Русский смысл

От народа действительно очень многое зависит в жизни государства. Но когда персонаж пушкинского «Бориса Годунова» говорит: «Сильны мы мнением народным» – это не имеет ни чего общего с демократией. Речь тут идет об одном из столпов монархии – единении царя и народа. Любая власть существует ровно постольку, поскольку её признают за таковую. И теократия может быть реализована, если подданные видят в ней именно теократию, а не форму тирании. Если царь считает, что он помазанник Божий, а народ считает, что он хрен с горы, то прямо скажем – монархия не состоялась. Но власть народа и признание народом власти над собой – это разные вещи и не могут быть обозначаемы общим термином.

Нам бы поосторожнее с терминами идеологических противников, а то и сами не заметим, как заразу подцепим. Вот Ларионов пишет: «Если в Новгороде в XIV-XV веках и была демократия, то для неё мы вправе употребить термин «теократическая демократия»… Во власти архиепископа были даже собственные вооруженные силы – особый архиерейский полк. Власть и авторитет архиепископа постепенно вытесняли власть и авторитет приглашенных князей и посадников».

Если новгородский архиерей подгребал под себя светскую власть, проявлял папистские тенденции, так это говорило лишь о том, что он становился носителем не столько духовной, сколько светской власти. Это не увеличивало религиозный смысл Новгородской республики, это уменьшало религиозный смысл власти архиепископа. Вообще, власть Бога не надо путать с властью архиереев, хотя последние, порою, и не возражают против этого. А «теократической демократии» существовать не может, потому что это два взаимоисключающих источника власти. Власть в Новгороде была именно демократической.

Не имею ни малейшего желания цепляться к автору по мелочам, но бывают такие ошибки, которые дорого выходят, а потому нельзя мимо них проходить. Владимир Ларионов пишет: «Для подлинного национального пробуждения нам сейчас необходимо стать истинными европейцами… Как нам стать европейцами? Для этого нам прежде необходимо стать русскими, как говорят, на все сто». Он не развивает эту мысль, но вдруг на другом конце книги появляется фраза: «Наш долг возродить славные идеалы Белой Христианской Европы». Значит, европоцентризм для Ларионова не случаен.

Ещё Николай Данилевский в книге «Россия и Европа» очень убедительно доказывал, что Россия – не Европа, что русский народ – не есть народ европейский, потому что европейская цивилизация есть цивилизация романно-германская, а русские совершенно другие и этнически, и ментально, а самое главное – у нас другие ценности. С Данилевским можно спорить или соглашаться, но нельзя делать вид, что Данилевского не существовало. Со времен той великой книги принадлежность или не принадлежность русского народа к европейской цивилизации надо доказывать или опровергать, а вот так мимоходом бросать: «русские должны стать европейцами» – это крайне легкомыслие, которое может иметь свои последствия.

Если русские – европейцы, то мы можем брать из нашей общей копилки ценностей что захотим и когда понадобится. А если русские – не европейцы, то мы можем кое-что у Европы заимствовать, но с большой осторожностью, чтобы ненароком не усвоить нечто для себя чуждое и разрушительное. Вот этой-то осторожности Владимиру Ларионову и не хватает.

Он пишет: «Наше спасение в орденской организации… В христианской традиции Запада орден – это структура с четкими целями в рамках особого христианского послушания… Они зиждились не только на политической идее, но и на этической, духовной и даже аскетической основе. Это был особый, не созерцательный, но воинский аскетизм. Ордена являлись историческим развитием тех принципов, которые закладывались в древних мужских союзах».

Итак, Владимир Ларионов выдвигает «орденскую идею», как спасительную для России. Сразу скажу, что вряд ли ему удалось бы найти более ревностного сторонника «орденской идеи», чем автор этих строк. Много лет я занимался историей Ордена Христа и Храма, пытаясь уяснить для себя две главные вещи: что такое Орден, и что такое рыцарство. Оказалось, что это невероятно сложные реалии. Литературы очень много, но она чуть ли не полностью антихристианская, то есть основанная на непонимании главного. Либо бульварная, то есть основанная на выдумках с незначительными примесями правды – лишь бы завлекательно получилось. Либо научная, а большинство ученых много знают, но понимать даже не пытаются – их усилия направлены на описание процессов, а не на проникновение в их смысл.

Результатом моих длительных и напряженных размышлений об Ордене Храма стала трилогия «Рыцари былого и грядущего» – тысяча страниц. Это вещь полухудожественная, полудокументальная, при всех своих недостатках имеющая одно бесспорное достоинство – она основана на детально разработанной и совершенно самобытной концепции Ордена.

И вот я вижу, что «идеей Ордена» увлеклась целая группа православных. Мне бы радоваться, да что-то не получается. Что эти господа имеют ввиду? Понять не могу. Хотя они охотно излагают свои мысли.

Владимир Ларионов пишет: «Многие православные люди приходят в ужас от одного только определения «орденская» для грядущего русского братства. Другие уверены, что коль скоро братство будет тайным, то оно неминуемо обратится в полную противоположность от начала задуманного благого мероприятия и обязательно станет антихристианским, как это случилось, например, с орденом тамплиеров».

Вы уже поняли, что меня определением «орденская» в ужас привести не возможно, оно напротив ласкает мне слух. Но ни один классический Орден ни когда не был тайным. Тайными гораздо позднее были организации, не имевшие ни малейшего права называть себя орденами. Так что православным критикам идей Ларионова явно не чего сказать, они не готовы к полемике на эту тему. Сам Ларионов тоже не сильно готов, иначе не назвал бы Орден тамплиеров антихристианским, с шокирующей легкостью повторив древнюю клевету. Карамзин говорил, что пепел мертвых не имеет иного заступника, кроме нашей совести. Так что, господа, давайте будем иметь совесть. Если люди умерли давно, это не значит, что на них можно возводить тягчайшие обвинения, не утруждая себя доказательствами. Посвятив этой теме много лет, я могу уверенно утверждать, что Орден тамплиеров не был антихристианским.

