Помоги проекту - поделись книгой:
В десятых годах века наметился некоторый перелом в общественном образовании в связи с запрещением приема на государственную службу людей без соответствующего учебного диплома. В Нижнем появились: две начальных школы, уездное училище и мужская гимназия, преобразованная из бывшего Главного училища. Открытию начальных школ предшествовало обследование, произведенное приезжим чиновником, установившим, что учителями являются семь членов церковных принтов, два мещанина, один чиновник, одна подпоручица и одна мещанка (всего 15), с общим числом обучавшихся у них группами и индивидуально детей — 86 человек. Именно эта цифра взята была в основание потребности города в школьном образовании.
Начальные школы прикреплялись к церковным приходам с местным священником как единственным, позднее главным преподавателем. История возникновения первых — Благовещенского и Ильинского городских училищ в Нижнем оказалась весьма длительной. Завести их надлежало непосредственно городскому самоуправлению. Кое-как градской голова купец Бородин провел постановление Думы о покупке мест и постройке домов для обеих школ. Сбор средств оказался несравненно более трудным. Хотя купцы и мещане постановили самообложиться по 60 коп. с рубля казенных сборов, но собираемые в течение двух лет деньги неожиданно нашли себе другое, более насущное применение — в содержании усиленных штатов Совестного и Сиротского судов. Второй сбор, пониженный до 30 копеек с рубля, доставил сумму далеко не достаточную для покупки домов, и если бы не пожертвование одним из купцов участка земли с домом, то вопрос о расширении нижегородского образования опять повис бы в воздухе.
Что представляли собой оба устроенные городом начальные училища, можно судить по одному из них — Ильинскому. В пятый год существования училища о здании составили обследовательский акт, гласивший: «В доме находятся три покоя и наверху маленькая комнатка. При доме стряпущая,[5] самая ветхая, погреб с надпогребницей, конюшня и амбар с ветхой кровлей. На дворе маленькая весьма ветхая пристройка для помещения скота. При оном доме состоят два огорода с ветхими заборами… Смотритель занимает своей квартирой самую большую и лучшую часть училища, а для класса оставил тесную и холодную комнату». Классное оборудование училища укладывалось целиком в семь параграфов официальной описи: 1) образ св. Александра Невского, 2) стол для учителя, 3) стул для него же, 4) два стола для учеников, 5) четыре скамьи для них же, 6) черная доска для показания арифметики, 7) колокол для звонка. В следующей описи 1830 года (первая — относится к 1819 году), кроме вышеуказанных семи номеров, числится еще восьмой — «кочерга железная с деревянной рукояткой». Наконец, в 1836 году, через двадцать два года существования училища, появляется в годовом отчете и долгожданный номер девятый — «в декабре приобретены стенные часы».
Учебных руководств и пособий вплоть до 1822 года училище никаких не имело. В этом году попечитель училища — Казанский университет прислал несколько экземпляров «Нового Завета на славянском и русском языке» и «Псалтырь» на русском языке, всего на сумму 25 рублей 25 копеек.
Через два года, в 1824 году, училищный отчет констатирует, что «училище как ученической библиотеки, так и других пособий, кроме Нового Завета и Псалтыря, не имеет». В течение следующих шести лет приобретен лишь «Устав учебных заведений».
Второй ступенью нижегородского народного образования было уездное училище. Оно наполнялось, главным образом, детьми канцелярских служителей и мелких чиновников, стремившихся определить свое потомство возможно скорее на место писаря в канцелярии, хотя бы и с самым ничтожным жалованием, но с правом на чинопроизводство. В случае неспособности к «уездной» науке, их определяли «по торговой части» на выучку к купцам. Губернская гимназия начала свое существование с марта 1808 года. Задачей ее, по мысли законодателя, являлось приготовление юношества в университет и «преподавание наук, хотя и начальных, но полных в рассуждении предметов учения тем, кои, не имея намерения продолжать оные в университете пожелают приобрести сведения, необходимые для благовоспитанного человека».
