают – камень редкий. А вот кулоны вполне. Сейчас я сделаю укол местного обезболивающего. Снимите футболку.

– Можно и без обезболивающего.

Деметриус стянул футболку и, скомкав, швырнул на спинку стула. Мускулистый и полуголый, с его короткими, торчащими ежиком волосами, он походил на бандита еще больше, чем обычно. Октавиус бросил камень в дезинфицирующий раствор. Когда тот стукнул о дно лотка, Эфил, стоящий у окна, вздрогнул.

– Я, пожалуй, загляну в раздевалку. Надо раздобыть какую-нибудь одежду. Не могу же я поехать в том, что на мне сейчас.

Октавиус проводил взглядом напряженную спину советника и укоризненно покачал головой. Этому парню стоит научиться расслабляться. Октавиус безошибочно отличал человека, задавленного ответственностью и чувством вины. Впрочем, из всей отправляющейся в Ийдрик троицы, он счел Эфила самым адекватным – потому что остальные двое были куда как с более существенными отклонениями.

– У него фобия, – заложил приятеля Деметриус. – Смотреть не может на порезы, – он снова бросил взгляд на темно-зеленый камень, гладкий и блестящий под слоем раствора.

– Я сделаю надрез на внутренней стороне предплечья, ближе к подмышке, и введу камень под кожу, – Октавиус обработал место разреза антисептиком. – Вы уверены насчет обезболивающего? Ранка будет достаточно глубокой.

Деметриус только отмахнулся и, действительно, даже не поморщился, когда острие скальпеля проникло в его плоть. Глаза правителя горели восторгом от предвкушения предстоящего приключения. От Дьобулуса, который знал Эфила и Деметриуса очень хорошо, гораздо лучше, чем криминальный полудемон должен знать верхушку власти в стране, Октавиус был наслышан о буйных выходках Деметриуса в подростковом возрасте, о его побегах и увлечениях странными вещами.

Октавиус начал шить, быстро пропуская иглу сквозь упругую кожу.

– Все почему-то думают, что я психованный, а он паинька, – буркнул вдруг Деметриус в пространство. – Просто никто не знает, каким он может быть, когда у него срывает крышу.

– О, я не сомневаюсь, что, как только у советника лопнет терпение, вы огребете по полной, правитель, – кротко согласился Октавиус и налепил послеоперационный пластырь. – Готово. Вы можете идти.

Успевший переодеться в нормальную человеческую одежду, Эфил сменил Деметриуса на стуле и отвернулся, чтобы не видеть процесс. Он не стал раздеваться, просто поднял рукав футболки повыше. Поморщился от холодного прикосновения смоченной в спирте ваты. Октавиус пощелкал по шприцу, проверяя наличие пузырьков воздуха. Судя по тому, как напрягся советник, уколы его тоже напрягали.

– Как называется камень? – спросил Эфил чтобы отвлечься.

– Жабий глаз. Я сделаю пробный надрез. Боль чувствуете?

– Нет. Но ведь у жаб золотистые глаза. Люди еще верят в его чудодейственность?

– Одна из моих дочерей недавно купила кольцо с жабьим глазом на рынке. Ей сказали, что оно оградит ее от всякого зла, – Октавиус погрузил кончик скальпеля глубже.

– Это отвратительно, что в такой серьезной и сложной работе, какой занимается СЛ, приходится зависеть от мнения рыночных торговок.

– Люди всегда зависят от других людей, чем бы ни занимались. На этом выстроено все человеческое общество, – Октавиус пропихнул камень под тонкую бледную кожу советника и подумал: «Ему стоит почаще бывать на солнце. Нехватка витамина Д вызывает нервозность».

– Хотел бы я быть свободным ото всех этих пут, – вздохнул Эфил.

– Не сомневаюсь, советник. Иногда близкие больше тяготят, чем радуют. Накапливаются претензии, все кажется невыносимым. Но стоит лишь немного отдохнуть друг от друга – и все возвращается на круги своя, правда? Иначе люди не смогли бы поддерживать отношения длительное время.

Эфил промолчал, печально глядя в пространство.