Владимир Ларионов очень много написал про орденскую идею, а я всё ни как не мог понять, что он имеет ввиду. Он, к примеру, раз пять возводил родословную орденов к неким таинственным «мужским союзам», но почему-то ни разу не привел в пример ни один такой союз. Это очень странно. Так ведь, знаете ли, можно заподозрить, что речь идет о каких-то древних объединениях гомосеков. Потом понял, в чем причина этой странности. «Орденскую идею» возводит к «мужским союзам» Юлиус Эвола, и он тоже не называет ни одного такого союза, а Ларионов просто некритично заглотил мысль Эволы. Между тем, барон Эвола позиционировал себя в качестве язычника, так что христианину стоило бы относиться к его мыслям с большой осторожностью. Я сам считаю, что Эвола пишет много такого, что может быть для нас полезно, но его идеи стоит просеивать сквозь очень мелкое сито.

Наконец Ларионов дал определение ордена: «В ходе историософского анализа орденской традиции в христианском мире, мы дали определение ордена, как структуры особого типа с духовной самодисциплиной и духовной иерархией. Орден – особый вид религиозного подвижничества людей, объединенных в борьбе за идеалы».

Ну, во-первых, ни каких следов «историософского анализа» я в тексте Ларионова не обнаружил. Он ни разу не говорит даже о том, какие конкретно существовавшие в истории ордена он готов взять за образец, какие ордена, по его мнению, с максимальной полнотой воплотили в себе «орденскую идею», а, во-вторых, это определение лишено реального содержания. Сказать «особый вид», не сказав в чем особенность, значит ни чего не сказать. Наличие «духовной иерархии» свойственно очень многим структурам, ни как не связанным с орденской традиций. В-третьих, так и остается непонятным, почему борьба за православные идеалы должна вестись организацией, тип которой связан с католической традицией? Почему нельзя объединиться в союз или братство? Почему именно Орден?

Ларионов пишет: «Орден – неформальный союз единиц, объединенных не столько организационно, сколько идейно». Очень странно. Орден – как раз предельно формализованная структура, так что нам предлагают «неформальную формальность». Причем настаивают на этом, рассказывая про «… орденскую сеть, которая не будет носить и следа организованной структуры. Это будет организация одиночек …» Объединение без организованной структуры можно назвать как угодно, только не орденом. Для меня по-прежнему остается загадкой, зачем Ларионову потребовалось слово «орден», и я склоняюсь к мысли, что для него это просто красивое слово.

В чем специфика собственно орденской организации, и чем она отличается от организаций другого типа, на самом деле сложно сказать. «Орден» – просто латинское слово, однажды использованное католиками, потому лишь что они были носителями латинской традиции. Оно фактически синонимично словам «организация», «объединение». Собственно орденскую специфику можно понять, лишь опираясь на исследование того, какие в истории были ордена.

Сначала это были просто монашеские объединения, которые использовали разные уставы и в силу этого обособились. Цитируемый Ларионовым Р.Б. Бычков справедливо замечает, что восточное христианство имело куда меньший вкус к формализации, заорганизованности, нежели христианство западное. Этим объясняется, почему в нашей истории мы не находим орденов. Всё верно. У них там были августинцы, бенедиктинцы, цистерианцы и т.д., а православное монашество было едино, хотя основания для деления монашества на обособленные группы и у нас возникали. Например, громкий спор прп Иосифа Волоцкого и прп Нила Сорского вполне мог породить ордена «иосифлян» и «нестяжателей». Но не породил. И не только из отвращения к заорганизованности. Наши были уверены, что истина одна, и если возник спор о том, как должны жить монахи, то одни правы, а другие ошибаются, поэтому и не создали двух орденов, каждый из которых по-своему прав. Но не монашеские ордена Запада воодушевляют ныне тех, кому нравится смаковать слово «орден».

Однажды дерзкому рыцарю Гуго де Пейну пришла в голову на первый взгляд совершенно безумная идея – создать объединение рыцарей, принявших монашеские обеты. Идея была столь необычна, что обязательно заглохла бы, если бы её не поддержал один из крупнейших духовных авторитетов Запада – цистерианец Бернар Клервосский. Вот тут-то всё и понеслось. Особый вкус слова «орден» возник именно тогда, когда возник Орден Христа и Храма – объединение рыцарей-монахов. Идея оказалась сверхпродуктивной. Орден св. Иоанна Иерусалимского, состоявший из рыцарей, ставших монахами, а потому не воевавших, так же в подражание тамплиерам взялся за оружие. Потом от иоаннитов отделилось их германское подразделение – дом святой Марии Тевтонской. Взяв устав тамплиеров, немцы создали самостоятельный Тевтонский орден, из которого позднее выделились Орден меченосцев и Ливонский орден. Тамплиерская инициатива очень понравилась рыцарям за Пиринеями, где шла непрерывная война с маврами. Там возникли рыцарско-монашеские ордена Калатрава, Алькантара и Сантьяго де Компостелла. После разгрома Ордена Храма, за Пиринеями тамплиеры преобразовались в Орден Христа.

Религиозная ревность в Европе ослабела, и постепенно все рыцарско-монашеские ордена отказались от монашеских обетов, став чисто рыцарскими. Потом появились рыцарские объединения уже совсем без религиозной составляющей, вроде ордена Бани или ордена Подвязки. Это уже было скучно.

Итак, ордена в Европе были сначала только монашеские, потом появились так же рыцарско-монашеские, потом чисто рыцарские. Этим история орденов в Европе исчерпывается. Но начинается бесстыжая эксплуатация слова «орден». Орденами называли себя масонские и парамасонские организации вроде розенкрейцеров и иллюминатов. Именно с этими, по сути совсем не орденскими организациями, связано понятие «тайный орден». Потом СС стали называть «черным орденом». И даже Сталин назвал ВКП(б) «Орденом меченосцев». Уж такое это красивое слово – «орден», уж так оно окутано героическим ореолом, что всем хотелось назвать себя орденом.