Прием в гимназию стал всесословным. Дворяне не хотели отдавать своих сыновей в такое учебное заведение, где они могли сидеть рядом с их же крепостными и вольноотпущенниками. В первые же годы существования гимназии нижегородское дворянство ходатайствовало, чтобы при ней был устроен особый «благородный пансион», в роде того, какой имел Московский университет. Дворяне писали в прошении: «дети крепостных и разночинцев крайне неопрятны и на сидящих рядом с ними дворянских детей переползают известные насекомые, столь обыкновенные на детях низшего сословия». В просьбе дворянам отказали, но все же постановили: «чтобы сделать отличие благородным детям, то во время ученья в классах, можно сажать их особо на правой, а прочих на левой стороне; до начатия ученья, чтобы они не имели сообщения, держать их в особых классах». Дворян это не удовлетворило, и позднее они все-таки добились в Нижнем для своих детей особого «благородного пансиона».
Всесословность обучения в гимназии отнюдь не гарантировала возможности прошедшему полный курс избрать в дальнейшем любую дорогу. Учащемуся из податных сословий трудно было не столько получить образование, сколько затем добиться права посвятить себя научной или преподавательской деятельности. Для этого требовалось уволиться из сословного общества, к которому он принадлежал, что не всегда удавалось. Мещанин Яков Уткин, блестяще окончивший курс наук, не мог собственными силами добиться увольнения из сословия в течение почти двух лет. На ходатайство за него магистрата, мещанское общество возражало, что «Уткин не только обучался, но и показал довольные в науках успехи, следовательно мещанское общество посему и почитает его в своей среде быть для просвещения весьма необходимым». За этой превыспренной тирадой скрывалась боязнь отпустить сочлена, за которого пришлось бы платить его долю податей. Напрасно магистрат внушал мещанам, что «удерживание помянутого Уткина в мещанстве преграждает токмо путь ведущий его на степень благополучия и не может быть одобряемо, ибо человек должен терять свое счастье». Безуспешно уговаривал мещан и губернатор Руновский. Мещанское общество стояло на своем и сдалось на просьбы Уткина только после гарантии исключения его совсем из подушного оклада. В другом случае мещанин Константин Петров был уволен из общества для преподавания в той же губернской гимназии лишь после взноса податей вперед за все годы до новой ревизии.
Глава четвертая
Десять первых лет XIX века Нижний Новгород вместе со всей страной остро чувствовал тяжесть почти непрерывных войн. В эти годы России пришлось испытать: «кровавую войну» с Францией (1805–1806), повлекшую тяжелые жертвы людьми; «бескровную войну» с Австрией (в единственном сражении убито 2 казака и 2 офицера), потребовавшую, однако, весьма сильного финансового напряжения, и третью — «бездымную войну» (полное отсутствие сражений и выстрелов) с Англией.
Июнь 1811 года ознаменовался громадным пожаром, истребившим юго-западную часть города. В конце августа на небе появилась редкая космическая гостья — комета. «Небесная странница» темнокрасного цвета с длинным веерообразным хвостом была видимой ежевечерне на севере, подвигалась в течение ночи к востоку и исчезала после появления утренней зари.
Суеверные люди видели в комете мрачное предзнаменование. «Быть войне», — говорили горожане. Газеты не были частыми в Нижнем, новости узнавались от единичных газетных подписчиков, на обязанности которых лежало знакомить с событиями всю городскую публику. «Петербургские ведомости» — единственная газета, имевшая право печатать сообщения из-за границы, приходила в Нижний два раза в неделю. Обычно «Ведомости» служили для узко-специфической цели: они осведомляли местных дворян-землевладельцев о торгах на продажу просроченных по залогу имений.
Весть о вступлении Наполеона в пределы страны пришла как-то внезапно. Обнародованный 17 июля манифест призывал народ к защите отечества.
Нижегородцы, как и двести лет перед этим, проявили взрыв патриотического чувства и готовность отдать все силы для изгнания дерзкого врага из пределов родной земли.
На окраинах города и в пригородных деревнях рылись канавы и спешно вколачивались в землю сошки с перекладинами, на которых раскладывались копья и рогатины. Вокруг селений воздвигались заборы с заставами и сторожами в шалашах. На околицах устанавливались взятые у богатых помещиков старинные чугунные пушки, употреблявшиеся для салютов в семейные праздники. Около казарм собирались группы людей, распевавшие неизвестно кем сложенную песенку:
В двадцатых числах августа нижегородцы узнали тяжелую весть об оставлении русской армией Смоленска. Толковали о возникших еще в начале кампании неурядицах и разногласии в русском командовании. Осторожного, медлительного главнокомандующего Барклая де Толли презрительно переиначили в «Болтай, да и только».