– У меня одно требование. Передайте, пожалуйста, остальным, – Октавиус стянул шов и обрезал нить. – Если наше предположение верно и Киношник действительно провел в заброшенном городе все эти годы, то он оставил после себя достаточное количество следов. Мне нужны все детали, чтобы понять с какой личностью мы имеем дело.

– Будет сделано, – Эфил посмотрел на свежий шов и поморщился. Камень выпирал под кожей, как опухоль.

– Будет болеть. Но это лучше, чем отправиться в такое место совершенно беззащитным. Потом, когда все закончится…

«Если это все закончится…» – одновременно подумали оба. Хотя какой-то финал в любом случае должен быть. Пусть такой, которого им не пережить.

– …камень можно будет извлечь. Но останется небольшой шрам.

– Если по итогу этой истории весь мой урон сведется к небольшому шраму, я буду рад до смерти, – не удержался Эфил.

В процедурную шагнул Томуш. За его спиной Деметриус корчил восхищенные рожи и показывал на него пальцем: «Круто!» Изменения во внешности Томуша действительно могли впечатлить даже менее падкую до мужской брутальности персону. Больше не скрытая объемной одеждой, его кажущаяся грузность обернулась сверхразвитой мускулатурой. Он стянул волосы в хвост и заменил очки на контактные линзы, открыв резкую линию скул и ледяные, пронзительно-голубые глаза. Обернувшись, Томуш с отвращением посмотрел на Деметриуса.

– Я вижу ваше отражение в оконном стекле.

Нисколько не смущенный, Деметриус одарил Томуша широкой улыбкой, продемонстрировав острые обточенные клыки.

– Я вызвал пилота, – продолжил Томуш. – Он уже должен был прибыть.

Погруженные каждый в свои эмоции, они поднялись на крышу здания к вертолетной площадке.

Наблюдая, как лопасти вертолета раскручиваются, набирая достаточную для взлета скорость, Октавиус попытался вычистить из головы все обрывки предыдущих мыслей, подготовить ее к продолжению работы. Подкрадывался рассвет. «Воскресенье, – усмехнулся Октавиус сам себе. – Выходной». Странно, но он давно не чувствовал себя настолько на своем месте. На смену сонному оцепенению пришла бодрость. Дьобулус был прав. Он всегда прав, старый уродец.

В вертолете Деметриус стянул куртку и с обожанием посмотрел на свое предплечье, перевитое зелеными и красными змеями.

– Как тот мужик аккуратно зашил. Даже моя новенькая татуировка не разошлась.

– Татуировка?! – взвился Эфил. – Деметриус, ты в своем уме? Ты вообще осознаешь, что ты главное официальное лицо страны? Мало твоих клыков, которые приходится постоянно маскировать?

– Кто бы говорил. Ты вообще ходишь в платье.

– Это традиционная одежда для моей должности!

– Если у чего-то есть подол, это платье. И потом, ты же не возражал против пирсинга.

– Твой пирсинг в таком месте, где его никому не видно.

– Почему же, многие видели мой пирсинг, – ухмыльнулся Деметриус.

– Меня не интересует, сколько народу видело твой пирсинг, – отрезал Эфил. – Я женат.

– Ты был женат. Твоя жена бросила тебя, потому что ты пидор.

– Я – БИСЕКСУАЛ! – завопил Верховный советник, меняясь в лице. – У нас были прекрасные отношения с женой, и были бы дальше, если бы ты все время не вмешивался!

– Ага, ее дети даже стали называть тебя папой.

– Это мои дети! – взвизгнул Эфил.

– Это она тебе так сказала?

Над головой советника снова заструился отчетливый дымок.

– Я никогда не прощу тебя за то, что ты испортил мои отношения с женой!

– Ты сам их испортил. Ты ей изменял со второго года брака.

– Это вообще не подлежит обсуждению! Это моя личная жизнь!

– И моя тоже, – прыснул Деметриус.

Томуш подергал за дверь.

– Пожалуй, я выйду здесь.

Они замолчали. Деметриус смотрел в окно, на свою еще спящую страну, и улыбался. Настроение было самое беззаботное.

10.