Итак, само по себе слово «орден» ни какой идеи не содержит, так же как в слове «организация» нет ни чего идейного. Все зависит от того, каким конкретно орденам собираются подражать создатели русского ордена. Цистерианцам? Храмовникам? Ордену Подвязки? Неужели розенкрейцерам? А, может быть, СС или ВКП(б)? Так ведь они же об этом ни чего не говорят. Ни разу они не сказали о том, какой конкретно орден они готовы взять за образец, к какой именно орденской традиции себя возводят, ссылаясь лишь на мифические «мужские союзы», о которых ни чего не известно. Лишь по некоторым обрывочным фразам можно судить о том, что они возводят себя к тамплиерской традиции. Ларионов пишет: «Наш идеал – воин-монах, беспощадный к себе и другим». Это хороший идеал. Мне он, во всяком случае, нравится. Но мало ли у кого какой идеал? Готовы ли господа воплотить его в жизнь? И вот тут начинаются увертки. Цитируемый Ларионовым Бычков ставит задачу «создания на строго православной основе рыцарского военно-духовного ордена. Ордена, объединившего бы в своих рядах монахов по духу и воинов по оружию». Сказано мутно, но можно догадываться, что о монахах и рыцарях тут речь идет как бы в переносном смысле. А вот так не надо, господа. Не надо ни каких переносных смыслов. Вы сначала примите монашеские обеты, потом заслужите рыцарское посвящение, ну хотя бы станьте профессиональными военными, а уже потом создавайте Орден. А до тех пор вы претендуете на незаслуженную честь, которая очень дорого стоит.

Ни когда ни какие ролевики не заставили бы меня накинуть на свои плечи плащ храмовника. Я слишком хорошо знаю, как дорого и страшно приходилось платить за честь ношения такого плаща. Храмовник – дважды смертник. Первый раз он умирает для мира, принимая монашеские обеты, а второй раз он очень быстро погибает в бою, если учесть, что боевые потери храмовников часто доходили до 90%. А потягивая кофеёк и предаваясь возвышенным размышлениям в уютной тишине кабинета, считать себя членом Ордена – это недостойно. Счел бы для себя низостью претендовать на чужую честь.

В трилогии «Рыцари былого и грядущего» я писал о современных людях, которые стали настоящими монахами, и при этом с оружием в руках противостоят тем антихристианским силам, которые встают на путь агрессии. Это не художественный вымысел, а моделирование реальности. Я считаю, что Орден рыцарей-монахов в наше время вполне возможен, а, может быть он уже существует, как знать. Но я понимаю, что лично для меня принадлежность к такому Ордену совершенно непосильна. Тем, для кого это посильно – мой низкий поклон. Если это не ролевики и не ряженые.

А эти господа совершенно спокойно заявляют: «Мы – белое рыцарство Христа и православного русского царя. Вот так прямо: «Мы – рыцарство». Они имеют очень смутное представление о том, что такое Орден, а о том, что такое рыцарство не имеют даже смутных представлений. Неужели надо объяснять, что каждое слово имеет своё значение, слово нельзя употреблять только потому, что оно красивое. Что дает им основание называть себя рыцарями? На Руси рыцарей ни когда не было, и это не случайно, тому есть очень серьезные исторические и ментальные причины. У православного русского царя ни когда не было на службе рыцарей. Может быть, это достойно величайшего сожаления, может быть, этот пробел давно пора восполнить, но надо же немножко понимать, о чем речь.

Исторически рыцарство – это просто тяжелая кавалерия, о возрождении которой сейчас, полагаю, речи не идет. Но рыцарство – это ещё и особый психотип, порожденный германским феодализмом и ментальностью франков. И вот рыцарский психотип может быть вполне актуален в наше время, а для России – вдвойне актуален.

Автор этих строк потратил много трудов на то, чтобы сформулировать особенности рыцарского психотипа, результатом стал очерк «Песни меча и молитвы» (В книге «Священные камни Европы»). Раньше я касался рыцарской темы в очерке «Что значит быть русским?» (В той же книге). Уверяю вас, тема совершенно не разработанная. Кого она заинтересует, может прочитать мои тексты. Сейчас лишь очень кратко поделюсь некоторыми выводами.

Рыцарство – это прежде всего земельная аристократия, связанная между собой тонкими, но прочными нитями вассальных присяг. Рыцари ни когда не жили в городах, страной городов была Италия, поэтому там не было рыцарства. Рыцарь жил в замке, который доминировал над земельным наделом, населенным крестьянами. Крестьяне давали рыцарю хлеб, рыцарь давал им военную защиту. В своём замке рыцарь был очень одинок, отсюда пресловутый рыцарский индивидуализм. Но, защищая своих крестьян, рыцарь не мог спрятаться ни за чью спину, на нем лежала огромная личная ответственность, отсюда и представление о собственном достоинстве.

Много сказано о рыцарской гордыне, это действительно специфический рыцарский грех, но он проистекает из злоупотребления личным достоинством – безусловной добродетелью, которая является противоположностью холуйству, раболепству, лизоблюдству, короче – греху человекоугодия (Подробнее об этом в моей книге «На пути в Дамаск», в главе «Гордость. Гордыня. Достоинство»).

Высочайшее личное достоинство рыцаря основано на том, что он всегда и во всем привык полагаться на самого себя – на собственную силу и на крепость стен своего замка. При этом рыцарями являлись аристократы всех уровней – бароны, герцоги, короли. Они были равны в своём рыцарском достоинстве. Рыцарь мог отдать жизнь на службе королю, но ни когда не встал бы перед ним на оба колена. Рыцарство – царственное воинство. Достоинство каждого рыцаря равно достоинству монарха.

Рыцарская психология диаметрально противоположна психологии солдатской. Главный навык солдата – умение действовать, как единый организм с себе подобными, что достигается железной дисциплиной. Рыцари строем не ходят, они не могут составлять единый организм. Рыцарь – самодостаточная боевая единица. Так же и во власти рыцарь самодостаточен.