Зато последовавшее назначение Кутузова вызвало в городе ликование, и на нижегородских улицах послышались новые задорные куплеты:
Течение военных событий показало, что одной регулярной армии недостаточно, и выяснившаяся серьезность положения заставила правительство прибегнуть к созыву государственного ополчения, «долженствовавшего [по тексту манифеста] образовать вторую ограду внутри страны в дополнение к первой». Сбор ополчения произошел импровизированным порядком и коснулся разнообразных слоев населения, как свободного, так и подневольно-крепостного. Первые назначались в общевойсковые части, из вторых образовали особое местное формирование.
Нижегородское дворянство, собравшись 25 июля по случаю ярмарочного времени в Макарьеве, постановило добровольно отдать в ополчение по 4 человека с каждой сотни имевшихся у них крепостных. На 1 января 1812 года в Нижегородской губернии числилось за помещиками и заводчиками людей и крестьян всего 323 206 душ, из которых надлежало выделить в так называемое нижегородское дворянское ополчение 12 923. К октябрю «жертвенников» (так прозывались будущие ополченцы) собралось более 12 тысяч человек. В патриотическом энтузиазме подавляющей части нижегородцев растворились единичные случаи проявления эгоизма со стороны части помещиков, лишь подтвердившие пословицу «в семье не без урода».
Помещик Шайдаков заявил, что он владеет всего 13 людьми и если из них возьмут одного, то «как же остающиеся сумеют прокормить своего хозяина?..» Другой нижегородский помещик уклонился от поставки потому, что «купил для этой цели людей у соседа, но тот медлит с их доставкой»… Нашлись такие поставщики, которые старались спихнуть в ополчение людей похуже, больных или строптивых нравом, словом — нежелательных в хозяйстве.
Собранные люди, составившие пять пехотных полков, получили своеобразное обмундирование. Костюм ратника состоял из рубашки с косым воротом, длинного кафтана с кушаком, овчинного полушубка, смазных сапогов и фуражки, снабженной крестом ополчения. Ратников не приводили к присяге, не брили. Последнее обстоятельство дало впоследствии французам повод прозвать русских ополченцев «бородатыми воинами».
Больших трудов стоило укомплектовать ополчение командным составом. Молодежь давно уже была вся в действующей регулярной армии, и для ополчения оставлялись добровольцы из пожилых или отставных военных, состоявших на гражданской службе.
Одновременно с набором людей производился сбор денежных средств. Серьезность момента заставила нижегородцев почувствовать себя истинными потомками славного предка — бессребренника Козьмы Минина. Начало денежному ополченскому фонду положили пожертвования, внесенные городским головою и видными местными купцами.
В дальнейшем сбор пожертвований принял своеобразную форму. В помещении магистрата, где обычно собиралось купечество и мещанство, поставили столик с листом белой бумаги и пригласили присутствующих к добровольным жертвам. Губернатор Руновский сам подавал перо лично каждому и благодарил жертвователя крепким рукопожатием.
В течение нескольких часов лист покрылся подписями. Не обошлось при этом и без характерного в купеческой среде состязания — «перешибить конкурента». Сто рублей; «еще сорок рублей». Петр Маслов — двести рублей; «еще сто рублей» и т. д. Однако этих пожертвований оказалось недостаточно, и нижегородцы постановили произвести дополнительную процентную раскладку: купцам — внести четверть процента капитала, мещанам и цеховым — по рублю с каждого. При подсчете оказалось, что в Нижнем имеется: купцов трех гильдий — 597, мещан — 2439, цеховых — 181 человек. С них собрано около 20 000 рублей.
