Лучший друг

Андрей знал, что лучше сейчас сделать все по правилам, чтобы не давать им возможности злиться. Он медленно подошёл к крыльцу своего дома, поставил пакеты на землю, повернувшись лицом к двери и боком к процессии, так создавалось впечатление, что он действительно ждёт кого-то, и может спокойно, озираясь по сторонам, рассматривать все происходящее у соседнего подъезда.

Пришедшие на похороны выглядели задумчивыми и услужливыми. Весь их вид говорил об одном: «Да, вот так вот бывает». Одни действительно переживали смерть этого человека, другие копировали тех, кто переживал, перенимали общую тональность скорби, а третьи — были напуганы самим фактом смерти. Ведь если человек смертен — значит, каждый из них, стоящих сейчас у гроба, тоже, получается, смертен. На последних Андрею было смешнее всего смотреть. Они вроде как и отвлекались периодически на какие-то разговоры, но как только натыкались взглядом на этот проклятый ящик, заметно бледнея, хмурили брови и замолкали. Эти обычно начинали прощаться ещё до кладбища, извиняясь, что не смогут присутствовать на поминках, потому что заболела дочка или что-то ещё серьёзнее. Они даже не пытались притворяться.

Были и такие, которые, как и Андрей, на похоронах чувствовали себя гораздо комфортнее, чем в обычной жизни. Это такие любители катастроф. Им комфортно, когда случается беда или трагедия какая-нибудь.

Попадались и такие, кому на самом деле просто на все наплевать, на похоронах они сразу же натягивают маску трагического поддакивания, да так и ходят, как будто повторяя всем своим видом: «Дааа, ужас-ужас…». А сами, отойдя в сторонку, ржут над чем-нибудь или спокойно обсуждают вчерашнюю комедию «после новостей» по ОРТ.

Андрей любил стоять и подолгу смотреть на такие сборища, а когда процессия трогалась, обегал её задними дворами соседних домов, чтобы снова глянуть в лица друзей и родственников покойника, бредущих следом за гробом.

* * *

Андрей аккуратно, словно пума в ночных джунглях, с горящими глазами спустился по лестнице вниз. Прислушался. На мгновение перестал быть собой и слился с этим влажным тёплым воздухом, пахнущим бетоном и песком.

Когда он так глубоко «погружался», то чувствовал звук тишины. Он как будто растворялся в этом месте.

«Никого», — успокоился он и аккуратно двинулся дальше.

В абсолютной тьме точным движением он нащупал рубильник и включил его. Загорелись и еле слышно загудели лампы, установленные на уровне его поясницы. Размести он их наверху, на потолке, свет сильно раздражал бы его.

Стены были грубо зашпаклёваны и покрыты какой-то белёсой эмалью, которая, даже будучи ещё в банке, выглядела грязно, а уж на подвальной стене создавала ощущение сильнейшего неуюта, словно это стены специально были выкрашены под цвет боли, которой был насыщен подвальный воздух.

Как только загорелся свет, откуда-то из соседнего помещения послышался сначала то ли свист, то ли бульканье, а затем — еле слышный стон. Существо, издававшее его, не звало на помощь, не просило пощады, это был просто стон, желавший быть услышанным. Стон, который не хотел снова раствориться в безумии чёрной пустоты, оставшись с самим собою наедине.

— Кххх… Кхххх… Это… это ты? — произнёс сиплый и дрожащий голос.

«Он жив. Он по-прежнему жив. Мой друг по-прежнему со мной. Как же это замечательно. Как замечательно… Он здесь. Мой друг».

— Да, это я, — с облегчением ответил он.

Андрей двинулся из маленького помещения в соседнее, большее по размерам. Там стояли шкафы, большой промышленный холодильник, стол. Инструменты на стенде, отвёртки, дрель, мотки проводов. В соседнем углу виднелся стол, заваленный медицинскими книгами и справочниками. Справа от стола располагались полки с различным медицинским оборудованием, отсосы, скальпели в металлической тарелке, смотанные пластиковые трубки, бинты в пластиковой коробке. Слева — в стеклянном шкафу лежали медицинские препараты на нескольких полочках, ампулы и пузырьки разной величины, упакованные шприцы и иглы.

— Акххх… Акххх… Акххх… — снова донёсся хрип из комнаты.