Рыцарство не может существовать без Церкви. Лишенный христианских добродетелей рыцарь превращается в такое чудовище, каким редко может стать не рыцарь. Все рыцарские достоинства – очень рискованные, они нуждаются в противовесах, какие может предложить только Евангелие.

В основе рыцарского благородства лежит умение со всеми сохранять дистанцию, при этом ни одного человека не считая хуже себя. Выдерживать этот баланс невероятно сложно, тут надо пройтись по лезвию меча, а ведь понятие благородства гораздо глубже и шире сказанного. И мы даже не коснулись ключевого вопроса – рыцарской чести. А это очень сложно. Но и сказанного, полагаю, достаточно, чтобы понять: нельзя произвольно объявлять себя рыцарством. Во-первых – честь слишком велика, во-вторых – психологическая реальность слишком сложна. На воспитание рыцаря не хватит ни какой жизни, требуется несколько поколений.

Уверен, что среди русских есть люди рыцарского психологического склада. Это ещё не рыцари, но они могут ими стать, если примут рыцарскую систему ценностей и получат надлежащее воспитание. Всей душой надеюсь на то, что русские рыцари ещё появятся, но вот просто так взять и объявить себя рыцарем, это всё равно что объявить себя царем.

Теперь можно вернуться к «орденской идее». Надеюсь, уже стало понятно, что романтический магнетизм слова «орден» связан не с чисто монашескими, и не с чисто рыцарскими, и уже тем более не с парамассонскими орденами, а исключительно с Орденом Христа и Храма, породившим несколько в той или иной степени удачных подражаний. У храмовников действительно была очень внятная идея: совмещение аскетизма монашеского с военным аскетизмом. Эта идея до сих пор не утратила своей привлекательности и жизнеспособности, но идея была не только в этом.

Кажется, рыцарей вообще невозможно было объединить ни в какую организацию. Каждый по достоинству равен монарху, каждый привык действовать совершенно самостоятельно. Рыцарям были чужды представления о дисциплине. Вы когда-нибудь видели стаю львов? Это невозможно, львы не сбиваются в стаи. А Орден – это именно стая львов, причем действующих согласованно. Создавая Орден, потребовалось при сохранении царственного достоинства каждого рыцаря, создать уникальную форму единства между ними. Это гармония, основанная на очень тонких принципах, что делает её гениальным произведением человеческого духа.

Рыцаря ни когда нельзя было абсолютно подчинить королю, рыцарь ни когда не выполнил бы приказ, противоречащий его представлениям о чести. Рыцарь признавал только одну форму абсолютного подчинения – Христу. Воинской дисциплины рыцарь не знал, но он узнал церковное послушание. Когда военное единство строится не на дисциплине, а на послушании – это нечто совершенно потрясающее и уникальное. Но такая форма единства невозможна между любыми военными, нужны именно рыцари, хотя бы люди рыцарского психологического склада.

Но вот Ларионов говорит о существовании «богатейшей русской орденской традиции». Удивительное заявление. Р.Б.Бычков поясняет, что, хотя в России и не было орденов, «однако это не означает, что ни чего подобного у нас не существовало… Ни чем иным, как военно-духовным Орденом была опричнина».

В опричнине действительно есть некоторые орденские черты и, вероятнее всего, Иван Грозный, хорошо знакомый с порядками ливонского ордена, внедрял эти черты вполне сознательно. Сходство – в попытке сочетания воинского и религиозного начал. Но, во-первых, опричники не были монахами, а, во-вторых, трудно представить себе людей, менее похожих на рыцарей, чем опричники. При всём уважении к Малюте Скуратову и к тому полезному делу, которое он делал, он и его люди были носителями чисто холопской психологии, то есть психологии принципиально антирыцарской. Да царь и не потерпел бы рядом с собой ни кого, кроме холопов, настоящего рыцаря в своём окружении он и пяти минут не выдержал бы. Это наша давняя русская беда – холуйское отношение к власти, недостаток личного достоинства. Опричнина – прекрасный пример того, что невозможно создать Орден, не имея рыцарей, хотя я отношусь к опричнине положительно, это был гениальный инструмент централизации государства.

Ларионов пишет: «Православным рыцарством многие склонны считать казачество… Некий аналог католическим орденам можно усмотреть и в православных братствах».

Казаки это вообще-то бандиты, бежавшие на окраины, а потом получившие от царя прощение за обещание эти окраины охранять. Увидеть во вчерашних бандитах рыцарей – это сильный ход. А братства лучше всего и называть братствами, а не латинским словом «орден».

Цитируемый Ларионовым Игорь Лавриненко пишет: «Мальтийский орден мог бы не только обновить дух русского дворянства, но и привнести в него то орденское начало, которое могло стать противовесом масонским ложам… Павел пытался выступить против идей разрушения, порожденных французской революцией, надеялся собрать под знамена Мальтийского ордена все живые силы старой Европы».

Когда православный государь возгласил католический орден – это была крайняя религиозная беспринципность, без пяти минут вероотступничество, кстати, и со стороны мальтийцев тоже, ведь они избрали магистром «схизматика». Это и есть тот самый экуменизм, который лежит в основе масонства, и для противостояния масонским ложам слабо пригодный. Я же говорил, что если русские осознают себя европейцами, это до добра не доведет. Ради очень абстрактной идеи староевропейского консерватизма не долго и православие предать. Не говоря уже о том, что Мальтийский Орден (вообще-то Орден святого Иоанна Иерусалимского) был тенью себя прежнего. Иоанниты давно уже не были монахами, а какими они были рыцарями, стало заметно по тому, как героически они разбежались, стоило Бонапарту топнуть ногой. Уж эти принесли бы в Россию «орденское начало». Скорее уж «орденский конец».