Восьмого ноября ополчение выступило в поход. Покидая город, ратники пели:
Вместе с нижегородцами отправлялся на войну башкирский конный полк, сформированный в Нижнем из уроженцев Оренбургской губернии. Башкиры впервые в 1812 году привлекались к регулярной службе. Инициатор этого решения, военный министр, писал высшему командованию: «башкиры по своей природной склонности к военным упражнениям и навыкам способны к казачьей службе и могут быть употребляемы с пользой против неприятеля». О вооружении их было постановлено: «оставить употребляемое ими, кто чем может и навык употреблять». В результате весь полк имел на вооружении сабли и… луки. Живописный вид всадника в халате, с луком в руке, с колчаном стрел за спиной создал неповторимый во всей русской армии облик воина давно прошедшего времени и послужил поводом заграницей к кличке — «les amours du Nord» (амуры севера).
Путь ополчения лежал через Муром, Рязань, Орел — на Украину. Оттуда ополченцы с действующей армией отправились за рубеж. Нижегородцы побывали в Варшавском герцогстве, Силезии, Богемии, Пруссии, Саксонии. В конце октября 1813 года участвовали в бою у Рейхенберга. 1 ноября брали приступом саксонскую столицу Дрезден и везде показали себя достойными сынами родины.
Глава пятая
С каждым месяцем война и сопутствовавшие ей события все сильнее и сильнее накладывали свой отпечаток на общественную жизнь Н. Новгорода. Часть московских учреждений и жителей переехала в Нижний. Имущество переправлялось на баржах по рекам Москве и Оке.
Нижегородский кремль увидел в своих стенах казначейство с его золотым запасом, московский сенат, государственные архивы, почтамт. Старинные, видевшие еще Ивана Грозного, нижегородские башни приняли в свои недра столичные ценности и документы, а нижегородская казенная палата и другие присутствия разместили у себя московских чиновников.
Незадолго до вступления Наполеона в Москву было решено и университет перенести тоже в Нижний. На восьмидесяти подводах отправились 29 августа, вместе с научными коллекциями и приборами, ректор Гейм, одиннадцать профессоров, студенты, оказавшиеся в наличности (время было вакационное), и гимназисты приуниверситетской академической гимназии. Ученый транспорт двигался сухим путем и очень медленно. В Нижний прибыли в двадцатых числах сентября… В дороге профессора издержались, обносились, изголодались. Некоторые обнищали до того, что в Нижнем не в состоянии были нанять себе квартир и ютились из милости у местных сердобольных чиновников и учителей. Двое старых профессоров — математик Перелогов и словесник Черепанов по вечерам в глубокие сумерки сами носили с Волги ведра воды на палке. Университет пробыл в Нижнем почти целый год.
Наплыв в Нижний частных лиц — москвичей начался с октября. Уезжали из Москвы по трем направлениям: северному — на Ярославль, южному — на Тулу и восточному — на Нижний Новгород. Большинство устремилось именно сюда. В Нижнем поселились самые знатные семьи московской аристократии: Римские-Корсаковы, Архаровы, Оболенские, Муравьевы, Дивовы, Кокошкины. Они привезли с собой капиталы, привычку к шумной рассеянной жизни, последние моды и крупную карточную игру. Тихий и скромный городок на время сильно взбудоражился.
Начались непрерывные праздники и балы у гостеприимного вице-губернатора Крюкова. Не только в домах, но и на улицах, даже в церквах за богослужением непрерывно слышалась французская речь. И даже при патриотических вспышках ругали врага… на французском языке! Постоянным местом гулянья стала Благовещенская площадь, заставленная дорожными каретами москвичей, тут чуть ли не ежедневно можно было «столичным нижегородцам» встречать новых приезжих родственников или знакомых.
Низшее городское население по-своему ощутило влияние Москвы. В народе ходили привезенные москвичами в большом количестве лубочные картинки — карикатуры, из которых исключительный успех завоевала «Как ополченцы Гвоздила и Долбила француза гвоздили и долбили», с двойной надписью: «Вот тебе, мусье, раз, другой — бабушка даст!» и «Не дадимся в обман, не очнешься, басурман!».
Из приезжих «разного чина и звания» выделился довольно большой кружок литераторов, регулярно собиравшихся в доме местного старожила Аверкиева близ Сретенской церкви.
Душой кружка был Н. М. Карамзин, создатель «Истории государства Российского». Он писал в Нижнем главы своего труда, относящиеся к «смутному времени» 1611–1612 года. Маститый историограф, любовавшийся из окон аверкиевского дома на нижегородский кремль, вспоминая при этом Москву, занятую неприятелем, любил повторять окружающим: «попомните, друзья, мое слово — Наполеон пришел тигром, а уйдет зайцем!».