[5:45, воскресенье. Зал совещаний]

Илия бросил взгляд на часы.

– Без четверти шесть. Ночь на исходе. С одной стороны, надо бы разбудить Джулиуса. С другой стороны, в воскресенье каждый хочет поспать подольше.

– Не будите его, – взмолился Медведь.

– Объективно говоря, он совершено бесполезен, – пожал плечами Октавиус. – Пусть спит.

– Дьобулус, какова вероятность, что наш враг там, куда мы отправили правителя? – спросил Илия.

– Нулевая. Он сосредоточен на происходящем здесь, в Торикине. С чего бы ему сидеть в Ийдрике.

– Я так и подумал, – Илия уставился в зеленый экранчик своего телефона. Черные жидкокристаллические пиксели равнодушно уведомляли его: пропущенных вызовов – 0. Он думать не хотел, чем сейчас занимается его жена. В какие-то моменты он ощущал себя совершенно больным. – У кого-нибудь есть таблетка от головной боли?

– Прими сразу две, – Октавиус передал ему таблетки на блюдечке из-под кофе.

Лисица зевнула.

– Не мучай себя, приляг в нашем кабинете, – Бинидиктус накрыл ее руку своей.

Лисица неприязненно отдернула руку.

– Я остаюсь здесь. Не хочу ничего пропустить. И не смей решать, что мне делать.

– Ты вспомнила? – решил отыграться Бинидиктус.

– Если ты еще раз спросишь меня об этом, я тебе врежу, – пригрозила Лисица.

– Ты злая. Тебе бы не помешало съесть кексик и успокоиться.

– Опять кексы? Я не понимаю твоих намеков… Я вообще не люблю сладкое. Я почти никогда его не ем.

– Почти.

– Мы должны продолжать, – Октавиус встал, опершись ладонями на столешницу. За столом осталось семь человек, причем реальной помощи можно было ожидать лишь от двоих из них. Все выглядели крайне измученными, не считая умиротворенно пускающего в стол слюни Джулиуса. Лицо Медведя приобрело пепельный оттенок, Илия походил на иллюстрацию к медицинской статье «Депрессивное расстройство», Лисица беспрестанно терла глаза, добавляя макияжу эффектности. – Думаем, думаем. Что еще нам известно?

«Почему я такая сонная в последние недели? – спросила себя Лисица, ощущая, как в ней раскручивается странное тревожное чувство. – Не похоже на меня. Кексики… кексики…»

– По итогам анализа данных… – начал Медведь и вдруг запнулся, осознав, что все взоры выжидающе обращены на Илию. Вместе с этим пониманием пришла страшная горечь, как будто он разжевал, не запивая, целую упаковку его сердечных таблеток. «Я стал слишком старым, – подумал Медведь. – Никто не воспринимает меня всерьез». И он не нашел в себе сил продолжить фразу. Тем более что сказать ему было нечего.

– Да ничего нам не известно, – Илия с досадой хлопнул по стопке папок. – Одно мы можем предположить с высокой уверенностью: Киношник находится в том же городе, где и мы, – в Торикине. Держит руку на пульсе.

– Нашем затихающем пульсе, – криво ухмыльнулся Бинидиктус. – Сколько жителей в Торикине?

– 4,9 миллиона, – ответил Илия.

– Ну, порасспрашиваем. Вдруг кто признается.

– Верх остроумия, Бинидиктус, – буркнула Лисица. – Если бы мы только знали, сколько у нас осталось времени…

Повисла напряженная тишина. Все думали о том же. В любой момент их может атаковать нечто и растерзать в клочья. Или произойдет взрыв. Или на них упадет потолок. Что угодно, ведь их врага ограничивает только его собственная фантазия. Илия посмотрел на телефон. Ему вдруг захотелось позвонить Лизе и признаться, что чем бы она сейчас ни занималась, он ее прощает; рассказать о происходящем; объяснить, что – есть такая вероятность – они могут никогда больше не увидеться. Но он не имел права раскрывать жене текущие события, да и в его прощении она очевидно не нуждалась.

– Да позвони ты ей уже, – не выдержал Бинидиктус.

– Сейчас слишком рано для звонков.