Владимир Ларионов пишет: «Задача современного российского ордена – подготовить монархическую элиту». Но ордена были структурами церковными, государству не подчинялись и «монархической элитой» не были. Орден на службе у государя – это вообще извращение.

«Стержнем русской орденской идеи на современном этапе является верность Истинному Православию отцов». «Отцы» наши ни каких орденов не знали, как им удавалось при этом сохранять верность православию – загадка.

Но Ларионов утверждает: «Ордена, как сообщества единоверцев, известны и на Руси». Вообще-то на Руси «сообщества единоверцев» ни когда не называли латинским словом. Нам русских слов хватало. Но о чем хоть речь? Ларионов поясняет: «Необходима только историческая преемственность к исконным русским орденским, в самом широком смысле, структурам: каликам перехожим, витязям, православным братствам, казачеству, Белым корпусам, Российскому имперскому Союзу-Ордену». При всем уважении к господам каликам, увидеть в них орденскую структуру весьма затруднительно даже при наличии самого буйного воображения. Это уже не расширенное толкование, это полное обессмысливание понятия. Ни как, видимо, не может душа смириться с тем, что ни когда не было на Руси ни каких орденов и полностью отсутствует орденская традиция.

Я, собственно, хочу выразить очень простую мысль. У каждого слова есть своё значение. Употреблять слово в другом значении нельзя. От этого делается путаница в головах. При этом я очень благодарен Владимиру Ларионову за то, что он хотя бы рядом поставил «орденскую идею» и русскую идеологию. Его мироощущение я вполне разделяю, сокрушаясь лишь по поводу провала его попытки перевести мироощущение на уровень мировоззрения.

России действительно очень нужны настоящие рыцари, весьма желательно – орденские рыцари. И вот почему. В основании русской государственности есть та червоточина, та гнильца, которая и до сих пор производит в нас весьма скверную работу. Русь появилась на торговом пути из варяг в греки, и первой русской элитой была не земельная аристократия, а торговая олигархия. Вот почему у нас ни когда не было ни настоящей аристократии, ни тем более рыцарства. Русский князь жил не в замке, который доминировал над земельным наделом, а в городе – торгово-ремесленном центре. Викинги не случайно называли Русь – Гардарик – страна городов. Та же история, что и с Италией, где ни когда не было рыцарства. Именно поэтому древняя русская политическая традиция, ярче всего выраженная Новгородом, есть традиция демократическая, то есть насквозь гнилая. Демократия – это власть торгашей. Новгородом правили деньги. Какая тут могла быть элита? Военно-земельная аристократия воспитывалась на принципах жертвенности, торговая олигархия жила по принципу: не обманешь не продашь. Психология торгаша вбирает в себя всё самое низменное, что только есть в человеке. Потому мы и доныне видим, как много в наших элитах холуйства и раболепства и как мало человеческого достоинства. Почему русская власть так любит унижать простых людей? Да потому что она и сама постоянно унижается перед верховной властью. Это низость души, заимствованная от торгашей. Это прямая противоположность рыцарскому началу, которое строится на личном достоинстве.

Вот почему нормальный русский человек, особенно если он духовно развит и достаточно чувствителен, так легко и быстро очаровывается рыцарством, «орденской идеей» и т.д. Русская душа интуитивно стремиться к тому, чего ей не достаёт, стремится восполнить тот пробел, который возник в нашей ментальности вследствие некоторых особенностей исторического развития. Нам не хватает латинской четкости и ясности мышления, у нас всё больше на интуициях, но интуиции-то верные.

Да, рыцарство и ордена – это нечто, увы, совсем не русское, у нас ни когда не было ни чего подобного. Но ведь и православие – не русское. Оно выражено и сформулировано благодаря философскому гению греков. Но мы приняли православие, и оно стало русским. Мы и сейчас можем принять то, что не нами создано, но не противоречит православию. А рыцарское начало и православное мировоззрение весьма органично сочетаются, на доказывание этого я потратил годы и кого-то, надеюсь, уже убедил.

Русская душа не только нуждается в прививке рыцарского начала, но и давно её ждет, и готова её принять. Вот только, господа, давайте ясно мыслить и четко формулировать, чтобы было понятно, о чем речь, иначе насоздаем потешных «орденов», как будто нам ряженых казаков ещё не достаточно.

Однажды меня познакомили с молодым человеком, который, прочитав первый том моих «Рыцарей былого и грядущего», сразу же решил создать орден. Замечательный русский православный юноша с возвышенной душой и кашей в голове. Конечно, меня очень порадовало то, как воодушевили его мои идеи и образы, но я содрогнулся, поняв, с какой легкостью можно броситься осуществлять то, в чем пока совсем не разобрался. Я постарался убедить его, что не надо торопиться создавать орден. Потом мне передали его слова: «Не думал, что всё так сложно». Он меня услышал.

Торопиться надо медленно. Если у нас появится для начала 2-3 настоящих рыцаря-монаха – это будет восторг и упоение. Если же у нас появится орден, состоящий из 200-300 нерыцарей и немонахов – это будет страшная дискредитация идеи, после которой к её реализации уже невозможно будет приступить.

Начав разговор о модели русского будущего, мы не случайно уделили столько внимания нерусскому феномену рыцарства. Это напрямую связано с вопросом об элите. Владимир Ларионов и его единомышленники прекрасно это чувствуют:

«Без наличия истинной, жертвенной и искренне верующей в Бога элиты спасение нашего отечества видится делом невозможным». «Качество аристократии проверяется её отношением к смерти, готовностью к самопожертвованию». «Современной России нужна особая аскетическая элита, готовая к суровой и напряженной жизни, презирающей праздность и роскошь».

Согласен на все сто. Но пока это только интуиции.

Часть вторая

Идолы нашего капища

Массовое сознание насквозь мифологизировано, оно едва ли не полностью соткано из мифологем. Факт перед мифом ничто. Логику миф рвет на части, вообще не напрягаясь. Человек, который хочет воспринимать реальность такой, какая она есть, тут же начинает вязнуть в липкой паутине мифологии и порою ни на шаг не может продвинуться к Истине.