Ежедневным посетителем и собеседником Карамзина являлся издатель «Русского вестника» С. Н. Глинка. Горячий патриот и неутомимый пропагандист всего истинно-русского, национального — в одежде, пище, языке, ученье, Глинка мечтал продолжать в Нижнем издание своего журнала для борьбы с «западным супостатом». Бойкий на язык, Глинка после поражения французов под Тарутиным, пустил в обращение остроумный каламбур о Наполеоне, якобы сказавшем по адресу Кутузова: «Та routine m’a dérouté», т. е. «твой опыт [„та рутин“] сбил меня с толку».
Из поэтов чувствовал себя в Нижнем, как дома, сын лукояновского помещика, владельца села Болдина — Льва Пушкина — известный Василий Львович Пушкин. Балагур, острослов, поклонник всего парижского, Василий Пушкин скоро стал любимцем всех нижегородских салонов. Он увеселял общество фарсами, «провербами» — пословицами, шарадами и экспромтами, особенно отличаясь в молниеносном подборе рифм. Каждое событие своей жизни любил излагать в стихах. По приезде в Нижний тотчас же писал своему приятелю К. В. Дашкову:
Немногим уступал в популярности В. Л. Пушкину К. Н. Батюшков. Раненный многократно еще в предыдущую войну, поэт приехал с семейством аристократки Е. Ф. Муравьевой и сначала долго лечился. К его нижегородскому проживанию относятся: знаменитая «Разлука» —
и не менее известное, поэтическое описание своего болезненного состояния:
В июне 1813 года Батюшков несколько восстановил свое здоровье, возвратился к своим боевым товарищам и вместе с ними вступил в Париж.
Любопытны были и другие члены литературного кружка.
Ю. А. Нелединский-Мелецкий, автор многих русских песен, в том числе «Выйду ль я на реченьку», представлял собой образец барина «екатерининских времен», ходил постоянно в прусском камзоле, в пуклях с косой, посыпанной пудрой. Ленив был настолько, что, сложив стихи, не мог заставить себя записать их. Если при этом не случалось постороннего, кто мог занести стихи на бумагу, то они навсегда пропадали для потомства. Алексей Михайлович Пушкин, дальний родственник Василия Львовича, был, наоборот, живой, как ртуть. Театрал, переводчик Мольера, записной спорщик и «хват на все руки», А. М. Пушкин пристрастился в Нижнем к карточной игре, организовал ежедневный «банк» и выиграл за время нижегородского «сиденья» около десяти тысяч рублей.
Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, писатель по педагогическим вопросам, пропагандировал в Нижнем знаменитый «Трактат о воспитании» Локка. Своеобразные педагогические взгляды Муравьева, выдвигавшего на первый план изучение древней классики в ущерб физико-математическим наукам, вызвали в обществе обширную полемику, насмешки и эпиграммы:
Москвичами не ограничивался круг приезжих людей в Нижнем. Значительное число лиц самых разнообразных категорий попало на волжские берега не по своей воле.
Вскоре после разгрома французской армии, в Нижний начали прибывать из Москвы группы пленников. Обыватели впервые увидели настоящих врагов, бледных, изнуренных, жалобно произносивших на ломаном языке два известных им русских слова: «хлеба! соли!». По случаю зимнего времени было приказано выдавать пленным офицерам овчинные шубы, а солдатам — полушубки. Городское население относилось к пленным гуманно, на их прокорм затрачивалось больше, чем ассигнованный казной на сутки — пятачок.
Прекратились военные действия на рубеже 1813–1814 годов. Но нижегородцы по-настоящему ощутили конец войны лишь в апреле последнего года, когда вернулись домой ратники ополчения. Из тринадцати тысяч человек налицо осталось немного больше половины.
В народе начались толки «о воле». Был характерный случай в Нижнем, еще до окончания войны. Дворовый человек помещика Доможирова — Петр Иванов в трактире Кокорева на Покровке говорил окружавшим его собутыльникам, что «их скоро освободят от крепостной зависимости, что господские крестьяне оброку платить не будут, а дворовые будут вольны…» Петр Иванов был схвачен и ускоренным судом 8 октября 1812 года приговорен к битью кнутом, вырыванию ноздрей до кости и к ссылке на тяжелую работу в Нерчинск.