Андрей не торопился, наслаждаясь предчувствием скорой встречи с другом. Он открыл электрический щиток и тщательно осмотрел его на предмет влаги или попавших туда насекомых, затем закрыл, потёр руки и вошёл в комнату, в которой слышалось чьё-то хриплое и тяжёлое дыхание…

* * *

Выпал первый снег. Коля умер. Белку запорошило снегом, и тревожить её не хотелось. Все снова казалось бессмысленным, пустым и безжизненным.

Родители постоянно ругали, презирали и избегали его. Как будто они ему не родные люди, а Андрей достался им в наказание, и они об этом знают, но ему говорить нельзя, поэтому просто живут вместе с ним и давятся от злости каждый раз, когда его видят.

Это не расстраивало Андрея, а, скорее, давало пищу для размышлений. С возрастом он научился понимать многие человеческие чувства: злость, радость, обиду. И даже стал понимать причину этих чувств, но в чем именно была причина невероятной озлобленности родителей на него, он так и не понял.

Андрей любил подслушивать разговоры чужих родителей с детьми. Чем именно они его привлекали — он не мог сформулировать. Может быть, его завораживали тёплые, человеческие интонации, каких он никогда не знал.

У него были даже свои любимые пары. Например, Аня и её мама, высокая темноволосая женщина. Эти ему нравились больше всего. Мама всю дорогу без умолку расспрашивала дочь обо всем, что произошло за день. Что Ане понравилось, что нет? Что запомнилось? Удивляло то, что она не спрашивала об оценках, не поучала её, как любят делать это взрослые, а просто спокойно с ней болтала. Как правило, Андрей шёл за ними почти до самого дома.

— У тебя такая хорошая мама, — сказал Андрей, как-то раз оказавшись рядом с Аней в очереди перед столовой.

— Что? — насторожилась девочка.

— Она… очень хорошая. Я бы хотел, чтобы твоя мама была моей. Я вчера весь вечер представлял это, — затараторил он, приняв её насторожённость за интерес и разрешение пооткровенничать. — Было бы замечательно, если бы мы втроём, держась за руки, шли домой и болтали бы.

— Я тебя видела, — так же напряжённо ответила она. — Мама говорит, что ты странный чудик, — отрезала она и отвернулась к подружке.

— А это плохо или хорошо? — поинтересовался Андрей.

— Да отстань ты уже, придурок, — не поворачиваясь, сквозь зубы процедила девочка.

Три её подружки, стоявшие рядом, смерили его взглядом, и он понял, что разговор окончен. Когда люди так смотрят, нужно уходить.

«Как, наверное, ей хорошо с такой мамой», — подумал он.

* * *

Он перешёл в следующее помещение, самое большое. На его слабо освещённых стенах были расположены едва различимые полки с медицинским оборудованием.

На бетонном полу, прямо в центре помещения на освещённом участке стояла больничная койка. На её ножках, заканчивающихся колёсиками, из-под свисающей простыни виднелись регуляторы высоты.

Койка была завешена полиэтиленовой плёнкой, которая отделяла свет от темноты. Она тянулась почти до самого потолка, казалось, будто посреди тьмы возвышается монолит из света.

Внутри этого кокона лежал человек. У человека не было рук и ног. Там, где должны были быть локти и колени находились толстые повязки из бинтов с кровоподтёками. Откуда-то из темноты тянулись и входили в тело несколько трубок, зафиксированных на коже пластырями и тампонами. Если прислушаться, то в тишине можно было бы расслышать гул нескольких аппаратов жизнеобеспечения.

Справа висела опустевшая капельница, от которой спускалась к руке трубочка, заканчивающаяся иглой со следами крови, она болталась на лейкопластыре, лишь одним краем цепляющимся за бело-жёлтую сухую кожу человека.

Уставшими глазами человек смотрел в потолок, потрескавшиеся губы что-то шептали, иногда переходя на горловой еле слышимый сдавленный хрип.

Андрей огляделся. Спокойно прошёл мимо своего лучшего друга и присел за его изголовьем на корточки, открыл едва различимую в темноте дверцу шкафчика, из которого тянулись трубочки, и посмотрел на дисплеи работающих аппаратов.

«Тут вроде всё хорошо. Так, а тут… и тут тоже вроде все хорошо. Лааадно».

Он поднялся и на какое-то время замер. Он всегда волновался перед встречей с другом.

«А вдруг… вдруг пропадёт это чувство. Ощущение дружбы. Вдруг что-то случится… Нет. Нет. Всё в порядке. Вечно я выдумываю что-нибудь. Лишь бы накрутить себя. Как же я соскучился по нему!»