Что ты будешь делать с тем, что «всем давно известно»? Как сокрушить всемогущество аксиом и доказать, что это вовсе не аксиомы? Легко ли расстаться с психологическим комфортом, который обеспечивает человеку пребывание в царстве мифов – таких привычных и удобных? Возможно ли привыкнуть к тому, что в ответ на логику и факты, на человека, который пытается думать своей головой, просто выливают бочку дерма? И как, освободившись от власти мифа, тут же не угодить во власть другого мифа, более изощренно выстроенного?

Есть мифы об исторических событиях. Есть мифы о гениях и сумасшедших. Есть мифы о науке и религии. А есть мифы о власти. Эти – самые могущественные, потому что их поддерживает мощь государства. Именно мифы о власти, мифы политические имеют склонность переходить на новый качественный уровень, превращаясь в идол. Идолы массового сознания – это уже не липкая мифологическая паутина, из которой не знаешь, как вырваться. Это гранит и бронза, перед которыми принято совершать жертвоприношения, очень часто – кровавые. И если человек не хочет совершать жертвоприношение перед идолом, то могут, чего доброго, принести в жертву и его самого.

Перед лицом идола нельзя думать. Перед ним надо просто склоняться. И попробуй не склониться, если окружен толпой идолопоклонников. Для тех, кто всё же пытается думать о содержании некоторых культов, порою предусматривают ответственность, вплоть до уголовной – «за отрицание» того, «за отрицание» сего. Откровенное бесстыдство этих законов поражает – государства, выше всего превозносящие свободу слова и свободу совести, вводят фактический запрет на осмысление некоторых фрагментов реальности. Это явный признак того, что миф уже перешёл в стадию культа.

Для начала на человека, который подкапывается под идол, спускают цепных псов. Один из таких псов – политкорректность. О том, что это за зверь, хорошо сказал Михаил Веллер: «Я презираю политкорректность. И всех, кто ею руководствуется. Мне всё равно, как называется ложь – фашизм, коммунизм, либерализм или политкорректность. Любой лжец – мой личный враг, он крадет кусок моей жизни, ибо только через правду мы видим и узнаем жизнь такой, какая она есть на самом деле. Лжец присваивает себе наглую и самозваную власть по своему усмотрению лепить моё представление о жизни. Если либерализм для своего существования требует лжи и умолчания, которое есть одна из форм лжи – это ещё одна тоталитарная идеология, стремящаяся узурпировать власть над умами».

В кои-то веки кто-то честно сказал, что в либеральном, то есть свободном обществе существует запрет на правду и вообще запрет на мысль. Идолам кланяются и нечего тут рассуждать, ведь можно ненароком обидеть идолопоклонников, а жрецы культа не для того потратили столько сил на создание капища.

Так что же делать человеку, который имеет хотя бы намерение быть слугой Истины? Молчать он не может, а говорить бесполезно и опасно. Мой скудный разум усматривает только два варианта: или заслужите статус городского сумасшедшего, и тогда вам будет можно многое из того, чего нельзя другим, или поставьте себя вне общества, разорвите все социальные связи, и тогда ни кому не будет дела до того, подо что вы там копаете у себя на огороде. Если же вы хотите быть респектабельным членом общества, председательствовать в собраниях и издавать книги – не прикасайтесь ни к одному из идолов даже мизинцем – порвут если не лично вас, то вашу респектабельность.

Итак, ответьте себе на вопрос: готовы ли вы задуматься о том, о чем думать запрещено? Если да, то нам будет, что обсудить.

Демократия

Демократия – самый мощный идол нашего капища, покруче Юпитера, Одина и Перуна вместе взятых. На идола демократии молится сейчас весь мир за крайне редкими исключениями. Европейская политическая модель покорила все земные цивилизации. Индия, Япония, Китай, Россия, Латинская Америка, Африка – все дружно строят демократию, или считают, что уже построили. У всех парламенты, у всех политические партии, у всех выборы. Разные политические силы разных стран могут расходиться по всем вопросам, но только не по вопросу о демократии, все твердо уверены, что демократия необходима. И коммунисты, и фашисты, и либералы дружным хором поют осанну демократии. И латиноамериканские генералы, и японские самураи, и русские монархисты, и африканские племенные вожди – все твердо уверены, что власть должна принадлежать народу. Меж собой спорят лишь о том, у кого демократия подлинная, а у кого – фальшивая.

Кажется, история человечества не знает ни одного другого примера столь поразительного единодушия всех стран и народов. Первое, что в этой связи приходится предположить – демократия действительно является наилучшей формой правления из всех возможных, раз уж это признало всё человечество. То, что власть должна принадлежать народу, не подлежит ни малейшему сомнению. Ведь так? Совсем не так.

Дело вовсе не в том, что существуют несовершенные или фальшивые формы демократии. Дело в том, что сам ключевой принцип демократии – не более, чем идол общественного сознания. Идол, слепленный из крайней глупости и беспредельной подлости, а потом отшлифованный до бронзового блеска.

Если бы интеллектуально развитому и хорошо образованному европейцу, например, XIV века описать модель парламентской демократии XXI века, он бы долго смеялся, а потом сказал: «Но ведь вы же не сможете найти даже двух-трех идиотов, способных поверить в такую глупость». Это была бы реакция свободного сознания, которое ещё не было подвергнуто массовому гипнозу.

Исходная мысль демократии, которую высказал Жан-Жак Руссо, действительно поражает своей глупостью. Он считал, что в результате выборов «крайности отпадут, а не ошибающаяся ни когда Общая Воля будет выяснена». Таково фундаментальное утверждение демократии – общая воля не ошибается.

Мысль абсолютно абсурдная, совершенно ни на чем не основанная и по сути своей антинаучная. Как можно доказать, что общая воля не ошибается, что народ всегда прав? Доказательств этому не только нет, но даже теоретически не может быть, а простейший житейский опыт сплошь и рядом свидетельствует об обратном. Это фактически обожествление народа, отдающее нездоровой псевдорелигиозной мистикой.