После войны такие настроения нижегородских крепостных еще более усилились. В начале 1815 года нижегородский губернский прокурор Николаев донес министру юстиции, что «в Нижнем появились разглашатели пустых новостей насчет освобождения всех крестьян от власти помещиков с присовокуплением слов, оскорбительных для государя». 12 марта канцелярский чиновник Снежницкий рассказывал у себя в присутствии, что, как он слышал на базаре, «государь уже приказал отобрать всех помещичьих крестьян в казенное ведомство».
В начале апреля того же года нижегородский губернатор арестовал приехавшего из Петербурга с капитаном Любанским дворового человека Дмитриева. Дмитриев распространялся о даровании всем крестьянам вольности и прибавлял, что об этом уже читан был манифест в Казанском соборе. Дмитриев был наказан тридцатью ударами плетей и отдан в солдаты. Из этого видно, какое шло брожение умов среди нижегородского населения. Правительство не скупилось на репрессии, но брожение не уменьшалось.
Глава шестая
По истечении пяти лет после войны ярко обнаружился наступивший перелом в настроении Александра I, окружившего себя советниками типа Аракчеева, Голицына и архимандрита Фотия. Сравнительный либерализм первых лет царствования сменился черной реакцией мистического оттенка. Повсюду возникали отделения пресловутого международного Библейского общества. Такое отделение общества появилось с 1818 года в Нижнем Новгороде, заручив в число своих членов губернатора, архиерея, предводителя дворянства и других самых влиятельных и авторитетных лиц.
В это время была произведена постройка женской монашеской обители, названной позднее Крестовоздвиженским девичьим монастырем. Инициатором постройки была молодая аристократка Дарья Михайловна Мартынова, сестра упоминавшегося ранее откупщика С. М. Мартынова. По желанию Дарьи Мартыновой — в монашестве «сестры Дорофеи» — монастырь носил полусветский характер. Центральный храм окружали двухэтажные корпуса келий с балконами для отшельниц, не желавших абсолютного удаления от «грешного мира».
К этому времени относится небывалое до того происшествие, взбудоражившее спокойную жизнь купцов и мещан: 19 мая 1821 года застрелился восемнадцатилетний купеческий сын Дмитрий Самочернов. И ранее купечество знало самоубийства, — но все они происходили на банальной основе: неудачные торговые дела и связанное с ними разорение. Но дела Самочерновых шли хорошо. Причиной смерти был протест пробудившегося сознания против гнета окружающей среды. Брат самоубийцы в своих показаниях писал следователю: «…покойный занимался более чтением разных сочинениев книг, из чего и полагаю причину его смерти — каковое, либо по молодости лет помрачение ума, а не ожесточение к чему-нибудь…»
Можно упомянуть еще о случившемся близко к тому времени крахе нижегородского купца Михаила Ветошникова, задумавшего торговать в своей лавке, кроме одежды и обуви, еще и печатной литературой. В числе описанных для аукционной продажи с молотка принадлежавших ему товаров оказались в довольно большом количестве книги: «Путешествие Вальяна», «Правосудный судья», «Поваренный словарь», «Новый пересмешник», «Нефелогия»,[6] «Рыцарские добродетели», «Плачевное следствие» и т. д., очевидно не находившие, несмотря на заманчивые заглавия, достаточного спроса среди нижегородского населения.
В Нижнем существовали: смирительный дом — «для ограждения общества от великих предерзостей, добронравие повреждающих», «работный дом» — для заключения осужденных за кражи, грабежи, мошенничества, и «кордегардия» для содержания в чем-либо провинившихся лиц благородного Звания.
Попытка облегчить положение узников осуществилась в форме переустройства нижегородских тюрем на новый лад. За городом на всполье выстроили тюремный «замок» — здание в английском средневековом стиле с круглыми башнями по бокам. «Замок» символизировал собой идею гуманного отношения к заключенным, которых за двухаршинными стенами и коваными решётками можно было держать теперь без колодок и цепей.