Андрей окинул взглядом размытый силуэт, проглядывающий через шторку. Аккуратно отодвинул её, глядя на человека. Тот медленно перевёл взгляд с потолка или, правильнее сказать, с пустоты, в которую вглядывался, на гостя.

— Ну что, как ты здесь? — участливо и нежно улыбаясь, спросил он.

За отодвинутой шторкой оказался маленький, низко опущенный фортепианный вращающийся стул. Андрей сел на него.

— Акххх… Акхх… Аааа… Убей меня, пожалуйста, — справившись с хрипом, проговорил молодой человек лет двадцати пяти, коротко стриженный, с бледно-жёлтой кожей и осунувшимся лицом с ввалившимися глазами.

— Как же я убью тебя, ты ведь мой друг. Если я тебя убью, то у меня не будет друга, — ласково проговорил Андрей.

— Акххх… акхх… Убей меня, пожалуйста.

Человек повторял эти слова так монотонно, будто это были не выстраданные мысли, а текст, который он читал без выражения. Как плохой актёр, у которого интонации не совпадали со смыслом того, что он говорит.

— Давай больше не будем об этом, — примирительно предложил Андрей.

— Пожалуйста, убей меня, прошу тебя, убей меня, очень тебя прошу… — возбуждённо затараторил, как ошпаренный, лежащий на койке человек.

— Хватит, — слегка повысил голос Андрей. — Я не хочу ссориться.

Тот ничего не ответил, но начал дышать ровнее и перевёл взгляд с Андрея обратно в пустоту.

Андрей ощутил неприятный, сладковатый запах, висевший в воздухе, несмотря на хорошо работающую вентиляцию.

— Ну ладно, — он решил перевести тему, — я на днях познакомился с девушкой. Познакомился эм… через приложение, но ты не думай, она не какая-то там… Она очень хорошая, мне постоянно кажется, что я её не достоин. Так, наверное, каждый парень, увлечённый девушкой, думает, — он с улыбкой посмотрел на безразлично уставившегося в потолок человека.

— Она недавно рассталась с парнем, и ей теперь грустно одной. А подруг у неё почти нет. Есть знакомые с работы и учёбы, но с ними она не очень близка.

Он достал из кармана жилета мобильник, порылся в нём немного и, найдя нужное фото, повернул его экраном к лицу лежащего.

— Вот смотри, это она.

Тот не реагировал.

— Пожалуйста, посмотри на фото, — повелительным тоном повторил Андрей.

Тот повернулся лицом по направлению к телефону, выдержал нужную паузу, чтобы её можно было засчитать за просмотр, и снова отвернулся. На экране, режущем глаза ярким светом, он увидел лишь размытый силуэт. С каждым днём его зрение становилось хуже.

— Ну как тебе она? — с поспешностью спросил Андрей.

— Красивая, — коротко и сухо ответил человек в постели.

— Я не тороплюсь. Для меня это не так важно. Для меня важнее, чтобы у нас возникла настоящая связь, понимаешь? Как у нас с тобой. Это важнее, чем просто залезть к ней в трусы. Я, конечно, хочу этого тоже, но… но не то, чтобы очень.

Он задумался.

— Говорим мы, в основном, о фильмах. Но у неё такой, обычный вкус. Всё, что популярно, то и смотрит. Режиссёров не знает, зато подписана на инстаграм некоторых актрис. Женщины, да? — он усмехнулся, ожидая поддержки.

— Да, — сухо простонал в ответ его друг.

— Вот… я с девушками не особо. То есть я нормальный, но я как бы… ну не знаю… Мне и одному хорошо, в общем. Понимаешь?

— Да, — точно также равнодушно повторил он.

— Но я хочу семью… Хочу, чтобы у меня были дети. Мне нравятся семьи. И я только недавно подумал, что тоже мог бы иметь семью. Как-то раньше не задумывался. Мне кажется, на меня положительно влияет общение с тобой. Психотерапевты говорят, что общаться иногда нужно, даже если не хочется, потому что общение позволяет понять нам многое о нас самих, чего мы в одиночестве не можем понять, потому что мы — социальные животные.

Ответа не последовало.

— Ты согласен? — спросил Андрей.

— А… что? — словно очнулся парень.

Андрей спокойно и сосредоточенно смотрел на него несколько секунд.