Об этом же писал Михаил Делягин: «Демократия выродилась в некий фетиш, символ, с которым нельзя шутить и который нельзя подвергать критическому осмыслению… При рассмотрении демократии как инструмента регулирования проблем и обеспечения развития такой подход выглядит необъяснимо странно. А вот если мы рассматриваем её, как религию, тогда всё правильно: не надо оскорблять чужих религиозных чувств».

Вот где в полной мере работает принцип еретика Тертуллиана: «Верую, потому что абсурдно». Как из суммирования ста миллионов некомпетентностей может родиться одна большая компетентность – это, конечно, величайшая загадка всех времен и народов. Иван Ильин недоуменно вопрошал: «Определяется ли истина прессованием недоразумений? Познается ли государственно полезное посредством арифметического подсчета частных вожделений?» Ещё Сократ ни как не мог понять: «Разве на корабле решают большинством голосов, спускать парус или поднимать его?» И в наше время митрополит Иоанн (Снычев) спрашивал примерно о том же: «Почему-то ни кому не приходит в голову выбирать при помощи всеобщего голосования хирурга или следователя, шофера или летчика. А разве управляться со скальпелем, машиной, самолетом труднее, чем с гигантской страной?»

Представим себе, что из десятка претендентов на пост, скажем, губернатора народ должен выбрать самого лучшего управленца. А как? По каким критериям? Тут надо очень хорошо разбираться в сфере управления, но подавляющее большинство избирателей в управлении ни чего не понимают. Как можно выбрать наилучшего профессионала ни чего, не понимая в этой профессии? Вы можете из десяти электриков выбрать лучшего, если вы юрист? А лучшего управленца из десяти, если вы электрик, вы, значит, сможете выбрать?

Вы будете смотреть их программы? Но ведь программу надо уметь квалифицированно оценить, а это требует специальной подготовки, которой у большинства избирателей нет. К тому же в программе можно написать что угодно, и в первую очередь то, что претендент совершенно не собирается делать. Вы будете смотреть биографии? А причем тут биография? Она может быть безупречной у того, кто совершенно не соответствует должности, на которую претендует.

Народ, конечно, хочет вполне конкретных вещей. Вот, скажем, вы хотите снижения подоходного налога? Разумеется. А не рухнет ли от этого бюджет? Да откуда же нам знать? Это же тонкие финансовые материи. А вот этот кандидат в президенты говорит, что с бюджетом всё будет нормально. И вот мы его выбрали, бюджет рухнул, всем плохо. С кого спрашивать?

Народ будет голосовать, исходя из своих желаний, не имея ни малейшего представления о том, к чему это приведет. Ведь желания народа и благо народа в большинстве случаев не совпадают. Народ даже теоретически не может иметь представления о том, от чего ему будет хорошо, а от чего плохо. То есть любой демократический выбор есть выбор неквалифицированный.

Не могу удержаться от смеха, когда российская оппозиция требует честных выборов. Всё время хочется спросить: «А кто вам сказал, что в результате честных выборов мы будем жить лучше? Или вы согласны жить хуже, лишь бы выборы были честные? Экие вы, братцы, маньяки». (Здесь и далее в некоторых случаях я использую фрагменты из своей книги «Священная русская империя»)

Михаил Делягин, доктор экономических наук, пишет: «Что бы инвестировать нечто в завтрашний день, нужно отобрать это нечто у сегодняшнего потребления. Нормальный человек, ни бедный, ни богатый, на это не пойдет. И демократия традиционная, нормальная, в которой решения принимает именно этот человек, блокирует технологическое развитие, если нет прямой угрозы жизни». Такой грустный факт.

Итак, демократия – это власть неквалифицированного большинства, не имеющего ни малейшего представления о том, в чем его польза, и о том, как надо управлять государством. Демократия полностью исключает экономическое развитие. То есть сама идея демократии принципиально абсурдна. Но почему и зачем кому-то пришло в голову реализовать на практике этот чистейший абсурд? И почему тогда на Западе вот уже пару веков благополучно существуют демократические государства? Теоретически они даже появиться не могли, а они живут и благоденствуют.

Демократия существует только за счет того, что её не существует. Ни когда ни в одной «демократической» стране власть на самом деле не принадлежала народу, потому что она не может ему принадлежать. Попытка осуществить на практике демократическую идею в чистом виде тут же приведет к краху любое государство. Кому же на самом деле принадлежит власть в «демократических» государствах?

Любая демократия на самом деле есть плутократия. Демократия – это власть денег, особенно в эпоху информационных технологий. Образ кандидата для большинства существует только в информационном пространстве, а там можно создать любой образ, не имеющий ни какого отношения к реальному человеку, это всего лишь вопрос технологий, то есть вопрос денег, как правило – больших денег, которых нет ни у одного кандидата. Любой представитель власти обязан своей властью тому, кто дал денег на предвыборную кампанию, а не избирателям, соответственно он и будет служить богатым покровителям, а не народу.

Речь идет не о недостатках демократии, от которых можно избавиться, а о самой её сути, хоть и не декларированной, но необходимой для существования любого демократического государства. Любая, самая что ни на есть классическая демократия – это только власть денег и ни чего больше. Можно не использовать грязных технологий, можно не допускать ни каких фальсификаций, можно отодвинуть в сторону административный ресурс, но и в результате кристально чистых выборов ещё заметнее станет, что на выборах побеждают только деньги.

Современный исламский мыслитель Гейдар Джемаль писал: «Человек, который принадлежит к полюсу «абсолютного богатства», в современном мире не просто имеет деньги – он включен в смысловой луч истории, является участником проекта, определяющего содержание и назначение человеческой жизни». Вот почему весь современный мир признал превосходство демократической формы правления. Потому что всем современным миром правят богачи, правит капитал. Имея большие деньги, людей можно заставить поверить во что угодно, даже в такую глупость, что власть может принадлежать народу.

Но зачем финансовой олигархии для осуществления своей власти потребовалось использовать именно демократическую идею, то есть идею откровенно абсурдную? Для того, чтобы это понять, надо представить себе, как утверждалась современная форма европейской демократии.

До XVIII века в Европе власть принадлежала не денежным мешкам, а наследственной аристократии. Аристократы и сами могли быть богаты, но не богатство давало им власть, а происхождение. Они могли быть и бедны, но это ни сколько не уменьшало их власти. А рядом с ними жили ростовщики, ломбардцы или евреи, порою сказочно богатые, но они не только не имели ни крупицы власти, их и за людей-то ни кто не считал.

Нищий аристократ раз за разом приходил к ломбардцу занимать деньги, но это отнюдь не ставило его в положение зависимое от богача. Конечно, богач пытался протащить через аристократа свои интересы, и это ему иногда удавалось, иначе он и существовать бы не смог, но аристократ в любой момент мог заехать богачу в зубы со словами: «Ты меня достал». Нищий граф мог задолжать ломбардскому крезу целое состояние, при этом крез не получал ни какой власти над графом.

Так уж было сконструировано политическое пространство средневековья: богач – существо низшего порядка, скотина, которую стригут и доят пока не надоест, а когда надоест – режут. Почет, уважение и реальная власть совершенно не зависели от толщины кошелька. К богатству относились, как к чему-то постыдному и позорному. У аристократов было то, чего нельзя купить за деньги – происхождение.

Угадайте с трех раз, нравилось ли такое положение богачу? У него горы золота, а его и за человека ни кто не считает. На свои деньги он может купить пол Парижа, но даже для того, чтобы хоть на что-то повлиять в Париже, он должен лебезить, заискивать и раболепствовать перед графом, а граф его выслушает, да и пошлет подальше, и ни какие графские расписки, давно уже пылящиеся у него в сундуке, не помогут. Его сиятельство не бросишь в долговую яму.

Богачи хотели получить власть, чтобы править народом при помощи своих денег. Но как этого добиться? Не придёшь ведь в Лувр и не скажешь: я самый богатый, поэтому буду самым главным. Понятно, что разговаривать о смене власти можно только с одной категорией населения – с теми, у кого нет ни происхождения, ни денег, а это большинство населения любой страны. Народ может отобрать власть у аристократов и передать её богачам. Но на хрен это народу? Сегодня над голытьбой стоит граф, а если завтра его место займет ростовщик, голытьба от этого ни чего не выиграет, может даже проиграет. У графа – войско, без крови у него власть не отберешь, зачем народу проливать кровь ради богачей?

Вариант один: обмануть народ. Надо дать денег самым энергичным, красноречивым представителям народа, они пойдут к своим и скажут: «Мужики, давайте скинем всех этих королей и графов. Что толку в происхождении? Править должны не самые знатные, а самые лучшие. Кто именно? Да кого вы сами выберете, те и будут править. Может вот ты. Или ты. Власть должна принадлежать народу. Демократия называется».

И за всем этим маячит ехидная физиономия ломбардца. Он не может купить аристократию, но нет ни чего легче, чем купить народных вождей. Он скидывает аристократию руками народа, и власть теперь принадлежит ему – богачу. А демократические вожди кричат: «Теперь свобода, кого захотим, того и выберем». Но выбирают всегда только тех, кого назовут богачи. Ещё вчера нищие аристократы презрительно говорили с богачами, потому что не зависели от них, а богачи перед ними заискивали. Сегодня богач так же презрительно разговаривает с демократическим лидером, а тот перед ним заискивает, потому что зависит от него полностью. А богач больше не кланяется ни кому.

Такова общая схема происхождения современной европейской демократии, таков её глубинный смысл: уничтожение монархии и аристократии с целью захвата власти финансовой олигархией. Народ здесь используется исключительно в качестве тарана, как тупая, бессмысленная, полностью управляемая сила. Интересы народа – только ширма для интересов олигархии. До настоящего дня в этом ни чего не изменилось и измениться не могло. Мысль о том, что народ управляет сам собой при помощи своих представителей слишком идиотична, чтобы воплотиться на практике, а поскольку народ управлять не может, то ведь кто-то же должен управлять вместо него, и это миллиардеры. Скучно даже примеры приводить.

Невозможно без слез смотреть на то, как иные прекраснодушные интеллигенты ратуют за демократию. Ведь они же порою нищие, и что им за радость от того, что деньги правят всем?

А ведь в России есть глубокая демократическая традиция, и идет она не только от разночинцев. Юный аристократ Михаил Лермонтов писал про Новгород, «где вольности одной служил тот колокол на башне вечевой». Между тем, Новгородом правило исключительно «злато-серебро» в лице торговой олигархии. Кто больше заплатит, у того сторонники и будут громче всех кричать на вече. Посадница Марфа Борецкая, отстаивая «древнюю вольность», просто засыпала сторонников деньгами. Когда служат не князю, а сундуку с золотом, это и есть демократия. И ведь не один Михаил Юрьевич, а многие ещё аристократы поддались этому очарованию «вольности», влюбившись в обман. Почему? Да потому что они не жили в Церкви. Чуткая душа не может без святыни, и если теряет святыню истинную, то обретает ложную.

Теперь мы легко снимем следующее недоумение: толстосума очень сложно представить себе за разработкой новой политической модели. Не ломбардцы же придумали демократию. Всё правильно. Её придумали все эти Руссо, Вольтеры, Дидро иже с ними – свора безумных безбожников, для которых их безбожие было куда дороже денег. Тут мы выходим на удивительный факт: на протяжении всей человеческой истории торгаши постоянно сливаются в экстазе с безбожниками или с самыми отвратительными и темными проявлениями религиозности. Об этом мы ещё будем говорить подробнее, а пока ограничимся констатацией: демократию создали богачи в союзе с безбожниками. Их интересы поразительно и не случайно совпали.