Другим начинанием нижегородских «филантропов» была забота о судьбе «подкидышей». Инициаторы доказывали необходимость «призрения жертв слабости человеческой, несчастно рожденных детей обоего пола, а также сирот, отторженных от недр родительских». С другой стороны, начальство против этой затеи ничего не имело, от себя соболезнуя о «невинных бесприютных жертвах заблуждения, кои без благодетельного попечения могли бы потерять свое существование». В 1825 году на Ильинке появилось здание первого в Нижнем детского воспитательного приюта.
До начала XIX века в городе вообще не было больниц, кроме военного госпиталя и двух небольших «лечебных покоев» при Печерском и Благовещенском монастырях. Лекари, — один городовой от казны и два-три вольнопрактикующих из отставных военных… «которые, хотя к полевым службам не в состоянии, но точию к использованию больных еще способны», ходили к заболевшим обывателям на дом. А чаще всего население обращалось к «женкам-лекаркам» (официальный термин, употреблявшийся администрацией). Какую помощь оказывали лекарки населению, можно судить по перечню употреблявшихся ими снадобий: «масло раковое, составное с суриком, красный мышьяк, он же разжелчь; катапация — жестокое слабительное; желтый мышьяк с неаполитанской желчью; масло зеленое с яром; хрусталь толченый с белым мышьяком; елексир русский, он же пострелная водка; жимолостная настойка; бобковая мазь с корритманом (сорт мышьяка)»…
К концу первого пятилетия XIX века в Нижнем, подле склона к Ковалихинскому оврагу, появилась «первая партикулярная больница», давшая безымянной до того улице название — Больничной. Городское попечительное о богоугодных заведениях начальство с помпой отпраздновало окончание сооружения двухэтажного больничного здания на 30 коек. Через пять лет больница перестала сполна удовлетворять потребности в лечении. Лишь в 1825 году на усадьбе Мартынова возникла вторая — «Мартыновская» лечебница.
На исходе второго десятилетия в жизни Н. Новгорода произошло крупное событие, наложившее отпечаток на весь быт города.
Ярмарка «у старого Макария», истребленная в 1816 году пожаром, перестала существовать. Канцлер Румянцев и граф Аракчеев решили не возобновлять «всероссийское торжище» на старом месте, а перенести его в Нижний Новгород. Первый из них, обосновывая свое решение, докладывал царю: «ярмарка от Нижнего Новгорода многим в нуждах своих приспособится и не трудно то предсказать, что сей город оною возведен будет на степень третьей государственной столицы». Первоначально место постройки ярмарочных зданий намечалось в нагорной части города между Печерской слободой и селом Высоковым. Предположение не осуществилось по трем причинам: поднятие товаров на гору затруднительно; водопровода на горе нет, а устройство его стоило бы не меньше десяти миллионов рублей; Волга, меняя русло, все дальше отходила от горы (через пятьдесят лет здесь образовались громадные пески).
Вопрос разрешил назначенный строителем ярмарки инженер Бетанкур, избравший пологое место на мысу у слияния Оки с Волгой.
Ему поручили выстроить Главный дом и другие новые здания на Нижегородской ярмарке.
1822 год был первым годом торговли в новых корпусах. Середину ярмарочной территории занимал двухэтажный Главный дом с широким проездом под средней частью для экипажей. Главный дом окружало несколько рядов каменных лавок, число которых доходило до 2500. Посредине Ярмарки проходил в виде буквы «П» водяной канал, предназначенный Бетанкуром для подвоза товаров.
Под всей территорией Ярмарки была устроена канализация для спуска сточных вод, состоявшая из соединяющихся между собой галерей с постоянно текущей водой. Нижегородская канализация была первой не только в России, но и во всей Европе (в Париже канализация появилась на несколько лет позднее).
Через Оку был устроен вместо примитивного наплавного — большой «двухэтажный» мост. Восемь баржей-плашкоутов, покрытых глухими палубами, имели распорки, поддерживавшие мостовые площадки, которые соединялись в своем верхнем строении в общий непрерывный путь. Этот мост, длиною в 350 сажен, шириною 8 сажен, на ночь разводился для прохода судов.