— Да, да… просто… я… — засуетился тот.

— Пожалуйста, слушай меня внимательно, — доброжелательно, но нравоучительно попросил Андрей.

— Да, да, конечно, — с едва уловимым облегчением ответил тот, почувствовав, что буря миновала.

Сегодня он был в хорошем настроении. Но так бывало далеко не всегда.

* * *

С самого детства взрослые, живущие с Андреем в одном подъезде, практически не здоровались с ним. Он же всегда и всем вежливо говорил: «Здравствуйте».

Даже услышав это его «здравствуйте», они спокойно проходили мимо, не обращая никакого внимания на мальчишку. Если же Андрей шёл с родителями, то они притворно вежливо отвечали «Здравствуйте», как будто передразнивали его.

Родители давно привыкли к тому, что посторонние взрослые Андрея не любят, а дети, как правило, сторонятся. Они не могли это объяснить, но им и самим он особо не нравился.

Им казалось, что он постоянно лезет на рожон: намеренно злит их и задаёт неприятные вопросы. Сидит целый день, бездельничает и выдумывает, как бы спросить что-нибудь этакое, чтобы вывести из себя замученных работой родителей.

«Скотина, дрянь маленькая», — мысленно повторяла мать после очередной порции провоцирующих вопросов.

Отца больше всего злили не столько вопросы, сколько скрытое в вопросах мнение, отличное от его, на любую тему, будь то новости или погода. В таких случаях он сразу же начинал визжать. Если же Андрей или мать позволяли себе не просто усомниться, а сделать это «на людях», то это обычно заканчивалось серьёзными разборками дома, сопровождавшимися пафосными монологами. На людях он боялся распускать хвост.

Андрей искренне желал бы иметь нормальные отношения с родителями, но с подобными людьми и обычному-то ребёнку было бы тяжело, а такому странному — и подавно.

Ему казалось, что их отношение к нему больше похоже на отношения старшего брата и сестры с младшим. Они были какими-то небрежно холодными. То есть, в общем, особого зла не было, но могли надавать подзатыльников или наорать без особой причины, срывая свою злость из-за того, что семья, которую они создали, не получилась нормальной.

Андрей догадывался, что причина их постоянного недовольства не то, чтобы конкретно в нём, но он вроде как её символ. Он и сам иногда думал, что лучше бы у них родился не он, а какой-нибудь другой мальчик, который устраивал бы их. Да и вообще, несмотря на злобу и безразличие, которые родители испытывали к нему, ему было их искренне жаль.

Он думал об этом спокойно, даже не расстраиваясь. У обычных подростков такие размышления иногда приводят к суицидальным мыслям. Андрею же мир, в котором он жил, был настолько интересен, что ничего подобного ему никогда не приходило в голову.

И до случая с Белкой он знал, что его мир, наполненный звенящим волшебством, не даст ему покоя, будет будоражить, а после своего «посвящения» маленький монстр почувствовал себя частью этого «волшебства».

Андрей уже чувствовал себя не сыном своих нелюбящих родителей, а, скорее, сыном этого загадочного мира…

* * *

Подъезд, в котором находилась их квартира, был небольшим, всего на десять квартир, и новые жильцы переезжали сюда редко.

Но если они появлялись, то первое время здоровались с Андреем, но потом, как и все остальные, переставали. Так было со всеми новыми жильцами, кроме одного.

Однажды, в конце ноября Андрей обратил внимание на мужчину, открывающего дверь в соседнюю квартиру. Лет под сорок, в невероятно элегантном бежевом плаще, края которого были испачканы грязью, хотя он только и успел, что дойти от машины до подъезда.

Под плащом виднелись чёрный пиджак и белая рубашка. От мужчины пахло чем-то очень приятным.

Андрею был очень заинтригован. Встретить таких франтов в этой глуши было большой редкостью. Местные иногда конечно надевали что-то похожее на плащ или пиджак, к слову, на первое мая или на важное мероприятие, но смотрелось это всегда убого. Этот же выглядел так, будто его одевали модельеры.

Он был невысокого роста, с папу Андрея, гладко выбритый, волосы зачёсаны набок.

Пока мужчина разбирался, каким ключом открывать один из двух замков, заметил стоящего в дверях и пялящегося на него из-за косяка двери Андрея. И несколько секунд, пока тот пытался провернуть застрявший ключ в замочной скважине, улыбаясь, смотрел на него.