Ярмарка функционировала два месяца в году. Подъем ярмарочных флагов происходил ежегодно 15 июля, но подвоз товаров начинался обычно много ранее. Китай доставлял чай и чесучу; Бухара — хлопок; Персия — шелк, жемчуг и сушеные фрукты; Турция — кофе, деревянное масло и табак; Западная Европа — сукна, краски, вино, сахар, предметы моды и роскоши; отечественные купцы привозили железо, мыло, рыбу, кожу, меха, стальные изделия. На целых 60 дней заречная часть Нижнего превращалась в интернациональный городок. Из двухсот тысяч людей, успевавших посетить за этот период ярмарочный торг, около половины составляли иностранцы-азиаты, вносившие в ярмарочную жизнь свой национальный колорит: говор, одежду, еду, музыку и проч. Разноплеменность придавала «торжищу» сказочно-живописный характер.
Раз навсегда установленный порядок определял течение жизни для всех приезжих: днем — торговля, вечером и ночью — веселье.
Развлеченья носили незамысловатый характер. Близ Главного дома для «чистой» публики показывались в нарядных киосках «лубочные комедии» и европейские новинки, вроде «кинематозографических и механических представлений г-на Маджио из Венеции». Для публики «попроще» имелись кукольные панорамы и балаганы с «фантасмагориями».[7] Серому люду предлагалось катанье на каруселях, показывали канатных плясунов, фокусы-покусы и дрессированных сергачских медведей.
Ярмарка дала колоссальный толчок развитию торгово-промышленной жизни города, создав исключительные условия для его роста и увеличения заработков населения. Нижний Новгород приобрел значение внутреннего порта государства, и уже в 30-х годах века получила всеобщее признание формула: Петербург — голова России, Москва — сердце России, Нижний — карман России.
Глава седьмая
Ярмарка 1820 года ознаменовалась сенсацией. Первую партию астраханской рыбы доставила невиданной формы «расшива с печкой». Судно принадлежало уральскому заводчику Всеволожскому, построившему на своем Камском заводе за два года перед этим первый на Волге пароход. Впрочем, названия «пароход» тогда еще не существовало. Паровые суда, построенные Бердом в 1815 году в Петербурге и совершавшие рейсы между столицей и Кронштадтом, носили названия стимботов и «пироскафов». Наименование «пароход» впервые пущено в обращение осенью 1820 года русским адмиралом Ракордом. Первый волжский пароход имел внешность малого морского судна.
Это было неуклюжее сооружение, проходившее против течения четыре версты в час, что в тогдашних условиях казалось баснословной скоростью. Длинная узкая труба посредине корпуса, непрерывно испускавшая снопы искр, наводила панику на суеверных жителей прибрежных сел, наблюдавших «самодвижущуюся баню».
Новинка вызвала подражания. Через два года появились сразу четыре парохода подобного устройства, спущенные на реке Мологе купцом Еврепновым в компании с Бердом. Одновременно на Оке совершал рейсы пароход, построенный предпринимателем Сомовым на Выксунском заводе, целиком из русских материалов. Все эти пароходы не получили широкого распространения. Глубокая осадка затрудняла ход на мелких местах, а частые аварии требовали починок в специальных мастерских, которых не было. Здесь сказались тогдашняя русская техническая отсталость и консерватизм царского правительства. В 1829 году, т. е. через десять лет после появления новинки, все восемь имевшихся на Волге пароходов неподвижно покоились на якорях в Нижнем, предназначенные к продаже на слом… Это было в то время, когда на Волге ходили, гремя шестернями, неуклюжие коноводки, да надрывались в тяжелом труде бурлаки. Понадобилось в дальнейшем еще целых пятнадцать лет, чтобы пароходы завоевали прочное место на русских реках.
Хроника почти всех провинциальных углов России того времени отмечала наличие какой-либо местной «знаменитости» — человека, изумлявшего окружающих богатством, причудами, пороками, а иногда и преступлением.
Нижегородская губерния имела такой «раритет» в лице князя Георгия Александровича Грузинского. Знатность рода (потомок владетельных грузинских домов), влиятельное служебное положение (губернский предводитель дворянства) соединялись в нем с колоссальным богатством (владелец села Лыскова и десятков других сел и деревень).
Поделиться книгой: